Но поверьте мне, матушка, книга — это было не главное. Все зависело от учителя. Я очень быстро научилась разбирать нелепые фразы, написанные троицей невежественных учителей фехтования. Да и что мне было до жестоких принципов искусства убивать? Мой друг Анри учил меня грамоте ласково и терпеливо. Он держал книгу, у меня в руке была соломинка, которой я указывала на каждую букву и называла ее. И это был не труд, а удовольствие. Если я прочитывала правильно, он целовал меня. Потом мы оба опускались на колени, и он произносил вечернюю молитву. Поверьте, он был для меня словно мать, нежная, заботливая мать! Он одевал меня, расчесывал волосы. Его полукафтан износился, но у меня всегда были красивые платьица.
   Однажды я увидела, как он с иголкой в руке пытается зашить дыру, которую я продрала на юбке, О, не смейтесь, не смейтесь, матушка! Это делал Лагардер, шевалье Анри де Лагардер, человек, перед которым самые грозные бойцы опускали или бросали шпаги!
   По воскресеньям он заплетал мне волосы, убирал их в сетку, начищал до золотого блеска медные пуговицы на моем корсаже, надевал мне на шею стальной крестик на бархатной ленточке, его первый подарок, и вел меня, принаряженную и безмерно гордую, в церковь доминиканского монастыря в нижнем городе. Там мы слушали мессу: из-за меня и ради меня он стал набожным. После окончания службы мы покидали унылый и угрюмый город. Ах, как благодатен был свежий воздух для наших легких! Каким лучистым и ласковым было солнце!
   Мы шли по пустынным полям. Он хотел быть соучастником моих игр. Он был ребенок в гораздо большей степени, чем я.
   В середине дня, когда я чувствовала усталость, он уводил меня в густую лесную сень. Он садился у подножья дерева, и я спала у него на руках. А он бодрствовал, отгоняя от меня комаров и других крылатых кровососов. Иногда я притворялась спящей и сквозь прищуренные веки наблюдала за ним. Его взор все время был устремлен на меня, он покачивал меня и улыбался.
   Мне достаточно лишь прикрыть глаза, чтобы снова увидеть таким моего друга, моего отца, моего благородного Анри! Полюбите ли и вы его, матушка?
   После сна или перед сном, это зависело от моего каприза, потому что я была королевой, мы обедали на траве, съедали немножко черного хлеба, накрошенного в молоко. Вспомните, матушка, свои самые изысканные пиршества. Вы потом мне расскажете про них, потому что я ведь ничего не знаю. Но я убеждена, что наши пиры были стократ сладостней, чем ваши, и эти хлеб и молоко казались мне бальзамом пополам с амброзией. Радость сердца, невинные ласки, звонкий беспричинный смех, милые ребяческие глупости, песенки, чего только тогда не было! И, разумеется, игры. Он хотел, чтобы я выросла большой и крепкой. А потом мы отправлялись в обратный путь, шагали, весело болтая, и лишь иногда беседа прерывалась, оттого что .мне хотелось сорвать цветок, порхающую бабочку или погладить белую козочку, которая блеяла у дороги, словно требуя, чтобы ее приласкали.
   В этих беседах он безотчетно формировал мой ум и душу. Он тайком читал в моей душе и, обучая меня, преображался в женщину. От него я узнала о Боге, узнала историю избранного Богом народа, узнала о чудесах, происходящих на небе и на земле.
   Иногда в такие часы я пыталась расспрашивать его о своих родителях, очень часто говорила ему про вас, матушка. Он грустнел и ничего не отвечал. Однажды только он мне сказал:
   — Аврора, обещаю вам, вы узнаете свою мать.
   Надеюсь, что обещание, которое он так давно дал мне, будет исполнено; нет, я уверена в атом, потому что Анри никогда не обманывает. И если верить тому, что говорит мне мое сердце, этот миг близок. О матушка, как я вас буду обожать! Но я хочу закончить рассказ о своем образовании. Еще долго после того как мы покинули Памплону и Наварру, он сам давал мне уроки. Других учителей, кроме него, у меня не было.
