Кликин Михаил Геннадьевич. Малыш и Буйвол

   Под вечер народу набилось столько, что даже огонь в очаге стал задыхаться. Лица в основном были знакомые, примелькавшиеся — все жители окрестных сел, убежавшие от своих жен, чтобы с пользой провести время. Несмотря на то, что уже темнело, домой они не торопились — веселились вовсю, распевали песни, танцевали, прыгая так, что пол ходил ходуном. Лязгала медная посуда, вскипали пеной кружки. День завершился. Закончился сезон. Урожай убран, великое дело сделано — разве это не повод для праздника?
   А вот сплоченную четверку посетителей, занявших место возле единственного окна, Малыш и Буйвол видели впервые. За ними-то в Основном они и приглядывали. Вроде бы ничего примечательного в незнакомцах не было — темные, в меру потрепанные одежды; кудлатые, не знающие расчески бороды; простые лица, загорелые и обветренные. Эти люди могли быть наемными рабочими, возвращающимися с заработков… Только вот глаза у них холодные. Глаза, шарящие по толпе разгулявшихся селян, словно отыскивая жертву.
   Бывает, люди специально приходят подраться. Издалека. С короткими дубинками в рукавах и с длинными ножами в голенищах. Самые обычные люди, живущие обычной жизнью в обычных деревнях и селах. Просто вдруг однажды они начинают чувствовать, как внутри копится что-то темное, тяжелое, гнетущее. И они не находят себе места, все валится у них из рук, все идет наперекосяк. А потом, когда становится совсем невмоготу, они понимают, что надо выплеснуть черную злобу, осевшую в груди. И они уходят. Туда, где их никто не знает.
   Бывают такие люди…
   — Они мне не нравятся, — поделился Буйвол с напарникам.
   Малыш стоял в специально затененном углу, свободном от мебели, и перебирал стрелы в колчане, глядя прямо перед собой. Лук покачивался у него на локте.
   — Неудивительно, — усмехнулся он. — Ведь тебе нравятся невысокие брюнетки.
   — Может, прогнать их? — Буйвол решил не обращать внимания на сомнительные шутки товарища.
   — Тогда уж точно без драки не обойдется.
   — Сдается мне, драка будет в любом случае. Малыш пожал плечами:
   — Что они, дураки, по-твоему? Они же видят, что здесь все друг друга знают. Их просто разорвут.
   — Может ты и прав, — согласился Буйвол, помолчав.
   Входная дверь практически не закрывалась. Люди выбегали на воздух опорожниться и освежиться, возвращались осчастливленные, словно там, на улице, каждому давали по золотому. Несколько человек шумно собирались домой, пили на дорожку по последней, затягивали песню о покинутой жене, обходили всех, обнимались… Прощание затягивалось.
   Хозяин не успевал разносить еду и напитки. Помощницу свою, рыжую пухлую девчушку, он отпустил домой еще в обед. И теперь с ног сбивался, обслуживая посетителей.
   Когда появился монах, не заметил ни Малыш, ни Буйвол. Друзья, разойдясь по разным углам, укрывшись в тени, наблюдали за тихой четверкой незнакомцев и совсем не обращали внимания на хлопанье двери.
   И только когда взгляды бородатых чужаков сошлись на одной точке, напарники наконец-то увидели нового человека.
   Молодой монах, клейменный лишь одной печатью на правой щеке, неуклюже лавируя в пляшущей толпе, пытался поймать хозяина или хоть как-то привлечь его внимание. Это было непросто.
   В конце концов монах опустился на свободное место и стал ждать, пока к нему подойдут.
   Чужаки следили за ним.
   Малыш и Буйвол следили за чужаками.
   Наконец-то ушла компания, так долго собиравшаяся домой. Провожать ее отправились почти все, вывалились за порог, утонули в ночи.
   Сразу сделалось тихо и свободно. С улицы доносились крики, несколько хриплых надорванных голосов пытались запеть. Из-за неплотно прикрытой двери тянуло стылым сквозняком — ночи стали совсем холодные.
   Хозяин озирался, словно не понимал, что случилось, почему вдруг опустело его заведение. Наконец-то он заметил машущего рукой монаха, подошел, чуть склонился, изображая внимание.
