Страница:
ходили на смерть, и не раз он своею находчивостью спасал им жизни. А теперь
вот они остаются без него.
Казаков пытался смягчить эту горечь балагурством:
-- Не в деньгах дело, ребята. Не могу же я всю войну взводным ходить.
Из дома письма получаю: сосед Никола уже батальоном командует, Тимофей
Башлыков - ротой, Никита Луговой -- тоже батальоном. Что же, я хуже всех?
Если вернусь взводным, теща живым съест. Ух, и теща у меня, хуже
шестиствольного миномета! Хотите, расскажу вам, как я придумал домой
вернуться?
Ромашкин видел колебание разведчиков. Они пытались сохранить обиженное
выражение: не время, мол, для шуток. Но глаза у ребят уже теплели.
-- Что ж, расскажи, Петрович, -- попросил кто-то Казаков присел у стола
и начал:
-- Ну, вот, представьте себе, явлюсь я домой в капитанском обличий. На
груди у меня -- ордена, в вещевом мешке -- подарки. Жена, конечно, сразу ко
мне. Теща выставляет пельмени, пироги, закуски всякие. А я: "Нет, погодите,
дорогие родственники. Прежде всего расскажу вам, что же такое война, и
покажу наглядно, какая она есть. Пожалуйста, идемте все во двор или вон в
садик. Берите каждый по лопатке..." Отмеряю им метра по три каждому.
"Копайте! Глубина чтоб была в полный профиль -- полтора метра, значит". Ну,
станут они копать, руки до кровавых мозолей набьют и взмолятся: "Отпусти
нас, Иван Петрович". "Нет, -- скажу, -- копайте". =E1 когда выроют траншею,
принесу для каждого по два ведра воды, вылью на голову и повелю: "Сидите в
этой яме мокрыми одну ночь". Они опять начнут просить: "Отпусти, Иван
Петрович..."
Казаков помолчал, давая возможность слушателям представить все это,
перевел дух и продолжал:
-- Потом, конечно, я отпущу их, скажу только: "Вот вы и одной ночи в
таких условиях не выдержали, а я -- два года... -- Или сколько мы там
провоюем еще? -- Словом, сотни дней и ночей провел под дождем и снегом. Да к
тому же мины, снаряды и бомбы с самолетов меня долбили. И все это я стерпел,
вас защищая. А теперь подумайте, какое у вас должно быть ко мне уважение".
Полагаю, после такого примера теща станет ходить вокруг на цыпочках.
Разведчики совсем повеселели.
-- Ладно, Петрович, жми в капитаны...
Шутка шуткой, но они и сами понимали: не сидеть же всю войну в
лейтенантах хорошему командиру. А раз так, то и внимание их тут же
переключилось на Ромашкина. Он сразу это почувствовал, вспомнил про свою
медаль и решил: "Разденусь-ка я, пусть посмотрят". Украдкой оглядел
разведчиков: наград ни у кого из них не было.
-- Тепло у вас, -- сказал Ромашкин вслух и, растегнув шинель, поискал
взглядом, куда бы ее повесить.
-- Прости, друг, не предложил тебе сразу раздеться, -- виновато сказал
Казаков. -- Вот там мой угол. Повесь туда. И спать там со мной будешь,
старшина постель оборудует.
Василий повесил шинель на гвоздь, поправил гимнастерку и, сверкая
медалью, вернулся к столу. Разведчики переглянулись, явно из-за медали.
Довольный произведенным впечатлением, Ромашкин подумал, что даже гимнастерка
измятая и в белых волосках от полушубка работает здесь на его авторитет --
не какой-нибудь тыловичок, а боевой, траншейный командир. Такого разведчики,
ясное дело, зауважают.
Днем в боевое охранение не проползти, поэтому Ромашкин пробыл у
разведчиков до вечера. Лишь когда смеркалось, пришел в свою роту -- сдать
взвод, забрать вещевой мешок с пожитками и попрощаться с бойцами.
-- Ага! Явился не запылился! -- встретил его, как всегда сурово,
Куржаков. -- Я уж думал, не придешь, обрадовался, что с передовой смылся!
Василию казалось, что и тон этот, и оскорбительные слова -- от зависти.
Но теперь-то он не подчинен Куржакову, сам пользуется правами ротного.
Впрочем, и в подчинении Василий не лебезил перед ним. А сейчас ответил с
явным вызовом:
-- Я, товарищ лейтенант, смываюсь с передовой в нейтральную зону и
дальше. В общем, все остается, как было: я -- впереди, а вы -- за моей
спиной.
Ромашкин подчеркнуто "выкал", хотя раньше, чтобы позлить Куржакова,
иногда говорил ему "ты". Сейчас это "вы" звучало свысока, как напоминание
Куржакову, что он уже не имеет права "тыкать" ему.
Куржаков воспринял поведение Василия как хамство выскочки: впервые
отличился и уже зазнался до умопомрачения. Он тоже подчеркнул "вы", но
вложил в него прежний смысл их отношений -- подчиненности взводного ротному:
-- Вы передайте взвод сержанту Авдееву по всей форме, как положено. А
потом придете вместе с сержантом и доложите о приемке-сдаче!
Ромашкин понял скрытый смысл, вложенный в распоряжение ротного. Делать
было нечего, формально Куржаков прав. Хоть немного имущества во взводе и
обычно не передавали его взводные командиры, чаще всего убывая в госпиталь
или на тот свет, но устав предусматривал такой порядок.
-- Будет сделано, товарищ лейтенант, -- намеренно не по-уставному
ответил Ромашкин и, чтобы еще раз кольнуть Куржакова, предложил: -- А может
быть, ввиду такого исключительного случая вы сами пройдете со мной в
охранение, лично проследите за приемом и сдачей и на местности отдадите
боевой приказ новому командиру?
Куржаков саркастически усмехнулся:
-- Я додумался до этого без ваших напоминаний, Ромашкин. Побывал там и
все сделал. А ваш взвод уже здесь. В боевое охранение назначено другое
подразделение во главе с лейтенантом. Так что идите передавайте имущество.
Жду вашего доклада.
Свой взвод Ромашкин нашел в первой траншее. Она была глубже, чем та, в
которой он сидел на одинокой высотке впереди. В стенках вырыты "лисьи норы",
сделаны ступеньки, чтобы удобней вести огонь и выскакивать в атаку. И
блиндажи здесь попрочнее.
-- Командир второго взвода сержант Авдеев! -- представился его
преемник,
-- Поздравляю! -- сказал Ромашкин.
-- С чем? -- спросил сержант. -- С тем, что первым в атаку буду теперь
вставать?
-- На то и командир!
-- Вот и я говорю...
Передать взвод -- дело не хитрое, но следовало кое о чем договориться с
сержантом: Куржаков будет цепляться за каждую мелочь.
Авдеев, парень сговорчивый, слушал и соглашался.
-- Людей во взводе двенадцать. Так?
-- Так.
-- Винтовок одиннадцать, станчак один. Так?
-- Так.
-- Лопат малых двенадцать, противогазов -- тоже. Так? -- спросил
Ромашкин и насторожился: противогазов у многих не было, их давно выбросили,
а в сумках хранили еду, патроны и всякие личные вещи.
-- Так, -- ответил, не задумываясь, сержант.
-- Но с противогазами-то сам знаешь какое положение.
