Страница:
знаю об этом потому, что в прикрытие назначен и мой взвод. Все, кого оставят
здесь, должны много стрелять, создавая видимость, что обстановка не
изменилась, что оборону держат прежние силы.
-- Ну, вот и прекрасно! Больше мне от вас ничего не нужно. Впрочем... -
Люленков подал Дитцеру групповую фотографию немецких солдат и офицеров. Они
стояли возле бревенчатого дома и хмуро глядели в аппарат. -- Не знаете ли
кого-нибудь из этих людей? Они ваши сослуживцы по сто девяносто седьмой
дивизии.
Дитцер долго вглядывался и отрицательно покачал головой:
-- Нет, никого не знаю.
Капитан подал ему другую фотографию -- на ней были те же лица, а сбоку
ясно просматривались столбы виселицы, и кто-то в белом висел на веревке, то
была "Таня" -- Зоя Космедемьянская.
Пленный отшатнулся. Наверное, подумал: "Господи, как хорошо, что я
никого не узнал на первом снимке!"
Люленков поспешил успокоить его:
-- Нам известно об этой трагедии все: имя казненной девушки, фамилии
палачей, где и когда это случилось. Моего коллегу, -- он кивнул в сторону
Ромашкина, -- интересует только один вопрос. Если вы случайно были в этой
деревне или слышали чей-нибудь рассказ о том, как вешали молодую партизанку,
не вспомните ли такую деталь: у повешенной были зеленые вязаные варежки?
-- Я об этом вообще ничего не слышал. -- Дитцер еще раз опасливо
взглянул на фотографию и по склонности своей к логичным суждениям добавил:
-- Она же висит в нижнем белье, разве могут при этом быть на ней варежки?
-- Ваши солдаты ее раздели, разули и водили босую по снегу. А до этого
она была одета. И вот нам бы очень хотелось узнать: были у нее зеленые
варежки или нет?
-- Верьте мне, господа офицеры, -- взмолился пленный, -- я к этой казни
не имею никакого отношения...
Его отправили в штаб дивизии, а полк стал готовиться к преследованию
противника. Колокольцев вызвал Ромашкина, приказал:
-- Вы, голубчик, пойдете за немцами раньше всех. Как только батальоны
нажмут с фронта, постарайтесь проскочить в глубину и разведайте: нет ли у
противника промежуточных рубежей, минных полей, в каком состоянии мосты,
дороги.
Из блиндажа начальника штаба Василий вышел вместе с Люленковым. Капитан
посоветовал:
-- Ты, Ромашкин, не жди, когда батальоны ударят. В тыл идти лучше до
начала атаки. Когда перестрелка начнется, можешь потери понести.
Ромашкин согласился с этим. Если немцы оставят здесь только прикрытие,
проскочить нетрудно.
-- Я возьму с собой весь свой взвод, -- сказал Василий. -- Вам на
всякий случай оставлю несколько разведчиков во главе с сержантом.
-- Правильно! -- одобрил Люленков. -- И Жмаченко там делать нечего, он
со своим хозяйством пусть к штабу пристроится. Кстати, подыщи там место и
для штаба полка -- мы здесь тоже не задержимся. Ради такого дела попрошу,
чтобы дали в помощь тебе саперов.
-- Хорошо бы взвод сержанта Епифанова, я с ним уже работал.
-- Ладно, схлопочу Епифанова, -- пообещал Люленков.
В глубине души он ревниво относился к успехам и славе Ромашкина.
Искренне сожалел, что теперешнее служебное положение не позволяет самому
ходить на задания. Убежден был, что если уж у этого юнца все так хорошо
получается, то у него-то -- человека куда более сведущего в делах разведки,
- получилось бы и получше. Но при всем том капитан всегда помогал Ромашкину
чем только мог.
К ночи ромашкинский взвод, усиленный саперами, перебрался в первую
траншею. Конечно, туда, где располагалась рота Казакова. Там все уже были
готовы к движению вперед. Бойцы, туго подпоясанные, с "сидорами" на спине и
противогазными сумками, набитыми всяческим солдатским, скарбом, с
нетерпением ждали сигнала. Преследование -- это не прорыв долговременной
обороны, когда приходится под огнем артиллерии идти на вражеские пулеметы.
Тут лишь бы столкнуть прикрытие...
Казаков тоже позавидовал Ромашкину.
-- Вы как вольные птицы, лети куда хочешь! Не то что я, грешный:
граница справа, граница слева, на такой-то рубеж выйти в десять ноль-ноль,
на такой-то к пяти ноль-ноль.
-- Зато ты теперь большое начальство, -- пошутил Ромашкин.
Казаков пропустил шутку мимо, сказал серьезно:
-- Слушай, Ромашкин, а если набрехал твой фриц? Если никакое там не
прикрытие, а главные силы нас встретят?
-- Не должно бы... По-моему, фриц сказал правду.
-- Знаешь завет разведчика? Верить верь, но проверь!
-- Вот и проверим. Если нарвемся на главные силы, предупредим весь
полк.
-- Ты взводом сразу не суйся, дозорами сначала пощупай... -- Казаков
прислушался к немецким пулеметам. -- Вроде поболе обычного стреляют.
Перестаралось прикрытие.
-- И мне кажется, сегодня огня больше, -- сказал Епифанов.
Казаков поглядел на него и спокойно посоветовал:
-- Ты, сержант, не об этом пекись, а внимательней под ноги смотри. При
отходе фрицы хитроумные ловушки устраивают. В одной деревне, помню, боец
взбежал на крыльцо -- взрыв, под ступенькой мина была. В другом доме дверь
стали отворять -- опять взрыв, фрицы к двери мину присобачили, а сами в окно
драпанули. Так что гляди в оба!
-- Постараемся, -- заверил Епифанов.
-- Ну, тогда пойдемте, хлопцы, -- пригласил Казаков.
-- А ты куда? -- удивился Ромашкин.
-- Я вас до немецкой передовой провожу. Надо же мне знать: прошли вы
или нет? У меня там хорошая балочка есть на примете. Помогу опять по старой
дружбе.
-- Смотри, Караваев узнает, будет снова баня!
-- Не узнает, -- убежденно сказал Казаков.
Вскоре он вывел всех в темную, заросшую кустами низину. Шепнул
Ромашкину:
-- Мин здесь нет, я проверил.
Эх, Петрович, Петрович! Был ты разведчиком и остался им. Видно, не раз
выбирался сюда по ночам, чтобы отвести душу!
Сам Казаков объяснил это так:
-- В парилке, бывает, хлещешь себя веником -- и больно и приятно. Уж и
дышать-то нечем, вот-вот концы отдашь, а остановиться не можешь, все
поддаешь! Вот и здесь, в нейтральной, происходит со мной то же: вроде бы
смерть кругом, а мне интересно с ней в кошки-мышки поиграть. Конечно, не
всякому это понятно.
Но Ромашкин-то его понимал...
Из лощины были посланы в дозор Рогатин, Шовкопляс и Пролеткин.
Они возвратились скоро.
-- В траншее никого нет, а на высотке, на самом пупу, фриц с пулеметом,
- доложил Пролеткин. -- Я предлагал снять его, да Иван не позволил.
Талдычит: не велено -- и хоть режь самого.