   — Я могу здесь переночевать? — спросил монах.
   — Конечно, — кивнул хозяин.
   — И я бы хотел поесть.
   — Горячего ничего нет, — хозяин развел руками. — Только сыр, солонина, холодная овсянка и хлеб. Все остальное уже подъели.
   — Принесите сыр и кашу. И хлеба побольше.
   — Сейчас все будет. А пить что будете?
   — Вода есть у вас?
   — Вода?
   — Да. Обычная вода.
   — Можно поискать.
   Буйвол, привыкший к вечным вздохам угрюмого немногословного хозяина, услышав из его уст нечто похожее на шутку, так удивился, что на мгновение забыл о своих обязанностях и подался вперед, выступив из тени. Малыш стоял слишком далеко, чтобы разобрать этот негромкий разговор. Зато чужаки не пропустили ни единого слова. Когда хозяин ушел выполнять заказ, один из них поднялся и сел напротив монаха. Тот поднял голову, недоуменно посмотрел на вдруг объявившегося соседа. Спросил, не выдержав прямого тяжелого взгляда:
   — Что?
   — А что? — хмыкнул бородач. — Не нравлюсь?
   — Почему же?
   — И почему же?
   Монах стушевался. Бородач с издевкой разглядывал его.
   Два его товарища поднялись, подошли, встали за спиной у монаха. Один остался сидеть возле окна.
   За соседним столом, залитым брагой, очнулся селянин. Он вздернул голову, открыл мутные глаза, не совсем еще понимая, где находится. Спросил, с трудом ворочая вялым языком, обращаясь к ближайшему бородачу, но смотря куда-то помимо его: — Ты кто?
   — Ты сам-то кто?
   — Извини… — Селянин пытался сфокусировать взгляд на незнакомом лице. — Не узнал.
   — Эй, вы, — подал голос Буйвол, решив, что пришло время вмешаться. — Сядьте на места.
   — А ты кто? — повернул голову бородач. В его глазах была точно такая же муть, как и у перепившего селянина.
   Монах съежился, не решаясь оглянуться, не осмеливаясь поднять глаза. Он был молод. Одна печать на щеке означала, что он в самом начале пути. Лишь после того, как он пройдет Посвящение и смирением докажет верность творцу судьбы, на второй его щеке появится точно такое же клеймо. Третьей печатью, что выжигалась на лбу, мог наградить только сам бог.
   — Сядь на свое место! — рявкнул Буйвол, чувствуя, что закипает.
   Вернулся хозяин с подносом, замер, увидев, что творится что-то неладное, с тревогой посматривая на лица людей.
   Бухнул по столу каменный кулак.
   — Ты кто такой?!
   Уже все бородачи стояли на ногах. Один из них деловито засучивал рукава. Другой, наклонившись, достал из сапога нож. У третьего в руке оказалась дубинка, короткая, но увесистая, с набалдашником, утыканным железными шипами. Четвертый разминал пальцы, щелкая суставами.
   Они пришли подраться. Выплеснуть черную звериную злобу. Чтобы снова стать людьми. На какое-то время.
   Все тише становился шум на улице. Все отдалялись веселые голоса — провожающие никак не могли расстаться с провожаемыми.
   — Мне кажется, вам действительно пора… — Малыш шагнул вперед и зевнул. В руках он держал натянутый лук.
   — А ты кто такой? — чуть тише сказал бородач с ножом. Мутные глаза его уставились на наконечник стрелы, широкий, серповидный, с выступами ограничителей. Такая стрела не убьет — только рассечет кожу и подрежет мышцы, пустит кровь…
   Монах вдруг дернулся, пытаясь подняться. Его кулаком ударили по плечу, отбросили на место.
   — Не трогай его! — промычал, дернув головой, пьяный селянин, собираясь вступиться за божьего человека. Но широкая ладонь легла ему на затылок, и он впечатался лицом в столешницу.
   С грохотом отъехал в сторону тяжелый стол, отлетела опрокинутая лавка, свалился на пол кувшин, разбился, расплескав по полу остатки кислого вина — чужак с дубинкой в руке расшвыривал ногами мебель.
