Пристально смотревшая на Пероля донья Крус инстинктивно бросилась вперед, но ее опередили. Пероль, получив мощный толчок, отлетел к самой стенке. Букет выскользнул у него из руки, и горбун хладнокровно наступил на него. У присутствовавших гора свалилась с плеч.
   — Что это значит? — выхватив шпагу, вскричал Пероль. Гонзаго подозрительно посмотрел на горбуна.
   — Никаких цветов! — ответил тот. — Отныне только я имею право делать своей невесте подобные подарки. Какого дьявола вы все изумились, словно тут луна с неба упала? Ничего особенного не упало, разве что эти увядшие цветы. Я позволил событиям идти своим чередом, чтобы воспользоваться всеми благами победы. А вы вложите-ка шпагу в ножны, друг мой, да поскорее!
   Последние слова были адресованы Перолю.
   — Ваша светлость, — продолжал горбун, — велите этому рыцарю печального образа не портить нам праздник. Боже милостивый! Я вам удивляюсь! Так скоро махнуть на все рукой! Вы же еще даже дело не сделали! Позвольте мне не отказываться так быстро от своих намерений.
   — Он прав! Он прав! — послышалось со всех сторон. Все присутствующие ухватились за возможность избавиться
   от беды. Этой ночью веселью никак не удавалось воцариться в гостиной Гонзаго. Сам Гонзаго, естественно, ничего не ждал от маневра горбуна. Но принц получил несколько минут на размышление. Это было очень важно.
   — Я прав, черт побери, и я это знаю! — продолжал Эзоп И. — Что я вам обещал? Урок амурного фехтования. А вы пытаетесь обойтись без меня и не даете мне и слова сказать! Эта девушка мне нравится, я хочу, чтобы она была моей, и она будет моей!
   — В добрый час! — поддержал Навайль. — Вот кто умеет говорить!
   — Посмотрим, — заметил толстенький откупщик, тщательно закругляя фразу, — посмотрим, так же ли ты силен в любовных турнирах, как в вакхических поединках.
   — Мы будем судьями, — добавил Носе. — Итак, в бой!
   Горбун взглянул на Аврору, затем на окруживших их весельчаков. Неимоверное усилие, только что сделанное Авророй, исчерпало все ее силы, и она беспомощно стояла, поддерживаемая доньей Крус. Плюмаж пододвинул ей кресло. Аврора тут же рухнула в него.
   — Обстоятельства, похоже, не на руку бедняге Эзопу, — пробурчал Носе.
   Поскольку Гонзаго не засмеялся, остальные даже не улыбнулись. Внимание женщин занимала лишь Аврора, только Нивель подумала:
   «Кажется, этот человечек — настоящий Крез».
   — Ваша светлость/— сказал горбун, — позвольте обратиться к вам с просьбой. Вы, безусловно, занимаете слишком высокое положение, чтобы играть со мною. Если человеку говорят: «Беги», то перед этим ноги ему не связывают. В моем деле первое условие успеха — это уединенность. Где вы видали, чтобы женщина растаяла, когда на нее устремлены любопытные взоры? Согласитесь, это невозможно.
   — Он прав! — хором подтвердили сотрапезника
   — Все эти люди ее пугают, — продолжал Эзоп II, — и даже я не вполне свободен. Ведь нежный, страстный, чарующий возлюбленный всегда немного смешон. Как найти слова, которые опьянят слабую женщину, если ты находишься перед насмешливыми зрителями?
   Маленький человечек, говоривший заносчиво и хвастливо, уперший одну руку в бедро, а другою теребивший жабо, был и вправду смешон. Если бы не угрюмая атмосфера, царившая в эту ночь в домике Гонзаго, смеху было бы предостаточно.
   Кое-кто все же улыбнулся, а Навайль обратился к Гонзаго:
   — Исполните его просьбу, ваша светлость.
   — А чего он хочет? — осведомился Гонзаго, который был рассеян и озабочен.