В данной обстановке разумней было бы, пожалуй, снять пулеметчика. Но не
хотелось конфузить Рогатина. Василий поддержал его:
-- Вас посылали в разведку. И хорошо сделали, что не сняли фрица, могли
нашуметь.
-- Да мы бы его без всякого шума... -- уверял Саша.
-- А может, и правда снимем? -- озорно подмигнул Казаков. -- Моей роте
будет легче. На один пулемет поменьше -- и то дело.
Ромашкин посмотрел в черные глаза Петровича. Там светился азартный
охотничий огонек.
-- Не надо, Ваня, -- попросил Ромашкин. -- Узнает Караваев, плохо тебе
будет. Мы сами снимем пулеметчика, поможем твоей роте.
Казаков вздохнул, огоньки в его глазах потухли.
-- Ну, ладно. Только прежде свой взвод за их траншею уведи. А то
нашумите -- сорвется задание.
-- Не сомневайтесь, Иван Петрович, мы чисто все сделаем, -- сказал
Рогатин.
Казаков с любовью посмотрел на него.
-- Ты можешь.
Взвод выполз к немецкой траншее. Один за другим разведчики и саперы
перемахнули ее и скрылись в кустах.
Когда все собрались, Рогатин приподнялся, посмотрел на Ромашкина.
Василий кивнул. Иван толкнул Сашу Пролеткина, и они исчезли во тьме.
Ромашкин напряженно вслушивался. Лежавший рядом с ним Епифанов шептал:
-- Может, им надо было группу обеспечения дать?
-- Справятся сами. Не от кого обеспечивать, немцев в траншее мало.
-- Пройти бы по всей обороне и всех часовых поснимать! -- мечтательно
выдохнул Епифанов.
-- У нас другая задача.
-- Петровичу бы подсказать, он бы со своими ребятами сделал.
-- Догадается без нас...
Мелькнули две темные фигуры у основания кустов.
Саша держал поблескивающий вороненой сталью немецкий пулемет.
-- Ну, как вы его? -- спросил Епифанов.
Излишнее любопытство, как и разговорчивость не ко времени, считалось у
разведчиков предосудительным. Потом, в свой час, на отдыхе, все будет
рассказано с шутливыми дорисовками, а в ходе задания болтать не полагалось.
-- Порядок, -- коротко ответил Рогатин и прилег по другую сторону от
командира. Он тяжело дышал, руки дрожали: видно, "порядок" дался нелегко.
-- Закурить бы, -- попросил Иван.
Ромашкин разрешил:
-- Покури, Ваня. Ну-ка, хлопцы, прикройте его.
Разведчики окружили Рогатина, растянув в стороны широкие рубахи
маскировочных костюмов. Иван стукнул кресалом, прикурил от тлеющего фитиля.
Приятный дымок защекотал в ноздрях разведчиков.
Большое ли дело -- позволить человеку покурить в трудную минуту? А вот
Ивану запомнится эта чуткость командира и доброта товарищей. За все
постарается отплатить им Иван: в бою ли, на отдыхе ли, где придется, но
отплатит добром. В большом и малом помогает солдат солдату. Иногда вот так.
А в другой раз, может быть, прикроет от пули. Разведчики столь часто рискуют
жизнью и так много выручают друг друга из беды, что невозможно понять, кто у
кого здесь в долгу. Да об этих долгах, о взаимных выручках никто и не
думает, потому что взвод разведки -- одна дружная семья.
Сейчас этот взвод спешил по бездорожью к деревне Квашино. Раньше там
стоял штаб неприятельского полка. Теперь штаб, конечно, переместился. Но
Василий надеялся прихватить какого-нибудь отставшего писарька или
хозяйственника. От них можно добыть очень нужные сейчас сведения, узнать о
том, чего ночью личным наблюдением или, как говорят штабники, визуально, не
обнаружишь.
Еще на подходе к деревне разведчики услышали говор людей; там и сям
мелькали светящиеся точки карманных фонариков.
-- Неужели штаб не отошел? -- удивился Ромашкин.
-- Остался кто-то, -- уверенно ответил Коноплев. -- Какая-нибудь АХЧ.
Василий велел разведчикам лежать в огороде между грядками, а сам с
Коноплевым и Рогатиным стал подбираться к единственной деревенской улице. На
дороге увидел лошадей, запряженных в повозки. Подальше рокотал грузовик.
Люди торопливо таскали какие-то ящики к повозкам.
-- Грузятся, -- объяснил Ромашкин, возвратясь к разведчикам. -- Самый
подходящий для нас момент. Упускать нельзя. Ты, Коноплев, бери Шовкопляса,
Студилина, Голощапова и Епифанова с саперами. Пойдешь туда, где мы сейчас
были. Ты, Иван, вместе с Пролеткиным, Жуком, Пантелеевым -- на восточную
окраину. Все остальные со мной -- на западную. Сверьте часы, сейчас половина
второго. Ровно через пятнадцать минут забросать фрицев гранатами и бить из
автоматов. Главное, больше шума. Пехотные батальоны отошли, бояться нам
некого. После налета собраться опять здесь же. Если станут преследовать,
отходить вон на ту высоту. Понятно?
-- Ясно.
-- Усвоили.
По четким этим ответам Ромашкин понял: у ребят хорошее настроение. Да и
сам он ощущал веселую дрожь -- верный предвестник удачи.
-- Действуйте!
Он вывел остатки взвода на вероятный путь отхода противника и поставил
дополнительную задачу:
-- Мы откроем огонь позже коноплевской и рогатинской групп. Они пусть
начнут. А когда фрицы драпанут из деревни, мы их тут и ударим.
Ромашкин расставил людей так, чтоб фронт был пошире, приготовил две
гранаты и стал ждать, поглядывая на светящиеся стрелки трофейных часов.
Стрелки будто остановились. Поднес часы к уху, послушал: тикают.
Наконец время истекло.
-- Ну, пора! -- тихо сказал Ромашкин.
И его будто услышали на противоположной окраине и в центре деревни. Там
забухали гранаты, затрещали частые автоматные очереди. Послышались крики
немцев, беспорядочная ответная стрельба. И вот уже по дороге мчат галопом
две повозки, а по обеим их сторонам -- немцы.
Ромашкин напрягся. Кровь толчками понеслась по телу. Он приподнялся и
метнул гранату, целясь в повозку. Тут уже открыли огонь разведчики, лежавшие
рядом с ним, но невидимые в темноте.
Василий тоже приложил автомат к плечу и дал несколько очередей. Дико
заржала лошадь, упала и забилась на земле, ломая оглобли. Другая скачками
умчалась в поле, волоча за собой опрокинутую повозку.
Ромашкин, пригибаясь, пошел к повозке, оставшейся на дороге. За ним
выскочили Цикунов и еще двое.
-- Быстро осмотреть повозку, собрать документы, -- скомандовал
Ромашкин. - Поглядите, может, раненого подберете. Только чтобы на своих
ногах ходил, таскать сейчас некогда.
Возле забора возникла темная фигура. Василий схватился за автомат.
-- Товарищ старший лейтенант, не стреляйте! Это я -- Саша!
-- Почему здесь болтаешься?
-- Так все трофеи к вам убежали.
-- А где грузовик? Упустили?
-- На месте стоит. Мы гранатами его покалечили. В нем мины. Полный
кузов. Наверное, здесь саперы были. Хотели дороги минировать.
