Феваль Поль. Горбун, Или Маленький Парижанин

   Дебуа и Флери посмотрели на нее с презрением.
   — Вывали времена, — наставительно произнесла Нивель, — когда, появляясь здесь, мы находили кое-что под своими тарелками.
   Она приподняла свою тарелку и продолжала:
   — Ничего! Ни просяного зернышка! Ах, мои милые, Регентство приходит в упадок.
   — Регентство стареет, — поддержала товарку Сидализа.
   — Регентство увядает! Разве Гонзаго обеднел бы, если бы мы получили на десерт несколько голубеньких?
   — А что такое «голубенькая»? — спросила донья Крус. Как описать всеобщее остолбенение? Представьте себе, что в наши дни в Золотом доме дается ужин, на котором присутствуют балетные фигурантки и завсегдатаи кафе «Тортони», и одна из этих дам не знает, что такое Кредитный банк движимости. Это просто невозможно. Ну так вот, неискушенность доньи Крус показалась всем просто невероятной.
   Шаверни торопливо сунул руку в карман, где лежало его приданое. Вытащив с дюжину акций, он вложил их в руку цыганке.
   — Благодарю, — проговорила та, — господин Гонзаго их вам вернет.
   Затем, раздав акции Нивель и прочим дамам, она с пленительным изяществом добавила:
   — Вот ваш десерт, сударыни.
   Дамы взяли акции, но решили, что эта малютка просто отвратительна.
   — Ну же! — не унималась донья Крус. — Еще не хватало, чтобы его светлость застал нас всех спящими. За здоровье маркиза де Шаверни! Ваш бокал, маркиз!
   Тот протянул бокал и тяжко вздохнул.
   — Осторожнее! Он сейчас примется объяснять свою
   позицию!
   — Только не вам! — отрезал маркиз. — В качестве аудитории мне нужна лишь прелестная донья Крус. А вы недостойны слушать мои объяснения.
   — Но все же очень просто, — перебила его Нивель. — Ваша позиция — это позиция человека под мухой.
   Все расхохотались. Толстячок Ориоль даже чуть не задохнулся.
   — Проклятье! — воскликнул маркиз и разбил о стол свой бокал. — Неужто тут найдется смельчак, который отважится смеяться надо мной? Донья Крус, я не шучу: вы здесь словно небесная звезда среди плошек!
   Дамы бурно запротестовали.
   — Ну, это уж слишком! — заметил Ориоль.
   — Замолчи, — огрызнулся Шаверни, — это сравнение может оскорбить только плошки. К тому же я разговариваю не с вами. Я требую, чтобы господин де Пероль прекратил ваши разнузданные вопли, и хочу добавить, что он понравился мне один раз в жизни — когда был привязан к вешалке!
   Невольно растрогавшись, маркиз со слезами на глазах повторил:
   — Да, тогда он был хорош! Но возвращаясь к моей позиции… — внезапно вспомнил он и взял донью Крус за руки.
   — Она для меня совершенно ясна, господин маркиз, — заявила цыганка. — Сегодня ночью вы женитесь на очаровательной женщине.
   — Очаровательной? — хором переспросили присутствующие.
   — Да, очаровательной, — подтвердила донья Крус, — и к тому же молодой, остроумной, доброй и не имеющей ни малейшего понятия о голубеньких.
   — Да это чушь какая-то! — воскликнула Нивель.
   — Вы сядете в почтовую карету, — продолжала донья Крус, по-прежнему обращаясь к Шаверни, — и увезете свою супругу…
   — Ах, если б это были вы, прелестное дитя! — перебил ее маркиз.
   Донья Крус наполнила его бокал до краев.
   — Господа, — прежде чем выпить, проговорил Шаверни, — донья Крус прояснила мою позицию, да так удачно, что у меня самого не получилось бы лучше. Позиция эта весьма романтична.
   — Пейте же, — смеясь, сказала цыганка.
   — Позвольте, меня уже давно мучит одна мысль.
   — Ну-ка, давайте послушаем, что там у Шаверни за мысль!
   Маркиз встал в ораторскую позу.
