Феваль Поль. Горбун, Или Маленький Парижанин

   Зрители заключили множество пари, и многие были согласны с Нивель. Когда Флери, которая об заклад не билась, рискнула заметить, что состязание пора уже заканчивать, ее предложение было встречено бурей протестов.
   — Мы только начинаем, — засмеялся горбун. — Помогите кто-нибудь маркизу наполнить бокал.
   Стоявшие рядом с Шаверни Носе, Шуази, Жиронн и Ориоль налили бокал до краев.
   — Эх, — вздохнул Плюмаж-младший, — чистый перевод Божьего напитка, да и только!
   Что же касается Галунье, то его невинный и восхищенный взгляд останавливался то на Нивель, то на Флери, то на Дебуа. Он сидел и бормотал в пустоту какие-то пылкие слова. Нет сомнений, что человек столь пламенной и вместе с тем нежной конституции был создан для того, чтобы возбуждать немалый интерес у дам.
   — Ваше здоровье, господа! — воскликнул горбун, поднимая чудовищный бокал.
   — Ваше здоровье! — заплетающимся языком повторил Шаверни.
   Жиронн и Носе поддержали его трясущуюся руку. Поклонившись окружающим, горбун продолжал:
   — Эта чаша должна быть выпита залпом, не переводя дыхания.
   Он поднес бокал к губам и не спеша вытянул его до дна. Раздались бешеные рукоплескания.
   Поддерживаемый товарищами, Шаверни тоже осушил свой сосуд, однако любой с легкостью предсказал бы, что это его последнее усилие.
   — Еще один! — протягивая бокал, предложил свеженький и веселый горбун.
   — Еще десять! — качаясь, отозвался Шаверни.
   — Держись, маркиз! — кричали сочувствующие. — Не смотри на люстру!
   Маркиз засмеялся дурацким смехом и, едва ворочая языком, сказал:
   — Стойте спокойно, остановите качели, и пусть стол не крутится!
   Нивель мгновенно приняла смелое решение. Она была отважной женщиной.
   — Золотце мое, — обратилась она к горбуну, — это же курам на смех. Меня скорее задушат, чем заставят держать пари против тебя.
   Презрительно глядя на измученного Шаверни, она принялась нашаривать в кармане бумажник.
   — Давайте же скорее! — воскликнул горбун. — Давайте пить! Я умираю от жажды!
   — Давайте пить! — повторил маленький маркиз. — Я готов выпить целое море! Только остановите качели!
   Бокалы были наполнены в очередной раз. Горбун поднял свой недрогнувшей рукой.
   — За здоровье дам! — провозгласил он.
   — За здоровье дам! — шепнул Галунье на ушко Нивель. Шаверни собрал последние силы и попытался поднять свой бокал. Но вместительный сосуд выскользнул из его дрожащей руки, к великому неудовольствию Плюмажа.
   — Битый туз! — пробурчал он. — Тех, кто разливает вино, нужно сажать в тюрьму!
   — Еще разок! — решили сторонники Шаверни.
   Горбун любезно предложил свой бокал, который тут же был наполнен. Но веки Шаверни задрожали, словно крылья бабочки, которую мальчишка приколол к стене булавкой. Это был конец.
   Да ты ослабел, Шаверни! — воскликнул Ориоль.
   — Шаверни, ты уже качаешься! Ты готов, Шаверни!
   — Ура маленькому человечку! Да здравствует Эзоп Второй!
   — Качать горбуна, качать!
   Всеобщая суматоха сменилась вдруг тишиной. Друзья перестали поддерживать Шаверни. Он закачался в своем кресле, его ослабевшие руки тщетно искали какую-нибудь опору.
   — Но меня не предупредили, что дом рухнет, — пробормотал маркиз, — он с виду такой прочный. Это нечестно!
   — Шаверни проиграл!
   — Он погиб! Уже не держится на ногах!
   — Шаверни рухнул! Его больше нет!
   Шаверни грохнулся под стол. Раздалось новое «ура!» Горбун с победным видом схватил бокал, который был налит для побежденного, и осушил его, стоя на столе. Он держался на ногах твердо, как скала. Зала едва не обрушилась от грома оваций.
