Страница:
Черняховскому:
"Войска 3-го Белорусского фронта сегодня, 26 января, с боем овладели
городами Восточной Пруссии -- Тапиау, Алленбург, Норденбург и Летцен -
мощными опорными пунктами долговременной оборонительной полосы немцев,
прикрывающей центральные районы Восточной Пруссии..."
Это был последний приказ, адресованный генералу Черняховскому. 18
февраля 1945 года командующий фронтом был убит под городом Мельзак осколком
снаряда, попавшим в грудь. Когда Ромашкин услыхал об этом от майора
Люленкова, не поверил:
-- Не может быть! Выдумал кто-то!..
-- Из штадива сейчас сообщили по телефону, -- подтвердил Люленков
печальную весть.
Ромашкину все же не верилось. Когда погибали бойцы и офицеры в атаке, в
рукопашной, при обстреле или бомбежке -- это воспринималось Ромашкиным как
нечто неизбежное: война есть война. Но как мог погибнуть Черняховский?!
Василий вспомнил красивое, мужественное лицо командующего фронтом, его
доброжелательные глаза, волнистые волосы. На миг он даже почувствовал
приятный запах одеколона, который уловил, когда командующий сидел рядом.
-- Просто не могу представить его мертвым, -- с отчаянием сказал
Василий. - Он же историческая личность! Не может он погибнуть!
Люленков пожал плечами, произнес горестно, как давно обдуманное:
-- Все люди умирают одинаково. Но смерть исторической личности всегда
кажется нелепостью, будто такие люди не подвластны смерти. Они при жизни
стали историей. Это и есть бессмертие, когда человек остается живым в памяти
людей.
Они замолчали, затянулись махорочным дымом, и каждый в ту минуту
мысленно видел живого генерала и горевал о нем.
После Черняховского 3-м Белорусским фронтом стал командовать маршал
Василевский, он подготовил и повел войска на штурм Кенигсберга.
Ромашкин со своими разведчиками, как обычно, вышел к городу одним из
первых. За годы войны он повидал множество сильных укреплений, а по
справкам, которые присылали из штаба, представлял, что ожидает их под
Кенигсбергом. И все же, разглядывая в бинокль город-крепость, Ромашкин был
поражен.
Он понимал: все, что видит, это лишь малая часть укреплений, которая не
поддается маскировке, а остальное спрятано глубоко в земле.
-- Такое преодолеть, пожалуй, никому не под силу, -- тихо сказал
Василий. Он даже говорить громко не мог, глядя на встающие одна за другой
линии дотов, дзотов, бетонных надолб, проволочных заграждений, перед
которыми, он знал, располагались минные поля.
-- Ничего, товарищ старший лейтенант, -- сказал Саша Пролеткин, --
поспим, поедим, поднатужимся -- и накроется этот Кенигсберг!
Это "поспим, поедим, поднатужимся" продолжалось два месяца. Войска
усиленно готовились к штурму, изучали схемы, макеты укреплений,
тренировались на местности, отрабатывали взаимодействие между пехотинцами,
артиллеристами, огнеметчиками, танкистами.
В батальоны и роты приезжали операторы, инженеры, разведчики из
вышестоящих штабов, рассказывали бойцам о кенигсбергских укреплениях и о
том, как лучше их преодолеть. Политработники проводили беседы о славных
победах, одержанных предками на этой земле, и о подвигах, которые
совершались сейчас на других фронтах.
В полку Караваева офицер штаба армии подполковник Кирко, развесив в
пустом цехе какого-то немецкого заводика огромные схемы и фотографии, читал
лекции для офицеров, для солдат стрелковых батальонов и специальных
подразделений. Часто эти лекции переходили в живую беседу.
-- Линии Инстербургская и Дейме были очень прочными, но мы справились с
ними, -- говорил подполковник. -- Есть все основания полагать, что и
Кенигсберг не устоит.
-- Причешем! -- весело отозвался усатый сержант в первом ряду.
-- Но нельзя, товарищи, недооценивать мощи крепости, -- возразил Кирко.
- Она строилась семьсот лет. Все эти годы укрепления наращивались,
совершенствовались. Кенигсберг -- самая мощная крепость фашистской Германии.
Ни Берлин, ни любой другой город не может сравниться с ним. Посмотрите на
эту схему...
Подполковник подошел к большому листу, на котором несколько кругов,
заключенных один в другой, окаймляли черные квадраты городских кварталов.
-- Первая оборонительная полоса -- это так называемый внешний обвод:
три позиции -- четыре ряда окопов. Противотанковый ров, фугасы, мины,
железобетонные надолбы, ежи из рельсов, проволочные заграждения да еще
специальные малозаметные препятствия. Все это лишь подступы к крепости, они
прикрыты многослойным артиллерийским и пулеметным огнем.
Подполковник подошел к другой схеме:
-- Переднюю линию сооружений немцы называют "ночной рубашкой
Кенигсберга", имея в виду, что в ней можно спать спокойно, она, по их
мнению, непреодолима.
-- Снимем и рубашку и штаны и куда надо наподдадим, -- весело сказал
все тот же сержант.
-- Итак, основу крепостных сооружений составляют пятнадцать фортов. Они
окружают город сплошным кольцом, и у каждого форта есть свое название. Вот
смотрите: "Король Фридрих", "Мариенбург", "Квендау", "Королева Луиза",
"Кальген", "Канитц", "Лендорф", "Понарт"... Между собой все форты связаны
окружной дорогой. Каждый форт -- это многоэтажное железобетонное сооружение
со своей электростанцией, складами продовольствия и боеприпасов, госпиталем.
Толщина стен достигает трех метров. Вооружение -- несколько десятков
пулеметов, две-три артиллерийские батареи. Гарнизон до батальона. Перед
фортами рвы шириной двадцать метров, глубиной семь метров. Водой рвы
наполнены с таким расчетом, чтобы затруднить использование переправочных
средств: всего-навсего до половины.
Сержант-весельчак больше не шутил, он молча глядел на схему, в конце
доклада тихо выругался и сказал Кирко:
-- И чего это вы взялись нас пугать, товарищ подполковник? Все равно мы
раздолбаем ваши форты.
-- Не мои они, -- примирительно сказал офицер. -- Я вместе с вами буду
их брать. Товарищи, я не кончил. Теперь послушайте, в чем слабость этих
сооружений.
-- О, это нам пригодится!
-- Как известно, любая техника и любые крепости без человека мертвы. Вы
скажете: люди в этих сооружениях есть. Правильно. Но какие? Много раз битые
нами фашисты! Это уже не те немцы, которые в сорок первом считали себя
сверхчеловеками.
У Ромашкина зазвучал в ушах наглый смех, встали перед глазами бомбежка
на шоссе под Москвой и здоровые, спортивного телосложения фашисты. Как они
были самоуверенны, как непринужденно смеялись! А ведь они были в плену!
