Страница:
Лузгину, чтобы тот вместе с Пролеткиным следовал за ним.
Высота вблизи выглядела огромной. У подошвы ее росли одинокие кусты и
виднелись черные промоины от многочисленных ручьев.
Выбрав одну из промоин, Ромашкин приподнялся, жестом приказал группе
Лузгина остаться здесь, а сам с Рогатиным пополз дальше. В промоине было
темно. Ползли по твердому, очистившемуся от снега руслу. Вот и часовой: в
шинели и каске, с автоматом на груди, он неторопливо прохаживался по тропке,
пролегавшей значительно ниже флага, и был в полной безопасности от пуль,
прилетавших с нашей стороны. Тропка хорошо видна даже в темноте -- ее
натоптали за день. Она одним своим концом почти упиралась в промоину, а на
другом ее конце, откуда должны подползти Коноплев с Голощаповым, кустов не
видать и промоин, наверное, нет.
"У меня подступ удобнее, -- определил Василий, -- часового придется
снимать мне".
Отдал автомат Рогатину. Переложил пистолет за пазуху, в рукопашной
некогда искать кобуру под маскировочной одеждой. Вынул нож и спрятал лезвие
в рукав, чтобы не выдал его блеск.
Приготовясь таким образом к схватке, Василий пополз к часовому один.
Если тот шел навстречу ему, он лежал неподвижно, а когда часовой поворачивал
назад, Ромашкин возобновлял движение вперед. В то же время Василий
осматривался вокруг, стараясь определить, где находится караул.
Сколько стоит на посту часовой -- час, два? Хорошо бы снять его сразу
после заступления на пост. Тогда больше времени и шансов на благополучное
возвращение. А то кинешься на часового, и тут смена пожалует...
До тропинки осталось шагов пять. Как их преодолеть?
Ползти ближе нельзя: часовой увидит. Подбежать, когда он пойдет назад?
Выдадут сапоги: немец услышит топот и успеет обернуться.
Василий посмотрел на сапога: "Обмотать их чем-нибудь? Но чем? Перчатки
не налезут. А не проще ли снять? Босой пролечу -- ахнуть не успеет!" Лежа
стал разуваться. Портянки тоже пришлось сбросить. Холодная земля колко
защипала нога. Он поджал пальцы.
Приближался момент броска. Василий крепче сжал рукоятку ножа. Знал:
врага не =D4ак-то просто свалить одним ножевым ударом. Тут нужна немалая
сила-Легко, невесомо, как во сне, пролетел Ромашкин расстояние, отделявшее
его от темного силуэта. Что есть силы ударил ножом в голую шею. Другой рукой
мгновенно зажал разинутый для вскрика рот. Повалил бьющегося немца на землю,
навалился на него всем корпусом, не давая кричать. И даже в этот миг уловил
чужой запах табака и потного, давно не мытого тела.
Подоспел Рогатин. Вдвоем они держали часового, пока не затих. Ромашкин
сбегал за сапогами, рывком натянул их на голые ноги -- портянки наматывать
некогда.
При таком варианте действий вторая группа захвата должна была бы уже
снимать флаг. Но у флага никого не было. "Неужели Коноплев и Голощапов
струсили? Не может быть, ребята надежные. Тогда почему их нет? Не видели,
как мы убрали часового?.. Придется снимать флаг самим".
Флаг был поднят на стальном тросике. Перерезать тросик ножом не
удалось. Что делать? Ромашкин потянул его вниз -- идет, но туго. Принялись
тянуть вдвоем, повисая всей своей тяжестью, и флаг медленно стал снижаться.
Он оказался огромным, трепыхаясь на ветру, сопротивлялся. "Какой, черт,
большой, издали казался куда меньше", -- досадовал Ромашкин.
Когда флаг наконец упал и полотнище скрутили, образовался громоздкий
сверток. Рогатин взвалил его на спину, и они побежали вниз к Лузгину.
-- Ну и здорово получилось, товарищ лейтенант, -- зашептал Лузгин.
-- Подожди радоваться, еще не выбрались, -- так же тихо ответил
Ромашкин и, узнав, что Коноплев не вернулся, затревожился: что-то у них
произошло.
-- Все время было тихо, -- ответил Лузгин.
-- Ну, ладно. Оставаться здесь больше нельзя. Забирайте флаг и дуйте
назад. А я с Рогатиным пойду искать Коноплева и Голощапова.
Лузгин попытался возразить:
-- Товарищ лейтенант, вы сегодня и так поработали, может быть, я?..
-- Делайте, что сказано! -- прервал его Василий.
Перед заданием Ромашкин мог выслушать любое возражение, даже сам иногда
вступал в спор. Но в тылу врага никаких рассуждений он не терпел.
Разведчики уже двинулись в обратный путь, когда на склоне высоты
показалась темная громада. Она приближалась медленно, словно вздыбленный
медведь. Все притаились.
Коноплев нес на спине Голощапова.
-- Что с ним? -- спросил Ромашкин.
-- Ранен, -- выдохнул Коноплев.
-- Вроде бы тихо было, -- сказал Рогатин.
-- Потому и тихо было, -- непонятно ответил Коноплев.
-- Ладно, дома разберемся, -- сказал Ромашкин.
Он вновь двинулся первым, стараясь найти свои следы и вернуться по ним.
Но в темноте это оказалось невозможным. Миновав знакомы кусы, Василий
прислушался: где-то здесь звучали немецкие голоса, когда группа пробиралась
на высоту. Не заговорят ли снова? Нет, вокруг было тихо.
Продолжая ползти, он увидел свежевырытую землю, а за ней окоп.
Предостерегающе поднял руку.
Обжитый окоп был пуст. Но за первым же его изгибом могли оказаться
немцы. Обошли опасное место стороной и, казалось, достигли нейтральной зоны.
Разведчики уже готовы были вздохнуть с облегчением, как вдруг позади
раздались тревожные крики. Немцы кричали в глубине своей обороны, наверное,
на высоте, где остался шест без флага. Одна за другой взмыли в небо ракеты,
осветив все вокруг.
"Хватились! -- понял Ромашкин. -- Ну, сейчас начнется! Эх, не успели
отползти подальше, нельзя вызвать огонь артиллерии -- свои снаряды побьют!"
Поднялась беспорядочная, еще не прицельная стрельба. Разведчики лежали
в воронках, прижимаясь к земле, вслушивались, озирались.
"Неужели не выскочим? -- подумал Василий. -- Все сделали, только уйти
осталось".
Ракеты вспыхивали и гасли. Свет сменялся мраком, мрак светом, будто
кто-то баловался рубильником -- то включал, то выключал его.
При вспышке очередной ракеты Ромашкин разглядел еще один немецкий опок.
Он находился метров на пятьдесят впереди и левее. Лишь за ним, оказывается,
начиналась нейтральная зона. Немцы из окопа не видели разведчиков, все их
внимание было устремлено в сторону наших позиций. А разведчики лежали
позади.
Окоп был недлинным, здесь оборонялось не больше отделения: Ромашкин
насчитал девять торчащих из земли касок.
