Страница:
весь мой план.
Для разведчиков такая простота была непривычной: прежде ползли по
нейтральной зоне, снимали мины, резали проволоку, бросались на часовых,
отстреливались, а тут действительно: позови -- любой подойдет. Но Ромашкин
возразил:
-- Во-первых, нам любой фриц не годится. Нужен здешний, который хорошо
знает Фоссштрассе. Во-вторых, нас могут увидеть из дома напротив. А если
пленный окажет сопротивление и станет орать? Что тогда?
-- Ну, насчет сопротивления не сомневайтесь, -- успокоил Рогатин,
показывая свой тяжелый кулак.
-- Ты смотри, не до смерти, -- предупредил Жук.
-- Опыт имеем -- в четверть силы, -- усмехнулся Рогатин.
-- Хорошо бы взять эсэсовца из дома напротив, -- сказал Ромашкин: --
Они здесь должны все знать.
Разведчики стали наблюдать за немцами во дворе и в саду, который
окружал дом с колоннами. Солдаты и офицеры под дождь без надобности не
выходили. Через каждые два часа отсюда по разным направлениям отправлялись
небольшие колонны, силой до взвода, вскоре к дому возвращались такие же
маленькие отряды -- эта часть определенно несла караульную службу. У ворот и
в траншеях, вырытых на ближайших перекрестках, охрана менялась в это же
время. Иногда подкатывала машина, и офицеры торопливо пробегали в здание.
Или наоборот, пустая машина подъезжала по блестящему асфальту, и офицер
выходил из подъезда ей навстречу. Окна верхних этажей были пусты, выбитые
стекла усыпали подоконники.
Разведчики спустились вниз. В квартире остался только Жук, пытавшийся
установить связь.
Убедившись, что никто не помешает, приоткрыли дверь, выходящую на
улицу. Первое, что привлекло внимание Ромашкина и даже удивило, -- это рост
эсэсовцев. Они были как на подбор: высокие, плечистые, здоровенные, каждый
не ниже Рогатина.
-- Видно, отборная часть, -- шепнул Василий разведчикам.
-- Породистые, сволочи, -- согласился Пролеткин.
Немцы появлялись во дворе, уезжали и приезжали на автомобилях и
мотоциклах, а за ограду выходили редко. Вероятно, им не разрешалось
отлучаться, а может, не хотели мокнуть под дождем.
Пришлось вернуться в свою квартиру ни с чем. Ромашкин стоял у окна,
жевал безвкусную волокнистую тушенку и продолжал следить за домом. Сверху
было виднее, внизу мешала ограда, отвлекали проезжающие машины, танки,
шагающие колонны. А здесь двор и сад просматривались глубже. Правда,
загораживали ветки деревьев. Из сада поднималась металлическая мачта,
по-видимому, антенна мощной радиостанции или громоотвод, а может быть, и
флагшток.
Когда стемнело, пошли вниз. Ромашкин повел группу строем. Правда, строй
жидковат, всего три человека, но так они выглядели менее подозрительно -
похожи на патруль или смену караула.
Пересекли улицу и зашли во двор, примыкающий к саду. Ромашкин знал -
двор не охранялся. Помогая друг другу, перелезли через ограду. Если
обнаружат, едва ли удастся уйти. И это в последние дни войны! Несколько
минут все стояли не двигаясь, привыкали к месту. Такое с разведчиками
случается, это состояние похоже на спортивный страх: гулко и часто колотится
сердце, пробегает по телу нервная дрожь; пройдет минута, другая,
самообладание восстановится, и в голове снова побегут четкие быстрые мысли.
Когда обрели такое состояние, Ромашкин показал Пролеткину жестом, чтобы
тот заглянул за угол дома. Саша, ступая осторожно, ушел и вскоре возвратился
более смелой поступью, -- значит, никого нет.
-- Наблюдайте! -- приказал ему и Шовкоплясу Ромашкин.
Они ушли к повороту. Рогатин ощупал раму окна, всунул в щелочку
топорик, прихваченный с кухни. Этим топориком хозяйка квартиры, наверное,
отбивала котлеты. Слегка покачивая топориком, Иван расширял щель и пытался
открыть одну створку. Дерево хрустнуло, но створка не двигалась. Рогатин
налег на свой инструмент, гвозди взвизгнули и чуть-чуть подались.
Раздавшийся скрежет был похож на царапание ножом по стеклу -- у Ромашкина
свело челюсти, колючие мурашки побежали по спине.
В это время из-за угла выскочили Пролеткин и Шовкопляс, предостерегающе
замахали руками. Все затаились и услышали тяжелые шаги. Шел один. Наверное,
кто-то из здоровяков эсэсовцев. Саша глянул за угол, тут же отшатнулся и
выдохнул:
-- Офицер!..
Разведчики приготовились. В следующий миг эсэсовец, опрокинутый на
спину, уже хрипел в цепких руках Рогатина. Саша быстро захлестнул фашисту
ноги ремнем, а Голубой скрутил руки. Все это произошло так быстро, что
эсэсовец не успел опомниться. Он начал извиваться и биться, когда связали.
Рогатин и Шовкопляс подняли добычу и поспешили к ограде.
В квартире гитлеровец оглядел разведчиков, а они пленного. Обе стороны
были одинаково удивлены. Немец недоумевал, почему его связали свои. А
разведчики были огорошены тем, что перед ними стоял не офицер, а рядовой
эсэсовец, даже не ефрейтор.
-- Чего ж ты брехал? -- надвигаясь на Пролеткина, спросил Рогатин.
-- Я думал, он не меньше генерала, уж больно представительный.
Услыхав русскую речь, немец только теперь понял, что с ним произошло.
Он замотал головой, замычал и стал биться в своих путах.
-- Как будем допрашивать? -- спросил Ромашкин. -- Он может закричать.
-- Унесем его в дальнюю комнату, там нет окон, и наготове подушку будем
держать, -- посоветовал Пролеткин. -- Как пикнет, сразу заткну ему кричалку.
Пленного перенесли в ванную, прикрыли дверь и, посвечивая фонариком,
еще раз внимательно осмотрели. У "языка" оказалось необычное удостоверение.
Не серенькое, как у рядовых солдат, а в обложке из тонкой кожи, на плотной
дорогой бумаге. Да и сам пленный выглядел необычно. Мундир рядового эсэсовца
был сшит почему-то из тонкого добротного габардина. Нет, этот фриц не
простая птичка! Вид у него действительно был генеральский: тучный,
животастый, щеки обвисшие. Может, какой-нибудь крупный чин сбросил все
регалии и надел погоны рядового, чтобы удрать, когда наступит последний час
рейха?
-- Пусть немного освоится, -- сказал Ромашкин, -- сейчас он плохо
соображает. Все пока отдыхайте, Шовкопляс, останься здесь. Будем
приглядывать по очереди.
Посвечивая фонариком, Василий стал читать документы пленного. Это был
Ганс Краузе, 1910 года рождения, член фашистской партии. В графе, где обычно
ставится номер полка и дивизии, были какие-то загадочные цифры и две буквы:
"А-Н".
