Страница:
как пойманные воришки. А теперь вон как заговорили! Почувствовали новые силы
на своей земле? Да, здесь они будут драться отчаянно. Их пугает расплата за
совершенные преступления.
-- Доннерветгер, проклятая каценгешихтен! -- ругался Вагнер. -- Меня
предупреждали об этом, а я думал -- пугают!
-- Что значит "каценгешихтен"? -- не понял Ромашкин этого слова. -- Кац
- кошка, гешихтен -- история, какое-то странное сочетание.
-- Кошачья история, -- пояснил пленный. -- Это то, что произошло со
мной. Вы схватили меня, как кошка мышку. Солдаты именно так и называют ваши
ночные проделки.
Рассматривая документы и бумаги, отобранные у пленного, Ромашкин
обратил внимание на фотографии, которые были сделаны во Франции: Вагнер с
девицами, веселый и самодовольный, на фоне кафе с французской рекламой и
надписями. "Когда это было? -- подумал Ромашкин. -- В дни завоевания Франции
или недавно? Может, это свежая дивизия с запада? Похоже, ефрейтор потому
такой нахальный, что не прочувствовал на себе силу наших наступательных
ударов". Учитывая наглость Вагнера, Ромашкин не стал его спрашивать
напрямую, а применил маленькую хитрость.
-- Значит, вы всю войну просидели во Франции? Нехорошо, товарищи
воевали, а вы с девицами легкого поведения развлекались.
-- Я был на Востоке две зимы. -- Вагнер показал ленточки на кителе: --
Был ранен, только после госпиталя попал во Францию.
-- Значит, Франция -- санаторий, туда посылают подлечиться? Вы говорите
неправду, Вагнер, там идет война, в июне этого года в Нормандии высадились
наши союзники.
Пленный криво усмехнулся:
-- Ваши союзники! Если бы не вы, они бы не высадились...
Ромашкин полистал служебную книжку и письма, полученные Вагнером.
Письма отправлены на полевую почту, которая могла быть во Франции, или
здесь, или вообще где угодно. Когда же пришла сюда эта свежая дивизия?
-- Последнее письмо во Францию вы получили из дома в конце июля, -
сказал будничным голосом Ромашкин, усыпляя бдительность пленного, -- а на
новое место, сюда, разве письма не доставляют?
-- Мы всего здесь... -- начал было пленный и вдруг спохватился,
настороженно поглядел на офицера, но Ромашкин делал вид, что ведет простой,
ни к чему не обязывающий разговор, и Вагнер подумал: может, все так и
пройдет и офицер не обратит внимания на то, что он сболтнул. Но офицер был
хитрый -- Вагнер это понял, услыхав следующий вопрос:
-- А по какому маршруту вас везли? -- Ромашкин хотел этим окончательно
установить срок прибытия дивизии.
Вагнер, краснея и бледнея, соображал, как быть дальше -- говорить или
не говорить? Пока все идет хорошо -- его не бьют, не пытают. То, о чем
спрашивает офицер, разве тайна? Что, русские не знают такие города, как
Франкфурт, Берлин, Кенигсберг? Вагнер со спокойной совестью назвал эти
города.
-- Значит, когда вы выехали и когда прибыли? -- припер его окончательно
Ромашкин.
Пленный закрутился, как жук, приколотый булавкой к картону, деваться
было некуда, он с трудом выдавил:
-- Первого августа погрузились, неделю назад прибыли...
Советские войска, вышедшие на границу, с ходу ударили по ненавистной
земле, откуда напали в июне сорок первого фашисты.
Началась артиллерийская подготовка, и на немецкой стороне ввысь
полетели бревна, обломки бетона, деревья, вырванные с корнем, колеса от
машин и пушек. Солдаты с нетерпением высовывались из траншей и ждали сигнала
"вперед".
-- Ну, держись, фашистская Германия!
Огонь атакующих буквально смел с земли оборонительные сооружения.
Однако гитлеровцы все же сдержали первый натиск Советской Армии, полки
продвинулись всего километров на семь -- десять. Были большие потери. Это
заставило прекратить наступление и заняться серьезной подготовкой к штурму
укрепленных полос. Было известно, что долговременные укрепрайоны
Инстербургский, на реке Дейме и вокруг Кенигсберга не уступают по своей
мощности самым современным линиям -- Мажино, Зигфрида и Маннергейма. Доты и
форты многоэтажные, железобетонные стены толщиной в три метра, запас
продуктов, боеприпасов, воды и прочего позволяют вести длительную оборону в
полном окружении.
Советские дивизии, сменяя друг друга на передовой, в перерывах между
боями занимались боевой подготовкой. Учились прорывать долговременные линии
обороны, изучали форты и железобетонные доты, которые придется штурмовать.
Командующий фронтом генерал армии Черняховский появлялся и на учебных полях.
-- Сегодня здесь куется победа, -- подбадривал он усталых, отвыкших от
кропотливой учебы солдат и офицеров. -- Больше пота -- меньше крови, друзья.
Голощапов, как всегда, ворчал:
-- Били, били фашистов -- и, оказывается, не по науке!
-- Заткнись, тебе же добра желают, -- урезонивал Рогатин. -- Живой
останешься, если с умом на немецкой земле воевать будешь.
-- А на своей земле я что же, дуром воевал?
-- Во всем надо вперед смотреть, а на войне особенно, тут как
недоглядел - так гляделки вместе с башкой оторвет.
Разведчики второй день сидели в полуоплывшей старой траншее и тайком
наблюдали за немецким караулом, который охранял склад боеприпасов.
Траншея находилась в трехстах метрах от караула, на голой высотке, ее
было хорошо видно отовсюду: и от складов, и от дороги, которая к ним
подходила, и от дома, где размещалась охрана, и от зенитной батареи,
оберегавшей склады. Именно поэтому ее и выбрали разведчики: заброшенная
траншея не вызывала у окружающих гитлеровцев никаких подозрений. Разведчики
из нее хорошо просматривали и территорию склада, и даже двор караула,
обнесенный стеной из красного кирпича.
Остались позади российские леса и деревни с доброжелательным
населением. Здесь, в Восточной Пруссии, кто бы ни увидел разведчиков -
каждый враг. Поэтому группа сидела в траншее безвылазно и только по ночам
подбиралась к дому, где размещался караул, и к ограде из колючей проволоки,
опоясывающей склады.
Задание, которое поручил группе разведотдел армии, было необычным, хотя
и состояло всего из двух слов: уничтожить склады.
