И вы верите этому? — с наглым видом обратился Плюмаж к сотоварищам.
   — Нет, — ответил брат Галунье.
   — Нет, — дружно зашумели остальные. Впалые щеки Пероля слегка покраснели.
   — Что это значит, прохвосты! — вскричал он.
   — Потише! — остановил его гасконец. — Мои благородные друзья ропщут, так что поберегитесь. Лучше потолкуем мирно, как порядочные люди. Если я правильно вас понял, дело обстоит следующим образом: маркиз де Келюс узнал, что некий дворянин время от времени проникает в его замок через нижнее окно. Так?
   — Да, — кивнул Пероль.
   — Ему также известно, что мадемуазель Аврора де Келюс любит этого дворянина?
   — Совершенно верно, — подтвердил Пероль.
   — Это вы так утверждаете, господин де Пероль. Таково, по-вашему, объяснение нашего съезда в харчевне «Адамово яблоко». Кое-кто мог бы счесть это объяснение правдоподобным, но у меня есть основания считать его лживым. Вы, господин де Пероль, сказали нам неправду.
   — Черт меня побери! — воскликнул тот. — Это уже наглость!
   Но его голос утонул в криках наемных убийц:
   — Давай, Плюмаж, говори! Выложи ему все! Гасконец не заставил себя упрашивать.
   — Во-первых, мои друзья так же, как я, знают, что ночной посетитель, предназначенный для наших шпаг, не кто иной как принц…
   — Принц! — хмыкнул, пожав плечами, Пероль. Плюмаж продолжал:
   — Да, принц Лотарингский, герцог де Невер.
   — Ну, в таком случае вы знаете гораздо больше меня, — заметил Пероль.
   — Ризы Господни! Это ведь не все. Есть еще кое-что, чего мои благородные друзья, возможно, и не знают. Аврора де Келюс не является любовницей господина де Невера.
   — Даже так? — бросил Пероль.
   — Она — его жена! — отрубил Плюмаж. Пероль побледнел и пролепетал:
   — Откуда ты это знаешь?
   — Знаю, и это главное. Откуда — это вас не касается. А сейчас я вам докажу, что знаю и еще кое-что. Они тайно обвенчались четыре года назад в Келюсской церкви, и, если сведения мои верны, вы и ваш благородный патрон…
   Плюмаж с издевательским видом снял с головы шляпу и закончил:
   — Были, господин де Пероль, свидетелями этого обряда. Пероль не стал отрицать.
   — Ну, и к чему вы клоните, повторяя эти сплетни? — только и спросил он.
   — К тому, чтобы открыть имя светлейшего сеньора, которому мы будем служить сегодня ночью, — отвечал гасконец.
   — Невер женился на мадемуазель Авроре вопреки воле ее отца, — объявил Пероль. — Господин де Келюс жаждет отомстить. Чего проще.
   — Да, ничего не было бы проще, если бы бедняга На-засове знал про этот брак. Но господину де Келюсу ничего не известно. Ризы Господни! Старый хитрюга не стал бы отправлять на тот свет самого богатого жениха Франции. Все давным-давно уладилось бы, если бы господин де Невер сказал старикану: «Король Людовик желает женить меня на своей племяннице принцессе Савойской, но я этого не хочу. Я тайно обвенчался с вашей дочерью». Но бедняжку принца пугает репутация Келюса-на-засове. Он обожает свою жену и боится за нее.
   — И каков вывод? — прервал его Пероль.
   — А таков, что мы работаем не на господина де Келюса.
   — Это же ясно, — подтвердил Галунье.
   — Как день, — зашумел хор голосов.
   — Ну, и на кого же вы, по-вашему, работаете?
