Страница:
Ждали, надеялись, а не было никого. А вот тот же Карл-Леопольд вдругорядь себя Катеринке в мужья предложил. Разведен, дескать, все как следует тому быть. В самом высоком штиле просил руки и сердца принцессы Екатерины Ивановны, и царь Петр согласился. Брак этот отвечал его политическим планам, да и сколько же Катеринке еще в девицах ходить!
Прежняя супруга Карла-Леопольда немка Софья-Гедвига, урожденная принцесса нассау-фрисландская, была жива, но кто в точности знает, может, это она ужиться с герцогом не могла, а не он с ней; говорили еще, что герцог со своими подданными не ладил, так, может, с ними и не было никакой возможности ладить, поскольку он в них во всех заговорщиков видел, покушавшихся на его имущество, свободу и даже жизнь. Потому, может, и преследовал их, и в темницы сажал, а иных и на эшафот отправлял. Может, из терпения его выводили своей непокорностью, а он переносить не мог этого.
Царице Прасковье хотелось по возможности обелить нового зятя, как бы оградить его от злостных наветов. Как ни говори, а в близкой родне станет значиться, своим человеком будет.
Брачный контракт подписали представители высоких договаривающихся сторон: от имени невесты – вице-канцлер Шафиров, от жениха – его сват барон Габихсталь, который в особом артикуле брал на себя обязательства до свершения брака предъявить свидетельство о разводе герцога с первой женой.
Слава богу, в точности это было исполнено, и за то царица Прасковья всячески старалась барона приветить и угостить, как то подобает хлебосольной хозяйке и матери столь высокородной невесты. Барон имел отпускные аудиенции также у царя Петра и у его супруги. Все было сделано честь по чести.
Царица Прасковья убедительно просила Петра самолично присутствовать в городе Данциге при торжестве бракосочетания драгоценной Катюшеньки да строго-настрого велеть ее мужу пуще зеницы ока беречь молодую жену. Сама Прасковья из-за приключившегося тяжкого ножного недуга не могла поехать на свадьбу, о чем сильно скорбела. Только и утешалась тем, что царь-дядюшка до конца позаботится о племяннице.
Вот и наступило прощание. Повидавшись в тот день с прихворнувшим сыном, царевичем Алексеем, и предоставив ему время еще и еще раз подумать о своем будущем, царь Петр с супругой, племянницей-невестой и сопровождавшей их свитой выехал из Петербурга в Данциг.
Приезжал человек и божмя-божился, что видел в Петербурге царя. Заволновался Флегонт, обретавшийся в Старой Руссе под именем иерея Гервасия, и стал просить настоятеля церкви благочинного отца Захария, чтобы отпустил его не на долгий срок.
– По важному делу отлучиться надобно, а вернусь – так же безвозмездно в церковных службах помогать стану.
– А вернешься, отец Гервасий, или задумал совсем уйти?
– Поверь, отец Захарий, тому, что сказал.
(Не признаваться же, с каким намерением он, Флегонт, торопится в Петербург.)
– Придешь – и я с того дня плату тебе за усердие положу, – пообещал благочинный.
– И без того премного благодарен, что призрел у себя да пропитанием пользуешь, а деньги мне не потребны.
С умилением смотрел благочинный на подрядившегося помогать ему иерея-бессребреника. Не то он из блажных, не то воистину свят-человек? И кто знает, может, его беспримерное святожительство в вящую славу храму сему пойдет? Вдруг объявлен будет свой угодник Гервасий! Вот бы всей епархии было на диво, во славу и честь.
Спешил Флегонт в Петербург, ноги себе посбивал, обдумывая на ходу, как ему наверняка оказаться быть допущенным до царя. Скажет, что никому другому, а только ему одному должен поведать нечто столь важное, что изменит всю русскую жизнь. Правда будет в этих словах: в точности так и случится, что с окончанием на земле антихристова бытия как бы светлое воскресение для всех россиян наступит. И пусть в тот же час порушится в прах отданная подвигу жизнь его, Флегонта-Гервасия. Тут, у самой груди, в подкладке подрясника припрятан обоюдоострый кинжальный нож.
Но что же это такое?.. Был царь Петр в Петербурге, почти весь этот месяц был, а три дня тому назад отбыл с супругой своей и с племянницей.
– Что значит – куда? Тебе на что про то знать? – подозрительно поглядел на допытливого попа служивый человек, к коему Флегонт обращался с расспросами. – Уехал, и все тут.
Обретаться где-нибудь здесь в ожидании, когда царь вернется, – несбыточно и небезопасно. Придется возвращаться в Старую Руссу и там продолжать иерействовать. И ждать, ждать все же неотвратимого дня и часа своего торжества над поверженным сатанинским исчадием.
– Царь прибыл, царь… Русский царь!.. – взволновались жители Данцига, и было основание им волноваться. По приезде сюда Петр наложил штраф на данцигских градожителей – зачем торгуют со шведами и держат в своей гавани шведские корабли?
В Данциге была главная военная квартира фельдмаршала Шереметева, и за допущенное попустительство горожанам в торговле со шведами Петр объявил Шереметеву выговор.
Пока велись приготовления к свадьбе Екатерины Ивановны, петербургские гости проводили время в посещении замков, музеев, церквей; вечерами развлекались на ассамблеях то у одного, то у другого вельможи, и веселый смех хохотушки-невесты не был слышен разве только под церковными сводами.
Под предлогом участия в свадебной церемонии в Данциг съехались венценосные властелины Дании, Пруссии, Ганновера, Польши, – все спешили повидаться с царем Петром и, изъявив ему свою дружбу, закрепить военный союз против Швеции.
Вечером накануне свадьбы, когда состоялось первое свидание невесты с женихом, небо над Данцигом было словно пожаром объято от разыгравшихся на нем па́зорей. По всему небоскату полыхало многоцветным огнем, и то небесное знамение было видно даже в Петербурге, где все считали такое явление признаком неминуемой напасти.
«Уж не с Катеринкой ли что приключится в ее подвенечный день?» – пугалась царица Прасковья.
