— Да он способен на что угодно, сам знаешь, — отозвался Галунье.
   Внезапно со стороны церкви до них донесся неясный шум.
   — Ты оставайся здесь, а я пойду посмотрю, — решил гасконец.
   Он начал красться вдоль садовой стены, а Галунье остался у калитки. За садом находилось церковное кладбище, и Плюмаж увидел, что там полным-полно гвардейцев.
   — Послушай, золотце мое, — сказал он, вернувшись, — если они там, наверху, решат поплясать, то музыки у них будет — ого-го!
   Между тем Ориоль и его спутники ворвались в спальню к Гонзаго, где на диване мирно спал господин Гриво-старший, королевский нотариус, а рядом на столике виднелись остатки роскошного ужина.
   Я не знаю, почему в наше время так не любят нотариусов. Обычно нотариусы люди опрятные, свежие, упитанные, обладают мягким нравом, любят сострить в семейном кругу и наделены на редкость верным глазом при игре в вист. Они с достоинством держатся за столом, исповедуют поистине рыцарскую галантность, весьма учтивы с пожилыми богатыми дамами, и никто во Франции не носит с таким изяществом, как они, белый галстук, обычно соседствующий с очками в золоченой оправе. Но недалек уже тот день, когда все будет обстоять по-иному. Каждый будет вынужден признать, что молодой белокурый нотариус, серьезный, мягкий в обращении, с едва наметившимся, но еще не достигшим зрелости брюшком является одним из украшений нашей цивилизации.
   Господин Гриво-старший, нотариус короля и Шатле, имел, кроме всего прочего, честь быть преданным слугою принца Гонзаго. На этого красивого сорокалетнего мужчину, корпулентного, свежего, розового и улыбчивого приятно было смотреть. Ориоль взял его под одну руку, Сидализа под другую, после чего они повлекли его на второй этаж.
   При виде нотариуса сердце Нивель всегда смягчалось: именно нотариусы придавали силу и законность человеческим дарам.
   Господин Гриво-старший, как человек светский, изящно поклонился принцу, дамам и господам. У него был при себе подготовленный заранее брачный контракт, однако в документе стояло имя Шаверни. Это требовало исправления. По предложению господина де Пероля господин Гриво-старший уселся за небольшой столик, извлек из кармана перо, чернильницу и скоблильный ножик, после чего принялся за работу. Гонзаго и большинство сотрапезников стояли вокруг горбуна.
   — Это долго? — обратился последний к нотариусу.
   — Господин Гриво, — с улыбкой проговорил принц, — вы, конечно, понимаете вполне оправданное нетерпение молодых.
   — Мне нужно пять минут, ваша светлость, — ответил нотариус.
   Эзоп II одной рукой расправлял жабо, а другой с победным видом гладил Аврору по голове.
   — Как раз столько, сколько требуется для соблазнения женщины, — заметил он.
   — Выпьем! — воскликнул Гонзаго. — У нас есть время, поэтому выпьем за счастье новобрачных!
   Вновь полетели пробки из шампанского. На сей раз веселье воцарилось вроде бы окончательно. Тревога испарилась, все пребывали в отличном настроении.
   Донья Крус своею рукою наполнила бокал Гонзаго.
   — За их счастье! — провозгласила она и отважно приникла губами к бокалу.
   — За их счастье! — со смехом подхватили сотрапезники и тоже выпили.
   — Послушайте-ка, — проговорил Эзоп П. — Неужто здесь не найдется даровитого стихотворца, который сочинил бы для меня эпиталаму?
   — Поэта сюда! Стихотворца! — подхватили окружающие. — Нам нужен поэт!
   Господин Гриво-старший заложил перо за ухо.
   — Невозможно заниматься всем сразу, — тихо и скромно проговорил он. — Я закончу с контрактом и тогда экспромтом сочиню несколько куплетов.
   Жестом, полным достоинства, горбун поблагодарил его.
   — Поэзия Шатле, — заметил Навайль, — нотариальные мадригалы. Попробуйте возразить, что не наступает золотой век!