   Буйвол подскочил к нему, сгреб за шиворот, приподнял, встряхнул, словно нашкодившего котенка, швырнул на пол к двери.
   — Можно? — спросил Малыш. И хозяин кивнул.
   Стрела ударила человека с ножом, раскроила ему предплечье. Нож вывалился из разжавшегося кулака, воткнулся в половицу, затрепетал. А Малыш уже вновь натянул лук. И Буйвол, подхватив треногий дубовый табурет, двинулся на бородачей, что стояли за спиной монаха. Те, догадавшись, что сила не на их стороне, переглянулись неуверенно, попятились. Человек, выронивший нож, нагнулся было за ним, потянулся здоровой рукой, но увидел нацеленную стрелу и рывком выпрямился.
   — Вам пора, — сказал Малыш и широко зевнул. — Уже поздно.
   Глаза чужаков просветлели, протрезвели головы. Они медленно отступали к дверям, что-то бормоча — то ли извиняясь, то ли грозясь вернуться. Буйвол шел за ними, помахивая тяжелым табуретом и борясь с желанием разбить его о чью-нибудь голову. Желание это явственно читалось на его угрюмом лице.
   На пороге возникла небольшая свалка — компания бородачей, торопясь покинуть заведение, застряла в дверном проеме. Кто-то, запнувшись, упал, на него наступили, он зашипел от боли, выругался, попытался встать, цепляясь за стену, за товарищей. В это самое время вернулись несколько селян, тоже полезли в дверь, тоже застряли. Какое-то время люди бестолково пихались — одни пытались выйти, другие хотели войти.
   И тогда Буйвол, качнувшись, ударил плечом в людскую пробку и вышиб ее на улицу. На ногах не удержался никто. Люди повалились на траву — кто-то смеялся, кто-то яростно ругался. У кого-то что-то с треском порвалось, кто-то кого-то ненароком ударил, невзначай придавил. Но драки не случилось. Темный силуэт стоял в дверном проеме, и за его спиной трепетало, дыша ночным свежим ветром, пламя очага. Буйвол, не выпуская из рук массивный табурет, следил за порядком.
   Последних гостей проводили поздней ночью, когда кончился дождь.
   Хозяин уже совсем обессилел, но гнать никого не гнал — за одну эту ночь он заработал столько, сколько раньше не зарабатывал и за целую декаду. Летних праздников немного — солнцеворот, травник да окончание страды. Осенью, в непогоду, раскисшие дороги опустеют. Обезлюдеет и харчевня на перекрестке. А зимой и вовсе никого не будет — разве только проходящие мимо путники заглянут на минуту, согреются у очага, выпьют кружку заваренного кисляка, расплатятся медной монетой. Так что летние деньги — на весь год…
   Малыш и Буйвол терпеливо ждали, пока хозяин, вздыхая, считал выручку и убирал сложенные столбиками монеты в специальные мешочки. Только когда все было закончено, они получили разрешение идти отдыхать.
   Жили друзья в большой комнате, заваленной разным хламом. Чего только тут не было — и старые рассохшиеся кровати, и пирамиды жестяных ведер, и груды разного тряпья, и всевозможные светильники, и всяческая посуда, и странные вещи, которым нет названия… В этих завалах можно было рыться годами, отыскивая различные диковины.
   Но диковины Буйволу были не нужны. В последнее время он старался держаться как можно дальше от всяких подозрительных предметов.
   Все, что было ему нужно, это кровать с матрасом пожестче, желательно без клопов, и одеяло потеплей.
   Малыш был более прихотлив. Он предпочитал матрасу перину и любил, чтобы под головой была подушка.
   — Как твоя рука? — спросил Малыш, положив лук на прикроватный столик и снимая колчан.
   — В порядке… — Буйвол помассировал плечо. — Что-то щелкнуло, когда я этого бородатого приподнял. Но ни боли, ничего.
   — Может, пора нам уходить отсюда?
   — Не знаю…
   Малыш протряс одеяло, взбил подушку. Присев на край кровати, разулся. Зевнув, спросил:
   — Не хочешь?
