Мей Лев Александрович. Виргинцы (книга 1)

ничего не сказал. Имя госпожи Эсмонд в нашей ссоре никак не упоминалось.
Помнишь, в своем жизнеописании наш дед рассказывает, как лорд Каслвуд дрался
с лордом Мохэном якобы из-за недоразумения за карточным столом? И не
допустил ни малейшего намека на имя дамы, которая была истинной причиной
дуэли? Признаюсь, Гарри, я взял за образец именно этот случай. Наша мать
ничем не будет скомпрометирована... Дитя мое, что ты написал? У кого ты
научился делать такие ошибки?
Гарри вместо "планы" написал "нлаы", а мокрое соленое пятно,
оставленное слезой, капнувшей из его детских простодушных глаз, возможно,
уничтожило и еще какие-нибудь погрешности правописания.
- Не могу я, Джордж, думать сейчас о том, как пишутся слова, -
всхлипывая, пробормотал писец Джорджа. - Мне слишком тяжело. И я начинаю
думать, что, может быть, все это чепуха, может быть, полковник Джордж вовсе
и не помышлял...
- Не помышлял стать хозяином Каслвуда, не держался с нами высокомерно и
снисходительно под нашим же кровом, не советовал матушке высечь меня, не
собирался жениться на ней, не оскорблял меня в присутствии королевских
офицеров и не был оскорблен мною, не писал своему брату, что его отеческая
опека будет нам очень полезна? Этот листок вот тут, - воскликнул молодой
человек, хлопнув себя по грудному карману, - и если со мной что-нибудь
случится, Гарри Уорингтон, ты найдешь его на моем бездыханном трупе!
- Пиши сам, Джорджи, а я не могу! - ответил Гарри, прижимая кулаки к
глазам и размазывая локтем пресловутое письмо со всеми его ошибками.
Джордж, взяв чистый лист, уселся на место брата и сочинил послание,
которое уснастил наидлиннейшими словами, великолепнейшими латинскими
цитатами и глубочайшими сарказмами, на которые был великий, мастер.
Он изъявлял желание, чтобы его лакей Сейди был отпущен на свободу,
чтобы его Гораций был отдан его любимому наставнику мистеру Демпстеру, а
также и другие книги, какие тот выберет, и чтобы ему, если возможно, была
назначена приличная пенсия; далее он просил, чтобы его серебряный фруктовый
ножик, ноты и клавесин были отданы маленькой Фанни Маунтин и чтобы его брат
срезал прядь его волос и всегда носил ее при себе в память о своем любящем и
неизменно к нему расположенном Джордже. И он запечатал этот документ
гербовой печаткой, некогда принадлежавшей его деду.
- Эти часы, разумеется, перейдут к тебе, - сказал Джордж, доставая
золотые часы деда и глядя на циферблат. - Как, прошло уже два с половиной
часа? Пора бы уже Сейди вернуться с пистолетами. Возьми часы, милый Гарри!
- К чему? - вскричал Гарри, обнимая брата. - Если он будет драться с
тобой, то я тоже буду с ним драться. Если он убьет моего Джорджи, будь он...
ему придется стрелять и в меня! - Бедный юноша употребил тут несколько тех
выражений, которые, как говорят, особенно огорчают ангелов в небесных
канцеляриях, когда им приходится записывать их в книги.
Тем временем новый адъютант генерала Брэддока своим обычным крупным и
решительным почерком написал пять писем и запечатал их своей печаткой. Одно
было адресовано его матери в Маунт-Вернон, другое брату; на третьем стояли
только инициалы "М. К.". Еще одно предназначалось его превосходительству
генералу Брзддоку, "а одно, молодые люди, написано вашей маменьке, госпоже
Эсмонд", - сообщил юношам тот, от кого они получили эти сведения.