-- Моральный дух гитлеровской армии надломлен, -- продолжал Кирко. --
Вот что говорят пленные, еще недавно сидевшие за этими бетонными стенами. -
Подполковник полистал бумаги. -- Ну, вот хотя бы этот, его привели
разведчики старшего лейтенанта Ромашкина.
-- Знаем такого!
-- Пленный тотально мобилизованный Иоган Айкен. Он говорит: "Мы не
хотим воевать, всем понятно -- война проиграна. Но офицеры и эсэсовцы нас
заставляют. Нам каждый день зачитывали списки расстрелянных за трусость. В
городе на площадях висят подвешенные за ноги дезертиры. Фюрер обещает новое
секретное оружие. А мы, фольксштурмовцы, изменяя слова в песне, поем: "Вир
альте Аффен -- зинд ное Ваффен", это значит: "Мы, старые обезьяны, -- и есть
новое оружие". В городе мобилизовано в фольксштурм все мужское население от
16 до 60 лет. У нас брали письменное обязательство не отступать с позиций,
мы предупреждены: за отход -- расстрел!"
Изучая оборонительные сооружения противника, разведчики старались
понять психологию человека, сидящего в этих укреплениях.
-- Кто у нас был в Сталинграде? -- спросил однажды Ромашкин.
-- Я, -- сказал Наиль Хамидуллин.
-- Сколько дней вы держались?
-- Полгода.
-- Расскажи, как жили, что делали в дотах?
-- У нас такой железобетонной махины не было. Сидели в траншеях, в
землянках -- одно-два бревнышка над головой; много развалин домов было. Там
же не крепость -- простой город.
-- Ну, а режим какой был?
-- Какой? Отбивали двадцать атак в сутки -- вот такой режим. Сказали:
назад ни шагу, не пускать немца за Волгу! Мы не пускали.
-- Ты пойми, -- настаивал Ромашкин, -- нам детали жизни в
долговременной обороне нужны.
Наиль обиделся:
-- У нас такие же детали, как у фашистов, да?
-- Вот чудак! Зачем обижаешься? Надо же нам приспособиться к новым
условиям разведки.
-- Не будет долгой оборона, товарищ старший лейтенант. Мы сейчас такими
стали, что не удержит никакая крепость!
В ходе подготовки к штурму самыми популярными людьми в полку стали
инженер Биркин и саперы. Женя Початкин был уже старшим лейтенантом,
командовал саперной ротой полка. Он быстро освоил сложную науку "созидания и
разрушения", как он называл саперное дело.
Однажды ночью Початкин прошел с Ромашкиным нейтральную зону и полевую
оборону, подбирался к форту -- он должен был изучить укрепления и придумать,
как открыть дорогу полку. Ромашкин со своими разведчиками охранял его в
вылазке.
-- Опять меня конвоируешь, -- шутил Початкин, намекая на их самую
первую встречу.
-- Твои мозги охраняю, -- отвечал Василий. -- Давай думай, думай,
нечего филонить.
Они подкрались ко рву, на веревках спустились к неподвижной, пахнущей
гнилью воде. На надувных лодочках поплыли к выступающей из воды трехэтажной
бетонной стене с черными амбразурами. Достаточно было одной короткой
очереди, чтобы разведчики и саперы пошли на дно рва, наполненного зеленой
затхлой водой. Но форты не стреляли. В их бетонном чреве немцы спали
спокойно, зная, что впереди, в полевых сооружениях, охраняли их целые
дивизии и полки. У немцев и в мыслях не было, что кто-то из русских
проберется сюда и отважится плавать под самыми дулами пулеметов.
Початкин ощупал, погладил холодное тело форта, осмотрел облицованные
камнем и бетоном берега, отковырнул кусочки камня и цемента, положил в
карман, потом измерил глубину воды и высоту рва над ней.
Когда вернулись к спущенным веревкам, сверху склонились головы Саши
Пролеткина, Ивана Рогатина и Шовкопляса. С ними были саперы из роты
Початкина. На этом берегу они тоже измерили ров, набрали образцы грунта и
бетона.
-- Может, "языка" прихватим? -- спросил Ромашкин. Прежде Початкин не
отказался бы от такого предложения. А теперь, покачав головой, прошептал:
-- Ни в коем случае. Наши сведения важнее десяти твоих вшивых фрицев.
Из расположения врага им удалось благополучно вернуться. В своей
траншее Початкин продолжил разговор:
-- Если бы ты и притащил пленного, что бы он мог сказать о конструкции
и прочности сооружения? Откуда рядовой солдат и даже офицер это знает? А мы
теперь вот узнаем!
Днем после отдыха Василий сидел в блиндаже майора Биркина и слушал, как
Початкин вместе с полковым инженером делали расчеты. Они измеряли какие-то
углы, искали сведения в справочниках, писали длинные столбцы цифр и формул.
Ромашкин с гордостью за своего друга подметил: майор хоть и старше по
званию, хоть и военный инженер, а Початкин лучше разбирается в тех
тонкостях, о которых они говорили. Биркин и сам сказал Василию, кивнув на
своего помощника:
-- Светлейшая голова. Молодой, дерзкий, находчивый ум. Ему бы заводы
строить!..
-- Никогда не думал, что мой первый серьезный проект будет посвящен
разрушению кем-то добротно построенного сооружения, -- сказал, не отрываясь
от бумаг, Женька.
Когда пошли ужинать в штабную столовую, Василий спросил:
-- За что Биркин тебя так хвалит? Что ты придумал?
Початкин усмехнулся, ответил неохотно:
-- Я предложил не просто взорвать берега и форт, как намечалось, а
сделать взрывы направленными. И направить их так, чтобы и берега, и стены
обвалились в ров с водой и образовали дамбу. А по дамбе пробегут
наступающие...
-- Ты гений, Женька! -- восторженно воскликнул Ромашкин.
Уж кто-кто, а он-то мгновенно понял, как прекрасна, как спасительна
идея Початкина. Василий хорошо знал: стоит полку выйти ко рву, наполненному
водой, по бойцам сразу же ударят пулеметы из амбразур всех трех этажей. Тут
не только секунды, десятые доли будут драгоценны. Пока сбросят принесенные с
собой переправочные средства -- и донесут ли их? -- пока спустятся на
воду... Страшно было подумать о том, что наделают десятки крупнокалиберных
пулеметов, скрытых за трехметровым бетоном.
-- Ты представляешь, что получится? -- продолжал Початкин. --
Приближается штурмовая группа ко рву. А тут -- взрыв! И пожалуйста, ров
заполнен. Все без остановки и почти без потерь бегут на тот берег. Неплохо,
как думаешь? - спрашивал Женька.
-- Я же говорю, ты гений. Не напрасно тебя конвоировал.
-- Тут еще не все додумано, -- сказал Початкин. -- Как заранее
доставить и заложить взрывчатку? Когда подбегут наступающие, все должно быть
на месте. Только в этом случае осуществится наш замысел.