-- Знаю, товарищ лейтенант.
-- Как же быть?
-- Если возникнет химическая угроза, думаю, наша разведка не
проморгает. Подвезут нам новые противогазы.
-- Я о докладе ротному говорю.
-- Да что вы, товарищ лейтенант, какой разговор? Вы сдали, я принял все
полностью. -- Сержант слегка замялся и неуверенно попросил: -- Вот если бы
автомат вы передали мне как взводному.
Ромашкин решил, что в разведке для него автомат найдется. В крайнем
случае Казаков свой тоже отдаст, не унесет.
-- Бери, сержант, он действительно тебе нужен. На вот и запасной диск.
Оба диска снаряжены полностью. В вещмешке у меня еще и рассыпные патроны
есть. Пойдем -- отдам и их...
Без привычной тяжести автомата Василий почувствовал себя неловко, сразу
стало чего-то не хватать. В блиндаже, увидев своих бойцов, подумал:
"Интересно, как они проводят меня? Разведчики, узнав об уходе Казакова,
опечалились. А что скажут мои славяне? Жил ведь я с ними в одной землянке,
ел из одного термоса, обстреливали нас одни пулеметы, возможно, и в одной
братской могиле довелось бы лежать, а вот ни разу не поинтересовался, что
они думают обо мне. Может, будут рады, что ухожу? Не должны бы: я не
выпендривался, как Куржаков. Тот хоть и поступает точно по уставу, хоть и не
спрашивает больше, чем позволяют его права, но есть в нем что-то,
порождающее желание возразить, защититься от его обидной холодности. За мной
такого, кажется, не водится..."
Он смотрел на Махоткина, Бирюкова, Ефремова -- эти люди всегда первые
поднимались в атаку по его зову, шли с ним рядом на пулеметы врага. И вчера
ночью они действовали лучше некуда. Хорошие ребята!..
Спросил их, не скрывая своей грусти:
-- Ну что, братья-славяне, расстаемся?
Бойцы обступили его. За всех подал голос Махоткин:
-- Не забывайте нас, товарищ лейтенант.
-- Как вас забыть? -- сказал Ромашкин и подумал о своей медали. Стало
почему-то неловко перед этими людьми: фашистов били вместе, а наградили
только его.
-- Как же я вас забуду? -- непроизвольно повторил он. -- Вы мне вон что
заработали!..
Василий расстегнул шинель и показал на груди сияющий кругляшок. Бойцы
рассматривали медаль, читали надпись и номер.
Рассудительный Ефремов уточнил:
-- Медаль эту вы сами заработали, товарищ лейтенант. Такое дело в один
миг придумали! И немца поймали сами. Так что не сомневайтесь.
-- Мне хотелось, чтоб и других наградили. Вас, например, Бирюкова,
Махоткина -- тоже ведь гитлеровцев поймали.
-- Наши награды впереди, -- весело сказал Махоткин, -- вон сколько еще
до Берлина топать!..
На душе у Ромашкина стало полегче. Хотя его бойцы и не выказали такой
любви, как разведчики к Казакову, но все же он им небезразличен.
"Да и я ведь не Казаков, -- отметил про себя Василий.
-- Тот вон какой молодец. Я с ним полдня провел и то полюбил".
-- Заходите к нам, -- попросил Махоткин.
-- Вас не минуешь, -- ответил на это Ромашкин, -- путь к немцам идет
через вас. Ну, бывайте здоровы, ребята. Идем, Авдеев, доложимся ротному.
...Куржаков поднялся, чтоб стоя, как и полагалось, выслушать рапорт. А
выслушав, строго спросил Авдеева:
-- Все приняли?
-- Так точно! -- без колебания заявил сержант.
-- И пэпэша передал?
-- Так точно, и пэпэша.
В ротах автоматы только появились, их дали пока лишь взводным да
некоторым сержантам, и Куржакову не хотелось терять "одну единицу
автоматического оружия".
Ромашкин ждал придирок. Но придирок не было.
-- Вы можете идти, -- сказал ротный Авдееву и, когда сержант вышел,
предложил Ромашкину: -- Садись, попрощаемся хоть по-человечески.
-- Можно и так -- попрощаться, -- хмуро согласился Василий.
-- Интересно, что ты будешь обо мне думать? Ромашкин ответил смело и
прямо:
-- Думать буду о тебе, что и раньше думал: зануда ты. Вот и все.
Он ждал взрыва, но Куржаков лишь усмехнулся. Посмотрел как-то сбоку и
сказал примирительно:
-- Видел когда-нибудь, как петушки молодые дерутся? То и дело пырх да
пырх -- друг на друга наскакивают. А из-а чего? Не знаешь! И они не знают!
Вот и ты петушок. Ничего еще в жизни не видел. Выпорхнул из училища, разок в
атаке кукарекнул -- и в госпиталь. Теперь, правда, посильнее, по-настоящему
кукарекнул. И возомнил себя отчаянным воякой... Ладно, иди, петушок, кто из
нас чего стоит, сам потом поймешь! Будь здоров!
Ромашкин вышел в полной растерянности. По дороге к штабу полка
вспоминал и перебирал всю свою недолгую службу с Куржаковым. И получалось,
как ни крути, он, Ромашкин, не всегда был прав. С чего-то взял, что Куржаков
нарочно свою власть показывает. А он не власть показывал, он командовал, как
полагается ротному. Смотрел свысока? Так он полный курс училища закончил, с
июня сорок первого -- в боях...
От этих размышлений Василий перешел к делам домашним: "Маме писать о
новом назначении пока не буду. И так беспокоится, а тут и вовсе спать не
станет..."
Ромашкин предполагал, что он уже в следующую ночь пойдет с разведчиками
на задание и притащит "языка". Но оказалось, прежде чем идти за "языком",
надо выбрать объект и тщательно изучить его.
Лейтенант Казаков в сопровождении двух разведчиков выходил с Ромашкиным
в первую траншею, на разные участки обороны полка. Вместе наблюдали за
немецкими позициями в бинокль, с разрешения артиллеристов пользовались их
стереотрубами. Наводя перекрестие стереотрубы на огневые точки, Казаков звал
к окулярам Ромашкина, спрашивал, что он видит, и сам рассказывал ему об
увиденном, притом всегда получалось, что Иван Петрович обнаруживает гораздо
больше существенных деталей. Слушая его спокойный, доброжелательный голос,
Василий подумал однажды: "Если бы Куржаков обнаружил настолько больше меня,
уж он бы покуражился!"
Иногда Ромашкин недоумевал:
-- Какая разница, где брать "языка"? Куда ни поползи, везде могут
встретить огнем.
-- Это верно, везде могут... И встретят, и огонька подсыпят так, что
землю зубами грызть будешь! -- соглашался Казаков. -- А ты кумекай, как
сработать, чтобы втихую все обошлось. Для этого что надо?
-- Ползти осторожно.
-- Тоже правильно, только надо еще подумать, где ползти. По открытому
месту поползешь -- он тебя за сто метров обнаружит.
-- Зачем же по открытому?
-- Ну, вот и докумекал: подходы, значит, надо искать к объекту. Удобные
подходы! Мы с тобой этим и занимаемся. Объектом много, а подходы есть не ко
всем...