Не было при ней старого провидца Тимофея Архипыча, который умел вещать по любому случаю; не было тут ни поставца с частицами нетленных мощей и другой святостью, не было чудотворной иконы, чтобы перед ней коленопреклоненно помолиться о ниспослании счастья и благополучия дорогой Катеринке. Один только светлейший князь Александр Данилыч по своему ученому разумению объяснял, что сие небесное полыхание, на воздухе видимое, не чрезнатуральное, а своеобычное есть. Говорил:
– По универсальному рассуждению филозофов сие из серных и селитренных выхождений происходит.
Но никакие ученые разъяснения не могли успокоить всполошившуюся царицу Прасковью и иных простодушных людей, иже с нею.
А находившуюся в Данциге Катеринку ничто не смущало и не пугало. Она знай себе веселилась, счастливая и довольная тем, что ради ее замужества великое торжество учиняется, что окружают ее самые знатнейшие персоны, а дальнейшее, будущее… К чему заглядывать далеко, ум и глаза утруждать?..
Погасли небесные па́зорные разноцветья, а на смену им в свадебный вечер фейерверочные многоцветные огни в небо вскинулись, и столь сладкозвучно играла музыка, что Катеринка себя от счастья не помнила и, взглядывая изредка на понуро сидевшего рядом своего суженого, недоумевала: что это он такой? Ужель его свадьба не веселит и жениться он расхотел? «Ой, опять „горько“ кричат…» А нет никакой приятности целоваться с этим Карлом-Леопольдом. И – ой-ой, как было бы хорошо, если бы вместо него сидел рядом, например, вон тот – веселый и разбитной да столь приглядный на вид его черноусенький адъютант! Ах, бы… Дядюшка-царь подмигивает, веселый сидит.
Царь Петр был доволен теми выгодами, какие он получал от замужества этой племянницы. О городе Висмаре хлопочет Карл-Леопольд, чтобы получить его для себя, и надо пойти навстречу его желанию. Находясь у Балтийского моря, Висмар удобен для развития морской торговли. Там, в крепостных стенах, будет надежное место для склада русских товаров, кои будут под охранным покровительством герцога. Можно будет упрочить торговые связи с Европой; будет предоставлено право свободно приводить торговые и военные корабли в мекленбургские гавани. Герцог Карл-Леопольд брал еще обязательство свободно пропускать русские войска через свои владения и устраивать для них запасные магазины.
Англия не хотела бы ничего этого, и ганноверский министр барон Бернсторф высказывал такие суждения: «Царское величество имеет намерение, взявши Висмар, отдать его герцогу мекленбургскому, но мой король просит царское величество для любви к нему и для собственного интереса покинуть это намерение и предоставить Висмар в распоряжение князей Нижнесаксонского округа. Что касается брака герцога мекленбургского с племянницею царского величества, то король в это дело не мешается; но я от себя дружески вам объявляю, что едва ли этот брак может быть признан законным; притом если царское величество вникнет в характер герцога, то найдет его очень неприятным».
Ах, да мало ли что Англии и ее ставленникам нравится или не нравится, у царя Петра своя голова и свои расчеты. Все будет так, как задумано и сговорено, и по такому случаю можно еще и еще выпить заздравный кубок на сем свадебном веселом пиру.
Размещая своих племянниц по разным герцогствам, одну – в Курляндском, другую – в Мекленбургском, Петр не смущался тем, что будет втягиваться в придворные дрязги мелких династических интересов. Он намеревался завязать прочные родственно-дружеские отношения еще и с другими государствами. Вот сын Алексей овдовел, и надо снова женить его на какой-нибудь иноземной принцессе, а не уходить ему, дураку, в монастырь. «Не выдать ли Лисавету за Францию?..» – думал Петр, и для этого, казалось, были все данные. Старый французский король Людовик XIV умер, а теперешний король Людовик XV в таком же семилетнем возрасте, как и Лисавета. Вот бы их и помолвить. По приезде в Париж надо будет проведать о возможности брачного такого союза, – брал себе на заметку Петр.
Отгуляв на свадьбе племянницы, он намечал поездку в некоторые близлежащие государства и беспокоился, как в Данциге останется его «сердешненький друг» государыня Екатерина Алексеевна. Она еще потом в Везеле хотела побывать, а сопровождать ее самому никак не придется. Приставить к ней расторопного надежного человека, чтобы оберегал от разных дорожных неудобств, потому как в не столь отдаленном времени ей предстоит еще ребенка родить. Кабинет-секретаря Алексея Макарова, что ли, при ней оставить?.. Нет, он самому потребен будет разные мемории составлять.
И как раз в минуты этих раздумий Петр встретил в главной военной квартире фельдмаршала Шереметева своего генеральс-адъютанта Вилима Монса.
Исполнительный, расторопный, выносливый, он где надо и повозку может из грязи вытащить, силы не занимать стать. В поездке по европейским государствам он не надобен и, чем ему без дела быть, поручить заботы о государыне. Петр подозвал его и сказал, что с сего дня причисляет его в чине камер-юнкера ко двору Екатерины, и в тот же день представил его. Государыня благосклонно отнеслась к назначению Монса в ее свиту.
– Заодно примешь наблюдение дел по управлению поместий, состоящих за государыней, а также и по монастырским владениям, кои под особым ее покровительством. Станешь вникать во все те дела, – сказал ему Петр.
Монс учтиво поклонился царю и царице, глубоко благодарный за оказываемую ему честь, и заверил, что со своей достодолжностью оправдает все усердным старательством.
– Ин и быть по сему, – заключил Петр.
О, сколь много в жизни случается непредвиденного, когда радость оказывается вдруг рядом с горестью. Недавно вот царь Петр свадьбу племянницы весело справлял, к своей дорогой супруге определил в верные хранители вполне надежного человека, предстояло всему бы довольным быть, ан тут как раз и настигло горе-уныние, грусть-печаль. Пришло из Петербурга известие, что умерла любимая сестра царевна Наталья Алексеевна. Извещая об этом царя, Меншиков, как мог, утешал его, уговаривал не предаваться отягощающей душу и сердце великой скорби, писал: «Понеже, как вы сами, по своему мудрому рассуждению изволили знать, что сие необходимо есть, к тому же мы все по христианской должности такие печали сносить повинны: того ради всепокорно прошу, дабы не изволили вы сию печаль продолжать, но последовать мудрому рассуждению, которым и других обыкли от таких печалей отводить».