И вновь ангелу пришлось умчаться ввысь с несдержанными выражениями,
которые на сей раз сорвались с губ Джорджа Уорингтона. Вышеупомянутая
канцелярия была перегружена подобными делами, и вестники, несомненно, летали
без передышки. Боюсь, однако, что для юного Джорджа и его проклятия никаких
оправданий найти нельзя, ибо это проклятие родилось в сердце, исполненном
ненависти, бешенства и ревности.
О занятиях полковника юноши узнали от трактирщика. Капитан E честь
такого случая облачился в свой старый милицейский мундир и сообщил братьям,
что полковник прогуливается по саду и ждет их, а армейцы почти совсем
протрезвились.
Участок земли, прилегавший к бревенчатой хижине капитана, был обнесен
изгородью из жердей и расчищен под огород; там-то и расхаживал полковник
Вашингтон, заложив руки за спину и опустив голову, а на его красивом лице
была написана глубокая печаль. За изгородью, глазея на него, толпились
чернокожие слуги. Офицеры на веранде действительно проснулись, как и говорил
трактирщик. Капитан Уоринг почти совсем твердым шагом прогуливался под
навесом веранды вдоль стены, а капитан Грейс перевесился через перила,
старательно тараща мутные глаза. Трактир Бенсона был излюбленным местом
петушиных боев, конских скачек, боксерских и борцовских состязаний, на
которые собирались все окрестные жители. В трактире Бенсона случалось немало
ссор, и люди, явившиеся туда здоровыми и трезвыми, нередко покидали это
заведение со сломанными ребрами и выбитыми глазами. В таких забавах
принимали участие и помещики, и фермеры, и негры.
Итак, возле этого трактира ходил взад и вперед высокий молодой
полковник, погруженный в тягостные размышления. Исход этого неприятного
происшествия мог быть только один - тот жестокий исход, которого требовали
законы чести и обычаи страны. Не стерпев наглых выходок мальчишки, он в
ярости употребил оскорбительные слова. Молодой человек потребовал
удовлетворения. Ему было тягостно думать, что Джордж Уорингтон мог так долго
таить злобу и жажду мести, однако зачинщиком оказался сам полковник, и ему
приходилось за это расплачиваться.
Вдруг вдалеке раздались вопли и гиканье (негры, вообще обожающие всякий
шум, особенно любят орать во всю глотку, когда скачут на лошади), и все
головы, курчавые и напудренные, повернулись в ту сторону, откуда доносились
эти пронзительные звуки. А доносились они со стороны дороги, по которой за
три часа до этого к трактиру подъехали наши молодые люди; вскоре послышался
топот копыт, на взмыленном коне появился мистер Сейди и даже выпалил в
воздух из пистолета под оглушительный рев своих чернокожих собратьев. Затем
он выстрелил и из другого пистолета, но его лошадь, не раз возившая Гарри
Уорингтона на охоту, давно привыкла к пальбе. Вот он влетел во двор, где
вокруг него тотчас столпилось человек двадцать громко вопящих негров, и,
спешившись среди мечущихся кур и индеек, брыкающихся лошадей и обезумевших,
визжащих свиней, тут же начал болтать с приятелями.
- Эй, Сейди, немедленно сюда! - рявкает мистер Гарри.
- Сейди, иди сюда! Черт бы тебя побрал! - кричит мистер Джордж (вновь
находится дело ангелу, ведущему запись грехов, и он должен снова
отправляться в один из своих бесчисленных полетов в Небесный Архив).
- Сейчас, масса, - отвечает Сейди и продолжает беседовать со своими
курчавыми собратьями. Он ухмыляется. Он вновь достает пистолеты из седельных
сумок. Он щелкает курками. Он наводит пистолет на поросенка, который
опрометью мчится через двор. Он наводит пистолет на дорогу, по которой
только что прискакал сюда, и курчавые головы вновь поворачиваются в ту же
сторону. Он повторяет: - Сейчас, масса! Сейчас все здесь будут.