"Если этих не перебьем, уйти не дадут -- всех порежут огнем с близкого
расстояния". Решение, вполне естественное для таких обстоятельств, пришло
само собой. Василий просунул руку под маскировочный костюм, снял с поясного
ремня две гранаты. Лег на бок и осторожно, при вспышке ракет, показал
гранаты ближним разведчикам. Они пеняли командира, также достали лимонки и
показали тем, кто лежал позади. Убедившись, что группа наготове, Ромашкин
пополз к окопу -- с пятидесяти метров, да еще лежа, гранату не добросить.
Разведчики двинулись за ним.
Но не успели они преодолеть и несколько метров, как один из немцев
оглянулся, Василий отчетливо увидел его белое при свете ракеты лицо. Потом
немец заорал так, что спину Василия закололо, словно иголками. Таиться
дальше было бессмысленно. Ромашкин вскочил, метнул гранату, целясь в
орущего, и тут же лег. Рядом бросали гранаты и падали на землю Рогатин,
Лузгин, Пролеткин. Сейчас брызнут осколки -- некоторые из гранат не долетели
до траншеи.
Никогда прежде три секунды, пока горит запал, не казались Ромашкину
такими бесконечно долгими. Он даже подумал: "Может, гранаты неисправные?
Тогда хана!"
Взрывы заухали один за другим.
Едва переждав их, Василий вскочил, скомандовал: "Вперед!" Оглянулся:
все ли поднялись, несут ли флаг и Голощапова? Перепрыгивая через окоп,
увидел на дне его темные фигуры, то ли убитые, то ли пригнулись от взрывов.
Рванул кольцо гранаты, которая все еще была в руке, и на всякий случай
швырнул ее туда. Затем выхватил ракетницу. Ракета круто взмыла в черное небо
и брызнула красными огнями.
Василий рассчитывал: пока долетят сюда наши снаряды, его разведгруппа
успеет отбежать на безопасное расстояние. Но артиллеристы, видимо, стояли с
натянутыми уже спусковыми шнурами. Ракета еще не погасла, как вдали бухнули
орудия, и первые снаряды, едва не задев убегающих, разорвались неподалеку.
Разведчики попадали. Снаряды на излете неслись так низко, что не было сил
подняться. Позиции немцев зацвели частыми огненными цветами и тотчас
скрылись за густой завесой вздыбленной земли и дыма.
Выбиваясь из сил, разведчики ползли к своим траншеям. Голощапова тащили
по очереди -- одна пара передавала его другой. Немецкие пулеметы продолжали
бить по нейтральной зоне длинными злыми очередями. Трассирующие пули
сверкали и щелкали тут и там. Однако Василий понял: никто из немцев толком
не знает, куда стрелять.
Заговорила и немецкая артиллерия. На середине нейтральной зоны, в узкой
ложбинке, Василий остановил группу передохнуть. Сейчас тут было безопаснее,
чем в своих траншеях. Артиллерийский обстрел разгорелся, как при хорошем
наступлении. Ромашкин нашел в темноте Коноплева, напарника Голощапова,
спросил:
-- Что у вас произошло?
Коноплев стал рассказывать:
-- Когда вы кинулись на часового, мы видели. Хотели уже к флагу
податься. А тут, глядим, смена идет. Их двое, наверное разводящий и
караульный. Ну, думаю, сейчас застукают вас, поднимут хай! Поравнялись они с
нами -- мы прыгнули на них. Втихую думали обтяпать. Я своего по башке
прикладом, а Голощапов своего ножом хотел...
Неожиданно Голощапов, не подававший до того признаков жизни,
шевельнулся и сказал слабым, но ядовитым голосом:
-- Хотел, хотел, да хотелка сдала.
Ромашкин обрадовался:
-- Жив?
-- Да живой, что мен сделается!
Сначала засмеялся один разведчик. Потом этот не очень уместный смех
нерешительно как-то поддержали другие. А через минуту, уже не таясь, смехом
разразилась вся группа. Василий тоже смеялся. Так сходило нервное
напряжение, наступала разрядка.
-- Угомонитесь, ребята! -- попросил Ромашкин. -- Дайте человеку
высказаться до конца.
Смех прекратился не сразу, кое-кто украдкой еще всхлипывал.
-- Давай, Голощапов, рассказывай, -- обратился Василий к раненому.
-- Че тут рассказывать! Не успел я ножом его пырнуть, вижу: он рот
разевает и сей минут заголосит. С переполоху я нож бросил и вцепился ему в
глотку. Давлю что есть силы, а он, подлюка, руками и ногами от меня
отбивается, ну просто скребет по всей морде. Повалились мы на землю, и тут
ему под руку ножик мой пришелся. Первый раз он глубоко мне засадил -- сила в
нем еще была. Почуял я, как железо холодное промеж ребер прошло. А сам все
держу фрица за горло, не выпускаю. Что было дальше, уже не помню, сомлел.
Досказывал Коноплев:
-- Задавил он гитлеровца насмерть. Аж пальцы заклинило, еле отодрал я
их от фашистской шеи.
-- В общем, срамота получилась: фриц моим же ножом чуть не заколол
меня, - горько вздохнул Голощапов.
-- Ты молодец, -- похвалил Василий, -- если бы твой фриц хоть пикнул,
нам не уйти бы.
Голощапов, верный своей привычке, засопел, видно, искал, кого бы
ругнуть, но поскольку разговор шел о нем самом, ограничился самокритикой:
-- Какой там молодец? Я сам чуть не завыл, когда он меня ножом
полосовал.
-- Перевязал его как следует? -- спросил Ромашкин Коноплева.
-- Главную рану, которая в боку, перетянул, а на другие бинтов не
хватило, -- ответил Коноплев.
-- Почему не сказал? Пошли, ребята! Поторапливаться надо, как бы
Голощапов кровью не истек.
-- Она не текст, кровь-то. Сухой я, будто концентрат, -- невесело
пошутил Голощапов...
В траншее разведчиков встретили тревожно.
-- Ну, как? Все живы?
-- Раненых не оставили?
-- Флаг приволокли?..
Растроганный Гарбуз обнял Ромашкина. Командир полка стоял рядом с
комиссаром: ждал своей очереди.
Когда первая волна радости улеглась, комиссар сказал командиру:
-- Ну, Кирилл Алексеевич, теперь нужно ребятам пир устроить. Этим я сам
займусь. -- И, повернувшись к разведчикам, добавил: -- Я с вами, чертяки,
тоже суеверным стал -- не разрешил ничего для встречи готовить. Идите
отдыхайте, а потом будем вас чевствовать. И еще одна задумка у меня есть, но
это уже на потом, когда отдохнете...
"Чествование" проходило уже на следующий день, в овраге, около кухни, в
которой готовили пишу для штаба. Разведчиков посадили за настоящие столы,
поставили перед ними давно не виданные ими белые тарелки, накормили борщом с
копченой колбасой, гречневой кашей, политой мясным соусом. На столе стояли
миски с головками очищенного лука и даже раздобытыми где-то солеными
огурцами. В? апреле огурцы, хоть и мятые и пустые в середке, -- невидаль.