По смерти царевны Натальи в ее покоях оказалось множество печатных книг светского содержания, и среди них Горкограф, или Триумф польской музы – стихи на победу при Калише; сочинения Данилы Гургина; персональник немецкий с переводом; книги о Полтавской баталии; об Александре Македонском; об освобождении Ливонии; история Троянская; тестамент Василия, царя греческого, и прочее. Оказалось еще несколько рукописей и между ними разные театральные пьесы; связка синоксов разных комедий, сказка про королевишну Резону.
Образованная, способная к большой деятельности ради приобщения русских людей к европейской культуре была царевна Наталья, и Петр хранил о ней благодарную память. Из всех родичей она была ему подлинно что родной, из близких близкой.
Но не вернуть ее больше к жизни, и приходилось Петру мириться с превратностью судьбы, глушить в себе прорывающееся слезное рыдание очередными неизбывными заботами и делами.
V
Прежняя супруга Карла-Леопольда немка Софья-Гедвига, урожденная принцесса нассау-фрисландская, была жива, но кто в точности знает, может, это она ужиться с герцогом не могла, а не он с ней; говорили еще, что герцог со своими подданными не ладил, так, может, с ними и не было никакой возможности ладить, поскольку он в них во всех заговорщиков видел, покушавшихся на его имущество, свободу и даже жизнь. Потому, может, и преследовал их, и в темницы сажал, а иных и на эшафот отправлял. Может, из терпения его выводили своей непокорностью, а он переносить не мог этого.
Царице Прасковье хотелось по возможности обелить нового зятя, как бы оградить его от злостных наветов. Как ни говори, а в близкой родне станет значиться, своим человеком будет.
Брачный контракт подписали представители высоких договаривающихся сторон: от имени невесты – вице-канцлер Шафиров, от жениха – его сват барон Габихсталь, который в особом артикуле брал на себя обязательства до свершения брака предъявить свидетельство о разводе герцога с первой женой.
Слава богу, в точности это было исполнено, и за то царица Прасковья всячески старалась барона приветить и угостить, как то подобает хлебосольной хозяйке и матери столь высокородной невесты. Барон имел отпускные аудиенции также у царя Петра и у его супруги. Все было сделано честь по чести.
Царица Прасковья убедительно просила Петра самолично присутствовать в городе Данциге при торжестве бракосочетания драгоценной Катюшеньки да строго-настрого велеть ее мужу пуще зеницы ока беречь молодую жену. Сама Прасковья из-за приключившегося тяжкого ножного недуга не могла поехать на свадьбу, о чем сильно скорбела. Только и утешалась тем, что царь-дядюшка до конца позаботится о племяннице.
Вот и наступило прощание. Повидавшись в тот день с прихворнувшим сыном, царевичем Алексеем, и предоставив ему время еще и еще раз подумать о своем будущем, царь Петр с супругой, племянницей-невестой и сопровождавшей их свитой выехал из Петербурга в Данциг.
Приезжал человек и божмя-божился, что видел в Петербурге царя. Заволновался Флегонт, обретавшийся в Старой Руссе под именем иерея Гервасия, и стал просить настоятеля церкви благочинного отца Захария, чтобы отпустил его не на долгий срок.
– По важному делу отлучиться надобно, а вернусь – так же безвозмездно в церковных службах помогать стану.
– А вернешься, отец Гервасий, или задумал совсем уйти?
– Поверь, отец Захарий, тому, что сказал.
(Не признаваться же, с каким намерением он, Флегонт, торопится в Петербург.)
– Придешь – и я с того дня плату тебе за усердие положу, – пообещал благочинный.
– И без того премного благодарен, что призрел у себя да пропитанием пользуешь, а деньги мне не потребны.
С умилением смотрел благочинный на подрядившегося помогать ему иерея-бессребреника. Не то он из блажных, не то воистину свят-человек? И кто знает, может, его беспримерное святожительство в вящую славу храму сему пойдет? Вдруг объявлен будет свой угодник Гервасий! Вот бы всей епархии было на диво, во славу и честь.
Спешил Флегонт в Петербург, ноги себе посбивал, обдумывая на ходу, как ему наверняка оказаться быть допущенным до царя. Скажет, что никому другому, а только ему одному должен поведать нечто столь важное, что изменит всю русскую жизнь. Правда будет в этих словах: в точности так и случится, что с окончанием на земле антихристова бытия как бы светлое воскресение для всех россиян наступит. И пусть в тот же час порушится в прах отданная подвигу жизнь его, Флегонта-Гервасия. Тут, у самой груди, в подкладке подрясника припрятан обоюдоострый кинжальный нож.
Но что же это такое?.. Был царь Петр в Петербурге, почти весь этот месяц был, а три дня тому назад отбыл с супругой своей и с племянницей.
– Что значит – куда? Тебе на что про то знать? – подозрительно поглядел на допытливого попа служивый человек, к коему Флегонт обращался с расспросами. – Уехал, и все тут.
Обретаться где-нибудь здесь в ожидании, когда царь вернется, – несбыточно и небезопасно. Придется возвращаться в Старую Руссу и там продолжать иерействовать. И ждать, ждать все же неотвратимого дня и часа своего торжества над поверженным сатанинским исчадием.
– Царь прибыл, царь… Русский царь!.. – взволновались жители Данцига, и было основание им волноваться. По приезде сюда Петр наложил штраф на данцигских градожителей – зачем торгуют со шведами и держат в своей гавани шведские корабли?
В Данциге была главная военная квартира фельдмаршала Шереметева, и за допущенное попустительство горожанам в торговле со шведами Петр объявил Шереметеву выговор.
Пока велись приготовления к свадьбе Екатерины Ивановны, петербургские гости проводили время в посещении замков, музеев, церквей; вечерами развлекались на ассамблеях то у одного, то у другого вельможи, и веселый смех хохотушки-невесты не был слышен разве только под церковными сводами.
Под предлогом участия в свадебной церемонии в Данциг съехались венценосные властелины Дании, Пруссии, Ганновера, Польши, – все спешили повидаться с царем Петром и, изъявив ему свою дружбу, закрепить военный союз против Швеции.