   — Я думаю… — Буйвол снял сапоги. Раздеваться не стал, только расстегнул ремень, повесил его на спинку стула, лег на кровать, потянулся, хрустя позвонками.
   — Все о том же?
   — Да.
   — Что-то надумал?
   Буйвол не ответил.
   Две неровные свечи почти не давали света. За горамихлама таился мрак. Там, с шуршанием волоча голые хвосты, негромко цокая коготками, бегали здоровенные крысы, на которых Малыш несколько раз устраивал настоящую охоту. Но меньше их не становилось.
   — Ну, я уже сплю, — сказал Малыш, заползая под одеяло. — и задуешь, как ляжешь. — Он поворочался, скрипя рассохшейся кроватью, устроился на боку, подтянув к животу ноги.
   В неотапливаемой комнате было холодно. Чувствовалось — осень.
   Буйвол отрешенно смотрел в потолок.
   Крысы устроили шумную возню, должно быть, подрались из-за чего-то.
   “Прямо как люди”, — невольно подумал Буйвол.
   Он вновь вспомнил бородачей, их глаза, затянутые мутной пеленой. Их неподвижные лица, словно мертвые. Кукольные.
   Кто они? Откуда? Куда ушли?
   В чем заключается их предназначение?..
   Вспомнился молодой монах. Его неуверенность, его страх. Не это ли сделало его божьим слугой? Рабом, смирившимся со своим рабством…
   Добродетель рабства — смирение.
   Это ли не слабость?..
   Буйвол слушал крысиную возню и размышлял, пережевывал вяло старые мысли, пытаясь найти в них что-то новое.
   …Ничто нельзя изменить, и всякое действие твое уже как бы свершилось. С пути не свернуть. Каждый обречен пройти своей тропой.
   И значит, нельзя отвечать за свои действия. Значит, твои поступки — это поступки творца судьбы. Поступки бога.
   Но его нельзя призвать к ответу.
   Его нельзя высечь за сквернословие. Его нельзя казнить за воровство.
   За поступки богов отвечают люди. Всегда.
   Где же тут справедливость?..
   Снова вспомнилась ведьма. Люди, что подожгли ее дом.
   Почему? Для чего?
   Потому что так нужно богу.
   Это судьба, все предопределено, и ничто нельзя изменить.
   Кто они?
   Слуги. Рабы
   Они все рабы.
   “И ты тоже!” — послышался в голове чужой голос.
   Буйвол приподнялся, спустил ноги с кровати. Взял одну свечу, прикрыл слабый огонек ладонью, оглянулся на спящего напарника. На цыпочках вышел из комнаты, притворил дверь.
   В узком коридоре пахло крысиным пометом. Здесь, в ящиках, окованных металлом, хозяин хранил зерно и крупы, и грызуны каким-то образом умудрялись проникать внутрь. Но гадили они только снаружи.
   Буйвол прошел в конец коридора. Остановился перед хлипкой дверью, помеченной двумя зарубками на косяке. Осторожно постучал. Замер, прислушиваясь. Постучал снова, чуть громче.
   За дверью было тихо. Слишком тихо. Ни храпа, ни посапы-вания, ни дыхания.
   — Это я, открой, — сказал негромко Буйвол в тонкую щель меж рассохшихся досок, зная, что его слышат. — Я сегодня тебя спас, можно сказать.
   Скрипнула кровать.
   — Кто ты? — голос испуганный, дрожащий.
   — Местный охранник.
   — Вышибала?
   — Да.
   — Что тебе надо?
   — Хочу поговорить.
   — О чем?
   — О боге. О судьбе… Молчание.
   — Слышишь меня? — Буйвол поскреб дверь ногтями.
   — Да.
   — Мне надо узнать кое-что у тебя.
   — Сейчас?
   — Да.
   — Сейчас ночь.
   — Я знаю…
   Снова тишина.
   — Эй…
   — Ты живешь здесь?
   — Да, — Буйвол зачем-то кивнул. — В комнате в конце коридора. Там еще мой напарник. А хозяин спит внизу.
   — Давай поговорим утром.