   — На кого? Хм… Кровь Христова! На кого? Вы знаете историю трех Филиппов? Нет? Ну, тогда я вам расскажу ее в двух словах. Это три высокороднейших дворянина, чтоб мне пропасть! Один — Филипп Мантуанский, принц Гонзаго, между прочим, ваш господин, разорившееся и севшее в лужу высочество, готовый задешево продать душу первому встречному дьяволу; второй — Филипп де Невер, которого мы тут поджидаем, а третий — Филипп Французский, герцог Шартрский. Все трое, прах меня побери, красивы, молоды и блистательны. Даже если вы попытаетесь себе вообразить самую крепкую, высокую, небывалую дружбу, вы будете иметь разве что слабое представление о той любви, какую питали друг к другу три Филиппа. Так говорили о них в Париже. Королевского племянника, если позволите, мы оставим в стороне, он к нашему рассказу отношения не имеет. Мы будем заниматься только де Невером и Гонзаго, этими Пифием и Дамоном13.
   — Черт возьми! — воскликну Пероль. — Уж не собираетесь ли вы обвинить Дамона в том, что он желает смерти Пифию?
   — А что, — отвечал Плюмаж, — подлинный Дамон, живший во времена сиракузского тирана Дионисия, был богат, а у подлинного Пифия не было ежегодного дохода в шестьсот тысяч экю.
   — Каковой доход, — вставил Галунье, — имеется у нашего Пифия и единственным наследником какового является наш Дамон.
   — Вы чувствуете, милейший господин де Пероль, насколько это все меняет? — продолжал Плюмаж. — Я добавлю, что у подлинного Пифия не было столь прекрасной возлюбленной, как Аврора де Келюс, а подлинный Дамон не был влюблен в красавицу или, верней сказать, в ее приданое.
   — Совершенно верно, — вторично вставил Галунье. Плюмаж наполнил свой кубок.
   — Господа, — сказал он, — я пью за здоровье Дамона… я хотел сказать, Гонзаго, который завтра получит шестьсот тысяч дохода и мадемуазель де Келюс, если Пифий… я хотел сказать, Невер сегодня ночью уйдет из жизни.
   — Здоровье принца Дамона Гонзаго! — закричали наемные убийцы, предводительствуемые братом Галунье.
   — И что вы на это скажете, господин де Пероль? — торжествующе заключил Плюмаж.
   — Чушь! — буркнул тот. — Клевета!
   — Вы позволили себе грубость. Пусть мои доблестные друзья рассудят нас. Я беру их в свидетели.
   — Ты сказал правду, Плюмаж! — зашумели доблестные друзья.
   — Принц Филипп Гонзаго, — пытаясь сохранить достоинство, объявил Пероль, — выше подобных оскорблений, и ему нет нужды оправдываться.
   Плюмаж остановил его:
   — Вот что, милейший господин де Пероль, присядьте-ка. Пероль отказался, и тогда гасконец силой усадил его на табурет, после чего обратился к своему помощнику:
   — Ну как, Галунье, перейдем к более тяжким оскорблениям?
   — Плюмаж! — произнес нормандец.
   — Раз господин де Пероль не сдается, настал, дорогуша, твой черед взять слово.
   Нормандец залился краской до ушей и опустил глаза.
   — Но я не умею выступать публично, — пролепетал он.
   — Попробуй! — предложил Плюмаж, закручивая усы. — Битый туз! Наши друзья простят тебе твою неопытность и молодость.
   — Рассчитываю на их снисходительность, — промямлил робкий Галунье.
   Голосом маленькой девочки, отвечающей на вопросы из катехизиса, Галунье начал речь:
   — Господин де Пероль имеет все основания считать своего господина безукоризненным дворянином. Вот одна подробность, которую мне удалось случайно узнать. Я ничего дурного в ней не вижу, хотя иные злонамеренные души могут расценить ее по-другому. Когда три Филиппа вели в Париже веселую жизнь, настолько веселую, что король Людовик пригрозил сослать племянника в его владения… да, а происходило это года три назад, и я тогда служил у одного итальянского врача по имени Пьер Гарба, ученика небезызвестного Экзили14
   — Пьетро Гарба-э-Гаэта! — прервал его Фаэнца. — Я знавал его. Большой был мерзавец.
