Феваль Поль. Горбун, Или Маленький Парижанин

   — Этот мальчик мне не сын, — говорила она своим мощным голосом, указывая на Жана Мари, — это ребенок моего бедного сыночка. Должна вам сказать, госпожа принцесса, что мой Берришон — совсем другое дело. В нем было пять футов десять дюймов росту, он был смелый и погиб как солдат.
   — А вы были в услужении у Неверов, моя милая? — прервала ее принцесса.
   — Им служили все Берришоны, с незапамятных времен, — отвечала Франсуаза. — Мой муж был конюшим у герцога Амори, отца герцога Филиппа, отец моего мужа, которого звали Гийом Жан Никола Берришон…
   — Но это ведь ваш сын, — перебила принцесса, — доставил то самое письмо в замок Келюс?
   — Да, благородная госпожа, это был он. И Бог свидетель, он всю жизнь вспоминал тот вечер. Сколько раз он рассказывал мне, как повстречал в лесу Эн госпожу Марту, вашу старую дуэнью, которой было поручено ухаживать за младенцем, госпожа Марта узнала его, потому что видела в замке молодого герцога, когда носила ему ваши записки. Госпожа Марта сказала ему: «В замке Келюс есть человек, который все знает. Если встретишь мадемуазель Аврору, скажи ей, чтобы она была начеку». Солдаты схватили Берришона, но, слава Богу, потом отпустили. Тогда-то он и увидел впервые шевалье де Лагардера, о котором столько рассказывал. Он говорил нам: «Шевалье прекрасен, как Михаил-архангел из Тарбской церкви!»
   — Да, — задумчиво прошептала принцесса, — он красив.
   — И смел! — оживившись, добавила госпожа Франсуаза. — Настоящий лев!
   — Настоящий лев! — поддержал бабку Жан Мари.
   Но госпожа Франсуаза сделала страшные глаза, и Жан Мари осекся.
   — Берришон, мой бедный мальчик, — продолжала женщина, — рассказывал нам обо всем: как Невер и Лагардер встретились, чтобы сразиться, и как Лагардер защищал Невера целых полчаса от двух десятков головорезов, вооруженных, с позволения сказать, ваша светлость, до самых зубов.
   Аврора де Келюс знаком велела ей замолчать. Душераздирающие воспоминания лишили ее сил. Она обратила свой полный слез взор к алтарю.
   — Филипп! — прошептала она. — Любимый мой супруг, все это было словно вчера! Годы промелькнули как часы! Это было вчера! Рана в моей душе кровоточит и никак не затягивается.
   Глаза доньи Крус, с благоговением наблюдавшей за этим страшным горем, вспыхнули. В жилах девушки текла горячая кровь, которая заставляла сердце биться чаще и возвышала душу до героических порывов.
   Госпожа Франсуаза по-матерински покачала головой.
   — Время есть время, — проговорила она. — Все мы смертны. Нельзя так травить себе душу прошлым.
   Берришон, вертя в руке свою шапочку, заметил:
   — Моя милая бабушка говорит, как настоящий проповедник.
   — И когда шевалье де Лагардер, — продолжала Франсуаза, — лет пять назад вернулся сюда и спросил, не соглашусь ли я пойти в услужение к дочери покойного герцога, я сразу согласилась. Почему? Да потому, что мой сын Берришон рассказал мне, как оно было. Умирающий герцог окликнул шевалье по имени и назвал его своим братом.
   Принцесса прижала руки к груди.
   — И еще, — говорила Франсуаза, — он сказал: «Будь отцом для моей дочери и отомсти за меня». Берришон никогда не врал, благородная госпожа. Да и что за прок ему было врать? Вот мы и отправились вместе с Жаном Мари. Шевалье де Лагардер считал, что Аврора уже слишком взрослая, чтобы жить с ним одной.
   — И он хотел, — вмешался Жан Мари, — чтобы у мадемуазель был паж.
   Франсуаза улыбнулась и пожала плечами.