   — Господа, — начал он, — за этим столом есть несколько пустующих мест. Вот это принадлежит моему кузену Гонзаго, это — горбуну. Оба они раньше были заняты, но скажите: чье это место?»
   С этими словами маркиз указал на кресло, стоявшее напротив места Гонзаго, в котором с самого начала ужина действительно никто не сидел.
   — И вот в чем заключается моя мысль, — продолжал Шаверни. — Я хочу, чтобы это место было занято, причем моею супругой!
   — Верно! Правильно! — послышалось со всех сторон. — Мысль Шаверни вполне разумна. Супругу сюда! Супругу!
   Донья Крус схватила маленького маркиза за руку, но отвлечь его уже было невозможно.
   — Какого дьявола! — ворчал он, держась за стол; длинные волосы упали ему на лицо. — Я вовсе не пьян, вот еще!
   — Выпейте и помолчите, — шепнула ему на ухо донья
   — Я хочу выпить, о божественная звезда, да, Бог свидетель, я хочу выпить, но вот молчать я не желаю. Мысль моя верна, она проистекает из моей позиции. Я требую, чтобы здесь появилась моя будущая супруга, поскольку вы все, послушайте-ка…
   — Слушайте! Слушайте! Он говорит, как сам бог красноречия!
   Эти слова произнесла снова проснувшаяся Нивель. Шаверни треснул кулаком по столу и продолжал, переходя уже на крик:
   — Я говорю, что это нелепо, нелепо…
   — Браво, Шаверни! Отлично!
   — Нелепо, повторяю вам, оставлять одно место пустым!
   — Превосходно! Блестяще! Браво, Шаверни!
   Зал взорвался рукоплесканиями. Маленький маркиз прикладывал неимоверные усилия, чтобы не потерять свою мысль.
   — Оставлять место пустым, — воскликнул он, вцепившись в скатерть, — если мы больше никого не ждем.
   И в тот миг, когда благодаря этому выводу, давшемуся ему с таким трудом, Шаверни сорвал бурю одобрительных криков, в дверях галереи появился Гонзаго и сказал:
   — Нет, кузен, ждем.

8. ПЕРСИК И БУКЕТ

   Лицо принца Гонзаго показалось всем строгим и даже озабоченным. Весельчаки поставили бокалы на стол; улыбки исчезли.
   — Кузен, — проговорил Шаверни, упав в кресло, — я ждал вас, чтобы как-то объяснить свою позицию.
   Гонзаго подошел к столу и отобрал у маркиза бокал, который тот уже было поднес к губам.
   — Не пей больше, — сухо проговорил он.
   — Это еще почему? — возмутился Шаверни Гонзаго выбросил бокал за окно и повторил:
   — Не пей больше.
   Шаверни уставился на него расширенными от удивления глазами. Сотрапезники расселись по своим местам. На их лицах бледность уже стала уступать место хмельному румянцу. У всех на уме была одна мысль, которую с начала пиршества каждый пытался отогнать, но она все равно висела в воздухе.
   Появление Гонзаго заставило весельчаков вернуться к этой мысли.
   Пероль попытался прошмыгнуть поближе к своему повелителю, но донья Крус его опередила.
   — Позвольте вас на одно слово, ваша светлость, — попросила она.
   Гонзаго поцеловал ей руку, и она отошла в сторонку.
   — Что это значит? — пробормотал Шаверни.
   — Боюсь, — добавила Сидализа, — что скрипок у нас так и не будет.
   — Вряд ли речь идет о банкротстве, — заметила Дебуа, — Гонзаго слишком богат.
   — Всякое случается, — отозвалась Нивель.
   Мужчины участия в разговоре не принимали. Почти все они уставились в скатерть и, казалось, размышляли. Один Шаверни мурлыкал веселую песенку и не обращал внимания на тревогу, охватившую всю гостиную. Ориоль шепнул на ухо Перолю:
   — Неужто принц явился с дурными вестями? Фактотум молча отвернулся.
   — Ориоль! — окликнула Нивель.