   — Нет, сейчас. Я не могу заснуть. Думаю и думаю. Снова скрипнула кровать. Послышались шлепки шагов.
   — Разве только недолго, — неуверенный голос по ту сторону Двери, совсем рядом.
   — Всего лишь несколько вопросов… Это я, видишь? — Буйвол поднес свечу к своему лицу, чтобы монах мог разглядеть его в щель.
   — Ладно… — Стукнул откинутый дверной крючок. — Заходи.
   В маленькой комнате с единственным окошком пахло сладковатым дымом — видимо, монах перед сном молился, жег ароматический порошок из сухих молотых трав.
   Буйвол поставил свечу на тумбочку, поискал глазами, куда бы присесть. Ни лавки, ни стульев в комнате не было. Только кровать, у которой одну ножку заменяло перевернутое ведро. И обшарпанная, изрезанная тумбочка.
   Буйвол выбрал тумбочку, сел на нее, снова взяв свечу в руки. Помолчал, разглядывая, как колышутся тени.
   Монах, забравшись на кровать, ждал.
   — Я слышал, — осторожно начал Буйвол, — что приходит новое время. Время одного бога. Единого для всех людей, для всего мира.
   Монах молчал, не шевелился.
   — Я слышал, — продолжал Буйвол, — что одна вещь может дать богу неограниченную власть. Слышал, что части этой вещи уже там, где должны быть. Слышал, что времени осталось немного… — Буйвол замолчал, выжидающе глядя на монаха. Тот отвел глаза, словно чего-то смутившись. Или испугавшись. Сказал тихо:
   — Ты многое слышал.
   — Еще больше я не сказал.
   — Значит, ты не простой человек. Буйвол пожал плечами.
   — Простые люди редко вспоминают о богах, — сказал монах. — Они слепы.
   — Я прозрел.
   — И что же ты от меня хочешь?
   — Мне надо знать, сколько частей еще осталось? Как долго ждать? Какие они, эти части?
   — Разве это кто-то знает?
   — Я назову тебе имя. Суайох.
   Монах удивленно посмотрел на Буйвола.
   — Откуда ты знаешь это имя?
   — Я знаком с этим монахом. И он знаком со мной.
   — Ты непростой человек, — уверенно сказал молодой монах. — Ты знаешь имя Отворяющего.
   — Имя бога я тоже знаю. Локайох. Я видел пещерный храм, и алтарь, и золотую статую с рубиновыми глазами. Я знаю свою судьбу и судьбу Суайоха…
   — Ты знаешь больше, чем я, — монах склонил голову. — Кто ты? — В голосе его звучало почтение.
   — Я простой человек. Без которого не может обойтись бог… Но ты не ответил на мои вопросы.
   — У меня нет ответов.
   — Послушай меня, — Буйвол говорил вкрадчиво, почти ласково. — Ты — слуга Локайоха. Ты молишься ему, ты говоришь с ним. Мне нужно знать, что именно необходимо твоему богу. Нашему богу… Я знаю части, которые сейчас в храме. Это диск с отверстием в центре…
   — Основание, — негромко сказал монах.
   — Это четыре камня — черный, синий, алый и прозрачный.
   — Глаза стихий.
   — И?.. — Буйвол подался вперед.
   — Сфера, — пробормотал монах.
   — Сфера, — повторил за ним Буйвол. И осекся. Выпрямился. — Сфера? Она в храме?
   — Уже, наверное, да. Если в пути не было задержек.
   — Откуда она взялась?
   — Ее принес нам человек по имени Лортимир. Он пришел в наш новый храм, что неподалеку от Старого Города, и сказал, что эта вещь когда-то принадлежала ведьме.
   — Ведьме? — Буйвол сполз с тумбочки.
   — Он хотел, чтобы мы объяснили ему, что это такое. Он догадывался, что это не просто стеклянный шар.
   — И вы?..
   — Никто из братьев не мог сказать, что это. Но в тот день в храме был Суайох. Само провидение направило его к нам на освящение нового алтаря. Он один знал, что это такое.
   — Суайох. Сфера… — с отчаяньем в голосе проговорил Буйвол. — А человек, что принес сферу, он ничего не рассказывал об этой ведьме?
