Страница:
кресало, стал закуривать.
Вдруг сзади у моста бухнули взрывы гранат и затрещали автоматы.
Ромашкин вскинул бинокль. На мосту дымилась разбитая машина, от нее убегали
к лесу уцелевшие фашисты. Неподалеку остановилась колонна грузовиков, из
кузовов выпрыгивали немцы. Их было не очень много, видимо, они охраняли
груз.
-- Ну, вот и там началось, -- сказал Ромашкин и, прежде чем уйти, велел
Щеголеву: -- Держись здесь сколько сможешь. А если попытаются тебя отрезать,
отходи к нам. Будем держать мост.
Ромашкин позвал Шовкопляса и побежал назад.
-- Мы решили на всякий случай на мосту завал сделать, -- доложил
Рогатин. - К вам в спину-то пропускать нельзя было.
-- Правильно сделал, -- одобрил Ромашкин и приказал: -- Ну, а теперь
всем в немецкие окопы -- и готовьтесь к тяжелой драке.
Василий спустился в траншею, вырытую немцами для обороны моста. Мокрая,
жидкая земля на стенах липла к одежде, но дно оказалось твердым,
предусмотрительные немцы сделали отводы для воды.
-- Пролеткин, тащи из домика гранаты, патроны -- все, что там есть,
пригодится. Жук, где батальон?
-- Сейчас запрошу. -- Поговорив со штабом, он доложил: -- Застрял
батальон, товарищ старший лейтенант, около Хенсгишкена, застопорился там,
где наши танкисты в пивнуху снаряд засадили.
-- Да-а? -- тревожно протянул Ромашкин.
Положение разведотряда осложнялось. Если раньше, в движении, он мог
уклоняться от боя и ускользать от врагов, то теперь его наверняка попытаются
окружить и уничтожить. А уходить нельзя: мост надо удерживать, он очень
пригодится полку.
Справа послышались взрывы -- по автоматчикам уже били из минометов.
"Понятно, минометы поставили на запасные позиции и теперь дадут нам
прикурить", -- отметил Ромашкин.
Подошел Голубой. Несмотря на огонь из автоматов, он все же успел
порыться в машине, подорванной на мосту.
-- Что там? -- спросил Василий.
-- Железяки, -- разочарованно ответил Голубой. -- И эти, как их, ну
блины такие железные, мины против танков.
-- Пригодятся! -- обрадовался Ромашкин. -- Голощапов и Хамидуллин,
набросайте мины на той стороне перед мостом, могут и танки появиться. Да
осторожно, берегом прикрывайтесь!
Голощапов, как всегда, недовольно заворчал себе под нос:
-- Легко сказать -- набросайте. Машина еще дымится. Подойдешь, а она
рванет. Набросайте!..
-- Это резиновые баллоны дымят, -- сказал Голубой. -- Разрешите мне,
товарищ старший лейтенант? Я там все знаю.
-- Давай дуй, раз ты такой прыткий, -- усмехнулся Голощапов, поглядывая
на командира, что он скажет?
Ромашкин хорошо знал старого ворчуна. Потакать ему нельзя, а в разговор
втянешься -- тоже ничего хорошего не жди. Поэтому Василий молчал,
разглядывая в бинокль опустевшие грузовики. Голощапов, ворча, поплелся за
Хамидуллиным.
Через полчаса фашисты пошли в атаку. Сзади, из Инстербургского
укрепленного района, ударили минометы и пушки. Несколько снарядов угодило в
реку, вскинув фонтаны воды и обломков льда.
Разведчики выпустили вражеских солдат из леса, позволили им выйти на
чистое поле. Немцы, подозревая, что их специально подпускают, шли медленно,
с опаской, готовые залечь. Команды офицеров подгоняли солдат. Едва атакующие
вышли на асфальт, как затрещали наши автоматы. Гитлеровцы все, кто уцелел,
свалились в кювет, убитые остались на дороге.
-- От так, приймайте прохладитэльну ванну, -- сказал Шовкопляс,
вспомнив, как сам бежал по кювету, заполненному жидким снегом и водой. --
Куды? Купайся, фриц! Купайся! -- приговаривал Шовкопляс, стреляя в тех, кто
высовывался из кювета.
Через два часа разведчикам было уже не до шуток, их окружало до
батальона пехоты. Правда, это был не линейный батальон, а фольксштурмовцы,
группами прибывающие по шоссе на машинах. Но зато артиллеристы и минометчики
из укрепрайона били точно. Подошли три танка и с того берега начали
обстреливать окопы разведотряда. Один танк попытался перейти мост, подмял
под себя разбитую машину, но угодил на мину -- грохнул взрыв, и гусеница,
звеня, сползла с катков. Танкисты начали бить частым огнем по разведчикам,
наверное, решили расстрелять весь боекомплект, прежде чем уйти из подбитой
машины. Танк стоял близко, взрывы и выстрелы сливались в такую частую
пальбу, словно стреляли не из пушки, а из какого-то пулемета, в котором
лента начинена снарядами. Больше всех досталось от этого разъяренного танка
автоматчикам. В это время они отходили к мосту, и огонь застал их на
открытом месте. Погиб лейтенант Щеголев и с ним почти полвзвода.
Два других танках подошли вплотную к берегу. Гитлеровцы знали, что у
русских нет артиллерии, а гранаты через реку не добросишь. Огнем в упор
танки принялись уничтожать разведчиков. Отпускали по снаряду на человека.
Вскрикнул перед смертью Кожухарь. Вздыбилась и задымила земля там, где
стоял, припав к автомату, Севостьянов.
"Ну все, -- подумал Ромашкин, -- ускользнуть взводу некуда -- впереди
Инстербургская линия, за мостом вражеские танки. Остаться в траншее -
гибель, танковые пушки пробивают косогор насквозь". Василий взглянул на
корреспондента. Тот спокойно писал, положив на колени планшетку. "Не
понимает обстановки. -- Ромашкин даже позавидовал ему. -- Так легче умирать.
И зачем мы взяли его? Жил бы хороший человек, работал в газете, не надо было
ему связываться с разведчиками".
И все же Ромашкин не чувствовал предсмертного холода в груди. Верил: и
на этот раз останется жив.
Он не ошибся. Выручил его танкист Угольков.
Четыре пушечных выстрела почти залпом грохнули с опушки леса, и оба
немецких танка окутались дымом. Один сразу же запылал ярким огнем, другой
испускал ядовито-желтый дым.
-- Вовремя, братцы! -- вздохнул с облегчением Ромашкин.
Но вскоре и оттуда, где прежде сидели автоматчики Щеголева, полезли
немецкие танки. Одновременно группа фашистов перешла реку по льду,
неожиданно выскочила из-за кустов и кинулась на разведчиков. Началась
рукопашная.
Стреляя в упор по фашистам, Ромашкин не забывал и о корреспонденте,
старался прикрыть его огнем. Но тот и сам не растерялся, смешно вытягивая
руку, стрелял из пистолета, будто в тире, как его учили где-то в тылу. И
попадал! Гитлеровцы падали перед ним, Ромашкин это видел.