   Толстенький откупщик послушно подскочил к своей даме; дочь Миссисипи сказала:
   — Когда принц закончит с этой девицей, вы подойдете к нему и скажете, что мы желаем скрипичной музыки.
   — Но… — замялся Ориоль.
   — Не возражайте! Пойдете и скажете, я так хочу!
   Принц продолжал беседовать с цыганкой, и молчание становилось все более тревожным и печальным. Искреннее веселье, еще недавно царившее на этой оргии, исчезло без следа. Если читатель хоть на секунду поверил, что сотрапезники развлекались от всей души, значит, нам не удалось нарисовать верную картину. Они просто делали, что могли. Вино развязало всем языки и заставило лица раскраснеться, однако за натянутым весельем чувствовалась постоянная тревога. И чтобы разрушить его окончательно, Гонзаго достаточно было нахмуриться. Толстяк Ориоль выразил вслух терзавшую всех мысль: случилось что-то скверное.
   Гонзаго снова поцеловал руку доньи Крус.
   — Вы мне верите? — по-отцовски спросил он.
   — Конечно, ваша светлость, — умоляюще глядя на принца, ответила цыганка, — но это ведь моя единственная подруга, моя сестра!
   — Я ни в чем не могу вам отказать, милое дитя. Через час, что бы там ни случилось, она будет свободна.
   — Правда, ваша светлость? — радостно вскричала донья Крус. — Позвольте я пойду ее обрадую?
   — Не сейчас. Останьтесь. Вы передали ей о моем желании?
   — Относительно брака? Разумеется, но она и мысли не допускает об этом.
   — Ваша светлость, — проговорил Ориоль, заикаясь, но повинуясь повелительному знаку Нивель, — простите, что я вас отвлекаю, но дамы требуют скрипок.
   — Не мешайте! — бросил принц и отодвинул откупщика в сторону.
   — Ну и дела! — прошептала Нивель.
   Гонзаго сжал в ладонях руки доньи Крус и продолжал:
   — Я скажу вам только одно: мне хотелось бы спасти того, кого она любит.
   — Но, ваша светлость, — воскликнула донья Крус, — если вы изволите объяснить мне, чем этот брак может оказаться полезным для господина де Лагардера, я тотчас же передам ваши слова Авроре.
   — Так оно и есть, — отозвался Гонзаго, — мне больше нечего добавить. Разве вы сомневаетесь, что я — хозяин положения? Как бы там ни было, обещаю: никакого принуждения не будет.
   Гонзаго двинулся было к столу, но донья Крус удержала его.
   — Прошу вас, позвольте мне вернуться к ней, — взмолилась она. — Ваши недомолвки пугают меня.
   — Нет, вы мне сейчас понадобитесь, — отрезал Гонзаго.
   — Я? — изумилась цыганка.
   — Здесь вскоре прозвучат слова, которых эти дамы не должны слышать.
   — А я их услышу?
   — Нет. Они не имеют отношения к вашей подруге. Вы здесь у себя дома, так что выполняйте роль хозяйки и уведите дам в гостиную Марса.
   — Слушаюсь, ваша светлость.
   Гонзаго поблагодарил девушку и вернулся к столу. Сотрапезники пытались понять хоть что-то по выражению его лица. Принц знаком подозвал к себе Нивель.
   — Видите эту прелестную девушку? — начал он, указывая на донью Крус, которая задумчиво стояла в глубине залы. — Попытайтесь ее развлечь, сделайте так, чтобы она не обращала внимания на то, что здесь будет происходить.
   — Вы нас выгоняете, ваша светлость?
   — Вас скоро позовут назад. А в малой гостиной есть свадебные подарки.
   — Я все поняла, ваша светлость. Вы не уступите нам Ориоля?
   — Нет, Ориоль тоже останется. Ступайте.
   — Ну, крошки мои, пойдемте, — сказала Нивель. — Донья Крус хочет показать нам свадебные подарки.
   Дамы повскакивали с мест и под предводительством цыганки направились в небольшую гостиную Марса, располагавшуюся напротив будуара, в котором не так давно мы наблюдали двух подруг. Там и вправду были разложены свадебные подарки. Дамы тотчас же окружили стол.