   — Я не помню… Может быть… Он говорил что-то про пожар. Про сгоревший дом в лесу. Где-то за Великой Рекой. Про убитых друзей…
   — Я знал это! — Буйвол яростно, так, что на глаза наворачивались слезы, тер переносицу. — Знал! Знал!
   — Суайох увез сферу с собой. Он установит ее на основание в День Огня.
   — Когда это будет?
   — Через три дня. Во всех храмах Локайоха начнется великая служба. Наш бос обретает силу, и мы все будем славить его. Поэтому я так тороплюсь. Мне надо успеть приготовиться к своему Посвящению. Великий день…
   — Прекрати! — Буйвол почти кричал. — Больше ни слова!
   Стало тихо.
   В окно мягко стучали капли — на улице вновь начался дождь. Потрескивала, догорая, свеча. Пискнула за стеной крыса, пробежала, шурша, к потолку.
   — Как думаешь, это все? — осторожно, словно боясь услышать ответ, спросил Буйвол. — Сфера — это последняя часть?
   — Нет, — монах покачал головой. — Суайох сказал, что время еще не пришло.
   — Так когда оно наступит?
   — Не знаю… Но оно обязательно придет…
   Они вновь надолго замолчали.
   Растаявшая свеча погасла. Буйвол, опустив голову, ногтями соскребал с пальцев наплывы застывшего воска. Он чувствовал внутри себя пустоту. И безмерную слабость.
   — Уже поздно, — неуверенно заметил монах. Буйвол посмотрел в окно, сказал вяло:
   — Поздно?.. Скорее рано… — За стеклом брезжил рассвет, серый, мокрый, скучный.
   — Я хочу спать.
   — Я тоже… Тоже хочу спать… — не попрощавшись, Буйвол, покачиваясь, хватаясь руками за стену, вышел из комнаты. В темном коридоре из-под его ног разбежались крысы, но он их не заметил.
   Когда Буйвол рухнул на свою кровать, ожил Малыш, спросил тихо из темноты:
   — Что тебе сказал этот монах? Буйвол отозвался не сразу.
   — Ведьма умерла из-за нас… — медленно, словно бы с трудом, проговорил он. — Это мы принесли ей смерть… Не надо было к ней идти.
   Малыш приглушенно откашлялся. Поинтересовался:
   — Что теперь будешь делать?
   Буйвол молча забрался под одеяло, затих, словно затаился. И лишь потом ответил:
   — Спать.
   Два дня Буйвол был сам не свой. Ходил тихо, говорил негромко и редко, часто невпопад, был задумчив и мрачен. Малыш догадывался, что сейчас происходит с другом. Все остальные не могли понять, почему вдруг так изменился здоровяк, следящий за порядком в придорожном заведении.
   Два дня прошли тихо. Не было пьяных драк и обычной ругани. Никто не пытался обмануть хозяина. Никто не решался тревожить охранника, мешать его тяжелым раздумьям.
   Две ночи Буйвол не спал. Ворочался, вздыхал, бормотал что-то, изредка забываясь короткой дремотой, полной знакомых призраков.
   И утром третьего дня, не поднимаясь с постели, он сказал Малышу:
   — Я ухожу.
   — Давно пора. — Малыш прыгал по комнате, короткими хлесткими ударами разгоняя воздух. Он разминался, заодно согреваясь. — Засиделись мы тут.
   — Ты не понял. Я ухожу совсем.
   Малыш остановился, опустил руки, нахмурился.
   — Как это?
   — Помнишь, что сказал тот монах? Который просил отдать ему камни?
   — Он много чего говорил.
   — Он сказал — чтобы изменить судьбу, надо перестать быть собой.
   — Да. А еще он добавил, что это невозможно.
   — Я решил стать другим.
   — Ты говоришь загадками.
   — Мне сложно все объяснить.
   — Хотя бы попытайся.