И вот с дороги вновь доносится стук копыт. Кто это там скачет?
Щупленький мистер Демпстер шпорит и бьет каблуками свою низкорослую лошадь.
А что это за дама в амазонке торопит кобылку госпожи Эсмонд? Неужели сама
госпожа Эсмонд? Нет, она слишком дородна. Клянусь жизнью, это миссис Маунтин
на серой кобыле своей хозяйки!
- Хвала господу! Ура! Вот они! Ура! И хор негров подхватывает:
- Бот они!
Мистер Демпстер и миссис Маунтин уже въехали во двор, уже спешились,
проложили себе путь через толпу негров, кинулись в дом, пробежали по
коридору на веранду, где в тупом недоумении сидят английские офицеры,
сбежали по ступенькам в огород, где теперь в стороне от своего высокого
противника расхаживают Джордж и Гарри, и Джордж Уорингтон не успевает сурово
осведомиться: "Что вы тут делаете, сударыня?" - как миссис Маунтин бросается
ему на шею и кричит:
- Ах, Джордж, голубчик мой! Это ошибка! Ошибка! Это я во всем виновата!
- Какая ошибка? - спрашивает Джордж, величественно высвобождаясь из ее
объятий.
- В чем дело, Маунти? - восклицает Гарри, весь дрожа.
- Этот листок, который я вынула из его бювара... этот листок, который я
подобрала, дети! Где полковник пишет, что хочет жениться на вдове с двумя
детьми. Кто это мог быть, как не вы, дети? И кто, как не ваша мать?
- И что же?
- Только это... это не ваша мать. Полковник женится на вдовушке Кертис.
Он подыскал себе богатую невесту. Я всегда говорила, что так и будет. Он
женится не на миссис Рэйчел Уорингтон. Он ей все сказал сегодня перед
отъездом, и сказал, что свадьба будет после войны. И... и ваша маменька вне
себя, мальчики. А когда Сейди приехал за пистолетами и рассказал всему дому,
что вы собираетесь драться, я велела ему разрядить пистолеты и поскакала
вслед за ним и чуть не переломала все свои старые кости, торопясь к вам.
- Я, пожалуй, переломаю кости мистеру Сейди, - грозно заявил Джордж. -
Я ведь предупреждал негодяя, чтобы он молчал!
- Слава богу, что он не послушался! - сказал бедняга Гарри. - Слава
богу!
- А что подумает мистер Вашингтон и господа офицеры, когда узнают, как
мой слуга оповестил мою мать, что я собираюсь драться на дуэли? - спросил
мистер Джордж в сильнейшем гневе.
- Ты уже доказал свое мужество, Джордж, - почтительно заметил Гарри, -
и благодарение богу, что тебе не надо драться с нашим старинным другом... с
другом нашего детства. Ведь это же была ошибка, и теперь вам не из-за чего
ссориться, верно, милый? Ты был сердит на него, потому что заблуждался.
- Да, конечно, я заблуждался, - признал Джордж. - Однако...
- Джордж! Джордж Вашингтон! - кричит Гарри и, перепрыгнув через грядку
капусты, бросается на лужайку для игры в шары, по которой расхаживает
полковник. Нам не слышно, что он говорит, но мы видим, как он радостно, со
всем юношеским пылом протягивает другу обе руки, и можем без труда
вообразить, с какой нежностью и любовью н голосе, путаясь и перебивая сам
себя, он объясняет происшедшее недоразумение.
В те дни еще существовал обычай, ныне совсем вышедший из употребления:
когда Гарри закончил свой безыскусственный рассказ, его друг полковник
горячо обнял юношу и прижал к сердцу, прерывающимся голосом произнося:
- Благодарение богу, благодарение богу!
- Ах, Джордж, - сказал Гарри, который теперь почувствовал, что любит
своего друга всем сердцем, - как мне хотелось бы отправиться с вами в этот
поход!