Вечером накануне свадьбы, когда состоялось первое свидание невесты с женихом, небо над Данцигом было словно пожаром объято от разыгравшихся на нем па́зорей. По всему небоскату полыхало многоцветным огнем, и то небесное знамение было видно даже в Петербурге, где все считали такое явление признаком неминуемой напасти.
«Уж не с Катеринкой ли что приключится в ее подвенечный день?» – пугалась царица Прасковья.
Не было при ней старого провидца Тимофея Архипыча, который умел вещать по любому случаю; не было тут ни поставца с частицами нетленных мощей и другой святостью, не было чудотворной иконы, чтобы перед ней коленопреклоненно помолиться о ниспослании счастья и благополучия дорогой Катеринке. Один только светлейший князь Александр Данилыч по своему ученому разумению объяснял, что сие небесное полыхание, на воздухе видимое, не чрезнатуральное, а своеобычное есть. Говорил:
– По универсальному рассуждению филозофов сие из серных и селитренных выхождений происходит.
Но никакие ученые разъяснения не могли успокоить всполошившуюся царицу Прасковью и иных простодушных людей, иже с нею.
А находившуюся в Данциге Катеринку ничто не смущало и не пугало. Она знай себе веселилась, счастливая и довольная тем, что ради ее замужества великое торжество учиняется, что окружают ее самые знатнейшие персоны, а дальнейшее, будущее… К чему заглядывать далеко, ум и глаза утруждать?..
Погасли небесные па́зорные разноцветья, а на смену им в свадебный вечер фейерверочные многоцветные огни в небо вскинулись, и столь сладкозвучно играла музыка, что Катеринка себя от счастья не помнила и, взглядывая изредка на понуро сидевшего рядом своего суженого, недоумевала: что это он такой? Ужель его свадьба не веселит и жениться он расхотел? «Ой, опять „горько“ кричат…» А нет никакой приятности целоваться с этим Карлом-Леопольдом. И – ой-ой, как было бы хорошо, если бы вместо него сидел рядом, например, вон тот – веселый и разбитной да столь приглядный на вид его черноусенький адъютант! Ах, бы… Дядюшка-царь подмигивает, веселый сидит.
Царь Петр был доволен теми выгодами, какие он получал от замужества этой племянницы. О городе Висмаре хлопочет Карл-Леопольд, чтобы получить его для себя, и надо пойти навстречу его желанию. Находясь у Балтийского моря, Висмар удобен для развития морской торговли. Там, в крепостных стенах, будет надежное место для склада русских товаров, кои будут под охранным покровительством герцога. Можно будет упрочить торговые связи с Европой; будет предоставлено право свободно приводить торговые и военные корабли в мекленбургские гавани. Герцог Карл-Леопольд брал еще обязательство свободно пропускать русские войска через свои владения и устраивать для них запасные магазины.
Англия не хотела бы ничего этого, и ганноверский министр барон Бернсторф высказывал такие суждения: «Царское величество имеет намерение, взявши Висмар, отдать его герцогу мекленбургскому, но мой король просит царское величество для любви к нему и для собственного интереса покинуть это намерение и предоставить Висмар в распоряжение князей Нижнесаксонского округа. Что касается брака герцога мекленбургского с племянницею царского величества, то король в это дело не мешается; но я от себя дружески вам объявляю, что едва ли этот брак может быть признан законным; притом если царское величество вникнет в характер герцога, то найдет его очень неприятным».
Ах, да мало ли что Англии и ее ставленникам нравится или не нравится, у царя Петра своя голова и свои расчеты. Все будет так, как задумано и сговорено, и по такому случаю можно еще и еще выпить заздравный кубок на сем свадебном веселом пиру.
Размещая своих племянниц по разным герцогствам, одну – в Курляндском, другую – в Мекленбургском, Петр не смущался тем, что будет втягиваться в придворные дрязги мелких династических интересов. Он намеревался завязать прочные родственно-дружеские отношения еще и с другими государствами. Вот сын Алексей овдовел, и надо снова женить его на какой-нибудь иноземной принцессе, а не уходить ему, дураку, в монастырь. «Не выдать ли Лисавету за Францию?..» – думал Петр, и для этого, казалось, были все данные. Старый французский король Людовик XIV умер, а теперешний король Людовик XV в таком же семилетнем возрасте, как и Лисавета. Вот бы их и помолвить. По приезде в Париж надо будет проведать о возможности брачного такого союза, – брал себе на заметку Петр.
Отгуляв на свадьбе племянницы, он намечал поездку в некоторые близлежащие государства и беспокоился, как в Данциге останется его «сердешненький друг» государыня Екатерина Алексеевна. Она еще потом в Везеле хотела побывать, а сопровождать ее самому никак не придется. Приставить к ней расторопного надежного человека, чтобы оберегал от разных дорожных неудобств, потому как в не столь отдаленном времени ей предстоит еще ребенка родить. Кабинет-секретаря Алексея Макарова, что ли, при ней оставить?.. Нет, он самому потребен будет разные мемории составлять.
И как раз в минуты этих раздумий Петр встретил в главной военной квартире фельдмаршала Шереметева своего генеральс-адъютанта Вилима Монса.
Исполнительный, расторопный, выносливый, он где надо и повозку может из грязи вытащить, силы не занимать стать. В поездке по европейским государствам он не надобен и, чем ему без дела быть, поручить заботы о государыне. Петр подозвал его и сказал, что с сего дня причисляет его в чине камер-юнкера ко двору Екатерины, и в тот же день представил его. Государыня благосклонно отнеслась к назначению Монса в ее свиту.
– Заодно примешь наблюдение дел по управлению поместий, состоящих за государыней, а также и по монастырским владениям, кои под особым ее покровительством. Станешь вникать во все те дела, – сказал ему Петр.
Монс учтиво поклонился царю и царице, глубоко благодарный за оказываемую ему честь, и заверил, что со своей достодолжностью оправдает все усердным старательством.
– Ин и быть по сему, – заключил Петр.