-- Вовремя мы застукали их, -- сказал вдруг из мрака Иван.
-- И ты здесь?
-- Я в дома наведался. Поглядел, может, бумаги какие оставили. Ничего
нет.
Цикунов позвал Ромашкина.
-- Офицер убитый. Посмотрите.
Василий подошел, оглядел пожилого толстого обер-лейтенанта. Убитый как
убитый, ничего интересного.
-- Ну все! Пошли на место сбора. Цикунов, не забудь взять документы у
офицера.
-- Я тут чемодан нашел -- его, наверное. В чемодане много бумаг и
фотографий.
-- Неси, разберемся.
В назначенном месте собрались все. От возбуждения много курили, пряча
цигарки в пригоршнях. Ромашкин спросил:
-- Никого не зацепило?
Все молчали.
-- Двигаем дальше.
Вереницей вытянулись вдоль дороги. Рогатин и Пролеткин шагали впереди
на значительном удалении с автоматами наготове.
На рассвете разведчики обнаружили до роты гитлеровцев. Те ходили в
полный рост по склону высотки, копали окопы.
-- Вот и промежуточный рубеж, -- определил Ромашкин. -- Я буду готовить
донесение, а ты, Епифанов, выясни, есть ли мины перед траншеями. Давай
быстро! И поосторожнее, чтобы не засекли.
Сержант с несколькими саперами скрылся в кустах.
Пока Ромашкин чертил схему, наносил на бумагу почти уже готовую траншею
и обнаруженные в ней пулеметы, Епифанов успел вернуться.
-- Мин нет, -- доложил он.
-- Как определили?
-- Немцы сами ходят перед траншеей, в овраг спускаются за дерном. Не по
тропинкам идут, а кому где вздумается.
-- Хорошо. Так и доложим, -- удовлетворенно сказал Ромашкин. --
Студилин и ты, Голощапов, возвращайтесь в полк. Эту схему передадите
начальнику штаба или капитану Люленкову. Потом найдете старшину Жмаченко --
он со штабом идет - и топайте вместе с ним.
Многие из разведчиков, не теряя времени, уже спали под кустами,
совершенно сливаясь в пятнистых своих костюмах с окружающей местностью.
-- Подъем, ребята! Здесь нам больше делать нечего, -- скомандовал
Ромашкин...
К исходу дня они достигли главной полосы в новой обороне противника.
Немцы чувствовали себя в безопасности и особой бдительности не проявляли.
Василий, как умел, воспользовался этим. Епифанов присмотрел здесь же длинную
лощину с крутым берегом, очень удобным для устройства штабных блиндажей.
Лощина была зеленая, травянистая, на дне ее протекал ручей.
-- Не штаб, а санаторий будет, -- одобрил выбор Ромашкин. Он выставил
наблюдателей, послал навстречу полку дозор с очередным донесением и
облегченно вздохнул: -- Ну, братцы, мы все свои дела сделали, теперь не грех
и передохнуть, дайте сюда чемодан обера, пора разобраться, что там в нем.
Цикунов открыл чемодан, вынул парадный мундир с Железным крестом и еще
какими-то значками, отметил вслух:
-- Заслуженный фриц был. -- Проверил карманы и бросил мундир в кусты.
-- А вот это нам годится. Тут у него ветчина и консервы. Есть еще =CBакие-то
баночки вонючие, мазь, наверное.
-- Ну-ка покажи... Чудило, это же сыр! Лучший в мире.
-- Фотографий полно, письма, -- продолжал разбиться в содержимом
чемодана Цикунов.
Фотографии пошли по рукам. На одной из них обер-лейтенант в парадном
мундире, наверное, том самом, который выбросил Цикунов, стоял рядом с
высокой сухопарой женщиной, в лице ее было что-то совиное.
Письмами Ромашкин занялся сам, одолевая неразборчивый почерк, прочитал:
"Веймар. 26.7.42 года.
Мой дорогой Ганс!
Я много раз в день подхожу к твоему портрету и любуюсь тобой. Какое
счастье дал нам фюрер! Жили мы с тобой скучной жизнью, никто нас не знал. А
теперь ты -- офицер, кавалер Железного креста. Как я счастлива! Смотрю на
тебя и не верю, неужели это мой Ганс? Вот и лето пришло. Бог хранит тебя для
новых подвигов во имя Великой Германии. Вперед, мой рыцарь! Фюрер смотрит на
вас.
Целую нежно. Твоя Гретхен".
-- Вот стерва! -- мрачно выругался Рогатин.
-- Их заставляют так писать, -- сказал Коноплев. -- Не всегда по своей
воле такое пишут.
-- Нет, эта бабенка от души писала...
Неподалеку вдруг затрещали редкие выстрелы. Из-за немецких траншей
ударили минометы. Ромашкин в бинокль увидел цепи наших бойцов.
-- Идут! -- обрадовался Василий, продолжая глядеть в бинокль. -- Как
всегда, впереди рота Куржакова.
Интересно было наблюдать за своими со стороны противника. Бойцы бежали,
пригибаясь, и почему-то не стреляли. Куржаков с автоматом на груди широко
вышагивал в боевых порядках и что-то кричал отстающим, наверное, ругался, но
лицо у него было веселым.
-- Цикунов! Выйди им навстречу, а то примут нас за немцев...
Вскоре Куржаков, сопровождаемый Цикуновым, подошел к разведчикам.
-- Явился не запылился, -- весело сказал Ромашкин.
-- А вы прохлаждаетесь?
-- Чего же еще!.. Оборону разведали, вас поджидаем.
-- Не очень-то далеко мы отстали. Вслед за вами шли.
-- А все же вслед, -- подмигнул Ромашкин. -- Ну, ладно, старшой, есть
хочешь? Садись, у нас тут трофеи.
-- Пожрать не мешало бы, -- признался Куржаков, -- да некогда. Попробую
с ходу влететь в оборону фрицев, пока они не очухались. Может, зацеплюсь вот
на той высотке. Я ведь не разведка, не по кустам воюю. Привет!
Он побежал дальше за своими бойцами.
Немецкая оборона затарахтела пулеметами, забухала орудиями. Особенно
плотным был огонь там, куда нацелился Куржаков. Коноплев в бинокль наблюдал
за боем и докладывал, не отрывая глаз от окуляров:
-- Зацепились наши за высоту!.. Куржакова вижу...
-- Ну и дьявол! -- восхитился Василий. -- Все же влез. Ох и дадут ему
фрицы жару!.. Вот чертов Куржак, ни себе, ни людям покоя не дает. Помогать
надо. Подъем, ребятки! А ты, Епифанов, здесь с саперами оставайся, встретишь
штаб.
-- Мне бы с вами! -- попросился Епифанов.
-- Нет, сержант, кончилось наше с тобой взаимодействие. Теперь твое
дело - землю копать. Готовь НП, Караваев в тылу не засидится.
О подготовке немцами нового грозного наступления на Курской дуге весной
1943 года первыми вызнали те разведчики, что носили немецкую форму и
работали в глубоком тылу врага, в его штабах и государственных учреждениях.
Но и для Ромашкина вместе со всем его взводом перед этой битвой дел было
невпроворот. Недаром зачастил в блиндаж разведвзвода Гарбуз -- теперь уже не
комиссар, а замполит.