Полковник сжал обе его руки в знак дружбы, которой, как знали они оба,
не суждено будет остыть.
Затем полковник направился к старшему брату Гарри и протянул ему руку.
Возможно, Гарри удивился, почему они не обнялись, как только что обнялся с
полковником он сам. Однако, хотя они и обменялись рукопожатием, оно было
холодным и официальным с обеих сторон.
- Оказалось, что я дурно подумал о вас, полковник Вашингтон, - сказал
Джордж, - и должен принести извинения - не за ошибку, а за мое поведение в
последние дни, которое было этой ошибкой вызвано.
- Это я ошиблась! Это я нашла листок в вашей комнате, полковник, и
показала его Джорджу, и ревновала к вам. Ведь все женщины ревнивы, -
вскричала миссис Маунтин.
- Очень жаль, что вы не могли удержаться от того, чтобы не заглянуть в
мое письмо, сударыня, - ответил мистер Вашингтон. - Вы вынуждаете меня
сказать вам это. Сколько бед произошло только из-за того, что я хранил
тайну, касавшуюся лишь меня и еще одной особы! Долгое время Джордж Уорингтон
питал ко мне ненависть, и, признаюсь, мои чувства к нему были ненамного
более дружественными. Мы оба могли бы избежать этих страданий, если бы мои
частные письма читали только те, кому они предназначались. Больше я ничего
не скажу, так как слишком взволнован и могу наговорить лишнего. Господь да
благословит тебя, Гарри! Прощайте, Джордж! И примите совет искреннего друга:
попытайтесь впредь не столь поспешно верить дурному о своих друзьях. Мы
встретимся в лагере, но оружие свое сбережем для врага. Господа, если вы
завтра не забудете о том, что произошло, то вы знаете, где меня можно найти.
- И, с большим достоинством поклонившись английским офицерам, полковник
покинул смущенное общество. Вскоре он уже ехал своим путем.


^TГлава XII^U
Вести из лагеря

Вообразим, что братья уже распрощались, что Джордж занял свое место в
свите генерала Брэддока, а Гарри, исполняя свой долг, вернулся в Каслвуд. Но
сердце его отдано армии, и домашние занятия не доставляют ему ни малейшей
радости. Он даже себе не признается, как тяжко ему оставаться под тихим
родным кровом, который после отъезда Джорджа стал совсем унылым. Проходя
мимо опустевшей комнаты Джорджа, Гарри отворачивает лицо; он занимает место
Джорджа во главе стола и вздыхает, поднося к губам серебряную кружку.
Госпожа Уорингтон каждый день неизменно провозглашает тост: "Здоровье
короля!" - а по воскресеньям, когда Гарри во время домашнего богослужения
доходит до молитвы о всех плавающих и путешествующих, она произносит:
"Услыши нас, господи!" - с особой торжественностью. Она постоянно говорит о
Джордже, и всегда весело, как будто в его благополучном возвращении нельзя
даже сомневаться. Она входит в его пустую комнату с высоко поднятой головой
и без видимых признаков волнения. Она следит, чтобы его книги, белье, бумаги
и другие вещи содержались в полном порядке, говорит о нем с особым
почтением, а за столом и в других подходящих случаях указывает старым
слугам, что надо будет сделать, "когда мистер Джордж вернется домой". Миссис
Маунтин всегда всхлипывает, едва кто-нибудь произносит имя Джорджа, а на
лице Гарри лежит печать мучительной тревоги, однако его мать неизменно
хранит величавое спокойствие. Правда, играя в пикет или в триктрак, она
делает больше ошибок, чем можно было бы ожидать, а слуги, как бы рано они ни
вставали, всегда застают ее уже на ногах и одетой. Она уговорила мистера
Демпстера вновь поселиться в Каслвуде. Она не строга и не надменна с
домашними (как, бесспорно, бывало прежде), а держится с ними мягко и кротко.