Успокоившись после опасной вылазки, Ромашкин стал обдумывать, как вести
допрос. Ему хорошо запомнился испуг офицера, которого он спросил напрямик о
Гитлере. Нужно вопросы задавать так, чтобы пленный не испугался и рассказал
о том, что интересует разведчиков.
Ромашкин позвал Рогатина и Пролеткина. Эта мера была не лишней.
Эсэсовец здоров как бык, и кто знает, какие у него намерения. Втроем вошли в
ванную. Здесь светила парафиновая плошка, которую зажег Шовкопляс. Немец
лежал в прежнем положении.
-- Как он? -- спросил Ромашкин.
-- Кряхтит, -- ответил Шовкопляс.
Пленного посадили на край ванны. Он смотрел испуганно, руки и ноги его
оставались связанными, во рту кляп.
Василий сказал по-немецки:
-- Вам разрешал говорить. Но если закричите, будет смерть.
Пленный закивал головой. Когда вынули кляп, он облегченно вздохнул и
сказал густым сиплым голосом:
-- Развяжите.
-- Не все сразу. Ваша фамилия? -- спросил Ромашкин, умышленно раскрыв
служебную книжку.
-- Ганс Краузе.
-- Год рождения?
-- Десятый.
-- В какой части служите?
-- Эскортный батальон Адольфа Гитлера! -- с гордостью произнес немец.
Вот что означают буквы "А-Н"! Теперь понятно, почему эсэсовцы здесь
отборные и в таких костюмах.
Пока все шло хорошо, загадочные буквы расшифрованы. Но что значит
"эскортный"? Стараясь не спугнуть Ганса Краузе, Василий безразлично спросил:
-- Какую задачу выполняет ваш батальон?
-- Мы охраняем фюрера, -- гордо ответил немец.
Он, вероятно, считал, что это известно захватившим его русским и вообще
все происходящее -- лишь вступление к настоящему допросу. А у Ромашкина так
и запрыгало в груди: из личной охраны Гитлера! Вот она, ниточка, которая
укажет дорогу в лабиринте рейхсканцелярии. Сделав усилие, чтоб скрыть
охватившую радость, Василий иронически улыбнулся и, продолжая смотреть в
удостоверение, пошутил:
-- Вы охраняете пустой дом. Гитлер давно улетел в Испанию, к своему
другу Франко.
Оскорбленный таким обвинением обожаемого фюрера, пленный твердо сказал:
-- Неправда! Я его утром видел. Он здесь, в подземном бункере
рейхсканцелярии.
-- Уверен -- это другой человек с наклеенными усами. Он оставил
двойника, чтобы отвлечь от себя внимание, -- настаивал Ромашкин.
-- А Ева Браун? -- спросил эсэсовец. -- Уж ее никем не заменить. Ее
фюрер никогда не бросит. И личные пилоты фюрера Битц и Бауэр тоже здесь.
-- А где самолет Гитлера?
-- Не знаю. Этого я не знаю, -- Краузе явно насторожился.
-- А что вы лично делаете в охране?
-- Я дежурил у входа в убежище.
-- Куда ходят караулы через каждые два часа?
-- Это батальон СС. Ему поручена наружная охрана, их посты в домах
вокруг рейхсканцелярии.
"Значит, здесь кроме эскортного батальона еще и батальон личной охраны,
- отметил про себя Ромашкин. -- Как же наконец выяснить, где
рейхсканцелярия? Если немец поймет, что мы здесь как слепые котята, он
перестанет давать показания или начнет врать. Это уведет нас по ложному
следу". Продолжая вроде бы ни к чему не обязывающий разговор, Василий,
усмехаясь, спросил:
-- А Гитлер тоже выходит ночами погулять тайком?
Подобная вольность в обращении с именем фюрера показалась эсэсовцу
кощунством. Он посмотрел на Ромашкина с ненавистью и зло ответил:
-- Оставьте в покое фюрера, мы с вами очень маленькие люди, чтобы
говорить о нем. Можете не сомневаться, мы сумеем постоять за нашего фюрера!
- Немец кивнул в сторону дома, где его захватили.
"Уж не эта ли серая махина -- рейхсканцелярия?" -- подумал Ромашкин. И
строго сказал:
-- Ну, лично вам, Краузе, стоять за Гитлера уже не придется.
У фашиста сразу поубавилось спеси, он спросил с затаенным страхом:
-- Расстреляете?
-- Нет, здесь нельзя шуметь; мы вас повесим, -- Василий показал пальцем
на потолок.
Краузе совсем скис, жирные щеки его дрогнули и обвисли. Понимая, в
каком состоянии он находится, Ромашкин, стараясь быть красноречивым,
заговорил о послевоенной жизни:
-- Война закончится через несколько дней. Все вернутся к своим фрау и
детям. Люди будут работать, отдыхать. -- Взглянув на большой живот
собеседника, Ромашкин подумал: "Он определенно обжора" -- и добавил: -- Все
будут есть вкусную пишу: курица, гусь, поросенок. Хорошо! Кофе, шнапс,
сигары. А вы будете мертвый. Вас снимут с веревки и закопают. Товарищи будут
считать вас трусом и самоубийцей. Никто не узнает, что мы вас повесили.
Немец смотрел исподлобья. Ох, если бы сейчас ему развязали руки, он
разорвал бы Ромашкина!
Как заставить его говорить? Время шло, грохот боя в городе не умолкал.
Скоро сюда придут наши войска, а Гитлер удерет из-под носа! И Ромашкин
продолжал искушать пленного:
-- Но вы можете остаться живым.
Эсэсовец с недоверием посмотрел ему в глаза.
-- Что я должен для этого сделать?
Ромашкин схитрил:
-- Мы должны уйти к своим. Но здесь всюду сильная охрана. Если выведете
нас из этого района, мы вас отпустим.
-- Не обманете?
-- Даю слово офицера.
-- На вас форма немецкого офицера, а наши офицеры умеют держать слово.
-- Русские тоже.
Немец с любопытством посмотрел на него и признался:
-- Первый раз вижу живого русского офицера.
-- Вы согласны?
-Да.
-- Но если попытаетесь обмануть, первая пуля вам.
Ромашкин достал пистолет из кобуры. Сказал, чтобы развязали пленному
только ноги. Затем вывел его в зал. Остановились у окна. Рядом наготове
стояли все разведчики. Василий стал быстро задавать вопрос за вопросом:
-- Где несут охрану караулы?
-- На всех улицах, которые сюда подходят. Крайние дома квартала
превращены в крепости.
Ромашкин посмотрел на темные силуэты зданий. Оказывается, он с
разведчиками по туннелю проник в центр квартала, оцепленного эсэсовцами.
Немец между тем продолжал:
-- Второе кольцо охраняет рейхсканцелярию снаружи -- ворота и входные
двери. Оба кольца -- это батальон СС. Наш эскортный батальон дежурит внутри
здания.
-- Где был ваш пост?
-- В этом крыле канцелярии. -- Эсэсовец кивнул на самый ближний край
дома.