Наконец объект был выбран -- пулемет на высоте. Ромашкин сам ни за что
не остановился бы на таком объекте: разве к нему подберешься? Но Казаков
рассмотрел удобную лозинку.
-- По ней и пойдем, -- объявил он. -- Там должно быть мертвое
пространство. В рост не пройдешь, а проползти можно.
Ночью Казаков, Ромашкин и те же два разведчика -- сержант Коноплев и
красноармеец Рогатин -- ушли в нейтральную зону. Прощупывали подступы к
высотке поосновательнее. Кланялись пулеметным очередям, лежали, уткнувшись в
снег, под ярким светом ракет. Под конец присели за кусты покурить,
повернувшись спинами к немецким траншеям, чтобы оттуда не заметили огоньков
цигарок.
-- При подготовке поиска близко к объекту старайся не подходить, -
посоветовал тихим голосом Казаков. -- Следы на снегу оставишь, немцы их
обнаружат и догадаются, что к чему. Тогда, конечно, встретят. Понял?
Ромашкин кивал, соглашался, но его снедало нетерпение. Зачем столько
канителиться? Можно было бы сразу идти сюда сегодня всей группой. Были бы у
них ножницы для резки проволоки, подползли бы сейчас к немецким
заграждениям, сделали проход и уволокли бы фрица. Такие, как Рогатин,
Коноплев, Казаков, в одиночку любого немца скрутят. И себя он тоже со счетов
не сбрасывал: ему бы только в немецкую траншею забраться...
Но Казаков не торопился. Днем отобрал еще пятерых разведчиков и повел
всех не в сторону фронта, а в полковые тылы, за артиллерийские позиции.
Выбрал там высотку, похожую на ту, куда предполагалось идти ночью. Без
лишних формальностей поставил задачу:
-- Ты, Ромашкин, командир над всеми и главный в группе захвата. В
группу захвата назначаются вместе с тобой Коноплев и Рогатин. Группа
обеспечения - старший сержант Лузган и с ним еще четверо: Пролеткин,
Фоменко, Студилин, Цикунов. Кроме того, у нас будет два сапера. Ты, --
показал Казаков пальцем на Лузгана, -- заляжешь со своей группой у прохода,
проделанного саперами. Если все сложится удачно, пропустишь лейтенанта с
"языком" и только после этого начнешь отходить сам. Если фрицы будут мешать
отходу группы захвата, должен забросать их гранатами и задержать огнем из
автоматов. Если они поведут преследование большими силами, вызовешь огонь
артиллерии -- одна красная ракета. С артиллеристами я договорился. Не забудь
ракетницу взять. Все ясно?
-- Ясно.
-- Тогда давайте разок проделаем практически. Группа обеспечения -
вперед!
Лузган и с ним еще четверо пошли к высотке.
-- С вами пойдут и саперы, -- сказал им вслед Казаков. -- Теперь твоя
группа, -- взглянул он на Ромашкина. -- Идете метрах в пятидесяти от
Лузгина. Марш!..
Петрович и сам пошел рядом.
Когда обе группы приблизились к высоте метров на сто, Казаков пояснил:
-- Дальше -- а может быть, и раньше -- поползете по той самой лощине.
Здесь ее нет, но ты же помнишь, в стереотрубу ее видел и вчера ночью к ней
подползал.
-- Отлично помню, -- подтвердил Ромашкин.
-- Когда саперы будут резать проволоку, вы лежите и наблюдаете. Лузган,
- позвал Казаков, -- какой сигнал подашь, когда проход будет готов?
-- Рукой махну.
-- А если не увидят?
-- Ну, подползу поближе и махну.
-- Ползать опасно, там каждое лишнее движение могут обнаружить, и все
труды к черту! Лучше не ползай. А ты, -- Казаков обратился к Ромашкину, -- и
вся группа захвата должны наблюдать за Лузгиным внимательно. Надо
обязательно увидеть, когда он махнет.
-- Увидим.
-- Ну, хорошо. Теперь прорепетируем несколько вариантов отхода. Первый
- если будут преследовать; второй -- без погони; третий -- с убитыми и
ранеными. - Казаков пристально поглядел в глаза Ромашкину и впервые строго
сказал: - Запомни, лейтенант, в разведке закон -- раненых и убитых не
оставлять ни в коем случае! Убитому, конечно, все равно, где лежать. Но если
бросишь убитого, в другой раз живые с тобой пойдут опасливо. Каждый вправе
подумать: а не был ли тот, оставленный, раненным? И не случится ли с
кем-нибудь на новом задании то же самое? Так что усвой раз и навсегда
нерушимый закон: сколько разведчиков ушло на задание, столько должно и
вернуться. Кто живой, кто мертвый, дома разберетесь...
Тренировались долго. Ромашкин взмок, бегая и ползая по глубокому снегу.
Взмокли и остальные. Василий смотрел на разведчиков и думал: "Наверное,
проклинают меня. Мучаются-то они из-за моей неопытности. Самим им все до
тонкостей давно известно". Но когда занятия кончились, Казаков, тоже потный
- пар валил от него, чубчик прилип ко лбу, -- сказал назидательно:
-- Вот так, дружище, надо репетировать каждое задание. Все отрабатывай
здесь. Там, -- он махнул в сторону противника, -- ни говорить, ни
командовать нельзя. Там должно все проходить как по нотам. Понял?
-- Уяснил.
-- Ну и молодец. А этих двоих -- Коноплева и Рогатина -- мы с тобой
таскали повсюду для чего? Для охраны или для компании? Нет, конечно. Они
теперь все наши замыслы знают. А зачем это?
-- Лучше помогут.
-- Ты просто талант! -- похвалил Казаков и добавил: -- Мы живем на
войне. И тебя и меня в любой момент, даже при подготовке, могли ухлопать. А
в разведке перерыва быть не должно. Меня убили -- ты пойдешь, тебя убили --
они поведут группу.
Ромашкин успел заметить, что, если даже отвечает Казакову невпопад, тот
все равно говорит ему: "Правильно". И тут же сам, будто повторяя его слова,
высказывает совсем иное -- то, что следовало бы ответить на вопрос. "Добрый
и тактичный командир, не зря его разведчики любят", -- думал Василий.
-- Ну что ж, братцы, пошли обедать, -- распорядился Казаков.
Такие распоряжения всегда выполняются моментально. Разведчики двинулись
по старому следу один за другим.
Иван Петрович склонился к Василию, тихо спросил:
-- Видишь, как идут?
-- Колонной по одному.
-- Точно. По уставу это называется так. Но ты запомни, лейтенант, в
уставе разных строев много, а разведчики ходят только так: след в след, даже
по своей земле. Жизнь к этому приучила. И ты ходи обязательно след в след.
На мины нарветесь -- одного потеряете. Благополучно пройдете по снегу, по
траве, по пашне -- один след оставите, будто один человек прошел. Это тоже
очень важно в тылу врага...
До выхода на задание остались считанные часы. Разведчики поели и теперь
могут отдохнуть. Однако не все спешат на нары. Большинство из отобранных
Казаковым в ночной поиск продолжает приготовления к нему. Каждый сейчас,
наверное, волнуется но внешне это незаметно. Все спокойны и даже веселы.
Иван Рогатин обматывает чистым бинтом автомат, чтобы не выделялись
оружие на белом снегу. Здоровый, плечистый, неразговорчивый, он делает это
не торопясь, солидно.