Водкой угощали без стограммовой нормы: кто сколько захочет. Но ребята пили
сдержанно -- стеснялись начальства.
Все в тот день выглядело празднично. Апрельский снегогон катил вовсю.
От теплой земли поднимался пар, в низинах все шире разливались лужи. По небу
плыли пухленькие и белые, как подушки, облака. Из ближнего леса тянуло
горьковатым запахом березовых почек, готовых лопнуть с минуты на минуту.
Ромашкин чувствовал обновление не только в природе, что-то сегодня
менялось и в людях.
После угощения комиссар поднялся, сказал:
-- Товарищи разведчики, еще раз спасибо вам. А сейчас пойдемте по
батальонам, покажу вас всему полку. Пока что, товарищ Ромашкин, вами
выполнена только первая, правда, самая трудная, половина задания. Впереди -
уйма работы.
Василий не сразу понял, о какой работе говорил комиссар. А тот принялся
водить разведчиков по ротам и батареям.
Траншеи заливала весенняя талая вода, ноги вязли в грязи до обреза
голенищ. А комиссар все водил и водил их. И в каждом подразделении
рассказывал:
-- Вот, товарищи, это наши герои! Они сорвали фашистское знамя, которое
вы видели вон на той высоте. Скоро мы, наверное, доберемся до самого
Гитлера. Готовьтесь, товарищи, к наступлению. Если уж знамя свое фашисты
укараулить не смогли, значит, погоним мы их в шею. Но для этого нужно...
Тут комиссар переходил к конкретным полковыми делам. И в зависимости от
того, с кем говорил -- артиллеристами, стрелками, саперами или связистами -
разъяснял, что кому следует делать.
Разведчики так устали от этих импровизированных митингов, что начали
роптать:
-- Лучше, товарищ комиссар, еще раз к немцам за флагом сходить, чем с
вами по траншеям мотаться. Гарбуз наконец сжалился и отпустил разведчиков.
Прежде чем идти в свою землянку, Ромашкин остановился на бугорке,
посмотрел на высоту, где недавно развевался фашистский флаг. Теперь там не
было и шеста. Широкая панорама холмов и голых перелесков раскинулась во все
стороны от Василия. И всюду мокрая земля была перепахана минами и снарядами,
опоясана колючей проволокой, повсюду зарылись в нее люди. Кажется, впервые
Ромашкин ощутил, какая махина -- полк!
В своей землянке он встретил медиков и с порога еще услыхал
раздраженный голос Голощапова:
-- Слетелись, понимаешь, как воронье! Не поеду я никуда, и точка!
Пропади он пропадом, ваш госпиталь, из-за него и полк и товарищей потеряешь!
Не поеду!
Ромашкина вызвал майор Караваев.
Он сидел в одиночестве над развернутой картой, и Ромашкин увидел на ней
зеленые массивы леса, ниточки дорог, голубые ленты речушек. А поверх всего
этого в карту впились синие и красные скобы, упирались одна в другую такой
же расцветки стрелы.
"Вон там между ними я и ползаю по ночам уже четвертый месяц", --
подумал Василий, глядя на карту.
Майор не очень приветливо кивнул ему и начал разговор, сразу
настороживший разведчика:
-- Я, Ромашкин, тебя не ругаю и не упрекаю, пойми правильно. Противника
знаем, воюем не вслепую. Но бывают обстоятельства, когда знать надо больше.
Василий согласно наклонил голову, а про себя решил: "Такое начало
неспроста. Будет, наверно, лихое заданьице".
-- Суди сам, -- продолжал Караваев, -- многое ли можно вызнать от фрица
из первой траншеи? Он назовет номер своего полка, скажет, кто полком
командует, когда сам прибыл сюда. А перспективы? Что немцы собираются
делать? Где и какие у них резервы? Этого "язык" из первой траншеи не знает.
Нам же сейчас требуются именно такие сведения. Ведь скоро, наверно, опять
начнем наступать... В общем, нужен "язык" из глубины, -- офицер или, на
худой конец, штабной писарь. Кто имеет дело с бумагами да телефонами, всегда
знает больше. -- Караваев ткнул в карту карандашом. -- Вот! здесь, в деревне
Симаки, штаб полка у них. Деревня в шести километрах от переднего края. За
ночь можно сходить туда и вернуться обратно. Если не успеете, оставайтесь
еще на сутки. Замаскируйтесь в лесочке, понаблюдайте, изучите расположение
штаба и в следующую ночь действуйте наверняка. Главное, "язык" должен быть
знающий. Уяснил?
-- Так точно.
-- Тогда действуй. Срок тебе -- три дня.
Ромашкина такое задание даже чуть разочаровало: он ожидал большего. А
что здесь? Обычное дело. Много раз уже выполнял похожие. Даже посложнее дела
бывали. Хотя бы с флагом...
Он отобрал в группу самых надежных ребят. Нашел место, где можно
незаметно пробраться в тыл противника, наметил ориентиры, чтобы в темноте не
сбиться с пути. В общем, все поначалу шло, как десятки раз до этого. Но ни в
первую ночь, ни во вторую, ни в третью пересечь линию фронта не удавалось.
Днем снег подтаивал, а к ночи подмораживало, и на снегу появлялось такое
хрустящее, ломкое крошево, что немцы слышали приближение разведчиков за
несколько сот метров и открывали огонь, не подпускали к своим позициям.
"Что же делать?" -- мучительно размышлял Василий. С утра он ушел из
своего блиндажа, бродил в одиночестве по перелеску и все думал, как же
выполнить задание. Тропинка вывела его к замерзшей речке, уходившей на
вражескую сторону. По льду этой речки разведчики уже пытались однажды
проникнуть в тыл противника, но затея оказалась напрасной. У немцев на льду
была огневая точка. Как в тире, они расстреливали каждого, кто появлялся
между крутыми берегами.
Ромашкин пошел вдоль речки в свой тыл. На некотором удалении от
передовой попробовал перейти ее, но подтаявший лед сразу же треснул, и
Василий провалился по колени в воду. Пришлось вернуться в блиндаж и
развесить над печуркой мокрые портянки.
Вдруг его осенило: раз лед не держит, значит, огневая точка теперь не
действует.
Он сунул босые нога в чьи-то валенки, накинул полушубок, побежал опять
к речке. Вышел на лед раз. другой и дважды побывал в воде.
Ромашкин лег на живот и сполз на лед, отталкиваясь руками. Держит!
Пополз к середине речки, повернул вправо, влево, лед покачивался -- "дышал",
но не проламывался. Что и требовалось доказать!
Переобувшись в блиндаже в свои уже просохшие сапоги, Василий отправился
в первую траншею -- в то место, где она уперлась в речку. Там дежурил
пожилой солдат-пулеметчик.
-- Не замечал, папаша, огневая точка у немцев, та, что на льду,
стреляет ночью?
-- Ночей пять уже молчит.
-- А почему?
-- Да небось фрицы не раз искупались, лед хлипкий стал. Бросили, надо
полагать, эту позицию.
-- А откуда знаешь, что лед ослаб?