-- Черт возьми! Мы, оказывается, вторые сутки находимся рядом с
Гитлером! -- сказал Ромашкин спокойно, чтобы немец по интонации не уловил
его радости. -- Значит, вы стояли у входа в бомбоубежище. А кто охраняет
двери, выходящие в сад?
-- За каждой из них стоят четыре парня из батальона СС.
-- Где размещается свободная смена?
-- Они спят на первом и втором этажах в бывших служебных помещениях.
Сейчас дом пустой. Все генералы-в бетонных бункерах под землей.
-- А где самолет Гитлера?
-- Поверьте, я не знаю. До 24 апреля он был на аэродроме Гатов, но этот
аэродром уже не действует. Я говорю правду. Двадцать пятого мы собирали
население и подготовили уличную магистраль как взлетную площадку. Когда
рассветет, увидите -- вон там срубленные деревья и сваленные столбы. Мы
убрали все, что может помешать взлету. На эту улицу уже садился один
самолет. Прилетел генерал фон Грейм. Самолетом управляла его жена -- Ханна
Рейч. Она прекрасная летчица-спортсменка. Говорят, генерал Грейм будет
назначен главнокомандующим воздушными силами вместо рейхсмаршала Геринга.
-- Где самолет Ханны Рейч?
-- Он где-то здесь замаскирован. Генерал фон Грейм не улетал, он у
фюрера.
Эсэсовец стал пояснять, как пройти по дворам, чтобы выбраться из этого
района. Однако Ромашкин его не слушал. Он уже думал о последующих действиях.
"Через охрану в подземелье не пробиться. Самый удобный момент для захвата
Гитлера -- во время посадки в самолет. А если мы не справимся с охраной? Их
все равно будет больше, чем нас. Правда, на нашей стороне внезапность.
Хорошо бы схватить его и улететь на этом самолете. Но никто из нас не имеет
понятия об управлении самолетом. Значит, Гитлер улетит? Этого допустить
нельзя! Следовательно, встает такая ближайшая задача: разыскать самолет
Ханны Рейч и вывести из строя мотор. Но сделать так, чтобы немцы об этом не
знали. В решающий момент он не сможет улететь и попадет в руки наших. Они
уже близко. Но как испортить мотор? Как пробраться к самолету и скрыться
незамеченными?"
-- Когда мы пойдем? -- спросил Краузе.
-- Обстоятельства изменились, придется задержаться.
-- Обманули? -- с укором сказал гитлеровец.
-- Почему вы так думаете? Вас же не собираются вешать.
Василий пересказал разведчикам все, что узнал от пленного.
-- Давайте думать, как быть дальше. Рогатин, отведи пленного в ванную и
уложи, пусть лежит.
-- Может быть, я его кокну? -- спросил Вовка. -- Что с ним возиться?
Будет только мешать.
Это был самый верный и простой выход. Пленный действительно станет
обузой, если водить его за собой,' он может удрать, улучив удобный момент.
Ромашкин ненавидел фашистов, убивал их беспощадно в открытом бою. Но убить
пленного не позволяла совесть. "Наивные все же мы, русские, -- думал он. -
Нас тысячами истязали в лагерях, умерщвляли в душегубках, и может быть, этот
самый фашист стрелял в наших женщин и детей, а я не разрешаю его
уничтожить". Но как Василий ни старался себя разозлить, ничего не вышло. Вид
беззащитного связанного человека его обезоруживал.
-- Нет, -- сказал он Голубому, -- не нужно. Отведите его в ванную.
Потом видно будет.
После обсуждения создавшейся обстановки решили искать самолет.
Разделились на пары -- Ромашкин с Шовкоплясом, Рогатин с Пролеткиным.
Радисту и Голубому поручили охранять пленного.
Остаток ночи разведчики лазили по развалинам. Ромашкин и Шовкопляс
добрались до поваленных деревьев и столбов. Улица действительно была
расчищена, воронки от снарядов засыпаны. Краузе сказал правду: улицу
подготовили как взлетную полосу. Однако самолет обнаружить не удалось. На
рассвете Ромашкин решил вернуться на свою базу. Вскоре пришли Рогатин и
Пролеткин. Они тоже не нашли самолета.
-- Будем изучать развалины днем, -- решил Василий. -- Пойдем в другие
квартиры. Осмотрим все направления, может, увидим самолет из других окон.
На рассвете 29 апреля разведчики определили по шуму боя, что наши
войска совсем близко. Они уже заняли Ангальский вокзал, Потсдамскую площадь
и приближались к рейхсканцелярии по Вильгельмштрассе. Рейхстаг дымился, но
еще не был взят.
День, как и вчера, нарождался пасмурный и хмурый. Моросил дождь.
Гремели артиллерийские выстрелы. Дым по-прежнему застилал улицы. Ромашкин
рассматривал при дневном свете рейхсканцелярию. Когда-то это гигантское
здание, наверное, выглядело очень внушительно. Прямоугольные колонны,
облицованные серым мрамором, явно претендовали на римское величие. Однако
все это можно было лишь предполагать: теперь перед ними стояла огромная,
исклеванная снарядами развалина. Многие колонны упали, все окна выбиты,
мраморная облицовка покрошилась.
Днем так и не удалось обнаружить самолет. Ромашкин хотел взять еще
одного пленного в районе взлетной площадки. Уж он-то должен знать, куда
запрятали эту машину. Но все планы Василия нарушили события, развернувшиеся
вскоре. В десять часов тридцать минут началась артиллерийская подготовка.
Ромашкин понял: готовилось общее наступление советских войск. Дом, где
сидели разведчики, задрожал и задребезжал остатками стекол, как мчащийся
трамвай. Хорошо было видно сверху: снаряды рвались на крышах, как на поле
боя, улицы и промежутки между домами затянула завеса дыма, во многих местах
ее пробивали языки пламени.
В доме напротив началась паника. Фашисты бегали, как муравьи в горящем
муравейнике. Но удирать было некуда. Наоборот, сюда с разных направлений
стекались разбитые гитлеровские части.
Охрана канцелярии продолжала действовать -- эсэсовцы не пускали
отступающих за ограду. Но первое кольцо охраны -- оно находилось на
подступах, в укрепленных домах, -- было прорвано. По Фоссштрассе
беспорядочным потоком двигались грязные, измученные солдаты, автомашины,
танки. Ими никто не командовал, они просто брели в ту сторону, куда еще
можно было идти.
В середине дня разведчики отчетливо услышали автоматные очереди у
станции метро "Фридрихштрассе", это было совсем близко. Ромашкин продолжал
следить за рейхсканцелярией, там явно что-то замышлялось. Эсэсовцы принесли
из глубины сада девять канистр, составили их в ряд. Караулить остался один,
остальные ушли.
-- Приведите пленного, -- сказал Ромашкин.
Краузе поставили у окна, прикрыли занавеской, спросили:
-- Что они делают?
Он всмотрелся, ответил:
-- Возле канистр находится Кемпке -- личный шофер фюрера.
-- Они собираются заправить автомобиль?
-- Не знаю.