   Гонзаго взглянул на Пероля, и тот пошел затворить за дамами дверь. Едва она закрылась, как к ней тотчас же подошла донья Крус, однако Нивель подбежала к ней и потянула в сторону.
   — Вы, милочка, должны нам все показать, — защебетала она, — так просто вы от нас не отделаетесь.
   В зале остались одни мужчины. Среди глубокого молчания Гонзаго занял председательское место. Тишина наступила такая, что даже маленький маркиз де Шаверни очнулся.
   Поскольку никто не отзывался, он принялся говорить сам с собой:
   — Я помню, что встретил в саду два восхитительных создания. Но должен ли я и вправду жениться на одном из них или это только сон? Никак не пойму! Кузен, — сменил он внезапно тему, — здесь стало так уныло! Пойду-ка я к дамам.
   — Останься! — приказал Гонзаго. Затем, оглядев собравшихся, он продолжал:
   — Господа, я надеюсь, вы не утратили хладнокровия?
   — Нет, нет, мы хладнокровны! — прозвучал ответ.
   — Черт побери! — вскричал Шаверни. — Ведь ты же, кузен, сам заставлял нас пить!
   И он был прав. Слово «хладнокровие» Гонзаго употребил исключительно в переносном смысле. Ему требовались люди с разгоряченными головами и здоровыми руками. За исключением Шаверни, все отвечали этому условию.
   ^ Гонзаго посмотрел на маркиза и недовольно покачал головой. Затем взглянул на стенные часы и продолжал:
   — Для разговора у нас есть ровно полчаса. Довольно безумствовать — я имею в виду вас, маркиз.
   Когда минуту назад Гонзаго велел Шаверни остаться, тот сел, но не в кресло, а на стол.
   — За меня можете не беспокоиться, кузен, — ответил он с серьезностью подвыпившего человека, — пожелайте только, чтобы здесь все были трезвы, как я. Меня заботит моя позиция — вот и все.
   — Господа, — перебил его Гонзаго, — пора к делу. Вот каковы факты. Обстоятельства сложились так, что сейчас нас стесняет некая молодая девушка, стесняет нас всех, понимаете?
   Ведь отныне наши интересы сплелись еще теснее , чем вы думаете; можно даже сказать, что ваша удача — это моя удача, я принял меры к тому, чтобы связывающие нас узы превратились в подлинную цепь.
   — Да мы так близко к вашей светлости, что ближе некуда, — проговорил Монтобер.
   — Правильно, правильно, — послышалось кое-где. Однако настоящего подъема в этих восклицаниях не было.
   — Эта девушка… — продолжал Гонзаго.
   — Обстоятельства, похоже, осложнились, — перебил Навайль, — поэтому мы вправе требовать кое-каких объяснений. Девушка, похищенная вчера вашими людьми, — это та самая, о которой шел разговор у господина регента?
   — Та, которую господин де Лагардер обещал привести в Пале-Рояль? — добавил Шуази.
   — Короче, мадемуазель де Невер? — подытожил Носе. Лицо у Шаверни исказилось. Изменившимся голосом он чуть слышно повторил:
   — Мадемуазель де Невер! Гонзаго нахмурился.
   — Какое вам дело до ее имени? — Гневно взмахнув рукой, сказал он. — Она нам мешает, поэтому ее нужно убрать с дороги.
   Воцарилось молчание. Шаверни взял бокал, но тут же поставил его на место, не сделав ни глотка. Гонзаго продолжал:
   — Кровь страшит меня, друзья мои, даже больше, чем вас. Шпага мне еще ни разу не помогла. Поэтому я отказываюсь от шпаги в пользу более мягких средств. Шаверни, ради своего душевного спокойствия я готов истратить пятьдесят тысяч экю плюс расходы на твое путешествие.
   — Дороговато, — пробурчал Пероль.
   — Не понял, — отозвался Шаверни
   — Сейчас поймешь. Я оставляю шанс этому прелестному ребенку.
   — То есть мадемуазель де Невер? — машинально взяв бокал, уточнил маленький маркиз.