   — Никто и не думает возражать, — отозвался Носе. — Фонтаны забьют миндальным молоком и отборными винами.
   — А чертополох, — добавил Шуази, — зацветет розами.
   — И все потому, что нотариусы сочиняют стихи! Горбун напыжился и гордо произнес:
   — И все это остроумие ради моей свадьбы! Однако, — спохватился он, — неужто мы в таком виде и останемся? Фу! Невеста в простом утреннем платье, а я? Черт возьми, мне просто стыдно за себя! Я не причесан, манжеты измяты — ужас! Подать туалет для невесты! — добавил он. — Разве тут не шел разговор о корзине с подарками а, сударыни?
   Нивель и Сидализа были уже в соседней комнате и вскоре появились с корзиной. Донья Крус направилась к туалетной.
   — Побыстрее! — воскликнула она. — Ночь проходит, а нам нужно еще устроить бал!
   — А вдруг они ее тебе разбудят, горбун? — предупредил Навайль.
   Эзоп II стоял с зеркалом в одной руке и гребнем в другой.
   — Красавица, — вместо ответа обратился он к Дебуа, — поправь-ка мне там сзади.
   Затем, обернувшись к Навайлю, проговорил:
   — Она принадлежит мне — точно так же, как вы принадлежите господину Гонзаго, дети мои, или, вернее, собственному честолюбию. Я повелеваю своей невестой, как милым господином Ориолем повелевает его гордыня, как прелестной Нивель — жажда стяжательства, как всеми вами — ваши дурные привычки. Любезная Флери, сделайте милость, перевяжите мне бант.
   — Готово! — проговорил в этот миг господин Гриво-старший. — Можно подписывать.
   — Вы вписали имена врачующихся? — спросил Гонзаго.
   — Мне они неизвестны, — ответил нотариус.
   — Как тебя зовут, друг мой? — осведомился принц.
   — Подписывайте, ваша светлость, — небрежно отозвался Эзоп II, — подписывайтесь, господа — ведь, я надеюсь, вы окажете мне эту честь? Я свое имя впишу сам, оно весьма забавное, вам будет над чем посмеяться.
   — А и в самом деле, как же зовут этого дьявола? — проговорил Навайль.
   — Да подписывайте вы, подписывайте. Ваша светлость, мне бы хотелось, чтобы вы подарили мне к свадьбе ваши манжеты.
   Гонзаго снял кружевные манжеты и бросил их горбуну, после чего подошел к столу, чтобы поставить свою подпись на контракте. Веселые господа изо всех сил старались угадать имя горбуна.
   — И не пытайтесь, — заметил он, прикалывая манжеты Гонзаго, — все равно не догадаетесь. Господин де Навайль, какая красивая у вас вышивка на платке!
   Навайль отдал Эзопу свой платок. Теперь всем захотелось прибавить что-нибудь от себя к его туалету — булавку, пряжку или бант. Он ни от чего не отказывался и с восхищением разглядывал себя в зеркале. Сотрапезники между тем ставили свои подписи. Первой на контракте стояла подпись Гонзаго.
   — Посмотрите, готова ли моя невеста, — попросил горбун Шуаэи, который надевал ему жабо из мехельнских кружев.
   — Невеста! Невеста! — раздались в этот миг возгласы. На пороге комнаты появилась Аврора в белом подвенечном
   платье и с флердоранжем в волосах. Она была необычайно хороша собою, однако черты ее бледного лица все еще пребывали в неподвижности, что делало ее похожей на прелестную статую. Над нею еще тяготели злые чары.
   При ее появлении все присутствующие восхищенно зашептались. Когда же они вновь взглянули на горбуна, тот радостно захлопал в ладоши, повторяя:
   — Проклятье! Какая у меня красивая жена! А теперь наша очередь подписывать, моя прелесть.