Раньше Ромашкин и его ребята занимались только разведкой -- устраивали
засады, проводили поиски, таскали "языков". В результате быстрого
продвижения наших войск в непосредственной близости от линии фронта
оказались склады противника с авиационными бомбами и артиллерийскими
снарядами. Это не были хранилища государственного значения -- обычные
войсковые склады, но командование понимало: боеприпасы, которые в них
находятся, надо уничтожить как можно скорее, пока их не развезли на огневые
позиции. Бомбежки с самолетов результата не дали: бетонные хранилища
находились под землей, да к тому же прикрывались огнем зениток. Партизан на
немецкой земле, да еще в прифронтовой полосе, насыщенной войсками, конечно
же, не было, поэтому пришлось поручить это дело войсковым разведчикам.
Поскольку задание было очень важное, подполковник Линтварев решил
назначить в группе парторга. Выбор пал на Ивана Рогатина. Его хорошо знали в
полку -- смелый, не раз награжденный разведчик: два ордена Красного Знамени
и орден Красной Звезды, две медали "За отвагу". Но была также известна
молчаливость этого здоровяка.
Линтварев вызвал к себе Рогатина. И без того неречистый, здоровяк
совсем онемел, когда услышал, кем его назначают.
Подполковник успел уже изложить задачи, которые надлежит выполнять
парторгу, а Рогатин только к этому времени собрался наконец с силами и
вымолвил:
-- Не сумею я...
-- Я все вам рассказал. Вы старый, опытный разведчик -- справитесь.
Задание очень важное -- партийное влияние обязательно нужно, -- спокойно и
убедительно наставлял Линтварев.
-- Не смогу я... говорить не умею.
Замполит улыбнулся, он отлично понимал состояние простодушного
сибиряка, но иного выхода не было.
-- Ну, дорогой, вы неправильно понимаете политработу -- разве она
заключается только в том, чтобы говорить? Разве политработники не ходят в
атаку? Не стреляют? Не бьют врагов в рукопашной? Они делают в бою то же, что
и все, и плюс к этому поднимают, вдохновляют, зажигают других. Главное в
нашем деле -- добиться, чтобы приказ был выполнен. А как это сделать -
подскажет обстановка: иногда пламенным словом, а чаще делом.
-- Нет, не сумею, -- твердил Иван, отводя глаза в сторону.
-- В разведке и говорить-то нельзя, -- продолжал убеждать подполковник.
- Как там говорить? Кругом враги. Добейтесь, чтобы приказ был выполнен во
что бы то ни стало, -- вот и все.
-- Ребята и без меня все сделают. Старший лейтенант Ромашкин разве
допустит, чтобы приказ не выполнить?
-- У командира других забот много, а вы людей поднимайте на выполнение
его решений -- это ваш участок работы.
Рогатин и до этого был в растерянности, а такие слова, как "решения",
"поднимать людей", "участок работы", привели его в полное смятение.
-- Нет, нет, не смогу я. -- Он даже попытался встать и уйти.
Но Линтварев удержал его, положив руки на широкие круглые плечи.
-- Вы коммунист?
-- Коммунист.
-- От выполнения этого задания зависит жизнь наших отцов, матерей, жен.
У вас есть дети?
-- Ну...
-- Так вот, может быть, в том складе лежит бомба, которую сбросят на
ваш или мой дом.
Разведчик задвигал плечищами, явно говоря этим: "Все, мол, я понимаю".
-- А друг у вас есть?
-- Есть.
-- А может быть, жизнь его оборвет один из снарядов, который там, в
хранилище.
-- Да отпустите меня, товарищ замполит, я эти проклятые погреба сам
взорву!
-- Вот и отлично. Сам или кто другой, главное -- уничтожить! В общем, я
считаю, задачу вы поняли правильно.
Рогатин не успел придумать что-нибудь для возражения, подполковник
пожал ему руку и вышел вместе с ним из землянки.
Назначение состоялось.
И вот группа благополучно прошла в тыл, пронесла взрывчатку, отыскала
объект, замаскировалась. И двое суток сидит в заброшенной траншее, не находя
возможности подступиться к складам. Двое часовых ходят по ту сторону
проволочного забора. Причем двигаются они по эллипсу -- постоянно навстречу
друг другу. Подкрасться сзади или сбоку ни к одному из них невозможно -
увидит второй. Да и как подкрасться -- проволока накручена шириной в метр.
Караульное помещение, в котором отдыхают свободные смены, находится в
небольшом домике неподалеку от складов. Домик обнесен кирпичной стеной и
оборудован по всем правилам караульной службы. Окна в нем с решетками, на
ночь закрываются изнутри деревянными ставнями -- не влезешь и даже гранату
не забросишь. Около караульного помещения постоянно стоит часовой. Он же
открывает ворота, если кто постучит снаружи. Ворота все время заперты на
засов изнутри. Прежде чем открыть их, часовой смотрит в окошечко -- кто
пришел. В ограде, видимо, кладовочка для топлива. Двор гладкий,
асфальтированный -- нет ни куста, ни деревца, снег отброшен к ограде. Все
постройки из жженого кирпича, чистенькие, с замысловатыми башенками на
углах. В общем, сделано все с типичной немецкой аккуратностью и
педантичностью.
Изучая жизнь караула в течение двух суток, разведчики установили его
состав и порядок несения службы полностью. В восемнадцать часов приезжает на
автомобиле новый караул. Он состоит из начальника -- унтер-офицера,
разводящего и шести караульных -- всего восемь человек. Смену на пост,
состоящую из двух солдат, водит разводящий через каждые два часа. Он
подходит к проволочному ограждению складов, один из часовых, убедившись, что
пришли свои, открывает ворота, сбитые из деревянных брусков и обтянутые
проволокой, смена входит за ограду, где принимает пост.
Два дня Рогатин наблюдал и думал вместе с другими разведчиками, как
подступиться к объекту, но в охране все было отлажено четко. За эти два дня
он похудел, оброс жесткой черной щетиной, белки глаз от бессонницы
подернулись тонкими кровяными жилками.
В траншее было холодно и сыро, ноги не просыхали, едкий туман
обволакивал и днем и ночью, с неба часто лился то жидкий лед, то мокрый
снег. Окоп заливало месивом -- ни лечь, ни сесть.
Разведчиков знобило, зуб на зуб не попадал. "Ну если не побьют нас на
этом задании, то от простуды околеем,
-- думал Василий. -- Обидно: прошли всю войну, уже конец ее виден -- и
вдруг так бесславно, от какого-то воспаления легких подыхать".
Рогатин терзался больше всех. "Ну что я ему скажу?
-- думал тоскливо Иван. -- Ваше поручение не выполнил! Так, что ли? А
он ответит: "Клади на стол партбилет". Рогатин глядел на ведущих наблюдение
товарищей и вспоминал инструктаж замполита Линтварева: "Ваше дело поднять
людей..." А как их поднимать? Куда подымать? Я и сам вижу -- тут не
подступишься. "Огненным словом!" Что же, от моего слова порядок в карауле
изменится? Вот свалилось на мою голову! "Делом добейтесь выполнения
приказа..." Ну что я сделаю? Чего еще он говорил? Ах да: "Командир принимает
решения, а вы обеспечивайте их выполнение". Чего же обеспечивать? Старший
лейтенант, да и любой другой на его месте, ничего тут не придумает".