Ромашкину хотелось предложить что-то полезное. И он во всех деталях
попытался представить эту операцию, мысленно сравнивал ее с другими, в
которых участвовал.
Между тем они подошли к столовой, расположенной в большой комнате
помещичьей усадьбы. Лепные ангелочки удивленно глядели с потолка на
советских офицеров, которые сидели за овальным с позолотой столом.
Початкин и Ромашкин ели молча, думая о том, как же организовать взрыв.
На обратном пути Василий предложил:
-- Послушай, а если как в дневном поиске? Помнишь, я однажды с ребятами
остался на день в ямах, замаскированных сверху дерном? Вот и сейчас сделать
так: выползти туда заранее, все подготовить -- и ждать.
Женя сразу отверг это предложение:
-- Ты сидел с разведчиками совсем в другой обстановке. А здесь будет
мощнейшая авиационно-артиллерийская подготовка -- свои побьют.
-- Ты прав, -- согласился Ромашкин.
-- Выход один, -- сказал Початкин. -- Бее подготовить заранее. На
танках опередить атакующих, под прикрытием огня этих же танков заложить и
взорвать заряды.
-- А если танки подобьют?
-- Все может быть. Поэтому подготовим разные варианты действий саперов
и несколько комплектов взрывчатки. И еще несколько опытных подрывников и
командиров.
И вот настала ночь на б апреля -- ночь штурма. Передовые батальоны
смяли фашистов и подошли вплотную к фортам.
В 10 часов утра более пяти тысяч орудий открыли огонь по запертой на
все замки крепости. Огневой шквал длился два часа.
Взвод разведки был выделен для обеспечения действий саперов. Вместе с
Початкиным Ромашкин сидел в укрытии. Саперная рота была распределена по
штурмовым отрядам. Сам Початкин решил действовать с одним из своих взводов,
который шел на главном направлении и должен был создать дамбу взрывом.
Через час непрерывного обстрела снаряды снесли всю маскировку с фортов
и дотов -- многометровый земляной покров, кусты и деревья, кирпичные стены,
надстройки, пристройки. Форты и доты оголились, стояли теперь закопченные,
серые, неуязвимые, как горы.
Орудия большой мощности, оглушая всех грохотом своих выстрелов, открыли
огонь на поражение. Трехметровые стены сначала гудели, отбрасывая снаряды,
потом стали трескаться и оседать.
Тремя ярусами кружили над крепостью самолеты: выше всех -- истребители,
ниже -- бомбардировщики, еще ниже -- штурмовики. Над фортами, окутанными
дымом, кувыркались обломки сооружений и деревья, вырванные с корнем.
В час дня начался общий штурм.
-- Ну, братцы, пошли! -- сказал Початкин, не отрывая взгляда от места,
где предстояло сделать проходы.
Взревели танки и, задымив копотью, рванулись в атаку, артиллеристы
покатили орудия стволами вперед, вскинулась волна пехоты. Все, не
переставая, стреляли по амбразурам и бойницам. Под прикрытием этого огня
ринулись вперед штурмовые группы.
Початкин вместе с саперами взорвал первые заряды, ближний берег рва
сполз в воду. "Ну, молодец, как здорово все рассчитал!" -- подумал Ромашкин,
бежавший за танком, то и дело вздрагивавшим от выстрелов своей пушки.
Накидав взрывчатку на плоты, подтянутые танками, саперы поплыли к
форту, который изрыгал из амбразур огонь и дым.
-- Бейте чаще, не давайте обстреливать! -- кричал Василий пушкарям и
танкистам, но его никто, конечно, не слышал в таком грохоте. Ромашкин сам
стрелял в амбразуры из автомата, тщательно прицеливаясь. Прячась за танки,
снайперы посылали одну за другой точные смертоносные пули, вражеские
пулеметы, захлебываясь, умолкали, но тут же снова начинали строчить --
убитых пулеметчиков гитлеровцы заменяли немедленно.
-Саперы наконец достигли вертикально торчащей из воды бетонной стены.
На плотах все меньше оставалось людей. Они падали то в воду, то на тюки
взрывчатки. Те, кто уцелел, быстро заложили упаковки и стали грести назад,
чтобы не погибнуть от своего же взрыва.
Когда плот ткнулся в этот берег, на нем остался один Початкин. Он
юркнул за танк, где стоял Ромашкин. Евгения било как в лихорадке. Он был
мокрый не то от всплесков воды, не то от собственного пота.
-- Сейчас... сейчас, -- повторял он, поглядывая на часы и невольно
пригибаясь в ожидании взрыва. Даже в грохоте боя Ромашкину вдруг показалось,
что наступила тишина. Взрыва не было.
Початкин растерянно взглянул на Василия, тихо сказал:
-- Запальный шнур перебило. -- И побежал ко рву, сбросив шинель. Он
кинулся вниз головой в воду, вынырнул далеко от берега и поплыл по черной
густой воде, кипящей белыми всплесками от пуль и осколков.
Все, кто видел его, старались ему помочь: глушили форт из пушек,
ослепляли амбразуры автоматами.
Початкин все же доплыл до своих упаковок. Блестящий от воды, он вылез
на кромку рва, и Ромашкину показалось, что он услышал слабый, как в
телефонной трубке, голос:
-- Прощай, Василий!
И тут же грянул взрыв. Упругая волна воздуха повалила Ромашкина на
землю. Все окуталось черно-белым дымом, едкая желтая копоть от сгоревшей
взрывчатки забила дыхание, заставила кашлять. Сверху посыпались осколки
бетона, кирпичей, комья земли. Они громко стукались о танки, плюхались в
воду, ударялись о землю. Ромашкин закрыл голову руками от этого камнепада.
Когда дым поредел, все увидели полосу из каменных обломков и земли,
которая корявой дамбой пролегла от берега к берегу. Не горе, не жалость к
Женьке охватили Василия в первые секунды, а радость оттого, что все расчеты
Евгения оправдались, полк выполнит задачу, меньше будет потерь. И радость
эта словно передалась всем. Громкое "ура" покатилось по волне пехотинцев,
они кинулись по завалу через ров.
Вскоре серые шинели и круглые шапки уже мелькали в проломах стены,
пробитых взрывами Початкина. Солдаты, забираясь друг другу на плечи, швыряли
гранаты в амбразуры. Форт уже изрыгал не только огонь -- дым валил из многих
отверстий и проломов.
Не задерживаясь около издыхающего форта, бойцы устремились в городские
улицы, перехваченные во многих местах баррикадами. Горели хрупкие трамваи, в
брызги разлетались от пушечных выстрелов стены, из-за которых стреляли
фаустники. Город дымил, трещал, рушился, пожираемый пламенем, бомбами,
снарядами.
Василий горестно ходил по дамбе, спотыкаясь об обломки камня и
проваливаясь в раскисшую землю. Он надеялся найти Евгения. Потом стал искать
хотя бы клочок его одежды. Но не нашел ничего. Початкина или разорвало на
части, или погребло под этой дамбо=CA.