   — Что тут творится? — осведомился вошедший Гонзаго. Эзоп II проворно соскочил со стола.
   — Вы сами мне его отдали, ваша светлость, — сказал он.
   — Шаверни? А где же он? — спросил принц.
   Носком башмака горбун притронулся к ногам потерявшего сознание Шаверни.
   — Вот он.
   Гонзаго нахмурился и проговорил:
   — Мертвецки пьян! Это уж слишком. Он нам понадобится.
   — Для обручения, ваша светлость? — осведомился горбун, с видом важного вельможи оправил жабо и, сунув шляпу под мышку, отвесил поклон.
   — Да, для обручения, — подтвердил Гонзаго.
   — Силы небесные, да какая разница! — непринужденно проговорил Эзоп II. — Один ушел, другой пришел. Какой я ни есть, ваша светлость, мне неплохо бы остепениться, и я готов оказать вам эту услугу.
   Столь неожиданное предложение было встречено громким хохотом. Гонзаго внимательно посмотрел на горбуна, который стоял подле него, все еще держа в руке бокал.
   — А тебе известно, что нужно сделать, чтобы его заменить? — осведомился Гонзаго, указывая на Шаверни.
   — Конечно, известно, — ответствовал горбун.
   — И ты чувствуешь себя в силах?.. — начал было принц. Эзоп II улыбнулся гордо и вместе с тем с какой-то жестокостью!
   — Вы меня еще не знаете, ваша светлость, — проговорил он, — мне удавалось и не такое.

11. ЦВЕТЫ ПО-ИТАЛЬЯНСКИ

   Сотрапезники снова уселись за стол и принялись пить.
   — Удачная мысль! — говорил то один, то другой. — Женим горбуна вместо Шаверни.
   — Так даже забавнее: из человечка выйдет превосходный муж.
   — А представляете физиономию Шаверни, когда он проснется вдовцом?
   Ориоль братался с Амаблем Галунье по приказу мадемуазель Нивель, взявшей робкого неофита под свое покровительство. Аристократические замашки канули в прошлое, и Плюмаж-младший выпивал со всеми подряд. Он сам, правда, не находил в этом ничего особенного и поэтому не возгордился. Как и повсюду, Плюмаж-младший держал себя здесь с достоинством, которое было выше всяких похвал.
   — Повежливей, битый туз! — осадил он толстяка Ориоля, когда тот попытался перейти с ним на «ты».
   Принц Гонзаго и горбун держались особняком от остальных. Принц продолжал внимательно всматриваться в маленького человечка и, казалось, хотел прочесть его тайные мысли, которые тот прятал под маской язвительности.
   — Ваша светлость, — осведомился горбун, — какие вам нужны гарантии?
   — Прежде я хочу знать, — ответил Гонзаго, — о чем ты сумел догадаться.
   — Я ни о чем не догадывался, просто я был здесь. Я слышал притчу о персике, историю с букетом и панегирик Италии.
   Гонзаго посмотрел на кучу плащей, на которую горбун указал пальцем.
   — Верно, ты был здесь, — проговорил он. — А зачем ты разыграл всю эту комедию?
   — Мне хотелось побольше разузнать и подумать. Шаверни вам не подходит.
   — Ты прав, я всю жизнь испытывал к нему слабость.
   — Слабость всегда неуместна, поскольку она рождает опасность. Шаверни сейчас спит, но он ведь проснется.
   — Хотел разузнать! — пробормотал Гонзаго. — Но оставим Шаверни. Ты что-то там говорил насчет притчи о персике?
   — Она была изящна, но для ваших трусов это уж слишком.
   — А что с историей о букете цветов?
   — Изящно, но опять-таки слишком сильно: они испугались.
   — Об этих господах я не говорю, — сказал Гонзаго, — я знаю их получше твоего.
   — А я хотел побольше разузнать, — в свой черед напомнил горбун.
   Не сводя с него взгляда, Гонзаго улыбнулся.