О, сколь много в жизни случается непредвиденного, когда радость оказывается вдруг рядом с горестью. Недавно вот царь Петр свадьбу племянницы весело справлял, к своей дорогой супруге определил в верные хранители вполне надежного человека, предстояло всему бы довольным быть, ан тут как раз и настигло горе-уныние, грусть-печаль. Пришло из Петербурга известие, что умерла любимая сестра царевна Наталья Алексеевна. Извещая об этом царя, Меншиков, как мог, утешал его, уговаривал не предаваться отягощающей душу и сердце великой скорби, писал: «Понеже, как вы сами, по своему мудрому рассуждению изволили знать, что сие необходимо есть, к тому же мы все по христианской должности такие печали сносить повинны: того ради всепокорно прошу, дабы не изволили вы сию печаль продолжать, но последовать мудрому рассуждению, которым и других обыкли от таких печалей отводить».
По смерти царевны Натальи в ее покоях оказалось множество печатных книг светского содержания, и среди них Горкограф, или Триумф польской музы – стихи на победу при Калише; сочинения Данилы Гургина; персональник немецкий с переводом; книги о Полтавской баталии; об Александре Македонском; об освобождении Ливонии; история Троянская; тестамент Василия, царя греческого, и прочее. Оказалось еще несколько рукописей и между ними разные театральные пьесы; связка синоксов разных комедий, сказка про королевишну Резону.
Образованная, способная к большой деятельности ради приобщения русских людей к европейской культуре была царевна Наталья, и Петр хранил о ней благодарную память. Из всех родичей она была ему подлинно что родной, из близких близкой.
Но не вернуть ее больше к жизни, и приходилось Петру мириться с превратностью судьбы, глушить в себе прорывающееся слезное рыдание очередными неизбывными заботами и делами.
V
Ни почести, воздаваемые его царскому величеству, ни раболепная покорность побежденных не производили на Петра никакого впечатления, а вот предоставилась ему возможность проявить свои способности командовать соединенными флотами четырех морских держав, и то было для него вершиной счастья.
В датских водах Балтийского моря находились союзные эскадры – датская и русская, да подошли еще английская и голландская для охраны своих торговых судов от шведских каперов – этих морских разбойников, снующих в море для грабежа и причинения любого иного вреда своим неприятелям. Петр намеревался сделать из Дании вылазку на вражеский шведский берег, и для этой цели у него в Копенгагене находился целый корпус войск, а на копенгагенском рейде – корабли. Англичане и голландцы хотели идти охранять своих купцов, и Петр убедил их и датчан присоединиться к его кораблям, чтобы объединенной союзной армадой выйти в Балтийское море. Адмиралы-союзники согласились действовать вместе и просили русского царя взять на себя общую команду флотом. Многоопытные моряки – англичане, голландцы, датчане – отдавали себя в подчинение командиру еще юного российского флота. Что таилось за этим? Было ли то данью уважения и полного доверия к русскому царю со стороны союзников или они хотели убедиться в его неспособности справиться с такой армадой и потом посмеяться над ним?..
Будто бы давно уже привычно, без тени какого-либо замешательства и нерасторопности Петр приступил к исполнению адмиральской обязанности. Он поднял свой штандарт при грохоте орудийного салюта со всех эскадр, и начался маневр. По сигналу царя-адмирала авангардию составили шестнадцать английских кораблей, кордебаталию – семнадцать кораблей датчан, ариергардию – тринадцать русских фрегатов, а вне линии, против середины кордебаталии шел под царским штандартом корабль «Ингерманландия», и за ним была еще отдельная линия из четырех русских фрегатов и трех шняв – легких посыльных судов. Двадцать голландских кораблей, три английских, два датских и несколько русских составили отдельный отряд.
Ровно в полдень по команде Петра корабли снялись с якорей и вышли в море. Впереди – англичане, потом – голландцы, за ними – датчане и, наконец, на правах новых хозяев Балтийского моря – русские корабли, весьма вежливо уступившие первенство в этом походе. Никаких нарушений не было, и все проходило в соответствии с четкими и своевременными командами царя Петра, что вызывало восхищенное удивление опытных и прославленных моряков иностранных эскадр. С большим удовлетворением сознавал Петр, что никогда не позабудется им этот его адмиральский день.
Возвратясь после того в Копенгаген, он решил налегке отправиться исследовать на шведском взморье берега Шонской области, куда намеревался в скором времени высадиться, и нашел, что шведы на том побережье сумели хорошо укрепиться. Русский царь был встречен огнем батарей, и двухмачтовая шнява «Принцесса», на которой он находился, оказалась пробитой ядром, и другая шнява «Лизета» получила некоторые повреждения. Стало известно, что неприятель по берегу ощетинился редутами с выставленными на них батареями и что в Шонии у него более двадцати тысяч войска. Следовало от мысли о высадке отказаться. Ничего, всему свое время будет и того швед не избежит, а покуда можно отдохнуть да обдумать, как вести дела.
И некоторое время Петр отдыхал.
Непринужденно чувствовал он себя в любом обществе, будь оно хоть бы самым высоким и изысканным по манерам держаться. Обычно ходил в черном сюртуке с роговыми пуговицами, в узких, тоже черных штанах (чтобы не было заметно, ежели они запачканы), в толстых шерстяных чулках и в давно уже потерявших свой первоначальный блеск башмаках. Под сюртуком был вязаный теплый жилет, на шее – черный солдатский галстук, зеленая шляпа на голове. Иногда он надевал короткий темный парик, из-под которого виднелись длинные и густые его собственные волосы, – парик был удобен тем, что его можно мигом сдернуть и упрятать в карман. Изредка Петр надевал коричневый камзол с позолоченными незастегнутыми пуговицами и отложным полотняным воротником. Рукава камзола были без манжет; перчаток Петр не носил.
На улице он всегда привлекал взоры датчан, хотя был и неизвестен им: красивый, хорошо сложенный, худощавый брюнет высокого роста с приятным округлым лицом и изогнутыми густыми бровями, под которыми – темные, живые, проницательные глаза; не слишком утолщенный, правильной формы нос и достаточной полноты красиво очерченные губы с протянувшейся над ними черной узкой полоской усов. А цвет лица такой смуглый, словно этот человек явился из Африки. Проходившие мимо люди тут же оглядывались, чтобы еще раз взглянуть на него: «Какой интересный субъект!»