Шофет Гитлера стоял на своем посту около часа. Но вот в дверях
показались офицеры-эсэсовцы. Они несли большой, скатанный в рулон ковер. За
ними шагали еще двое, эти несли что-то полегче, тоже продолговатое,
завернутое не то в портьеру, не то в чехол от дивана.
Разведчики с интересом наблюдали за странной процессией. В ковер было
завернуто что-то тяжелое. Офицеры заметно устали, на помощь к ним поспешили
эсэсовцы из охраны. Однако офицеры не подпустили солдат к своей ноше, сами
донесли ее к воронке от снаряда и бережно положили на дно.
Сразу же солдаты и шофер Гитлера стали сливать туда из канистр бензин.
Потом, чиркнув зажигалкой, один из офицеров бросил ее в воронку. Голубое
пламя мгновенно рванулось вверх. Эсэсовцы, стоявшие вокруг, отпрянули, но не
разошлись, пристально смотрели на по=C4нимающийся из воронки огонь.
Позже из газет стало известно, что Гитлер отравился и его сожгли во
дворе рейсхканцелярии вместе с Евой Браун, которая тоже покончила жизнь
самоубийством. Возможно, свидетелями именно этой сцены стали наши
разведчики. Впрочем, настаивать на том, что они видели именно сожжение
фюрера, Ромашкин не мог: в Берлине в те дни фашисты жгли многое: уничтожали
и документы и трупы высокопоставленных деятелей рейха, пустивших себе пулю в
лоб или убитых во время обстрелов и бомбежек.
Разведчики не придали особого значения увиденному: в это время
произошло такое событие, что все забыли о костре, догоравшем в воронке.
Первыми загалдели и засуетились эсэсовцы. Они о чем-то кричали, что-то
показывали друг другу, возбужденно размахивая руками.
Ромашкин взглянул в сторону, куда они показывали, но не увидел ничего
особенного и не догадался, что же так обеспокоило фашистов. Вглядевшись
внимательней, он все понял и на несколько мгновений онемел от радости. На
дымящемся куполе рейхстага -- он находился неподалеку, за колоннами
Бранденбургских ворот, -- билось родное красное знамя. Вокруг полыхали
пожары, здание рейхстага тоже было в дыму, поэтому Василий не сразу заметил
знамя.
Разведчики запрыгали от радости и негромко, чтобы не обнаружили,
закричали "ура". Рогатин тряс немца за плечи и, сияя от счастья, почти
кричал ему в лицо:
-- Видишь, фашистское отродье, Гитлер калут! Войне капут!
Во дворе рейхсканцелярии еще чадили обуглившиеся свертки, но на них уже
никто не обращал внимания.
Второго мая Берлин был взят.
Василий и его разведчики после задания выспались и отдохнули в полку.
Здесь их поджидал Голощапов, один из двоих упавших на улице при прорыве
группы в тыл гитлеровцев. Его ранило в плечо. В госпиталь он не пошел.
-- Какой госпиталь, когда победа рядом? Да и вы на задании, я ж тут
чуть с ума не тронулся, пока вы там лазили! -- говорил старый солдат, пряча
радость за напускной грубоватостью. Потом он рассказал печальные подробности
гибели Хамидуллина.
-- Его на той же улице срезало, наповал. Я подполз к нему, а он уже не
дышит... Схоронил его сам, в последней братской могиле нашего полка.
Разведчики сходили к свежему холму земли, он оказался в том сквере, где
фашисты, расчищая сектор обстрела, рубили цветущие яблони и вишни. Сняв
шапки, ребята в скорбном молчании постояли у могилы.
После обеда почистились, приоделись и всем взводом пошли в центр
Берлина, к рейхстагу. Было интересно поглядеть -- какой он, Берлин, о
котором так часто думали и говорили.
Город еще чадил, многие улицы были завалены рухнувшими стенами. Но уже
всюду копошились люди: местные жители, вылезшие из подвалов и убежищ,
пленные -- вчерашние враги -- и наши солдаты -- те, кто брал с боем эти дома
и улицы. Все вместе они растаскивали обгоревшие бревна, рельсы, мешки с
песком, обломки стен, искореженные автомобили, танки, пушки. Надо было
прежде всего расчистить проезжую часть, чтобы вывезти раненых и убитых, а
живым доставить воду и пищу. На перекрестках уже стояли наши
девушки-регулировщицы, лихо махали флажками и козыряли генералам.
На здании рейхстага развевались красные флаги, на Бранденбургских
воротах тоже трепетал на ветру алый кумач. Все шли к рейхстагу. Огромный дом
выгорел изнутри, над окнами чернели дымные полосы, крыша кое-где обвалилась,
от купола остался железный скелет. Стены были избиты снарядами и пулями,
крошево кирпича и штукатурки завалило тротуары и прилегающие клумбы. Площадь
была запружена танками, орудиями, машинами -- это отдыхали те, кто брал
рейхстаг.
Солдаты и офицеры писали на стенах и колоннах свои фамилии.
Саша Пролеткин достал нож и сказал:
-- А мы Берлин не брали? Да мы этот рейхстаг на день раньше других
видели!
Он полез на подоконник, нацарапал: "А.Пролеткин из Ростова".
За ним последовали другие ребята. Василий тоже нашел чистое место под
окном, наверх не полез, стоя на тротуаре, вырезал своей финкой: "Ромашкины -
отец и сын". Царапая стену, думал: "Ты не дошел, но пусть твое имя будет
здесь, я и за тебя и за себя воевал".
Вспомнив об отце, Василий погрустнел. Радость победы была с горчинкой
не только у него. Каждый вспоминал тех, кого сразили пули на долгом пути к
Берлину, кто шел рядом, но не мог сейчас так же, как они, написать свою
фамилию на рейхстаге.
Читая имена победителей, Василий думал о погибших друзьях, они
представлялись ему живыми. Вот отец в наглаженном синем костюме, при
галстуке, всегда деловитый, озабоченный какими-то городскими делами. Василий
так и не видел отца в военной форме, поэтому вспоминался он в своем
гражданском костюме. Блестя золотыми зубами, встал в памяти улыбчивый,
отчаянный Иван Петрович Казаков. В его доме теперь горе, родные даже не
подозревают о той шутке, которую Петрович придумал для них. На все
чудачества, наверное, были бы согласны его близкие -- и траншеи отрыли бы, и
по колена в воде ночь просидели бы, только бы возвратился их Иван. А Костя
Королевич, голубоглазый, румяный, стоял, стеснительно потупясь, будто ни к
боям, ни к подвигу никакого отношения не имел. И мудрый, добрый комиссар
Гарбуз словно заглянул в душу Ромашкина и напомнил: "Повезу тебя на Алтай,
подберем тебе самую красивую невесту в районе". А всегда остроумный,
порывистый Женя Початкин шепнул: "Прощай, Вася, желаю тебе в мирной жизни
всего самого хорошего". Был бы Женя прекрасным инженером... И скромный,
всегда подтянутый, отменно дисциплинированный Коноплев. "Такой же, как я,
школьник был перед войной".
