Феваль Поль. Горбун, Или Маленький Парижанин

   Аврора рассмеялась. Донья Крус села рядом с ней.
   — Аврора, голубушка, ну доставь мне удовольствие, — ласково упрашивала она. — Ну что тебе стоит?
   — Ты это серьезно? — удивилась Аврора. Донья Крус зашептала ей на ухо:
   — Когда-то я любила одного человека, безумно любила. И вот однажды Лагардер положил мне руку на лоб и сказал: «Флор, этот человек никогда не сможет полюбить тебя». И я исцелилась. Как видишь, он и вправду волшебник.
   — А кто тот человек, которого ты любила? — побледнев, спросила Аврора.
   Донья Крус склонила голову на плечо и не отвечала.
   — Это он! — с невыразимым ужасом вскричала Аврора. — Я знаю, это он!

9. ТРИ ЖЕЛАНИЯ

   У доньи Крус увлажнились глаза. Аврору била лихорадочная дрожь. Обе они были и красивы, и миловидны. Но в этот миг они как бы обменялись характерами: донью Крус, обычно бойкую и дерзкую, вдруг объяла тихая меланхоличность, глаза же Авроры пылали неистовой ревностью.
   — Ты моя соперница! — прошептала она.
   Хотя Аврора сопротивлялась, донья Крус привлекла ее к себе и поцеловала.
   — Он любит тебя, — шепнула донья Крус, — одну тебя, и никого больше не полюбит.
   — Ну, а ты?
   — Я исцелилась. Я могу с улыбкой, без всякой ненависти, радуясь за вас, смотреть на вашу любовь. Как видишь, твой Лагардер действительно волшебник.
   — А ты не обманываешь меня? — недоверчиво спросила Аврора.
   Донья Крус прижала ее руку к своему сердцу.
   — Если бы нужно было, я отдала бы всю свою кровь, чтобы вы были счастливы! — торжественно объявила она.
   Аврора бросилась ей на шею.
   — Но я все равно хочу провести опыт! — воскликнула донья Крус. — Аврора, прошу тебя, не отказывай мне. Загадай какое-нибудь желание.
   — Мне нечего желать.
   — Как? У тебя нет ни одного желания?
   — Ни одного.
   Донья Крус силой потащила ее к окну. Было видно, как по внешней галерее плывет поток блистательных, нарядных дам.
   — Неужели тебе даже не хочется пойти на бал к регенту? — неожиданно спросила донья Крус.
   — На бал? — пролепетала Аврора, и сердце у нее забилось быстрей.
   — Только не обманывай!
   — Да я и не собираюсь обманывать.
   — Отлично. Молчание — знак согласия. Тебе хочется на бал к регенту!
   Донья Крус хлопнула в ладоши и произнесла:
   — Раз!
   — Но у меня нет ничего, ни драгоценностей, ни платья, ни украшений, — со смехом возразила Аврора, как бы разделяя сумасбродную выдумку подруги.
   — Два! — хлопнула донья Крус. — Значит, ты желаешь драгоценности, платье и украшения? Только будь внимательна и думай о нем, иначе ничего не получится.
   Чем дальше, тем серьезнее становилась цыганка. В ее черных глазах исчезло выражение уверенности. Очаровательное дитя, она верила во всякую чертовщину и боялась, но любопытство возобладало над страхом.
   — Говори третье желание, — невольно понизив голос, велела она.
   — Но я вовсе не хочу идти на бал! — воскликнула Аврора. — Кончаем эту игру.
   — Как! А если ты будешь уверена, что там встретишь его?
   — Анри?
   — Да, твоего Анри, нежного, галантного? И он сочтет, что в своем блистательном наряде ты еще прекраснее?
   — Ну, тогда, — потупив глаза, промолвила Аврора, — думаю, я пошла бы.
   — Три! — крикнула цыганка и громко хлопнула в ладоши.