Рогатин пододвинулся к Ромашкину. Молча сел рядом с ним на ступенечки,
уперся спиной в стенку окопа -- сверху потекла мокрая земля. Иван подождал,
пока струйки ее истощились, и зло плюнул себе под нога.
Ромашкин посмотрел на Ивана, про себя отметил: "Нервничает". Простое
скуластое лицо Рогатина было хмуро, от густой щетины оно выглядело еще
мрачнее. Рогатин избегал глядеть командиру в глаза. Недовольно сопел и
тяжело думал.
Ромашкин приподнялся над краем траншеи и снова стал смотреть усталыми
глазами на домик охраны. Несбыточные мысли сменяли одна другую. "Подойти к
воротам строем под видом нового караула? Но караул приезжает на грузовике
ровно в восемнадцать. Если прийти раньше на десять -- пятнадцать минут,
будет подозрительно. Не успеешь разделаться со старым караулом, подкатит
новый. Да и одежды немецкой нет... Пойти ночью к часовым под видом смены?
Они окликнут, находясь по ту сторону проволочной ограды. Снять их бесшумно
невозможно, выстрелишь -- услышат в караульном помещении. Захватить зенитное
орудие, раздолбать из него караул и в суматохе уничтожить склады? Это уже
совсем из области майнридовских приключений -- одну зенитку захватишь, а
другие, что же, спать будут?"
Разведчики почти не разговаривали между собой, настроение у всех было
мрачное. Они изредка разминались движением рук и покачиванием плеч из
стороны в сторону. Сильные, занемевшие от холода и сырости тела хрустели.
Ели, пили экономно, продуктов прихватили на двое суток, а теперь дело
затягивалось на неопределенный срок. Каждый понимал: сидеть так бесполезно.
Сиди хоть неделю -- в охране ничего не изменится. Однако никто не
осмеливался высказать это вслух, все ждали, чтобы первым сказал командир.
Трудно было Ромашкину решиться на возвращение, но и торчать здесь до
бесконечности тоже нельзя. Предпринять какой-нибудь опрометчивый шаг, чтобы
доказать командованию свое стремление выполнить приказ, Василий не хотел.
Это было не в его характере. Храбрый и честный, он не был способен на
авантюризм и показуху. Он готов нести ответственность за невыполнение
задания, но не станет рисковать жизнью разведчиков без пользы, без
уверенности, что задание будет выполнено.
На третий день к вечеру, когда кончились продукты, старший лейтенант
спросил Рогатина:
-- Ну что, парторг, будем двигать назад? Не подыхать же здесь с голоду.
Рогатин ждал этих слов, не раз уже видел этот вопрос в глазах
командира, и все же от них будто слабый ток пробежал по телу. Разведчик
очень уважал старшего лейтенанта, он был для него непререкаемым авторитетом,
много раз они рисковали жизнью вместе, много раз оставались живыми благодаря
находчивости и отваге Ромашкина. Иван любил этого человека преданной
любовью, готов был заслонить его от пули и снаряда, но ответить сразу же
согласием на такое предложение командира он сейчас не мог. Он был парторг.
Он понимал своим неторопливым, но ясным рассудком: вопрос стоит не о его
жизни или смерти и не о том, отберут или оставят у него партийный билет. Все
личное, свое уходило куда-то в сторону -- он был представителем партии. Он
не мог допустить, чтобы в его присутствии остался невыполненным приказ.
Рогатин знал -- Ромашкин комсомолец, он всей душой хочет выполнить задание,
но видит - невозможно.
Иван и сам убежден, что это действительно так. Не будь он парторгом,
согласился бы с ним и пошел бы назад. В том то и дело -- он парторг. И
послали его сюда парторгом, может быть, именно для такого случая, чтобы даже
в невозможных условиях найти выход.
Рогатин ничего не ответил на вопрос командира, только посмотрел на него
пристально и виновато. Ромашкин отвел глаза в сторону. Он понимал состояние
сибиряка, сочувствовал ему.
-- Понаблюдаем еще день, -- коротко сказал командир и поставил свой
автомат к стенке.
У Рогатина мысли в голове ворочались тяжело и беспокойно: "По-моему
сделал. Уважил парторга. Ну, а что будем делать?.."
Разведчики, подготовившиеся было к отходу, клали на прежние места
вещевые мешки с взрывчаткой и оружие, молча рассаживались в опротивевшей
всем сырой траншее; было видно по их вялым движениям, что они недовольны.
Иван, чтобы не видеть это и не встретиться с осуждающими взорами товарищей,
уставился на караул ненавидящим взглядом. Он смотрел на темные фигурки
немцев, прохаживающихся за проволочной оградой, и готов был разорвать их
сейчас. "Все из-за вас, гады", -- думал он.
Рогатин украдкой оглянулся на товарищей: кто сидел, прислонясь спиной к
стене, кто полулежал, опираясь на локоть. "Был бы на моем месте настоящий
парторг, может, и зажег бы их огненной речью, а я разве нарожаю столько
слов, чтобы ребят распалить?"
Иван мучительно боролся со своей робостью, заставлял себя говорить и
все никак не мог решиться на это. Наконец он вымолвил:
-- Разве мы их к себе звали? Работали бы каждый на своем месте... Я бы
сейчас технику ремонтировал, к посевной готовился, другие там... где всегда
работали... А в деревнях они что делали? Палили все, народ уничтожали...
Рогатин замолчал, подыскивая, о чем говорить дальше. А разведчики
искоса поглядывали на него, и каждый понимал: говорит все это сибиряк
потому, что его назначили парторгом. Жалко было смотреть на этого
беспомощного здоровяка. Стыдно было сознавать, что это они виноваты в его
терзаниях. Ивану произносить речь труднее, чем десять раз на задание
сходить. Выполнили бы приказ, не было бы этой угнетающей тяжести. Но как,
как его выполнить?
Рогатин так и не закончил свою агитацию, он неуклюже повернулся и,
высунувшись из траншеи, стал наблюдать. Василий примос=D4ился рядом с
Рогатиным и тоже стал смотреть в сторону караула. А там жизнь шла своим,
строго установленным порядком: прохаживался у двери часовой, ворота были
заперты, свободные смены находились в доме. Ромашкин хорошо представлял даже
то, что происходило внутри помещения: начальник караула, наверное, сидит в
своей комнате и читает или играет с разводящим в шахматы; двое караульных
спят, как им и положено перед заступленном на пост; один караульный стоит у
входа в помещение, другой топит печь или письмо пишет в общей комнате; двое
на посту у склада. Вот все восемь.