Вспомнил Ромашкин и других отличных ребят -- здоровяка Найдя
Хамидуллина, не придется уж ему больше делать автомобили на Горьковском
Для разведчиков такая простота была непривычной: прежде ползли по
нейтральной зоне, снимали мины, резали проволоку, бросались на часовых,
отстреливались, а тут действительно: позови -- любой подойдет. Но Ромашкин
возразил:
-- Во-первых, нам любой фриц не годится. Нужен здешний, который хорошо
знает Фоссштрассе. Во-вторых, нас могут увидеть из дома напротив. А если
пленный окажет сопротивление и станет орать? Что тогда?
-- Ну, насчет сопротивления не сомневайтесь, -- успокоил Рогатин,
показывая свой тяжелый кулак.
-- Ты смотри, не до смерти, -- предупредил Жук.
-- Опыт имеем -- в четверть силы, -- усмехнулся Рогатин.
-- Хорошо бы взять эсэсовца из дома напротив, -- сказал Ромашкин: --
Они здесь должны все знать.
Разведчики стали наблюдать за немцами во дворе и в саду, который
окружал дом с колоннами. Солдаты и офицеры под дождь без надобности не
выходили. Через каждые два часа отсюда по разным направлениям отправлялись
небольшие колонны, силой до взвода, вскоре к дому возвращались такие же
маленькие отряды -- эта часть определенно несла караульную службу. У ворот и
в траншеях, вырытых на ближайших перекрестках, охрана менялась в это же
время. Иногда подкатывала машина, и офицеры торопливо пробегали в здание.
Или наоборот, пустая машина подъезжала по блестящему асфальту, и офицер
выходил из подъезда ей навстречу. Окна верхних этажей были пусты, выбитые
стекла усыпали подоконники.
Разведчики спустились вниз. В квартире остался только Жук, пытавшийся
установить связь.
Убедившись, что никто не помешает, приоткрыли дверь, выходящую на
улицу. Первое, что привлекло внимание Ромашкина и даже удивило, -- это рост
эсэсовцев. Они были как на подбор: высокие, плечистые, здоровенные, каждый
не ниже Рогатина.
-- Видно, отборная часть, -- шепнул Василий разведчикам.
-- Породистые, сволочи, -- согласился Пролеткин.
Немцы появлялись во дворе, уезжали и приезжали на автомобилях и
мотоциклах, а за ограду выходили редко. Вероятно, им не разрешалось
отлучаться, а может, не хотели мокнуть под дождем.
Пришлось вернуться в свою квартиру ни с чем. Ромашкин стоял у окна,
жевал безвкусную волокнистую тушенку и продолжал следить за домом. Сверху
было виднее, внизу мешала ограда, отвлекали проезжающие машины, танки,
шагающие колонны. А здесь двор и сад просматривались глубже. Правда,
загораживали ветки деревьев. Из сада поднималась металлическая мачта,
по-видимому, антенна мощной радиостанции или громоотвод, а может быть, и
флагшток.
Когда стемнело, пошли вниз. Ромашкин повел группу строем. Правда, строй
жидковат, всего три человека, но так они выглядели менее подозрительно -
похожи на патруль или смену караула.
Пересекли улицу и зашли во двор, примыкающий к саду. Ромашкин знал -
двор не охранялся. Помогая друг другу, перелезли через ограду. Если
обнаружат, едва ли удастся уйти. И это в последние дни войны! Несколько
минут все стояли не двигаясь, привыкали к месту. Такое с разведчиками
случается, это состояние похоже на спортивный страх: гулко и часто колотится
сердце, пробегает по телу нервная дрожь; пройдет минута, другая,
самообладание восстановится, и в голове снова побегут четкие быстрые мысли.
Когда обрели такое состояние, Ромашкин показал Пролеткину жестом, чтобы
тот заглянул за угол дома. Саша, ступая осторожно, ушел и вскоре возвратился
более смелой поступью, -- значит, никого нет.
-- Наблюдайте! -- приказал ему и Шовкоплясу Ромашкин.
Они ушли к повороту. Рогатин ощупал раму окна, всунул в щелочку
топорик, прихваченный с кухни. Этим топориком хозяйка квартиры, наверное,
отбивала котлеты. Слегка покачивая топориком, Иван расширял щель и пытался
открыть одну створку. Дерево хрустнуло, но створка не двигалась. Рогатин
налег на свой инструмент, гвозди взвизгнули и чуть-чуть подались.
Раздавшийся скрежет был похож на царапание ножом по стеклу -- у Ромашкина
свело челюсти, колючие мурашки побежали по спине.
В это время из-за угла выскочили Пролеткин и Шовкопляс, предостерегающе
замахали руками. Все затаились и услышали тяжелые шаги. Шел один. Наверное,
кто-то из здоровяков эсэсовцев. Саша глянул за угол, тут же отшатнулся и
выдохнул:
-- Офицер!..
Разведчики приготовились. В следующий миг эсэсовец, опрокинутый на
спину, уже хрипел в цепких руках Рогатина. Саша быстро захлестнул фашисту
ноги ремнем, а Голубой скрутил руки. Все это произошло так быстро, что
эсэсовец не успел опомниться. Он начал извиваться и биться, когда связали.
Рогатин и Шовкопляс подняли добычу и поспешили к ограде.
В квартире гитлеровец оглядел разведчиков, а они пленного. Обе стороны
были одинаково удивлены. Немец недоумевал, почему его связали свои. А
разведчики были огорошены тем, что перед ними стоял не офицер, а рядовой
эсэсовец, даже не ефрейтор.
-- Чего ж ты брехал? -- надвигаясь на Пролеткина, спросил Рогатин.
-- Я думал, он не меньше генерала, уж больно представительный.
Услыхав русскую речь, немец только теперь понял, что с ним произошло.
Он замотал головой, замычал и стал биться в своих путах.
-- Как будем допрашивать? -- спросил Ромашкин. -- Он может закричать.
-- Унесем его в дальнюю комнату, там нет окон, и наготове подушку будем
держать, -- посоветовал Пролеткин. -- Как пикнет, сразу заткну ему кричалку.
Пленного перенесли в ванную, прикрыли дверь и, посвечивая фонариком,
еще раз внимательно осмотрели. У "языка" оказалось необычное удостоверение.
Не серенькое, как у рядовых солдат, а в обложке из тонкой кожи, на плотной
дорогой бумаге. Да и сам пленный выглядел необычно. Мундир рядового эсэсовца
был сшит почему-то из тонкого добротного габардина. Нет, этот фриц не
простая птичка! Вид у него действительно был генеральский: тучный,
животастый, щеки обвисшие. Может, какой-нибудь крупный чин сбросил все
регалии и надел погоны рядового, чтобы удрать, когда наступит последний час
рейха?
-- Пусть немного освоится, -- сказал Ромашкин, -- сейчас он плохо
соображает. Все пока отдыхайте, Шовкопляс, останься здесь. Будем
приглядывать по очереди.
Посвечивая фонариком, Василий стал читать документы пленного. Это был
Ганс Краузе, 1910 года рождения, член фашистской партии. В графе, где обычно
ставится номер полка и дивизии, были какие-то загадочные цифры и две буквы:
"А-Н".