   То была не его вина. Когда же проявился его замечательный талант художника, когда каждый испанский гранд готов был на вес золота приобрести у дона Луиса, Синселадора, эфес шпаги его работы, Анри сказал мне:
   — Дорогая моя девочка, вы должны получить образование. В Мадриде есть прославленные пансионы, в которых молодых девушек учат всему, что должна знать женщина.
   — А я хочу, чтобы моим учителем всегда были вы! — ответила я ему.
   Он улыбнулся и промолвил:
   — Милая Аврора, всему, что я знал, я вас уже научил.
   — В таком случае, дорогой друг, — воскликнула я, — я не хочу знать больше, чем вы!

3. ЦЫГАНКА

   Матушка, я часто плачу с тех пор, как выросла, но все равно веду себя, как ребенок: улыбка у меня не ждет, когда высохнут слезы.
   Читая мою бессвязную болтовню, воспоминания о сражении, историю про двух идальго, дядю дона Мигеля и племянника дона Санчо, о моих первых уроках по трактату о фехтовании, рассказ о моих скудных детских развлечениях, вы, быть может, скажете: «Она сумасшедшая!»
   Да, правда, от радости я схожу с ума, но и горе у меня тоже бывает бурным. Радость пьянит меня. Я не знаю, что такое светские удовольствия, да мне они и не интересны; меня влечет то, что радует сердце. Я весела, ребячлива, меня все развлекает, как будто я никогда не ведала страданий.
   Нам пришлось уехать из Памплоны, когда мы стали жить уже не в такой бедности. Анри даже сумел скопить немножко денег, и это оказалось очень кстати.
   Думаю, мне было тогда лет десять.
   Как-то вечером он возвратился встревоженный и озабоченный. А я еще усилила его тревогу, рассказав, что какой-то человек, закутанный в темный плащ, стоял и кого-то караулил на улице под нашим окном. Анри не стал ужинать. Он приготовил оружие и оделся так, словно собрался в дальнее путешествие. Наступала ночь, и Анри велел мне надеть суконный корсаж и зашнуровать башмачки. Взяв шпагу, он вышел. Я была в сильном волнении. Уже давно я не видела его таким возбужденным. Вернувшись, он собрал свои и мои пожитки.
   — Мы уходим, Аврора, — сказал он мне.
   — Надолго? — поинтересовалась я.
   — Навсегда.
   — Как! — воскликнула я, взглянув на наше скудное имущество. — Мы все это бросим?
   — Да, бросим, — с грустной улыбкой подтвердил он. — Только что я нашел на углу одного бедняка, который станет нашим наследником. Он безумно обрадовался. Что поделать, таков мир.
   — И куда же мы идем? — спросила я.
   — Это известно одному Богу, — ответил он, стараясь выглядеть веселым. — В путь, Аврора, нам пора.
   Мы вышли.
   И здесь, матушка, я вынуждена поведать вам одну ужасную вещь. Мое перо на миг было замерло, но я не хочу ничего скрывать от вас.
   Мы спустились с крыльца, и я заметила посреди улицы какой-то темный предмет. Анри хотел увести меня к городским воротам, но он нес наши пожитки, поэтому я ускользнула от него и подбежала к предмету, привлекшему мое внимание. Анри крикнул, желая остановить меня. Я никогда не посмела бы ослушаться его, но было уже поздно. Я распознала под плащом очертания человеческого тела, и мне показалось, что я узнаю плащ таинственного караульщика, который весь день ходил под нашими окнами. Я приподняла плащ. Да, под ним лежал тот самый человек, которого я видела днем. Он был мертв, весь в крови. Я рухнула, словно сама получила смертельный удар. Значит тут, неподалеку от меня, произошла схватка: ведь Анри, выходя, взял с собой шпагу. Анри снова рисковал из-за меня жизнью… Я была убеждена, что из-за меня.