Разведчики с интересом разглядывали его темнозеленые погоны с
малиновыми просветами и звездочкой в центре. По приказу погоны полагались
всем еще с января, но, пока их шили в тылу, пока везли на фронт, времени
прошло немало.
-- Скоро, скоро и вас обрядим, -- обещал Гарбуз. -- В дивизии погоны
получены. На днях привезут и нам. А сейчас прошу внимания.
И в который уже раз заводил речь о задуманной в немецком генеральном
штабе операции, о том, какие надежды связывает с нею Гитлер и насколько
важно для нашего командования постоянно быть в курсе событий, происходящих
по ту сторону фронта.
А тем временем весь полк все глубже и глубже закапывался в землю. Сеть
свежих траншей покрыла поля, холмы, опускалась в лощины, уходила в
перелески. Каких только позиций не настроили многострадальные солдатские
руки -- основные, запасные, отсечные, ложные, передовые, тыльные! Руки эти
перелопатили столько родной земли, что ладони покрылись сначала твердыми,
как роговица, обычными трудовыми мозолями, потом стали появляться белые
прозрачно-водянистые волдыри, потом волдыри заполнились розовой сукровицей,
а затем кожа порвалась в клочья, обнажив живое мясо, прилипавшее к рукояткам
лопат.
Строительство оборонительных сооружений ежедневно проверяли офицеры из
управления дивизии. Не сидело в штабе и армейское начальство. Однажды в полк
прибыл член Военного совета армии генерал-майор Бойков. Командиру полка,
начальнику штаба, начальнику артиллерии и другим, кто намеревался
сопровождать его, сказал:
-- Свиты не надо. Пойду по батальонам только с Гарбузом. Свиту немец
заметит, работать не даст, больше придется лежать под обстрелом..
Начальника политотдела дивизии, который приехал вместе с ним, тоже
вернул:
-- Ты, Борис Григорьевич, действуй по своему плану...
К середине дня Бойков обошел почти всю оборону полка и позвонил
Караваеву из правофлангового батальона:
-- Кирилл Алексеевич, мы закончили, сейчас возвращаемся. Соберите-ка
минут через двадцать работников штаба и командиров специальных
подразделений, которые поблизости окажутся.
-- Пообедать бы надо, товарищ одиннадцатый, -- напомнил Караваев.
-- А мы уже пообедали, -- ответил Бойков. -- Вот здесь, где я теперь
нахожусь. Должен сказать, харч мне понравился. Солдат любит, чтобы в супе
ложка стояла. Мы с Андреем Даниловичем проверили -- ложка стоит!.. И мы, и
солдаты довольны...
Среди приглашенных на совещание оказался и Ромашкин. Собрались в самом
большом из штабных блиндажей. От скопления людей здесь было душно, хотя
двери раскрыли настежь.
Генерал сбросил пыльную плащ-палатку у входа. Румяный и бодрый, шагнул,
пригибаясь, под низкую притолоку. На груди у него маленьким ярким солнышком
светилась Золотая Звезда Героя Советского Союза. Василий первый раз в жизни
увидел так близко человека, удостоенного самой высокой боевой награды.
-- За что? -- показав глазами на Звезду, шепотом спросил он капитана
Люленкова, сидевшего рядом.
-- За штурм линии Маннергейма, -- тоже шепотом ответил капитан. -- Он
тогда комиссаром полка был...
Бойков сначала высказал свое мнение о состоянии обороны полка. Похвалил
- хорошо поработали. Посоветовал обратить внимание на стык с соседом справа.
Подробно рассказал о положении на фронтах. Много и с уважением говорил
также о тружениках тыла. Приводил цифры и заверения рабочих, колхозников о
том, что они дадут фронту все необходимое для победы.
Перед отъездом Бойков спохватился:
-- Кирилл Алексеевич, чуть не забыл спросить: среди ваших знакомых есть
инженер Початкин?
-- Инженер? У меня сосед под Москвой -- Початкин. Старик, участник
гражданской войны.
-- Нет, этот молодой. Сегодня утром его задержали тут поблизости.
Думали, местный житель. Проверили документы -- москвич.
-- Подождите, не Женька ли Початкин?
-- Точно, Евгений!
-- Так это сын моего соседа!
-- Вот и он так отрекомендовался. И еще сказал, что хочет у вас
служить. Некоторые горячие головы в трибунал его направить собирались. Если
не как шпиона, то уж как дезертира. А я говорю: какой же он дезертир?
Дезертиры убегают с фронта, а это на фронт прибежал... В общем, забирайте
его. Опознаете -- ваш. Оформим -- и пусть служит. Парень, видно, хороший.
Пошлите за ним кого-нибудь в особый отдел. Попутно могу довезти туда.
-- Старший лейтенант Ромашкин! -- позвал Караваев. Василий подошел.
-- Поедете в штаб армии с генералом. Обратно на попутных привезете
задержанного Початкина. Только не как "языка" везите, -- улыбнулся
подполковник, -- хоть он и задержанный.
-- Это не тот ли Ромашкин, который на Новый год отличился? -- спросил
генерал.
-- Тот самый! -- подтвердил Караваев. -- Он теперь у нас разведвзводом
командует.
-- Рад познакомиться. Поехали, старший лейтенант...
В "эмку" Бойков сел рядом с шофером и сразу задремал -- намаялся за
день. Но дремал он недолго. И, открыв глаза, повернулся к Ромашкину:
-- Здорово вы, старший лейтенант, в новогоднюю ночь действовали. А как
сейчас дела?
-- По-всякому. Разведка -- дело мудреное.
-- Учиться надо. Карту читаешь хорошо?
-- Вроде бы ничего.
-- А вот посмотрим. Ну-ка, Степаныч, притормози. -- Генерал вышел,
раскрыл планшетку с картой, подал Ромашкину. -- Определи точку стояния и что
вокруг нас.
Василий в первый момент смутился, потом нашел на карте, где стоит полк.
Прикинул, сколько отъехал от передовой, огляделся и начал докладывать:
-- Вот здесь мы. Вот лес, на юг от нас восемьсот метров. Вон деревня
Лукино -- трубы торчат. Вот дорога, по которой едем. Впереди мостик через
речку.
-- Верно! Садись, поедем дальше.
"Эмка" виляла по избитой, тряской дороге, делала повороты. Ромашкина
тоже стало убаюкивать. Сам не заметил, как заснул, привалясь в угол.
Пробудился от толчка на каком-то ухабе.
-- С добрым утром! -- пошутил генерал и опять остановил машину. -- А
ну-ка, старший лейтенант, определись, где мы теперь?
Василий выбрался из машины и, даже не поглядев как следует вокруг,
показал на карте точку.
-- Ну, молодчина! Ориентируешься, как летчик, мгновенно.
-- Не взяли меня в летчики, -- признался Ромашкин.
-- Напрасно. Очей не успел продрать, а на местности уже
сориентировался...
Когда подъехали к особому отделу и Бойков стал прощаться, Василий
сказал:
-- А ориентировался я, товарищ генерал, по спидометру вашего
автомобиля. Вижу, проехали шесть километров, откладываю их по дороге и --
порядок. Проехали четыре -- снова отмеряю, и опять точно все получилось.