Успокоившись после опасной вылазки, Ромашкин стал обдумывать, как вести
допрос. Ему хорошо запомнился испуг офицера, которого он спросил напрямик о
Гитлере. Нужно вопросы задавать так, чтобы пленный не испугался и рассказал
о том, что интересует разведчиков.
Ромашкин позвал Рогатина и Пролеткина. Эта мера была не лишней.
Эсэсовец здоров как бык, и кто знает, какие у него намерения. Втроем вошли в
ванную. Здесь светила парафиновая плошка, которую зажег Шовкопляс. Немец
лежал в прежнем положении.
-- Как он? -- спросил Ромашкин.
-- Кряхтит, -- ответил Шовкопляс.
Пленного посадили на край ванны. Он смотрел испуганно, руки и ноги его
оставались связанными, во рту кляп.
Василий сказал по-немецки:
-- Вам разрешал говорить. Но если закричите, будет смерть.
Пленный закивал головой. Когда вынули кляп, он облегченно вздохнул и
сказал густым сиплым голосом:
-- Развяжите.
-- Не все сразу. Ваша фамилия? -- спросил Ромашкин, умышленно раскрыв
служебную книжку.
-- Ганс Краузе.
-- Год рождения?
-- Десятый.
-- В какой части служите?
-- Эскортный батальон Адольфа Гитлера! -- с гордостью произнес немец.
Вот что означают буквы "А-Н"! Теперь понятно, почему эсэсовцы здесь
отборные и в таких костюмах.
Пока все шло хорошо, загадочные буквы расшифрованы. Но что значит
"эскортный"? Стараясь не спугнуть Ганса Краузе, Василий безразлично спросил:
-- Какую задачу выполняет ваш батальон?
-- Мы охраняем фюрера, -- гордо ответил немец.
Он, вероятно, считал, что это известно захватившим его русским и вообще
все происходящее -- лишь вступление к настоящему допросу. А у Ромашкина так
и запрыгало в груди: из личной охраны Гитлера! Вот она, ниточка, которая
укажет дорогу в лабиринте рейхсканцелярии. Сделав усилие, чтоб скрыть
охватившую радость, Василий иронически улыбнулся и, продолжая смотреть в
удостоверение, пошутил:
-- Вы охраняете пустой дом. Гитлер давно улетел в Испанию, к своему
другу Франко.
Оскорбленный таким обвинением обожаемого фюрера, пленный твердо сказал:
-- Неправда! Я его утром видел. Он здесь, в подземном бункере
рейхсканцелярии.
-- Уверен -- это другой человек с наклеенными усами. Он оставил
двойника, чтобы отвлечь от себя внимание, -- настаивал Ромашкин.
-- А Ева Браун? -- спросил эсэсовец. -- Уж ее никем не заменить. Ее
фюрер никогда не бросит. И личные пилоты фюрера Битц и Бауэр тоже здесь.
-- А где самолет Гитлера?
-- Не знаю. Этого я не знаю, -- Краузе явно насторожился.
-- А что вы лично делаете в охране?
-- Я дежурил у входа в убежище.
-- Куда ходят караулы через каждые два часа?
-- Это батальон СС. Ему поручена наружная охрана, их посты в домах
вокруг рейхсканцелярии.
"Значит, здесь кроме эскортного батальона еще и батальон личной охраны,
- отметил про себя Ромашкин. -- Как же наконец выяснить, где
рейхсканцелярия? Если немец поймет, что мы здесь как слепые котята, он
перестанет давать показания или начнет врать. Это уведет нас по ложному
следу". Продолжая вроде бы ни к чему не обязывающий разговор, Василий,
усмехаясь, спросил:
-- А Гитлер тоже выходит ночами погулять тайком?
Подобная вольность в обращении с именем фюрера показалась эсэсовцу
кощунством. Он посмотрел на Ромашкина с ненавистью и зло ответил:
-- Оставьте в покое фюрера, мы с вами очень маленькие люди, чтобы
говорить о нем. Можете не сомневаться, мы сумеем постоять за нашего фюрера!
- Немец кивнул в сторону дома, где его захватили.
"Уж не эта ли серая махина -- рейхсканцелярия?" -- подумал Ромашкин. И
строго сказал:
-- Ну, лично вам, Краузе, стоять за Гитлера уже не придется.
У фашиста сразу поубавилось спеси, он спросил с затаенным страхом:
-- Расстреляете?
-- Нет, здесь нельзя шуметь; мы вас повесим, -- Василий показал пальцем
на потолок.
Краузе совсем скис, жирные щеки его дрогнули и обвисли. Понимая, в
каком состоянии он находится, Ромашкин, стараясь быть красноречивым,
заговорил о послевоенной жизни:
-- Война закончится через несколько дней. Все вернутся к своим фрау и
детям. Люди будут работать, отдыхать. -- Взглянув на большой живот
собеседника, Ромашкин подумал: "Он определенно обжора" -- и добавил: -- Все
будут есть вкусную пишу: курица, гусь, поросенок. Хорошо! Кофе, шнапс,
сигары. А вы будете мертвый. Вас снимут с веревки и закопают. Товарищи будут
считать вас трусом и самоубийцей. Никто не узнает, что мы вас повесили.
Немец смотрел исподлобья. Ох, если бы сейчас ему развязали руки, он
разорвал бы Ромашкина!
Как заставить его говорить? Время шло, грохот боя в городе не умолкал.
Скоро сюда придут наши войска, а Гитлер удерет из-под носа! И Ромашкин
продолжал искушать пленного:
-- Но вы можете остаться живым.
Эсэсовец с недоверием посмотрел ему в глаза.
-- Что я должен для этого сделать?
Ромашкин схитрил:
-- Мы должны уйти к своим. Но здесь всюду сильная охрана. Если выведете
нас из этого района, мы вас отпустим.
-- Не обманете?
-- Даю слово офицера.
-- На вас форма немецкого офицера, а наши офицеры умеют держать слово.
-- Русские тоже.
Немец с любопытством посмотрел на него и признался:
-- Первый раз вижу живого русского офицера.
-- Вы согласны?
-Да.
-- Но если попытаетесь обмануть, первая пуля вам.
Ромашкин достал пистолет из кобуры. Сказал, чтобы развязали пленному
только ноги. Затем вывел его в зал. Остановились у окна. Рядом наготове
стояли все разведчики. Василий стал быстро задавать вопрос за вопросом:
-- Где несут охрану караулы?
-- На всех улицах, которые сюда подходят. Крайние дома квартала
превращены в крепости.
Ромашкин посмотрел на темные силуэты зданий. Оказывается, он с
разведчиками по туннелю проник в центр квартала, оцепленного эсэсовцами.
Немец между тем продолжал:
-- Второе кольцо охраняет рейхсканцелярию снаружи -- ворота и входные
двери. Оба кольца -- это батальон СС. Наш эскортный батальон дежурит внутри
здания.
-- Где был ваш пост?
-- В этом крыле канцелярии. -- Эсэсовец кивнул на самый ближний край
дома.