Она постоянно говорит о своем отце и о походах, из которых он возвращался
без серьезных ран, и уповает, что и ее старший сын вернется к ней целый и
невредимый.
Джордж часто пишет домой брату, а иногда присылает с оказией и дневник,
который начал вести, едва армия выступила. Юноша, которому адресован этот
документ, прочитывает его с величайшей жадностью и восторгом, а затем его не
раз и не два читают вслух в долгие летние вечера, когда госпожа Эсмонд,
выпрямившись, сидит за чайным столиком (она никогда не снисходит до того,
чтобы воспользоваться спинкой стула), маленькая Фанни Маун-тин прилежно
склоняется над шитьем, мистер Демпстер и миссис Маунтин играют в карты, а
старые преданные слуги бесшумно снуют в сумерках и ловят каждое слово,
написанное их молодым господином. Послушайте, как Гарри Уорингтон читает
вслух письмо брата! Когда мы видим изящные буквы на пожелтевших страницах,
сохраненных с такой любовью, а потом забытых, нам начинает казаться, что
живы и тот, кто их начертал, и тот, кто первым читал их. И все же их нет, и
они словно никогда не жили; их портреты - только неясные образы в
потускневших золоченых рамах. Были ли они когда-нибудь живыми людьми, или
это лишь призраки, порожденные воображением? Правда ли, что они когда-то
жили и умерли? Что они любили друг друга, как нежные братья и истинные
джентльмены? Можем ли мы расслышать в далеком прошлом их голоса? Да-да, я
различаю голос Гарри - вон он сидит в полумгле теплого летнего вечера и
читает безыскусственное повествование своего юного брата:
- "Нельзя не признать, что провинции гнусно пренебрегают своим долгом
перед его величеством королем Георгом II, и его представитель в бешенстве.
Виргиния ведет себя достаточно неприглядно, бедный Мэриленд - немногим
лучше, а Пенсильвания - хуже всех. Мы умоляем прислать нам из отечества
войска для войны с французами и обещаем содержать их, если они прибудут. И
мы не только не соблюдаем этого обещания и не поставляем припасов нашим
защитникам, но к тому же заламываем неслыханные цены за скот и провизию и
даже прямо обманываем солдат, которые явились сюда воевать ради нас же. Не
удивительно, что генерал сыплет проклятиями, а армия очень недовольна.
Задержкам и промедлениям несть числа. Из-за того, что несколько провинций не
поставили обещанного провианта, лошадей и повозок, были потеряны недели и
месяцы, а французы, без сомнения, тем временем укрепились на нашей границе и
в фортах, откуда они нас выгнали. Хотя мы с полковником Вашингтоном никогда
не будем питать друг к другу симпатии, должен признать, что твой любимец (я
не ревную, Хел) - храбрый человек и хороший офицер. Здесь он пользуется
большим уважением, и генерал постоянно обращается к нему за советом.
Разумеется, он тут чуть ли не единственный, кто видел индейцев в боевой
раскраске, и, признаюсь, на мой взгляд, он поступил правильно, когда в
прошлом году открыл огонь по мосье Жюмонвилю.
Вторая ссора, завязавшаяся в трактире Бенсона, будет иметь не больше
последствий, чем поединок, предполагавшийся между полковником В. и неким
молодым джентльменом, который останется неназванным. По прибытии в лагерь
капитан Уоринг не хотел оставить дела так и явился от капитана Грейса с
вызовом, который твой друг, в храбрости не уступающий Гектору, полагал
принять и потому просил собрата-адъютанта, полковника Уинфилда, быть его
секундантом. Но когда Уинфилд узнал все обстоятельства ссоры, узнал, что
завязалась она потому, что Грейс был пьян, а разгорелась потому, что Уоринг
был сильно навеселе, и что два офицера сорок четвертого полка недостойно
оскорбили офицера милиции, он поклялся, что полковник Вашингтон не будет
драться с господами из сорок четвертого полка, что он немедленно доложит обо
всем его превосходительству, и тот, конечно, отдаст обоих капитанов под суд
за стычку в нетрезвом виде с милицией, пьянство и неподобающее поведение, -
после чего капитаны поторопились утишить свой гнев и вложить свои вертела в
ножны. В трезвом же виде они оказались людьми скорее добродушными и с
большим аппетитом проглотили свою обиду за обедом, который был дан в знак
примирения между полковником В. и офицерами сорок четвертого и во время
которого он был так же нелеп и безупречен, как принц Миловид. Черт бы его
побрал! У него нет никаких недостатков, и за это-то я его и не люблю. Когда
он женится на своей вдовушке... о боже, какую скучную жизнь ей придется
вести!"