   — Отвечай на мой вопрос, — продолжал настаивать он.
   — Мне нравится все, что идет из Италии, — сказал Эзоп II. — Я не слышал истории забавнее, чем анекдот о графе Каноцца в винограднике в Сполето, но этим господам я такого рассказывать не стал бы.
   — Стало быть, ты считаешь себя много сильней их? — осведомился Гонзаго.
   Эзоп II многозначительно улыбнулся и даже не соизволил ответить.
   — Ну как, — спросил с другого конца стола Навайль, — о браке договорились?
   Гонзаго жестом велел ему замолчать. Нивель проговорила:
   — У этого малыша голубеньких, должно быть, куры не клюют. Я не то чтобы пошла, я побежала бы за него!
   — И вас стали бы звать госпожа Эзоп Вторая, — заметил задетый за живое Ориоль.
   — Госпожа Иона! — добавил Носе.
   — Ах! — воскликнула Нивель, указывая пальцем на Плюмажа-младшего. — Все-таки Плутос¹⁴² — царь богов. Видите этого милого мальчика? Немного порошочка с Миссисипи, и я сделала бы из него принца.
   Плюмаж раздулся от гордости и сказал охваченному ревностью Галунье:
   — А у негодяйки тонкий вкус! Я пришелся ей по нраву, ризы Господни!
   — Чем ты превосходишь Шаверни? — спросил в этот миг Гонзаго.
   — Опытом, — ответил горбун, — я уже был женат.
   — Вот как, — буркнул Гонзаго, глядя еще пристальнее. Поглаживая подбородок, горбун смотрел ему прямо в глаза.
   — Я уже был женат, — повторил он, — а теперь я вдовец.
   — Вот как, — снова заметил принц. — А почему же это дает тебе преимущество перед Шаверни?
   Лицо горбуна слегка затуманилось.
   — Моя жена была красива, — понизив голос, проговорил он, — очень красива.
   — И молода? — поинтересовался Гонзаго.
   — Совсем юная. Ее отец был беден.
   — Понимаю. Ты ее любил?
   — До безумия! Но наш союз был недолгим. Лицо горбуна темнело все больше и больше.
   — Сколько времени вы прожили вместе? — спросил Гонзаго.
   — Полтора дня, — ответил Эзоп II.
   — Ну-ну! Объясни-ка подробнее. Маленький человечек деланно рассмеялся.
   — А что там объяснять, ведь вы и сами все понимаете, — прошептал он.
   — Нет, не понимаю, — возразил принц. Опустив взгляд, горбун медлил.
   — Впрочем, — наконец проговорил он, — возможно, я и ошибся. Наверное, вам нужен все-таки Шаверни.
   — Да объяснишься ты или нет? — раздраженно вскричал принц.
   — А вы объяснили историю с графом Каноцца? Принц положил руку на плечо горбуна.
   — На следующий день после свадьбы… — продолжал горбун. — Понимаете, я дал ей один день, чтобы поразмыслить и привыкнуть ко мне. Но она не сумела.
   — И что тогда? — внимательно глядя на человечка, произнес Гонзаго.
   Горбун взял с маленького столика бокал и посмотрел принцу в глаза. Взгляды их скрестились. Внезапно во взоре горбуна вспыхнула столь неумолимая жестокость, что принц пробормотал:
   — Молода, красива… Тебе было ее не жаль? Судорожным движением горбун грохнул бокал о столик.
   — Я хочу, чтобы меня любили! — с неподдельной яростью проговорил он. — И тем хуже для тех, кто на это не способен.
   Несколько секунд Гонзаго молчал, а горбун тем временем вновь сделался холодным и насмешливым.
   — Эй, господа, — вдруг воскликнул принц, толкнув ногою спящего Шаверни, — кто возьмется унести его отсюда?
   Эзоп II подавил радостный вздох. Ему стоило больших трудов скрыть радость победы. Навайль, Носе, Шуази и прочие друзья маркиза предприняли во его спасение последнее усилие. Они тормошили его, звали по имени. Ориоль выплеснул ему в лицо графин воды. Милосердные дамы щипали Шаверни до крови. Каждый кричал что есть сил.