Нападение отбили, но Василий понимал, что долго не продержаться. Зло
крикнул на Жука:
-- Ну, где же батальон в конце концов?
Радист виновато опустил глаза, стал вызывать:
-- "Сердолик", "Сердолик", я -- "Репа"...
Патроны были на исходе. Ромашкин приказал собрать автоматы и магазины
перебитых на этом берегу гитлеровцев.
-- Здорово мы их! -- радостно сказал Птицын.
По его счастливым глазам Ромашкин донял: Птицын никогда еще не видел
врагов в бою так близко. Пленных, конечно, встречал, разговаривал с ними, а
вот так, лицом к лицу, в рукопашной, не приходилось.
Вдруг Птицын ойкнул, выронил пистолет и, согнувшись, упал на дно окопа.
Ромашкин и Пролеткин бросились к нему. Подняли, помогли сесть.
-- Ну, все. В живот. Это смертельно, -- сказал сдавленно Птицын.
-- Погоди, разберемся, -- пытался успокоить Ромашкин, разрезая ножом
гимнастерку. Он убедился -- действительно пуля вошла чуть выше пупка. "Да,
не жилец, -- горестно подумал Ромашкин. -- В расположении своих войск
хирурги еще могли бы спасти..."
Ромашкину было жаль капитана, который и смерть встречал спокойно, с
достоинством. Настоящим парнем оказался в бою! Даже в рукопашной, где
теряются опытные вояки, вел себя прекрасно. Как же ему помочь?
Птицын печально смотрел на Ромашкина снизу вверх и напоминал святого,
какими рисуют их на иконах. Он ждал, как приговора, что скажет Ромашкин. И
Василий все же нашел возможность его выручить даже в таком безвыходном
положении.
Перевязав рану, он достал плащ-палатку, расстелил на дне траншеи,
велел:
-- Ложись.
Птицын, закусив губы, повалился на бок. Он лежал, скорчась, и тихо
стонал.
-- Бери, Иван, и ты, Шовкопляс, понесем к танкам. Остальные прикройте
нас огнем! -- приказал Ромашкин.
Прячась за сгоревшей на мосту машиной, а потом за подбитым танком,
разведчики с раненым прошмыгнули к лесу, туда, откуда стреляли танки
Уголькова. Он весело встретил их, но, увидав окровавленного капитана,
воскликнул:
-- Эх ты! Надо же...
-- Давай машину с лучшим механиком-водителем, посади туда капитана -- и
на предельной скорости назад, к своим. Капитан ждать не может. Понял?
-- Сделаем, раз надо, -- угрюмо сказал танкист.
-- Ну, будь здоров, капитан, поправляйся. Извини, что так получилось.
-- Разве вы виноваты, -- тихо произнес Птицын.
-- Лучше бы не ходил с нами. Ну ладно, крепись. А ты, Угольков,
правильно понял обстановку. Спасибо тебе, выручил нас. Смотри только, чтобы
тебя не обошли.
-- Я круговую оборону организовал, -- весело сказал Угольков.
-- Давай-ка поддержи нас на обратном пути, -- попросил Ромашкин.
-- Есть поддержать, -- отозвался ротный. -- А ну, хлопцы, взять на
прицел фрицев, чтобы ни одна падла не посмела в старшого стрелять!
Разведчики вернулись к мосту. Танк с закрытыми люками осторожно уходил
вдоль опушки.
Настал вечер, серый, сырой, знобкий. Едкий туман, как дым, пощипывал
глаза, мешал дышать. Разведчики в траншеях продрогли, шинели отяжелели от
влаги, сапоги раскисли в жидком месиве.
-- Ну и зима у них, -- скрипел Голощапов, -- язви их в душу! Наши
морозы не нравились, а сами чего организовали? Это же не зима, чистое
издевательство над военными людьми.
Ромашкин ощущал и озноб и какой-то внутренний жар. "Не заболеть бы. В
мирное время в такой слякоти давно бы уже все простудились. К тому же без
горячей еды, без отдыха вторые сутки. Если к ночи батальон не подоспеет,
фрицы нас дожмут..."
В полку тоже понимали положение разведчиков. То Колокольцев, то
Линтварев, то сам Караваев по радио подбадривали:
-- Скоро придем! Держитесь!..
Справа, а потом и слева от разведчиков разгорался большой настоящий
бой. Должно быть, там соседние дивизии вышли к реке. "Что-то наши сегодня
оплошали, -- думал Ромашкин, -- отстают от других. Григория Куржакова и то
нет. Уж не ранен ли? Да, ночью нас могут смять..."
Гитлеровцы действительно хотели уничтожить разведотряд с наступлением
темноты, когда русские не смогут вести прицельный огонь. Но и Ромашкин,
поняв их намерения, подготовил сюрприз. Он перевел танки Уголькова к себе
через мост, и, едва фашисты полезли, танкисты встретили их огнем из пушек и
пулеметов.
Поздно ночью избитый, истерзанный батальон подошел наконец к
разведчикам.
-- Где Куржаков? -- спросил Ромашкин незнакомого младшего лейтенанта.
-- Комбат ранен. Там такое было! -- вяло махнул рукой младший лейтенант
и побежал за своими солдатами, которые, пригибаясь, шли к дотам
Инстербургского укрепрайона.
Увидев этого незнакомого офицера из своего полка, Василий почувствовал,
что у него подгибаются ноги. Тело сделалось мягким и непослушным, будто
кости стали резиновыми. Неодолимая, вязкая усталость, как пуховое одеяло,
накрыла Ромашкина с головой. Он положил горячий лоб на скрещенные руки,
привалился к липкой стене окопа и стал падать куда-то ещё, ниже этой
траншеи, в какую-то теплую черную яму.
Проспал он недолго. Его растолкал Жмаченко.
-- Здравствуйте, товарищ старший лейтенант. Примите вот для бодрости. -
Он протягивал флягу.
Ромашкин, плохо соображая, откуда здесь Жмаченко, взял флягу и начал
пить, не понимая, что это -- вода или водка? Сделав несколько глотков, он
почувствовал, что задыхается, и совсем проснулся.
-- Ты откуда здесь? -- спросил старшину.
-- А где же мне быть? Я с первыми солдатами шел. Разве же я вас кину? -
любяще, по-бабьи ворковал Жмаченко. -- Я поперед батальона не раз порывался
уйти -- не пускали! Ну, слава богу, вроде все обошлось, только двух наших
убило да поранены трое. Автоматчики вон, почитай, все полегли.
-- Корреспондента доставили?
-- Того капитана? А що с ним? Раненый? Я не видел его.
Жмаченко, разговаривая, подкладывал куски вареного мяса, хлеб,
картошку. Василий ел, не ощущая вкуса и даже не думая о том, что ест. Рядом
стояли разведчики, они тоже молча жевали, прихлебывая из фляг.
-- А чего мы в этой могиле торчим? Идемте в дом, -- вдруг сказал Саша
Пролеткин.
Все полезли наверх из скользкой мокрой ямы, еще недавно казавшейся
такой спасительной и удобной.