Не был Петр ни щеголем, ни переборчивым в еде: мог довольствоваться стряпней любой харчевни, не памятуя теперь о том, какой был день, скоромный или постный. Константинопольский патриарх Иеремия, по причине нездоровья царя Петра, прислал ему разрешение питаться мясной пищей во все посты, кроме недели перед причастием. Ну, а причащаться ему случается раз в году, после исповеди, и недельное постное питание можно стерпеть. У того же сговорчивого патриарха испрошено было дозволение употреблять в посты мясную пищу солдатам, находившимся в заграничных походах.
Зимой 1716 года Петр снова поехал в Голландию, где занимался осмотром всего, что относилось к мореплаванию и к торговле. Вспоминалось ему время почти двадцатилетней давности, когда он изучал кораблестроение в знаменитом голландском адмиралтействе и чувствовал себя словно помолодевшим на те добрые два десятилетия. Все напоминало молодость, и не верилось, что она давно уже миновала.
Съездил Петр в Саардам, посетил домик кузнеца Геррита Киста, у которого жил в дни первого приезда в Голландию. Узнал трактир, где после работы на верфи любил отдыхать за кружкой пива. Живо воскрешалось в памяти и хорошее и дурное. Двое боярских сынков, находившихся тогда в составе русского посольства, осмеливались осуждать его действия, якобы унижающие царское звание. Разгневавшись на спесивых боярских отпрысков, высказывавших советы не показываться на людях с плотницким топором и оберегать свое царское достоинство, он приказал заковать этих советчиков в цепи и отрубить им головы. Только вмешательство городских бургомистров предотвратило казнь, замененную словоблудам пожизненной ссылкой в отдаленные голландские колонии. И куда как приятно было вспомнить о тех часах, когда после работы на постройке фрегата они всей посольской компанией собирались, бывало, смотреть на приведенного зверовщиком дюжего слона, который показывал разные забавные штуки, или просто веселиться за пуншем, умело приготовленным денщиком Александром Кикиным. Вспоминались посещения в Амстердаме анатомического музея с заспиртованными натуралиями, кои вызывали у него восхищение, а у спутников – пугливое отвращение, и то видеть на их лицах было зело смешно. Ах, как интересно все было!
А когда стали уезжать из Голландии, по дороге на корабельную пристань опрокинулась телега, на которой вместе с другими вещами стоял сундук с посольской казной, оставшейся после всех расплат. И надо же было такому случиться, что сундук тот разбился, а находившиеся в нем золотые монеты рассыпались и раскатились по сторонам. Их подобрали, но оказалось, что недоставало тридцати трех золотых монет. Отвечать за недостачу следовало тому, на чьем попечении был сундук, волонтеру Родостамову, но оный оправдывался тем, что не сопровождал сундука с деньгами, а ехал другой дорогой. Дело о недостающих червонцах тянулось по возвращении в Россию; Родостамов стал дьяком Посольского приказа, и тогда пришлось ему все же возместить ту денежную потерю. Не таков был царь Петр, чтобы у него казенные деньги разбрасывались, и не намеревался он слыть щедрым, прощая утрату червонцев. Пускай иные осуждали его, дескать, очень уж скуп, но он от своего не отступался и не отступится никогда. Так-то вот!
Ой, да много чего было тут; только начни вспоминать – и словно заново перед тобой прожитое время возникнет.
Он не забыл голландский язык и особенно охотно любил говорить о морских и торговых делах. Возобновил некоторые прежние и завел новые знакомства с корабельщиками и знатнейшими здешними негоциантами, и те в знак приятной встречи с русским царем привозили в подарок сыр, полотно и пряники для его царицы и детей, а царь приглашал негоциантов к себе в Петербург, обещая доставлять гостям всевозможные удовольствия.
Повстречался Петр и с русскими молодыми людьми, обучавшимися в Голландии навигацкому делу, и захотел некоторых из них испытать, сколь они преуспели в мореходных науках. От учеников требовалось, чтобы они проявляли не поверхностные, а хорошо усвоенные знания и не вздумали бы ловчить при ответах, не пытались бы провести царя-экзаменатора. В случае чего лучше сразу сознайся в незнании, но никак не хитри.
Во время одного такого экзамена, слушая ответы ученика, Петр ходил взад и вперед по учебной комнате, и от его внимания не ускользнуло, что когда он оказывался спиной к экзаменуемому, тому кто-то торопливо подсказывал. Петр резко повернулся, поймал подсказчика на полуслове, и тут выяснилось, что подсказывал ученику его ровесник-слуга, находившийся в Голландии со своим баричем. Оказалось, что крепостной малый, выполняя свои повседневные обязанности по обслуживанию господина, попутно познавал сам, что тому следовало изучать, но схватывал все быстрее и тверже и на этом экзамене старался выручать путавшегося в ответах хозяина. Тогда Петр стал экзаменовать его и выяснил, что слуга знал науку гораздо лучше барина, хотя и не значился в учениках навигацкой школы. Ему, крепостному холопу, была тут же пожалована вольность и присвоен чин мичмана, а его барина Петр приказал перевести из гардемаринов в матросы и отдать под команду бывшему слуге, «дабы он постарался научить его тому, что сам разумеет».
– Как звать-величать? – спросил Петр.
– Анисим Хребтугов.
– Откуда родом?
– Арзамасский.
– Вот бы добро было, ежели б все арзамасцы такими же сметливыми оказались. Ай, сожалеть надо, не все. Этот, – указал Петр на незадачливого в учении барича, – тоже ведь арзамасский, а постыдно рознится от тебя.
– Станет и он, ваше царское величество, понимающим, я его обучу, – заверял царя Хребтугов.
– Тогда вдвойне добро будет, – улыбнулся Петр. – Совет тебе дам, Анисим: для ради пущего его понимания при учении к батогам прибегай. Вколачивай толк в школяра, а бестолочь из него выколачивай.
Повел Петр взглядом по лицам молодых навигаторов, сидевших перед ним в ожидании решения своей дальнейшей судьбы: ну, как из гардемаринов снова в матросы их царь обратит… Чей черед сейчас отвечать?..