Размышляя, Ромашкин увидел, как из караульного помещения вышел солдат в
наброшенной шинели и направился к домику в дальнем углу двора. Через
некоторое время он прошел назад, поправляя на ходу ремень на брюках;
часовой, который охранял караульное помещение, даже не взглянул в его
сторону.
Василий и Рогатин посмотрели друг на друга в глаза одновременно. Они
подумали об одном и том же. Есть зацепка! Они поняли это сразу. Опустившись
в траншею, старший лейтенант стал излагать разведчикам свой план -- это была
единственная возможность выполнить задание, которая выявилась только сейчас.
Вариант был очень рискованным, успех его зависел от одного человека,
которому предстояло осуществить самую опасную часть замысла.
-- Пойду я, -- твердо сказал Рогатин в то мгновение, когда и сам
Ромашкин и все разведчики с опаской соображали, кому же придется это
выполнять.
С наступлением темноты группа выбралась из траншеи и подкралась к
забору в том углу, где находилась уборная караульного помещения. Рогатин и
Пролеткин с помощью товарищей бесшумно перелезли через ограду и затаились в
туалете. Была сырая темная ночь, у немцев вблизи складов и в самом карауле
отличная светомаскировка, ничего не видно, только резкий, как команда,
говор, долетавший из темноты, постоянно напоминал, что здесь тыл врага.
Ждать пришлось долго. Но вот послышались шаги. Гитлеровец шел к
туалету. Разведчики приготовили оружие и гранаты. Если немец закричит -
придется вести бой со всем караулом. Темная фигура вошла в дверь, Ромашкин
услышал короткую возню, тяжелое шарканье подошв по дощатому полу. И тут же
все стихло. Через минуту показался темный силуэт человека. По широким плечам
и раскачивающейся походке Ромашкин, смотревший через забор, понял -- это
идет Рогатин. Иван прошел мимо часового, который топтался, грея ноги, в
стороне от двери. В свете, на миг упавшем из открывшейся двери, Ромашкин
увидел на Иване немецкую шинель. Это была шинель того, кто остался лежать в
туалете.
Василий смотрел на секундную стрелку часов и представлял, что сейчас
происходит в караульном помещении. Рогатин должен быстро определить, где
комната для отдыха, и пройти туда. А что, если он столкнется с разводящим
или начальником караула и они, взглянув ему в лицо, обнаружат чужого? Он
успеет выстрелить, в кармане у него пистолет, который отдал ему Ромашкин.
Стрелочка на часах пробежала десять делений. Выстрела не было. Значит,
Рогатин вошел в спальное помещение. Сейчас он ищет ощупью в темноте, где
лежат отдыхающие гитлеровцы. Их должно быть не больше двух, спать полагается
только одной трети караула -- педантичные немцы, конечно, не нарушают это
правило.
Стрелка отсчитала еще пятнадцать делении. Сколько нужно секунд для двух
взмахов ножа? Все тихо. Значит, ни один из спящих не вскрикнул.
Сейчас Рогатин, наверное, смотрит через щель приоткрытой двери в общую
комнату. Кто там может быть? Разводящий и караульный?.. Нет, только
разводящий. Один караульный на посту у входа в помещение, второй лежит
здесь, в туалете. А если в общую комнату зашел начальник караула? Тогда двое
против одного Рогатина. Нужно быть наготове. Ромашкин взмахнул рукой и
первым спустился с ограды к стене уборной. Саша Пролеткин помог ему
опуститься бесшумно. Через открытую дверь Василий увидел неподвижное темное
тело гитлеровца. Разведчики как тени один за другими соскользнули с ограды
вниз. Ромашкин окинул двор быстрым взглядом: "Хорошо, что караульное
помещение обнесено кирпичным забором, если случится у нас заваруха, никто со
стороны не заметит, и отбиваться в случае чего будет удобнее".
Василий ощущал, как дрожит стоящий рядом с ним Жук. Это у него не от
страха -- от волнения. Ромашкин чувствовал, что и сам дрожит. Он посмотрел
на часы. Вдруг в караульном помещении сухо треснул выстрел. Часовой кинулся
к двери. Василий тут же устремился к караульному помещению. Уже на бегу
услышал еще один хлесткий выстрел. Когда вбежал в дверь, сразу же споткнулся
о тело часового. Рогатин стоял посередине комнаты, а перед ним, высоко
задрав прямые, как палки, руки, тянулся унтер. Через дверь в общую комнату
был видел еще один распростертый на полу гитлеровец.
-- Те двое тоже в порядке, -- сдавленным голосом сказал Рогатин, кивнув
на дверь спального помещения.
-- Здорово сработал, молодец! -- прошептал Ромашкин и, поняв, что
теперь таиться, собственно, не от кого, караул уничтожен, внятно сказал: --
Жук, проверь-ка -- никто не бежит на выстрелы?
Жук поспешил к воротам.
-- Не должно бы, в помещении стрелял, -- сказал Пролеткин и, кивнув на
унтер-офицера, спросил: -- Куда этого, товарищ старший лейтенант? Может, и
его кокну потихонечку?
-- Прихватим с собой как вещественное доказательство, -- сказал
Ромашкин, подумав, что пока сделана лишь половина дела. -- Ну-ка, хлопцы,
Хамидуллин и ты, Вовка, переодевайтесь, я пойду за разводящего. Нужно посты
снимать, время не ждет.
-- Может, этого впереди пустим? Он пароль и отзыв знает, -- предложил
Пролеткин, показывая на гитлеровца, который все еще тянул руки к потолку.
Немец был бледен, у него дрожали щеки и обалдело бегали глаза, из-под
фуражки по щекам струился пот.
-- А если вместо пропуска он крикнет предупреждение часовым? --
возразил Ромашкин.
-- А во! -- сказал грозно Рогатин и ткнул пистолетом в живот начальника
караула. Тот не понимал, о чем идет речь, и еще больше вытянулся. -- Он,
видать, не из храбрых. Я когда вон того трахнул, этот выбежал из своей
комнаты и сразу руки в гору задрал.
-- Опасно с ним связываться. В него стрельнешь, часовые или зенитчики
могут услышать, -- не соглашался Ромашкин. -- Будем действовать, как раньше
наметили.
Двое разведчиков и Ромашкин взяли немецкие автоматы, проверили их,
зарядили и, построившись в затылок, зашагали к воротам.
Хотя опасность еще не миновала и было неизвестно, чем все это кончится,
разведчики, глядя на марширующих товарищей, невольно заулыбались. У ворот
Ромашкин остановил группу. Он выждал время, когда должна выходить смена, и
вывел ребят точно по установленному в карауле режиму.