-- Вас в штаб кличут, товарищ старший лейтенант, -- сказал Жмаченко,
когда подошли к сторожке.
-- Что же ты молчал?
-- Так покормить надо было.
-- Где штаб?
-- А они вон там в лесу, за мостом.
На всякий случай Ромашкин взял с собой Сашу Пролеткина. Шагая по
мокрому хлюпающему снегу, Василий чувствовал -- шатается. "Неужели заболел?"
- вяло соображал он. За спиной разгорался ночной бой, роты вгрызались в
укрепленную полосу. "Все же задачу мы выполнили, оборону разведали и мостик
подарили". Ромашкину приятно было предвкушать похвалу, он понимал, что
заслужил ее.
Несмотря на полное изнеможение, в нем трепетала какая-то радостная
жилка. Она единственная не устала, была, как новорожденная, чиста и весела,
билась где-то в голове, а где -- и сам Василий не понимал. Это называется
обычно подсознанием. Так вот там, в этом самом подсознании, скакала и
плясала та жилка. "Жив. Уцелел и на этот раз. Мама, я так рад! Тебе пока не
придется меня оплакивать".
Штаб остановился в небольшой лощине. Караваев, увидев Ромашкина, сразу
позвал его к карте, развернутой на капоте "виллиса". Здесь же были
Колокольцев и Линтварев -- они стали посвечивать на карту трофейными
фонариками.
-- Немедленно бери свой отряд, -- сказал Караваев. -- Задача: вырваться
ночью вперед и вести разведку новой укрепленной полосы -- вот здесь, в
сорока километрах от Кенигсберга. Называется она линией Дейме. Начальник
штаба, обеспечь его справкой об этой линии. Полоса разведки... смотри на
свою карту, отмечай...
Василий обводил полукружьями названия населенных пунктов и слушал
командира рассеянно, будто в полусне, -- надо было слушать, когда
приказывает старший, вот он и слушал. А на первом плане была горькая обида:
"Даже спасибо не сказал. Не поздоровался. Не спросил, есть ли кто в моем
отряде, не всех ли побило".
Ромашкин глядел на черное лицо полковника, видимо, он в эти дни ни
минуты не отдыхал. Кожа обтянула кости лица; глаза так глубоко ввалились,
что сейчас не понять, какого они цвета. Движения полковника были резкими,
сильными. "Он держится на той пружине, которая и во мне сдала. Для него бой
еще не кончился". И внезапно Ромашкин почувствовал, как в нем самом стала
натягиваться" крепчать, обретать силу эта пружина. Новая задача будто
придавала ему новые силы. И то, что Караваев не поздоровался и не
поблагодарил, приобретало совсем другой смысл. Ромашкин ощутил -- командиру
дорога каждая минута. Бой продолжался. Чтобы идти вперед, полку нужны новые
сведения о противнике. И добыть их может только он, Ромашкин. Сознание своей
незаменимости и того, что лучше его никто не выполнит задачу, вытеснило
обиду и словно разбудило Ромашкина. Он стал слушать командира полка
внимательно, стараясь точно понять, что должен сделать, и уже сейчас
прикидывал, как все это лучше и быстрее осуществить.
Когда Караваев поставил задачу и коротко бросил: "Иди!" -- Ромашкин был
уже внутренне собран и обрел силы, необходимые для предстоящего дела -
разведки укрепленной полосы Дейме, которая была посильнее Инстербургской.
Линтварев подошел к нему и, пожимая руку, сказал:
-- Спасибо вам и вашим разведчикам, товарищ Ромашкин, передайте им
благодарность командования.
Эта похвала, недавно такая желанная, показалась теперь совсем
никчемной. Надо было спешить. Действовать. Не до этих разговоров. Ромашкин
взял у начальника штаба бумаги, досадуя, что некогда их читать. Колокольцев
понял его, замахал обеими руками:
-- Забирай, там прочтешь. Мы размножили. Ну, желаю удачи!..
В это время в лощину, скользя и падая на мокром косогоре, скатился
Куржаков. Одна рука у него была подвешена на бинте, другой он крепко держал
пожилого немецкого полковника. Тот пытался вырвать рукав шинели, но Куржаков
держал крепко, шел быстро и волочил за собой едва успевающего пленного.
Увидев Ромашкина, Григорий приветливо крикнул:
-- О! И ты живой? Явился не запылился! Вот каких щук надо ловить,
товарищ разведчик! -- И, обращаясь к Караваеву: -- Принимайте, товарищ
полковник. Это командир 913-го полка, который стоял против нас.
-- Вы почему не в санбате? Я же приказал вам передать батальон, --
строго произнес Караваев. Но за этой напускной строгостью чувствовалось
восхищение лихим офицером.
-- Так я и не командую, товарищ полковник, -- весело блестя шальными
глазами, ответил Куржаков. -- Перевязали меня в санчасти, ну чего, думаю,
тут сидеть? Могу же ходить? Могу. Вот и пошел к своим. И вовремя. Вот этого
гуся поймал. И весь его полк мы с комбатом защучили. Я с танками в тыл
зашел, а Спиридонов -- в лоб. Они и лапы кверху! Эти в траншеях сидели, в
полевой обороне. А те, которые в дотах, там еще сидят, огрызаются.
-- Кто вы? -- спросил Караваев пленного.
Майор Люленков встал между командиром и пленным, начал переводить.
-- Полковник Клаус Гансен, командир 913-го полка, -- с достоинством
ответил пленный, высоко держа седую голову.
Караваев улыбнулся.
-- Действительно цифра "тринадцать" для вас несчастливая. Вашу оборону
мы прорвали тринадцатого января. Номер вашего полка оканчивается цифрой
"тринадцать". И вот вы в плену.
-- Это случайность. Я попал в плен абсолютно случайно. Ваши танки
обошли укрепления и захватили меня на командном пункте. Мой полк обороняет
порученные ему позиции, и вам не удастся их прорвать! -- заносчиво ответил
полковник.
Караваев с сомнением поглядел на Куржакова.
-- Не в курсе дела он, -- сказал Григорий. -- Всех, даже артиллерию и
минометы, захватили. Вон там в лесу, на дороге они стоят.
Караваев усмехнулся, но его почерневшее, пересохшее на ветру и морозе
лицо не оживилось.
-- Ну вот что, господин полковник, у меня нет времени с вами
препираться. Свой полк поведете в плен сами. Он построен в полном составе.
Вы понимаете: построены те, кто остался жив.
-- Этого не может быть! -- воскликнул полковник. В его тоне было больше
удивления, чем заносчивости.
-- Идите, вам покажут ваш полк. Будете старшим колонны пленных.
Полковник отшатнулся. Он минуту молчал, потом сник, обмяк и тихо
попросил Караваева:
-- Вы можете дать мне один патрон? Вы тоже офицер, командир полка,
должны понять...
-- Об этом надо было думать раньше, -- сурово сказал Караваев и
приказал: - Уведите!
Спрятав полученные бумаги, Ромашкин торопливо побежал по жидкому снегу.