-- Ах ты, бестия! -- рассмеялся генерал. -- Для разведчика и это
здесь, должны много стрелять, создавая видимость, что обстановка не
изменилась, что оборону держат прежние силы.
-- Ну, вот и прекрасно! Больше мне от вас ничего не нужно. Впрочем... -
Люленков подал Дитцеру групповую фотографию немецких солдат и офицеров. Они
стояли возле бревенчатого дома и хмуро глядели в аппарат. -- Не знаете ли
кого-нибудь из этих людей? Они ваши сослуживцы по сто девяносто седьмой
дивизии.
Дитцер долго вглядывался и отрицательно покачал головой:
-- Нет, никого не знаю.
Капитан подал ему другую фотографию -- на ней были те же лица, а сбоку
ясно просматривались столбы виселицы, и кто-то в белом висел на веревке, то
была "Таня" -- Зоя Космедемьянская.
Пленный отшатнулся. Наверное, подумал: "Господи, как хорошо, что я
никого не узнал на первом снимке!"
Люленков поспешил успокоить его:
-- Нам известно об этой трагедии все: имя казненной девушки, фамилии
палачей, где и когда это случилось. Моего коллегу, -- он кивнул в сторону
Ромашкина, -- интересует только один вопрос. Если вы случайно были в этой
деревне или слышали чей-нибудь рассказ о том, как вешали молодую партизанку,
не вспомните ли такую деталь: у повешенной были зеленые вязаные варежки?
-- Я об этом вообще ничего не слышал. -- Дитцер еще раз опасливо
взглянул на фотографию и по склонности своей к логичным суждениям добавил:
-- Она же висит в нижнем белье, разве могут при этом быть на ней варежки?
-- Ваши солдаты ее раздели, разули и водили босую по снегу. А до этого
она была одета. И вот нам бы очень хотелось узнать: были у нее зеленые
варежки или нет?
-- Верьте мне, господа офицеры, -- взмолился пленный, -- я к этой казни
не имею никакого отношения...
Его отправили в штаб дивизии, а полк стал готовиться к преследованию
противника. Колокольцев вызвал Ромашкина, приказал:
-- Вы, голубчик, пойдете за немцами раньше всех. Как только батальоны
нажмут с фронта, постарайтесь проскочить в глубину и разведайте: нет ли у
противника промежуточных рубежей, минных полей, в каком состоянии мосты,
дороги.
Из блиндажа начальника штаба Василий вышел вместе с Люленковым. Капитан
посоветовал:
-- Ты, Ромашкин, не жди, когда батальоны ударят. В тыл идти лучше до
начала атаки. Когда перестрелка начнется, можешь потери понести.
Ромашкин согласился с этим. Если немцы оставят здесь только прикрытие,
проскочить нетрудно.
-- Я возьму с собой весь свой взвод, -- сказал Василий. -- Вам на
всякий случай оставлю несколько разведчиков во главе с сержантом.
-- Правильно! -- одобрил Люленков. -- И Жмаченко там делать нечего, он
со своим хозяйством пусть к штабу пристроится. Кстати, подыщи там место и
для штаба полка -- мы здесь тоже не задержимся. Ради такого дела попрошу,
чтобы дали в помощь тебе саперов.
-- Хорошо бы взвод сержанта Епифанова, я с ним уже работал.
-- Ладно, схлопочу Епифанова, -- пообещал Люленков.
В глубине души он ревниво относился к успехам и славе Ромашкина.
Искренне сожалел, что теперешнее служебное положение не позволяет самому
ходить на задания. Убежден был, что если уж у этого юнца все так хорошо
получается, то у него-то -- человека куда более сведущего в делах разведки,
- получилось бы и получше. Но при всем том капитан всегда помогал Ромашкину
чем только мог.
К ночи ромашкинский взвод, усиленный саперами, перебрался в первую
траншею. Конечно, туда, где располагалась рота Казакова. Там все уже были
готовы к движению вперед. Бойцы, туго подпоясанные, с "сидорами" на спине и
противогазными сумками, набитыми всяческим солдатским, скарбом, с
нетерпением ждали сигнала. Преследование -- это не прорыв долговременной
обороны, когда приходится под огнем артиллерии идти на вражеские пулеметы.
Тут лишь бы столкнуть прикрытие...
Казаков тоже позавидовал Ромашкину.
-- Вы как вольные птицы, лети куда хочешь! Не то что я, грешный:
граница справа, граница слева, на такой-то рубеж выйти в десять ноль-ноль,
на такой-то к пяти ноль-ноль.
-- Зато ты теперь большое начальство, -- пошутил Ромашкин.
Казаков пропустил шутку мимо, сказал серьезно:
-- Слушай, Ромашкин, а если набрехал твой фриц? Если никакое там не
прикрытие, а главные силы нас встретят?
-- Не должно бы... По-моему, фриц сказал правду.
-- Знаешь завет разведчика? Верить верь, но проверь!
-- Вот и проверим. Если нарвемся на главные силы, предупредим весь
полк.
-- Ты взводом сразу не суйся, дозорами сначала пощупай... -- Казаков
прислушался к немецким пулеметам. -- Вроде поболе обычного стреляют.
Перестаралось прикрытие.
-- И мне кажется, сегодня огня больше, -- сказал Епифанов.
Казаков поглядел на него и спокойно посоветовал:
-- Ты, сержант, не об этом пекись, а внимательней под ноги смотри. При
отходе фрицы хитроумные ловушки устраивают. В одной деревне, помню, боец
взбежал на крыльцо -- взрыв, под ступенькой мина была. В другом доме дверь
стали отворять -- опять взрыв, фрицы к двери мину присобачили, а сами в окно
драпанули. Так что гляди в оба!
-- Постараемся, -- заверил Епифанов.
-- Ну, тогда пойдемте, хлопцы, -- пригласил Казаков.
-- А ты куда? -- удивился Ромашкин.
-- Я вас до немецкой передовой провожу. Надо же мне знать: прошли вы
или нет? У меня там хорошая балочка есть на примете. Помогу опять по старой
дружбе.
-- Смотри, Караваев узнает, будет снова баня!
-- Не узнает, -- убежденно сказал Казаков.
Вскоре он вывел всех в темную, заросшую кустами низину. Шепнул
Ромашкину:
-- Мин здесь нет, я проверил.
Эх, Петрович, Петрович! Был ты разведчиком и остался им. Видно, не раз
выбирался сюда по ночам, чтобы отвести душу!
Сам Казаков объяснил это так:
-- В парилке, бывает, хлещешь себя веником -- и больно и приятно. Уж и
дышать-то нечем, вот-вот концы отдашь, а остановиться не можешь, все
поддаешь! Вот и здесь, в нейтральной, происходит со мной то же: вроде бы
смерть кругом, а мне интересно с ней в кошки-мышки поиграть. Конечно, не
всякому это понятно.
Но Ромашкин-то его понимал...
Из лощины были посланы в дозор Рогатин, Шовкопляс и Пролеткин.
Они возвратились скоро.
-- В траншее никого нет, а на высотке, на самом пупу, фриц с пулеметом,
- доложил Пролеткин. -- Я предлагал снять его, да Иван не позволил.
Талдычит: не велено -- и хоть режь самого.