   …Я проснулась среди ночи. Я была одна, по крайней мере, я решила, что я одна. Комната была еще бедней, чем та, которую мы покинули; одна из тех комнат, что находятся на вторых этажах испанских усадеб, принадлежащих бедным идальго. Снизу, вероятней всего из общей комнаты, доносились вполне явственные голоса.
   Я лежала на кровати с позолоченными колонками на тюфяке, покрытом драной холстиной. Сквозь незарешеченные окошки в комнату лился лунный свет. В окне напротив кровати я видела, как от ночного ветерка трепещут листья двух больших пробковых дубов. Я тихо позвала Анри, но ответа не было. В тот же самый миг я увидела, как он подполз по полу к кровати и встал у изголовья. Анри сделал мне знак молчать и шепнул:
   — Они настигли нас и сейчас находятся внизу.
   — Кто? — спросила я.
   — Друзья того, кто был накрыт плащом. Того убитого! Я задрожала всем телом, и мне показалось, что я опять лишаюсь чувств. Анри сжал мне руку и сказал:
   — Только что они подходили к дверям и пытались их открыть. Я сунул руку в кольца вместо засова. Они не догадались, что помешало им открыть дверь, и спустились вниз за ломом, чтобы взломать ее. Скоро они вернутся.
   — Анри, мой друг, но что вы им сделали? — воскликнула я. — Почему они так ожесточенно преследуют вас?
   — Я вырвал у этих волков добычу, которую они хотели растерзать, — ответил он.
   Меня? Да, меня! Я поняла это, и мысль об атом надрывала мне душу. Я была причиной всему, я сломала ему жизнь. Этот человек, такой красивый, недавно еще такой блистательный, теперь вынужден был скрываться, словно преступник. Он пожертвовал ради меня всей своей жизнью. Почему?
   — Отец, дорогой отец, — сказала я ему, — бросьте меня здесь и, умоляю вас, спасайтесь!
   Он поднес мою руку к губам и шепнул:
   — Сумасшедшая! Если они меня убьют, вот тогда мне придется покинуть тебя, но пока еще они до меня не добрались. Вставай!
   Я попыталась подняться, но была слишком слаба.
   Потом я узнала, что мой друг Анри, изнемогая от усталости, нес меня, потерявшую сознание, от самой Памплоны до этого уединенного дома, где он попросил приюта. Хозяева были бедны. Они отвели нам комнату, в которой мы сейчас и находились.
   Только Анри улегся на солому, которую приготовили для него, как вдруг услышал топот лошадиных копыт по дороге. Лошади остановились у дома. Анри мгновенно понял, что сон придется отложить на следующую ночь. Он бесшумно отворил дверь и тихо спустился по лестнице на несколько ступенек.
   Внизу в общей комнате шел разговор. Идальго в лохмотьях объявил:
   — Я — дворянин и своих гостей не предам! Анри услышал, как прозвенела пригоршня золота, брошенного на стол. Идальго-крестьянин умолк.
   Голос, знакомый Анри, приказал:
   — За дело, и кончайте быстрей! Анри в один миг вернулся в комнату и, как мог, закрыл дверь. Потом он бросился к окну посмотреть, есть ли возможность бежать. Ветви двух больших пробковых дубов почти касались незарешеченного окна. Дальше луг, а за ним сквозь деревья серебрилась в лунном свете река Арга.
   — Как ты бледна, Аврора, — сказал Анри, когда я встала, — но ты храбрая и поможешь мне.
   — Да! — воскликнула я в восторге, что смогу быть ему полезной.
   Он подвел меня к окну.
   — Сумеешь опуститься в огород по этой лестнице? — спросил он меня, указывая на пробковый дуб.
   — Да, — ответила я, — если только ты обещаешь скоро присоединиться ко мне.