– Вот ты, малый… – указал Петр на юнца, не сводившего с него глаз. – Расскажи, как положено крепить косой… нет, прямой парус. Внятно отвечай, чтобы все слышали.
И навигацкий выученик, недавно произведенный в гардемарины, внятно отвечал:
– Своей верхней кромкой прямой парус подвязывать надобно к рею, а рей подымается фалом. Нижние углы надобно растянуть шкотами.
– А коли внизу паруса рея нет, тогда как?
– А тогда надобно будет растянуть наветренный шноп, называемый галс.
– От углов каким способом начнешь подбирать?
– От углов парус подбирается гитовыми, сысподу – гарденями, а убирается и крепится к рею сезнями.
– Как будешь идти во весь парус, не укорачивая его? – спрашивал царь.
– Для того взять надобно рифы – один, либо два, либо три и идти под зарифленными парусами, а укоротить вышину их, по силе ветра, опустив фал и подвязав сезни рифа.
В датских водах Балтийского моря находились союзные эскадры – датская и русская, да подошли еще английская и голландская для охраны своих торговых судов от шведских каперов – этих морских разбойников, снующих в море для грабежа и причинения любого иного вреда своим неприятелям. Петр намеревался сделать из Дании вылазку на вражеский шведский берег, и для этой цели у него в Копенгагене находился целый корпус войск, а на копенгагенском рейде – корабли. Англичане и голландцы хотели идти охранять своих купцов, и Петр убедил их и датчан присоединиться к его кораблям, чтобы объединенной союзной армадой выйти в Балтийское море. Адмиралы-союзники согласились действовать вместе и просили русского царя взять на себя общую команду флотом. Многоопытные моряки – англичане, голландцы, датчане – отдавали себя в подчинение командиру еще юного российского флота. Что таилось за этим? Было ли то данью уважения и полного доверия к русскому царю со стороны союзников или они хотели убедиться в его неспособности справиться с такой армадой и потом посмеяться над ним?..
Будто бы давно уже привычно, без тени какого-либо замешательства и нерасторопности Петр приступил к исполнению адмиральской обязанности. Он поднял свой штандарт при грохоте орудийного салюта со всех эскадр, и начался маневр. По сигналу царя-адмирала авангардию составили шестнадцать английских кораблей, кордебаталию – семнадцать кораблей датчан, ариергардию – тринадцать русских фрегатов, а вне линии, против середины кордебаталии шел под царским штандартом корабль «Ингерманландия», и за ним была еще отдельная линия из четырех русских фрегатов и трех шняв – легких посыльных судов. Двадцать голландских кораблей, три английских, два датских и несколько русских составили отдельный отряд.
Ровно в полдень по команде Петра корабли снялись с якорей и вышли в море. Впереди – англичане, потом – голландцы, за ними – датчане и, наконец, на правах новых хозяев Балтийского моря – русские корабли, весьма вежливо уступившие первенство в этом походе. Никаких нарушений не было, и все проходило в соответствии с четкими и своевременными командами царя Петра, что вызывало восхищенное удивление опытных и прославленных моряков иностранных эскадр. С большим удовлетворением сознавал Петр, что никогда не позабудется им этот его адмиральский день.
Возвратясь после того в Копенгаген, он решил налегке отправиться исследовать на шведском взморье берега Шонской области, куда намеревался в скором времени высадиться, и нашел, что шведы на том побережье сумели хорошо укрепиться. Русский царь был встречен огнем батарей, и двухмачтовая шнява «Принцесса», на которой он находился, оказалась пробитой ядром, и другая шнява «Лизета» получила некоторые повреждения. Стало известно, что неприятель по берегу ощетинился редутами с выставленными на них батареями и что в Шонии у него более двадцати тысяч войска. Следовало от мысли о высадке отказаться. Ничего, всему свое время будет и того швед не избежит, а покуда можно отдохнуть да обдумать, как вести дела.
И некоторое время Петр отдыхал.
Непринужденно чувствовал он себя в любом обществе, будь оно хоть бы самым высоким и изысканным по манерам держаться. Обычно ходил в черном сюртуке с роговыми пуговицами, в узких, тоже черных штанах (чтобы не было заметно, ежели они запачканы), в толстых шерстяных чулках и в давно уже потерявших свой первоначальный блеск башмаках. Под сюртуком был вязаный теплый жилет, на шее – черный солдатский галстук, зеленая шляпа на голове. Иногда он надевал короткий темный парик, из-под которого виднелись длинные и густые его собственные волосы, – парик был удобен тем, что его можно мигом сдернуть и упрятать в карман. Изредка Петр надевал коричневый камзол с позолоченными незастегнутыми пуговицами и отложным полотняным воротником. Рукава камзола были без манжет; перчаток Петр не носил.
На улице он всегда привлекал взоры датчан, хотя был и неизвестен им: красивый, хорошо сложенный, худощавый брюнет высокого роста с приятным округлым лицом и изогнутыми густыми бровями, под которыми – темные, живые, проницательные глаза; не слишком утолщенный, правильной формы нос и достаточной полноты красиво очерченные губы с протянувшейся над ними черной узкой полоской усов. А цвет лица такой смуглый, словно этот человек явился из Африки. Проходившие мимо люди тут же оглядывались, чтобы еще раз взглянуть на него: «Какой интересный субъект!»
Не был Петр ни щеголем, ни переборчивым в еде: мог довольствоваться стряпней любой харчевни, не памятуя теперь о том, какой был день, скоромный или постный. Константинопольский патриарх Иеремия, по причине нездоровья царя Петра, прислал ему разрешение питаться мясной пищей во все посты, кроме недели перед причастием. Ну, а причащаться ему случается раз в году, после исповеди, и недельное постное питание можно стерпеть. У того же сговорчивого патриарха испрошено было дозволение употреблять в посты мясную пищу солдатам, находившимся в заграничных походах.
Зимой 1716 года Петр снова поехал в Голландию, где занимался осмотром всего, что относилось к мореплаванию и к торговле. Вспоминалось ему время почти двадцатилетней давности, когда он изучал кораблестроение в знаменитом голландском адмиралтействе и чувствовал себя словно помолодевшим на те добрые два десятилетия. Все напоминало молодость, и не верилось, что она давно уже миновала.