   Он взял за руку свою невесту, которую поддерживала донья Крус. Все ожидали, что Аврора как-то выразит свое отвращение, но она весьма покорно последовала за горбуном. Когда они шли к столу, где мэтр Гриво-старший давал всем подписывать контракт, Эзоп встретился взглядом с Плюмажем, который только что вернулся в залу вместе с Галунье. Горбун подмигнул ему и неуловимым жестом прикоснулся к своему боку. Плюмаж все понял и, преградив ему путь, воскликнул:
   — Ризы Господни! В твоем наряде, негодник, кое-чего не хватает!
   — Чего же? Чего? — послышалось со всех сторон.
   — Чего? — невинно повторил за всеми горбун.
   — Разрази меня гром! — ответил гасконец. — С каких это пор дворянин идет под венец без шпаги на боку?
   Почтенные сотрапезники одобрительно зашумели.
   — Верно! Правильно! Нужно это исправить. Эй, шпагу горбуну! Без нее он не так смешон.
   Навайль оценивающим взглядом принялся осматривать шпаги присутствующих, а Эзоп II тем временем манерничал:
   — Да я не привык, господа. Она будет мне мешать. Среди шпаг, которые в большинстве своем были парадные, нашелся длинный и крепкий боевой клинок: он принадлежал славному господину де Перолю, не любившему, как известно, шутить. Увидев эту шпагу, Навайль отцепил ее с перевязи достойного господина де Пероля.
   — Зачем? Не нужно, — продолжал повторять Эзоп II. Но приспешники Гонзаго с весельем и шутками прицепили ему клинок. Плюмаж и Галунье заметили, что когда горбун коснулся эфеса, рука его невольно и радостно дрогнула. Но обратили на это внимание лишь двое приятелей. Итак, шпага висела на боку, и горбун больше не протестовал. Что сделано, то сделано. Однако это оружие внезапно придало ему гордости. Он двинулся вперед, надувшись словно индюк; это было так смешно, что все расхохотались. На Эзопа II набросились, его обнимали и крутили в разные стороны, словно куклу. Это был бешеный успех! Горбун сносил все с завидным добродушием. Дойдя до стола, он проговорил:
   — Ну полно, полно! Вы мне все изомнете! Не обнимайте так крепко мою жену и дайте же наконец, друзья мои, подписать нам контракт.
   Господин Гриво-старший все еще сидел за столом и держал наготове перо.
   — Назовите вашу фамилию, пожалуйста, — проговорил он, — имя, титулы, место рождения…
   Горбун слегка наподдал ногою по стулу, на котором восседал почтенный нотариус. Тот обернулся.
   — Вы сами-то подписали? — осведомился Эзоп.
   — Разумеется, — ответил господин Гриво-старший.
   — Тогда ступайте, любезнейший, — сказал горбун и отодвинул нотариуса в сторону.
   Затем Эзоп степенно уселся на его место. Присутствующие засмеялись. Все, что делал горбун, стало теперь поводом для веселья.
   — Почему он, черт бы его побрал, хочет сам вписать свое имя? — удивился Навайль.
   Пероль сказал что-то вполголоса принцу Гонзаго, тот пожал плечами. Происходившее вызывало у фактотума тревогу. Гонзаго принялся над ним подтрунивать и обозвал заячьей душой.
   — А вот увидите, — ответил горбун на вопрос Навайля. И, сухо хихикнув, добавил:
   — Уж вы удивитесь, вот увидите. А пока выпейте немного.
   Все последовали его совету. Шампанское полилось в бокалы. Горбун принялся заполнять пустые места твердым размашистым почерком.
   — Вот чертова шпага! — буркнул он, пытаясь усесться поудобнее.
   Новый взрыв хохота. Боевое оружие все сильнее и сильнее мешало горбуну. Шпага стала для него чуть ли не орудием пытки.
   — Все-таки он подпишет, — говорили одни.
   — Нет, не сумеет, — возражали другие.
   Выйдя из себя, Эзоп выхватил шпагу из ножен и положил ее рядом с собою на стол. Присутствующие опять засмеялись. Плюмаж сжал Галунье руку и проворчал:
   — Клянусь головой, вот и смычок наготове!