   Буйвол помолчал. Сказал нерешительно:
   — Я… я решил вернуться домой… Я родился в семье лесоруба, но стал воином. Того хотел бог. Лесоруб ему был не нужен. И он сделал меня тем, кто я есть… — С каждым произнесенным словом голос Буйвола звучал все тверже. — Значит, я должен вернуться. Я должен стать тем, кто не нужен богу. Я должен перестать быть собой.
   Малыш сердито разглядывал товарища. Потом взорвался:
   — Почему ты не можешь просто жить? Зачем тебе все это? Зачем?!
   — Чтобы быть свободным.
   — Свободным! — фыркнул Малыш. — Быть свободным — зна-.чит делать то, что хочешь. А ты поступаешь совсем наоборот.
   — Быть свободным — значит ни от кого не зависеть.
   — Разве ты зависишь от кого-то? Какое тебе дело до этой судьбы? Просто забудь о ней!
   — Как можно забыть о рабстве?
   — Какое же это рабство? Судьба принадлежит тебе одному! Она — твоя часть. Она — это ты. Если ты и зависишь от чего-то, то лишь от себя самого.
   — Нет. Все не так. Я чувствую это. Я знаю. Я ухожу. И я хотел спросить у тебя — ты со мной?
   — С тобой? Что ты имеешь в виду? Ты хочешь, чтобы я оставил оружие? Хочешь, чтобы я жил в твоей деревне?
   — Я ничего не хочу. Я просто спрашиваю.
   — Нет. — Малыш мотнул головой. — Нет! Давай лучше я спрошу у тебя — ты со мной?
   Буйвол помолчал. И снова повторил:
   — Я ухожу.
   — Ты упрям! — сердитый Малыш стиснул кулаки, раздосадованно стукнул себя по бедрам. — Я говорил тебе об этом?
   — Да, — кивнул Буйвол.
   Они замолчали, не зная, что еще сказать друг другу, но понимая, что разговор не окончен.
   — Когда ты уходишь? — чуть успокоившись, спросил Малыш.
   — Сегодня же. Соберусь и уйду.
   — Может, есть какой-то другой выход?
   — Есть. Но он мне не нравится.
   — Почему?
   — Потому что я хочу жить.
   Малыш покачал головой, сообразив, что имеет в виду Буйвол.
   — Значит, ты думал и о такой возможности?
   — Думал. Я много о чем думал. Никогда раньше я не размышлял так много, как теперь.
   — Ты изменился, — сказал Малыш. — Я заметил.
   — А ты все такой же. Что думаешь делать без меня?
   — Все то же.
   — Я хотел тебя попросить об одной услуге.
   — Все, что угодно.
   Буйвол согнутым указательным пальцем потер переносицу. Сказал:
   — Найди того монаха, что требовал отдать ему камни. Приведи ко мне. Я снова хочу с ним поговорить.
   — Мы могли бы вместе отправиться на его поиски.
   — Нет! Я больше никуда не пойду… Я вернусь домой. И буду ждать.
   — Ладно, — пожал плечами Малыш. — Я поищу его. Атэист — кажется, так его зовут.
   — И постарайся не таскать с собой всякие подозрительные вещи.
   — Ну, это ты всегда все таскал на себе. Я-то здоровьем для этого дела не вышел. Так что не волнуйся. Перегружать себя я не буду.
   — Опять смеешься, — пробормотал Буйвол.
   Внизу хлопали двери, звенела посуда — как обычно у хозяина: все валилось из рук. Помощница его приходила только к обеду, так что завтрак хозяин готовил сам.
   — И все же… зачем тебе все это? — негромко спросил Малыш.
   — Не знаю, — помедлив, признался Буйвол. — Наверное, это все мое упрямство.
   Сыпал дождь, мелкий, словно манная крупа. Было зябко. Ветер срывал с осин красные выспевшие листья и швырял их в серые лужи.
   Малыш проводил товарища до самого леса. На опушке они обнялись сдержанно, похлопали друг друга по плечам, отводя глаза.
   — Ты так и не купил себе меч, — сказал Малыш.
   — Теперь мне будет нужен топор, — сказал Буйвол.
   Они помолчали, чувствуя, что слова сейчас совершенно не нужны.
   А потом Буйвол ушел, и Малыш еще долго стоял на раскисшей дороге и смотрел в лес.