-- Видите лунки? Это я камни с обрыва кидал для проверки: могут фрицы
подойти ночью сюда или нет? Ну, и получилось -- не могут.
-- В рост пойдут, лед не выдержит. А ползком можно, я сейчас пробовал.
Что делать будешь, если поползут? Солдат усмехнулся.
-- Вот! -- Он показал на кучку гранат. -- Пусть сунутся, всех потоплю.
А кто не утонет, из пулемета порежу. По льду не убегут, сами говорите: можно
только ползком.
Солдат был прав. Ромашкин не сомневался, что и нашим разведчикам
уготована такая же судьба, если их обнаружат на льду. Наверняка ведь немцы
расставили наблюдателей по берегам.
И все-таки надо идти здесь -- это единственный сейчас путь. "Попробуем
использовать случай, -- решил Василий, -- немцы думают, что по льду ходить
невозможно, а мы пойдем".
Каждому из разведчиков, отправляющихся с ним на это задание, приказал
получить у старшины по два маскировочных костюма: белый -- ползти по льду и
пятнистый -- под цвет оттаявшей местности. Прихватили запасные костюмы и для
пленных: их ведь тоже придется маскировать.
В сумерки вышли к речке. В группе было семь человек. "Зубров" только
двое: Рогатин, как всегда молчаливый, и Саша Пролеткин, на этот раз тоже не
очень разговорчивый -- сказались и на нем неудачи прошлых трех ночей.
На берегу, как водится перед каждым трудным делом, посидели, покурили.
Еще раз опробовали лед. К вечеру он стал вроде бы прочнее.
-- Товарищ лейтенант, не следовало нам Рогатина брать на это задание, -
привычно начал Пролеткин.
-- Почему?
-- Он как тумба железная, лед сразу проломит.
Рогатин принял предложенную игру, огрызнулся:
-- Ты, Пролеткин, все равно не потонешь: навоз всегда сверху плавает.
-- Кончайте треп! -- строго сказал Ромашкин. -- Двигаться будем метрах
в пяти друг от друга, ближе нельзя: провалимся. А для определения впотьмах
заданных интервалов и чтобы чувствовать соседа -- вот шпагат с узлами через
пять метров. Каждый должен держаться за узелок и подергиванием сигналить
соседу -- ползти тому быстрее или остановиться...
Тронулись. Между высокими берегами было куда темнее, чем наверху.
Ромашкин думал: "Это в нашу пользу. Надо только смотреть в оба -- фашисты не
дураки: могли где-то продолбить лед, где-то поставить мины, могли натянуть
сигнальные шнуры или просто набросать консервных банок, чтобы звенели".
Впереди на льду показалось какое-то темное сооружение. Конечно, это та
огневая точка.
Василий остановился метрах в двадцати от дзота. Вслушался: не заговорит
ли там кто, не стукнет ли что-нибудь внутри? Не слышно. Только наверху
перекликались пулеметы, изредка прочесывали нейтральную зону.
Вынул гранату и стал подкрадываться к дзоту. Правее полз Рогатин.
Заметили издали: дверь открыта. Это уже говорило о том, что дзот пуст: о
тепле никто не заботится.
Подползли с двух сторон одновременно. Заглянули внутрь. На полу
затоптанная солома, окурки, гильзы, словом, пусто. Можно двигаться дальше.
Поглядев вверх, Василий вспомнил слова пулеметчика: "Пусть сунутся,
всех потоплю". И немецкий часовой потопит, если обнаружит. Правда, капитан
Люленков договорился с минометной батареей, она сейчас наготове и в
критический момент поддержит огоньком. Но огонь откроют не раньше, чем
услышат шум боя на реке и увидят красную ракету. Мины прилетят через
несколько минут. Тяжелыми будут эти минуты!
Когда вся группа отползла от брошенного немцами дзота метров на двести,
Василий махнул рукой Рогатину, чтобы тот выбирался на берег в кусты. За ним
повернул Пролеткин и остальные пятеро. Василий ждал, пока выйдет на берег
последний. "Все-таки прошли! До деревни, где стоит немецкий штаб, осталось
километра четыре, а там выбирай "языка". Хорошо бы взять офицера".
Ромашкин на миг забыл осторожность, оперся локтем, и тут же хрустнуло,
лед проломился. Холоднющая вода обожгла тело. Василий ухватился за край
пролома. Лед опять треснул, и он окунулся с головой. Вынырнул, бросился на
лед, и вновь лед сломался. Намокшая одежда тянула Василия на дно. Едва
удалось ему схватиться за ремень, брошенный с берега Рогатиным. Кое-как
выкарабкался.
Кто-то скинул с себя нательную рубаху, другой -- гимнастерку, третий -
портянки. Василий переоделся в сухое, но никак не мог согреться. Его колотил
озноб.
-- Спиртику бы вам, -- сказал Рогатин.
-- Где же его взять? -- отозвался Пролеткин. -- Давай, хлопцы, погреем
лейтенанта, без спиртика.
Все подняли куртки масккостюмов, расстегнули телогрейки -- раскрылились
и облепили Ромашкина теплыми телами. Неунывающий Пролеткин поздравил:
-- С легким паром, товарищ лейтенант.
Василию стыдно было перед разведчиками. "Так хорошо все началось! И вот
на тебе -- сам как мокрая курица, автомат -- на дне речки". Василия охватила
злость.
-- Пустите, ребята! -- Он высвободился из их объятий. -- Не греть же
меня так всю ночь! Идти надо.
Надел два запасных маскировочных костюма. Подпоясался сигнальным
шпагатом.
-- Двигаем!..
Деревня Симаки чернела в низине, вытянувшись длинной улицей вдоль
дороги. Разведчики зашли со стороны огородов. Подкрались к сарайчику, от
него -- к плетню.
Василий посмотрел поверх плетня, стараясь разобраться в обстановке. Нет
ли поблизости часовых? Спят ли в соседних домах? Если ребята набросятся
здесь на проходящего гитлеровца, с какой стороны может подоспеть помощь?
В ближнем доме света в окнах не было. Но Василий на всякий случай
приказал двум разведчикам подпереть дверь бревнышком, лежавшим у завалинки.
На другой стороне улицы стояла хатенка под соломенной крышей. Едва ли там
поселились немцы: хатенка уж больно убога.
Место для засады как будто подходящее. Только бы появился на улице
"чин" покрупнее. Решили ждать. Брать фрица из дома опасно -- такое дело без
шума проходит редко. А шуметь ни в коем случае нельзя: по речке отход
возможен только без преследования, спокойно.
-- Если появится один, берем его я и Рогатин, -- зашептал Ромашкин
разведчикам. -- Если группа -- пропустим.
И стал примеряться, как прыгнуть через ограду. Но едва он дотронулся до
плетня, тот затрещал так, что все испуганно присели. Как же тут внезапно
нападать? Затрещит чертов плетень.
Ромашкин встал на четвереньки.
-- Ты, Рогатин, с моей спины перемахнешь через ограду, а я уж вслед за
тобой.
-- Может, мне первым, товарищ лейтенант? -- предложил Саша Пролеткин. -
Если этот громила залезет вам на спину, из вас блин получится. А я легкий.