Саша Пролеткин рядом с Иваном кажется мальчиком. Движения у него
быстрые, сам он юркий. Мурлыкая песенку, Саша тоже меняет бинт на автомате
и, как всегда, задирает Рогатина:
-- Скажи, Иван, почему у тебя такая фамилия?
Все затихают, прислушиваются, знают: Сашка что-нибудь отчудит.
Иван отвечает не сразу, продолжая аккуратно прилаживать бинт, между
делом бросает:
-- Какая такая?
-- Ну, не совсем обычная -- Рогатин. Ты что, из рогатки стрелял?
Иван качает укоризненно головой.
-- Фамилию разве по мне дали? Полагаю, что мои деды ходили на медведя с
рогатиной.
-- А ты ходил?
-- Я с ружьем ходил. Теперь можно и без рогатины.
-- Значит, ты охотник?
-- Вовсе и не значит. Я хлебороб. Хлеб растил, тебя кормил. А охота -
для души. Она как бы отдых.
-- И все же ты охотник.
-- Пусть так, -- соглашается Иван.
-- А скажи, Рогатин, жирафа ты ел?
-- Жирафы в наших краях не водятся. Они в Африке.
-- А я вот ел жирафа, -- спокойно заявляет Саша.
-- Как же ты в Африку попал?
-- Зачем в Африку? Когда Киев наши войска оставляли, там зверинец
разбежался. Вот мы с дружком и попробовали жирафятинки. Хотели еще бегемота
попробовать, но я жирное мясо не люблю.
-- Уж молчал бы, -- осуждающе говорил Рогатин.
-- А что?
-- Под суд тебя надо за такие дела, вот что! Редких животных истреблял.
-- Какой ты быстрый! -- юлит Саша перед Иваном. -- А ты бы не
истреблял?
-- Я -- нет.
-- Вот, значит, тебя и надо под суд! Приказ ведь был отступая, ничего
не оставлять фашистам -- либо эвакуируй, либо уничтожай! А жирафа как
эвакуируешь? Он ни в какой вагон не помещается. И на платформу его не
заведешь: будет цеплять за семафоры. Ты у жирафа шею видал? Она, брат,
поздоровше твоей!
Разведчики дружно смеялись: "Ну и Саша! Прищучил-таки Рогатина!"
На короткое время все смолкают: тема исчерпана. Но молчать в такой час
не принято. Перед самым выходом на задание всегда полезно несколько
отвлечься: ни к чему загодя переживать предстоящие трудности и опасности.
Молчаливый Рогатин знает это не хуже других и потому сам возобновляет
разговор, явно рассчитанный на всеобщее внимание:
-- Да, братцы мои, разные в жизни бывают истории. Вот у меня, к
примеру, такое произошло, что вы, пожалуй, и не поверите. Отслужил я срочную
в тридцать восьмом году, еду домой. Все чин чинарем -- в купейном вагоне,
телеграмму мамане послал: скоро, мол, буду. Вышел из поезда на полустанке
Булаево, оттуда до нашей деревни рукой подать -- километров сто. В Сибири
сто километров не расстояние. Сначала подвез меня на тарантасе лесник, потом
на двуколке ветеринарный фельдшер. Около Павлиновки он в сторону свернул, ну
а мне пришло время заночевать. Иду вдоль деревни с новым чемоданчиком,
сапоги скрипят, на груди "ГТО" и "Ворошиловский стрелок". Бабы на меня
зырк-зырк.
-- Конечно, такая кувалда прет! -- хохотнул Саша Пролеткин.
-- Ты погоди встревать, -- одернул его Иван. -- Так вот, иду я вдоль
деревни, а впереди -- музыка. Гуляют, значит. Подхожу к одной избе -- окна в
ней нараспах, каблуки стучат по полу, с крыльца сбегает кто-то и прямо ко
мне: "Просим вас, товарищ боец, к нам на свадьбу". Я по скромности стал
отнекиваться: нет, мол, благодарствую, ни к чему на свадьбе посторонний
прохожий. А они: "Какой же вы посторонний, вы защитник Родины!" Одним
словом, затащили меня в хату. Гости плотнее сдвинулись, место мне дали. Ну,
выпил. Молодых я поздравил. "Горько!" -- сказал. Поцеловались они. Невеста
такая крепкая, не то чтобы очень красивая, но крепкая...
-- Жениха ты, конечно не приметил, у тебя после службы глаза одну
невесту видели, -- опять вставил Саша.
Иван с укором поглядел на Пролеткина.
-- Ох, и балаболка ж ты, язык болтается в тебе, как в свистке
горошина!.. Был и жених, видел я его, да он мне не приглянулся -- какой-то
прыщавый, маленький. -- Иван поглядел на Сашу и решил ему отплатить: -- Ну,
вроде тебя, такой же маломерка.
Саша обиделся, но промолчал.
-- Как водится, -- продолжал Рогатин, -- и я в пляс пошел. Сперва
барыню отгрохал, потом под патефон городские танцы с девками выкручивал. А
пока, значит, я танцевал, в свадьбе какой-то разлад получился. Точно как у
писателя Чехова в рассказе: жениху чего-то недодали, он и заартачился.
Невеста -- в слезы. А жених смахнул на пол тарелки с закусками и прямо по
этим закускам прошагал к двери. Вынул цветок, который на пиджаке у него был,
кинул на пол. "Все с вами!" -- говорит. И ушел. Тут даже пьяные протрезвели,
а трезвые, наоборот, очумели. Все притихли. Невеста рыдает. И так мне жалко
ее стало, ну, не знаю, что бы для нее сделал. "Хочешь, -- говорю, -- я того
сморчка возьму за ноги и разорву на две штанины?" Мамаша невестина
струхнула: ох да ах, вы, конечно, наш защитник, но все же так по-страшному
защищать не надо, может, Петька еще одумается. А я в ответ: да пусть хоть
десять раз одумается, разве он ей пара?! Такая девка, а он прыщ, и ничего
больше. Мамаша урезонивает меня: "Ну, все ж таки он жених. Куды она без
него? Кто ее возьмет теперь, опозоренную?" -- "Да хотя бы я! -- говорю. --
Со всей душой и сердцем!" невеста даже плакать перестала. А у гостей рты так
и раскрылись, будто хором букву "о" поют. На меня все внимание. Я и рад!
Сажусь рядом с новобрачной, спрашиваю: "Пойдешь за меня?" У нее в каждой
слезинке улыбка засверкала. "Пойду, -- говорит, -- с радостью, если вы
всерьез". Ответствую ей: я, мол, боец Красной армии, мне трепаться не
полагается. Я не как тот сморчок, мне никаких приданых не надо. Мы сами с
тобой своими руками все добудем и сделаем. Гости, которые поверили, стали
опять гулять, а которые не поверили, ушли от греха подальше. Только сам я
чуть оконфузился: ведь три года в армии не пил, захмелел с непривычки и
свалился.
-- Много же в тебя было влито, если такого бугая свалило! -- не
удержался Пролеткин.
На этот раз Рогатин не удостоил его даже взглядом и повел рассказ свой
дальше без перерыва:
-- Наутро просыпаюсь. Где я? Пуховики подо мною. Постель вся новая, аж
хрустит. Рядом девка спит румяная, пригожая. А в башке гудит, будто грузовик
буксует на подъеме. Открывает девка свои ясные синие очи, глядит на меня,
вот они остаются без него.