В данной обстановке разумней было бы, пожалуй, снять пулеметчика. Но не
хотелось конфузить Рогатина. Василий поддержал его:
-- Вас посылали в разведку. И хорошо сделали, что не сняли фрица, могли
нашуметь.
-- Да мы бы его без всякого шума... -- уверял Саша.
-- А может, и правда снимем? -- озорно подмигнул Казаков. -- Моей роте
будет легче. На один пулемет поменьше -- и то дело.
Ромашкин посмотрел в черные глаза Петровича. Там светился азартный
охотничий огонек.
-- Не надо, Ваня, -- попросил Ромашкин. -- Узнает Караваев, плохо тебе
будет. Мы сами снимем пулеметчика, поможем твоей роте.
Казаков вздохнул, огоньки в его глазах потухли.
-- Ну, ладно. Только прежде свой взвод за их траншею уведи. А то
нашумите -- сорвется задание.
-- Не сомневайтесь, Иван Петрович, мы чисто все сделаем, -- сказал
Рогатин.
Казаков с любовью посмотрел на него.
-- Ты можешь.
Взвод выполз к немецкой траншее. Один за другим разведчики и саперы
перемахнули ее и скрылись в кустах.
Когда все собрались, Рогатин приподнялся, посмотрел на Ромашкина.
Василий кивнул. Иван толкнул Сашу Пролеткина, и они исчезли во тьме.
Ромашкин напряженно вслушивался. Лежавший рядом с ним Епифанов шептал:
-- Может, им надо было группу обеспечения дать?
-- Справятся сами. Не от кого обеспечивать, немцев в траншее мало.
-- Пройти бы по всей обороне и всех часовых поснимать! -- мечтательно
выдохнул Епифанов.
-- У нас другая задача.
-- Петровичу бы подсказать, он бы со своими ребятами сделал.
-- Догадается без нас...
Мелькнули две темные фигуры у основания кустов.
Саша держал поблескивающий вороненой сталью немецкий пулемет.
-- Ну, как вы его? -- спросил Епифанов.
Излишнее любопытство, как и разговорчивость не ко времени, считалось у
разведчиков предосудительным. Потом, в свой час, на отдыхе, все будет
рассказано с шутливыми дорисовками, а в ходе задания болтать не полагалось.
-- Порядок, -- коротко ответил Рогатин и прилег по другую сторону от
командира. Он тяжело дышал, руки дрожали: видно, "порядок" дался нелегко.
-- Закурить бы, -- попросил Иван.
Ромашкин разрешил:
-- Покури, Ваня. Ну-ка, хлопцы, прикройте его.
Разведчики окружили Рогатина, растянув в стороны широкие рубахи
маскировочных костюмов. Иван стукнул кресалом, прикурил от тлеющего фитиля.
Приятный дымок защекотал в ноздрях разведчиков.
Большое ли дело -- позволить человеку покурить в трудную минуту? А вот
Ивану запомнится эта чуткость командира и доброта товарищей. За все
постарается отплатить им Иван: в бою ли, на отдыхе ли, где придется, но
отплатит добром. В большом и малом помогает солдат солдату. Иногда вот так.
А в другой раз, может быть, прикроет от пули. Разведчики столь часто рискуют
жизнью и так много выручают друг друга из беды, что невозможно понять, кто у
кого здесь в долгу. Да об этих долгах, о взаимных выручках никто и не
думает, потому что взвод разведки -- одна дружная семья.
Сейчас этот взвод спешил по бездорожью к деревне Квашино. Раньше там
стоял штаб неприятельского полка. Теперь штаб, конечно, переместился. Но
Василий надеялся прихватить какого-нибудь отставшего писарька или
хозяйственника. От них можно добыть очень нужные сейчас сведения, узнать о
том, чего ночью личным наблюдением или, как говорят штабники, визуально, не
обнаружишь.
Еще на подходе к деревне разведчики услышали говор людей; там и сям
мелькали светящиеся точки карманных фонариков.
-- Неужели штаб не отошел? -- удивился Ромашкин.
-- Остался кто-то, -- уверенно ответил Коноплев. -- Какая-нибудь АХЧ.
Василий велел разведчикам лежать в огороде между грядками, а сам с
Коноплевым и Рогатиным стал подбираться к единственной деревенской улице. На
дороге увидел лошадей, запряженных в повозки. Подальше рокотал грузовик.
Люди торопливо таскали какие-то ящики к повозкам.
-- Грузятся, -- объяснил Ромашкин, возвратясь к разведчикам. -- Самый
подходящий для нас момент. Упускать нельзя. Ты, Коноплев, бери Шовкопляса,
Студилина, Голощапова и Епифанова с саперами. Пойдешь туда, где мы сейчас
были. Ты, Иван, вместе с Пролеткиным, Жуком, Пантелеевым -- на восточную
окраину. Все остальные со мной -- на западную. Сверьте часы, сейчас половина
второго. Ровно через пятнадцать минут забросать фрицев гранатами и бить из
автоматов. Главное, больше шума. Пехотные батальоны отошли, бояться нам
некого. После налета собраться опять здесь же. Если станут преследовать,
отходить вон на ту высоту. Понятно?
-- Ясно.
-- Усвоили.
По четким этим ответам Ромашкин понял: у ребят хорошее настроение. Да и
сам он ощущал веселую дрожь -- верный предвестник удачи.
-- Действуйте!
Он вывел остатки взвода на вероятный путь отхода противника и поставил
дополнительную задачу:
-- Мы откроем огонь позже коноплевской и рогатинской групп. Они пусть
начнут. А когда фрицы драпанут из деревни, мы их тут и ударим.
Ромашкин расставил людей так, чтоб фронт был пошире, приготовил две
гранаты и стал ждать, поглядывая на светящиеся стрелки трофейных часов.
Стрелки будто остановились. Поднес часы к уху, послушал: тикают.
Наконец время истекло.
-- Ну, пора! -- тихо сказал Ромашкин.
И его будто услышали на противоположной окраине и в центре деревни. Там
забухали гранаты, затрещали частые автоматные очереди. Послышались крики
немцев, беспорядочная ответная стрельба. И вот уже по дороге мчат галопом
две повозки, а по обеим их сторонам -- немцы.
Ромашкин напрягся. Кровь толчками понеслась по телу. Он приподнялся и
метнул гранату, целясь в повозку. Тут уже открыли огонь разведчики, лежавшие
рядом с ним, но невидимые в темноте.
Василий тоже приложил автомат к плечу и дал несколько очередей. Дико
заржала лошадь, упала и забилась на земле, ломая оглобли. Другая скачками
умчалась в поле, волоча за собой опрокинутую повозку.
Ромашкин, пригибаясь, пошел к повозке, оставшейся на дороге. За ним
выскочили Цикунов и еще двое.
-- Быстро осмотреть повозку, собрать документы, -- скомандовал
Ромашкин. - Поглядите, может, раненого подберете. Только чтобы на своих
ногах ходил, таскать сейчас некогда.
Возле забора возникла темная фигура. Василий схватился за автомат.
-- Товарищ старший лейтенант, не стреляйте! Это я -- Саша!
-- Почему здесь болтаешься?
-- Так все трофеи к вам убежали.
-- А где грузовик? Упустили?
-- На месте стоит. Мы гранатами его покалечили. В нем мины. Полный
кузов. Наверное, здесь саперы были. Хотели дороги минировать.