   — Обещаю, милая Аврора. Очень скоро… или никогда, — добавил он шепотом, поднимая меня.
   Я была, в полном смятении, ничего не понимала, и это было к счастью. Анри открыл окно, когда на лестнице снова послышались шаги. Я ухватилась за ветви дуба, а он бросился к двери.
   — Когда спустишься вниз, — успел он мне шепнуть, — брось в комнату камешек, это будет мне сигнал, и сразу же беги вдоль изгороди к реке.
   А по лестнице поднимались. Анри вместо отсутствующего засова продел в дверные кольца руку. Дверь пытались открыть, дергали, толкали, но рука Анри держала ее, словно то был стальной брус.
   Я еще сидела на ветке у окна, когда услышала, как под дверь вогнали лом. Я хотела увидеть, что будет дальше, и осталась.
   — Спускайся! Спускайся! — крикнул мне Анри.
   Я подчинилась. Внизу я подняла камешек и бросила его в окно. И в этот миг услышала, как наверху раздался глухой треск. Видно, это взломали дверь. У меня отнялись ноги, и я стояла не в силах сдвинуться с места. В комнате прозвучали два выстрела, затем на подоконнике показался Анри. Он спрыгнул вниз и оказался рядом со мной.
   — Несчастная! — воскликнул он. — Я думал, что ты уже убежала. Они будут стрелять.
   Анри подхватил меня на руки. Из окна несколько раз выстрелили. Я почувствовала, как мой друг вздрогнул.
   — Вы ранены? — вскрикнула я.
   Он был уже посреди сада, но вдруг остановился и, весь залитый лунным светом, повернулся к злодеям, что в окне перезаряжали оружие, и дважды прокричал:
   — Лагардер! Лагардер!
   Затем он перелез через изгородь и добежал до реки. Нас преследовали. Арга в том месте стремительна и глубока. Я искала взглядом какую-нибудь доску, но Анри, все так же держа меня на руках, бросился в воду. Для него река не была препятствием. Одной рукой он поднимал меня над головой, а второй греб. Через несколько секунд мы были на другом берегу.
   Наши враги совещались.
   — Они поедут искать брод, — шепнул мне Анри. — Мы еще пока не спасены.
   Он согревал меня, прижимая к груди: я вымокла и дрожала. Мы услыхали, как кони поскакали по противоположному берегу. Наши враги искали брод, чтобы переправиться через Аргу и преследовать нас. Они рассчитывали вскоре настичь нас. Когда топот копыт затих вдалеке, Анри вошел в воду и вновь переплыл Аргу.
   — Ну вот мы и в безопасности, Аврора, — сказал он, выходя на берег на том же месте, где бросился в реку. — Теперь тебе нужно обсушиться, а мне сделать перевязку.
   — Я так и знала, что вы ранены! — вскричала я.
   — Пустяка Пошли. Он направился к дому предавшего нас идальго. Муж и жена сидели в комнате на первом этаже и, смеясь, беседовали, а между ними стояла жаровня с горящими углями. Свалить мужа наземь и связать его вместе с женой по рукам и ногам было для Арни делом нескольких секунд.
   — Замолчите! — приказал он хозяевам, так как они решили, что он вернулся прикончить их, и испускали жалобные крики. — Раньше я просто поджег бы вашу хибару, как вы того и заслуживаете. Но сейчас я не причиню вам зла, и благодарите за это вашего ангела-хранителя.
   Говоря это, он положил руку на мою мокрую голову. Я хотела помочь ему сделать перевязку. У него была рана на плече, и при каждом движении она изрядно кровоточила. Пока моя одежда сохла, я сидела, завернутая в его плащ, который он, спасаясь бегством, оставил в комнате наверху. Я нащипала корпии и перевязала ему рану.