Смена зашагала к складу. Со стороны огневых позиций зенитчиков
на своей земле? Да, здесь они будут драться отчаянно. Их пугает расплата за
совершенные преступления.
-- Доннерветгер, проклятая каценгешихтен! -- ругался Вагнер. -- Меня
предупреждали об этом, а я думал -- пугают!
-- Что значит "каценгешихтен"? -- не понял Ромашкин этого слова. -- Кац
- кошка, гешихтен -- история, какое-то странное сочетание.
-- Кошачья история, -- пояснил пленный. -- Это то, что произошло со
мной. Вы схватили меня, как кошка мышку. Солдаты именно так и называют ваши
ночные проделки.
Рассматривая документы и бумаги, отобранные у пленного, Ромашкин
обратил внимание на фотографии, которые были сделаны во Франции: Вагнер с
девицами, веселый и самодовольный, на фоне кафе с французской рекламой и
надписями. "Когда это было? -- подумал Ромашкин. -- В дни завоевания Франции
или недавно? Может, это свежая дивизия с запада? Похоже, ефрейтор потому
такой нахальный, что не прочувствовал на себе силу наших наступательных
ударов". Учитывая наглость Вагнера, Ромашкин не стал его спрашивать
напрямую, а применил маленькую хитрость.
-- Значит, вы всю войну просидели во Франции? Нехорошо, товарищи
воевали, а вы с девицами легкого поведения развлекались.
-- Я был на Востоке две зимы. -- Вагнер показал ленточки на кителе: --
Был ранен, только после госпиталя попал во Францию.
-- Значит, Франция -- санаторий, туда посылают подлечиться? Вы говорите
неправду, Вагнер, там идет война, в июне этого года в Нормандии высадились
наши союзники.
Пленный криво усмехнулся:
-- Ваши союзники! Если бы не вы, они бы не высадились...
Ромашкин полистал служебную книжку и письма, полученные Вагнером.
Письма отправлены на полевую почту, которая могла быть во Франции, или
здесь, или вообще где угодно. Когда же пришла сюда эта свежая дивизия?
-- Последнее письмо во Францию вы получили из дома в конце июля, -
сказал будничным голосом Ромашкин, усыпляя бдительность пленного, -- а на
новое место, сюда, разве письма не доставляют?
-- Мы всего здесь... -- начал было пленный и вдруг спохватился,
настороженно поглядел на офицера, но Ромашкин делал вид, что ведет простой,
ни к чему не обязывающий разговор, и Вагнер подумал: может, все так и
пройдет и офицер не обратит внимания на то, что он сболтнул. Но офицер был
хитрый -- Вагнер это понял, услыхав следующий вопрос:
-- А по какому маршруту вас везли? -- Ромашкин хотел этим окончательно
установить срок прибытия дивизии.
Вагнер, краснея и бледнея, соображал, как быть дальше -- говорить или
не говорить? Пока все идет хорошо -- его не бьют, не пытают. То, о чем
спрашивает офицер, разве тайна? Что, русские не знают такие города, как
Франкфурт, Берлин, Кенигсберг? Вагнер со спокойной совестью назвал эти
города.
-- Значит, когда вы выехали и когда прибыли? -- припер его окончательно
Ромашкин.
Пленный закрутился, как жук, приколотый булавкой к картону, деваться
было некуда, он с трудом выдавил:
-- Первого августа погрузились, неделю назад прибыли...
Советские войска, вышедшие на границу, с ходу ударили по ненавистной
земле, откуда напали в июне сорок первого фашисты.
Началась артиллерийская подготовка, и на немецкой стороне ввысь
полетели бревна, обломки бетона, деревья, вырванные с корнем, колеса от
машин и пушек. Солдаты с нетерпением высовывались из траншей и ждали сигнала
"вперед".
-- Ну, держись, фашистская Германия!
Огонь атакующих буквально смел с земли оборонительные сооружения.
Однако гитлеровцы все же сдержали первый натиск Советской Армии, полки
продвинулись всего километров на семь -- десять. Были большие потери. Это
заставило прекратить наступление и заняться серьезной подготовкой к штурму
укрепленных полос. Было известно, что долговременные укрепрайоны
Инстербургский, на реке Дейме и вокруг Кенигсберга не уступают по своей
мощности самым современным линиям -- Мажино, Зигфрида и Маннергейма. Доты и
форты многоэтажные, железобетонные стены толщиной в три метра, запас
продуктов, боеприпасов, воды и прочего позволяют вести длительную оборону в
полном окружении.
Советские дивизии, сменяя друг друга на передовой, в перерывах между
боями занимались боевой подготовкой. Учились прорывать долговременные линии
обороны, изучали форты и железобетонные доты, которые придется штурмовать.
Командующий фронтом генерал армии Черняховский появлялся и на учебных полях.
-- Сегодня здесь куется победа, -- подбадривал он усталых, отвыкших от
кропотливой учебы солдат и офицеров. -- Больше пота -- меньше крови, друзья.
Голощапов, как всегда, ворчал:
-- Били, били фашистов -- и, оказывается, не по науке!
-- Заткнись, тебе же добра желают, -- урезонивал Рогатин. -- Живой
останешься, если с умом на немецкой земле воевать будешь.
-- А на своей земле я что же, дуром воевал?
-- Во всем надо вперед смотреть, а на войне особенно, тут как
недоглядел - так гляделки вместе с башкой оторвет.
Разведчики второй день сидели в полуоплывшей старой траншее и тайком
наблюдали за немецким караулом, который охранял склад боеприпасов.
Траншея находилась в трехстах метрах от караула, на голой высотке, ее
было хорошо видно отовсюду: и от складов, и от дороги, которая к ним
подходила, и от дома, где размещалась охрана, и от зенитной батареи,
оберегавшей склады. Именно поэтому ее и выбрали разведчики: заброшенная
траншея не вызывала у окружающих гитлеровцев никаких подозрений. Разведчики
из нее хорошо просматривали и территорию склада, и даже двор караула,
обнесенный стеной из красного кирпича.
Остались позади российские леса и деревни с доброжелательным
населением. Здесь, в Восточной Пруссии, кто бы ни увидел разведчиков -
каждый враг. Поэтому группа сидела в траншее безвылазно и только по ночам
подбиралась к дому, где размещался караул, и к ограде из колючей проволоки,
опоясывающей склады.
Задание, которое поручил группе разведотдел армии, было необычным, хотя
и состояло всего из двух слов: уничтожить склады.