-- Черт возьми! Мы, оказывается, вторые сутки находимся рядом с
Гитлером! -- сказал Ромашкин спокойно, чтобы немец по интонации не уловил
его радости. -- Значит, вы стояли у входа в бомбоубежище. А кто охраняет
двери, выходящие в сад?
-- За каждой из них стоят четыре парня из батальона СС.
-- Где размещается свободная смена?
-- Они спят на первом и втором этажах в бывших служебных помещениях.
Сейчас дом пустой. Все генералы-в бетонных бункерах под землей.
-- А где самолет Гитлера?
-- Поверьте, я не знаю. До 24 апреля он был на аэродроме Гатов, но этот
аэродром уже не действует. Я говорю правду. Двадцать пятого мы собирали
население и подготовили уличную магистраль как взлетную площадку. Когда
рассветет, увидите -- вон там срубленные деревья и сваленные столбы. Мы
убрали все, что может помешать взлету. На эту улицу уже садился один
самолет. Прилетел генерал фон Грейм. Самолетом управляла его жена -- Ханна
Рейч. Она прекрасная летчица-спортсменка. Говорят, генерал Грейм будет
назначен главнокомандующим воздушными силами вместо рейхсмаршала Геринга.
-- Где самолет Ханны Рейч?
-- Он где-то здесь замаскирован. Генерал фон Грейм не улетал, он у
фюрера.
Эсэсовец стал пояснять, как пройти по дворам, чтобы выбраться из этого
района. Однако Ромашкин его не слушал. Он уже думал о последующих действиях.
"Через охрану в подземелье не пробиться. Самый удобный момент для захвата
Гитлера -- во время посадки в самолет. А если мы не справимся с охраной? Их
все равно будет больше, чем нас. Правда, на нашей стороне внезапность.
Хорошо бы схватить его и улететь на этом самолете. Но никто из нас не имеет
понятия об управлении самолетом. Значит, Гитлер улетит? Этого допустить
нельзя! Следовательно, встает такая ближайшая задача: разыскать самолет
Ханны Рейч и вывести из строя мотор. Но сделать так, чтобы немцы об этом не
знали. В решающий момент он не сможет улететь и попадет в руки наших. Они
уже близко. Но как испортить мотор? Как пробраться к самолету и скрыться
незамеченными?"
-- Когда мы пойдем? -- спросил Краузе.
-- Обстоятельства изменились, придется задержаться.
-- Обманули? -- с укором сказал гитлеровец.
-- Почему вы так думаете? Вас же не собираются вешать.
Василий пересказал разведчикам все, что узнал от пленного.
-- Давайте думать, как быть дальше. Рогатин, отведи пленного в ванную и
уложи, пусть лежит.
-- Может быть, я его кокну? -- спросил Вовка. -- Что с ним возиться?
Будет только мешать.
Это был самый верный и простой выход. Пленный действительно станет
обузой, если водить его за собой,' он может удрать, улучив удобный момент.
Ромашкин ненавидел фашистов, убивал их беспощадно в открытом бою. Но убить
пленного не позволяла совесть. "Наивные все же мы, русские, -- думал он. -
Нас тысячами истязали в лагерях, умерщвляли в душегубках, и может быть, этот
самый фашист стрелял в наших женщин и детей, а я не разрешаю его
уничтожить". Но как Василий ни старался себя разозлить, ничего не вышло. Вид
беззащитного связанного человека его обезоруживал.
-- Нет, -- сказал он Голубому, -- не нужно. Отведите его в ванную.
Потом видно будет.
После обсуждения создавшейся обстановки решили искать самолет.
Разделились на пары -- Ромашкин с Шовкоплясом, Рогатин с Пролеткиным.
Радисту и Голубому поручили охранять пленного.
Остаток ночи разведчики лазили по развалинам. Ромашкин и Шовкопляс
добрались до поваленных деревьев и столбов. Улица действительно была
расчищена, воронки от снарядов засыпаны. Краузе сказал правду: улицу
подготовили как взлетную полосу. Однако самолет обнаружить не удалось. На
рассвете Ромашкин решил вернуться на свою базу. Вскоре пришли Рогатин и
Пролеткин. Они тоже не нашли самолета.
-- Будем изучать развалины днем, -- решил Василий. -- Пойдем в другие
квартиры. Осмотрим все направления, может, увидим самолет из других окон.
На рассвете 29 апреля разведчики определили по шуму боя, что наши
войска совсем близко. Они уже заняли Ангальский вокзал, Потсдамскую площадь
и приближались к рейхсканцелярии по Вильгельмштрассе. Рейхстаг дымился, но
еще не был взят.
День, как и вчера, нарождался пасмурный и хмурый. Моросил дождь.
Гремели артиллерийские выстрелы. Дым по-прежнему застилал улицы. Ромашкин
рассматривал при дневном свете рейхсканцелярию. Когда-то это гигантское
здание, наверное, выглядело очень внушительно. Прямоугольные колонны,
облицованные серым мрамором, явно претендовали на римское величие. Однако
все это можно было лишь предполагать: теперь перед ними стояла огромная,
исклеванная снарядами развалина. Многие колонны упали, все окна выбиты,
мраморная облицовка покрошилась.
Днем так и не удалось обнаружить самолет. Ромашкин хотел взять еще
одного пленного в районе взлетной площадки. Уж он-то должен знать, куда
запрятали эту машину. Но все планы Василия нарушили события, развернувшиеся
вскоре. В десять часов тридцать минут началась артиллерийская подготовка.
Ромашкин понял: готовилось общее наступление советских войск. Дом, где
сидели разведчики, задрожал и задребезжал остатками стекол, как мчащийся
трамвай. Хорошо было видно сверху: снаряды рвались на крышах, как на поле
боя, улицы и промежутки между домами затянула завеса дыма, во многих местах
ее пробивали языки пламени.
В доме напротив началась паника. Фашисты бегали, как муравьи в горящем
муравейнике. Но удирать было некуда. Наоборот, сюда с разных направлений
стекались разбитые гитлеровские части.
Охрана канцелярии продолжала действовать -- эсэсовцы не пускали
отступающих за ограду. Но первое кольцо охраны -- оно находилось на
подступах, в укрепленных домах, -- было прорвано. По Фоссштрассе
беспорядочным потоком двигались грязные, измученные солдаты, автомашины,
танки. Ими никто не командовал, они просто брели в ту сторону, куда еще
можно было идти.
В середине дня разведчики отчетливо услышали автоматные очереди у
станции метро "Фридрихштрассе", это было совсем близко. Ромашкин продолжал
следить за рейхсканцелярией, там явно что-то замышлялось. Эсэсовцы принесли
из глубины сада девять канистр, составили их в ряд. Караулить остался один,
остальные ушли.
-- Приведите пленного, -- сказал Ромашкин.
Краузе поставили у окна, прикрыли занавеской, спросили:
-- Что они делают?
Он всмотрелся, ответил:
-- Возле канистр находится Кемпке -- личный шофер фюрера.
-- Они собираются заправить автомобиль?
-- Не знаю.