   Он сказал:
   — Мне ничуть не больно, ты исцелила меня. Землепашец-идальго и его жена лежали, не шелохнувшись, словно мертвые. Анри прошел к ним в комнату и вскоре спустился со скудным нашим скарбом. Около трех ночи мы покинули этот дом верхом на большом старом муле, которого Анривзял в конюшне; он оставил за этого мула две пригоршни золота на столе, Уходя, он обратился к хозяевам:
   — Если они вернутся сюда, передайте им привет от шевалье де Лагардера и скажите: «Господь и Пресвятая Дева оберегут сироту. Сейчас Лагардеру недосуг заниматься вами, но час пробьет!»
   Старый мул оказался куда лучше, чем можно было подумать, судя по его виду. На рассвете мы были в Эстрелье и оттуда пустились в путь с неким arriero70, намереваясь добраться до Вургоса в обход гор. Анри хотел как можно дальше уйти от французской границы. Его враги были французами.
   Он решил до Мадрида нигде не останавливаться.
   У нас, бедных детей, огромный простор для фантазии. Когда дело касается наших родителей, о которых мы ничего не знаем, наше воображение работает без остановки. Матушка, вы, наверное, очень богаты? И раз вашу дочь так упорно преследуют, надо думать, вы занимаете очень высокое положение?
   Если вы действительно очень богаты, вы и представить себе не можете это наше длительное путешествие по древней и благородной земле Испании, выставляющей напоказ под ослепительным сиянием небес свою спесивую нищету. Нищета дурно действует на душу человека. Я знала это, хоть и была мала. Это рыцарственное племя победителей мавров ныне пребывает в упадке. Изо всех своих давних прославленных достоинств они сохранили только драпирующуюся в лохмотьях смехотворную надменность.
   Пейзажи там великолепны, а жители являют собой унылых ленивцев, да к тому же еще отвратительно нечистоплотных. Вот вдали проходит поэтического вида девушка, грациозно несущая корзину фруктов, но вы видите не ее лицо, а толстую маску из грязи. В этой стране много рек, но Испания еще не открыла для себя, как должно использовать воду.
   Место, где поселяется сотня разбойников с большой дороги, называется деревней. Туда назначают алькальда. И алькальд, и все его подчиненные — идальго. Земля вокруг деревни лежит целиной. Но как бы ни пустынна была дорога, все равно по ней проезжает достаточно путников, чтобы сотня идальго и члены их семей могли съедать в день по луковице.
   Алькальд, как самый достойный дворянин, вороватей и лакомей своих сограждан. Иные из этих автократов съедают в сутки по две луковицы. Но те, кто творят из желудка идола, скверно кончают. Выстрел из мушкетона обрывает их жизнь. Пользуясь дарами неба, нельзя быть чрезмерно вызывающим в роскоши.
   Редко на каком постоялом дворе можно поесть. Постоялые дворы существуют для того, чтобы приканчивать путешественников, которые без ужина переселяются в лучший мир. Молчаливый и надменный посадеро71 предоставит вам охапку соломы, накрытую серой дерюгой. Это постель. Если по случайности ночью вас не прирежут, вы платите за ночлег и уезжаете без завтрака.
   Не буду даже говорить о монахах и альгвасилах.
   Оборванцы с мушкетами тоже славятся по всему свету. Всякому известно, что погонщики мулов являются членами разбойничьих шаек, действующих в горах. Каждый испанец, вынужденный совершить поездку на расстояние три лье в любом направлении, вызывает к себе нотариуса и диктует завещание.
   По пути от Памплоны до Бургоса у нас были сотни приключений, но они никак не были связаны с нашими преследователями. А я, матушка, намерена поведать вам только о них. С ними нам пришлось столкнуться еще раз перед прибытием в Мадрид.
   Мы выбрали путь через Бургос, чтобы не проезжать через горы Старой Кастильи. Деньги у моего друга быстро таяли, и двигались мы медленно, тем паче что дорога была просто нашпигована препятствиями. Рассказ о путешествии по Испании похож на перечисление всевозможных происшествий, связанных для романтического и насмешливого ума с некоторым даже удовольствием.