   — Чтобы вы оставили меня с невестой наедине, — ответил горбун. — Я прошу только пять минут, чтобы победить отвращение этого очаровательного ребенка.
   — Пять минут! — послышались возгласы. — Вот это да! Ваша светлость, вы не должны отказать ему в этом!
   Гонзаго молчал. Внезапно горбун подскочил к нему и шепнул на ухо:
   — Ваша светлость, за нами наблюдают. Вы убили бы на месте того, кто выдал бы вас так, как вы сами себя выдаете.
   — Благодарна мой друг, — с изменившимся лицом ответил принц, — пожалуй, ты прав. Нам нужно будет с тобой посчитаться, притом по-крупному, и я полагаю, что ты умрешь знатным вельможей.
   Затем, обращаясь к остальным, он продолжал:
   — Господа, я подумал о вас. Этой ночью нам с вами досталось изрядно. Завтра, по всей видимости, все будет уже позади, поэтому жаль было бы сесть на мель у входа в гавань. Простите мою рассеянность и следуйте за мной.
   На лице принца появилась деланная улыбка. Все физиономии прояснились.
   — Не будем уходить слишком далеко, — защебетали дамы. — Хотелось бы на все это посмотреть.
   — На галерею! — решил Носе. — И оставим дверь приоткрытой.
   — За дело, Иона! Поле битвы свободно!
   — Превзойди сам себя, горбун! Мы даем тебе даже не пять минут, а десять, но будем следить с часами в руках!
   — Господа, — произнес Ориоль, — делайте ставки. Тогда играли на все и по любому поводу. На Эзопа — он же Иона — поставили один против ста.
   Проходя мимо Плюмажа и Галунье, Гонзаго спросил:
   — Вы согласны вернуться в Испанию за приличную сумму?
   — Мы сделаем все, как прикажет ваша светлость, — ответили храбрецы.
   — Далеко не уходите, — бросил принц и смешался с толпой приверженцев.
   Плюмаж и Галунье и не подумали последовать его примеру.
   Когда все вышли из залы, горбун повернулся к двери на галерею, в которой виднелись головы любопытных, выстроившихся аж в три ряда. <
   — Прекрасно! — игриво проговорил он. — Очень хорошо, так вы не будете мне мешать. Не ставьте слишком много против меня и поглядывайте на часы. Да, я кое-что забыл, — вдруг сказал он, направляясь через залу к галерее. — Где его светлость?
   — Я здесь, — отозвался Гонзаго. — В чем дело?
   — Нет ли у вас под рукой нотариуса? — с неописуемой серьезностью спросил горбун.
   Тут уж никто не выдержал. Галерея затряслась от хохота.
   — Хорошо смеется тот, кто смеется последним, — пробормотал Эзоп II.
   Без каких-либо признаков раздражения Гонзаго ответил:
   — Давай поскорее, друг мой, и не беспокойся. У меня в комнате ждет королевский нотариус.
   Горбун поклонился и возвратился к двум девушкам. Донья Крус смотрела на него с известным испугом. Глаза Авроры были закрыты. Горбун встал на колени перед ее креслом. Вместо того чтобы наблюдать за представлением, имевшим такой большой успех у его приверженцев, Гонзаго прохаживался неподалеку под руку с Перолем. Вскоре они облокотились о перила в самом конце галереи.
   — Из Испании можно вернуться, — сказал Пероль.
   — В Испании умирают так же, как в Париже, — тихо проговорил Гонзаго.
   После короткого молчания он продолжал:
   — Здесь возможность уже упущена. Женщины могут обо всем догадаться. Да и донья Крус разболтает.
   — Шаверни… — начал Пероль.
   — Этот будет молчать, — оборвал его Гонзаго.
   Стоя в темноте, они обменялись взглядами, и Пероль больше ни о чем спрашивать не стал.
   — Нужно, — продолжал Гонзаго, — чтобы, выйдя отсюда, она была свободна, совершенно свободна… до первого поворота.
   Внезапно Пероль нагнулся и стал к чему-то прислушиваться.