На ходу он прикидывал, как быстрее получить боеприпасы, заправить танки и
где лучше проскочить в глубину расположения врага. Пролеткин еле поспевал за
ним, забегая то справа, то слева, спрашивал:
-- Новая задача?
-- Новая.
-- Куда мы теперь?
-- На линию Дейме.
Ромашкин подумал, что надо знать хотя бы в общих чертах, что
представляет собой эта линия, и решил пожертвовать несколькими минутами. Он
остановился, из полевой сумки достал бумаги, взятые у Колокольцева.
Посвечивая фонариком, стал читать вслух, чтоб слыхал и Саша:
-- "Линия Дейме проходит по западному берегу реки Дейме. Строилась
сорок лет. Долговременные железобетонные сооружения вписаны в обрывистый
берег реки. Доты многоэтажные, с боекомплектом, запасом воды и
продовольствия, толщина стен достигает метра. Приспособлены для боя в полном
окружении. Могут вызывать огонь артиллерии на себя. Глубина линии 10-15
километров. Между долговременными сооружениями оборудована полевая
оборона..." Вот здесь, Пролеткин, мы и пойдем! Пусть фрицы сидят в своих
дотах. В поле они нас теперь не удержат!
...Через три дня, когда взвод Ромашкина отдыхал в одном из бюргерских
домов уже на линии Дейме, прискакал на мохноногом немецком битюге старшина
Жмаченко. С трофейным конягой он порядком намучился.
-- Не понимает наших команд, сатана! А ну, хальт, тебе говорят!
Жмаченко привез, как обычно, горячую пищу в термосах, а кроме того -
удивительную новость.
-- Глядите, братцы, в газете про вас напечатано! Тот самый капитан,
который на задание с вами ходил.
-- Живой, значит?! -- обрадовался Ромашкин.
Жмаченко привез газету каждому, чтоб осталась на память. Тут уж ни
почтальон, ни начальник связи полка, ведавший доставкой газет, ничего не
могли поделать. Узнав, что напечатана статья о его хлопцах, старшина
вцепился в пачку свежих, еще пахучих газет и решительно заявил:
-- Каждому разведчику давайте по листу! Буду стоять насмерть!
Ромашкин читал статью, в ней все было правдиво, но в то же время очень
возвеличено. Птицын с таким уважением писал о разведчиках, что Василию от
волнения и гордости даже горло перехватывало, не верилось: "Неужели это мы?"
-- И когда капитан успел все записать, запомнить? -- удивился Саша
Пролеткин. -- Ведь он вместе с нами отбивался.
-- И как быстро написал! -- поразился Голубой.
-- Боялся, что помрет, -- сурово сказал Иван Рогатин.
Все притихли, понимая -- Иван прав. Ранение у корреспондента было
тяжелым, и он, наверное, спешил написать, чтобы не унести в могилу славу
полюбившихся ему разведчиков.
-- Вот ведь какая штуковина получается, -- сказал Саша. -- Я раньше
думал, корреспондент -- это тыловая крыса, чаек попивает, статейки
пописывает. А у них, оказывается, работенка не дай бог. Со всеми вместе
воюй, примечать все успевай. Даже умереть не имеет права -- сначала о людях
расскажи, а уж потом про свою смерть думай.
-- Нелегко ему писалось, -- согласился Ромашкин. -- Не раз, наверное,
смерть прогонял, просил: погоди, дай написать о хороших людях! Только о себе
ни слова не сказал. А ведь ему труднее всех пришлось. Читают люди, и никто
не знает, что с пулей в животе он пишет!
-- А може, не помрет той капитан? -- спросил Шовкопляс. -- Колы
написав, значит, вже и операция пройшла, и пулю эту дурну вынули.
-- Конечно, выживет!
-- И к нам еще приедет! -- перебивая друг друга, желая добра капитану,
зашумели разведчики.
С 13 по 28 января 1945 года войска 3-го Белорусского фронта, в составе
которого был полк Караваева, пробились в глубь Восточной Пруссии на 120
километров и вышли к городу-крепости Кенигсберг.
2-й Белорусский фронт в эти же дни ударом с юго-востока протаранил
фашистские войска до Балтийского моря и перерезал все дороги, соединявшие
Пруссию с Центральной Германией.
В Кенигсберге остались окруженными 130 тысяч немецких солдат и
офицеров.
В ходе наступления Ромашкин, как и все его однополчане, получил четыре
благодарности от Верховного Главнокомандующего. Благодарности публиковались
в газетах, и, кроме того, каждому выдавался напечатанный на твердой бумаге
приказ, похожий на грамоту. В Москве один за другим гремели салюты.
-- Во как нас чествуют! -- гордо говорил, сияя глазами, Саша Пролеткин.
Почти ежедневно в газетах писали о новых победах, и тот же Саша, читая
эти сообщения, комментировал:
-- Раньше мы про других читали. А теперь пусть все знают, что мы тоже
не в бирюльки играем! Слушайте, братцы!
Верховного Главнокомандующего
Командующему войсками
3-го Белорусского фронта
генералу армии Черняховскому
начальнику штаба фронта
генерал-полковнику Покровскому
Войска 3-го Белорусского фронта, перейдя в наступление, при поддержке
массированных ударов артиллерии и авиации, прорвали долговременную, глубоко
эшелонированную оборону немцев в Восточной Пруссии и, преодолевая упорное
сопротивление противника, за пять дней наступательных боев продвинулись
вперед до 45 километров, расширив прорыв до 60 километров по фронту.
В ходе наступления войска фронта штурмом овладели укрепленными городами
Пилькаллен, Рагнит и сильными опорными пунктами обороны немцев Шилленен,
Лазденен, Куссен, Науйенингкен, Ленгветен, Краупишкен, Бракупенен, а также с
боями заняли более 600 других населенных пунктов..."
Далее перечислялись фамилии командиров. Караваева среди них не
оказалось -- в приказе Верховного названы были от командира бригады, дивизии
и выше. Генерал Доброхотов упомянут, конечно, был.
Пролеткин продолжал читать:
-- "...Сегодня, 19 января, в 21 час столица нашей Родины Москва от
имени Родины салютует доблестным войскам 3-го Белорусского фронта,
прорвавшим оборону немцев в Восточной Пруссии, двадцатью артиллерийскими
залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами
войскам, участвовавшим в боях при прорыве обороны немцев.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей
Родины!
Смерть немецким захватчикам!"
-- Вот оно, братцы, как дело-то пошло! -- торжествующе подвел итог
Пролеткин.
После боев за сильно укрепленную Инстербургскую полосу в газетах
появился новый приказ:
"Войска 3-го Белорусского фронта сегодня, 22 января, штурмом овладели в
Восточной Пруссии городом Инстербург -- важным узлом коммуникаций и мощно
укрепленным районом обороны немцев на путях к Кенигсбергу..."
Ромашкин никогда еще не видел, чтобы город горел таким огромным
костром. Инстербург в алых волнах пламени стоял, как театральные декорации.
Дыма почти не было, всюду бушевал огонь, и в этом море огня виднелись тут и
там остовы многоэтажных зданий. Город жгли сами фашисты.