   Наконец мы оставили за спиной Вальядолид с его кружевной сарацинской колокольней. Мы проделали больше половины пути.
   Дело было вечером, мы ехали вдоль границы Леона, направляясь в Сеговию. Мы оба сидели верхом на муле, и проводника у нас не было. Дорога была просто прекрасная. Нам сказали, что на реке Адахе есть постоялый двор, где мы сможем хорошо поужинать.
   Однако солнце уже склонялось за тщедушные деревья леса, который тянется до Саламанки, а мы не обнаруживали никаких признаков постоялого двора. Смеркалось, на дороге все реже встречались погонщики мулов; наступал час опасных встреч. Слава Богу, ничего такого у нас в тот вечер не было, но зато мы сделали доброе дело. Ведь в тот вечер, матушка, мы нашли Флор, мою любимую цыганочку, первую и единственную мою подругу.
   Мы давно уже расстались, но все равно я уверена, что она часто вспоминает обо мне. Дня через три после нашего приезда в Париж я была одна в комнате на первом этаже и пела. Вдруг я услыхала на улице крик, и мне показалось, что я узнала голос Флор. Мимо проезжала карета, большая дорожная карета без гербов. Шторы в ней были задернуты. Наверное, мне померещилось. Но с той поры я часто подхожу к окну в надежде увидеть ее тонкий, гибкий стан, волшебную ножку, едва касающуюся мостовой, и черные глаза, сверкающие под кружевной мантильей. Я с ума сошла! С какой стати Флор быть в Париже?
   Дорога шла над пропастью. И на краю ее спал ребенок, девочка. Я первой заметила ее и попросила моего друга Анри остановить мула. Соскочив наземь, я опустилась на колени возле нее. Это оказалась маленькая цыганка примерно моих лет и такая красивая! Никогда я не встречала никого очаровательнее Флор — столько в ней было грациозности, изящества и милой шаловливости.
   Сейчас Флор, наверное, прелестная девушка.
   Не знаю, почему, мне сразу же захотелось ее поцеловать. Поцелуем я разбудила ее. Мне она улыбнулась, но, увидев Анри, испугалась.
   — Не бойся, — сказала я ей, — это мой добрый друг, мой отец, он полюбит тебя, потому что я тебя люблю. Как тебя зовут?
   — Флор. А тебя?
   — Аврора.
   Она опять улыбнулась.
   — Старик-поэт, который сочиняет нам песни, — сказала она, — часто вспоминает про слезы Авроры, которые, словно жемчуга, блистают в чашечке цветка. Но я уверена, ты никогда не плачешь, а я вот плачу очень часто.
   Я не поняла, что она хотела сказать этим рассказом про старика-поэта. Анри позвал нас. Она приложила руку к груди и вдруг воскликнула:
   — Господи, как я хочу есть!
   И я увидела, какая она бледная. Я обняла ее. Анри тоже слез с мула. Флор сказала, что не ела со вчерашнего утра. У Анри была краюшка хлеба; он дал ей его вместе с остатками хереса из фляжки. Флор жадно ела. Запив хлеб, она взглянула в лицо Анри, потом мне.
   — Вы не похожи, — пробормотала она. — Почему у меня нет никого, кого бы я любила?
   Флор поцеловала Анри руку и произнесла:
   — Благодарю вас, сеньор кабальеро. Вы столь же добры, сколь и красивы. Умоляю вас, не оставляйте меня ночью на дороге!
   Анри был в нерешительности: цыгане слывут опасными и хитрыми злодеями. Может быть, они нарочно подбросили девочку на дороге, чтобы устроить ловушку. Но я так упрашивала, что Анри в конце концов согласился взять маленькую цыганку.
   Мы с нею были безмерно счастливы, в отличие от мула, у которого увеличилось количество седоков.