   — Если ты ей понравишься… — вместо ответа начал принц.
   — Ну, что до этого, — перебил Шаверни, отпивая глоток, — то уж как-нибудь.
   — Тем лучше! В таком случае она пойдет за тебя по доброй воле.
   — А иначе я и не желаю, — заметил Шаверни.
   — Я тоже, — отозвался Гонзаго с двусмысленной улыбочкой. — После свадьбы ты увезешь жену куда-нибудь далеко в провинцию и продлишь ваш медовый месяц навечно, если, конечно, не предпочтешь через положенное время вернуться сюда один.
   — А если она откажется? — осведомился маленький маркиз.
   — Если откажется, мне не в чем будет себя упрекнуть, и ее освободят.
   Произнося последнее слово, Гонзаго невольно опустил глаза.
   — Но вы говорили, — тихо произнес Шаверни, — что хотите дать ей шанс. А получается так: если она соглашается выйти за меня, то останется жить, а если откажется, будет свободной. Чего-то я тут не понимаю.
   — Это потому что ты пьян, — сухо пояснил Гонзаго. Остальные приспешники принца хранили глубокое молчание.
   Под сверкающими люстрами, освещавшими веселую роспись потолка и стен, между пустыми бутылками и увядшими цветами — повсюду в этом зале витало нечто мрачное.
   Время от времени из соседней гостиной долетали взрывы женского смеха. От него всем становилось не по себе. Один Гонзаго сидел с высоко поднятой головой и радостной улыбкой на губах.
   — Уверен, господа, — проговорил он, — что все вы меня понимаете, не так ли?
   Ему никто не ответил, даже прожженный плут Пероль.
   — Итак, требуется кое-что пояснить, — улыбаясь, снова заговорил Гонзаго. — Объяснение будет кратким, поскольку у нас нет времени. Прежде всего примем за аксиому следующее: существование этой девушки грозит нам полным крахом. И не надо делать скептические физиономии — дело обстоит именно так. Если завтра я потеряю наследство де Невера, послезавтра мы все уже будем в бегах.
   — Мы все? — послышались восклицания.
   — Да, вы, господа хорошие, — выпрямившись, ответил Гонзаго, — все без исключения. И речь тут не идет о ваших прежних грешках. Принц Гонзаго идет в ногу с модой: его расчетные книги не в лучшем состоянии, чем у самого захудалого купчишки, а вы ведь за них уверены. О, Пероль превосходно умеет устраивать такие вещи! Так что мое банкротство повлечет за собой вашу гибель.
   Взгляды присутствующих обратились на Пероля, но тот не шелохнулся.
   — К тому же, — продолжал принц, — после того, что случилось вчера… Впрочем, никаких угроз! Просто вы связаны со мною настолько прочно, что как верные компаньоны последуете за мною и в несчастье. Я лишь хочу знать, насколько вы готовы выказать мне таким образом свою преданность.
   Все продолжали молчать. Улыбка Гонзаго стала явно насмешливой.
   — Все вы меня прекрасно поняли, сами видите, — сказал он, — не зря я рассчитывал на вашу сообразительность. Девушку отпустят. Я сказал это и продолжаю повторять: она будет вольна идти отсюда, куда ей заблагорассудится, да-да, господа. Это вас удивляет?
   Приспешники вопросительно смотрели на принца. Шаверни с мрачным видом цедил из бокала вино. Молчание затягивалось. Впервые после своего возвращения Гонзаго налил себе и соседям.
   — Я не раз твердил вам, друзья мои, — снова начал он весьма беззаботным тоном, — что приятные привычки, хорошие манеры, великолепная поэзия, изысканные благовония — все это пришло сюда из Италии. Вы плохо знаете Италию. Так что слушайте и мотайте на ус.