   Она чуть не упала от неожиданности. Дверь в залу с грохотом распахнулась, в нее ворвался запыхавшийся Берришон и громко закричал уже с порога:
   — Принесли всякие финтифлюшки и финтифанты для нашей барышни! В двадцати картонках! Платье! Кружева! Цветы! Эй, вы, да заходите же! Это и есть дом господина шевалье де Лагардера!
   — Несчастный! — испуганно ахнула Аврора.
   — Не бойтесь, я знаю, что делаю, — с довольным видом успокоил ее Жан Мари. — Больше не надо скрываться. К дьяволу тайны! Мы срываем маску, черт побери!
   Как описать изумление доньи Крус? Она вызывала дьявола, и дьявол послушно отозвался на ее призыв, не заставив, естественно, себя ждать. Эта очаровательная девушка была скептик, а все скептики суеверны.
   Не забывайте, донья Крус провела детство в шатрах кочевников-цыган. А это страна чудес. Донья Крус стояла, разинув рот и широко открыв от удивления глаза.
   В дверь вошли с полдюжины девушек, а следом за ними столько же мужчин со свертками и картонками. Донья Крус задумалась, что в них: настоящие наряды или сухие листья. Аврора, глядя на смятенное лицо подруги, не смогла удержаться от улыбки.
   — Ну что? — спросила она.
   — Он — колдун, — пролепетала цыганка, — я так и думала.
   — Входите, господа, входите, сударыни! — кричал Берришон. — Входите все! Вы желанные гости в этом доме. А я побегу найду госпожу Балао, ей страшно хочется посмотреть, как мы живем. Я ничего не пил вкуснее ее дягилевого сиропа. Входите, сударыни! Входите, господа!
   Сударыни и господа не заставили себя упрашивать. Цветочницы, золотошвейки, портнихи выложили картонки на большой стол, стоящий посреди залы.
   Вслед за ними вступил в зал паж, правда, без цветов дома, которому он служит. Он подошел к Авроре, отвесил глубокий поклон и подал ей пакет, изящно перевязанный шелковой лентой. Поклонившись еще раз, он удалился.
   — Эй, подождите хотя бы ответа! — крикнул Берришон, бросаясь за ним.
   Но паж уже был на углу улицы. Берришон увидел, что он разговаривает с каким-то дворянином, закутанным в плащ. Берришон его не знал. Дворянин спросил у пажа:
   — Все исполнил? — и после утвердительного ответа осведомился: — Где ты оставил наших лошадей?
   — Здесь, рядышком, на улице Пьера Леско.
   — И портшез тоже?
   — Там два портшеза.
   — Почему? — удивился дворянин.
   Край плаща, укрывавший нижнюю часть его лица, чуть сдвинулся. Будь мы там, мы узнали бы заостренный бледный подбородок господина де Пероля.
   Паж ответил:
   — Не знаю, но там два портшеза.
   «Недоразумение, наверное», — подумал господин де Пероль. Он решил было взглянуть на дверь дома Лагардера, но,
   поразмыслив, отказался от этого намерения.
   — Если меня там увидят, все пропало, — пробормотал он и обратился к пажу: — Мчись со всех ног во дворец. Понял меня?
   — Да. Со всех ног.
   — Во дворце отыщешь тех двух храбрецов, что весь день сегодня проторчали в службах.
   — Мэтра Плюмажа и его друга Галунье?
   — Их самых. Скажешь им: «Пришла пора для вашей работы, вам нужно только явиться на место». При тебе сейчас называли имя дворянина, которому принадлежит этот дом?
   — Да, господин де Лагардер.
   — Ни в коем случае не смей употреблять его. Если они тебя спросят, скажи, что в доме одни только женщины.
   — Мне нужно проводить Плюмажа и Галунье?
   — Только до угла, и покажешь им дверь.
   Паж убежал. Господин де Пероль снова укрыл лицо плащом и растворился в толпе.
   А в доме Аврора вскрыла конверт с письмом, которое вручил ей паж.
   — Его почерк! — воскликнула она.
   — А вот и приглашение, такое же, как у меня, — добавила донья Крус, изумление которой продолжало нарастать. — Наш волшебник ничего не забыл.