   — Проснись, Шаверни, у тебя отбирают невесту!
   — Тебе придется вернуть приданое! — добавила Нивель, мысли которой всегда имели серьезное направление.
   — Шаверни, Шаверни, да просыпайся же!
   Напрасно! Плюмаж и Галунье, взвалив поверженного на плечи, потащили его в ночь. В этот миг Гонзаго сделал им какой-то знак. Когда они проходили мимо Эзопа II, тот шепнул им:
   — Чтобы ни один волос не упал с его головы! И захватите для него эту записку.
   Плюмаж и Галунье понесли свою ношу на улицу.
   — Мы сделали, что могли, — заметил Навайль.
   — Мы остались верны нашей дружбе до конца, — добавил Ориоль.
   — Но женить горбуна гораздо забавнее, это бесспорно, — заключил Носе.
   — Давайте женить горбуна! — завопили дамы. Эзоп II одним прыжком очутился на столе.
   — Тише! — послышалось со всех сторон. — Иона сейчас произнесет речь.
   — Дамы и господа, — начал горбун, жестикулируя, слово адвокат в зале суда, — я тронут до глубины души тем лестным вниманием, которое вы оказали моей скромной особе. Разумеется, сознавая собственную ничтожность, я должен был бы молчать…
   — Замечательно! — воскликнул Навайль. — Он говорит, как по-писаному!
   — Иона, — пропела Нивель, — такая скромность только подчеркивает ваши таланты.
   — Браво, Эзоп! Браво!
   — Благодарю вас, сударыни, благодарю вас, господа, ваша снисходительность придает мне смелости, и я попытаюсь отдать должное и вам, и славному принцу, по чьей милости я одержал победу.
   — Отлично! Браво, Эзоп! Только чуть погромче!
   — И не забывай жестикулировать левой рукой, — напомнил Навайль.
   — Спой какой-нибудь подходящий куплетик! — крикнула Дебуа.
   — А может менуэт? Или жигу на столе?
   — Ежели ты нам благодарен, — проникновенно сказал Носе, — то прочти нам сцену Ахилла и Агамемнона¹⁴³.
   — Дамы и господа, — степенно отвечал Эзоп, — это все старо, я рассчитываю выразить вам свою признательность с помощью кое-чего поинтереснее — я сыграю перед вами новую комедию! Первое представление!
   — Сочинения самого Ионы! Брависсимо! Он написал комедию!
   — Нет, дамы и господа, я только собираюсь ее сочинить, это будет импровизация. Я намерен показать вам, насколько искусство соблазнения сильнее самой природы.
   Стекла гостиной задребезжали от оваций.
   — Он преподаст нам урок обходительности! — воскликнул кто-то. — «Искусство нравиться», сочинение Эзопа Второго, или Ионы!
   — Да у него в кармане пояс Венеры!
   — Игры, смех, прелесть и стрелы Купидона!
   — Браво, горбун! Ты великолепен!
   Эзоп отвесил общий поклон и, улыбаясь, продолжал:
   — Пусть приведут мою молодую супругу, и я вылезу вон из кожи, чтобы развлечь компанию!
   — Я сделаю так, чтобы тебя пригласили в Оперу! — воскликнула в восторге Нивель. — Там как раз не хватает рыжих париков!
   — Супругу горбуна! — завопили господа. — Привести сюда супругу горбуна!
   В этот миг дверь в будуар распахнулась. Гонзаго потребовал, чтобы все замолчали. На пороге появилась донья Крус, которая ласково поддерживала бледную как смерть и трепещущую Аврору. Сзади следовал господин де Пероль.
   При виде Авроры весельчаки восхищенно зашушукались. Они сразу позабыли, что собирались всласть порезвиться. Даже горбун ни в ком не нашел поддержки, когда поднес к глазам лорнет и цинично проговорил:
   — А жена у меня красотка, черт побери!