Сначала Василий не хотел рассказывать Караваеву всех подробностей,
жалел командира. Да и самому тяжко вспоминать все, что видел. Пусть
останется так, как чаще всего бывает на войне: погиб и погиб. Но потом,
вспоминая форт, ров с черной водой и Женьку, плывущего на верную смерть,
Ромашкин словно прозрел. Разве можно молчать? Ведь Початкин совершил подвиг!
Если бы не он, весь полк бы лег бы перед этим рвом. Ценой своей жизни он
открыл всем путь: поджег перебитый бикфордов шнур, когда никаких надежд на
взрыв уже не оставалось! А перед этим разведал форт и придумал, как сделать
дамбу!
Часто мы недопонимаем и недооцениваем подвиг, мужество, благородство
из-за того, что они вершатся на ваших глазах. Нам кажется -- героическое
происходит где-то там, у других, о ком пишут газеты, а свое -- буднично и
обыденно. Ромашкин, к счастью, все это понял и пошел в штаб к полковнику
Караваеву. Где угодно, хоть перед самим Верховным, Василий готов был
доказывать, что видел подвиг своими глазами, что Евгений Початкин погиб не
случайно, а сознательно пожертвовал собой -- Ромашкин даже сейчас слышит его
последние слова: "Прощай, Василий!"
Но ему не пришлось ничего доказывать. С наблюдательного пункта полка в
стереотрубы и бинокли хорошо видели, как действовали штурмовые отряды, как
произошла заминка, едва не ставшая роковой для полка, и как Евгений
Початкин, командир саперной роты, спас положение и сотни жизней своих
однополчан.
Ромашкин рассказал лишь о некоторых подробностях. И все время, когда
рассказывал и когда молчал, когда ел, курил, носился среди горящих домов
Кенигсберга, выполняя поручения командира полка, -- везде и всюду в ушах
его, как в телефонной трубке, звучал уменьшенный и удаленный голос:
"Прощай, Василий!.."
И опять вставал перед глазами Женька, всегда веселый, озорной, смелый.
Какое красивое мускулистое было у него тело! И вот ничего не осталось даже
для похорон... Как хотелось ему в разведку! И получился бы из него отличный
разведчик. Ах, Женя, Женя, совсем немного до конца войны осталось...
На третий день полк, пробиваясь через завалы и пожары, вышел к
маленькой тесной площади. За ней бойцы увидели высоченные круглые башни с
зубчатым верхом -- замок прусских королей. Вся площадь и прилегающие улицы
были запружены надолбами -- "зубами дракона".
Над массивными воротами блестел огромный круг -- это были часы. Они еще
шли. Саша Пролеткин прислонился к углу дома и дал очередь по часам, сказав:
-- Остановись, фашистское время!
Часы остановились, обе стрелки бессильно повисли.
На Пролеткина тут же напустился Рогатин:
-- Ну, зачем ты это сделал? Говорят, четыреста лет часы шли! Привык
безобразничать без понятия -- то жирафа и бегемота стрелял, теперь вот часы
исторические испортил! Дикарь необразованный.
Пролеткин растерялся, видя, что его поступок не одобряют и другие
разведчики. В свое оправдание сказал:
-- К вечеру от этого замка останется куча битого кирпича, даже не
найдешь, где твои часы были.
-- То в бою! Там неизбежно, -- ворчал Иван. -- А так нечего
безобразничать.
На красной кирпичной стене замка ровными готическими буквами было
написано: "Слабая русская крепость Севастополь держался 250 дней против
непобедимой германской армии. Кенигсберг -- лучшая крепость Европы -- не
будет взят никогда!"
К разведчикам подошел неведомо откуда взявшийся старик, сухой и
скрюченный, с грустными глазами, в густой сетке морщин. Кланяясь и приседая,
он боязливо стал говорить:
-- Господа руски золдатен, пожалуйста, нет гранаты, не стреляйт уф это
подвал. -- Он показывал на низкие полуокна, выходившие на тротуар. -- Там
нихт немецки золдатен, там есть майне фрау, мой жина, мой бедни больной
Гертруда.
-- Не бойтесь! Мирных жителей мы не трогаем, -- сказал Ромашкин.
-- Я, я, -- вздохнул старик и посмотрел на часы, которые остановил
Пролеткин.
-- На всякий случай повесьте над окном белый флаг, вон как те, -
посоветовал Ромашкин, указывая на простыни, свисающие из окон в глубине
дымной улицы.
-- О, я! Я хотель такой флаг, но боялся офицерен унд золдатен эсэс. Он
бросайт гранатен, где есть такой бели флаг.
-- Откуда вы знаете русский язык?
-- Я был руски плен, первый мировой война. Их бин золдатен оф кайзер.
-- Во, братцы, исторический "язык", -- весело сказал Пролеткин.
Ромашкин подумал: "Может, его Колокольцев ловил? Он же был "охотником"
в ту войну. Но мало ли тогда было "языков" и разведчиков! У старика надо бы
узнать что-нибудь более полезное".
-- Скажите, нет ли в замок подземных ходов? Каких-нибудь каналов, речек
под стенами?
-- О, найн! Найн! дер Кенигсен-палас есть отшен крепкий, отшен крепкий
оборона. -- Немец помолчал. Потом, окинув солдат посветлевшим взглядом,
сказал, тыча желтым скрюченным пальцем в сторону красных стен: -- В это
дверь...
-- Ворота, -- подсказал Саша.
-- О, я! Данке шен. В это ворота ехал генералиссимо Сувороф -- он бил
генерал-губернатор Остен Пруссия.
Увидев, какое впечатление произвели его слова, еще более радушно
сообщил:
-- Это ворота ходил Наполеон Бонапарт нах Москау!
-- А назад пробежал мимо этих ворот, -- вставил неугомонный Саша.
Разведчики засмеялись, а старик, не понимая причины смеха, настаивал:
-- Нет мимо -- прямо здесь марширен!
Поскольку старик больше не сообщал никаких исторических сведений,
Ромашкин спросил:
-- Кто выехал из этих ворот двадцать второго июня сорок первого года?
Старик обреченно покачал головой:
-- О, майн гот! Это нельзя было делать. Правильно сказаль мудри канцлер
Бисмарк -- нельзя делать война с Россия. Тот день отсюда ехал ин машинен
фельдмаршал Ритгер фон Лееб.
-- Данке шен, -- поблагодарил Ромашкин, давая понять, что у них больше
нет времени для разговоров.
Старик ушел, качая головой и тихо бормоча "Майн гот, майн гот".
Над разведчиками волна за волной прошли самолеты и сбросили бомбы на
замок. Вздрогнула и затряслась земля. Красная кирпичная пыль и черный дым
поднялись выше зубчатых башен. Взвод самоходных пушек бил в одно и то же
место, чтобы сделать проломы. Но стены были четырехметровой толщины, а
попасть "снарядом в снаряд" было не так-то просто.