   Она стала вертеть приглашение. В приглашении, украшенном тонкими, изящными виньетками, изображающими пузатых амурчиков, виноградные грозди и гирлянды роз, не было ничего дьявольского. Так подумала и Аврора. Она прочла записку:
   «Дорогое дитя, посылаю вам этот убор. Я хотел сделать вам сюрприз. Наденьте его, будьте нарядной. Я пришлю за вами портшез и двух лакеев, которые проводят вас на бал, где я жду вас.
   Анри де Лагардер».
   Аврора передала записку донье Крус, которая, прежде чем прочесть ее, протерла глаза; голова у нее совершенно шла кругом.
   Прочитав, она поинтересовалась:
   — И ты веришь этому?
   — Верю, — кивнула Аврора, — и у меня есть на то свои основания.
   И она самоуверенно улыбнулась. Разве Анри не велел ей ничему не удивляться? Донья Крус была близка к мысли, что спокойная уверенность Авроры в этой малообъяснимой ситуации — тоже одна из проделок нечистой силы.
   А тем временем ослепительное содержимое коробок, картонок и свертков было разложено на столе. Донья Крус имела возможность убедиться, что в них находились отнюдь не сухие листья; напротив, там был полный придворный туалет и домино из розового атласа, точь-в-точь такое же, как у мадемуазель де Невер. Платье было белое, затканное серебряными розами, в центре каждой из них была нашита маленькая жемчужина; баски, грудь и рукава украшены вышивкой из перьев колибри.
   То была самая последняя мода. Маркиза д'Обиньяк, дочь финансиста Сула, имела огромный успех и обрела известность при дворе благодаря подобному же платью, которое ей подарил господин Лоу.
   Но платье — это еще не все. Истинным чудом были кружева и прочие украшения. А футляр с драгоценностями стоил не меньше, чем должность и чин армейского бригадира.
   — Он — колдун, — все осмотрев, повторила донья Крус, — определенно колдун! Даже Синселадору, чеканящему эфесы для шпаг, не заработать на такие подарки.
   И тут ей пришла мысль, что все эти дивные вещи в определенный миг превратятся в древесную кору и стружки.
   Берришон восхищался, но удерживался от выражения восторгов. А только что возвратившаяся Франсуаза весьма красноречиво покачивала седой головой.
   Однако имелся еще некто, наблюдавший за этой сценой, некто никем не замеченный, но оттого не выказавший меньше любопытства. Он прятался за дверью второго этажа, вторую створку которой он чуть приотворил с величайшими предосторожностями. Со своего возвышенного наблюдательного пункта он разглядывал разложенные на столе подарки.
   Лицо, выглядывавшее из щелки, отнюдь не было благородным и печальным и не принадлежало красавцу мэтру Луи. За дверью стоял человечек в черном, тот самый, что привел сюда донью Крус; тот, кто подделал почерк Лагардера и написал от его имени письмо; тот, кто арендовал будку Медора; одним словом, то был горбун Эзоп II, именуемый также Ионой, победителем Кита.
   Он беззвучно посмеивался и потирал руки.
   — Черт побери! — прошептал он. — Принц Гонзаго, однако, расщедрился, а у этого прохвоста де Пероля решительно есть вкус.
   Горбун находился там после прихода доньи Крус. Вне всяких сомнений, он поджидал господина де Лагардера.
   Аврора оказалась истинной дочерью Евы. При виде этого тряпичного великолепия у нее заколотилось сердце. Но была и вторая причина радости — все это прислал ее друг. Аврора даже не подумала о том, на что обратила внимание донья Крус: ей и в голову не пришло прикинуть, во что обошлись эти царственные дары ее другу. Она испытывала безмерное удовольствие. Она была счастлива, и это чувство, наполняющее девушек в тот миг, когда они должны явиться в свете, было сладостно ей. Ведь там ее покровителем будет Анри! И только одно смущало Аврору: у нее не было горничной, а добрейшая Франсуаза куда лучше разбиралась в стряпне, чем в туалетах.