Казаков пытался смягчить эту горечь балагурством:
-- Не в деньгах дело, ребята. Не могу же я всю войну взводным ходить.
Из дома письма получаю: сосед Никола уже батальоном командует, Тимофей
Башлыков - ротой, Никита Луговой -- тоже батальоном. Что же, я хуже всех?
Если вернусь взводным, теща живым съест. Ух, и теща у меня, хуже
шестиствольного миномета! Хотите, расскажу вам, как я придумал домой
вернуться?
Ромашкин видел колебание разведчиков. Они пытались сохранить обиженное
выражение: не время, мол, для шуток. Но глаза у ребят уже теплели.
-- Что ж, расскажи, Петрович, -- попросил кто-то Казаков присел у стола
и начал:
-- Ну, вот, представьте себе, явлюсь я домой в капитанском обличий. На
груди у меня -- ордена, в вещевом мешке -- подарки. Жена, конечно, сразу ко
мне. Теща выставляет пельмени, пироги, закуски всякие. А я: "Нет, погодите,
дорогие родственники. Прежде всего расскажу вам, что же такое война, и
покажу наглядно, какая она есть. Пожалуйста, идемте все во двор или вон в
садик. Берите каждый по лопатке..." Отмеряю им метра по три каждому.
"Копайте! Глубина чтоб была в полный профиль -- полтора метра, значит". Ну,
станут они копать, руки до кровавых мозолей набьют и взмолятся: "Отпусти
нас, Иван Петрович". "Нет, -- скажу, -- копайте". =E1 когда выроют траншею,
принесу для каждого по два ведра воды, вылью на голову и повелю: "Сидите в
этой яме мокрыми одну ночь". Они опять начнут просить: "Отпусти, Иван
Петрович..."
Казаков помолчал, давая возможность слушателям представить все это,
перевел дух и продолжал:
-- Потом, конечно, я отпущу их, скажу только: "Вот вы и одной ночи в
таких условиях не выдержали, а я -- два года... -- Или сколько мы там
провоюем еще? -- Словом, сотни дней и ночей провел под дождем и снегом. Да к
тому же мины, снаряды и бомбы с самолетов меня долбили. И все это я стерпел,
вас защищая. А теперь подумайте, какое у вас должно быть ко мне уважение".
Полагаю, после такого примера теща станет ходить вокруг на цыпочках.
Разведчики совсем повеселели.
-- Ладно, Петрович, жми в капитаны...
Шутка шуткой, но они и сами понимали: не сидеть же всю войну в
лейтенантах хорошему командиру. А раз так, то и внимание их тут же
переключилось на Ромашкина. Он сразу это почувствовал, вспомнил про свою
медаль и решил: "Разденусь-ка я, пусть посмотрят". Украдкой оглядел
разведчиков: наград ни у кого из них не было.
-- Тепло у вас, -- сказал Ромашкин вслух и, растегнув шинель, поискал
взглядом, куда бы ее повесить.
-- Прости, друг, не предложил тебе сразу раздеться, -- виновато сказал
Казаков. -- Вот там мой угол. Повесь туда. И спать там со мной будешь,
старшина постель оборудует.
Василий повесил шинель на гвоздь, поправил гимнастерку и, сверкая
медалью, вернулся к столу. Разведчики переглянулись, явно из-за медали.
Довольный произведенным впечатлением, Ромашкин подумал, что даже гимнастерка
измятая и в белых волосках от полушубка работает здесь на его авторитет --
не какой-нибудь тыловичок, а боевой, траншейный командир. Такого разведчики,
ясное дело, зауважают.
Днем в боевое охранение не проползти, поэтому Ромашкин пробыл у
разведчиков до вечера. Лишь когда смеркалось, пришел в свою роту -- сдать
взвод, забрать вещевой мешок с пожитками и попрощаться с бойцами.
-- Ага! Явился не запылился! -- встретил его, как всегда сурово,
Куржаков. -- Я уж думал, не придешь, обрадовался, что с передовой смылся!
Василию казалось, что и тон этот, и оскорбительные слова -- от зависти.
Но теперь-то он не подчинен Куржакову, сам пользуется правами ротного.
Впрочем, и в подчинении Василий не лебезил перед ним. А сейчас ответил с
явным вызовом:
-- Я, товарищ лейтенант, смываюсь с передовой в нейтральную зону и
дальше. В общем, все остается, как было: я -- впереди, а вы -- за моей
спиной.
Ромашкин подчеркнуто "выкал", хотя раньше, чтобы позлить Куржакова,
иногда говорил ему "ты". Сейчас это "вы" звучало свысока, как напоминание
Куржакову, что он уже не имеет права "тыкать" ему.
Куржаков воспринял поведение Василия как хамство выскочки: впервые
отличился и уже зазнался до умопомрачения. Он тоже подчеркнул "вы", но
вложил в него прежний смысл их отношений -- подчиненности взводного ротному:
-- Вы передайте взвод сержанту Авдееву по всей форме, как положено. А
потом придете вместе с сержантом и доложите о приемке-сдаче!
Ромашкин понял скрытый смысл, вложенный в распоряжение ротного. Делать
было нечего, формально Куржаков прав. Хоть немного имущества во взводе и
обычно не передавали его взводные командиры, чаще всего убывая в госпиталь
или на тот свет, но устав предусматривал такой порядок.
-- Будет сделано, товарищ лейтенант, -- намеренно не по-уставному
ответил Ромашкин и, чтобы еще раз кольнуть Куржакова, предложил: -- А может
быть, ввиду такого исключительного случая вы сами пройдете со мной в
охранение, лично проследите за приемом и сдачей и на местности отдадите
боевой приказ новому командиру?
Куржаков саркастически усмехнулся:
-- Я додумался до этого без ваших напоминаний, Ромашкин. Побывал там и
все сделал. А ваш взвод уже здесь. В боевое охранение назначено другое
подразделение во главе с лейтенантом. Так что идите передавайте имущество.
Жду вашего доклада.
Свой взвод Ромашкин нашел в первой траншее. Она была глубже, чем та, в
которой он сидел на одинокой высотке впереди. В стенках вырыты "лисьи норы",
сделаны ступеньки, чтобы удобней вести огонь и выскакивать в атаку. И
блиндажи здесь попрочнее.
-- Командир второго взвода сержант Авдеев! -- представился его
преемник,
-- Поздравляю! -- сказал Ромашкин.
-- С чем? -- спросил сержант. -- С тем, что первым в атаку буду теперь
вставать?
-- На то и командир!
-- Вот и я говорю...
Передать взвод -- дело не хитрое, но следовало кое о чем договориться с
сержантом: Куржаков будет цепляться за каждую мелочь.
Авдеев, парень сговорчивый, слушал и соглашался.
-- Людей во взводе двенадцать. Так?
-- Так.
-- Винтовок одиннадцать, станчак один. Так?
-- Так.
-- Лопат малых двенадцать, противогазов -- тоже. Так? -- спросил
Ромашкин и насторожился: противогазов у многих не было, их давно выбросили,
а в сумках хранили еду, патроны и всякие личные вещи.
-- Так, -- ответил, не задумываясь, сержант.
-- Но с противогазами-то сам знаешь какое положение.
-- Знаю, товарищ лейтенант.