   — Теперь берегитесь музыки, — отозвался брат Галунье. Стрелка часов приближалась к четырем.
   — Подпишитесь, мадемуазель, — проговорил горбун и протянул перо Авроре.
   Она заколебалась, но он взглянул на нее и шепнул:
   — Подписывайтесь своим настоящим именем, вы же его знаете!
   Аврора наклонилась над документом и поставила подпись. Заглядывавшая ей через плечо донья Крус не смогла сдержать удивленного движения.
   — Ну что, готово? Готово? — спрашивали наиболее любопытные.
   Горбун жестом остановил их, взял перо и расписался.
   — Теперь все в порядке, — проговорил он. — Можете посмотреть: это вас удивит.
   Все бросились к столу. Горбун между тем отбросил перо и как бы невзначай взял шпагу.
   — Внимание! — прошептал Плюмаж-младший.
   — Ясное дело! — решительно ответил брат Галунье. Первым к столу подошли Гонзаго и Пероль. Увидев, какие имена стоят в контракте, они попятились.
   — В чем дело? Какое он написал имя? — восклицали стоявшие сзади.
   Горбун обещал всех удивить и сдержал слово. Сотрапезники вдруг увидели, как распрямляются его кривые ноги и стан, как твердо держит он рукою шпагу.
   — Ах, битый туз! — пробурчал Плюмаж. — Негодник еще мальчишкой показывал в Фонтанном дворе чудеса гибкости!
   Горбун выпрямился и отбросил волосы назад. Тело его сделалось стройным, изящным и крепким, лицо — благородным, прекрасным и ясным.
   — Ну-ка, прочтите мое имя! — воскликнул он, окидывая изумленную толпу сверкающим взором.
   С этими словами он указал кончиком шпаги на подпись. Взгляды всех присутствующих скользнули на контракт. Через секунду в зале звучало одно имя:
   — Лагардер! Лагардер!
   — Да, Лагардер, — подтвердил Анри, — тот самый Лагардер, который всегда приходит на условленную встречу!
   В эти первые минуты всеобщего ошеломления он, наверное, смог бы прорваться сквозь беспорядочный строй врагов. Но Лагардер не шелохнулся. Одною рукой он прижимал дрожащую ладонь Авроры к своему сердцу, другою поднял шпагу высоко над головой. Позади стояли с клинками наголо Плюмаж и Галунье. Гонзаго тоже выхватил шпагу из ножен. Примеру хозяина последовали и его клевреты. Их было раз в десять больше. Донья Крус хотела броситься между враждующими сторонами, но Пероль схватил ее в охапку и оттащил в сторону.
   — Этот человек не должен выйти отсюда, господа, — побледневшими губами процедил сквозь зубы принц. — Вперед!
   Навайль, Носе, Шуази, Жиронн и прочие дворяне ринулись в атаку. Но Лагардер даже не отскочил за стол. Не выпуская руки Авроры, он прикрыл ее своим телом и приготовился к обороне. Плюмаж и Галунье защищали его с флангов.
   — Держись, сокровище мое! — воскликнул гасконец. — Мы уже с полгода как снова помолодели! Держись, гром и молния!
   — Я здесь! — вскричал Лагардер, отбивая первый выпад.
   Через несколько секунд люди Гонзаго отступили; Жиронн и Альбре плавали на полу в луже крови.
   Лагардер и два его храбреца, невредимые, стояли неподвижно как статуи и ждали второй атаки.
   — Господин Гонзаго, — промолвил Лагардер, — вы хотели сделать пародию на свадьбу. Но брачный контракт в полном порядке, там есть даже ваша подпись.
   — Вперед! Вперед! — завопил кипевший от ярости принц. На сей раз он двинулся в атаку во главе своего воинства.
   Часы пробили пять. И тут снаружи послышался громкий шум, в дверь заколотили, и чей-то голос крикнул:
   — Именем короля!