Съездил Петр в Саардам, посетил домик кузнеца Геррита Киста, у которого жил в дни первого приезда в Голландию. Узнал трактир, где после работы на верфи любил отдыхать за кружкой пива. Живо воскрешалось в памяти и хорошее и дурное. Двое боярских сынков, находившихся тогда в составе русского посольства, осмеливались осуждать его действия, якобы унижающие царское звание. Разгневавшись на спесивых боярских отпрысков, высказывавших советы не показываться на людях с плотницким топором и оберегать свое царское достоинство, он приказал заковать этих советчиков в цепи и отрубить им головы. Только вмешательство городских бургомистров предотвратило казнь, замененную словоблудам пожизненной ссылкой в отдаленные голландские колонии. И куда как приятно было вспомнить о тех часах, когда после работы на постройке фрегата они всей посольской компанией собирались, бывало, смотреть на приведенного зверовщиком дюжего слона, который показывал разные забавные штуки, или просто веселиться за пуншем, умело приготовленным денщиком Александром Кикиным. Вспоминались посещения в Амстердаме анатомического музея с заспиртованными натуралиями, кои вызывали у него восхищение, а у спутников – пугливое отвращение, и то видеть на их лицах было зело смешно. Ах, как интересно все было!
А когда стали уезжать из Голландии, по дороге на корабельную пристань опрокинулась телега, на которой вместе с другими вещами стоял сундук с посольской казной, оставшейся после всех расплат. И надо же было такому случиться, что сундук тот разбился, а находившиеся в нем золотые монеты рассыпались и раскатились по сторонам. Их подобрали, но оказалось, что недоставало тридцати трех золотых монет. Отвечать за недостачу следовало тому, на чьем попечении был сундук, волонтеру Родостамову, но оный оправдывался тем, что не сопровождал сундука с деньгами, а ехал другой дорогой. Дело о недостающих червонцах тянулось по возвращении в Россию; Родостамов стал дьяком Посольского приказа, и тогда пришлось ему все же возместить ту денежную потерю. Не таков был царь Петр, чтобы у него казенные деньги разбрасывались, и не намеревался он слыть щедрым, прощая утрату червонцев. Пускай иные осуждали его, дескать, очень уж скуп, но он от своего не отступался и не отступится никогда. Так-то вот!
Ой, да много чего было тут; только начни вспоминать – и словно заново перед тобой прожитое время возникнет.
Он не забыл голландский язык и особенно охотно любил говорить о морских и торговых делах. Возобновил некоторые прежние и завел новые знакомства с корабельщиками и знатнейшими здешними негоциантами, и те в знак приятной встречи с русским царем привозили в подарок сыр, полотно и пряники для его царицы и детей, а царь приглашал негоциантов к себе в Петербург, обещая доставлять гостям всевозможные удовольствия.
Повстречался Петр и с русскими молодыми людьми, обучавшимися в Голландии навигацкому делу, и захотел некоторых из них испытать, сколь они преуспели в мореходных науках. От учеников требовалось, чтобы они проявляли не поверхностные, а хорошо усвоенные знания и не вздумали бы ловчить при ответах, не пытались бы провести царя-экзаменатора. В случае чего лучше сразу сознайся в незнании, но никак не хитри.
Во время одного такого экзамена, слушая ответы ученика, Петр ходил взад и вперед по учебной комнате, и от его внимания не ускользнуло, что когда он оказывался спиной к экзаменуемому, тому кто-то торопливо подсказывал. Петр резко повернулся, поймал подсказчика на полуслове, и тут выяснилось, что подсказывал ученику его ровесник-слуга, находившийся в Голландии со своим баричем. Оказалось, что крепостной малый, выполняя свои повседневные обязанности по обслуживанию господина, попутно познавал сам, что тому следовало изучать, но схватывал все быстрее и тверже и на этом экзамене старался выручать путавшегося в ответах хозяина. Тогда Петр стал экзаменовать его и выяснил, что слуга знал науку гораздо лучше барина, хотя и не значился в учениках навигацкой школы. Ему, крепостному холопу, была тут же пожалована вольность и присвоен чин мичмана, а его барина Петр приказал перевести из гардемаринов в матросы и отдать под команду бывшему слуге, «дабы он постарался научить его тому, что сам разумеет».
– Как звать-величать? – спросил Петр.
– Анисим Хребтугов.
– Откуда родом?
– Арзамасский.
– Вот бы добро было, ежели б все арзамасцы такими же сметливыми оказались. Ай, сожалеть надо, не все. Этот, – указал Петр на незадачливого в учении барича, – тоже ведь арзамасский, а постыдно рознится от тебя.
– Станет и он, ваше царское величество, понимающим, я его обучу, – заверял царя Хребтугов.
– Тогда вдвойне добро будет, – улыбнулся Петр. – Совет тебе дам, Анисим: для ради пущего его понимания при учении к батогам прибегай. Вколачивай толк в школяра, а бестолочь из него выколачивай.
Повел Петр взглядом по лицам молодых навигаторов, сидевших перед ним в ожидании решения своей дальнейшей судьбы: ну, как из гардемаринов снова в матросы их царь обратит… Чей черед сейчас отвечать?..
– Вот ты, малый… – указал Петр на юнца, не сводившего с него глаз. – Расскажи, как положено крепить косой… нет, прямой парус. Внятно отвечай, чтобы все слышали.
И навигацкий выученик, недавно произведенный в гардемарины, внятно отвечал:
– Своей верхней кромкой прямой парус подвязывать надобно к рею, а рей подымается фалом. Нижние углы надобно растянуть шкотами.
– А коли внизу паруса рея нет, тогда как?
– А тогда надобно будет растянуть наветренный шноп, называемый галс.
– От углов каким способом начнешь подбирать?
– От углов парус подбирается гитовыми, сысподу – гарденями, а убирается и крепится к рею сезнями.
– Как будешь идти во весь парус, не укорачивая его? – спрашивал царь.
– Для того взять надобно рифы – один, либо два, либо три и идти под зарифленными парусами, а укоротить вышину их, по силе ветра, опустив фал и подвязав сезни рифа.