   — Мальчик любит поболтать, — сказала она, — извините его, благородная госпожа. И вот мы отправились в Мадрид, испанскую столицу. Господи, как я плакала, когда увидела бедную девочку! Вылитый молодой господин! Но об этом я должна была помалкивать. Господин шевалье ничего и слышать не хотел.
   — А как все то время, что вы жили вместе, — помедлив, спросила принцесса, — вел себя этот человек, господин де Лагардер?
   — Господи Боже, — воскликнула Франсуаза, — да что вы, благородная госпожа, ничего такого не было и в помине, клянусь собственным спасением! Я тоже так подумала бы, ведь мы с вами матери, но за шесть лет я полюбила господина шевалье, словно он мне родной, даже сильнее. Если бы такие подозрения появились у кого другого, а не у вас… Простите меня, — опомнилась почтенная женщина и сделала реверанс, — я забыла, с кем говорю. Этот человек — просто святой, сударыня, рядом с ним ваша дочь была в полной безопасности, словно рядом с собственной матерью. Он был воплощением уважения, доброты и нежности, ласков и чист!
   — Вы правильно делаете, что защищаете того, кто достоин лишь всяческого порицания, — холодно проговорила принцесса. — Но я хочу знать все до мельчайших подробностей. Моя дочь вела уединенный образ жизни?
   — Одна, всегда одна. Одиночество ее даже печалило. И можете мне поверить…
   — Что такое? — насторожилась Аврора де Келюс. Госпожа Франсуаза бросила взгляд на донью Крус; та стояла все так же неподвижно.
   — Послушайте, — продолжала почтенная женщина, — девчонка, которая пела и плясала на площади Пласа-Санта, неподходящая компания для наследницы герцога.
   Принцесса повернулась к донье Крус и увидела, что у той на ресницах блестят слезы.
   — Значит, вам больше не в чем упрекнуть своего хозяина? — спросила принцесса.
   — Упрекнуть? — возопила госпожа Франсуаза. — Да никакой это не упрек! К тому же девчонка приходила не так часто, и я всегда следила…
   — Ладно, моя милая, — перебила принцесса, — благодарю вас, ступайте. Вы и ваш внук будете отныне жить у меня в доме.
   — На колени! — вскричала Франсуаза Берришон и сильно толкнула Жана Мари.
   Принцесса остановила ее благородный порыв, и по ее знаку Мадлена Жиро увела из комнаты старуху и ее наследника. Донья Крус тоже направилась к двери.
   — Куда же вы, Флор? — спросила принцесса.
   Но донья Крус не остановилась, как будто ничего не слышала.
   Принцесса обратилась к ней снова:
   — Разве вас не зовут так? Идите сюда, Флор, я хочу вас поцеловать.
   Девушка заколебалась; тогда принцесса встала и обняла ее. Донья Крус почувствовала, что лицо принцессы залито слезами.
   — Она любит вас, — шептала счастливая мать, — это написано здесь, на этих страницах, которые теперь всегда будут лежать у моего изголовья; в них она излила свою душу. Вы, цыганка, ее любимая подруга. Вам повезло больше, чем мне, вы видели ее еще девочкой. Скажите, Флор, она была хороша собой?
   И, не дав цыганке ответить, принцесса продолжала с материнской страстностью, могучей и глубокой:
   — Я хочу полюбить все, что любит она. Я люблю тебя, Флор, моя вторая дочь. Поцелуй меня. А ты — ты сможешь меня полюбить? Если бы ты знала, как я счастлива, как мне хотелось бы, чтобы все кругом было радостно! И даже этого человека — понимаешь, Флор? — человека, который отобрал у меня сердце дочери, я готова полюбить, раз она этого хочет!

5. СЕРДЦЕ МАТЕРИ

   Донья Крус улыбнулась сквозь слезы. Принцесса, как безумная, прижала ее к груди.
   — Поверишь ли, Флор, — прошептала она, — что ее я пока не смею так целовать. Не сердись: целуя твой лоб и щеки, я целую ее.
   Внезапно принцесса отстранилась, чтобы получше разглядеть цыганку.