А через несколько дней разведчики опять читали приказ генералу армии
Вдруг сзади у моста бухнули взрывы гранат и затрещали автоматы.
Ромашкин вскинул бинокль. На мосту дымилась разбитая машина, от нее убегали
к лесу уцелевшие фашисты. Неподалеку остановилась колонна грузовиков, из
кузовов выпрыгивали немцы. Их было не очень много, видимо, они охраняли
груз.
-- Ну, вот и там началось, -- сказал Ромашкин и, прежде чем уйти, велел
Щеголеву: -- Держись здесь сколько сможешь. А если попытаются тебя отрезать,
отходи к нам. Будем держать мост.
Ромашкин позвал Шовкопляса и побежал назад.
-- Мы решили на всякий случай на мосту завал сделать, -- доложил
Рогатин. - К вам в спину-то пропускать нельзя было.
-- Правильно сделал, -- одобрил Ромашкин и приказал: -- Ну, а теперь
всем в немецкие окопы -- и готовьтесь к тяжелой драке.
Василий спустился в траншею, вырытую немцами для обороны моста. Мокрая,
жидкая земля на стенах липла к одежде, но дно оказалось твердым,
предусмотрительные немцы сделали отводы для воды.
-- Пролеткин, тащи из домика гранаты, патроны -- все, что там есть,
пригодится. Жук, где батальон?
-- Сейчас запрошу. -- Поговорив со штабом, он доложил: -- Застрял
батальон, товарищ старший лейтенант, около Хенсгишкена, застопорился там,
где наши танкисты в пивнуху снаряд засадили.
-- Да-а? -- тревожно протянул Ромашкин.
Положение разведотряда осложнялось. Если раньше, в движении, он мог
уклоняться от боя и ускользать от врагов, то теперь его наверняка попытаются
окружить и уничтожить. А уходить нельзя: мост надо удерживать, он очень
пригодится полку.
Справа послышались взрывы -- по автоматчикам уже били из минометов.
"Понятно, минометы поставили на запасные позиции и теперь дадут нам
прикурить", -- отметил Ромашкин.
Подошел Голубой. Несмотря на огонь из автоматов, он все же успел
порыться в машине, подорванной на мосту.
-- Что там? -- спросил Василий.
-- Железяки, -- разочарованно ответил Голубой. -- И эти, как их, ну
блины такие железные, мины против танков.
-- Пригодятся! -- обрадовался Ромашкин. -- Голощапов и Хамидуллин,
набросайте мины на той стороне перед мостом, могут и танки появиться. Да
осторожно, берегом прикрывайтесь!
Голощапов, как всегда, недовольно заворчал себе под нос:
-- Легко сказать -- набросайте. Машина еще дымится. Подойдешь, а она
рванет. Набросайте!..
-- Это резиновые баллоны дымят, -- сказал Голубой. -- Разрешите мне,
товарищ старший лейтенант? Я там все знаю.
-- Давай дуй, раз ты такой прыткий, -- усмехнулся Голощапов, поглядывая
на командира, что он скажет?
Ромашкин хорошо знал старого ворчуна. Потакать ему нельзя, а в разговор
втянешься -- тоже ничего хорошего не жди. Поэтому Василий молчал,
разглядывая в бинокль опустевшие грузовики. Голощапов, ворча, поплелся за
Хамидуллиным.
Через полчаса фашисты пошли в атаку. Сзади, из Инстербургского
укрепленного района, ударили минометы и пушки. Несколько снарядов угодило в
реку, вскинув фонтаны воды и обломков льда.
Разведчики выпустили вражеских солдат из леса, позволили им выйти на
чистое поле. Немцы, подозревая, что их специально подпускают, шли медленно,
с опаской, готовые залечь. Команды офицеров подгоняли солдат. Едва атакующие
вышли на асфальт, как затрещали наши автоматы. Гитлеровцы все, кто уцелел,
свалились в кювет, убитые остались на дороге.
-- От так, приймайте прохладитэльну ванну, -- сказал Шовкопляс,
вспомнив, как сам бежал по кювету, заполненному жидким снегом и водой. --
Куды? Купайся, фриц! Купайся! -- приговаривал Шовкопляс, стреляя в тех, кто
высовывался из кювета.
Через два часа разведчикам было уже не до шуток, их окружало до
батальона пехоты. Правда, это был не линейный батальон, а фольксштурмовцы,
группами прибывающие по шоссе на машинах. Но зато артиллеристы и минометчики
из укрепрайона били точно. Подошли три танка и с того берега начали
обстреливать окопы разведотряда. Один танк попытался перейти мост, подмял
под себя разбитую машину, но угодил на мину -- грохнул взрыв, и гусеница,
звеня, сползла с катков. Танкисты начали бить частым огнем по разведчикам,
наверное, решили расстрелять весь боекомплект, прежде чем уйти из подбитой
машины. Танк стоял близко, взрывы и выстрелы сливались в такую частую
пальбу, словно стреляли не из пушки, а из какого-то пулемета, в котором
лента начинена снарядами. Больше всех досталось от этого разъяренного танка
автоматчикам. В это время они отходили к мосту, и огонь застал их на
открытом месте. Погиб лейтенант Щеголев и с ним почти полвзвода.
Два других танках подошли вплотную к берегу. Гитлеровцы знали, что у
русских нет артиллерии, а гранаты через реку не добросишь. Огнем в упор
танки принялись уничтожать разведчиков. Отпускали по снаряду на человека.
Вскрикнул перед смертью Кожухарь. Вздыбилась и задымила земля там, где
стоял, припав к автомату, Севостьянов.
"Ну все, -- подумал Ромашкин, -- ускользнуть взводу некуда -- впереди
Инстербургская линия, за мостом вражеские танки. Остаться в траншее -
гибель, танковые пушки пробивают косогор насквозь". Василий взглянул на
корреспондента. Тот спокойно писал, положив на колени планшетку. "Не
понимает обстановки. -- Ромашкин даже позавидовал ему. -- Так легче умирать.
И зачем мы взяли его? Жил бы хороший человек, работал в газете, не надо было
ему связываться с разведчиками".
И все же Ромашкин не чувствовал предсмертного холода в груди. Верил: и
на этот раз останется жив.
Он не ошибся. Выручил его танкист Угольков.
Четыре пушечных выстрела почти залпом грохнули с опушки леса, и оба
немецких танка окутались дымом. Один сразу же запылал ярким огнем, другой
испускал ядовито-желтый дым.
-- Вовремя, братцы! -- вздохнул с облегчением Ромашкин.
Но вскоре и оттуда, где прежде сидели автоматчики Щеголева, полезли
немецкие танки. Одновременно группа фашистов перешла реку по льду,
неожиданно выскочила из-за кустов и кинулась на разведчиков. Началась
рукопашная.
Стреляя в упор по фашистам, Ромашкин не забывал и о корреспонденте,
старался прикрыть его огнем. Но тот и сам не растерялся, смешно вытягивая
руку, стрелял из пистолета, будто в тире, как его учили где-то в тылу. И
попадал! Гитлеровцы падали перед ним, Ромашкин это видел.