   В глубине этих скорее зачерствевших, чем погибших сердец шевельнулось сострадание. Даже дамы на какую-то секунду ощутили жалость — столь глубокая печаль и мягкая покорность были написаны на лице девушки. Гонзаго оглядел свою армию и нахмурился. Проклятые души — Таранн, Монтобер и Альбре, — устыдившись своих чувств, вскричали:
   — Ну и повезло же этому чертову горбуну!
   Такого же мнения придерживался и брат Галунье, который только что вернулся в сопровождении своего благородного друга Плюмажа. Однако зависть, едва возникнув, уступила у обоих место изумлению, поскольку друзья сразу узнали двух девушек с Певческой улицы: ту, которую гасконец видел в объятиях Лагардера в Барселоне, и ту, которую брат Галунье видел в объятиях Лагардера в Брюсселе.
   Оба были не в курсе разыгрываемой комедии, все происходящее оставалось для них загадкой, однако друзья ощущали, что должно случиться нечто необычное. Они подтолкнули друг друга локтями. Взгляд, которым они обменялись, говорил: «Внимание!» Им не нужно было пробовать, застрянут в ножнах их шпаги или нет. Горбун взглянул на Плюмажа, и гасконец ответил чуть заметным кивком.
   — Малыш хочет знать, — проворчал он, обращаясь к Галунье, — доставлена ли его писулька, но ведь нам было недалеко.
   Донья Крус повсюду искала взглядом Шаверни.
   — Кажется, принц изменил намерения, — прошептала она на ухо подруге, — Шаверни нигде не видно.
   Аврора так и стояла, не поднимая глаз. Она лишь печально покачала головой. По-видимому, никакого снисхождения она не ожидала. Когда к ней повернулся Гонзаго, донья Крус взяла девушку за руку и заставила сделать несколько шагов вперед. Гонзаго был крайне бледен, хотя и пытался изобразить на лице улыбку. Пытаясь принять развязную позу, горбун уперся одной рукой в бедро, а другой с видом победителя теребил жабо. Донья Крус встретилась с ним глазами. Она изо всех сил пыталась задать ему немой вопрос, но Эзоп оставался невозмутим.
   — Милое дитя, — начал Гонзаго слегка изменившимся голосом, — мадемуазель де Невер сообщила, чего мы от вас ждем?
   Не поднимая глаз, но высоко держа голову, Аврора твердо ответила:
   — Мадемуазель де Невер — это я.
   Горбун вздрогнул так сильно, что его волнение было замечено, несмотря даже на всеобщее замешательство.
   — Силы небесные! — мгновенно овладев собой, вскричал он. — Выходит, моя будущая жена из хорошего дома!
   — Его жена?.. — повторила донья Крус.
   В гостиной зашептались. Услышав слова Авроры, женщины почувствовали к ней злобную недоброжелательность, какую они только что высказывали по отношению к цыганке. Этому чистому и прелестному в своей гордости лицу имя де Невера шло как нельзя лучше.
   Гонзаго повернулся к донье Крус и гневно бросил:
   — Это вы внушили столь чудовищную ложь несчастному ребенку?
   — Ах, вот оно что, — разочарованно протянул горбун, — так, значит, это ложь?
   Кое-кто захихикал, однако настроение в зале стояло невеселое. Пероль был мрачен, словно церковный сторож в трауре.
   — Нет, не я, — ответила донья Крус, не слишком напуганная гневом принца. — А вдруг это правда?
   Гонзаго презрительно пожал плечами.
   — А где маркиз де Шаверни? — не унималась цыганка. — И что означают слова этого человека?
   Она указала на горбуна, который среди приспешников принца выглядел весьма недурно.
   — Мадемуазель де Невер, — ответил Гонзаго, — ваша роль во всем этом окончена. Если вы настроены отказаться от своих прав, то здесь, слава Богу, есть я, который будет их защищать. Я ваш опекун, а все, кого вы здесь видите, входят в состав семейного суда, который собирался вчера у меня в доме; тут представлена большая его часть. Если бы я прислушивался к чужим мнениям, то, возможно, был бы не так снисходителен к дерзкому обману, но я решил следовать велениям своего доброго сердца и привычной мне умеренности. Я не желаю придавать трагический оттенок тому, что принадлежит к области комедии.