   — Так ты плясала на площадях, девочка? — задумчиво проговорила она. — У тебя ведь нет семьи. Неужто я любила бы ее меньше, если бы она жила, как ты? Боже, Боже, каким безумным может быть рассудок! На днях я сказала: «Если дочь де Невера хоть на миг позабыла о гордости своего рода…» Нет, дальше повторять я не стану, у меня стынет кровь, когда я подумаю, что Господь мог поймать меня на слове.
   Принцесса повлекла девушку к алтарю и встала на колени.
   — Невер! Невер! — воскликнула она. — Я вновь обрела твою дочь, нашу дочь! Скажи же Господу, что сердце мое преисполнено радости и благодарности!
   В эту минуту принцессу не узнал бы даже ее лучший друг. Кровь окрасила румянцем ее щеки. Она была опять молода и прекрасна, ее взор сиял, хрупкое тело волновалось и трепетало. Голос принцессы приобрел мягкие, приятные краски. На какой-то миг она забылась в восторге.
   — Ты христианка, Флор? — через несколько мгновений спросила принцесса. — Да, теперь я вспомнила, она писала, что ты христианка. Сколь благ наш Господь, не правда ли? Дай сюда ладони, пощупай, как стучит мое сердце.
   — Ах, — воскликнула, заливаясь слезами, бедная цыганка, — если бы у меня была такая мать, как вы, сударыня!
   Принцесса снова прижала ее к сердцу.
   — Она говорила с тобою обо мне? — спросила она. — О чем вы беседовали? Когда вы повстречались, она ведь была совсем маленькой. Знаешь, — опять перебила себя принцесса, чувствуя лихорадочную потребность говорить, — мне кажется, она меня боится. Если так будет продолжаться, я умру. Поговори с нею обо мне, Флор, моя крошка Флор, я прошу тебя!
   — Сударыня, — отвечала донья Крус, улыбаясь повлажневшими глазами, — разве отсюда не видно, как она вас любит?
   И она указала на разбросанные листки записок Авроры.
   — Видно, видно, — согласилась принцесса. — Как высказать чувства, которые я испытывала, читая эти страницы? В ней нет моей серьезности и печали. У нее веселое отцовское сердце, но ведь я, которой пришлось пролить столько слез, тоже была когда-то весела. Дом, где я родилась, был тюрьмой, и тем не менее я смеялась, я танцевала, пока не увидела того, кто унес с собою в могилу все мое веселье и смех.
   Принцесса быстрым движением провела ладонью по горящему лицу.
   — Видела ли ты когда-нибудь, как бедная женщина сходит с ума? — неожиданно спросила она.
   Донья Крус с тревогой посмотрела на нее.
   — Не бойся, не бойся, — успокоила девушку принцесса, — просто ощущение счастья слишком ново для меня — это я и хотела сказать, милая Флор. А ты заметила, что дочь моя чем-то похожа на меня? В день, когда к ней пришла любовь, вся ее веселость пропала. На последних страницах есть следы слез.
   Она взяла цыганку за руку и двинулась на прежнее место. Идя по комнате, принцесса поминутно оборачивалась в сторону дивана, где спала Аврора; казалось, какое-то смутное чувство отдаляет мать от дочери.
   — О да, она меня любит! — снова заговорила принцесса. — Но улыбка, которую она запомнила, улыбка человека, наклонившегося над ее колыбелью, принадлежит Лагардеру. А кто давал ей первые уроки? Он. Кто научил ее имени Господа? Опять он! О милая Флор, ради всего святого, никогда не говори ей, сколько во мне гнева, ревности и злобы к этому человеку!
   — Это не голос вашего сердца, сударыня, — прошептала Флор.
   Принцесса с неожиданной силой сжала ей руку.
   — Нет, сердца! — вскричала она. — Сердца! Они вместе отдыхали в лугах, окружающих Памплону. Чтобы поиграть с нею, он сам становился ребенком. Разве это мужское дело?
   Разве это не долг матери? Возвращаясь после трудов, он приносил ей какую-нибудь игрушку, лакомство. Разве могла бы я сделать для нее больше, окажись я с ребенком без денег, в чужой стране? Он прекрасно знал, что отнимает, похищает у меня всю ее нежность!