   Но тут, словно угадав ее мысли, вперед выступили две девушки.
   — Мы всецело к услугам мадемуазель, — объявили они. По их знаку остальные удалились с почтительными поклонами. Донья Крус схватила Аврору за руку.
   — Ты что, отдаешься в руки этих особ? — спросила она.
   — А что тут такого?
   — И собираешься надеть это платье?
   — Разумеется.
   — Храбрая ты. Безумно храбрая! — бросила цыганка. — Впрочем, — добавила она, — этот дьявол отменно галантен. Ты права. Наряжайся, вреда это не принесет.
   Аврора, донья Крус и обе камеристки, составлявшие часть подарка, ушли в спальню. В зале остались Франсуаза и ее внук Жан Мари Берришон.
   — Кто такая эта бесстыдница? — осведомилась Франсуаза.
   — Какая бесстыдница, бабушка?
   — Ну эта, в розовом домино.
   — А, эта смугляночка? Знаете, бабушка, она так стреляет глазками…
   — Ты видел, как она вошла?
   — Нет, она пришла до меня.
   Франсуаза извлекла из кармана вязанье и задумалась.
   — Вот что я тебе скажу, — изрекла наконец она самым значительным и торжественным тоном, на какой только была способна. — Я ничего не понимаю в том, что происходит.
   — Бабушка, хотите, я вам все объясню?
   — Нет, но если ты хочешь сделать мне удовольствие…
   — Вы смеетесь надо мной, бабушка! Неужто вы сомневаетесь в этом?
   — В таком случае помолчи, когда я говорю, — прервала она его. — Меня не отпускает мысль, что во всей этой истории есть что-то темное.
   — Да нет же, бабушка!
   — Не надо нам было уходить отсюда. Люди такие недобрые. Кто может поручиться, что эту девицу не подослали к нам?
   — Бабушка, вы зря. Та, на которую вы думаете, достойная женщина, и у нее такой отличный сироп.
   — И потом, внучек, я люблю, чтобы все было ясно, а эта история мне страшно не нравится.
   — Да это же все ясно как день, бабушка. С самого утра барышня видела, как едут к Пале-Роялю повозки с цветами и зелеными гирляндами. Бедняжка гордо вздыхала, глядя на них, но когда стала выспрашивать мэтра Луи про то, что там будет, он купил ей приглашение. Приглашения ведь продаются, бабушка. Госпожа Балао получила его от одного служителя гардеробной регента, с которым, то есть со служителем, она находится в родстве через его служанку, то есть служанку этого служителя, покупающую табак у госпожи Балао-младшей на улице Гуляк. А служанка нашла этот билет на столе у своего хозяина и прибрала. Тридцать луидоров обе госпожи Балао и служанка поделили. Бабушка, это ведь не кража, правда?
   Старая Франсуаза была честнейшей кухаркой в целой Франции, но она была всего лишь кухаркой.
   — Конечно, нет, внучек, — ответила она. — Какая же это кража — несчастный листок бумаги!
   — Ну вот, — продолжал Берришон, — мэтр Луи растаял, поддался и пошел купить приглашение. По пути он зашел приобрести все эти дамские финтифлюшки и тотчас же отослал их сюда.
   — Но они же стоят огромных денег! — воскликнула Франсуаза и даже перестала вязать.
   — Бабушка, но вы, право, как маленькая! — бросил Берришон. — Старый атлас с фальшивым шитьем и стекляшки!
   С улицы в дверь тихонько постучали.
   — Ну, кто там еще? — недовольно проворчала Франсуаза. — Закрой-ка дверь на засов.
   — А зачем на засов? Бабушка, мы ведь больше не играем в прятки.
   Постучали снова, но уже громче.
   — А если это грабители? — вслух подумал Берришон, отнюдь не бывший храбрецом.
   — Грабители! — фыркнула бабушка. — Улица освещена как днем и полна народу. Ступай открой.
   — Я подумал, бабушка, и лучше уж я закрою дверь на засов.