   — Это проходит караул, — объяснил Гонзаго.
   Снаружи послышался звон оружия. Но его тут же заглушил шум, поднявшийся на галерее.
   — Поразительно! — воскликнул кто-то. — Это удивительно!
   — Неужто нам мерещится? Да что же он ей говорит, черт возьми!
   — Силы небесные! — заметила Нивель. — Неужели так трудно догадаться? Он рассказывает, сколько у него акций и каких.
   — Вы посмотрите, что делается! — воскликнул Навайль. — Кто там ставил сто к одному?
   — Никто, — отозвался Ориоль. — Самое большее пятьдесят. Хочешь двадцать пять?
   — Ну уж нет! Смотрите! Смотрите!
   Горбун все еще стоял на коленях перед креслом Авроры. Донья Крус встала между ними, но горбун отстранил ее рукой и сказал:
   — Не нужно.
   Эти два слова он произнес довольно тихо. Но голос его был до такой степени непохож на прежний, что донья Крус, широко раскрыв глаза, невольно попятилась. Вместо резкого и скрипучего, к которому все уже привыкли, голос горбуна зазвучал по-мужски, стал мягким, приятным и глубоким. И тут горбун произнес имя Авроры. Цыганка почувствовала, как девушка слегка вздрогнула в ее объятиях. Затем донья Крус услышала тихие слова, произнесенные Авророй:
   — Я грежу!
   — Аврора! — все так же стоя на коленях, повторил горбун.
   Девушка спрятала лицо в ладони. Крупные слезы покатились по ее дрожащим пальцам. Тем, кто смотрел через приоткрытую дверь на донью Крус, казалось, что они присутствуют при каком-то колдовстве. Цыганка стояла, откинув голову назад, раскрыв рот и пристально глядя в одну точку.
   — Клянусь небом! — воскликнул Навайль. — Чудеса да и только!
   — Тс-с! Смотрите! Ее словно притягивает непреодолимая сила.
   — У горбуна есть какой-то талисман, он зачаровал ее!
   Одна Нивель знала точно, как называются эти чары и талисманы. Эта хорошенькая девушка, имевшая обо всем свое мнение, верила лишь в сверхъестественную силу голубых акций.
   Стоявшие у двери подметили верно Аврора невольно склонилась в ту сторону, откуда доносился звавший ее голос.
   — Я грежу! Грежу! — всхлипывая, лепетала она. — Это ужасно! Я же знаю, что его больше нет!
   — Аврора! — третий раз повторил горбун.
   Донья Крус хотела что-то сказать, но он жестом велел ей этого не делать.
   — Не поворачивайте голову, — тихо сказал он мадемуазель де Невер, — мы с вами на краю пропасти, одно неверное движение — и с нами кончено.
   Донья Крус была вынуждена сесть подле Авроры. Ноги ее подкосились.
   — Я дал бы двадцать луидоров, чтобы узнать, что он ей говорит! — воскликнул Навайль.
   — Проклятье! — проговорил Ориоль. — Я начинаю думать, что… Но он ведь не дал ей никакого зелья!
   — Ставлю сто пистолей на горбуна, — предложил Носе. Между тем горбун продолжал:
   — Вы вовсе не грезите, Аврора, ваше сердце вас не обманывает, это я.
   — Вы! — прошептала девушка. — Я не смею открыть глаза. Флор, сестра, посмотри!
   Донья Крус поцеловала подругу в лоб и незаметно сказала:
   — Это он!
   Аврора раздвинула пальцы перед глазами и взглянула. Сердце чуть не выпрыгнуло у нее из груди, но ей удалось подавить возглас радости. Она осталась неподвижна.
   — Эти люди не верят в небеса, — бросив быстрый взгляд в сторону двери, проговорил горбун, — но зато они верят в ад, поэтому их нетрудно обвести вокруг пальца, изобразив зло. Повинуйтесь, Аврора, любимая, но не сердцу, а какой-то странной притягательности, которой, по их мнению, обладает дьявол. Делайте вид, что властные движения моей руки вас зачаровывают.