   — О сударыня… — начала было цыганка.
   — Ты хочешь его защищать? — перебила принцесса, с недоверием глядя на Флор. — Ты на его стороне? Да, я вижу, — заявила она с горьким и грустным смехом, — ты тоже любишь его больше, чем меня.
   Донья Крус прижала руку к сердцу. На глазах у принцессы выступили слезы.
   — О, этот человек! — пролепетала она сквозь слезы. — Я вдова, у меня ведь ничего не было, кроме сердца дочери!
   Донья Крус молчала перед лицом столь несправедливой материнской любви. Она очень хорошо ее понимала, эта жадная до удовольствий девушка, эта необузданная натура, которая еще вчера готова была играть в драме жизни. Душа ее уже вмещала в себе всю полную страсти и ревности любовь.
   Принцесса вновь уселась в кресло и взяла листки, писанные рукою Авроры. Она сидела и задумчиво перебирала их.
   — Сколько раз он спасал ей жизнь! — медленно проговорила она.
   Принцесса начала было читать рукопись с начала, но на первых же страницах остановилась.
   — Зачем? — удрученно прошептала она. — Ведь я дала ей жизнь только один раз! Да, все правильно, — продолжала принцесса, и в глазах у нее появился суровый отблеск, — ему она принадлежит больше, чем мне.
   — Но вы же ей мать, сударыня, — мягко возразила донья Крус.
   Принцесса вскинула на нее свой полный тревоги и боли взгляд.
   — Что ты хочешь этим сказать? — проговорила она. — Ты просто желаешь меня утешить. Любить свою мать — это ведь долг, не так ли? Если моя дочь будет любить меня только ради этого, мне лучше умереть.
   — Сударыня, перечтите же страницы, где она говорит о вас. Сколько в них нежности, сколько почтительной любви!
   — Я так и хотела сделать, Флор, доброе мое сердечко! Но есть одна вещь, которая мешает мне перечитывать строки, что еще недавно я так горячо целовала. Моя дочь сурова. В ее дневнике звучат и угрозы. Там, где она начинает подозревать, что между нею и ее другом может встать мать, ее слова становятся острыми, как шпага. Мы же читали вместе, ты помнишь, о чем я говорю. Она пишет о матерях, обуянных гордыней…
   Принцесса вздрогнула всем телом.
   — Но вы вовсе к ним не принадлежите, сударыня, — сказала наблюдавшая за нею донья Крус.
   — Однако принадлежала, — пробормотала Аврора де Ке-люс, пряча лицо в ладони.
   В другом конце комнаты лежавшая на диване Аврора де Невер зашевелилась во сне. С губ ее слетело несколько нечленораздельных слов. Принцесса вздрогнула. Она поднялась с кресла и на цыпочках пересекла комнату. Затем она знаком показала донье Крус, чтобы та подошла .оже: принцесса явно нуждалась в чьей-нибудь поддержке.
   В тревоге, пронизывавшей принцессу в самые радостные минуты, в ее опасениях, угрызениях совести, в ее рабстве, словом, в той необъяснимой боли, сжимавшей сердце бедной матери и отравлявшей ей счастье, было нечто детское и вместе с тем нестерпимое.
   Она встала рядом с Авророй на колени. Донья Крус осталась у изножия дивана. Принцесса долго вглядывалась в лицо дочери. Ей пришлось сдерживать рыдания, вырывавшиеся у нее из груди. Аврора была бледна. В тревожном сне волосы ее разметались и волною упали на ковер. Закрыв глаза, принцесса взяла их и прижала к губам.
   — Анри! — сквозь сон пробормотала Аврора, — Анри, друг мой!
   Принцесса так побелела, что донья Крус бросилась вперед, чтобы ее поддержать. Но Аврора де Келюс оттолкнула ее и с тоскливой улыбкой сказала:
   — Я привыкну. Ах, если бы она вспомнила во сне и мое имя!
   Она прислушалась, но имя ее так и не прозвучало. Губы Авроры были полуоткрыты, девушка тяжело дышала.