-- Как же быть?
-- Если возникнет химическая угроза, думаю, наша разведка не
проморгает. Подвезут нам новые противогазы.
-- Я о докладе ротному говорю.
-- Да что вы, товарищ лейтенант, какой разговор? Вы сдали, я принял все
полностью. -- Сержант слегка замялся и неуверенно попросил: -- Вот если бы
автомат вы передали мне как взводному.
Ромашкин решил, что в разведке для него автомат найдется. В крайнем
случае Казаков свой тоже отдаст, не унесет.
-- Бери, сержант, он действительно тебе нужен. На вот и запасной диск.
Оба диска снаряжены полностью. В вещмешке у меня еще и рассыпные патроны
есть. Пойдем -- отдам и их...
Без привычной тяжести автомата Василий почувствовал себя неловко, сразу
стало чего-то не хватать. В блиндаже, увидев своих бойцов, подумал:
"Интересно, как они проводят меня? Разведчики, узнав об уходе Казакова,
опечалились. А что скажут мои славяне? Жил ведь я с ними в одной землянке,
ел из одного термоса, обстреливали нас одни пулеметы, возможно, и в одной
братской могиле довелось бы лежать, а вот ни разу не поинтересовался, что
они думают обо мне. Может, будут рады, что ухожу? Не должны бы: я не
выпендривался, как Куржаков. Тот хоть и поступает точно по уставу, хоть и не
спрашивает больше, чем позволяют его права, но есть в нем что-то,
порождающее желание возразить, защититься от его обидной холодности. За мной
такого, кажется, не водится..."
Он смотрел на Махоткина, Бирюкова, Ефремова -- эти люди всегда первые
поднимались в атаку по его зову, шли с ним рядом на пулеметы врага. И вчера
ночью они действовали лучше некуда. Хорошие ребята!..
Спросил их, не скрывая своей грусти:
-- Ну что, братья-славяне, расстаемся?
Бойцы обступили его. За всех подал голос Махоткин:
-- Не забывайте нас, товарищ лейтенант.
-- Как вас забыть? -- сказал Ромашкин и подумал о своей медали. Стало
почему-то неловко перед этими людьми: фашистов били вместе, а наградили
только его.
-- Как же я вас забуду? -- непроизвольно повторил он. -- Вы мне вон что
заработали!..
Василий расстегнул шинель и показал на груди сияющий кругляшок. Бойцы
рассматривали медаль, читали надпись и номер.
Рассудительный Ефремов уточнил:
-- Медаль эту вы сами заработали, товарищ лейтенант. Такое дело в один
миг придумали! И немца поймали сами. Так что не сомневайтесь.
-- Мне хотелось, чтоб и других наградили. Вас, например, Бирюкова,
Махоткина -- тоже ведь гитлеровцев поймали.
-- Наши награды впереди, -- весело сказал Махоткин, -- вон сколько еще
до Берлина топать!..
На душе у Ромашкина стало полегче. Хотя его бойцы и не выказали такой
любви, как разведчики к Казакову, но все же он им небезразличен.
"Да и я ведь не Казаков, -- отметил про себя Василий.
-- Тот вон какой молодец. Я с ним полдня провел и то полюбил".
-- Заходите к нам, -- попросил Махоткин.
-- Вас не минуешь, -- ответил на это Ромашкин, -- путь к немцам идет
через вас. Ну, бывайте здоровы, ребята. Идем, Авдеев, доложимся ротному.
...Куржаков поднялся, чтоб стоя, как и полагалось, выслушать рапорт. А
выслушав, строго спросил Авдеева:
-- Все приняли?
-- Так точно! -- без колебания заявил сержант.
-- И пэпэша передал?
-- Так точно, и пэпэша.
В ротах автоматы только появились, их дали пока лишь взводным да
некоторым сержантам, и Куржакову не хотелось терять "одну единицу
автоматического оружия".
Ромашкин ждал придирок. Но придирок не было.
-- Вы можете идти, -- сказал ротный Авдееву и, когда сержант вышел,
предложил Ромашкину: -- Садись, попрощаемся хоть по-человечески.
-- Можно и так -- попрощаться, -- хмуро согласился Василий.
-- Интересно, что ты будешь обо мне думать? Ромашкин ответил смело и
прямо:
-- Думать буду о тебе, что и раньше думал: зануда ты. Вот и все.
Он ждал взрыва, но Куржаков лишь усмехнулся. Посмотрел как-то сбоку и
сказал примирительно:
-- Видел когда-нибудь, как петушки молодые дерутся? То и дело пырх да
пырх -- друг на друга наскакивают. А из-а чего? Не знаешь! И они не знают!
Вот и ты петушок. Ничего еще в жизни не видел. Выпорхнул из училища, разок в
атаке кукарекнул -- и в госпиталь. Теперь, правда, посильнее, по-настоящему
кукарекнул. И возомнил себя отчаянным воякой... Ладно, иди, петушок, кто из
нас чего стоит, сам потом поймешь! Будь здоров!
Ромашкин вышел в полной растерянности. По дороге к штабу полка
вспоминал и перебирал всю свою недолгую службу с Куржаковым. И получалось,
как ни крути, он, Ромашкин, не всегда был прав. С чего-то взял, что Куржаков
нарочно свою власть показывает. А он не власть показывал, он командовал, как
полагается ротному. Смотрел свысока? Так он полный курс училища закончил, с
июня сорок первого -- в боях...
От этих размышлений Василий перешел к делам домашним: "Маме писать о
новом назначении пока не буду. И так беспокоится, а тут и вовсе спать не
станет..."
Ромашкин предполагал, что он уже в следующую ночь пойдет с разведчиками
на задание и притащит "языка". Но оказалось, прежде чем идти за "языком",
надо выбрать объект и тщательно изучить его.
Лейтенант Казаков в сопровождении двух разведчиков выходил с Ромашкиным
в первую траншею, на разные участки обороны полка. Вместе наблюдали за
немецкими позициями в бинокль, с разрешения артиллеристов пользовались их
стереотрубами. Наводя перекрестие стереотрубы на огневые точки, Казаков звал
к окулярам Ромашкина, спрашивал, что он видит, и сам рассказывал ему об
увиденном, притом всегда получалось, что Иван Петрович обнаруживает гораздо
больше существенных деталей. Слушая его спокойный, доброжелательный голос,
Василий подумал однажды: "Если бы Куржаков обнаружил настолько больше меня,
уж он бы покуражился!"
Иногда Ромашкин недоумевал:
-- Какая разница, где брать "языка"? Куда ни поползи, везде могут
встретить огнем.
-- Это верно, везде могут... И встретят, и огонька подсыпят так, что
землю зубами грызть будешь! -- соглашался Казаков. -- А ты кумекай, как
сработать, чтобы втихую все обошлось. Для этого что надо?
-- Ползти осторожно.
-- Тоже правильно, только надо еще подумать, где ползти. По открытому
месту поползешь -- он тебя за сто метров обнаружит.
-- Зачем же по открытому?
-- Ну, вот и докумекал: подходы, значит, надо искать к объекту. Удобные
подходы! Мы с тобой этим и занимаемся. Объектом много, а подходы есть не ко
всем...
Наконец объект был выбран -- пулемет на высоте. Ромашкин сам ни за что
не остановился бы на таком объекте: разве к нему подберешься? Но Казаков
рассмотрел удобную лозинку.