   Он сделал несколько пассов перед лицом Авроры, и она послушно склонилась к нему.
   — Она поддается! — вскричал ошеломленный Навайль.
   — Поддается! — зашептали вслед за ним все приятели. А толстяк Ориоль что есть духу бросился к балюстраде и вскричал:
   — Вы пропускаете самое интересное, ваша светлость! На это стоит посмотреть, черт бы меня побрал!
   Гонзаго позволил подвести себя к двери.
   — Тс-с! Не спугните! — сказал кто-то, когда принц приблизился.
   Ему уступили место. От изумления Гонзаго потерял дар речи. Горбун тем временем продолжал делать пассы. Очарованная Аврора все ниже наклонялась в его сторону. Горбун был прав. Те, кто не верует в Бога, часто верят во всякую чушь, пришедшую в основном из Италии — в приворотные зелья, заговоры, оккультные силы, магию. Гонзаго — вольнодумец Гонзаго! — пробормотал:
   — Да он колдун!
   Стоявший рядом с принцем Галунье размашисто перекрестился, а Плюмаж-младший проворчал:
   — Мошенник где-то добыл жир повешенного. Да-да, битый туз, вот увидите!
   — Теперь давай руку, — тихо проговорил Авроре горбун. — Медленно, очень медленно, словно невидимая сила заставляет тебя протянуть ее.
   Аврора отняла руку от лица и угловатым движением опустила ее вниз. Если бы люди на галерее видели ее милую улыбку! Но им была видна лишь волнующаяся грудь, да запрокинутая голова с густыми волосами. Теперь зрители наблюдали за горбуном не без опаски.
   — Ризы господни! — воскликнул Плюмаж. — Эта негодница дала ему руку!
   Изумленные зрители зашумели:
   — Он делает с ней, что хочет. Это какой-то дьявол!
   — Гром и молния! — добавил Плюмаж, взглянув на Галунье. — Чтобы в такое поверить, нужно увидеть собственными глазами!
   — А я вижу и все равно не верю, — заметил стоявший позади принца Пероль.
   — Да Господь с вами! — набросились на него. — Разве такое можно отрицать!
   Пероль лишь удрученно качал головой.
   — Нельзя пренебрегать ничем, — вполголоса продолжал горбун, явно имевший причины рассчитывать на помощь доньи Крус. — Гонзаго и этот его проклятый фактотум уже здесь. Их тоже нужно одурачить. Когда прикоснешься пальцами к моей руке, Аврора, вздрогни и с изумлением оглядись. Отлично!
   — Я играла это в Опере, в «Красавице и звере», — пожав плечами, сообщила Нивель. — Изумление у меня получалось лучше, чем у этой крошки, правда, Ориоль?
   — Вы были, как всегда, очаровательны, — ответил толстяк-финансист. — Но бедняжку словно ударило, когда их руки соприкоснулись!
   — Доказательство антипатии и дьявольских сил, — наставительно произнес Таранн.
   Барон де Батц, желая показать свою образованность, подтвердил:
   — Та, антипатия и тьяфольские сила! Вот тшорт!
   — А теперь, — продолжал горбун, — повернись ко мне всем телом, но не спеши, не спеши.
   Он встал и устремил на девушку властный взгляд.
   — Вставай, словно автомат, — наставлял он. — Хорошо. Теперь взгляни на меня, сделай шаг и упади в мои объятия.
   Аврора послушно сделала все, что нужно. Донья Крус сидела неподвижно, как статуя.
   За широко распахнутой дверью раздались бурные рукоплескания.
   Прелестная головка Авроры лежала на груди Эзопа II.
   — Ровно пять минут по часам! — воскликнул Навайль.
   — Он что, превратил очаровательную сеньориту в соляной столб? — осведомился Носе.
   Толпа зрителей с гомоном вбежала в залу. Горбун сухо хихикнул и обратился к Гонзаго.