Шофет Гитлера стоял на своем посту около часа. Но вот в дверях
показались офицеры-эсэсовцы. Они несли большой, скатанный в рулон ковер. За
ними шагали еще двое, эти несли что-то полегче, тоже продолговатое,
завернутое не то в портьеру, не то в чехол от дивана.
Разведчики с интересом наблюдали за странной процессией. В ковер было
завернуто что-то тяжелое. Офицеры заметно устали, на помощь к ним поспешили
эсэсовцы из охраны. Однако офицеры не подпустили солдат к своей ноше, сами
донесли ее к воронке от снаряда и бережно положили на дно.
Сразу же солдаты и шофер Гитлера стали сливать туда из канистр бензин.
Потом, чиркнув зажигалкой, один из офицеров бросил ее в воронку. Голубое
пламя мгновенно рванулось вверх. Эсэсовцы, стоявшие вокруг, отпрянули, но не
разошлись, пристально смотрели на по=C4нимающийся из воронки огонь.
Позже из газет стало известно, что Гитлер отравился и его сожгли во
дворе рейсхканцелярии вместе с Евой Браун, которая тоже покончила жизнь
самоубийством. Возможно, свидетелями именно этой сцены стали наши
разведчики. Впрочем, настаивать на том, что они видели именно сожжение
фюрера, Ромашкин не мог: в Берлине в те дни фашисты жгли многое: уничтожали
и документы и трупы высокопоставленных деятелей рейха, пустивших себе пулю в
лоб или убитых во время обстрелов и бомбежек.
Разведчики не придали особого значения увиденному: в это время
произошло такое событие, что все забыли о костре, догоравшем в воронке.
Первыми загалдели и засуетились эсэсовцы. Они о чем-то кричали, что-то
показывали друг другу, возбужденно размахивая руками.
Ромашкин взглянул в сторону, куда они показывали, но не увидел ничего
особенного и не догадался, что же так обеспокоило фашистов. Вглядевшись
внимательней, он все понял и на несколько мгновений онемел от радости. На
дымящемся куполе рейхстага -- он находился неподалеку, за колоннами
Бранденбургских ворот, -- билось родное красное знамя. Вокруг полыхали
пожары, здание рейхстага тоже было в дыму, поэтому Василий не сразу заметил
знамя.
Разведчики запрыгали от радости и негромко, чтобы не обнаружили,
закричали "ура". Рогатин тряс немца за плечи и, сияя от счастья, почти
кричал ему в лицо:
-- Видишь, фашистское отродье, Гитлер калут! Войне капут!
Во дворе рейхсканцелярии еще чадили обуглившиеся свертки, но на них уже
никто не обращал внимания.
Второго мая Берлин был взят.
Василий и его разведчики после задания выспались и отдохнули в полку.
Здесь их поджидал Голощапов, один из двоих упавших на улице при прорыве
группы в тыл гитлеровцев. Его ранило в плечо. В госпиталь он не пошел.
-- Какой госпиталь, когда победа рядом? Да и вы на задании, я ж тут
чуть с ума не тронулся, пока вы там лазили! -- говорил старый солдат, пряча
радость за напускной грубоватостью. Потом он рассказал печальные подробности
гибели Хамидуллина.
-- Его на той же улице срезало, наповал. Я подполз к нему, а он уже не
дышит... Схоронил его сам, в последней братской могиле нашего полка.
Разведчики сходили к свежему холму земли, он оказался в том сквере, где
фашисты, расчищая сектор обстрела, рубили цветущие яблони и вишни. Сняв
шапки, ребята в скорбном молчании постояли у могилы.
После обеда почистились, приоделись и всем взводом пошли в центр
Берлина, к рейхстагу. Было интересно поглядеть -- какой он, Берлин, о
котором так часто думали и говорили.
Город еще чадил, многие улицы были завалены рухнувшими стенами. Но уже
всюду копошились люди: местные жители, вылезшие из подвалов и убежищ,
пленные -- вчерашние враги -- и наши солдаты -- те, кто брал с боем эти дома
и улицы. Все вместе они растаскивали обгоревшие бревна, рельсы, мешки с
песком, обломки стен, искореженные автомобили, танки, пушки. Надо было
прежде всего расчистить проезжую часть, чтобы вывезти раненых и убитых, а
живым доставить воду и пищу. На перекрестках уже стояли наши
девушки-регулировщицы, лихо махали флажками и козыряли генералам.
На здании рейхстага развевались красные флаги, на Бранденбургских
воротах тоже трепетал на ветру алый кумач. Все шли к рейхстагу. Огромный дом
выгорел изнутри, над окнами чернели дымные полосы, крыша кое-где обвалилась,
от купола остался железный скелет. Стены были избиты снарядами и пулями,
крошево кирпича и штукатурки завалило тротуары и прилегающие клумбы. Площадь
была запружена танками, орудиями, машинами -- это отдыхали те, кто брал
рейхстаг.
Солдаты и офицеры писали на стенах и колоннах свои фамилии.
Саша Пролеткин достал нож и сказал:
-- А мы Берлин не брали? Да мы этот рейхстаг на день раньше других
видели!
Он полез на подоконник, нацарапал: "А.Пролеткин из Ростова".
За ним последовали другие ребята. Василий тоже нашел чистое место под
окном, наверх не полез, стоя на тротуаре, вырезал своей финкой: "Ромашкины -
отец и сын". Царапая стену, думал: "Ты не дошел, но пусть твое имя будет
здесь, я и за тебя и за себя воевал".
Вспомнив об отце, Василий погрустнел. Радость победы была с горчинкой
не только у него. Каждый вспоминал тех, кого сразили пули на долгом пути к
Берлину, кто шел рядом, но не мог сейчас так же, как они, написать свою
фамилию на рейхстаге.
Читая имена победителей, Василий думал о погибших друзьях, они
представлялись ему живыми. Вот отец в наглаженном синем костюме, при
галстуке, всегда деловитый, озабоченный какими-то городскими делами. Василий
так и не видел отца в военной форме, поэтому вспоминался он в своем
гражданском костюме. Блестя золотыми зубами, встал в памяти улыбчивый,
отчаянный Иван Петрович Казаков. В его доме теперь горе, родные даже не
подозревают о той шутке, которую Петрович придумал для них. На все
чудачества, наверное, были бы согласны его близкие -- и траншеи отрыли бы, и
по колена в воде ночь просидели бы, только бы возвратился их Иван. А Костя
Королевич, голубоглазый, румяный, стоял, стеснительно потупясь, будто ни к
боям, ни к подвигу никакого отношения не имел. И мудрый, добрый комиссар
Гарбуз словно заглянул в душу Ромашкина и напомнил: "Повезу тебя на Алтай,
подберем тебе самую красивую невесту в районе". А всегда остроумный,
порывистый Женя Початкин шепнул: "Прощай, Вася, желаю тебе в мирной жизни
всего самого хорошего". Был бы Женя прекрасным инженером... И скромный,
всегда подтянутый, отменно дисциплинированный Коноплев. "Такой же, как я,
школьник был перед войной".
Вспомнил Ромашкин и других отличных ребят -- здоровяка Найдя
Хамидуллина, не придется уж ему больше делать автомобили на Горьковском