-- По ней и пойдем, -- объявил он. -- Там должно быть мертвое
пространство. В рост не пройдешь, а проползти можно.
Ночью Казаков, Ромашкин и те же два разведчика -- сержант Коноплев и
красноармеец Рогатин -- ушли в нейтральную зону. Прощупывали подступы к
высотке поосновательнее. Кланялись пулеметным очередям, лежали, уткнувшись в
снег, под ярким светом ракет. Под конец присели за кусты покурить,
повернувшись спинами к немецким траншеям, чтобы оттуда не заметили огоньков
цигарок.
-- При подготовке поиска близко к объекту старайся не подходить, -
посоветовал тихим голосом Казаков. -- Следы на снегу оставишь, немцы их
обнаружат и догадаются, что к чему. Тогда, конечно, встретят. Понял?
Ромашкин кивал, соглашался, но его снедало нетерпение. Зачем столько
канителиться? Можно было бы сразу идти сюда сегодня всей группой. Были бы у
них ножницы для резки проволоки, подползли бы сейчас к немецким
заграждениям, сделали проход и уволокли бы фрица. Такие, как Рогатин,
Коноплев, Казаков, в одиночку любого немца скрутят. И себя он тоже со счетов
не сбрасывал: ему бы только в немецкую траншею забраться...
Но Казаков не торопился. Днем отобрал еще пятерых разведчиков и повел
всех не в сторону фронта, а в полковые тылы, за артиллерийские позиции.
Выбрал там высотку, похожую на ту, куда предполагалось идти ночью. Без
лишних формальностей поставил задачу:
-- Ты, Ромашкин, командир над всеми и главный в группе захвата. В
группу захвата назначаются вместе с тобой Коноплев и Рогатин. Группа
обеспечения - старший сержант Лузган и с ним еще четверо: Пролеткин,
Фоменко, Студилин, Цикунов. Кроме того, у нас будет два сапера. Ты, --
показал Казаков пальцем на Лузгана, -- заляжешь со своей группой у прохода,
проделанного саперами. Если все сложится удачно, пропустишь лейтенанта с
"языком" и только после этого начнешь отходить сам. Если фрицы будут мешать
отходу группы захвата, должен забросать их гранатами и задержать огнем из
автоматов. Если они поведут преследование большими силами, вызовешь огонь
артиллерии -- одна красная ракета. С артиллеристами я договорился. Не забудь
ракетницу взять. Все ясно?
-- Ясно.
-- Тогда давайте разок проделаем практически. Группа обеспечения -
вперед!
Лузган и с ним еще четверо пошли к высотке.
-- С вами пойдут и саперы, -- сказал им вслед Казаков. -- Теперь твоя
группа, -- взглянул он на Ромашкина. -- Идете метрах в пятидесяти от
Лузгина. Марш!..
Петрович и сам пошел рядом.
Когда обе группы приблизились к высоте метров на сто, Казаков пояснил:
-- Дальше -- а может быть, и раньше -- поползете по той самой лощине.
Здесь ее нет, но ты же помнишь, в стереотрубу ее видел и вчера ночью к ней
подползал.
-- Отлично помню, -- подтвердил Ромашкин.
-- Когда саперы будут резать проволоку, вы лежите и наблюдаете. Лузган,
- позвал Казаков, -- какой сигнал подашь, когда проход будет готов?
-- Рукой махну.
-- А если не увидят?
-- Ну, подползу поближе и махну.
-- Ползать опасно, там каждое лишнее движение могут обнаружить, и все
труды к черту! Лучше не ползай. А ты, -- Казаков обратился к Ромашкину, -- и
вся группа захвата должны наблюдать за Лузгиным внимательно. Надо
обязательно увидеть, когда он махнет.
-- Увидим.
-- Ну, хорошо. Теперь прорепетируем несколько вариантов отхода. Первый
- если будут преследовать; второй -- без погони; третий -- с убитыми и
ранеными. - Казаков пристально поглядел в глаза Ромашкину и впервые строго
сказал: - Запомни, лейтенант, в разведке закон -- раненых и убитых не
оставлять ни в коем случае! Убитому, конечно, все равно, где лежать. Но если
бросишь убитого, в другой раз живые с тобой пойдут опасливо. Каждый вправе
подумать: а не был ли тот, оставленный, раненным? И не случится ли с
кем-нибудь на новом задании то же самое? Так что усвой раз и навсегда
нерушимый закон: сколько разведчиков ушло на задание, столько должно и
вернуться. Кто живой, кто мертвый, дома разберетесь...
Тренировались долго. Ромашкин взмок, бегая и ползая по глубокому снегу.
Взмокли и остальные. Василий смотрел на разведчиков и думал: "Наверное,
проклинают меня. Мучаются-то они из-за моей неопытности. Самим им все до
тонкостей давно известно". Но когда занятия кончились, Казаков, тоже потный
- пар валил от него, чубчик прилип ко лбу, -- сказал назидательно:
-- Вот так, дружище, надо репетировать каждое задание. Все отрабатывай
здесь. Там, -- он махнул в сторону противника, -- ни говорить, ни
командовать нельзя. Там должно все проходить как по нотам. Понял?
-- Уяснил.
-- Ну и молодец. А этих двоих -- Коноплева и Рогатина -- мы с тобой
таскали повсюду для чего? Для охраны или для компании? Нет, конечно. Они
теперь все наши замыслы знают. А зачем это?
-- Лучше помогут.
-- Ты просто талант! -- похвалил Казаков и добавил: -- Мы живем на
войне. И тебя и меня в любой момент, даже при подготовке, могли ухлопать. А
в разведке перерыва быть не должно. Меня убили -- ты пойдешь, тебя убили --
они поведут группу.
Ромашкин успел заметить, что, если даже отвечает Казакову невпопад, тот
все равно говорит ему: "Правильно". И тут же сам, будто повторяя его слова,
высказывает совсем иное -- то, что следовало бы ответить на вопрос. "Добрый
и тактичный командир, не зря его разведчики любят", -- думал Василий.
-- Ну что ж, братцы, пошли обедать, -- распорядился Казаков.
Такие распоряжения всегда выполняются моментально. Разведчики двинулись
по старому следу один за другим.
Иван Петрович склонился к Василию, тихо спросил:
-- Видишь, как идут?
-- Колонной по одному.
-- Точно. По уставу это называется так. Но ты запомни, лейтенант, в
уставе разных строев много, а разведчики ходят только так: след в след, даже
по своей земле. Жизнь к этому приучила. И ты ходи обязательно след в след.
На мины нарветесь -- одного потеряете. Благополучно пройдете по снегу, по
траве, по пашне -- один след оставите, будто один человек прошел. Это тоже
очень важно в тылу врага...
До выхода на задание остались считанные часы. Разведчики поели и теперь
могут отдохнуть. Однако не все спешат на нары. Большинство из отобранных
Казаковым в ночной поиск продолжает приготовления к нему. Каждый сейчас,
наверное, волнуется но внешне это незаметно. Все спокойны и даже веселы.
Иван Рогатин обматывает чистым бинтом автомат, чтобы не выделялись
оружие на белом снегу. Здоровый, плечистый, неразговорчивый, он делает это
не торопясь, солидно.