   — Ваша светлость, сами видите, это было нетрудно.
   — Ваша светлость, — вмешался Пероль, — в этом есть что-то непонятное. Этот бездельник, должно быть, ловкий пройдоха, не верьте ему.
   — Ты боишься, что он стащит у тебя голову? — осведомился Гонзаго. Затем, повернувшись к Эзопу II, добавил: — Браво, друг мой! Мы все отдаем тебе должное!
   — Она готова, ваша светлость, — ответил горбун.
   — И будет такой до самой свадьбы?
   — До свадьбы да, но не долее.
   — За сколько продашь свой талисман, а, горбун? — воскликнул Ориоль.
   — Почти даром. Но чтобы им пользоваться, нужно прикупить еще кое-что, а это станет недешево.
   — Что прикупить? — удивился толстяк-финансист.
   — Ум, — ответил Эзоп. — Сходите на рынок, да приценитесь, сударь мой.
   Ориоль мгновенно нырнул в толпу. Раздались аплодисменты. Шуази, Носе и Навайль окружили донью Крус и принялись жадно ее расспрашивать.
   — Что он говорил? По латыни? У него в руке что-нибудь было?
   — Он говорил по-древнееврейски, — ответила цыганка, которая уже начала приходить в себя.
   — И девушка его понимала?
   — С легкостью. Он сунул руку в левый карман и вытащил оттуда что-то, напоминающее… как бы лучше это сказать?
   — Перстень со знаком зодиака?
   — Скорее, пачку акций, — вставила Нивель.
   — Это походило на носовой платок, — отрезала цыганка и повернулась к любопытствующим спиной.
   — Проклятье! Да тебе цены нет, друг мой! — положив руку на плечо горбуна, проговорил Гонзаго. — Я в восхищении!
   — Для начала неплохо, не правда ли, ваша светлость? — со скромной улыбкой ответил Эзоп И, он же Иона. — Но попросите этих господ немного отойти. Подальше, прошу вас, подальше! А то она может испугаться. Мне ведь пришлось нелегко. Ну, и где же нотариус?
   — Пусть пригласят королевского нотариуса! — распорядился принц Гонзаго.

13. ПОДПИСАНИЕ КОНТРАКТА

   Весь предыдущий день принцесса Гонзаго провела у себя в покоях, однако многочисленные визитеры то и дело нарушали одиночество, на которое уже так давно обрекла себя вдова де Невера. С утра она написала немало писем, и посетители спешили ответить ей лично. Таким образом она приняла кардинала де Бисси, губернатора Парижа герцога де Трема, начальника полиции господина Машо, президента Ламуаньона и вице-канцлера Вуайе д'Аржансона. У всех без исключения она просила защиты от господина де Лагардера, этого лжедворянина, похитившего ее дочь. Всем она пересказала свой разговор с Лагардером, который, будучи в ярости оттого, что не получил чаемую награду невероятных размеров, прибег к бесстыдным разоблачениям.
   Все были возмущены поведением Лагардера. Да, впрочем, и было отчего. Самые мудрые из советчиков принца Гонзаго придерживались того мнения, что обещание Лагардера предъявить мадемуазель де Невер было обманом, однако убедиться в этом не помешало бы.
   Несмотря на все уважение, выказываемое принцессе Гонзаго, вчерашнее заседание оставило у всех на сердце неприятный осадок. Во всем этом чувствовалось какое-то криводушие; досмотреться до его корней никто не мог, однако все ощущали известное беспокойство по этому поводу.
   В любом усердии всегда есть немалая доля любопытства.
   Первым почуял грандиозный скандал господин де Бисси.
   За ним и остальные стали поводить носом. В конце концов все взяли таинственный след, и началась настоящая охота. Охотники как один клялись, что теперь уж след не упустят. Они посоветовали принцессе съездить сперва в Пале-Рояль и окончательно выяснить позицию его высочества регента.
   Кроме того, ей посоветовали ни в коем случае не обвинять мужа.