   Принц отпил шампанского и продолжал:
   — Я расскажу вам историю из времен моей молодости; ах, эти дивные годы уже не вернуть! Был у меня кузен, граф Аннибале Каноцца из рода принцев Амальфи, весельчак, каких мало, сколько безрассудств мы с ним творили! Он был богат, очень богат. Судите сами: у кузена Аннибале было четыре замка на Тибре, двадцать ферм в Ломбардии, два дворца во Флоренции, два в Милане и два в Риме, а также вся знаменитая золотая посуда наших почтенных дядюшек кардиналов Алларил. Я же являлся единственным и прямым наследником кузена Каноццы, но ему было тогда всего двадцать семь, и он собирался прожить лет до ста. Никогда мне не приходилось встречать человека со столь отменным здоровьем. Вас, я вижу, что-то знобит, друзья мои, выпейте-ка, чтобы придать себе мужества.
   Сотрапезники так и сделали: в этом нуждались все.
   — Однажды вечером, — продолжал принц Гонзаго, — я пригласил кузена Каноццу на свой виноградник в Сполето. Что за чудное место! А какие там были беседки! Мы провели вечер, сидя на террасе, вдыхая напоенный ароматами воздух и беседуя, кажется, о бессмертии души. Каноцца был стоиком, если не считать вина и женщин. Взошла прекрасная луна, и он, бодрый и веселый, расстался со мною. По-моему, я даже видел, как он садится в карету. Естественно, он был свободен — не так ли? — был волен отправляться куда ему заблагорассудится — на бал, на ужин, всего этого в Италии было предостаточно, на любовное свидание, наконец. Но он был волен и остаться…
   Гонзаго допил бокал. Все смотрели на него вопросительно, и он закончил:
   — Граф Каноцца, мой кузен, выбрал последнюю из перечисленных мною возможностей — он остался.
   Сотрапезники задвигались. Шаверни судорожно сжал свой бокал.
   — Остался, — повторил он.
   Гонзаго взял из корзины с фруктами персик и бросил маркизу. Персик остался лежать у того на коленях.
   — Изучай Италию, кузен! — заметил Гонзаго. Затем, обращаясь к остальным, продолжал:
   — Шаверни слишком пьян, чтобы меня понять, но, быть может, это и к лучшему. Изучайте Италию, господа!
   С этими словами он принялся катать персики по столу. Каждый из сотрапезников получил таким манером один плод. После этого Гонзаго заговорил, отрывисто и сухо:
   — Да, я забыл упомянуть одно любопытное обстоятельство: прежде чем расстаться со мною, мой кузен граф Анибало Каноцца угостился персиком.
   Сотрапезники поспешно положили персики на стол. Гонзаго снова наполнил свой бокал. Шаверни последовал его примеру.
   — Изучайте Италию, — в третий раз повторил принц, — только там и умеют жить. Уже лет сто там не пользуются дурацкими стилетами. К чему применять насилие? В Италии, если, к примеру, вам нужно убрать с пути девушку — как в нашем случае, — вы просто находите кавалера, который согласится взять ее в жены и увезти неведомо куда. Прекрасно, это в точности как у нас. Если девушка соглашается, все в порядке. Если нет, а в Италии, как и здесь, она имеет на это право, тогда вы отвешиваете ей глубокий поклон и просите прощения за допущенную вольность. Затем вы с почтением ее провожаете. По пути, из чистой галантности, вы просите ее принять у вас букет…
   С этими словами Гонзаго взял в руки стоявший на столе букет из живых цветов.
   — Разве может она отказаться от букета? — продолжал он, поправляя цветы. — И она удаляется, свободная, как и мой кузен Аннибале, отправляется куда ей будет угодно — к любовнику, подруге, к себе домой. Но она вольна и остаться.
   Принц вытянул руку с букетом вперед. Сотрапезники вздрогнули и отшатнулись.
   — Она остается? — сквозь зубы процедил Шаверни.
   — Остается, — глядя ему в лицо, холодно бросил Гонзаго. Шаверни вскочил.
   — Эти цветы отравлены? — вскричал он.
   — Садись на место, — расхохотался Гонзаго, — ты пьян. Шаверни утер ладонью струившийся со лба пот.
   — Да, — пробормотал он, — должно быть, я и вправду пьян. Иначе…
   Он покачнулся. У него закружилась голова.

9. ДЕВЯТЫЙ УДАР

   Хозяйским взором Гонзаго оглядел собравшихся.