Нападение отбили, но Василий понимал, что долго не продержаться. Зло
крикнул на Жука:
-- Ну, где же батальон в конце концов?
Радист виновато опустил глаза, стал вызывать:
-- "Сердолик", "Сердолик", я -- "Репа"...
Патроны были на исходе. Ромашкин приказал собрать автоматы и магазины
перебитых на этом берегу гитлеровцев.
-- Здорово мы их! -- радостно сказал Птицын.
По его счастливым глазам Ромашкин донял: Птицын никогда еще не видел
врагов в бою так близко. Пленных, конечно, встречал, разговаривал с ними, а
вот так, лицом к лицу, в рукопашной, не приходилось.
Вдруг Птицын ойкнул, выронил пистолет и, согнувшись, упал на дно окопа.
Ромашкин и Пролеткин бросились к нему. Подняли, помогли сесть.
-- Ну, все. В живот. Это смертельно, -- сказал сдавленно Птицын.
-- Погоди, разберемся, -- пытался успокоить Ромашкин, разрезая ножом
гимнастерку. Он убедился -- действительно пуля вошла чуть выше пупка. "Да,
не жилец, -- горестно подумал Ромашкин. -- В расположении своих войск
хирурги еще могли бы спасти..."
Ромашкину было жаль капитана, который и смерть встречал спокойно, с
достоинством. Настоящим парнем оказался в бою! Даже в рукопашной, где
теряются опытные вояки, вел себя прекрасно. Как же ему помочь?
Птицын печально смотрел на Ромашкина снизу вверх и напоминал святого,
какими рисуют их на иконах. Он ждал, как приговора, что скажет Ромашкин. И
Василий все же нашел возможность его выручить даже в таком безвыходном
положении.
Перевязав рану, он достал плащ-палатку, расстелил на дне траншеи,
велел:
-- Ложись.
Птицын, закусив губы, повалился на бок. Он лежал, скорчась, и тихо
стонал.
-- Бери, Иван, и ты, Шовкопляс, понесем к танкам. Остальные прикройте
нас огнем! -- приказал Ромашкин.
Прячась за сгоревшей на мосту машиной, а потом за подбитым танком,
разведчики с раненым прошмыгнули к лесу, туда, откуда стреляли танки
Уголькова. Он весело встретил их, но, увидав окровавленного капитана,
воскликнул:
-- Эх ты! Надо же...
-- Давай машину с лучшим механиком-водителем, посади туда капитана -- и
на предельной скорости назад, к своим. Капитан ждать не может. Понял?
-- Сделаем, раз надо, -- угрюмо сказал танкист.
-- Ну, будь здоров, капитан, поправляйся. Извини, что так получилось.
-- Разве вы виноваты, -- тихо произнес Птицын.
-- Лучше бы не ходил с нами. Ну ладно, крепись. А ты, Угольков,
правильно понял обстановку. Спасибо тебе, выручил нас. Смотри только, чтобы
тебя не обошли.
-- Я круговую оборону организовал, -- весело сказал Угольков.
-- Давай-ка поддержи нас на обратном пути, -- попросил Ромашкин.
-- Есть поддержать, -- отозвался ротный. -- А ну, хлопцы, взять на
прицел фрицев, чтобы ни одна падла не посмела в старшого стрелять!
Разведчики вернулись к мосту. Танк с закрытыми люками осторожно уходил
вдоль опушки.
Настал вечер, серый, сырой, знобкий. Едкий туман, как дым, пощипывал
глаза, мешал дышать. Разведчики в траншеях продрогли, шинели отяжелели от
влаги, сапоги раскисли в жидком месиве.
-- Ну и зима у них, -- скрипел Голощапов, -- язви их в душу! Наши
морозы не нравились, а сами чего организовали? Это же не зима, чистое
издевательство над военными людьми.
Ромашкин ощущал и озноб и какой-то внутренний жар. "Не заболеть бы. В
мирное время в такой слякоти давно бы уже все простудились. К тому же без
горячей еды, без отдыха вторые сутки. Если к ночи батальон не подоспеет,
фрицы нас дожмут..."
В полку тоже понимали положение разведчиков. То Колокольцев, то
Линтварев, то сам Караваев по радио подбадривали:
-- Скоро придем! Держитесь!..
Справа, а потом и слева от разведчиков разгорался большой настоящий
бой. Должно быть, там соседние дивизии вышли к реке. "Что-то наши сегодня
оплошали, -- думал Ромашкин, -- отстают от других. Григория Куржакова и то
нет. Уж не ранен ли? Да, ночью нас могут смять..."
Гитлеровцы действительно хотели уничтожить разведотряд с наступлением
темноты, когда русские не смогут вести прицельный огонь. Но и Ромашкин,
поняв их намерения, подготовил сюрприз. Он перевел танки Уголькова к себе
через мост, и, едва фашисты полезли, танкисты встретили их огнем из пушек и
пулеметов.
Поздно ночью избитый, истерзанный батальон подошел наконец к
разведчикам.
-- Где Куржаков? -- спросил Ромашкин незнакомого младшего лейтенанта.
-- Комбат ранен. Там такое было! -- вяло махнул рукой младший лейтенант
и побежал за своими солдатами, которые, пригибаясь, шли к дотам
Инстербургского укрепрайона.
Увидев этого незнакомого офицера из своего полка, Василий почувствовал,
что у него подгибаются ноги. Тело сделалось мягким и непослушным, будто
кости стали резиновыми. Неодолимая, вязкая усталость, как пуховое одеяло,
накрыла Ромашкина с головой. Он положил горячий лоб на скрещенные руки,
привалился к липкой стене окопа и стал падать куда-то ещё, ниже этой
траншеи, в какую-то теплую черную яму.
Проспал он недолго. Его растолкал Жмаченко.
-- Здравствуйте, товарищ старший лейтенант. Примите вот для бодрости. -
Он протягивал флягу.
Ромашкин, плохо соображая, откуда здесь Жмаченко, взял флягу и начал
пить, не понимая, что это -- вода или водка? Сделав несколько глотков, он
почувствовал, что задыхается, и совсем проснулся.
-- Ты откуда здесь? -- спросил старшину.
-- А где же мне быть? Я с первыми солдатами шел. Разве же я вас кину? -
любяще, по-бабьи ворковал Жмаченко. -- Я поперед батальона не раз порывался
уйти -- не пускали! Ну, слава богу, вроде все обошлось, только двух наших
убило да поранены трое. Автоматчики вон, почитай, все полегли.
-- Корреспондента доставили?
-- Того капитана? А що с ним? Раненый? Я не видел его.
Жмаченко, разговаривая, подкладывал куски вареного мяса, хлеб,
картошку. Василий ел, не ощущая вкуса и даже не думая о том, что ест. Рядом
стояли разведчики, они тоже молча жевали, прихлебывая из фляг.
-- А чего мы в этой могиле торчим? Идемте в дом, -- вдруг сказал Саша
Пролеткин.
Все полезли наверх из скользкой мокрой ямы, еще недавно казавшейся
такой спасительной и удобной.