Высота вблизи выглядела огромной. У подошвы ее росли одинокие кусты и
виднелись черные промоины от многочисленных ручьев.
Выбрав одну из промоин, Ромашкин приподнялся, жестом приказал группе
Лузгина остаться здесь, а сам с Рогатиным пополз дальше. В промоине было
темно. Ползли по твердому, очистившемуся от снега руслу. Вот и часовой: в
шинели и каске, с автоматом на груди, он неторопливо прохаживался по тропке,
пролегавшей значительно ниже флага, и был в полной безопасности от пуль,
прилетавших с нашей стороны. Тропка хорошо видна даже в темноте -- ее
натоптали за день. Она одним своим концом почти упиралась в промоину, а на
другом ее конце, откуда должны подползти Коноплев с Голощаповым, кустов не
видать и промоин, наверное, нет.
"У меня подступ удобнее, -- определил Василий, -- часового придется
снимать мне".
Отдал автомат Рогатину. Переложил пистолет за пазуху, в рукопашной
некогда искать кобуру под маскировочной одеждой. Вынул нож и спрятал лезвие
в рукав, чтобы не выдал его блеск.
Приготовясь таким образом к схватке, Василий пополз к часовому один.
Если тот шел навстречу ему, он лежал неподвижно, а когда часовой поворачивал
назад, Ромашкин возобновлял движение вперед. В то же время Василий
осматривался вокруг, стараясь определить, где находится караул.
Сколько стоит на посту часовой -- час, два? Хорошо бы снять его сразу
после заступления на пост. Тогда больше времени и шансов на благополучное
возвращение. А то кинешься на часового, и тут смена пожалует...
До тропинки осталось шагов пять. Как их преодолеть?
Ползти ближе нельзя: часовой увидит. Подбежать, когда он пойдет назад?
Выдадут сапоги: немец услышит топот и успеет обернуться.
Василий посмотрел на сапога: "Обмотать их чем-нибудь? Но чем? Перчатки
не налезут. А не проще ли снять? Босой пролечу -- ахнуть не успеет!" Лежа
стал разуваться. Портянки тоже пришлось сбросить. Холодная земля колко
защипала нога. Он поджал пальцы.
Приближался момент броска. Василий крепче сжал рукоятку ножа. Знал:
врага не =D4ак-то просто свалить одним ножевым ударом. Тут нужна немалая
сила-Легко, невесомо, как во сне, пролетел Ромашкин расстояние, отделявшее
его от темного силуэта. Что есть силы ударил ножом в голую шею. Другой рукой
мгновенно зажал разинутый для вскрика рот. Повалил бьющегося немца на землю,
навалился на него всем корпусом, не давая кричать. И даже в этот миг уловил
чужой запах табака и потного, давно не мытого тела.
Подоспел Рогатин. Вдвоем они держали часового, пока не затих. Ромашкин
сбегал за сапогами, рывком натянул их на голые ноги -- портянки наматывать
некогда.
При таком варианте действий вторая группа захвата должна была бы уже
снимать флаг. Но у флага никого не было. "Неужели Коноплев и Голощапов
струсили? Не может быть, ребята надежные. Тогда почему их нет? Не видели,
как мы убрали часового?.. Придется снимать флаг самим".
Флаг был поднят на стальном тросике. Перерезать тросик ножом не
удалось. Что делать? Ромашкин потянул его вниз -- идет, но туго. Принялись
тянуть вдвоем, повисая всей своей тяжестью, и флаг медленно стал снижаться.
Он оказался огромным, трепыхаясь на ветру, сопротивлялся. "Какой, черт,
большой, издали казался куда меньше", -- досадовал Ромашкин.
Когда флаг наконец упал и полотнище скрутили, образовался громоздкий
сверток. Рогатин взвалил его на спину, и они побежали вниз к Лузгину.
-- Ну и здорово получилось, товарищ лейтенант, -- зашептал Лузгин.
-- Подожди радоваться, еще не выбрались, -- так же тихо ответил
Ромашкин и, узнав, что Коноплев не вернулся, затревожился: что-то у них
произошло.
-- Все время было тихо, -- ответил Лузгин.
-- Ну, ладно. Оставаться здесь больше нельзя. Забирайте флаг и дуйте
назад. А я с Рогатиным пойду искать Коноплева и Голощапова.
Лузгин попытался возразить:
-- Товарищ лейтенант, вы сегодня и так поработали, может быть, я?..
-- Делайте, что сказано! -- прервал его Василий.
Перед заданием Ромашкин мог выслушать любое возражение, даже сам иногда
вступал в спор. Но в тылу врага никаких рассуждений он не терпел.
Разведчики уже двинулись в обратный путь, когда на склоне высоты
показалась темная громада. Она приближалась медленно, словно вздыбленный
медведь. Все притаились.
Коноплев нес на спине Голощапова.
-- Что с ним? -- спросил Ромашкин.
-- Ранен, -- выдохнул Коноплев.
-- Вроде бы тихо было, -- сказал Рогатин.
-- Потому и тихо было, -- непонятно ответил Коноплев.
-- Ладно, дома разберемся, -- сказал Ромашкин.
Он вновь двинулся первым, стараясь найти свои следы и вернуться по ним.
Но в темноте это оказалось невозможным. Миновав знакомы кусы, Василий
прислушался: где-то здесь звучали немецкие голоса, когда группа пробиралась
на высоту. Не заговорят ли снова? Нет, вокруг было тихо.
Продолжая ползти, он увидел свежевырытую землю, а за ней окоп.
Предостерегающе поднял руку.
Обжитый окоп был пуст. Но за первым же его изгибом могли оказаться
немцы. Обошли опасное место стороной и, казалось, достигли нейтральной зоны.
Разведчики уже готовы были вздохнуть с облегчением, как вдруг позади
раздались тревожные крики. Немцы кричали в глубине своей обороны, наверное,
на высоте, где остался шест без флага. Одна за другой взмыли в небо ракеты,
осветив все вокруг.
"Хватились! -- понял Ромашкин. -- Ну, сейчас начнется! Эх, не успели
отползти подальше, нельзя вызвать огонь артиллерии -- свои снаряды побьют!"
Поднялась беспорядочная, еще не прицельная стрельба. Разведчики лежали
в воронках, прижимаясь к земле, вслушивались, озирались.
"Неужели не выскочим? -- подумал Василий. -- Все сделали, только уйти
осталось".
Ракеты вспыхивали и гасли. Свет сменялся мраком, мрак светом, будто
кто-то баловался рубильником -- то включал, то выключал его.
При вспышке очередной ракеты Ромашкин разглядел еще один немецкий опок.
Он находился метров на пятьдесят впереди и левее. Лишь за ним, оказывается,
начиналась нейтральная зона. Немцы из окопа не видели разведчиков, все их
внимание было устремлено в сторону наших позиций. А разведчики лежали
позади.
Окоп был недлинным, здесь оборонялось не больше отделения: Ромашкин
насчитал девять торчащих из земли касок.