Раньше Ромашкин и его ребята занимались только разведкой -- устраивали
засады, проводили поиски, таскали "языков". В результате быстрого
продвижения наших войск в непосредственной близости от линии фронта
оказались склады противника с авиационными бомбами и артиллерийскими
снарядами. Это не были хранилища государственного значения -- обычные
войсковые склады, но командование понимало: боеприпасы, которые в них
находятся, надо уничтожить как можно скорее, пока их не развезли на огневые
позиции. Бомбежки с самолетов результата не дали: бетонные хранилища
находились под землей, да к тому же прикрывались огнем зениток. Партизан на
немецкой земле, да еще в прифронтовой полосе, насыщенной войсками, конечно
же, не было, поэтому пришлось поручить это дело войсковым разведчикам.
Поскольку задание было очень важное, подполковник Линтварев решил
назначить в группе парторга. Выбор пал на Ивана Рогатина. Его хорошо знали в
полку -- смелый, не раз награжденный разведчик: два ордена Красного Знамени
и орден Красной Звезды, две медали "За отвагу". Но была также известна
молчаливость этого здоровяка.
Линтварев вызвал к себе Рогатина. И без того неречистый, здоровяк
совсем онемел, когда услышал, кем его назначают.
Подполковник успел уже изложить задачи, которые надлежит выполнять
парторгу, а Рогатин только к этому времени собрался наконец с силами и
вымолвил:
-- Не сумею я...
-- Я все вам рассказал. Вы старый, опытный разведчик -- справитесь.
Задание очень важное -- партийное влияние обязательно нужно, -- спокойно и
убедительно наставлял Линтварев.
-- Не смогу я... говорить не умею.
Замполит улыбнулся, он отлично понимал состояние простодушного
сибиряка, но иного выхода не было.
-- Ну, дорогой, вы неправильно понимаете политработу -- разве она
заключается только в том, чтобы говорить? Разве политработники не ходят в
атаку? Не стреляют? Не бьют врагов в рукопашной? Они делают в бою то же, что
и все, и плюс к этому поднимают, вдохновляют, зажигают других. Главное в
нашем деле -- добиться, чтобы приказ был выполнен. А как это сделать -
подскажет обстановка: иногда пламенным словом, а чаще делом.
-- Нет, не сумею, -- твердил Иван, отводя глаза в сторону.
-- В разведке и говорить-то нельзя, -- продолжал убеждать подполковник.
- Как там говорить? Кругом враги. Добейтесь, чтобы приказ был выполнен во
что бы то ни стало, -- вот и все.
-- Ребята и без меня все сделают. Старший лейтенант Ромашкин разве
допустит, чтобы приказ не выполнить?
-- У командира других забот много, а вы людей поднимайте на выполнение
его решений -- это ваш участок работы.
Рогатин и до этого был в растерянности, а такие слова, как "решения",
"поднимать людей", "участок работы", привели его в полное смятение.
-- Нет, нет, не смогу я. -- Он даже попытался встать и уйти.
Но Линтварев удержал его, положив руки на широкие круглые плечи.
-- Вы коммунист?
-- Коммунист.
-- От выполнения этого задания зависит жизнь наших отцов, матерей, жен.
У вас есть дети?
-- Ну...
-- Так вот, может быть, в том складе лежит бомба, которую сбросят на
ваш или мой дом.
Разведчик задвигал плечищами, явно говоря этим: "Все, мол, я понимаю".
-- А друг у вас есть?
-- Есть.
-- А может быть, жизнь его оборвет один из снарядов, который там, в
хранилище.
-- Да отпустите меня, товарищ замполит, я эти проклятые погреба сам
взорву!
-- Вот и отлично. Сам или кто другой, главное -- уничтожить! В общем, я
считаю, задачу вы поняли правильно.
Рогатин не успел придумать что-нибудь для возражения, подполковник
пожал ему руку и вышел вместе с ним из землянки.
Назначение состоялось.
И вот группа благополучно прошла в тыл, пронесла взрывчатку, отыскала
объект, замаскировалась. И двое суток сидит в заброшенной траншее, не находя
возможности подступиться к складам. Двое часовых ходят по ту сторону
проволочного забора. Причем двигаются они по эллипсу -- постоянно навстречу
друг другу. Подкрасться сзади или сбоку ни к одному из них невозможно -
увидит второй. Да и как подкрасться -- проволока накручена шириной в метр.
Караульное помещение, в котором отдыхают свободные смены, находится в
небольшом домике неподалеку от складов. Домик обнесен кирпичной стеной и
оборудован по всем правилам караульной службы. Окна в нем с решетками, на
ночь закрываются изнутри деревянными ставнями -- не влезешь и даже гранату
не забросишь. Около караульного помещения постоянно стоит часовой. Он же
открывает ворота, если кто постучит снаружи. Ворота все время заперты на
засов изнутри. Прежде чем открыть их, часовой смотрит в окошечко -- кто
пришел. В ограде, видимо, кладовочка для топлива. Двор гладкий,
асфальтированный -- нет ни куста, ни деревца, снег отброшен к ограде. Все
постройки из жженого кирпича, чистенькие, с замысловатыми башенками на
углах. В общем, сделано все с типичной немецкой аккуратностью и
педантичностью.
Изучая жизнь караула в течение двух суток, разведчики установили его
состав и порядок несения службы полностью. В восемнадцать часов приезжает на
автомобиле новый караул. Он состоит из начальника -- унтер-офицера,
разводящего и шести караульных -- всего восемь человек. Смену на пост,
состоящую из двух солдат, водит разводящий через каждые два часа. Он
подходит к проволочному ограждению складов, один из часовых, убедившись, что
пришли свои, открывает ворота, сбитые из деревянных брусков и обтянутые
проволокой, смена входит за ограду, где принимает пост.
Два дня Рогатин наблюдал и думал вместе с другими разведчиками, как
подступиться к объекту, но в охране все было отлажено четко. За эти два дня
он похудел, оброс жесткой черной щетиной, белки глаз от бессонницы
подернулись тонкими кровяными жилками.
В траншее было холодно и сыро, ноги не просыхали, едкий туман
обволакивал и днем и ночью, с неба часто лился то жидкий лед, то мокрый
снег. Окоп заливало месивом -- ни лечь, ни сесть.
Разведчиков знобило, зуб на зуб не попадал. "Ну если не побьют нас на
этом задании, то от простуды околеем,
-- думал Василий. -- Обидно: прошли всю войну, уже конец ее виден -- и
вдруг так бесславно, от какого-то воспаления легких подыхать".
Рогатин терзался больше всех. "Ну что я ему скажу?
-- думал тоскливо Иван. -- Ваше поручение не выполнил! Так, что ли? А
он ответит: "Клади на стол партбилет". Рогатин глядел на ведущих наблюдение
товарищей и вспоминал инструктаж замполита Линтварева: "Ваше дело поднять
людей..." А как их поднимать? Куда подымать? Я и сам вижу -- тут не
подступишься. "Огненным словом!" Что же, от моего слова порядок в карауле
изменится? Вот свалилось на мою голову! "Делом добейтесь выполнения
приказа..." Ну что я сделаю? Чего еще он говорил? Ах да: "Командир принимает
решения, а вы обеспечивайте их выполнение". Чего же обеспечивать? Старший
лейтенант, да и любой другой на его месте, ничего тут не придумает".