   Он умолк. Донья Крус ничего не уразумела — эти слова были для нее пустым звуком. Но Аврора, по-видимому, кое-что поняла: на ее губах появилась горькая и печальная улыбка. Гонзаго оглядел собравшихся. Все сидели с опущенными головами, не считая женщин, которые с любопытством слушали, да горбуна, с нетерпением дожидавшегося окончания этой скучной проповеди.
   — Я говорю это исключительно для вас, мадемуазель де Невер, — продолжал Гонзаго, обращаясь к донье Крус, — потому что здесь нужно убеждать только вас. Мои почтенные друзья и советники разделяют мое мнение, я выражаю их мысли тоже.
   Никто не возразил, и Гонзаго продолжал:
   — Тем, что я сказал относительно своего желания обойтись без слишком суровой кары, объясняется присутствие здесь наших прелестных подруг. Если бы речь шла о наказании, соразмерном с совершенным проступком, их бы тут не было.
   — Но что это за проступок? — спросила Нивель. — Мы все как на иголках, ваше высочество.
   — Что за проступок? — переспросил Гонзаго, делая вид, что сдерживает свое негодование. — Проступок безусловно тяжкий, закон квалифицирует его как преступление: втереться в знатную семью, чтобы обманным путем занять место отсутствующего или усопшего.
   — Но ведь Аврора ничего такого не сделала! — не сдержалась донья Крус.
   — Тихо! — прикрикнул Гонзаго. — Пора уже обуздать эту прелестную искательницу приключений. Бог свидетель, я не желаю ей зла. И даже пожертвовал внушительную сумму, чтобы благополучно покончить с ее одиссеей: я выдам ее замуж.
   — В добрый час! — вскричал Эзоп II. — Наконец мы к чему-то пришли.
   — И я говорю ей, — продолжал Гонзаго, беря горбуна за руку: — вот достойный человек, который вас любит и мечтает о чести стать вашим супругом.
   — Вы меня обманули, ваша светлость! — побагровев от гнева, вскричала цыганка. — Это не тот! Ну кто может отдать себя в руки подобного создания?
   — Что ж, раз у него много голубеньких… — подумала вслух Нивель.
   — Нелестно! Весьма нелестно! — тихо проговорил горбун. — Однако надеюсь, что вскоре юная особа изменит свое мнение.
   — Эй, вы! — воскликнула донья Крус. — Теперь я все поняла! Это вы закрутили всю интригу! Теперь-то ясно: это вы донесли об убежище Авроры!
   — Ах, вот как? — самодовольно проговорил горбун. — Что ж, я, черт меня возьми, на такое способен! Ваша светлость, эта молодая особа слишком многословна, она не дает моей невесте ответить.
   — Если б это был хотя бы маркиз де Шаверни… — снова начала донья Крус.
   — Оставь, сестричка, — ответила Аврора твердым и ледяным тоном, как она говорила с самого начала. — Если бы это был маркиз де Шаверни, я отказалась бы точно так же, как и сейчас.
   Горбун не проявил ни малейших признаков разочарования.
   — Ангел мой, — сказал он, — надеюсь, это не последнее ваше слово.
   Цыганка встала между ним и Авророй. Она хотела лишь одного: кого-нибудь защитить. Гонзаго опять напустил на себя беззаботный и высокомерный вид.
   — Молчите? — произнес горбун и шагнул вперед, сунув шляпу под мышку и теребя жабо. — Это оттого, что вы меня не знаете, красавица моя. Я способен всю жизнь валяться у ваших ног.
   — Ну, это уж слишком, — заметила Нивель.
   Остальные дамы молча слушали и ждали. Женщины обладают каким-то чутьем, чем-то вроде второго зрения. Они почувствовали, что под этим тяжким, несмотря на все старания главного шута, фарсом кроется некая мрачная драма. Мужчины, знавшие, как себя держать, изо всех сил изображали веселье. Но веселья по заказу не бывает, поэтому оно им плохо удавалось. Когда горбун начинал говорить, его высокий скрипучий голос вызывал у всех раздражение. Когда он молчал, тишина казалась зловещей.