   Брат Галунье мягко улыбнулся.
   — Это был человек степенный, — поправился он, — мирного нрава, истово верующий, ученый, как не знаю кто, а занимался он составлением благотворных микстур, которые сам он называл бальзамом долголетия.
   При этих словах все виртуозы шпаги разразились хохотом.
   — Битый туз! — бросил Плюмаж. — Да ты великолепный рассказчик. Продолжай!
   Господин де Пероль вытер со лба выступивший пот.
   — Принц Филипп Гонзаго, — продолжал Галунье, — частенько навещал добрейшего Пьера Гарба.
   — Тише! — невольно вскрикнул Пероль.
   — Громче! — закричали храбрецы.
   Они от души веселились, тем паче что знали: цель этого спектакля — увеличение платы.
   — Продолжай, Галунье, продолжай! — кричали они, тесней окружив нормандца и Пероля.
   А Плюмаж, ласково погладив своего помощника по затылку, произнес прямо-таки отеческим тоном:
   — Ризы Господни! Малыш имеет успех.
   — Мне очень жаль, — промолвил Галунье, — что я вынужден повторить слова, которые, похоже, не по нраву господину де Перолю, но истина состоит в том, что принц Гонзаго весьма часто навещал Гарба, вне всяких сомнений, чтобы набираться у него знаний. И как раз в это время юный герцог де Невер стал чахнуть.
   — Клевета! — крикнул Пероль. — Гнусная клевета! Галунье с невинным видом поинтересовался:
   — Мэтр, а разве я кого-нибудь обвинял? Подручный принца Гонзаго до крови прикусил губу, а Плюмаж бросил:
   — Милейший господин де Пероль больше не будет таким невоздержанным.
   Тот вскочил.
   — Надеюсь, вы мне позволите уйти отсюда? — со сдержанной яростью осведомился он.
   — Ну, конечно! — смеясь от всей души, отвечал гасконец. — Мы даже проводим вас до замка. Добряк Келюс, наверно, уже проснулся, так что мы объяснимся с ним.
   Пероль рухнул на табурет. Лицо его позеленело. Безжалостный Плюмаж протянул ему стакан.
   — Выпейте, подкрепитесь, — предложил он. — А то у вас такой вид, будто вам худо. Всего глоточек… Не хотите? Тогда просто посидите, придите в себя и позвольте говорить этому плуту-нормандцу. Он красноречивей, чем адвокат в парламенте.
   Брат Галунье благодарно поклонился Плюмажу и продолжал:
   — Начались толки: «Ах, бедный молодой герцог де Невер умирает». Забеспокоились и двор, и город. Еще бы, Лотаринг-ский дом — один из самых знатных домов во Франции! Король осведомлялся о его здоровье. Филипп, герцог Шартрский, был безутешен…
   — Но еще безутешней, — прервал его Пероль, сумевший придать своему тону проникновенность и убежденность, — был Филипп, принц Гонзаго!
   — Боже меня упаси противоречить вам! — воскликнул Галунье, чья неизменная любезность должна бы послужить примером всем спорящим. — я даже уверен, что принц Филипп Гонзаго был крайне огорчен, и вот доказательство тому: каждый вечер, облачившись в ливрею лакея, он приходил к мэтру Гарба и всякий раз с унылым видом повторял: «Это слишком затягивается, доктор, слишком затягивается!»
   В низеньком зальце кабачка «Адамово яблоко» сидели сплошь убийцы, и тем не менее все они содрогнулись. Холодок пробежал по спине у каждого. Плюмаж грохнул кулаком по столу. Пероль, не промолвив ни слова, опустил голову.