   Но было поздно: тем, кто стоял на улице, видимо, надоело стучать. Дверь осторожно приотворилась, и в щели явилась мужская физиономия, украшенная неимоверными усами. Владелец усищ обежал взглядом комнату.
   — Прах меня побери, — бросил он, — тут, видно, и есть гнездышко голубки, — и, обернувшись, сказал кому-то: — Потрудись войти, дорогуша, здесь только почтенная дуэнья и ее цыпленочек. Мы найдем с ними общий язык.
   С этими словами он, подбоченившись и задрав нос, величественно вступил в комнату. Под мышкой у него был зажат какой-то сверток.
   Тот, кого он назвал дорогушей, вошел следом за ним. Он тоже был вооружен, но выглядел не так грозно. Он был куда ниже, куда щуплей, а те несколько волосков, что топорщились на его верхней губе, тщетно пытались хоть сколько-нибудь уподобиться закрученным усам, которые столь часто мы зрим на лицах героев. Как и первый вошедший, он тоже обвел взглядом комнату, однако его взгляд был гораздо продолжительней и внимательней.
   Вот тут-то Жан Мари Берришон горько пожалел, что не задвинул вовремя засов. Оглядев вошедших, он подумал, что ему еще никогда не доводилось встречать двух прохвостов такого зловещего вида. Таковое заключение доказывает, что Берришону не случалось бывать в хорошем обществе, поскольку Плюмаж-младший и брат Амабль Галунье, вне всяких сомнений, являли собой великолепные образчики негодяев. Берришон благоразумно отступил за спину бабушки, которая, будучи гораздо храбрей внука, осведомилась басом:
   — Эй, вы! Что вам тут нужно?
   Плюмаж коснулся шляпы с той благородной учтивостью, которая отличает людей, протерших не одну пару подошв на пыльных полах фехтовальных залов. После чего он глянул на брата Галунье и подмигнул ему. Брат Галунье точно так же 9. П. Феваль , 257
   подмигнул Плюмажу. Этот обмен тайными сигналами был крайне красноречив. Берришон дрожал, как мышь.
   — Почтенная женщина, — произнес наконец Плюмаж, — у вашего голоса такое звучание, что он проникает мне в самое сердце. А как тебе, Галунье?
   Галунье, как мы знаем, обладал нежной душой, на которую вид любой женщины производил сильнейшее воздействие. И возраст тут никакой роли не играл. Даже если бы представительница слабого пола имела усы куда более обильные, чем у него, это не отвратило бы его от нее. Галунье ответил Плюмажу улыбкой и бросил на Франсуазу зазывный взгляд. Но мы не можем не отдать дань восхищения этой многогранной натуре: даже неугасающее влечение к прекрасной половине человеческого рода не могло усыпить его бдительности: Галунье мысленно уже составил план дома.
   Голубка, как назвал ее Плюмаж, должно быть, находится в закрытой комнате, из-под двери которой сочится свет. А в противоположной стороне залы имелась еще одна дверь — открытая, и в ней торчал ключ.
   Галунье толкнул локтем Плюмажа и шепотом сообщил:
   — Ключ в двери! Плюмаж кивнул.
   — Почтенная женщина, — обратился он к Франсуазе, — мы явились по важному делу. Не здесь ли проживает…
   — Нет, — ответил из-за спины бабушки Берришон, — не здесь.
   Галунье улыбнулся. Плюмаж подкрутил ус.
   — Ризы Господни! — бросил он. — Какой многообещающий отрок!
   — С виду такой правдивый, — обронил Галунье.
   — А до чего умен, разрази меня гром! Но откуда он мог знать, о ком я спрашиваю, ежели я не назвал имени интересующей меня персоны.
   — Мы здесь живем вдвоем, — сухо объявила Франсуаза.
   — Галунье? — промолвил гасконец.
   — Плюмаж? — вторя ему, протянул нормандец.
   — Мог ли ты подумать, что почтенная женщина способна врать, как какая-нибудь нормандская шельма?