   — А почему никто не пьет, господа? — неожиданно осведомился Гонзаго.
   Чуть слышно булькая, вино заструилось в бокалы. Но пить никому не хотелось.
   — Послушайте, прелестное дитя, — говорил между тем горбун, — я буду вашим муженьком, вашим возлюбленным, вашим рабом…
   — Чудовищная картина! — воскликнула донья Крус. — Я предпочла бы лучше умереть!
   Гонзаго топнул ногой и грозно посмотрел на свою подопечную.
   — Ваша светлость, — с тихим отчаянием обратилась к нему Аврора, — не надо тянуть: я знаю, что шевалье де Лагардер мертв.
   Во второй раз горбун вздрогнул, как от неожиданного удара. Он молчал.
   В зале воцарилась глубокая тишина.
   — Но кто так досконально осведомил вас обо всем, мадемуазель? — с неуклюжей любезностью спросил Гонзаго.
   — Не спрашивайте меня об этом, ваша светлость. Давайте приступим поскорее к намеченной заранее развязке. Я согласна и даже желаю ее.
   Гонзаго, казалось, колебался. Он явно не ожидал, что девушка попросит у него букет по-итальянски. Но Аврора явственно указала рукою на цветы.
   Гонзаго задумчиво разглядывал юную и прекрасную девушку.
   — Может быть, вы предпочли бы другого мужа? — прошептал он, нагнувшись к Авроре.
   — Вы заявили мне, ваша светлость, — отвечала Аврора, — что если я откажусь, то буду свободна. Я прошу вас сдержать слово.
   — И вы знаете?.. — все так же тихо начал принц.
   — Знаю, — перебила Аврора, подняв наконец на Гонзаго свои невинные глаза, — и жду, что вы вручите мне эти цветы.

12. ЧАРЫ

   Всего ужаса ситуации в зале не понимали только донья Крус и дамы. У мужской части, финансистов и дворян, затряслись поджилки. Плюмаж и Галунье не сводили с горбуна глаз и очень напоминали охотничьих псов в стойке.
   Перед лицом этих женщин — пораженных, взволнованных, любопытных, перед лицом мужчин, раздраженных и негодующих, но не имевших сил порвать сковывающие их цепи, Аврора держалась совершенно спокойно. Она вся лучилась нежною красотой, глубокой печалью и смирением, какие свойственны святым, которые подвергаются последнему испытанию в этой юдоли скорби и уже смотрят в небеса. Рука Гонзаго потянулась к цветам, но тут же опустилась. Принц был захвачен врасплох. Он ожидал, что начнется борьба, в процессе которой он на глазах у всех вручит девушке букет и тем самым еще сильнее привяжет к себе своих приверженцев. Но перед этим прекрасным и нежным созданием дрогнул даже погрязший во зле принц. У него в груди зашевелились остатки человечности. Граф Каноцца был все же мужчиной.
   Горбун не сводил пылающего взгляда с Гонзаго. Часы пробили три ночи. И в этой глубокой тишине Гонзаго услышал позади себя голос. Там стоял негодяй, сердце которого давно иссохло. Господин де Пероль сказал своему хозяину:
   — Завтра соберется семейный совет. Гонзаго повернул голову и прошептал:
   — Делай как знаешь.
   Недолго думая, Пероль взял букет, назначение которого открыл присутствующим сам Гонзаго. Охваченная смутным беспокойством донья Крус шепнула Авроре на ухо:
   — Что ты хотела мне сказать об этих цветах?
   — Мадемуазель, — заговорил в этот миг Пероль, — вы свободны. Букеты есть у всех находящихся здесь дам, примите и вы эти цветы.
   Сделал это фактотум чрезвычайно неловко. Лицо его буквально источало гнусность. Между тем Аврора протянула руку, чтобы взять букет.
   — Ризы Господни! — утирая пот со лба, проговорил Плюмаж. — Тут кроется какая-то чертовщина!