   — Что ж, наберусь терпения, — проговорила несчастная мать, — быть может, в следующий раз она увидит во сне и меня.
   Донья Крус встала перед нею на колени. Госпожа Гонзаго улыбнулась; покорность придавала ее лицу возвышенную красоту.
   — Ты знаешь, Флор, — заговорила она, — увидев тебя впервые, я очень удивилась: мое сердце не рванулось тебе навстречу. А ведь ты хороша собою той испанской красотой, какую я ожидала найти у своей дочери. Но взгляни на ее лицо, взгляни же!
   Принцесса отодвинула волосы, почти полностью закрывавшие лицо Авроры.
   — А вот этого у тебя нет, — продолжала она, прикоснувшись к вискам спящей, — это у нее от Неверов. Когда я увидела ее и этот человек сказал: «Вот ваша дочь!», в сердце моем колебаний не было. Словно с небес послышался голос де Невера: «Это твоя дочь!»
   Жадными глазами всматривалась принцесса в черты Авроры. Через несколько секунд она снова заговорила:
   — Когда Невер спал, он точно так же смежал веки, я часто видела такую же складку у его губ. И улыбаются они очень похоже. Невер был юн, кое-кто говорил, что красота его несколько женственна. Но более всего меня поразил ее взгляд. О, в нем горит огонь де Неверов! Доказательства? Как мне жалки все эти доказательства! Господь начертал наше имя на лице этого ребенка. Я верю вовсе не Лагардеру, а своему сердцу.
   Принцесса Гонзаго говорила полушепотом, однако при имени Лагардера Аврора слегка вздрогнула.
   — Она сейчас проснется, — заметила донья Крус.
   Охваченная каким-то ужасом, принцесса поспешно поднялась на ноги. Увидев, что дочь ее вот-вот откроет глаза, она быстро попятилась.
   — Не сразу! — изменившимся голосом взмолилась она. — Не говори ей сразу, что я здесь. Нужно ее подготовить.
   Аврора подняла руки и потянулась всем телом, как это часто бывает при пробуждении. Затем она вдруг широко раскрыла глаза, оглядела комнату, и на лице ее появилось удивление.
   — Ах, ты здесь, Флор? — воскликнула она. — Я помню. Значит, это мне не приснилось!
   Аврора стиснула руками лоб.
   — Но это не та комната, где мы были ночью, — продолжала она. — Неужто мне все приснилось? Я видела свою мать?
   — Да, видела, — ответила донья Крус.
   На глаза принцессы, стоявшей подле алтаря, навернулись слезы радости. Первая мысль дочери была о ней. О Лагардере девушка пока даже не вспомнила. Всей душой принцесса возблагодарила Господа.
   — Но почему меня всю ломает? — спросила Аврора. — Каждое движение причиняет мне боль, дышать тяжело. Я вспоминаю, что в Мадриде, в монастыре, чувствовала себя точно так же, когда оправилась от серьезной болезни и лихорадка у меня прошла. В голове тогда была пустота, а на сердце какая-то тяжесть. Всякий раз, когда я принималась думать о чем-нибудь, перед глазами появлялись огненные круги, а голова, казалось, раскалывается.
   — У тебя была горячка, — ответила донья Крус, — ты была очень больна.
   Цыганка перевела взгляд на принцессу, словно желая ей сказать: «Теперь очередь за вами, не мешкайте же». Но принцесса, стиснув руки, робко и обожающе следила со своего места за дочерью.
   — Не знаю, как лучше выразиться, — прошептала Аврора, — это словно какой-то груз, который гнетет мои мысли. Я как будто вот-вот приоткрою завесу мрака, охватившего мой бедный разум. Но у меня никак не выходит, никак! Девушка бессильно уронила голову на подушку.
   — Матушка сердится на меня? — спросила она.
   Едва Аврора произнесла это, как взгляд ее вспыхнул. Она почти поняла, что с нею происходит, но лишь на какое-то мгновение. Мысли ее опять затуманились, и огонь, зажегшийся было в ее прекрасных глазах, снова погас.