   В пути Флор рассказала нам свою историю. Она принадлежала к табору, который из Леона направлялся в Мадрид. Вчера утром на их табор, не знаю по какой причине, напал отряд Санта-Эрмандад72. Флор спряталась в кустах, а ее соплеменники бежали. Когда опасность миновала, Флор захотела присоединиться к табору, но сколько она ни шла, как ни бежала по дороге, догнать его так и не смогла. Прохожие, которых она расспрашивала, швыряли в нее камни. Поскольку она была некрещеной, ревностные христиане отняли у нее посеребренные медные сережки и бусы из фальшивого жемчуга. Настала ночь. Флор провела ее в стогу. За весь день у нее во рту не было ни крошки, но, по счастью, кто спит, тот обедает. Весь следующий день она шла голодная; крестьянские собаки облаивали ее, а дети кричали вслед ругательства. Время от времени она находила отпечаток египетской сандалии на дорожной пыли, и это ее ободряло73. Вообще у цыган между тем местом, откуда они идут, и местом назначения существует пункт, где они устраивают привал и встречаются. Флор знала, где найти своих, но туда было еще идти и идти. Встреча была назначена в ущелье у горы Баладрон, что рядом с Эскориалом, лье в семи-восьми от Мадрида.
   Нам было по пути. Я уговорила моего друга Анри довезти Флор туда. Она спала со мной на охапке соломы на постоялом дворе и разделяла с нами все удовольствия от чудовищного варева, которое нам подали на ужин.
   Кастильская олья-подрида — это яство, которое в остальной Европе трудно приготовить. Для нее нужно взять свиное копытце, немножко бычьей шкуры, половину рога козы, подохшей от бескормицы, капустных кочерыжек, кожуры репы, мышей-полевок и полтора буассо74 чеснока. Приблизительно таковы и были составляющие, которые мы опознали в вареве, поданном нам в одном из самых изобильных во владениях короля Испании постоялых дворов, что находится в деревне Сан-Лукар на полпути между Прескерой и Сеговией.
   С той поры, как хохотушка Флор стала нашей спутницей, дорога уже не казалась нам такой однообразной. Она была такая же веселая, как я, но знала и умела гораздо больше. Она умела танцевать, умела петь. Она развлекала нас и рассказывала про всякие гнусные проделки своих соплеменников цыган.
   Мы спросили ее, какому богу они поклоняются.
   Она ответила:
   — Полному кувшину.
   Но в Леоне, в городе Саморе она повстречала монаха из ордена Милосердия, который поведал ей о всемогуществе Бога христиан. И Флор пожелала принять крещение.
   Целую неделю она была с нами: столько времени нам понадобилось, чтобы добраться до Сан-Лукара, что в Кастилии, до горы Баладрон. Когда мы увидели эту хмурую гору, где должны были расстаться с Флор, я опечалилась, он не догадывалась, что то было предчувствие. Я привыкла к Флор. Целую неделю мы ехали верхом на муле, держались друг за друга и все время болтали. Она полюбила меня, а для меня стала почти как сестра.
   Парило, небо весь день было закрыто тучами, воздух стал тяжел, как перед грозой. У подножья горы начали падать первые крупные капли дождя; Анри дал нам свой плащ, мы обе завернулись в него и продолжали подъем уже под хлещущим ливнем, подгоняя нашего ленивого мула.
   Флор пообещала нам от имени своих соплеменников самый сердечный прием. Никакой дождь не мог испугать моего друга Анри, а мы с Флор были готовы перетерпеть любую грозу под развевающимся укрытием, которое соединяло нас.
   Тучи мчались по небу, обгоняя друг друга, и лишь изредка между ними появлялись разрывы, в которых видна была бездонная лазурь. Горизонт на западе являл собою багровый хаос. То был единственный источник света на всем небосклоне. И он все окрашивал в красное. Дорога вилась спиралью по склону горы. Порывы ветра были настолько сильны, что у нашего мула дрожали ноги.