   — Я хотел бы поправить: как гасконец, — проникновенным тоном произнес брат Галунье. — Нет, мне и в голову такое бы не пришло.
   — Эй, вы! — рявкнула раздраженная их болтовней старая Франсуаза. — Вам не кажется, что в такое время не заявляются в порядочный дом? Убирайтесь отсюда!
   — Дорогуша, — обратился к другу Плюмаж, — похоже, почтенная женщина права, время и впрямь неподходящее.
   — Совершенно верно, — согласился Галунье.
   — И тем не менее мы не можем убраться, не получив ответа, — заметил Плюмаж.
   — Разумеется.
   — Поэтому, золотце, я предлагаю вежливо и тихо осмотреть дом.
   — Полностью согласен, — заявил Галунье. Приблизившись к Плюмажу, он шепнул:
   — Приготовь носовой платок, мой уже готов. Займись мальчишкой, а я возьму на себя даму.
   В критической ситуации Галунье порой давал сто очков вперед даже самому Плюмажу. Итак, план действий у них был готов. Галунье направился к кухне. Неустрашимая Франсуаза ринулась к кухонной двери, намереваясь загородить ее своим телом. Берришон же попытался ускользнуть на улицу, чтобы позвать на помощь. Плюмаж поймал его за ухо и объявил:
   — Попробуй только вякнуть, чертенок, мигом удавлю! Перепуганный Берришон молчал, как рыба. Плюмаж засунул ему в рот свой носовой платок.
   Галунье в это время успел забить кляп Франсуазе; правда, за это он заплатил тремя царапинами и двумя прядями вырванных волос. Он схватил ее и затащил в кухню, куда Плюмаж доставил Берришона.
   Иные из читателей, очевидно, предположат, что Амабль Галунье воспользовался беспомощностью Франсуазы и запечатлел на ее челе поцелуй. Если он сделал это, то совершенно зря: Франсуаза была уродлива с младых ногтей. Но мы не несем никакой ответственности за поведение Галунье. Он отличался легкомысленным нравом. Тем хуже для него!
   Но злоключения Берришона и его бабушки на том не кончились. Их связали вместе, после чего крепко привязали к ларю для тарелок и заперли в кухне на ключ. Плюмаж-младший и Амабль Галунье оказались безраздельными хозяевами завоеванной территории.

10. ДВА ДОМИНО

   На Певческой улице все лавки были закрыты. Соседки, те, что еще не улеглись спать, торчали в шумной толпе у дверей Пале-Рояля. Госпожа Гишар и госпожа Дюран, госпожа Балао и госпожа Морен были единого мнения: никогда еще они не видели, чтобы на празднества к его королевскому высочеству съезжалось столько роскошных туалетов. Здесь был весь двор.
   Госпожа Балао, бывшая самой значительной особой, выносила окончательное решение о туалетах, по поводу которых спорили госпожи Морен, Гишар и Дюран. Как обыкновенно, придирчиво раскритиковав шелка и кружева, переходили на особ, облаченных в туалеты. По мнению госпожи Балао, немногие среди этих прекрасных дам сохранили брачную одежду, о которой говорится в Священном писании⁷⁹.
   Однако вовсе не ради дам наши кумушки давились перед Пале-Роялем, пренебрегая проклятиями носильщиков и кучеров, оберегая свои места от пришедших позже и топчась в грязи с самоотверженностью, достойной воспевания, равно как и не ради принцев и вельмож; они уже пресытились лицезрением знатных дам, досыта насмотрелись и на принцев, и на вельмож. Они видели, как проходили госпожа де Субиз с госпожой де Лаферте. Мимо них прошествовали обе красавицы де Лафайет, молодая герцогиня де Рони, блондинка с черными глазами, нарушившая семейное счастье одного из сыновей Людовика XIV; юные представительницы рода де Бурбон-Биссе, то ли пять, то ли шесть дам из разных ветвей дома де Роган, девицы и дамы де Брольи, де Шателю, де Бофремон, де Шуазель, де Колиньи и прочая, и прочая. Они видели графа Тулузского, брата герцога Мэнского, с его супругой принцессой. Президенты вообще не шли в счет, министров едва замечали, на послов бросали беглый взгляд через плечо. Однако толпа не расходилась и, напротив, с каждой минутой становилась больше. Так кого же она ждала? Такого упорства она не проявила бы даже ради самого регента. Действительно, ее интересовал совершенно другой человек. Юный король? Нет. Поднимай выше. Речь шла о божестве, о шотландце, господине Аоу, провидении всего народа, провидении, благодаря которому он должен был стать народом миллионеров.