"Войска 3-го Белорусского фронта сегодня, 26 января, с боем овладели
городами Восточной Пруссии -- Тапиау, Алленбург, Норденбург и Летцен -
мощными опорными пунктами долговременной оборонительной полосы немцев,
прикрывающей центральные районы Восточной Пруссии..."
Это был последний приказ, адресованный генералу Черняховскому. 18
февраля 1945 года командующий фронтом был убит под городом Мельзак осколком
снаряда, попавшим в грудь. Когда Ромашкин услыхал об этом от майора
Люленкова, не поверил:
-- Не может быть! Выдумал кто-то!..
-- Из штадива сейчас сообщили по телефону, -- подтвердил Люленков
печальную весть.
Ромашкину все же не верилось. Когда погибали бойцы и офицеры в атаке, в
рукопашной, при обстреле или бомбежке -- это воспринималось Ромашкиным как
нечто неизбежное: война есть война. Но как мог погибнуть Черняховский?!
Василий вспомнил красивое, мужественное лицо командующего фронтом, его
доброжелательные глаза, волнистые волосы. На миг он даже почувствовал
приятный запах одеколона, который уловил, когда командующий сидел рядом.
-- Просто не могу представить его мертвым, -- с отчаянием сказал
Василий. - Он же историческая личность! Не может он погибнуть!
Люленков пожал плечами, произнес горестно, как давно обдуманное:
-- Все люди умирают одинаково. Но смерть исторической личности всегда
кажется нелепостью, будто такие люди не подвластны смерти. Они при жизни
стали историей. Это и есть бессмертие, когда человек остается живым в памяти
людей.
Они замолчали, затянулись махорочным дымом, и каждый в ту минуту
мысленно видел живого генерала и горевал о нем.
После Черняховского 3-м Белорусским фронтом стал командовать маршал
Василевский, он подготовил и повел войска на штурм Кенигсберга.
Ромашкин со своими разведчиками, как обычно, вышел к городу одним из
первых. За годы войны он повидал множество сильных укреплений, а по
справкам, которые присылали из штаба, представлял, что ожидает их под
Кенигсбергом. И все же, разглядывая в бинокль город-крепость, Ромашкин был
поражен.
Он понимал: все, что видит, это лишь малая часть укреплений, которая не
поддается маскировке, а остальное спрятано глубоко в земле.
-- Такое преодолеть, пожалуй, никому не под силу, -- тихо сказал
Василий. Он даже говорить громко не мог, глядя на встающие одна за другой
линии дотов, дзотов, бетонных надолб, проволочных заграждений, перед
которыми, он знал, располагались минные поля.
-- Ничего, товарищ старший лейтенант, -- сказал Саша Пролеткин, --
поспим, поедим, поднатужимся -- и накроется этот Кенигсберг!
Это "поспим, поедим, поднатужимся" продолжалось два месяца. Войска
усиленно готовились к штурму, изучали схемы, макеты укреплений,
тренировались на местности, отрабатывали взаимодействие между пехотинцами,
артиллеристами, огнеметчиками, танкистами.
В батальоны и роты приезжали операторы, инженеры, разведчики из
вышестоящих штабов, рассказывали бойцам о кенигсбергских укреплениях и о
том, как лучше их преодолеть. Политработники проводили беседы о славных
победах, одержанных предками на этой земле, и о подвигах, которые
совершались сейчас на других фронтах.
В полку Караваева офицер штаба армии подполковник Кирко, развесив в
пустом цехе какого-то немецкого заводика огромные схемы и фотографии, читал
лекции для офицеров, для солдат стрелковых батальонов и специальных
подразделений. Часто эти лекции переходили в живую беседу.
-- Линии Инстербургская и Дейме были очень прочными, но мы справились с
ними, -- говорил подполковник. -- Есть все основания полагать, что и
Кенигсберг не устоит.
-- Причешем! -- весело отозвался усатый сержант в первом ряду.
-- Но нельзя, товарищи, недооценивать мощи крепости, -- возразил Кирко.
- Она строилась семьсот лет. Все эти годы укрепления наращивались,
совершенствовались. Кенигсберг -- самая мощная крепость фашистской Германии.
Ни Берлин, ни любой другой город не может сравниться с ним. Посмотрите на
эту схему...
Подполковник подошел к большому листу, на котором несколько кругов,
заключенных один в другой, окаймляли черные квадраты городских кварталов.
-- Первая оборонительная полоса -- это так называемый внешний обвод:
три позиции -- четыре ряда окопов. Противотанковый ров, фугасы, мины,
железобетонные надолбы, ежи из рельсов, проволочные заграждения да еще
специальные малозаметные препятствия. Все это лишь подступы к крепости, они
прикрыты многослойным артиллерийским и пулеметным огнем.
Подполковник подошел к другой схеме:
-- Переднюю линию сооружений немцы называют "ночной рубашкой
Кенигсберга", имея в виду, что в ней можно спать спокойно, она, по их
мнению, непреодолима.
-- Снимем и рубашку и штаны и куда надо наподдадим, -- весело сказал
все тот же сержант.
-- Итак, основу крепостных сооружений составляют пятнадцать фортов. Они
окружают город сплошным кольцом, и у каждого форта есть свое название. Вот
смотрите: "Король Фридрих", "Мариенбург", "Квендау", "Королева Луиза",
"Кальген", "Канитц", "Лендорф", "Понарт"... Между собой все форты связаны
окружной дорогой. Каждый форт -- это многоэтажное железобетонное сооружение
со своей электростанцией, складами продовольствия и боеприпасов, госпиталем.
Толщина стен достигает трех метров. Вооружение -- несколько десятков
пулеметов, две-три артиллерийские батареи. Гарнизон до батальона. Перед
фортами рвы шириной двадцать метров, глубиной семь метров. Водой рвы
наполнены с таким расчетом, чтобы затруднить использование переправочных
средств: всего-навсего до половины.
Сержант-весельчак больше не шутил, он молча глядел на схему, в конце
доклада тихо выругался и сказал Кирко:
-- И чего это вы взялись нас пугать, товарищ подполковник? Все равно мы
раздолбаем ваши форты.
-- Не мои они, -- примирительно сказал офицер. -- Я вместе с вами буду
их брать. Товарищи, я не кончил. Теперь послушайте, в чем слабость этих
сооружений.
-- О, это нам пригодится!
-- Как известно, любая техника и любые крепости без человека мертвы. Вы
скажете: люди в этих сооружениях есть. Правильно. Но какие? Много раз битые
нами фашисты! Это уже не те немцы, которые в сорок первом считали себя
сверхчеловеками.
У Ромашкина зазвучал в ушах наглый смех, встали перед глазами бомбежка
на шоссе под Москвой и здоровые, спортивного телосложения фашисты. Как они
были самоуверенны, как непринужденно смеялись! А ведь они были в плену!