   Гостиная со следами пиршества выглядела весьма причудливо. Стол с приборами и початыми бутылками, там и сям опрокинутые бокалы, пролитое вино, смешавшееся с кровью, всяческие обломки. В глубине залы, подле двери в комнату, где ранее хранилась корзина со свадебными подарками, а теперь сидел полумертвый от страха господин Гриво-старший, стояла неподвижная и молчаливая группа, состоявшая из Лагардера, Авроры и двух фехтмейстеров. В центре зала Гонзаго и его приспешники, остановленные словами: «Именем короля!», со страхом смотрели на входную дверь. По углам жались обезумевшие от ужаса женщины.
   Между двумя группами в черно-красной луже лежали два трупа.
   Люди, стучавшиеся в этот ночной час к принцу Гонзаго, разумеется, и не ожидали, что им отопрут сразу же.
   Это были французские гвардейцы и полицейские приставы из Шатле, которых мы видели сначала во дворе особняка Ламуаньона, а потом на кладбище Сен-Маглуар. Они заранее приняли необходимые меры. После троекратного обращения, подкрепленного ударами в дверь, они просто-напросто сорвали ее с петель. В гостиной послышались шаги солдат. Гонзаго до мозга костей пробирал озноб. Неужели правосудие пришло по его душу?
   — Господа, — вкладывая шпагу в ножны, сказал он, — людям короля сопротивления не оказывают.
   И тихо прибавил:
   — Там будет видно.
   Капитан гвардейцев Бодон де Буагийе появился в дверях и повторил:
   — Господа, именем короля!
   Затем, холодно поклонившись Гонзаго, он отошел в сторону и впустил солдат. За ним в зал вошли и приставы.
   — Что это значит, сударь? — осведомился Гонзаго. Буагийе взглянул на распростертые на полу трупы, затем на Лагардера и его соратников, которые так и стояли со шпагами в руках.
   — Вот дьявольщина, — пробормотал он. — Не зря мне говорили, что он отважный воин! Принц, — обратился он к Гонзаго, — этой ночью я нахожусь в распоряжении вашей супруги.
   — И моя супруга?.. — в ярости начал Гонзаго.
   Но договорить он не успел. На пороге появилась вдова де Невера. Она была все в том же траурном облачении. При виде девиц из Оперы, крайне занимательных картин на стенах, при виде обломков оргии, перемешавшихся с обломками сражения, принцесса опустила на лицо вуаль и сказала, обращаясь к своему мужу:
   — Я пришла не к вам, сударь.
   Затем, подойдя к Лагардеру, продолжала:
   — Двадцать четыре часа истекли, господин де Лагардер, ваши судьи вас ждут, извольте отдать свою шпагу.
   — И это моя мать! — закрыв лицо ладонями, пролепетала Аврора.
   — Господа, — продолжала принцесса, повернувшись к гвардейцам, — исполняйте свой долг.
   Лагардер швырнул шпагу к ногам Бодона де Буагийе. Гонзаго и его приспешники стояли неподвижно и молча. Бодон де Буагийе указал Лагардеру на дверь, но тот, не выпуская руки Авроры, подошел к принцессе Гонзаго.
   — Сударыня, — проговорил он, — я только что чуть не отдал жизнь за вашу дочь.
   — За мою дочь? — дрогнувшим голосом повторила принцесса.
   — Он лжет! — воскликнул Гонзаго.
   Лагардер не обратил на его слова ни малейшего внимания.
   — Я попросил двадцать четыре часа для того, чтобы возвратить вам мадемуазель де Невер, — неспешно произнес он, высоко держа свою красивую голову перед всеми этими придворными и солдатами, — и данный мне срок истек. Перед вами мадемуазель де Невер.
   Ледяные руки матери и дочери соприкоснулись. Аврора со слезами бросилась в объятия принцессы. На глазах у Лагардера выступили слезы.
   — Берегите ее, сударыня, — продолжал он, изо всех сил стараясь скрыть свою боль, — у нее, кроме вас, никого нет.
   Аврора выскользнула из материнских объятий и подбежала к Лагардеру. Он легонько ее оттолкнул.