   В середине дня она уселась в портшез и отправилась в Пале-Рояль, где была тотчас же принята. Регент уже ждал ее. Аудиенция получилась необычайно долгой. Принцесса не стала обвинять мужа. Однако регент принялся ее расспрашивать, чего раньше, в суматохе бала, сделать не сумел.
   Понятно, что регент, в котором два дня назад всколыхнулись воспоминания о Филиппе де Невере, его лучшем друге и нареченном брате, вернулся далеко назад и заговорил о мрачной истории, случившейся в замке Келюс, которая для него так никогда и не прояснилась.
   Он впервые беседовал наедине со вдовою друга. Принцесса не осуждала мужа, однако после аудиенции регент долго оставался печальным и задумчивым.
   И между тем регент, дважды принявший принцессу Гонзаго — в тот день и на следующий вечер — не смог сделать никаких выводов. Для тех, кто знал Филиппа Орлеанского, объяснений этому не требовалось.
   В мозгу регента зародилось недоверие.
   Возвратившись из Пале-Рояля, принцесса обнаружила в своем убежище множество визитеров. Все те, кто отсоветовал ей обвинять принца, явились поинтересоваться, что решил регент относительно Гонзаго.
   Однако Гонзаго, обычно чувствовавший приближение бури, не придал значения этим появившимся на горизонте облачкам. Он ведь так могущественен и богат! А, к примеру, рассказанную этой ночью историю опровергнуть ничего не стоит. Над букетом отравленных цветов все только бы посмеялись, такое было хорошо во времена Бренвилье144; не меньше веселья вызвал бы и трагикомический брак, а если бы кто-нибудь вздумал утверждать, что Эзопу II поручено убить молодую жену, то люди просто держались бы за бока. Сказки для маленьких детей! Нынче вспарывают брюхо лишь бумажникам.
   А буря и в самом деле надвигалась — с другой стороны. Она шла от особняка Гонзаго. Трагический брак, длившийся уже восемнадцать лет, приближался к своей развязке. Что-то зашевелилось под черными покровами алтаря, где вдова де Невера каждое утро молилась по усопшему. В самой обстановке этого беспримерного траура стал появляться призрак. В нынешнее преступление Гонзаго никто бы и не поверил, тем более что на его стороне было столько свидетелей-сообщников, однако старое преступление, как тщательно оно ни сокрыто, обычно рано или поздно взламывает изъеденную червями крышку гроба.
   Принцесса ответила своим именитым советчикам, что регент справлялся относительно обстоятельств ее вступления в брак и того, что этому предшествовало. Кроме того, она сообщила, что регент обещал заставить говорить Лагардера, пусть даже под пыткой. Все накинулись на этого самого Лагардера, втайне надеясь, что он прольет свет на дело, поскольку каждый знал или хотя бы подозревал: Лагардер замешан в ночном происшествии, с которого двадцать лет назад началась интересующая всех нескончаемая трагедия. Господин де Машо посулил дать своих альгвазилов145, господин де Трем — гвардейцев, президент — дворцовую охрану. Нам неизвестно, что мог пообещать в таких обстоятельствах кардинал, но и его высокопреосвященство дал что мог. Пресловутому Лагардеру ничего не оставалось, кроме как держать ухо востро.
   Около пяти вечера Мадлена Жиро вошла к своей госпоже, которая пребывала в одиночестве, и вручила ей записку от начальника полиции. Почтенный сановник сообщал принцессе, что господин де Лагардер убит прошлой ночью при выходе из Пале-Рояля. Записка заканчивалась словами, ставшими уже сакраментальными: «Ни в чем не обвиняйте мужа».
   Остаток вечера принцесса провела одна, находясь в лихорадочном возбуждении. Между девятью и десятью Мадлена Жиро принесла новую записку. Это послание было написано неизвестной ей рукой. Принесли ее два незнакомца устрашающей наружности, очень смахивающие на головорезов. Один долговязый и наглый, другой слащавый и коротконогий. В записке госпоже принцессе напоминали, что двадцатичетырехчасовая отсрочка, данная Лагардеру регентом, истекает в четыре часа утра… Там сообщалось также, что господин Лагардер будет в это время в увеселительном домике принца Гонзаго.