   — Как-то вечером, — продолжал брат Галунье, непроизвольно понизив голос, — Филипп Гонзаго пришел раньше, чем обычно. Гарба пощупал ему пульс, тот был лихорадочно частый. «Вы сегодня много выиграли в карты», — сказал Гарба, хорошо знавший принца. Гонзаго рассмеялся и ответил: «Напротив, я проиграл две тысячи пистолей», — но тут же добавил: «Невер хотел сегодня пофехтовать в академии, но у него нет даже сил держать шпагу». «Значит, это конец, — пробормотал доктор Гарба. — Возможно, завтра…» Но, — поспешил добавить почти ликующим голосом Галунье, — каждый день приносит свои сюрпризы. Назавтра Филипп, герцог Шартрский, посадил Невера к себе в карету и — гони, кучер, в Турень! Короче, его высочество увез Невера в свои владения. А оттуда молодой герцог в поисках солнца, тепла, жизни переплыл Средиземное море и прибыл в Неаполитанское королевство. Филипп Гонзаго пришел к моему хозяину и приказал ему отправляться туда же. Я уже стал собирать вещи, но, к несчастью, ночью у моего хозяина разбился перегонный куб. Бедный доктор Гарба скончался на месте, вдохнув испарения своего эликсира долголетия.
   — Ах, достойный итальянец! — раздался чей-то голос.
   — Да, я тоже очень горевал по нему, — простодушно сообщил Галунье. — Но вот чем кончилась эта история. Полтора года Невер провел вне Франции. Когда он вернулся ко двору, все были поражены: Невер помолодел на десяток лет! Невер был силен, зорок, неутомим. Короче, вы сами знаете: сейчас он первая шпага в целом свете после красавчика Лагардера.
   Скромно потупив глаза, брат Галунье умолк, а Плюмаж заключил:
   — Вот почему господин Гонзаго, чтобы одолеть его, счел необходимым нанять восемь учителей фехтования… Битый туз!
   Воцарилось молчание. Пероль прервал его.
   — И какова же цель этого словоблудия? — поинтересовался он. — Увеличение платы?
   — И притом значительное, — подтвердил гасконец. — Честно говоря, нельзя брать ту же плату от отца, жаждущего отомстить за честь дочери, и от Дамона, желающего до срока наследовать Пифию.
   — И чего вы требуете?
   — Утроить сумму.
   — Согласен, — не раздумывая, бросил Пероль.
   — Во-вторых, после исполнения мы все должны стать слугами дома Гонзаго.
   — Согласен, — повторил доверенный принца.
   — В-третьих…
   — Вы слишком много требуете… — начал Пероль.
   — Разрази меня гром! — вскричал Плюмаж, обращаясь к Галунье. — Он считает, что мы слишком много требуем!
   — Ну будьте же справедливы! — примирительно заговорил нормандец. — А ежели королевский племянник захочет отомстить за друга?
   — В этом случае, — ответил Пероль, — мы пересечем границу, Гонзаго выкупит свои владения в Италии, и там все мы будем в безопасности.
   Плюмаж вопросительно взглянул сперва на Галунье, потом на остальных своих единомышленников.
   — Уговорились, — объявил он. Пероль протянул ему руку.
   Гасконец не принял ее. Он хлопнул по своей шпаге и сказал:
   — Вот нотариус, который послужит мне гарантией вашей честности, милейший господин де Пероль, — объявил он. — Битый туз! Попробуйте только надуть нас!
   Пероль, обретший свободу, направился к двери.
   — Но если вы его упустите, договора не было, — объявил он с порога.
   — Само собой разумеется. Можете спокойно спать, милейший господин де Пероль!
   Уходящего конфидента принца Гонзаго провожали раскаты смеха, а затем все голоса слились в ликующем хоре:
   — Вина! Вина!

4. МАЛЕНЬКИЙ ПАРИЖАНИН

   Только-только пробило четыре пополудни. У наших храбрецов было полно времени. Если не считать Галунье, который все чаще бросал взгляды на косоглазую толстуху и шумно вздыхал, все веселились.
   В зальце кабачка «Адамово яблоко» пили, кричали, пели. А на дне келюсских рвов косцы, поскольку жара спала, продолжали сгребать сено.