"Если этих не перебьем, уйти не дадут -- всех порежут огнем с близкого
расстояния". Решение, вполне естественное для таких обстоятельств, пришло
само собой. Василий просунул руку под маскировочный костюм, снял с поясного
ремня две гранаты. Лег на бок и осторожно, при вспышке ракет, показал
гранаты ближним разведчикам. Они пеняли командира, также достали лимонки и
показали тем, кто лежал позади. Убедившись, что группа наготове, Ромашкин
пополз к окопу -- с пятидесяти метров, да еще лежа, гранату не добросить.
Разведчики двинулись за ним.
Но не успели они преодолеть и несколько метров, как один из немцев
оглянулся, Василий отчетливо увидел его белое при свете ракеты лицо. Потом
немец заорал так, что спину Василия закололо, словно иголками. Таиться
дальше было бессмысленно. Ромашкин вскочил, метнул гранату, целясь в
орущего, и тут же лег. Рядом бросали гранаты и падали на землю Рогатин,
Лузгин, Пролеткин. Сейчас брызнут осколки -- некоторые из гранат не долетели
до траншеи.
Никогда прежде три секунды, пока горит запал, не казались Ромашкину
такими бесконечно долгими. Он даже подумал: "Может, гранаты неисправные?
Тогда хана!"
Взрывы заухали один за другим.
Едва переждав их, Василий вскочил, скомандовал: "Вперед!" Оглянулся:
все ли поднялись, несут ли флаг и Голощапова? Перепрыгивая через окоп,
увидел на дне его темные фигуры, то ли убитые, то ли пригнулись от взрывов.
Рванул кольцо гранаты, которая все еще была в руке, и на всякий случай
швырнул ее туда. Затем выхватил ракетницу. Ракета круто взмыла в черное небо
и брызнула красными огнями.
Василий рассчитывал: пока долетят сюда наши снаряды, его разведгруппа
успеет отбежать на безопасное расстояние. Но артиллеристы, видимо, стояли с
натянутыми уже спусковыми шнурами. Ракета еще не погасла, как вдали бухнули
орудия, и первые снаряды, едва не задев убегающих, разорвались неподалеку.
Разведчики попадали. Снаряды на излете неслись так низко, что не было сил
подняться. Позиции немцев зацвели частыми огненными цветами и тотчас
скрылись за густой завесой вздыбленной земли и дыма.
Выбиваясь из сил, разведчики ползли к своим траншеям. Голощапова тащили
по очереди -- одна пара передавала его другой. Немецкие пулеметы продолжали
бить по нейтральной зоне длинными злыми очередями. Трассирующие пули
сверкали и щелкали тут и там. Однако Василий понял: никто из немцев толком
не знает, куда стрелять.
Заговорила и немецкая артиллерия. На середине нейтральной зоны, в узкой
ложбинке, Василий остановил группу передохнуть. Сейчас тут было безопаснее,
чем в своих траншеях. Артиллерийский обстрел разгорелся, как при хорошем
наступлении. Ромашкин нашел в темноте Коноплева, напарника Голощапова,
спросил:
-- Что у вас произошло?
Коноплев стал рассказывать:
-- Когда вы кинулись на часового, мы видели. Хотели уже к флагу
податься. А тут, глядим, смена идет. Их двое, наверное разводящий и
караульный. Ну, думаю, сейчас застукают вас, поднимут хай! Поравнялись они с
нами -- мы прыгнули на них. Втихую думали обтяпать. Я своего по башке
прикладом, а Голощапов своего ножом хотел...
Неожиданно Голощапов, не подававший до того признаков жизни,
шевельнулся и сказал слабым, но ядовитым голосом:
-- Хотел, хотел, да хотелка сдала.
Ромашкин обрадовался:
-- Жив?
-- Да живой, что мен сделается!
Сначала засмеялся один разведчик. Потом этот не очень уместный смех
нерешительно как-то поддержали другие. А через минуту, уже не таясь, смехом
разразилась вся группа. Василий тоже смеялся. Так сходило нервное
напряжение, наступала разрядка.
-- Угомонитесь, ребята! -- попросил Ромашкин. -- Дайте человеку
высказаться до конца.
Смех прекратился не сразу, кое-кто украдкой еще всхлипывал.
-- Давай, Голощапов, рассказывай, -- обратился Василий к раненому.
-- Че тут рассказывать! Не успел я ножом его пырнуть, вижу: он рот
разевает и сей минут заголосит. С переполоху я нож бросил и вцепился ему в
глотку. Давлю что есть силы, а он, подлюка, руками и ногами от меня
отбивается, ну просто скребет по всей морде. Повалились мы на землю, и тут
ему под руку ножик мой пришелся. Первый раз он глубоко мне засадил -- сила в
нем еще была. Почуял я, как железо холодное промеж ребер прошло. А сам все
держу фрица за горло, не выпускаю. Что было дальше, уже не помню, сомлел.
Досказывал Коноплев:
-- Задавил он гитлеровца насмерть. Аж пальцы заклинило, еле отодрал я
их от фашистской шеи.
-- В общем, срамота получилась: фриц моим же ножом чуть не заколол
меня, - горько вздохнул Голощапов.
-- Ты молодец, -- похвалил Василий, -- если бы твой фриц хоть пикнул,
нам не уйти бы.
Голощапов, верный своей привычке, засопел, видно, искал, кого бы
ругнуть, но поскольку разговор шел о нем самом, ограничился самокритикой:
-- Какой там молодец? Я сам чуть не завыл, когда он меня ножом
полосовал.
-- Перевязал его как следует? -- спросил Ромашкин Коноплева.
-- Главную рану, которая в боку, перетянул, а на другие бинтов не
хватило, -- ответил Коноплев.
-- Почему не сказал? Пошли, ребята! Поторапливаться надо, как бы
Голощапов кровью не истек.
-- Она не текст, кровь-то. Сухой я, будто концентрат, -- невесело
пошутил Голощапов...
В траншее разведчиков встретили тревожно.
-- Ну, как? Все живы?
-- Раненых не оставили?
-- Флаг приволокли?..
Растроганный Гарбуз обнял Ромашкина. Командир полка стоял рядом с
комиссаром: ждал своей очереди.
Когда первая волна радости улеглась, комиссар сказал командиру:
-- Ну, Кирилл Алексеевич, теперь нужно ребятам пир устроить. Этим я сам
займусь. -- И, повернувшись к разведчикам, добавил: -- Я с вами, чертяки,
тоже суеверным стал -- не разрешил ничего для встречи готовить. Идите
отдыхайте, а потом будем вас чевствовать. И еще одна задумка у меня есть, но
это уже на потом, когда отдохнете...
"Чествование" проходило уже на следующий день, в овраге, около кухни, в
которой готовили пишу для штаба. Разведчиков посадили за настоящие столы,
поставили перед ними давно не виданные ими белые тарелки, накормили борщом с
копченой колбасой, гречневой кашей, политой мясным соусом. На столе стояли
миски с головками очищенного лука и даже раздобытыми где-то солеными
огурцами. В? апреле огурцы, хоть и мятые и пустые в середке, -- невидаль.