-- Моральный дух гитлеровской армии надломлен, -- продолжал Кирко. --
Вот что говорят пленные, еще недавно сидевшие за этими бетонными стенами. -
Подполковник полистал бумаги. -- Ну, вот хотя бы этот, его привели
разведчики старшего лейтенанта Ромашкина.
-- Знаем такого!
-- Пленный тотально мобилизованный Иоган Айкен. Он говорит: "Мы не
хотим воевать, всем понятно -- война проиграна. Но офицеры и эсэсовцы нас
заставляют. Нам каждый день зачитывали списки расстрелянных за трусость. В
городе на площадях висят подвешенные за ноги дезертиры. Фюрер обещает новое
секретное оружие. А мы, фольксштурмовцы, изменяя слова в песне, поем: "Вир
альте Аффен -- зинд ное Ваффен", это значит: "Мы, старые обезьяны, -- и есть
новое оружие". В городе мобилизовано в фольксштурм все мужское население от
16 до 60 лет. У нас брали письменное обязательство не отступать с позиций,
мы предупреждены: за отход -- расстрел!"
Изучая оборонительные сооружения противника, разведчики старались
понять психологию человека, сидящего в этих укреплениях.
-- Кто у нас был в Сталинграде? -- спросил однажды Ромашкин.
-- Я, -- сказал Наиль Хамидуллин.
-- Сколько дней вы держались?
-- Полгода.
-- Расскажи, как жили, что делали в дотах?
-- У нас такой железобетонной махины не было. Сидели в траншеях, в
землянках -- одно-два бревнышка над головой; много развалин домов было. Там
же не крепость -- простой город.
-- Ну, а режим какой был?
-- Какой? Отбивали двадцать атак в сутки -- вот такой режим. Сказали:
назад ни шагу, не пускать немца за Волгу! Мы не пускали.
-- Ты пойми, -- настаивал Ромашкин, -- нам детали жизни в
долговременной обороне нужны.
Наиль обиделся:
-- У нас такие же детали, как у фашистов, да?
-- Вот чудак! Зачем обижаешься? Надо же нам приспособиться к новым
условиям разведки.
-- Не будет долгой оборона, товарищ старший лейтенант. Мы сейчас такими
стали, что не удержит никакая крепость!
В ходе подготовки к штурму самыми популярными людьми в полку стали
инженер Биркин и саперы. Женя Початкин был уже старшим лейтенантом,
командовал саперной ротой полка. Он быстро освоил сложную науку "созидания и
разрушения", как он называл саперное дело.
Однажды ночью Початкин прошел с Ромашкиным нейтральную зону и полевую
оборону, подбирался к форту -- он должен был изучить укрепления и придумать,
как открыть дорогу полку. Ромашкин со своими разведчиками охранял его в
вылазке.
-- Опять меня конвоируешь, -- шутил Початкин, намекая на их самую
первую встречу.
-- Твои мозги охраняю, -- отвечал Василий. -- Давай думай, думай,
нечего филонить.
Они подкрались ко рву, на веревках спустились к неподвижной, пахнущей
гнилью воде. На надувных лодочках поплыли к выступающей из воды трехэтажной
бетонной стене с черными амбразурами. Достаточно было одной короткой
очереди, чтобы разведчики и саперы пошли на дно рва, наполненного зеленой
затхлой водой. Но форты не стреляли. В их бетонном чреве немцы спали
спокойно, зная, что впереди, в полевых сооружениях, охраняли их целые
дивизии и полки. У немцев и в мыслях не было, что кто-то из русских
проберется сюда и отважится плавать под самыми дулами пулеметов.
Початкин ощупал, погладил холодное тело форта, осмотрел облицованные
камнем и бетоном берега, отковырнул кусочки камня и цемента, положил в
карман, потом измерил глубину воды и высоту рва над ней.
Когда вернулись к спущенным веревкам, сверху склонились головы Саши
Пролеткина, Ивана Рогатина и Шовкопляса. С ними были саперы из роты
Початкина. На этом берегу они тоже измерили ров, набрали образцы грунта и
бетона.
-- Может, "языка" прихватим? -- спросил Ромашкин. Прежде Початкин не
отказался бы от такого предложения. А теперь, покачав головой, прошептал:
-- Ни в коем случае. Наши сведения важнее десяти твоих вшивых фрицев.
Из расположения врага им удалось благополучно вернуться. В своей
траншее Початкин продолжил разговор:
-- Если бы ты и притащил пленного, что бы он мог сказать о конструкции
и прочности сооружения? Откуда рядовой солдат и даже офицер это знает? А мы
теперь вот узнаем!
Днем после отдыха Василий сидел в блиндаже майора Биркина и слушал, как
Початкин вместе с полковым инженером делали расчеты. Они измеряли какие-то
углы, искали сведения в справочниках, писали длинные столбцы цифр и формул.
Ромашкин с гордостью за своего друга подметил: майор хоть и старше по
званию, хоть и военный инженер, а Початкин лучше разбирается в тех
тонкостях, о которых они говорили. Биркин и сам сказал Василию, кивнув на
своего помощника:
-- Светлейшая голова. Молодой, дерзкий, находчивый ум. Ему бы заводы
строить!..
-- Никогда не думал, что мой первый серьезный проект будет посвящен
разрушению кем-то добротно построенного сооружения, -- сказал, не отрываясь
от бумаг, Женька.
Когда пошли ужинать в штабную столовую, Василий спросил:
-- За что Биркин тебя так хвалит? Что ты придумал?
Початкин усмехнулся, ответил неохотно:
-- Я предложил не просто взорвать берега и форт, как намечалось, а
сделать взрывы направленными. И направить их так, чтобы и берега, и стены
обвалились в ров с водой и образовали дамбу. А по дамбе пробегут
наступающие...
-- Ты гений, Женька! -- восторженно воскликнул Ромашкин.
Уж кто-кто, а он-то мгновенно понял, как прекрасна, как спасительна
идея Початкина. Василий хорошо знал: стоит полку выйти ко рву, наполненному
водой, по бойцам сразу же ударят пулеметы из амбразур всех трех этажей. Тут
не только секунды, десятые доли будут драгоценны. Пока сбросят принесенные с
собой переправочные средства -- и донесут ли их? -- пока спустятся на
воду... Страшно было подумать о том, что наделают десятки крупнокалиберных
пулеметов, скрытых за трехметровым бетоном.
-- Ты представляешь, что получится? -- продолжал Початкин. --
Приближается штурмовая группа ко рву. А тут -- взрыв! И пожалуйста, ров
заполнен. Все без остановки и почти без потерь бегут на тот берег. Неплохо,
как думаешь? - спрашивал Женька.
-- Я же говорю, ты гений. Не напрасно тебя конвоировал.
-- Тут еще не все додумано, -- сказал Початкин. -- Как заранее
доставить и заложить взрывчатку? Когда подбегут наступающие, все должно быть
на месте. Только в этом случае осуществится наш замысел.