Саша Пролеткин рядом с Иваном кажется мальчиком. Движения у него
быстрые, сам он юркий. Мурлыкая песенку, Саша тоже меняет бинт на автомате
и, как всегда, задирает Рогатина:
-- Скажи, Иван, почему у тебя такая фамилия?
Все затихают, прислушиваются, знают: Сашка что-нибудь отчудит.
Иван отвечает не сразу, продолжая аккуратно прилаживать бинт, между
делом бросает:
-- Какая такая?
-- Ну, не совсем обычная -- Рогатин. Ты что, из рогатки стрелял?
Иван качает укоризненно головой.
-- Фамилию разве по мне дали? Полагаю, что мои деды ходили на медведя с
рогатиной.
-- А ты ходил?
-- Я с ружьем ходил. Теперь можно и без рогатины.
-- Значит, ты охотник?
-- Вовсе и не значит. Я хлебороб. Хлеб растил, тебя кормил. А охота -
для души. Она как бы отдых.
-- И все же ты охотник.
-- Пусть так, -- соглашается Иван.
-- А скажи, Рогатин, жирафа ты ел?
-- Жирафы в наших краях не водятся. Они в Африке.
-- А я вот ел жирафа, -- спокойно заявляет Саша.
-- Как же ты в Африку попал?
-- Зачем в Африку? Когда Киев наши войска оставляли, там зверинец
разбежался. Вот мы с дружком и попробовали жирафятинки. Хотели еще бегемота
попробовать, но я жирное мясо не люблю.
-- Уж молчал бы, -- осуждающе говорил Рогатин.
-- А что?
-- Под суд тебя надо за такие дела, вот что! Редких животных истреблял.
-- Какой ты быстрый! -- юлит Саша перед Иваном. -- А ты бы не
истреблял?
-- Я -- нет.
-- Вот, значит, тебя и надо под суд! Приказ ведь был отступая, ничего
не оставлять фашистам -- либо эвакуируй, либо уничтожай! А жирафа как
эвакуируешь? Он ни в какой вагон не помещается. И на платформу его не
заведешь: будет цеплять за семафоры. Ты у жирафа шею видал? Она, брат,
поздоровше твоей!
Разведчики дружно смеялись: "Ну и Саша! Прищучил-таки Рогатина!"
На короткое время все смолкают: тема исчерпана. Но молчать в такой час
не принято. Перед самым выходом на задание всегда полезно несколько
отвлечься: ни к чему загодя переживать предстоящие трудности и опасности.
Молчаливый Рогатин знает это не хуже других и потому сам возобновляет
разговор, явно рассчитанный на всеобщее внимание:
-- Да, братцы мои, разные в жизни бывают истории. Вот у меня, к
примеру, такое произошло, что вы, пожалуй, и не поверите. Отслужил я срочную
в тридцать восьмом году, еду домой. Все чин чинарем -- в купейном вагоне,
телеграмму мамане послал: скоро, мол, буду. Вышел из поезда на полустанке
Булаево, оттуда до нашей деревни рукой подать -- километров сто. В Сибири
сто километров не расстояние. Сначала подвез меня на тарантасе лесник, потом
на двуколке ветеринарный фельдшер. Около Павлиновки он в сторону свернул, ну
а мне пришло время заночевать. Иду вдоль деревни с новым чемоданчиком,
сапоги скрипят, на груди "ГТО" и "Ворошиловский стрелок". Бабы на меня
зырк-зырк.
-- Конечно, такая кувалда прет! -- хохотнул Саша Пролеткин.
-- Ты погоди встревать, -- одернул его Иван. -- Так вот, иду я вдоль
деревни, а впереди -- музыка. Гуляют, значит. Подхожу к одной избе -- окна в
ней нараспах, каблуки стучат по полу, с крыльца сбегает кто-то и прямо ко
мне: "Просим вас, товарищ боец, к нам на свадьбу". Я по скромности стал
отнекиваться: нет, мол, благодарствую, ни к чему на свадьбе посторонний
прохожий. А они: "Какой же вы посторонний, вы защитник Родины!" Одним
словом, затащили меня в хату. Гости плотнее сдвинулись, место мне дали. Ну,
выпил. Молодых я поздравил. "Горько!" -- сказал. Поцеловались они. Невеста
такая крепкая, не то чтобы очень красивая, но крепкая...
-- Жениха ты, конечно не приметил, у тебя после службы глаза одну
невесту видели, -- опять вставил Саша.
Иван с укором поглядел на Пролеткина.
-- Ох, и балаболка ж ты, язык болтается в тебе, как в свистке
горошина!.. Был и жених, видел я его, да он мне не приглянулся -- какой-то
прыщавый, маленький. -- Иван поглядел на Сашу и решил ему отплатить: -- Ну,
вроде тебя, такой же маломерка.
Саша обиделся, но промолчал.
-- Как водится, -- продолжал Рогатин, -- и я в пляс пошел. Сперва
барыню отгрохал, потом под патефон городские танцы с девками выкручивал. А
пока, значит, я танцевал, в свадьбе какой-то разлад получился. Точно как у
писателя Чехова в рассказе: жениху чего-то недодали, он и заартачился.
Невеста -- в слезы. А жених смахнул на пол тарелки с закусками и прямо по
этим закускам прошагал к двери. Вынул цветок, который на пиджаке у него был,
кинул на пол. "Все с вами!" -- говорит. И ушел. Тут даже пьяные протрезвели,
а трезвые, наоборот, очумели. Все притихли. Невеста рыдает. И так мне жалко
ее стало, ну, не знаю, что бы для нее сделал. "Хочешь, -- говорю, -- я того
сморчка возьму за ноги и разорву на две штанины?" Мамаша невестина
струхнула: ох да ах, вы, конечно, наш защитник, но все же так по-страшному
защищать не надо, может, Петька еще одумается. А я в ответ: да пусть хоть
десять раз одумается, разве он ей пара?! Такая девка, а он прыщ, и ничего
больше. Мамаша урезонивает меня: "Ну, все ж таки он жених. Куды она без
него? Кто ее возьмет теперь, опозоренную?" -- "Да хотя бы я! -- говорю. --
Со всей душой и сердцем!" невеста даже плакать перестала. А у гостей рты так
и раскрылись, будто хором букву "о" поют. На меня все внимание. Я и рад!
Сажусь рядом с новобрачной, спрашиваю: "Пойдешь за меня?" У нее в каждой
слезинке улыбка засверкала. "Пойду, -- говорит, -- с радостью, если вы
всерьез". Ответствую ей: я, мол, боец Красной армии, мне трепаться не
полагается. Я не как тот сморчок, мне никаких приданых не надо. Мы сами с
тобой своими руками все добудем и сделаем. Гости, которые поверили, стали
опять гулять, а которые не поверили, ушли от греха подальше. Только сам я
чуть оконфузился: ведь три года в армии не пил, захмелел с непривычки и
свалился.
-- Много же в тебя было влито, если такого бугая свалило! -- не
удержался Пролеткин.
На этот раз Рогатин не удостоил его даже взглядом и повел рассказ свой
дальше без перерыва:
-- Наутро просыпаюсь. Где я? Пуховики подо мною. Постель вся новая, аж
хрустит. Рядом девка спит румяная, пригожая. А в башке гудит, будто грузовик
буксует на подъеме. Открывает девка свои ясные синие очи, глядит на меня,