   Лагардер у Гонзаго? Но почему? Каким образом? А как же письмо начальника полиции с известием о смерти шевалье?
   Принцесса велела запрягать. Усевшись в карету, она велела ехать на улицу Паве-Сент-Антуан в особняк Ламуаньона. Часом позже двадцать гвардейцев под началом капитана и четверо полицейских из Шатле расположились биваком во дворе особняка.
   Мы не забыли, что празднество в домике принца Гонзаго, находившегося позади церкви Сен-Маглуар, было устроено им под предлогом женитьбы маркиза де Шаверни на юной незнакомке, за которой принц давал 50 000 экю. Жених согласился, у принца Гонзаго, как нам известно, были свои причины не опасаться отказа невесты. Поэтому вполне естественно, что принц заранее принял все меры, чтобы задуманное могло быть выполнено без задержки. Был вызван нотариус, настоящий королевский нотариус. Более того: самый настоящий священник ждал в ризнице церкви Сен-Маглуар.
   Речь вовсе не шла об инсценировке бракосочетания. Гонзаго хотел устроить самый что ни на есть законный брак, который давал супругу право повелевать своею женой и навсегда отправить ее подальше от Парижа.
   Гонзаго сказал правду. Крови он не любил. Но вот когда другие средства оказывались исчерпаны, принц не останавливался и перед кровопролитием.
   В какой-то момент ночная авантюра свернула с намеченного пути. Тем хуже для Шаверни! Но когда вперед вышел горбун, дело приняло новый, более благоприятный оборот. Горбун явно был человеком, от которого можно потребовать чего угодно. Гонзаго понял это с первого взгляда. Эзоп, как ему казалось, принадлежал к тем несчастным, которые в своей беде обвиняют все человечество и питают ненависть к священнослужителям, коих Господь повесил им на шею, словно жернов.
   «Горбуны в большинстве своем злы, — думал Гонзаго, — и мстительны. Они часто жестокосердны и умны, поскольку всех людей считают своими врагами. У горбунов нет жалости. Ведь их-то никто не жалеет. Душа у них столько раз страдала от дурацких насмешек, что стала совсем нечувствительна к боли».
   Шаверни плохо подходил для выполнения предстоящей задачи. Он был просто дурак, которого вино делало искренним, благородным и отважным. Шаверни был способен влюбиться в свою жену и встать перед нею на колени после того, как побьет ее. Другое дело горбун. Он, правда, мог лишь укусить, но зато укус его мог стать смертельным. Горбун был настоящей находкой.
   Когда Гонзаго велел позвать нотариуса, каждому из его приспешников захотелось продемонстрировать свое усердие. Ориоль, Монтобер, Альбре и Сидализа бросились на галерею, опередив Плюмажа и Галунье. Приятели на какое-то время остались одни в мраморном перистиле.
   — Золотце мое, — сказал гасконец, — этой ночью еще будет заварушка, вот увидишь.
   — Да, флюгер показывает на потасовку, — согласился Галунье.
   — У меня дьявольски чешутся руки, а у тебя?
   — Проклятье! Скоро им будет не до танцев, мой благородный друг!
   Вместо того, чтобы отправиться в нижние покои, они отворили наружную дверь и спустились в сад. Никого из выставленной Гонзаго перед домом охраны уже не было. Наши молодцы дошли до аллеид где накануне Пероль нашел трупы Сальданьи и Фаэнцы. Там было пусто.
   Но больше всего их удивила широко распахнутая калитка, ведущая в переулок.
   В переулке никого не было. Приятели переглянулись.
   — Ну и ну! Но это сделал не ловкач Парижанин, ведь он со вчерашнего вечера был наверху, — пробормотал Плюмаж.