Рогатин пододвинулся к Ромашкину. Молча сел рядом с ним на ступенечки,
уперся спиной в стенку окопа -- сверху потекла мокрая земля. Иван подождал,
пока струйки ее истощились, и зло плюнул себе под нога.
Ромашкин посмотрел на Ивана, про себя отметил: "Нервничает". Простое
скуластое лицо Рогатина было хмуро, от густой щетины оно выглядело еще
мрачнее. Рогатин избегал глядеть командиру в глаза. Недовольно сопел и
тяжело думал.
Ромашкин приподнялся над краем траншеи и снова стал смотреть усталыми
глазами на домик охраны. Несбыточные мысли сменяли одна другую. "Подойти к
воротам строем под видом нового караула? Но караул приезжает на грузовике
ровно в восемнадцать. Если прийти раньше на десять -- пятнадцать минут,
будет подозрительно. Не успеешь разделаться со старым караулом, подкатит
новый. Да и одежды немецкой нет... Пойти ночью к часовым под видом смены?
Они окликнут, находясь по ту сторону проволочной ограды. Снять их бесшумно
невозможно, выстрелишь -- услышат в караульном помещении. Захватить зенитное
орудие, раздолбать из него караул и в суматохе уничтожить склады? Это уже
совсем из области майнридовских приключений -- одну зенитку захватишь, а
другие, что же, спать будут?"
Разведчики почти не разговаривали между собой, настроение у всех было
мрачное. Они изредка разминались движением рук и покачиванием плеч из
стороны в сторону. Сильные, занемевшие от холода и сырости тела хрустели.
Ели, пили экономно, продуктов прихватили на двое суток, а теперь дело
затягивалось на неопределенный срок. Каждый понимал: сидеть так бесполезно.
Сиди хоть неделю -- в охране ничего не изменится. Однако никто не
осмеливался высказать это вслух, все ждали, чтобы первым сказал командир.
Трудно было Ромашкину решиться на возвращение, но и торчать здесь до
бесконечности тоже нельзя. Предпринять какой-нибудь опрометчивый шаг, чтобы
доказать командованию свое стремление выполнить приказ, Василий не хотел.
Это было не в его характере. Храбрый и честный, он не был способен на
авантюризм и показуху. Он готов нести ответственность за невыполнение
задания, но не станет рисковать жизнью разведчиков без пользы, без
уверенности, что задание будет выполнено.
На третий день к вечеру, когда кончились продукты, старший лейтенант
спросил Рогатина:
-- Ну что, парторг, будем двигать назад? Не подыхать же здесь с голоду.
Рогатин ждал этих слов, не раз уже видел этот вопрос в глазах
командира, и все же от них будто слабый ток пробежал по телу. Разведчик
очень уважал старшего лейтенанта, он был для него непререкаемым авторитетом,
много раз они рисковали жизнью вместе, много раз оставались живыми благодаря
находчивости и отваге Ромашкина. Иван любил этого человека преданной
любовью, готов был заслонить его от пули и снаряда, но ответить сразу же
согласием на такое предложение командира он сейчас не мог. Он был парторг.
Он понимал своим неторопливым, но ясным рассудком: вопрос стоит не о его
жизни или смерти и не о том, отберут или оставят у него партийный билет. Все
личное, свое уходило куда-то в сторону -- он был представителем партии. Он
не мог допустить, чтобы в его присутствии остался невыполненным приказ.
Рогатин знал -- Ромашкин комсомолец, он всей душой хочет выполнить задание,
но видит - невозможно.
Иван и сам убежден, что это действительно так. Не будь он парторгом,
согласился бы с ним и пошел бы назад. В том то и дело -- он парторг. И
послали его сюда парторгом, может быть, именно для такого случая, чтобы даже
в невозможных условиях найти выход.
Рогатин ничего не ответил на вопрос командира, только посмотрел на него
пристально и виновато. Ромашкин отвел глаза в сторону. Он понимал состояние
сибиряка, сочувствовал ему.
-- Понаблюдаем еще день, -- коротко сказал командир и поставил свой
автомат к стенке.
У Рогатина мысли в голове ворочались тяжело и беспокойно: "По-моему
сделал. Уважил парторга. Ну, а что будем делать?.."
Разведчики, подготовившиеся было к отходу, клали на прежние места
вещевые мешки с взрывчаткой и оружие, молча рассаживались в опротивевшей
всем сырой траншее; было видно по их вялым движениям, что они недовольны.
Иван, чтобы не видеть это и не встретиться с осуждающими взорами товарищей,
уставился на караул ненавидящим взглядом. Он смотрел на темные фигурки
немцев, прохаживающихся за проволочной оградой, и готов был разорвать их
сейчас. "Все из-за вас, гады", -- думал он.
Рогатин украдкой оглянулся на товарищей: кто сидел, прислонясь спиной к
стене, кто полулежал, опираясь на локоть. "Был бы на моем месте настоящий
парторг, может, и зажег бы их огненной речью, а я разве нарожаю столько
слов, чтобы ребят распалить?"
Иван мучительно боролся со своей робостью, заставлял себя говорить и
все никак не мог решиться на это. Наконец он вымолвил:
-- Разве мы их к себе звали? Работали бы каждый на своем месте... Я бы
сейчас технику ремонтировал, к посевной готовился, другие там... где всегда
работали... А в деревнях они что делали? Палили все, народ уничтожали...
Рогатин замолчал, подыскивая, о чем говорить дальше. А разведчики
искоса поглядывали на него, и каждый понимал: говорит все это сибиряк
потому, что его назначили парторгом. Жалко было смотреть на этого
беспомощного здоровяка. Стыдно было сознавать, что это они виноваты в его
терзаниях. Ивану произносить речь труднее, чем десять раз на задание
сходить. Выполнили бы приказ, не было бы этой угнетающей тяжести. Но как,
как его выполнить?
Рогатин так и не закончил свою агитацию, он неуклюже повернулся и,
высунувшись из траншеи, стал наблюдать. Василий примос=D4ился рядом с
Рогатиным и тоже стал смотреть в сторону караула. А там жизнь шла своим,
строго установленным порядком: прохаживался у двери часовой, ворота были
заперты, свободные смены находились в доме. Ромашкин хорошо представлял даже
то, что происходило внутри помещения: начальник караула, наверное, сидит в
своей комнате и читает или играет с разводящим в шахматы; двое караульных
спят, как им и положено перед заступленном на пост; один караульный стоит у
входа в помещение, другой топит печь или письмо пишет в общей комнате; двое
на посту у склада. Вот все восемь.