Водкой угощали без стограммовой нормы: кто сколько захочет. Но ребята пили
сдержанно -- стеснялись начальства.
Все в тот день выглядело празднично. Апрельский снегогон катил вовсю.
От теплой земли поднимался пар, в низинах все шире разливались лужи. По небу
плыли пухленькие и белые, как подушки, облака. Из ближнего леса тянуло
горьковатым запахом березовых почек, готовых лопнуть с минуты на минуту.
Ромашкин чувствовал обновление не только в природе, что-то сегодня
менялось и в людях.
После угощения комиссар поднялся, сказал:
-- Товарищи разведчики, еще раз спасибо вам. А сейчас пойдемте по
батальонам, покажу вас всему полку. Пока что, товарищ Ромашкин, вами
выполнена только первая, правда, самая трудная, половина задания. Впереди -
уйма работы.
Василий не сразу понял, о какой работе говорил комиссар. А тот принялся
водить разведчиков по ротам и батареям.
Траншеи заливала весенняя талая вода, ноги вязли в грязи до обреза
голенищ. А комиссар все водил и водил их. И в каждом подразделении
рассказывал:
-- Вот, товарищи, это наши герои! Они сорвали фашистское знамя, которое
вы видели вон на той высоте. Скоро мы, наверное, доберемся до самого
Гитлера. Готовьтесь, товарищи, к наступлению. Если уж знамя свое фашисты
укараулить не смогли, значит, погоним мы их в шею. Но для этого нужно...
Тут комиссар переходил к конкретным полковыми делам. И в зависимости от
того, с кем говорил -- артиллеристами, стрелками, саперами или связистами -
разъяснял, что кому следует делать.
Разведчики так устали от этих импровизированных митингов, что начали
роптать:
-- Лучше, товарищ комиссар, еще раз к немцам за флагом сходить, чем с
вами по траншеям мотаться. Гарбуз наконец сжалился и отпустил разведчиков.
Прежде чем идти в свою землянку, Ромашкин остановился на бугорке,
посмотрел на высоту, где недавно развевался фашистский флаг. Теперь там не
было и шеста. Широкая панорама холмов и голых перелесков раскинулась во все
стороны от Василия. И всюду мокрая земля была перепахана минами и снарядами,
опоясана колючей проволокой, повсюду зарылись в нее люди. Кажется, впервые
Ромашкин ощутил, какая махина -- полк!
В своей землянке он встретил медиков и с порога еще услыхал
раздраженный голос Голощапова:
-- Слетелись, понимаешь, как воронье! Не поеду я никуда, и точка!
Пропади он пропадом, ваш госпиталь, из-за него и полк и товарищей потеряешь!
Не поеду!
Ромашкина вызвал майор Караваев.
Он сидел в одиночестве над развернутой картой, и Ромашкин увидел на ней
зеленые массивы леса, ниточки дорог, голубые ленты речушек. А поверх всего
этого в карту впились синие и красные скобы, упирались одна в другую такой
же расцветки стрелы.
"Вон там между ними я и ползаю по ночам уже четвертый месяц", --
подумал Василий, глядя на карту.
Майор не очень приветливо кивнул ему и начал разговор, сразу
настороживший разведчика:
-- Я, Ромашкин, тебя не ругаю и не упрекаю, пойми правильно. Противника
знаем, воюем не вслепую. Но бывают обстоятельства, когда знать надо больше.
Василий согласно наклонил голову, а про себя решил: "Такое начало
неспроста. Будет, наверно, лихое заданьице".
-- Суди сам, -- продолжал Караваев, -- многое ли можно вызнать от фрица
из первой траншеи? Он назовет номер своего полка, скажет, кто полком
командует, когда сам прибыл сюда. А перспективы? Что немцы собираются
делать? Где и какие у них резервы? Этого "язык" из первой траншеи не знает.
Нам же сейчас требуются именно такие сведения. Ведь скоро, наверно, опять
начнем наступать... В общем, нужен "язык" из глубины, -- офицер или, на
худой конец, штабной писарь. Кто имеет дело с бумагами да телефонами, всегда
знает больше. -- Караваев ткнул в карту карандашом. -- Вот! здесь, в деревне
Симаки, штаб полка у них. Деревня в шести километрах от переднего края. За
ночь можно сходить туда и вернуться обратно. Если не успеете, оставайтесь
еще на сутки. Замаскируйтесь в лесочке, понаблюдайте, изучите расположение
штаба и в следующую ночь действуйте наверняка. Главное, "язык" должен быть
знающий. Уяснил?
-- Так точно.
-- Тогда действуй. Срок тебе -- три дня.
Ромашкина такое задание даже чуть разочаровало: он ожидал большего. А
что здесь? Обычное дело. Много раз уже выполнял похожие. Даже посложнее дела
бывали. Хотя бы с флагом...
Он отобрал в группу самых надежных ребят. Нашел место, где можно
незаметно пробраться в тыл противника, наметил ориентиры, чтобы в темноте не
сбиться с пути. В общем, все поначалу шло, как десятки раз до этого. Но ни в
первую ночь, ни во вторую, ни в третью пересечь линию фронта не удавалось.
Днем снег подтаивал, а к ночи подмораживало, и на снегу появлялось такое
хрустящее, ломкое крошево, что немцы слышали приближение разведчиков за
несколько сот метров и открывали огонь, не подпускали к своим позициям.
"Что же делать?" -- мучительно размышлял Василий. С утра он ушел из
своего блиндажа, бродил в одиночестве по перелеску и все думал, как же
выполнить задание. Тропинка вывела его к замерзшей речке, уходившей на
вражескую сторону. По льду этой речки разведчики уже пытались однажды
проникнуть в тыл противника, но затея оказалась напрасной. У немцев на льду
была огневая точка. Как в тире, они расстреливали каждого, кто появлялся
между крутыми берегами.
Ромашкин пошел вдоль речки в свой тыл. На некотором удалении от
передовой попробовал перейти ее, но подтаявший лед сразу же треснул, и
Василий провалился по колени в воду. Пришлось вернуться в блиндаж и
развесить над печуркой мокрые портянки.
Вдруг его осенило: раз лед не держит, значит, огневая точка теперь не
действует.
Он сунул босые нога в чьи-то валенки, накинул полушубок, побежал опять
к речке. Вышел на лед раз. другой и дважды побывал в воде.
Ромашкин лег на живот и сполз на лед, отталкиваясь руками. Держит!
Пополз к середине речки, повернул вправо, влево, лед покачивался -- "дышал",
но не проламывался. Что и требовалось доказать!
Переобувшись в блиндаже в свои уже просохшие сапоги, Василий отправился
в первую траншею -- в то место, где она уперлась в речку. Там дежурил
пожилой солдат-пулеметчик.
-- Не замечал, папаша, огневая точка у немцев, та, что на льду,
стреляет ночью?
-- Ночей пять уже молчит.
-- А почему?
-- Да небось фрицы не раз искупались, лед хлипкий стал. Бросили, надо
полагать, эту позицию.
-- А откуда знаешь, что лед ослаб?
-- Видите лунки? Это я камни с обрыва кидал для проверки: могут фрицы
подойти ночью сюда или нет? Ну, и получилось -- не могут.