-- Вовремя мы застукали их, -- сказал вдруг из мрака Иван.
-- И ты здесь?
-- Я в дома наведался. Поглядел, может, бумаги какие оставили. Ничего
нет.
Цикунов позвал Ромашкина.
-- Офицер убитый. Посмотрите.
Василий подошел, оглядел пожилого толстого обер-лейтенанта. Убитый как
убитый, ничего интересного.
-- Ну все! Пошли на место сбора. Цикунов, не забудь взять документы у
офицера.
-- Я тут чемодан нашел -- его, наверное. В чемодане много бумаг и
фотографий.
-- Неси, разберемся.
В назначенном месте собрались все. От возбуждения много курили, пряча
цигарки в пригоршнях. Ромашкин спросил:
-- Никого не зацепило?
Все молчали.
-- Двигаем дальше.
Вереницей вытянулись вдоль дороги. Рогатин и Пролеткин шагали впереди
на значительном удалении с автоматами наготове.
На рассвете разведчики обнаружили до роты гитлеровцев. Те ходили в
полный рост по склону высотки, копали окопы.
-- Вот и промежуточный рубеж, -- определил Ромашкин. -- Я буду готовить
донесение, а ты, Епифанов, выясни, есть ли мины перед траншеями. Давай
быстро! И поосторожнее, чтобы не засекли.
Сержант с несколькими саперами скрылся в кустах.
Пока Ромашкин чертил схему, наносил на бумагу почти уже готовую траншею
и обнаруженные в ней пулеметы, Епифанов успел вернуться.
-- Мин нет, -- доложил он.
-- Как определили?
-- Немцы сами ходят перед траншеей, в овраг спускаются за дерном. Не по
тропинкам идут, а кому где вздумается.
-- Хорошо. Так и доложим, -- удовлетворенно сказал Ромашкин. --
Студилин и ты, Голощапов, возвращайтесь в полк. Эту схему передадите
начальнику штаба или капитану Люленкову. Потом найдете старшину Жмаченко --
он со штабом идет - и топайте вместе с ним.
Многие из разведчиков, не теряя времени, уже спали под кустами,
совершенно сливаясь в пятнистых своих костюмах с окружающей местностью.
-- Подъем, ребята! Здесь нам больше делать нечего, -- скомандовал
Ромашкин...
К исходу дня они достигли главной полосы в новой обороне противника.
Немцы чувствовали себя в безопасности и особой бдительности не проявляли.
Василий, как умел, воспользовался этим. Епифанов присмотрел здесь же длинную
лощину с крутым берегом, очень удобным для устройства штабных блиндажей.
Лощина была зеленая, травянистая, на дне ее протекал ручей.
-- Не штаб, а санаторий будет, -- одобрил выбор Ромашкин. Он выставил
наблюдателей, послал навстречу полку дозор с очередным донесением и
облегченно вздохнул: -- Ну, братцы, мы все свои дела сделали, теперь не грех
и передохнуть, дайте сюда чемодан обера, пора разобраться, что там в нем.
Цикунов открыл чемодан, вынул парадный мундир с Железным крестом и еще
какими-то значками, отметил вслух:
-- Заслуженный фриц был. -- Проверил карманы и бросил мундир в кусты.
-- А вот это нам годится. Тут у него ветчина и консервы. Есть еще =CBакие-то
баночки вонючие, мазь, наверное.
-- Ну-ка покажи... Чудило, это же сыр! Лучший в мире.
-- Фотографий полно, письма, -- продолжал разбиться в содержимом
чемодана Цикунов.
Фотографии пошли по рукам. На одной из них обер-лейтенант в парадном
мундире, наверное, том самом, который выбросил Цикунов, стоял рядом с
высокой сухопарой женщиной, в лице ее было что-то совиное.
Письмами Ромашкин занялся сам, одолевая неразборчивый почерк, прочитал:
"Веймар. 26.7.42 года.
Мой дорогой Ганс!
Я много раз в день подхожу к твоему портрету и любуюсь тобой. Какое
счастье дал нам фюрер! Жили мы с тобой скучной жизнью, никто нас не знал. А
теперь ты -- офицер, кавалер Железного креста. Как я счастлива! Смотрю на
тебя и не верю, неужели это мой Ганс? Вот и лето пришло. Бог хранит тебя для
новых подвигов во имя Великой Германии. Вперед, мой рыцарь! Фюрер смотрит на
вас.
Целую нежно. Твоя Гретхен".
-- Вот стерва! -- мрачно выругался Рогатин.
-- Их заставляют так писать, -- сказал Коноплев. -- Не всегда по своей
воле такое пишут.
-- Нет, эта бабенка от души писала...
Неподалеку вдруг затрещали редкие выстрелы. Из-за немецких траншей
ударили минометы. Ромашкин в бинокль увидел цепи наших бойцов.
-- Идут! -- обрадовался Василий, продолжая глядеть в бинокль. -- Как
всегда, впереди рота Куржакова.
Интересно было наблюдать за своими со стороны противника. Бойцы бежали,
пригибаясь, и почему-то не стреляли. Куржаков с автоматом на груди широко
вышагивал в боевых порядках и что-то кричал отстающим, наверное, ругался, но
лицо у него было веселым.
-- Цикунов! Выйди им навстречу, а то примут нас за немцев...
Вскоре Куржаков, сопровождаемый Цикуновым, подошел к разведчикам.
-- Явился не запылился, -- весело сказал Ромашкин.
-- А вы прохлаждаетесь?
-- Чего же еще!.. Оборону разведали, вас поджидаем.
-- Не очень-то далеко мы отстали. Вслед за вами шли.
-- А все же вслед, -- подмигнул Ромашкин. -- Ну, ладно, старшой, есть
хочешь? Садись, у нас тут трофеи.
-- Пожрать не мешало бы, -- признался Куржаков, -- да некогда. Попробую
с ходу влететь в оборону фрицев, пока они не очухались. Может, зацеплюсь вот
на той высотке. Я ведь не разведка, не по кустам воюю. Привет!
Он побежал дальше за своими бойцами.
Немецкая оборона затарахтела пулеметами, забухала орудиями. Особенно
плотным был огонь там, куда нацелился Куржаков. Коноплев в бинокль наблюдал
за боем и докладывал, не отрывая глаз от окуляров:
-- Зацепились наши за высоту!.. Куржакова вижу...
-- Ну и дьявол! -- восхитился Василий. -- Все же влез. Ох и дадут ему
фрицы жару!.. Вот чертов Куржак, ни себе, ни людям покоя не дает. Помогать
надо. Подъем, ребятки! А ты, Епифанов, здесь с саперами оставайся, встретишь
штаб.
-- Мне бы с вами! -- попросился Епифанов.
-- Нет, сержант, кончилось наше с тобой взаимодействие. Теперь твое
дело - землю копать. Готовь НП, Караваев в тылу не засидится.
О подготовке немцами нового грозного наступления на Курской дуге весной
1943 года первыми вызнали те разведчики, что носили немецкую форму и
работали в глубоком тылу врага, в его штабах и государственных учреждениях.
Но и для Ромашкина вместе со всем его взводом перед этой битвой дел было
невпроворот. Недаром зачастил в блиндаж разведвзвода Гарбуз -- теперь уже не
комиссар, а замполит.