   — Прощайте, Аврора, — продолжал он. — Завтра нам не придется сыграть свадьбу. Храните этот контракт, который сделал вас моею женой перед людьми, хотя перед Богом вы стали ею еще вчера. И пусть госпожа принцесса простит этот мезальянс с мертвецом.
   Он в последний раз поцеловал девушке руку, отвесил глубокий поклон принцессе и направился к двери со словами:
   — Ведите меня к судьям!

6. СВИДЕТЕЛЬСТВО МЕРТВЕЦА

1. СПАЛЬНЯ МЕРТВЕЦА

   Было восемь утра. Маркиз де Косее, герцог де Бриссак, поэт Ла Фабр и три дамы, в одной из которых старый Лебреан, привратник Двора улыбок, узнал герцогиню Беррийскую, только что покинули Пале-Рояль через маленькую дверцу, о которой мы уже не раз упоминали. Регент остался у себя в спальне наедине с аббатом Дюбуа и в присутствии сего будущего кардинала готовился ко сну.
   Ужин в Пале-Рояле, точно так же как и у принца Гонзаго, затянулся — такова была мода. Однако ужин в Пале-Рояле завершился все-таки более весело.
   В наши дни весьма одаренные и серьезные писатели пытаются обелить память о милом аббате Дюбуа, пользуясь самыми разнообразными предлогами. Во-первых, как они считают, он был хорош, поскольку папа римский сделал его кардиналом. Но папа отнюдь не всегда назначал кардиналами только тех, кого желал. Во-вторых, потому, что красноречивый и добродетельный Массийон146 был его другом. Этот довод звучал бы убедительно, если бы кто-нибудь доказал, что добродетельные люди не могут питать слабость к жуликам. Однако насмешница-история доказывает нам обратное. Впрочем, если аббат Дюбуа был и вправду святым, то Господь должен был оставить для него приятное местечко у себя в раю, поскольку ни на какого другого человека не обрушивалось столько клеветы.
   У принца подавали вино, бросавшее в сон. Этим утром принц спал на ходу, в то время как его камердинер помогал ему улечься, а полупьяный — по крайней мере, с виду, поклясться тут ни в чем нельзя — аббат Дюбуа пел хвалу английским нравам. Вообще-то принц очень любил англичан, но сейчас слушал вполуха и поторапливал камердинера.
   — Иди ложись, Дюбуа, друг мой, — сказал он будущему кардиналу, — и не терзай мой слух.
   — Сейчас пойду, — ответил аббат. — А вы знаете, какая разница между вашей Миссисипи и Гангом? Между вашими крошечными эскадрами и английским флотом? Между хижинами у вас в Луизиане и дворцами у них в Бенгалии? Знаете ли вы, что ваша Вест-Индия — выдумка, а у них там истинная страна «Тысячи и одной ночи», земля неисчерпаемых сокровищ и благовоний, морское дно, усеянное жемчугом, горы, из склонов которых торчат алмазы?
   — Дюбуа, почтенный мой наставник, ты пьян. Ложись спать.
   — Не проголодались ли вы, ваше королевское высочество? — со смехом отвечал аббат. — Еще только несколько слов: изучайте Англию, устанавливайте с нею тесные связи.
   — Боже милостивый! — вскричал принц. — Ты уже десять раз отработал пенсию, которую лорд Стерз тебе исправно задерживает. Ступай спать, аббат.
   Дюбуа взял шляпу и, ворча, направился к двери. В этот миг она отворилась, и слуга доложил о прибытии господина де Машо.
   — Начальника полиции я приму в полдень, — сварливо отвечал регент. — Эти люди играют моим здоровьем, они меня просто губят.
   — Но у господина де Машо важные сообщения, — настаивал слуга.
   — Знаю я все эти сообщения, — перебил регент. — Он будет говорить, что Челламаре интригует, у короля Филиппа Испанского скверный нрав, Альберони хочет стать папой, а герцог Мэнский — регентом. В полдень, вернее, даже в час! Мне нездоровится.