   — Он совсем потерял голову, — проговорил принц. — Ладно, его я извиняю, но если хоть один из вас…
   — Она согласится, — для очистки совести тихо проговорил Навайль, — она не откажется от руки Шаверни.
   Протест был робким. Он не мог повлиять ни на что. Но другие не решились и на него. Угроза краха уже прозвучала. Дорога позора — так же как дорога мертвецов Бюргера — гладка) А в ту эпоху оживленной торговли разорение свершалось быстро и неотвратимо.
   Теперь Гонзаго знал, что ему позволено все. Эти люди стали его сообщниками. Теперь у него была своя армия. Принц поставил букет на место.
   — Можете не беспокоиться, — проговорил он, — мы с вами заодно. Но есть кое-что и посерьезнее. Скоро пробьет девять.
   — Узнали что-нибудь новое, ваша светлость? — поинтересовался Пероль.
   — Ничего. Я лишь принял надлежащие меры: все подходы к домику охраняются. Готье с пятеркой молодцов стоят у входа в переулок, Кит и еще двое — у ворот в сад. В прихожей дежурят вооруженные слуги.
   — А эти два шута? — осведомился Навайль.
   — Плюмаж и Галунье? Я не доверил им ни один из постов. Они ждут, как и мы, вон там.
   И принц указал в сторону входа на галерею, где после его появления все люстры были погашены. Одновременно с этим двери, ведущие на галерею, оставались распахнутыми.
   — Кого мы все ждем — и они, и мы? — неожиданно спросил Шаверни, в чьем пасмурном взгляде вдруг зажегся осмысленный огонек.
   — Тебя, кузен, ведь не было здесь вчера, когда я получил это письмо? — ответил вопросом на вопрос Гонзаго.
   — Нет. Так кого же вы ждете?
   — Того, кто займет это место, — ответил принц, указывая на кресло, пустовавшее с начала ужина.
   — Переулок, сад, прихожая, лестница — везде полно вооруженных людей, — с презрением в голосе проговорил Шаверни. — И все это ради одного человека?
   — Этого человека зовут Лагардер, — с непроизвольной значительностью произнес Гонзаго.
   — Лагардер? — переспросил Шаверни. Затем добавил, ни к кому не обращаясь:
   — Я его ненавижу, но когда он поверг меня наземь, то потом сжалился.
   Гонзаго, чтобы лучше слышать, наклонившийся к кузену, лишь покачал головой. Затем выпрямился и проговорил:
   — Господа, как по-вашему: достаточны принятые мною меры или нет?
   Шаверни пожал плечами и рассмеялся.
   — Двадцать против одного! — проворчал Навайль. — Что ж, это вполне честно.
   — Черт возьми! — воскликнул Ориоль, несколько успокоенный внушительной численностью гарнизона. — А мы и не боялись!
   — Как вы полагаете, — снова заговорило Гонзаго, — двадцати человек достаточно, чтобы его подстеречь исхватить, живого или мертвого?
   — Даже слишком, ваша светлость! Более чем достаточно! — послышались возгласы сотрапезников.
   — Тогда вы можете пообещать, что никто не упрекнет меня потом в недостатке осторожности?
   — Уж за это-то я ручаюсь! — воскликнул Шаверни. — Если вам чего-то и недостает, то уж никак не осторожности.
   — Я хотел, чтобы вы подтвердили правильность моих действий, — сказал Гонзаго. — А хотите, теперь я выскажу вам свое мнение?
   — Конечно, ваша светлость!
   Сотрапезники снова принялись за шампанское. Принц Гонзаго встал.
   — Мое мнение заключается в том, — медленно и серьезно произнес он, — что все это впустую. Этого человека я знаю. Он сказал: «В девять я буду среди вас». И, значит, в девять часов мы увидим Лагардера лицом к лицу, уверен, клянусь вам. Нет такой силы, которая помешала бы ему явиться на условленную встречу. Спустится он по каменной трубе? Впрыгнет в окно? Вылезет из-под пола? Не знаю. Но точно в назначенный час, ни раньше ни позже, он будет сидеть за этим столом.