   Вдруг от кромки леса донесся стук копыт, а спустя некоторое время во рву раздались вопли.
   Это косцы с криками разбегались от небольшого отряда волонтеров, награждавших их ударами шпаг плашмя. Волонтеры приехали за фуражом, и, разумеется, лучшего сена они не нашли бы нигде.
   Восемь наших храбрецов подбежали к оконцу, чтобы лучше видеть.
   — Отважные ребята! — заметил Плюмаж-младший.
   — Не побоялись подъехать под самые окна маркиза! — добавил Галунье.
   — Сколько их? — Три, шесть, восемь…
   — Ровно сколько нас.
   Фуражиры же тем временем спокойно набирали себе сена, смеясь и перекрикиваясь во все горло. Они прекрасно знали, что старинные фальконеты Келюса давно уже молчат.
   Они тоже были в кожаных полукафтанах, лихо заломленных шляпах и с длинными рапирами, почти все молодые, только у двоих или троих в усах пробивалась седина, но в отличие от наших мастеров шпаги у них у каждого из седельных кобур торчали пистолеты.
   Обмундировка у них была крайне разномастная. В этом маленьком отряде можно было увидеть поношенные мундиры самых разных регулярных частей. Были тут два егеря из полка де Бранкаса, канонир из Фландрской бригады, каталонский стрелок из-за Пиренеев и даже старик-арбалетчик, который, может быть, участвовал еще во Фронде. Одежда остальных уже давно утратила свои отличительные признаки, точь-в-точь как стершиеся медали. А вместе их вполне можно было принять за обычную шайку с большой дороги.
   И то сказать, эти искатели приключений, взявшие себе имя королевских волонтеров, мало чем отличались от разбойников.
   Закончив свои труды и навьючив лошадей, они поднялись наверх. Их главарь, один из двух стрелков де Бранкаса, носивший галуны бригадира, огляделся и крикнул:
   — Сюда, господа! Вот где наше место!
   И он указал пальцем на кабачок «Адамово яблоко».
   — Ура! — закричали фуражиры.
   — Государи мои, — пробурчал Плюмаж-младший, — советую вам снять шпаги со стены.
   В один миг все пояса были застегнуты, и восемь наших храбрецов, отойдя от окошка, уселись за столы.
   В воздухе запахло большой потасовкой. Брат Галунье кротко улыбался в редкие усишки.
   — И мы утверждаем, — заговорил Плюмаж, чтобы создать видимость непринужденной беседы, — что лучшая стойка, когда сражаешься с левшой, а он крайне опасен…
   В это время в дверях показалась бородатая физиономия предводителя мародеров.
   — Ребят, а кабачок-то занят! — крикнул он.
   — Так освободим его! — ответили его подчиненные.
   Предложение было простое и логичное. У командира, которого звали Карриг, никаких возражений против него не имелось. Волонтеры спешились и привязали своих коней, навьюченных вязанками сена, к кольцам, вбитым в стену кабачка.
   Наши виртуозы шпаги продолжали сидеть как ни в чем не бывало.
   — А ну, выметайтесь, да поживей! — объявил Карриг, вошедший первым. — Здесь места хватит только для королевских волонтеров.
   Ответом ему было молчание. Только Плюмаж полуобернулся к друзьям и тихо сказал:
   — Спокойно, дети мои! Не будем выходить из себя и заставим господ королевских волонтеров поплясать.
   Люди Каррига уже ввалились в кабачок.
   — Вы слышали, что вам сказано? — бросил тот.
   Учителя фехтования поднялись и вежливо подрюнились.
   — Да вышвырнуть их через окно! — предложил канонир.
   При этом он взял полный стакан Плюмажа и поднес, его к губам.
   А Карриг продолжал:
   — Вы что, мужланы неотесанные, не видите, что нам нужны ваши кувшины, столы и табуреты?