   Слуга ушел. Дюбуа вернулся на середину комнаты.
   — Если вы приобретете себе англичан в качестве союзников, — заявил он, — то сможете плевать на все эти мелкие интриги.
   — Да уйдешь ты или нет, негодяй! — вскричал регент. Дюбуа ничуть не обиделся. Он снова направился к двери, и та опять распахнулась.
   — Господин статс-секретарь Леблан, — объявил слуга.
   — К черту! — ответил его королевское высочество, ставя босую ногу на табурет, чтобы забраться в постель.
   Слуга прикрыл за собой дверь, но добавил в щелку:
   — У господина статс-секретаря важные сообщения.
   — У них у всех важные сообщения, — заметил регент Франции, кладя повязанную платком голову на подушку, украшенную мехельнскими кружевами. — Они носятся с ними, вместо того чтобы напустить страху на Альберони или герцога Мэнского. Они думают, что стали необходимы, а делаются несносны, вот и все. В час я приму господ Леблана и Машо, а лучше даже в два. Я чувствую, что просплю до двух.
   Слуга удалился. Филипп Орлеанский закрыл глаза.
   — Аббат еще здесь? — осведомился он у камердинера.
   — Ухожу, ухожу, — поспешно ответил Дюбуа.
   — Нет, аббат, останься. Ты меня усыпишь. Ну, не странно ли, что я ни минуты не могу отдохнуть от трудов? Ни минуты! Они являются именно тогда, когда я ложусь спать. Понимаешь, аббат, я умираю от усталости, но их это не трогает…
   — Ваше королевское высочество, — осведомился Дюбуа, — хотите, я вам почитаю?
   — Нет, я передумал, ступай. Поручаю тебе учтиво извиниться от моего имени перед этими господами. Я всю ночь работал. У меня разболелась голова — как обычно, когда я пишу при свете лампы.
   Он тяжко вздохнул и добавил:
   — Нет, положительно все это меня доконает, а еще молодой король вызовет меня, когда проснется, и господин Флери будет поджимать губы, словно какая-нибудь старуха-графиня. Но, как ни старайся, все успеть невозможно. Да, черт возьми, управлять Францией — занятие не для лоботрясов!
   Голова регента совсем утонула в мягкой подушке. Послышалось ровное, шумное дыхание. Он уснул.
   Аббат Дюбуа переглянулся с камердинером, и оба захихикали. Когда регент находился в хорошем расположении духа, он называл аббата Дюбуа плутом. В этом высокопреосвященстве было много от лакея.
   Дюбуа вышел. Господин де Машо и министр Леблан еще сидели в передней.
   — Часа в три, — сообщил аббат, — его королевское высочество вас примет, но, по-моему, вам лучше подождать до четырех. Ужин затянулся далеко за полночь, и его королевское высочество немного устал.
   Своим появлением Дюбуа помешал разговору между господином де Машо и статс-секретарем.
   — Этот наглый плут, — заметил начальник полиции, когда Дюбуа ушел, — не умеет даже скрыть слабости своего хозяина.
   — Да, слишком уж его королевское высочество неравнодушен к плутам, — отозвался Леблан. — Однако вам известна правда о том, что случилось в домике принца Гонзаго?
   — Я знаю лишь то, что рассказали нам приставы. Двое убитых — младший Жиронн и откупщик Альбре, трое арестованы: бывший офицер легкой кавалерии Лагардер и двое головорезов, имена которых значения не имеют. Госпожа принцесса именем короля силою проникла в переднюю к своему супругу. Две девушки… Но это тайна, покрытая мраком, настоящая загадка сфинкса.
   — Но ведь одна из них явно наследница де Невера, — сказал статс-секретарь.
   — Это неизвестно. Одну отыскал господин де Гонзаго, другую — этот самый Лагардер.
   — А регент осведомлен об этих событиях? — поинтересовался Леблан.
   — Вы же слышали, что сказал аббат. Регент ужинал до восьми утра.
   — Когда дело дойдет до принца Гонзаго, ему придется несладко.