-- Вас в штаб кличут, товарищ старший лейтенант, -- сказал Жмаченко,
когда подошли к сторожке.
-- Что же ты молчал?
-- Так покормить надо было.
-- Где штаб?
-- А они вон там в лесу, за мостом.
На всякий случай Ромашкин взял с собой Сашу Пролеткина. Шагая по
мокрому хлюпающему снегу, Василий чувствовал -- шатается. "Неужели заболел?"
- вяло соображал он. За спиной разгорался ночной бой, роты вгрызались в
укрепленную полосу. "Все же задачу мы выполнили, оборону разведали и мостик
подарили". Ромашкину приятно было предвкушать похвалу, он понимал, что
заслужил ее.
Несмотря на полное изнеможение, в нем трепетала какая-то радостная
жилка. Она единственная не устала, была, как новорожденная, чиста и весела,
билась где-то в голове, а где -- и сам Василий не понимал. Это называется
обычно подсознанием. Так вот там, в этом самом подсознании, скакала и
плясала та жилка. "Жив. Уцелел и на этот раз. Мама, я так рад! Тебе пока не
придется меня оплакивать".
Штаб остановился в небольшой лощине. Караваев, увидев Ромашкина, сразу
позвал его к карте, развернутой на капоте "виллиса". Здесь же были
Колокольцев и Линтварев -- они стали посвечивать на карту трофейными
фонариками.
-- Немедленно бери свой отряд, -- сказал Караваев. -- Задача: вырваться
ночью вперед и вести разведку новой укрепленной полосы -- вот здесь, в
сорока километрах от Кенигсберга. Называется она линией Дейме. Начальник
штаба, обеспечь его справкой об этой линии. Полоса разведки... смотри на
свою карту, отмечай...
Василий обводил полукружьями названия населенных пунктов и слушал
командира рассеянно, будто в полусне, -- надо было слушать, когда
приказывает старший, вот он и слушал. А на первом плане была горькая обида:
"Даже спасибо не сказал. Не поздоровался. Не спросил, есть ли кто в моем
отряде, не всех ли побило".
Ромашкин глядел на черное лицо полковника, видимо, он в эти дни ни
минуты не отдыхал. Кожа обтянула кости лица; глаза так глубоко ввалились,
что сейчас не понять, какого они цвета. Движения полковника были резкими,
сильными. "Он держится на той пружине, которая и во мне сдала. Для него бой
еще не кончился". И внезапно Ромашкин почувствовал, как в нем самом стала
натягиваться" крепчать, обретать силу эта пружина. Новая задача будто
придавала ему новые силы. И то, что Караваев не поздоровался и не
поблагодарил, приобретало совсем другой смысл. Ромашкин ощутил -- командиру
дорога каждая минута. Бой продолжался. Чтобы идти вперед, полку нужны новые
сведения о противнике. И добыть их может только он, Ромашкин. Сознание своей
незаменимости и того, что лучше его никто не выполнит задачу, вытеснило
обиду и словно разбудило Ромашкина. Он стал слушать командира полка
внимательно, стараясь точно понять, что должен сделать, и уже сейчас
прикидывал, как все это лучше и быстрее осуществить.
Когда Караваев поставил задачу и коротко бросил: "Иди!" -- Ромашкин был
уже внутренне собран и обрел силы, необходимые для предстоящего дела -
разведки укрепленной полосы Дейме, которая была посильнее Инстербургской.
Линтварев подошел к нему и, пожимая руку, сказал:
-- Спасибо вам и вашим разведчикам, товарищ Ромашкин, передайте им
благодарность командования.
Эта похвала, недавно такая желанная, показалась теперь совсем
никчемной. Надо было спешить. Действовать. Не до этих разговоров. Ромашкин
взял у начальника штаба бумаги, досадуя, что некогда их читать. Колокольцев
понял его, замахал обеими руками:
-- Забирай, там прочтешь. Мы размножили. Ну, желаю удачи!..
В это время в лощину, скользя и падая на мокром косогоре, скатился
Куржаков. Одна рука у него была подвешена на бинте, другой он крепко держал
пожилого немецкого полковника. Тот пытался вырвать рукав шинели, но Куржаков
держал крепко, шел быстро и волочил за собой едва успевающего пленного.
Увидев Ромашкина, Григорий приветливо крикнул:
-- О! И ты живой? Явился не запылился! Вот каких щук надо ловить,
товарищ разведчик! -- И, обращаясь к Караваеву: -- Принимайте, товарищ
полковник. Это командир 913-го полка, который стоял против нас.
-- Вы почему не в санбате? Я же приказал вам передать батальон, --
строго произнес Караваев. Но за этой напускной строгостью чувствовалось
восхищение лихим офицером.
-- Так я и не командую, товарищ полковник, -- весело блестя шальными
глазами, ответил Куржаков. -- Перевязали меня в санчасти, ну чего, думаю,
тут сидеть? Могу же ходить? Могу. Вот и пошел к своим. И вовремя. Вот этого
гуся поймал. И весь его полк мы с комбатом защучили. Я с танками в тыл
зашел, а Спиридонов -- в лоб. Они и лапы кверху! Эти в траншеях сидели, в
полевой обороне. А те, которые в дотах, там еще сидят, огрызаются.
-- Кто вы? -- спросил Караваев пленного.
Майор Люленков встал между командиром и пленным, начал переводить.
-- Полковник Клаус Гансен, командир 913-го полка, -- с достоинством
ответил пленный, высоко держа седую голову.
Караваев улыбнулся.
-- Действительно цифра "тринадцать" для вас несчастливая. Вашу оборону
мы прорвали тринадцатого января. Номер вашего полка оканчивается цифрой
"тринадцать". И вот вы в плену.
-- Это случайность. Я попал в плен абсолютно случайно. Ваши танки
обошли укрепления и захватили меня на командном пункте. Мой полк обороняет
порученные ему позиции, и вам не удастся их прорвать! -- заносчиво ответил
полковник.
Караваев с сомнением поглядел на Куржакова.
-- Не в курсе дела он, -- сказал Григорий. -- Всех, даже артиллерию и
минометы, захватили. Вон там в лесу, на дороге они стоят.
Караваев усмехнулся, но его почерневшее, пересохшее на ветру и морозе
лицо не оживилось.
-- Ну вот что, господин полковник, у меня нет времени с вами
препираться. Свой полк поведете в плен сами. Он построен в полном составе.
Вы понимаете: построены те, кто остался жив.
-- Этого не может быть! -- воскликнул полковник. В его тоне было больше
удивления, чем заносчивости.
-- Идите, вам покажут ваш полк. Будете старшим колонны пленных.
Полковник отшатнулся. Он минуту молчал, потом сник, обмяк и тихо
попросил Караваева:
-- Вы можете дать мне один патрон? Вы тоже офицер, командир полка,
должны понять...
-- Об этом надо было думать раньше, -- сурово сказал Караваев и
приказал: - Уведите!
Спрятав полученные бумаги, Ромашкин торопливо побежал по жидкому снегу.