   Господин Лоу де Лористон, спаситель и благодетель! Господин Лоу, которого та же самая толпа через несколько месяцев готова будет растерзать на этой же площади! Господин Лоу, чьи лошади теперь отдыхали, потому что в его карету впряглись благодарные парижане! Так вот, толпа ждала господина Лоу. Она была полна решимости ждать его хоть до утра. И подумать только, что поэты с радостью обвиняют толпу в непостоянстве, в переменчивости и Бог знает в каких еще грехах — добрейшую толпу, стократ более смирную, чем стадо овец, толпу неколебимую, стойкую, неутомимую, способную пятнадцать часов торчать не сходя с места на грязных улицах лишь ради того, чтобы поглазеть, как мимо проедет какая-то особа, которая на деле зачастую ничего собой не представляет, а иногда является просто полнейшим ничтожеством! О, если бы жирные быки, жившие в последние пять столетий, умели писать!
   Певческая улица, темная и пустынная, невзирая на соседство с шумом, сутолокой и яркими огнями, выглядела спящей. Лишь два-три тусклых огонька отражались в ее грязных сточных канавах. На первый взгляд могло показаться, что на ней нет ни живой души. Однако в нескольких шагах от дома мэтра Луи, на противоположной стороне, в углублении, оставшемся после сноса двух развалюх, молча стояло шесть человек, одетых во все темное. Позади них находились два портшеза. Но ждали эти люди вовсе не господина Лоу. После того как в дом, принадлежащий мэтру Луи, вошли Плюмаж-младший и Галунье, они не сводили глаз с его двери.
   А наши два храбреца, только что победительно пленившие Берришона и старую Франсуазу, стояли друг напротив друга в зале и обменивались взглядами, исполненными взаимного восхищения.
   — Раны Христовы! — молвил Плюмаж. — А ты, малыш, не забыл-таки свою профессию.
   — Да и ты тоже. Все было проделано чисто, правда, на этом мы лишились наших платков.
   Если нам порой и случается порицать Галунье, то это происходит отнюдь не от нашей недоброжелательности и пристрастности к нему. И тому доказательство, что когда подворачивается случай, мы неизменно отмечаем его хорошие стороны. Вот и сейчас хотим заметить: Галунье был бережлив.
   Плюмаж же, напротив, склонный к расточительности, легко отнесся к утрате платков.
   — Ну ладно, — бросил он, — самое трудное сделано.
   — Когда в дело не вмешивается Лагардер, — заметил брат Галунье, — все идет как по маслу.
   — А Лагардер, прах меня побери, далеко!
   — Между нами и границей шестьдесят лье. И оба они довольно потерли руки.
   — Но не будем терять времени, голубок, — сказал Плюмаж, — осмотрим-ка территорию. Тут две двери.
   Он показал на комнату Авроры и покои мэтра Луи наверху. Галунье поскреб подбородок.
   — Загляну в замочную скважину, — объявил он, направляясь к спальне Авроры.
   Грозный взгляд Плюмажа-младшего остановил его.
   — Ризы Господни, я этого не потерплю, — заявил гасконец. — Красотка переодевается, будем блюсти приличия!
   Галунье смущенно опустил глаза.
   — Ах, благородный мой друг, — промолвил он, — сколь счастлив ты, имея столь крепкую нравственность.
   — Уж таков я есть, разрази меня гром, и я уверен, что, общаясь со мной, ты в конце концов тоже исправишься. Истинный философ владеет своими страстями.