Разведчики с интересом разглядывали его темнозеленые погоны с
малиновыми просветами и звездочкой в центре. По приказу погоны полагались
всем еще с января, но, пока их шили в тылу, пока везли на фронт, времени
прошло немало.
-- Скоро, скоро и вас обрядим, -- обещал Гарбуз. -- В дивизии погоны
получены. На днях привезут и нам. А сейчас прошу внимания.
И в который уже раз заводил речь о задуманной в немецком генеральном
штабе операции, о том, какие надежды связывает с нею Гитлер и насколько
важно для нашего командования постоянно быть в курсе событий, происходящих
по ту сторону фронта.
А тем временем весь полк все глубже и глубже закапывался в землю. Сеть
свежих траншей покрыла поля, холмы, опускалась в лощины, уходила в
перелески. Каких только позиций не настроили многострадальные солдатские
руки -- основные, запасные, отсечные, ложные, передовые, тыльные! Руки эти
перелопатили столько родной земли, что ладони покрылись сначала твердыми,
как роговица, обычными трудовыми мозолями, потом стали появляться белые
прозрачно-водянистые волдыри, потом волдыри заполнились розовой сукровицей,
а затем кожа порвалась в клочья, обнажив живое мясо, прилипавшее к рукояткам
лопат.
Строительство оборонительных сооружений ежедневно проверяли офицеры из
управления дивизии. Не сидело в штабе и армейское начальство. Однажды в полк
прибыл член Военного совета армии генерал-майор Бойков. Командиру полка,
начальнику штаба, начальнику артиллерии и другим, кто намеревался
сопровождать его, сказал:
-- Свиты не надо. Пойду по батальонам только с Гарбузом. Свиту немец
заметит, работать не даст, больше придется лежать под обстрелом..
Начальника политотдела дивизии, который приехал вместе с ним, тоже
вернул:
-- Ты, Борис Григорьевич, действуй по своему плану...
К середине дня Бойков обошел почти всю оборону полка и позвонил
Караваеву из правофлангового батальона:
-- Кирилл Алексеевич, мы закончили, сейчас возвращаемся. Соберите-ка
минут через двадцать работников штаба и командиров специальных
подразделений, которые поблизости окажутся.
-- Пообедать бы надо, товарищ одиннадцатый, -- напомнил Караваев.
-- А мы уже пообедали, -- ответил Бойков. -- Вот здесь, где я теперь
нахожусь. Должен сказать, харч мне понравился. Солдат любит, чтобы в супе
ложка стояла. Мы с Андреем Даниловичем проверили -- ложка стоит!.. И мы, и
солдаты довольны...
Среди приглашенных на совещание оказался и Ромашкин. Собрались в самом
большом из штабных блиндажей. От скопления людей здесь было душно, хотя
двери раскрыли настежь.
Генерал сбросил пыльную плащ-палатку у входа. Румяный и бодрый, шагнул,
пригибаясь, под низкую притолоку. На груди у него маленьким ярким солнышком
светилась Золотая Звезда Героя Советского Союза. Василий первый раз в жизни
увидел так близко человека, удостоенного самой высокой боевой награды.
-- За что? -- показав глазами на Звезду, шепотом спросил он капитана
Люленкова, сидевшего рядом.
-- За штурм линии Маннергейма, -- тоже шепотом ответил капитан. -- Он
тогда комиссаром полка был...
Бойков сначала высказал свое мнение о состоянии обороны полка. Похвалил
- хорошо поработали. Посоветовал обратить внимание на стык с соседом справа.
Подробно рассказал о положении на фронтах. Много и с уважением говорил
также о тружениках тыла. Приводил цифры и заверения рабочих, колхозников о
том, что они дадут фронту все необходимое для победы.
Перед отъездом Бойков спохватился:
-- Кирилл Алексеевич, чуть не забыл спросить: среди ваших знакомых есть
инженер Початкин?
-- Инженер? У меня сосед под Москвой -- Початкин. Старик, участник
гражданской войны.
-- Нет, этот молодой. Сегодня утром его задержали тут поблизости.
Думали, местный житель. Проверили документы -- москвич.
-- Подождите, не Женька ли Початкин?
-- Точно, Евгений!
-- Так это сын моего соседа!
-- Вот и он так отрекомендовался. И еще сказал, что хочет у вас
служить. Некоторые горячие головы в трибунал его направить собирались. Если
не как шпиона, то уж как дезертира. А я говорю: какой же он дезертир?
Дезертиры убегают с фронта, а это на фронт прибежал... В общем, забирайте
его. Опознаете -- ваш. Оформим -- и пусть служит. Парень, видно, хороший.
Пошлите за ним кого-нибудь в особый отдел. Попутно могу довезти туда.
-- Старший лейтенант Ромашкин! -- позвал Караваев. Василий подошел.
-- Поедете в штаб армии с генералом. Обратно на попутных привезете
задержанного Початкина. Только не как "языка" везите, -- улыбнулся
подполковник, -- хоть он и задержанный.
-- Это не тот ли Ромашкин, который на Новый год отличился? -- спросил
генерал.
-- Тот самый! -- подтвердил Караваев. -- Он теперь у нас разведвзводом
командует.
-- Рад познакомиться. Поехали, старший лейтенант...
В "эмку" Бойков сел рядом с шофером и сразу задремал -- намаялся за
день. Но дремал он недолго. И, открыв глаза, повернулся к Ромашкину:
-- Здорово вы, старший лейтенант, в новогоднюю ночь действовали. А как
сейчас дела?
-- По-всякому. Разведка -- дело мудреное.
-- Учиться надо. Карту читаешь хорошо?
-- Вроде бы ничего.
-- А вот посмотрим. Ну-ка, Степаныч, притормози. -- Генерал вышел,
раскрыл планшетку с картой, подал Ромашкину. -- Определи точку стояния и что
вокруг нас.
Василий в первый момент смутился, потом нашел на карте, где стоит полк.
Прикинул, сколько отъехал от передовой, огляделся и начал докладывать:
-- Вот здесь мы. Вот лес, на юг от нас восемьсот метров. Вон деревня
Лукино -- трубы торчат. Вот дорога, по которой едем. Впереди мостик через
речку.
-- Верно! Садись, поедем дальше.
"Эмка" виляла по избитой, тряской дороге, делала повороты. Ромашкина
тоже стало убаюкивать. Сам не заметил, как заснул, привалясь в угол.
Пробудился от толчка на каком-то ухабе.
-- С добрым утром! -- пошутил генерал и опять остановил машину. -- А
ну-ка, старший лейтенант, определись, где мы теперь?
Василий выбрался из машины и, даже не поглядев как следует вокруг,
показал на карте точку.
-- Ну, молодчина! Ориентируешься, как летчик, мгновенно.
-- Не взяли меня в летчики, -- признался Ромашкин.
-- Напрасно. Очей не успел продрать, а на местности уже
сориентировался...
Когда подъехали к особому отделу и Бойков стал прощаться, Василий
сказал:
-- А ориентировался я, товарищ генерал, по спидометру вашего
автомобиля. Вижу, проехали шесть километров, откладываю их по дороге и --
порядок. Проехали четыре -- снова отмеряю, и опять точно все получилось.
-- Ах ты, бестия! -- рассмеялся генерал. -- Для разведчика и это