- Я только дивлюсь вкусу некоторых мужчин н бесстыдству некоторых
женщин, - говорит госпожа Эсмонд, ставя свою чашку на столик. - Я дивлюсь,
как может женщина, уже бывшая замужем, настолько забыться, чтобы снова
вступить в брак. А вы, Маунтин?
- Чудовищно! - восклицает Маунтин с непонятным выражением на лице.
Демпстер не отрывает взгляда от стакана с пуншем. У Гарри такой вид,
будто его душит смех или еще какое-то чувство, но тут его мать говорит:
- Продолжай, Гарри! Читай дальше дневник своего брата. Он пишет хорошо,
но - ах! - будет ли он когда-нибудь писать, как мой папенька!
Гарри читает:
- "Здесь, в лагере, мы поддерживаем строжайший порядок, за пьянство и
за нарушение дисциплины с солдат сурово взыскивают. Поверка в каждой роте
проводится утром, в полдень и вечером, ротный передает список отлучившихся
или повинных в каких-либо проступках командиру полка, а тот следит, чтобы
они были надлежащим образом наказаны. Наказывают солдат, и барабанщики
работают без передышки. Ах, Гарри, так тяжко видеть кровь, которая вдруг
заливает крепкую белую спину, и слышать жалобные вопли бедняги!"
- Ужасно! - восклицает госпожа Эсмонд.
- "Право, я убил бы Уорда, если бы он меня высек. Слава богу, что он
отделался ударом линейки! За солдатами, как я уже говорил, надзор достаточно
строгий. О, если бы так же спрашивали и с офицеров! Индейцы только что
снялись с лагеря и ушли в великом негодовании, потому что молодые офицеры
постоянно пили со скво и... и..." хм... хм... э... - Тут мистер Гарри
умолкает, не желая читать дальше - возможно, из-за присутствия малютки
Фанни, которая чинно сидит с шитьем возле матери.
- Пропусти то, что он пишет про этих мерзких пьяниц, - приказывает
госпожа Эсмонд, и Гарри громким голосом читает гораздо более уместное
сообщение:
- "По воскресеньям в каждом полку бывает богослужение у знамени.
Генерал делает все, что в человеческих силах, чтобы не допускать мародерства
и поощрить местных жителей, доставляющих сюда провиант. Он объявил, что
солдаты, которые посмеют чинить помехи или как-либо досаждать тем, кто везет
провизию на продажу, будут расстреляны. Он приказал надбавить плату за
провиант по пенни на фунт и дает собственные деньги на снабжение лагеря.
Короче говоря, наш генерал - весьма противоречивая натура. Он не жалеет для
солдат плетей, но не жалеет для них и денег. В разговоре он сыплет
чрезвычайно крепкими словечками и рассказывает после обеда истории, которые
привели бы в ужас Маунтин..."
- Почему именно меня? - спрашивает Маунтин. - И какое отношение имеют
ко мне глупые истории генерала?
- Довольно об историях! Читай дальше, Гарри, - восклицает хозяйка дома.
- "...привели бы в ужас Маунтин, но не пропускает ни одного
богослужения. Он обожает своего Великого Герцога и все время о нем говорит.