   Услышав последние слова дочери, принцесса вздрогнула. Повелительным жестом она остановила донью Крус, которая хотела что-то сказать. И шагом, легким, как в то время, когда она, молодая мать, подходила к заплакавшему в колыбели младенцу, принцесса подбежала к дочери. Да, сдерживаться и далее было ей не по силам. Она сзади приподняла голову девушки и запечатлела долгий поцелуй у нее на лбу. Аврора улыбнулась. Только теперь можно было догадаться о необычном переломе, который произошел у нее в мыслях. Аврора казалась счастливой, но тем ежедневным спокойным и ясным счастьем, которое длится уже давно. Она поцеловала принцессу, словно ребенок, привыкший каждое утро возвращать материнский поцелуй.
   — Матушка, — тихо проговорила она, — ты мне снилась и все время плакала в моем сне. А почему здесь Флор? — вдруг спросила она. — Флор же мне не мать. Но сколько всего может произойти за одну ночь!
   Девушка продолжала бороться. Ее рассудок силился разодрать завесу. Но и на сей раз, утомившись от болезненного усилия, она сдалась.
   — Я хочу видеть тебя, матушка, — сказала она. — Подойди, возьми меня на колени.
   Принцесса, смеясь сквозь слезы, села на диван и обняла Аврору. Как высказать все, что она чувствовала? Есть ли в человеческом языке слова, которыми можно осудить и заклеймить преступление, рожденное на небесах — эгоизм материнского сердца? Наконец-то принцесса вновь обрела свое сокровище: дочь, слабая телом и рассудком, лежала у нее на коленях, это был ее бедный ребенок. Принцесса хорошо видела Флор, которая не могла сдержать слез, но сама она была счастлива и словно не в себе: она укачивала Аврору и, сама того не ведая, напевала какую-то бесконечно нежную мелодию. Аврора положила голову ей на грудь. Прелестное и вместе с тем душераздирающее зрелище.
   Донья Крус отвела взгляд.
   — Матушка, — проговорила Аврора, — мысли мои кружатся, и я никак не могу их собрать. Мне кажется, что это ты не позволяешь мне прояснить их. И я чувствую, что во мне есть что-то не мое. Должно быть, матушка, я стала подле вас другой.
   — Ты в моем сердце, милое мое дитя, — отвечала принцесса с неописуемой мольбою в голосе, — и не думай больше ни о чем. Отдохни у меня на груди. Радуйся счастью, которое ты даришь мне.
   — Сударыня, — прошептала ей на ухо донья Крус, — пробуждение будет слишком ужасным!
   Принцесса раздраженно отмахнулась от нее. Она хотела забыться в этом всепоглощающем чувстве, которое тем не менее ранило ей душу. Так зачем же напоминать, что все это лишь сон!
   — Матушка, — снова начала Аврора, — если ты будешь со мною говорить, я чувствую, пелена спадет с моих глаз. Ах, если бы ты знала, как я страдаю!
   — Ты страдаешь! — повторила принцесса Гонзаго, страстно прижимая дочь к своей груди.
   — Да, очень. Мне страшно, матушка, невероятно страшно, и я не знаю, не знаю…
   В голосе девушки звучали слезы, ее прелестные руки закрыли лицо. Принцесса почувствовала, как вздрогнуло что-то в груди у Авроры, которую она прижимала к своей.
   — Ох! — воскликнула Аврора. — Оставьте меня! Я должна любоваться вами, матушка, стоя на коленях. Я начинаю вспоминать. Неслыханное дело! Мне только что показалось, что я никогда не покидала ваших объятий!
   Девушка испуганно смотрела на принцессу. Та попыталась улыбнуться, но на лице у нее был написан страх.
   — Что с вами? Что с вами, матушка? — проговорила Аврора. — Вы ведь рады, что снова обрели меня, не правда ли?
   — Рада ли я, любимое дитя?
   — Да, в этом все дело: вы обрели меня, у меня не было матери.
   — И Господь, который нас воссоединил, больше не разлучит мать и дочь!
   — Господь! — повторила Аврора, уставившись в пустоту расширившимися глазами. — Господь! Я не могу сейчас ему помолиться, я забыла молитву.