   — Битый туз! — рявкнул Плюмаж-младший. — Сейчас вы у нас, голуби мои, все получите!
   И он разбил кувшин о голову канонира, а брат Галунье бросил свой тяжелый табурет в грудь Каррига.
   В тот же миг в воздухе сверкнули шестнадцать клинков. Все, находившиеся здесь, были опытные, храбрые вояки и большие любители подраться. В схватку они вступили все разом и с огромным удовольствием.
   В шуме выделялся тенор Плюмажа.
   — Сын человеческий! Задайте им! Задайте! — кричал он. На это Карриг и его люди, бесстрашно бросившись в атаку, отвечали:
   — Вперед! Лагардер! Лагардер!
   И тут произошла неожиданная развязка. Плюмаж и Галунье, бывшие в первом ряду, отступили и толкнули между двумя сражающимися отрядами массивный стол.
   — Битый туз! — крикнул гасконец. — Всем опустить шпаги!
   Трое или четверо волонтеров уже получили царапины. Штурм им не удался, и они только теперь сообразили, с кем имеют дело.
   — Что это вы тут кричали? — дрожащим от волнения голосом спросил брат Галунье. — Что кричали?
   Остальные учителя фехтования ворчали недовольно:
   — Да мы их тут, как котят, передавим!
   — Тихо! — властно остановил их Плюмаж и обратился к пришедшим в смятение волонтерам: — А ну, отвечайте честно и без утайки, почему вы кричали: «Лагардер!»?
   — Потому что Лагардер — наш командир, — ответил Карриг.
   — Шевалье Анри де Лагардер?
   — Да.
   — Наш Маленький Парижанин! Наше сокровище! — заворковал Галунье, у которого даже глаза увлажнились.
   — Минутку, — остановил его Плюмаж. — Тут нужно разобраться. Мы оставили Лагардера в Париже, он служил в гвардейской легкой кавалерии.
   — Лагардеру наскучила эта служба, — сообщил Карриг. — он оставил себе только мундир, и сейчас командует в этой Долине ротой королевских волонтеров.
   — Раз так, — приказал гасконец, — все шпаги в ножны! Сын человеческий! Друзья Маленького Парижанина — наши друзья, и сейчас мы вместе выпьем за первую в мире шпагу.
   — Согласен! — сказал Карриг, сообразивший, что его отряд легко отделался.
   Господа королевские волонтеры торопливо вкладывали шпаги в ножны.
   — А хотя бы извинения мы получим? — осведомился гордый, как все кастильцы, Пепе Убийца.
   — Дружок, ежели у тебя так горит душа, ты получишь удовлетворение, сразившись со мной, — отвечал Плюмаж. — Что же касается этих господ, они под моим покровительством. За стол! Эй, вина! Я ошалел от радости! — и он протянул Карригу свой стакан со словами: — Имею честь представить вам моего помощника Галунье, который, не в обиду будь вам сказано, намеревался научить вас пляске, о какой вы даже и представления не имеете. Он, как и я, преданный друг де Лагардера.
   — И гордится этим, — добавил брат Галунье.
   — Что же до этих господ, — продолжал гасконец, — уж вы простите им их дурное настроение. Они приготовились разделаться с вами, мои храбрецы, а я вырвал у них кусок изо рта, опять же не в обиду будь вам сказано. Выпьем!
   Все выпили. Последние слова Плюмажа польстили его друзьям, а господа королевские волонтеры, похоже, сделали вид, будто не заметили их и не выразили обиды. И то сказать, они избавились от изрядной взбучки.
   И пока толстуха ходила в погреб за холодным вином, остальные вынесли на лужайку столы, скамейки и табуреты, поскольку зальчик «Адамова яблока» оказался слишком мал для столь воинственной компании.
   Вскорости все, вполне довольные, расселись за столами.
   — Поговорим о Лагардере! — предложил Плюмаж. — Это ведь я дал ему первые уроки обращения со шпагой. Ему не было еще и шестнадцати, но какие надежды он подавал!