Ромашкину хотелось предложить что-то полезное. И он во всех деталях
попытался представить эту операцию, мысленно сравнивал ее с другими, в
которых участвовал.
Между тем они подошли к столовой, расположенной в большой комнате
помещичьей усадьбы. Лепные ангелочки удивленно глядели с потолка на
советских офицеров, которые сидели за овальным с позолотой столом.
Початкин и Ромашкин ели молча, думая о том, как же организовать взрыв.
На обратном пути Василий предложил:
-- Послушай, а если как в дневном поиске? Помнишь, я однажды с ребятами
остался на день в ямах, замаскированных сверху дерном? Вот и сейчас сделать
так: выползти туда заранее, все подготовить -- и ждать.
Женя сразу отверг это предложение:
-- Ты сидел с разведчиками совсем в другой обстановке. А здесь будет
мощнейшая авиационно-артиллерийская подготовка -- свои побьют.
-- Ты прав, -- согласился Ромашкин.
-- Выход один, -- сказал Початкин. -- Бее подготовить заранее. На
танках опередить атакующих, под прикрытием огня этих же танков заложить и
взорвать заряды.
-- А если танки подобьют?
-- Все может быть. Поэтому подготовим разные варианты действий саперов
и несколько комплектов взрывчатки. И еще несколько опытных подрывников и
командиров.
И вот настала ночь на б апреля -- ночь штурма. Передовые батальоны
смяли фашистов и подошли вплотную к фортам.
В 10 часов утра более пяти тысяч орудий открыли огонь по запертой на
все замки крепости. Огневой шквал длился два часа.
Взвод разведки был выделен для обеспечения действий саперов. Вместе с
Початкиным Ромашкин сидел в укрытии. Саперная рота была распределена по
штурмовым отрядам. Сам Початкин решил действовать с одним из своих взводов,
который шел на главном направлении и должен был создать дамбу взрывом.
Через час непрерывного обстрела снаряды снесли всю маскировку с фортов
и дотов -- многометровый земляной покров, кусты и деревья, кирпичные стены,
надстройки, пристройки. Форты и доты оголились, стояли теперь закопченные,
серые, неуязвимые, как горы.
Орудия большой мощности, оглушая всех грохотом своих выстрелов, открыли
огонь на поражение. Трехметровые стены сначала гудели, отбрасывая снаряды,
потом стали трескаться и оседать.
Тремя ярусами кружили над крепостью самолеты: выше всех -- истребители,
ниже -- бомбардировщики, еще ниже -- штурмовики. Над фортами, окутанными
дымом, кувыркались обломки сооружений и деревья, вырванные с корнем.
В час дня начался общий штурм.
-- Ну, братцы, пошли! -- сказал Початкин, не отрывая взгляда от места,
где предстояло сделать проходы.
Взревели танки и, задымив копотью, рванулись в атаку, артиллеристы
покатили орудия стволами вперед, вскинулась волна пехоты. Все, не
переставая, стреляли по амбразурам и бойницам. Под прикрытием этого огня
ринулись вперед штурмовые группы.
Початкин вместе с саперами взорвал первые заряды, ближний берег рва
сполз в воду. "Ну, молодец, как здорово все рассчитал!" -- подумал Ромашкин,
бежавший за танком, то и дело вздрагивавшим от выстрелов своей пушки.
Накидав взрывчатку на плоты, подтянутые танками, саперы поплыли к
форту, который изрыгал из амбразур огонь и дым.
-- Бейте чаще, не давайте обстреливать! -- кричал Василий пушкарям и
танкистам, но его никто, конечно, не слышал в таком грохоте. Ромашкин сам
стрелял в амбразуры из автомата, тщательно прицеливаясь. Прячась за танки,
снайперы посылали одну за другой точные смертоносные пули, вражеские
пулеметы, захлебываясь, умолкали, но тут же снова начинали строчить --
убитых пулеметчиков гитлеровцы заменяли немедленно.
-Саперы наконец достигли вертикально торчащей из воды бетонной стены.
На плотах все меньше оставалось людей. Они падали то в воду, то на тюки
взрывчатки. Те, кто уцелел, быстро заложили упаковки и стали грести назад,
чтобы не погибнуть от своего же взрыва.
Когда плот ткнулся в этот берег, на нем остался один Початкин. Он
юркнул за танк, где стоял Ромашкин. Евгения било как в лихорадке. Он был
мокрый не то от всплесков воды, не то от собственного пота.
-- Сейчас... сейчас, -- повторял он, поглядывая на часы и невольно
пригибаясь в ожидании взрыва. Даже в грохоте боя Ромашкину вдруг показалось,
что наступила тишина. Взрыва не было.
Початкин растерянно взглянул на Василия, тихо сказал:
-- Запальный шнур перебило. -- И побежал ко рву, сбросив шинель. Он
кинулся вниз головой в воду, вынырнул далеко от берега и поплыл по черной
густой воде, кипящей белыми всплесками от пуль и осколков.
Все, кто видел его, старались ему помочь: глушили форт из пушек,
ослепляли амбразуры автоматами.
Початкин все же доплыл до своих упаковок. Блестящий от воды, он вылез
на кромку рва, и Ромашкину показалось, что он услышал слабый, как в
телефонной трубке, голос:
-- Прощай, Василий!
И тут же грянул взрыв. Упругая волна воздуха повалила Ромашкина на
землю. Все окуталось черно-белым дымом, едкая желтая копоть от сгоревшей
взрывчатки забила дыхание, заставила кашлять. Сверху посыпались осколки
бетона, кирпичей, комья земли. Они громко стукались о танки, плюхались в
воду, ударялись о землю. Ромашкин закрыл голову руками от этого камнепада.
Когда дым поредел, все увидели полосу из каменных обломков и земли,
которая корявой дамбой пролегла от берега к берегу. Не горе, не жалость к
Женьке охватили Василия в первые секунды, а радость оттого, что все расчеты
Евгения оправдались, полк выполнит задачу, меньше будет потерь. И радость
эта словно передалась всем. Громкое "ура" покатилось по волне пехотинцев,
они кинулись по завалу через ров.
Вскоре серые шинели и круглые шапки уже мелькали в проломах стены,
пробитых взрывами Початкина. Солдаты, забираясь друг другу на плечи, швыряли
гранаты в амбразуры. Форт уже изрыгал не только огонь -- дым валил из многих
отверстий и проломов.
Не задерживаясь около издыхающего форта, бойцы устремились в городские
улицы, перехваченные во многих местах баррикадами. Горели хрупкие трамваи, в
брызги разлетались от пушечных выстрелов стены, из-за которых стреляли
фаустники. Город дымил, трещал, рушился, пожираемый пламенем, бомбами,
снарядами.
Василий горестно ходил по дамбе, спотыкаясь об обломки камня и
проваливаясь в раскисшую землю. Он надеялся найти Евгения. Потом стал искать
хотя бы клочок его одежды. Но не нашел ничего. Початкина или разорвало на
части, или погребло под этой дамбо=CA.