   — Хочешь, мы повторим ее вместе? — спросила принцесса, ухватившись за возможность отвлечь девушку.
   — Хочу, матушка. Нет, погодите, есть еще что-то…
   — Отче наш, иже еси на небесех, — начала принцесса, сложив руки Авроры меж своими ладонями.
   — Отче наш, иже еси на небесех, — как ребенок, повторила Аврора.
   — Да святится имя твое, — продолжала мать.
   На сей раз, вместо того чтобы повторить, Аврора вся напряглась.
   — Есть еще что-то, — повторила она, сжимая покрытые испариной виски онемевшими пальцами, — еще что-то… Флор, ты знаешь, скажи — что!
   — Сестричка… — пробормотала цыганка.
   — Ты знаешь! Знаешь! — повторила Аврора, часто мигая повлажневшими глазами. — Ну почему никто не хочет мне помочь?
   Внезапно она выпрямилась и посмотрела матери прямо в лицо.
   — А этой молитве, — отрывисто заговорила она, — разве вы, матушка, меня научили?
   Принцесса опустила голову, из груди ее вырвался стон. Аврора не спускала с нее горящего взгляда.
   — Нет, не вы, — прошептала она.
   Мозг девушки сделал последнее усилие, и вдруг она громко вскрикнула:
   — Анри! Анри! Где Анри?
   Аврора уже стояла. Ее суровый и высокомерный взгляд был устремлен на принцессу. Флор пыталась взять девушку за руку, но та оттолкнула ее с неженской силой. Принцесса рыдала, уронив голову на колени.
   — Отвечайте! — воскликнула Аврора. — Что стало с Анри?
   — Но я ведь думала только о тебе, — пролепетала принцесса Гонзаго.
   Аврора резко повернулась к донье Крус.
   — Его убили? — с высоко поднятой головой, сверкая очами, спросила она.
   Донья Крус молчала. Аврора снова повернулась к матери. Та опустилась на колени и тихо сказала:
   — Ты терзаешь мое сердце, дитя мое. Сжалься!
   — Его убили? — повторила Аврора.
   — Он! Всегда лишь он! — ломая руки, воскликнула принцесса. — В сердце у этого ребенка не осталось места для материнской любви!
   Аврора стояла, глядя в пол.
   — Они не хотят мне сказать, убили его или нет, — вслух подумала она.
   Принцесса протянула к ней руки и вдруг, лишившись чувств, упала навзничь.
   Аврора схватила мать за руки, лицо девушки покраснело, во взгляде читалось отчаяние.
   — Клянусь собственным спасением, я верю вам, сударыня, — заговорила она, — я верю, что вы ничего дурного ему не сделали, и тем лучше, раз вы любите меня так же, как я вас. Но если вы сделали ему что-нибудь дурное…
   — Аврора! Аврора! — воскликнула донья Крус и закрыла ей рот ладонью.
   — Я просто говорю, — с высокомерным достоинством отозвалась мадемуазель де Невер, — я никому не угрожаю. Мы с матерью знаем друг друга всего несколько часов, и хорошо, что наши сердца открыты. Моя мать — принцесса, я — бедная девушка, и это дает мне право разговаривать с нею свысока. Будь моя мать бедной, слабой и покинутой женщиной, я разговаривала бы с нею, стоя на коленях.
   Она поцеловала принцессе руки; та, придя в чувство, залюбовалась ею. Как хороша ее дочь! Каким чудным ореолом отметила ее лоб девственницы та боль, что терзала ее, но не унижала! Да, мы выразились верно: девственницы, но девственницы-супруги, уже обретшей всю силу и величие женщины.
   — Для меня в мире нет никого, кроме тебя, — заговорила принцесса, — и без тебя я чувствую себя слабой и покинутой. Суди меня, но с жалостью: тех, кто страдает, должно жалеть. Ты упрекаешь меня, что я не помогла раздернуть пелену, затемнявшую твой рассудок, но в бреду ты меня так любила, что я — клянусь тебе! — боялась того мига, когда ты придешь в себя.