   — Сейчас ему чуть больше восемнадцати, — сказал Карриг, — и, Бог свидетель, он их оправдал.
   Виртуозы фехтования невольно прониклись интересом к герою, о котором им уже прожужжали уши. Они слушали, и ни у одного из них не возникло желания встретиться с ним, иначе как за столом.
   — Так, говорите, он оправдал надежды? — воодушевившись продолжал Плюмаж. — Семь смертных грехов! И конечно, он все так же красив и так же бесстрашен, как лев!
   — Все так же счастлив с прекрасным полом! — пролепетал Галунье, залившись краской до кончиков ушей.
   — Такой же ветреник, — бросил гасконец, — такойже сумасброд!
   Укротитель наглецов, защитник слабых!
   — Буян, гроза мужей!
   Наши два друга чередовались, как пастухи Вергилия:arcades ambo15.
   — А какой игрок!
   — А как он швырял золотом!
   — Скопище всех пороков, ризы Господни!
   — Средоточие всех добродетелей!
   — Само безрассудство!
   — А сердце, сердце — золотое! — Последнее слово все же принадлежало Галунье. Плюмаж с чувством расцеловал его.
   — За здоровье Маленького Парижанина! За здоровье де Лагардера! — вскричали они в один голос.
   Карриг и его люди с энтузиазмом подняли кубки. Пили стоя. Учителям фехтования пришлось тоже встать.
   — Но, черт побери, объясните хотя бы, кто такой этот ваш Лагардер! — потребовал маленький бретонец Жоэль де Жюган, поставив на стол кубок.
   — У нас от него уже в ушах звенит, — заявил Сальданья. — Кто он? Откуда появился? Чем занимается?
   — Голубь мой, — отвечал Плюмаж, — он дворянин под стать самому королю. А появился он с улицы Круа-де-Пти-Шан. Чем занимается? Проказничает. Вы удовлетворены? А ежели хотите услышать подробнее, тогда налейте.
   Галунье наполнил ему стакан, и гасконец после недолгого сосредоточенного молчания начал рассказ:
   — Ничего чудесного в этой истории нет, верней, когда рассказываешь, все выглядит просто. Это надо было видеть. Что до его происхождения, я сказал: он благородней короля, и я буду стоять на этом, но на самом-то деле никому не известно, кто его отец и мать. Когда я повстречался с ним, ему было лет двенадцать, а произошло это в Фонтанном дворе перед Пале-Роялем. Он как раз дрался с полудюжиной уличных мальчишек, причем все они были больше его. Из-за чего? Оказывается, эти юные разбойники хотели отнять деньги у старухи, торгующей ватрушками под аркой особняка Монтескье. Я спросил, как его зовут. «Лагардер. — Кто его родители? — У него нет родителей. — Кто же о нем заботится? — А никто. — Где он живет? — На разрушенном чердаке в старом особняке де Лагардеров на углу улицы Сент-Оноре. — А занятие какое-нибудь у него есть? — Даже два. Он ныряет с Нового моста, дает представление в Фонтанном дворе, изображая человека без костей. — Битый туз! Превосходные занятия!»
   — Вы ведь не парижане, — сделал отступление Плюмаж, — и не знаете, что это такое — нырять с Нового моста. Париж — город зевак. Парижские зеваки бросают с Нового моста в реку серебряные монетки, а отчаянные мальчишки с опасностью для жизни прыгают за ними. Это развлекает зевак. Сын человеческий! Величайшее из наслаждений — отколотить палкой кого-нибудь из этих сукиных детей горожан! И стоит это недорого.
   Ну, а человека без костей увидеть не редкость. Но этот молодчага Лагардер делал со своим телом, что хотел. Он становился то длинней, то короче, на месте рук у него оказывались ноги, а на месте ног руки, а однажды я видел, как он передразнивал причетника церкви Сен-Жермен-л'Осерруа, у которого был горб спереди и сзади.