Сначала Василий не хотел рассказывать Караваеву всех подробностей,
жалел командира. Да и самому тяжко вспоминать все, что видел. Пусть
останется так, как чаще всего бывает на войне: погиб и погиб. Но потом,
вспоминая форт, ров с черной водой и Женьку, плывущего на верную смерть,
Ромашкин словно прозрел. Разве можно молчать? Ведь Початкин совершил подвиг!
Если бы не он, весь полк бы лег бы перед этим рвом. Ценой своей жизни он
открыл всем путь: поджег перебитый бикфордов шнур, когда никаких надежд на
взрыв уже не оставалось! А перед этим разведал форт и придумал, как сделать
дамбу!
Часто мы недопонимаем и недооцениваем подвиг, мужество, благородство
из-за того, что они вершатся на ваших глазах. Нам кажется -- героическое
происходит где-то там, у других, о ком пишут газеты, а свое -- буднично и
обыденно. Ромашкин, к счастью, все это понял и пошел в штаб к полковнику
Караваеву. Где угодно, хоть перед самим Верховным, Василий готов был
доказывать, что видел подвиг своими глазами, что Евгений Початкин погиб не
случайно, а сознательно пожертвовал собой -- Ромашкин даже сейчас слышит его
последние слова: "Прощай, Василий!"
Но ему не пришлось ничего доказывать. С наблюдательного пункта полка в
стереотрубы и бинокли хорошо видели, как действовали штурмовые отряды, как
произошла заминка, едва не ставшая роковой для полка, и как Евгений
Початкин, командир саперной роты, спас положение и сотни жизней своих
однополчан.
Ромашкин рассказал лишь о некоторых подробностях. И все время, когда
рассказывал и когда молчал, когда ел, курил, носился среди горящих домов
Кенигсберга, выполняя поручения командира полка, -- везде и всюду в ушах
его, как в телефонной трубке, звучал уменьшенный и удаленный голос:
"Прощай, Василий!.."
И опять вставал перед глазами Женька, всегда веселый, озорной, смелый.
Какое красивое мускулистое было у него тело! И вот ничего не осталось даже
для похорон... Как хотелось ему в разведку! И получился бы из него отличный
разведчик. Ах, Женя, Женя, совсем немного до конца войны осталось...
На третий день полк, пробиваясь через завалы и пожары, вышел к
маленькой тесной площади. За ней бойцы увидели высоченные круглые башни с
зубчатым верхом -- замок прусских королей. Вся площадь и прилегающие улицы
были запружены надолбами -- "зубами дракона".
Над массивными воротами блестел огромный круг -- это были часы. Они еще
шли. Саша Пролеткин прислонился к углу дома и дал очередь по часам, сказав:
-- Остановись, фашистское время!
Часы остановились, обе стрелки бессильно повисли.
На Пролеткина тут же напустился Рогатин:
-- Ну, зачем ты это сделал? Говорят, четыреста лет часы шли! Привык
безобразничать без понятия -- то жирафа и бегемота стрелял, теперь вот часы
исторические испортил! Дикарь необразованный.
Пролеткин растерялся, видя, что его поступок не одобряют и другие
разведчики. В свое оправдание сказал:
-- К вечеру от этого замка останется куча битого кирпича, даже не
найдешь, где твои часы были.
-- То в бою! Там неизбежно, -- ворчал Иван. -- А так нечего
безобразничать.
На красной кирпичной стене замка ровными готическими буквами было
написано: "Слабая русская крепость Севастополь держался 250 дней против
непобедимой германской армии. Кенигсберг -- лучшая крепость Европы -- не
будет взят никогда!"
К разведчикам подошел неведомо откуда взявшийся старик, сухой и
скрюченный, с грустными глазами, в густой сетке морщин. Кланяясь и приседая,
он боязливо стал говорить:
-- Господа руски золдатен, пожалуйста, нет гранаты, не стреляйт уф это
подвал. -- Он показывал на низкие полуокна, выходившие на тротуар. -- Там
нихт немецки золдатен, там есть майне фрау, мой жина, мой бедни больной
Гертруда.
-- Не бойтесь! Мирных жителей мы не трогаем, -- сказал Ромашкин.
-- Я, я, -- вздохнул старик и посмотрел на часы, которые остановил
Пролеткин.
-- На всякий случай повесьте над окном белый флаг, вон как те, -
посоветовал Ромашкин, указывая на простыни, свисающие из окон в глубине
дымной улицы.
-- О, я! Я хотель такой флаг, но боялся офицерен унд золдатен эсэс. Он
бросайт гранатен, где есть такой бели флаг.
-- Откуда вы знаете русский язык?
-- Я был руски плен, первый мировой война. Их бин золдатен оф кайзер.
-- Во, братцы, исторический "язык", -- весело сказал Пролеткин.
Ромашкин подумал: "Может, его Колокольцев ловил? Он же был "охотником"
в ту войну. Но мало ли тогда было "языков" и разведчиков! У старика надо бы
узнать что-нибудь более полезное".
-- Скажите, нет ли в замок подземных ходов? Каких-нибудь каналов, речек
под стенами?
-- О, найн! Найн! дер Кенигсен-палас есть отшен крепкий, отшен крепкий
оборона. -- Немец помолчал. Потом, окинув солдат посветлевшим взглядом,
сказал, тыча желтым скрюченным пальцем в сторону красных стен: -- В это
дверь...
-- Ворота, -- подсказал Саша.
-- О, я! Данке шен. В это ворота ехал генералиссимо Сувороф -- он бил
генерал-губернатор Остен Пруссия.
Увидев, какое впечатление произвели его слова, еще более радушно
сообщил:
-- Это ворота ходил Наполеон Бонапарт нах Москау!
-- А назад пробежал мимо этих ворот, -- вставил неугомонный Саша.
Разведчики засмеялись, а старик, не понимая причины смеха, настаивал:
-- Нет мимо -- прямо здесь марширен!
Поскольку старик больше не сообщал никаких исторических сведений,
Ромашкин спросил:
-- Кто выехал из этих ворот двадцать второго июня сорок первого года?
Старик обреченно покачал головой:
-- О, майн гот! Это нельзя было делать. Правильно сказаль мудри канцлер
Бисмарк -- нельзя делать война с Россия. Тот день отсюда ехал ин машинен
фельдмаршал Ритгер фон Лееб.
-- Данке шен, -- поблагодарил Ромашкин, давая понять, что у них больше
нет времени для разговоров.
Старик ушел, качая головой и тихо бормоча "Майн гот, майн гот".
Над разведчиками волна за волной прошли самолеты и сбросили бомбы на
замок. Вздрогнула и затряслась земля. Красная кирпичная пыль и черный дым
поднялись выше зубчатых башен. Взвод самоходных пушек бил в одно и то же
место, чтобы сделать проломы. Но стены были четырехметровой толщины, а
попасть "снарядом в снаряд" было не так-то просто.