-- В рост пойдут, лед не выдержит. А ползком можно, я сейчас пробовал.
Что делать будешь, если поползут? Солдат усмехнулся.
-- Вот! -- Он показал на кучку гранат. -- Пусть сунутся, всех потоплю.
А кто не утонет, из пулемета порежу. По льду не убегут, сами говорите: можно
только ползком.
Солдат был прав. Ромашкин не сомневался, что и нашим разведчикам
уготована такая же судьба, если их обнаружат на льду. Наверняка ведь немцы
расставили наблюдателей по берегам.
И все-таки надо идти здесь -- это единственный сейчас путь. "Попробуем
использовать случай, -- решил Василий, -- немцы думают, что по льду ходить
невозможно, а мы пойдем".
Каждому из разведчиков, отправляющихся с ним на это задание, приказал
получить у старшины по два маскировочных костюма: белый -- ползти по льду и
пятнистый -- под цвет оттаявшей местности. Прихватили запасные костюмы и для
пленных: их ведь тоже придется маскировать.
В сумерки вышли к речке. В группе было семь человек. "Зубров" только
двое: Рогатин, как всегда молчаливый, и Саша Пролеткин, на этот раз тоже не
очень разговорчивый -- сказались и на нем неудачи прошлых трех ночей.
На берегу, как водится перед каждым трудным делом, посидели, покурили.
Еще раз опробовали лед. К вечеру он стал вроде бы прочнее.
-- Товарищ лейтенант, не следовало нам Рогатина брать на это задание, -
привычно начал Пролеткин.
-- Почему?
-- Он как тумба железная, лед сразу проломит.
Рогатин принял предложенную игру, огрызнулся:
-- Ты, Пролеткин, все равно не потонешь: навоз всегда сверху плавает.
-- Кончайте треп! -- строго сказал Ромашкин. -- Двигаться будем метрах
в пяти друг от друга, ближе нельзя: провалимся. А для определения впотьмах
заданных интервалов и чтобы чувствовать соседа -- вот шпагат с узлами через
пять метров. Каждый должен держаться за узелок и подергиванием сигналить
соседу -- ползти тому быстрее или остановиться...
Тронулись. Между высокими берегами было куда темнее, чем наверху.
Ромашкин думал: "Это в нашу пользу. Надо только смотреть в оба -- фашисты не
дураки: могли где-то продолбить лед, где-то поставить мины, могли натянуть
сигнальные шнуры или просто набросать консервных банок, чтобы звенели".
Впереди на льду показалось какое-то темное сооружение. Конечно, это та
огневая точка.
Василий остановился метрах в двадцати от дзота. Вслушался: не заговорит
ли там кто, не стукнет ли что-нибудь внутри? Не слышно. Только наверху
перекликались пулеметы, изредка прочесывали нейтральную зону.
Вынул гранату и стал подкрадываться к дзоту. Правее полз Рогатин.
Заметили издали: дверь открыта. Это уже говорило о том, что дзот пуст: о
тепле никто не заботится.
Подползли с двух сторон одновременно. Заглянули внутрь. На полу
затоптанная солома, окурки, гильзы, словом, пусто. Можно двигаться дальше.
Поглядев вверх, Василий вспомнил слова пулеметчика: "Пусть сунутся,
всех потоплю". И немецкий часовой потопит, если обнаружит. Правда, капитан
Люленков договорился с минометной батареей, она сейчас наготове и в
критический момент поддержит огоньком. Но огонь откроют не раньше, чем
услышат шум боя на реке и увидят красную ракету. Мины прилетят через
несколько минут. Тяжелыми будут эти минуты!
Когда вся группа отползла от брошенного немцами дзота метров на двести,
Василий махнул рукой Рогатину, чтобы тот выбирался на берег в кусты. За ним
повернул Пролеткин и остальные пятеро. Василий ждал, пока выйдет на берег
последний. "Все-таки прошли! До деревни, где стоит немецкий штаб, осталось
километра четыре, а там выбирай "языка". Хорошо бы взять офицера".
Ромашкин на миг забыл осторожность, оперся локтем, и тут же хрустнуло,
лед проломился. Холоднющая вода обожгла тело. Василий ухватился за край
пролома. Лед опять треснул, и он окунулся с головой. Вынырнул, бросился на
лед, и вновь лед сломался. Намокшая одежда тянула Василия на дно. Едва
удалось ему схватиться за ремень, брошенный с берега Рогатиным. Кое-как
выкарабкался.
Кто-то скинул с себя нательную рубаху, другой -- гимнастерку, третий -
портянки. Василий переоделся в сухое, но никак не мог согреться. Его колотил
озноб.
-- Спиртику бы вам, -- сказал Рогатин.
-- Где же его взять? -- отозвался Пролеткин. -- Давай, хлопцы, погреем
лейтенанта, без спиртика.
Все подняли куртки масккостюмов, расстегнули телогрейки -- раскрылились
и облепили Ромашкина теплыми телами. Неунывающий Пролеткин поздравил:
-- С легким паром, товарищ лейтенант.
Василию стыдно было перед разведчиками. "Так хорошо все началось! И вот
на тебе -- сам как мокрая курица, автомат -- на дне речки". Василия охватила
злость.
-- Пустите, ребята! -- Он высвободился из их объятий. -- Не греть же
меня так всю ночь! Идти надо.
Надел два запасных маскировочных костюма. Подпоясался сигнальным
шпагатом.
-- Двигаем!..
Деревня Симаки чернела в низине, вытянувшись длинной улицей вдоль
дороги. Разведчики зашли со стороны огородов. Подкрались к сарайчику, от
него -- к плетню.
Василий посмотрел поверх плетня, стараясь разобраться в обстановке. Нет
ли поблизости часовых? Спят ли в соседних домах? Если ребята набросятся
здесь на проходящего гитлеровца, с какой стороны может подоспеть помощь?
В ближнем доме света в окнах не было. Но Василий на всякий случай
приказал двум разведчикам подпереть дверь бревнышком, лежавшим у завалинки.
На другой стороне улицы стояла хатенка под соломенной крышей. Едва ли там
поселились немцы: хатенка уж больно убога.
Место для засады как будто подходящее. Только бы появился на улице
"чин" покрупнее. Решили ждать. Брать фрица из дома опасно -- такое дело без
шума проходит редко. А шуметь ни в коем случае нельзя: по речке отход
возможен только без преследования, спокойно.
-- Если появится один, берем его я и Рогатин, -- зашептал Ромашкин
разведчикам. -- Если группа -- пропустим.
И стал примеряться, как прыгнуть через ограду. Но едва он дотронулся до
плетня, тот затрещал так, что все испуганно присели. Как же тут внезапно
нападать? Затрещит чертов плетень.
Ромашкин встал на четвереньки.
-- Ты, Рогатин, с моей спины перемахнешь через ограду, а я уж вслед за
тобой.
-- Может, мне первым, товарищ лейтенант? -- предложил Саша Пролеткин. -
Если этот громила залезет вам на спину, из вас блин получится. А я легкий.