Размышляя, Ромашкин увидел, как из караульного помещения вышел солдат в
наброшенной шинели и направился к домику в дальнем углу двора. Через
некоторое время он прошел назад, поправляя на ходу ремень на брюках;
часовой, который охранял караульное помещение, даже не взглянул в его
сторону.
Василий и Рогатин посмотрели друг на друга в глаза одновременно. Они
подумали об одном и том же. Есть зацепка! Они поняли это сразу. Опустившись
в траншею, старший лейтенант стал излагать разведчикам свой план -- это была
единственная возможность выполнить задание, которая выявилась только сейчас.
Вариант был очень рискованным, успех его зависел от одного человека,
которому предстояло осуществить самую опасную часть замысла.
-- Пойду я, -- твердо сказал Рогатин в то мгновение, когда и сам
Ромашкин и все разведчики с опаской соображали, кому же придется это
выполнять.
С наступлением темноты группа выбралась из траншеи и подкралась к
забору в том углу, где находилась уборная караульного помещения. Рогатин и
Пролеткин с помощью товарищей бесшумно перелезли через ограду и затаились в
туалете. Была сырая темная ночь, у немцев вблизи складов и в самом карауле
отличная светомаскировка, ничего не видно, только резкий, как команда,
говор, долетавший из темноты, постоянно напоминал, что здесь тыл врага.
Ждать пришлось долго. Но вот послышались шаги. Гитлеровец шел к
туалету. Разведчики приготовили оружие и гранаты. Если немец закричит -
придется вести бой со всем караулом. Темная фигура вошла в дверь, Ромашкин
услышал короткую возню, тяжелое шарканье подошв по дощатому полу. И тут же
все стихло. Через минуту показался темный силуэт человека. По широким плечам
и раскачивающейся походке Ромашкин, смотревший через забор, понял -- это
идет Рогатин. Иван прошел мимо часового, который топтался, грея ноги, в
стороне от двери. В свете, на миг упавшем из открывшейся двери, Ромашкин
увидел на Иване немецкую шинель. Это была шинель того, кто остался лежать в
туалете.
Василий смотрел на секундную стрелку часов и представлял, что сейчас
происходит в караульном помещении. Рогатин должен быстро определить, где
комната для отдыха, и пройти туда. А что, если он столкнется с разводящим
или начальником караула и они, взглянув ему в лицо, обнаружат чужого? Он
успеет выстрелить, в кармане у него пистолет, который отдал ему Ромашкин.
Стрелочка на часах пробежала десять делений. Выстрела не было. Значит,
Рогатин вошел в спальное помещение. Сейчас он ищет ощупью в темноте, где
лежат отдыхающие гитлеровцы. Их должно быть не больше двух, спать полагается
только одной трети караула -- педантичные немцы, конечно, не нарушают это
правило.
Стрелка отсчитала еще пятнадцать делении. Сколько нужно секунд для двух
взмахов ножа? Все тихо. Значит, ни один из спящих не вскрикнул.
Сейчас Рогатин, наверное, смотрит через щель приоткрытой двери в общую
комнату. Кто там может быть? Разводящий и караульный?.. Нет, только
разводящий. Один караульный на посту у входа в помещение, второй лежит
здесь, в туалете. А если в общую комнату зашел начальник караула? Тогда двое
против одного Рогатина. Нужно быть наготове. Ромашкин взмахнул рукой и
первым спустился с ограды к стене уборной. Саша Пролеткин помог ему
опуститься бесшумно. Через открытую дверь Василий увидел неподвижное темное
тело гитлеровца. Разведчики как тени один за другими соскользнули с ограды
вниз. Ромашкин окинул двор быстрым взглядом: "Хорошо, что караульное
помещение обнесено кирпичным забором, если случится у нас заваруха, никто со
стороны не заметит, и отбиваться в случае чего будет удобнее".
Василий ощущал, как дрожит стоящий рядом с ним Жук. Это у него не от
страха -- от волнения. Ромашкин чувствовал, что и сам дрожит. Он посмотрел
на часы. Вдруг в караульном помещении сухо треснул выстрел. Часовой кинулся
к двери. Василий тут же устремился к караульному помещению. Уже на бегу
услышал еще один хлесткий выстрел. Когда вбежал в дверь, сразу же споткнулся
о тело часового. Рогатин стоял посередине комнаты, а перед ним, высоко
задрав прямые, как палки, руки, тянулся унтер. Через дверь в общую комнату
был видел еще один распростертый на полу гитлеровец.
-- Те двое тоже в порядке, -- сдавленным голосом сказал Рогатин, кивнув
на дверь спального помещения.
-- Здорово сработал, молодец! -- прошептал Ромашкин и, поняв, что
теперь таиться, собственно, не от кого, караул уничтожен, внятно сказал: --
Жук, проверь-ка -- никто не бежит на выстрелы?
Жук поспешил к воротам.
-- Не должно бы, в помещении стрелял, -- сказал Пролеткин и, кивнув на
унтер-офицера, спросил: -- Куда этого, товарищ старший лейтенант? Может, и
его кокну потихонечку?
-- Прихватим с собой как вещественное доказательство, -- сказал
Ромашкин, подумав, что пока сделана лишь половина дела. -- Ну-ка, хлопцы,
Хамидуллин и ты, Вовка, переодевайтесь, я пойду за разводящего. Нужно посты
снимать, время не ждет.
-- Может, этого впереди пустим? Он пароль и отзыв знает, -- предложил
Пролеткин, показывая на гитлеровца, который все еще тянул руки к потолку.
Немец был бледен, у него дрожали щеки и обалдело бегали глаза, из-под
фуражки по щекам струился пот.
-- А если вместо пропуска он крикнет предупреждение часовым? --
возразил Ромашкин.
-- А во! -- сказал грозно Рогатин и ткнул пистолетом в живот начальника
караула. Тот не понимал, о чем идет речь, и еще больше вытянулся. -- Он,
видать, не из храбрых. Я когда вон того трахнул, этот выбежал из своей
комнаты и сразу руки в гору задрал.
-- Опасно с ним связываться. В него стрельнешь, часовые или зенитчики
могут услышать, -- не соглашался Ромашкин. -- Будем действовать, как раньше
наметили.
Двое разведчиков и Ромашкин взяли немецкие автоматы, проверили их,
зарядили и, построившись в затылок, зашагали к воротам.
Хотя опасность еще не миновала и было неизвестно, чем все это кончится,
разведчики, глядя на марширующих товарищей, невольно заулыбались. У ворот
Ромашкин остановил группу. Он выждал время, когда должна выходить смена, и
вывел ребят точно по установленному в карауле режиму.
Смена зашагала к складу. Со стороны огневых позиций зенитчиков