На ходу он прикидывал, как быстрее получить боеприпасы, заправить танки и
где лучше проскочить в глубину расположения врага. Пролеткин еле поспевал за
ним, забегая то справа, то слева, спрашивал:
-- Новая задача?
-- Новая.
-- Куда мы теперь?
-- На линию Дейме.
Ромашкин подумал, что надо знать хотя бы в общих чертах, что
представляет собой эта линия, и решил пожертвовать несколькими минутами. Он
остановился, из полевой сумки достал бумаги, взятые у Колокольцева.
Посвечивая фонариком, стал читать вслух, чтоб слыхал и Саша:
-- "Линия Дейме проходит по западному берегу реки Дейме. Строилась
сорок лет. Долговременные железобетонные сооружения вписаны в обрывистый
берег реки. Доты многоэтажные, с боекомплектом, запасом воды и
продовольствия, толщина стен достигает метра. Приспособлены для боя в полном
окружении. Могут вызывать огонь артиллерии на себя. Глубина линии 10-15
километров. Между долговременными сооружениями оборудована полевая
оборона..." Вот здесь, Пролеткин, мы и пойдем! Пусть фрицы сидят в своих
дотах. В поле они нас теперь не удержат!
...Через три дня, когда взвод Ромашкина отдыхал в одном из бюргерских
домов уже на линии Дейме, прискакал на мохноногом немецком битюге старшина
Жмаченко. С трофейным конягой он порядком намучился.
-- Не понимает наших команд, сатана! А ну, хальт, тебе говорят!
Жмаченко привез, как обычно, горячую пищу в термосах, а кроме того -
удивительную новость.
-- Глядите, братцы, в газете про вас напечатано! Тот самый капитан,
который на задание с вами ходил.
-- Живой, значит?! -- обрадовался Ромашкин.
Жмаченко привез газету каждому, чтоб осталась на память. Тут уж ни
почтальон, ни начальник связи полка, ведавший доставкой газет, ничего не
могли поделать. Узнав, что напечатана статья о его хлопцах, старшина
вцепился в пачку свежих, еще пахучих газет и решительно заявил:
-- Каждому разведчику давайте по листу! Буду стоять насмерть!
Ромашкин читал статью, в ней все было правдиво, но в то же время очень
возвеличено. Птицын с таким уважением писал о разведчиках, что Василию от
волнения и гордости даже горло перехватывало, не верилось: "Неужели это мы?"
-- И когда капитан успел все записать, запомнить? -- удивился Саша
Пролеткин. -- Ведь он вместе с нами отбивался.
-- И как быстро написал! -- поразился Голубой.
-- Боялся, что помрет, -- сурово сказал Иван Рогатин.
Все притихли, понимая -- Иван прав. Ранение у корреспондента было
тяжелым, и он, наверное, спешил написать, чтобы не унести в могилу славу
полюбившихся ему разведчиков.
-- Вот ведь какая штуковина получается, -- сказал Саша. -- Я раньше
думал, корреспондент -- это тыловая крыса, чаек попивает, статейки
пописывает. А у них, оказывается, работенка не дай бог. Со всеми вместе
воюй, примечать все успевай. Даже умереть не имеет права -- сначала о людях
расскажи, а уж потом про свою смерть думай.
-- Нелегко ему писалось, -- согласился Ромашкин. -- Не раз, наверное,
смерть прогонял, просил: погоди, дай написать о хороших людях! Только о себе
ни слова не сказал. А ведь ему труднее всех пришлось. Читают люди, и никто
не знает, что с пулей в животе он пишет!
-- А може, не помрет той капитан? -- спросил Шовкопляс. -- Колы
написав, значит, вже и операция пройшла, и пулю эту дурну вынули.
-- Конечно, выживет!
-- И к нам еще приедет! -- перебивая друг друга, желая добра капитану,
зашумели разведчики.
С 13 по 28 января 1945 года войска 3-го Белорусского фронта, в составе
которого был полк Караваева, пробились в глубь Восточной Пруссии на 120
километров и вышли к городу-крепости Кенигсберг.
2-й Белорусский фронт в эти же дни ударом с юго-востока протаранил
фашистские войска до Балтийского моря и перерезал все дороги, соединявшие
Пруссию с Центральной Германией.
В Кенигсберге остались окруженными 130 тысяч немецких солдат и
офицеров.
В ходе наступления Ромашкин, как и все его однополчане, получил четыре
благодарности от Верховного Главнокомандующего. Благодарности публиковались
в газетах, и, кроме того, каждому выдавался напечатанный на твердой бумаге
приказ, похожий на грамоту. В Москве один за другим гремели салюты.
-- Во как нас чествуют! -- гордо говорил, сияя глазами, Саша Пролеткин.
Почти ежедневно в газетах писали о новых победах, и тот же Саша, читая
эти сообщения, комментировал:
-- Раньше мы про других читали. А теперь пусть все знают, что мы тоже
не в бирюльки играем! Слушайте, братцы!
Верховного Главнокомандующего
Командующему войсками
3-го Белорусского фронта
генералу армии Черняховскому
начальнику штаба фронта
генерал-полковнику Покровскому
Войска 3-го Белорусского фронта, перейдя в наступление, при поддержке
массированных ударов артиллерии и авиации, прорвали долговременную, глубоко
эшелонированную оборону немцев в Восточной Пруссии и, преодолевая упорное
сопротивление противника, за пять дней наступательных боев продвинулись
вперед до 45 километров, расширив прорыв до 60 километров по фронту.
В ходе наступления войска фронта штурмом овладели укрепленными городами
Пилькаллен, Рагнит и сильными опорными пунктами обороны немцев Шилленен,
Лазденен, Куссен, Науйенингкен, Ленгветен, Краупишкен, Бракупенен, а также с
боями заняли более 600 других населенных пунктов..."
Далее перечислялись фамилии командиров. Караваева среди них не
оказалось -- в приказе Верховного названы были от командира бригады, дивизии
и выше. Генерал Доброхотов упомянут, конечно, был.
Пролеткин продолжал читать:
-- "...Сегодня, 19 января, в 21 час столица нашей Родины Москва от
имени Родины салютует доблестным войскам 3-го Белорусского фронта,
прорвавшим оборону немцев в Восточной Пруссии, двадцатью артиллерийскими
залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами
войскам, участвовавшим в боях при прорыве обороны немцев.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей
Родины!
Смерть немецким захватчикам!"
-- Вот оно, братцы, как дело-то пошло! -- торжествующе подвел итог
Пролеткин.
После боев за сильно укрепленную Инстербургскую полосу в газетах
появился новый приказ:
"Войска 3-го Белорусского фронта сегодня, 22 января, штурмом овладели в
Восточной Пруссии городом Инстербург -- важным узлом коммуникаций и мощно
укрепленным районом обороны немцев на путях к Кенигсбергу..."
Ромашкин никогда еще не видел, чтобы город горел таким огромным
костром. Инстербург в алых волнах пламени стоял, как театральные декорации.
Дыма почти не было, всюду бушевал огонь, и в этом море огня виднелись тут и
там остовы многоэтажных зданий. Город жгли сами фашисты.
А через несколько дней разведчики опять читали приказ генералу армии