Оба наши полка служили в Шотландии, где, полагаю, мистеру Демпстеру довелось
познакомиться с цветом их выпушек..."
- Мы видели фалды их мундиров не реже, чем выпушки, - ворчит щупленький
якобит.
- "Полковник Вашингтон перенес сильную лихорадку, и хотя уже оправился,
но не настолько, чтобы легко терпеть тяготы походной жизни. Не лучше ли было
бы ему вернуться домой, где за ним ухаживала бы его вдовушка? Когда
кто-нибудь из нас заболевает, мы становимся почти такими же добрыми
друзьями, какими были когда-то. Но у меня такое чувство, словно я не могу
простить его за то, что думал о нем дурно. Силы небесные! Как я ненавидел
его последние месяцы! Ах, Гарри! Тогда в трактире я был вне себя от гнева,
потому что Маунтин явилась слишком рано и помешала нашему поединку. Нам с
ним следовало бы сжечь немного пороха - это очистило бы воздух. Но хотя, в
отличие от тебя, я его не люблю, я знаю, что он хороший солдат, хороший
офицер и храбрый, честный человек; и, уж во всяком случае, я не питаю к нему
зла за то, что он не захотел стать нашим отчимом".
- Отчимом?! - восклицает матушка Гарри. - Ревность и предубеждение
совсем затмили рассудок бедного мальчика! Неужели вы думаете, что дочь и
наследница маркиза Эсмонда не нашла бы для своих сыновей других отчимов,
кроме жалкого провинциального землемера? Если в дневнике Джорджа будут еще
подобные намеки, прошу тебя, милый Гарри, пропускай их. Об этом глупом и
нелепом заблуждении и так уже было слишком много разговоров.
- "Чудесное зрелище представляют собой солдаты в красных мундирах, -
продолжал Гарри читать дневник брата, - когда они длинными рядами проходят
по лесу или разбивают бивак после дневного марша. Мы так тщательно и
бдительно остерегаемся внезапного нападения, что даже индейским лазутчикам
не удается захватить нас врасплох, а наши аванпосты и краснокожие разведчики
уже не раз тревожили врага и добыли скальп-другой. Эти французы и их
размалеванные союзники такие гнусные негодяи, что мы не намерены давать им
пощады. Представь себе, не далее как вчера мы нашли в одинокой хижине
маленького мальчика, скальпированного, но еще живого - родители же его были
зарезаны кровожадными дикарями; наш генерал был так возмущен этой
беспримерной жестокостью, что объявил награду в пять фунтов стерлингов за
каждый доставленный индейский скальп.
Видел бы ты, с какой осмотрительностью разбиваем мы лагерь после
дневного перехода! Наш обоз, палатки генерала и его эскорт размещаются в
самой середине. Мы выставляем аванпосты из двух, трех, десяти человек и
целых рот. Им приказано при малейшей тревоге бегом отступать к главным силам
и занимать позицию возле палаток и обоза, которые располагаются так, что
образуют надежное укрепление. Должен сообщить тебе, что мы с Сейди теперь
идем пешком, а лошадей я отдал в обоз. Пенсильванцы прислали нам таких кляч,
что они вскоре совсем обессилели. И те, у кого еще оставались хорошие
лошади, отдали их, повинуясь долгу: теперь вместо своего молодого хозяина
Роксана везет пару вьюков. Она не забывает меня и всегда приветствует тихим
ржанием, а я иду рядом с ней, и мы ведем на марше длинные разговоры.
4 июля. Дабы враг не застал нас врасплох, нам приказано внимательно
прислушиваться к барабанному бою: останавливаться, если раздастся частая
дробь, и идти вперед под походный марш. Теперь мы еще более бдительно
высматриваем врага. Число аванпостов удвоено, и на каждый пост становится
двое часовых. Солдаты в аванпостах всю ночь остаются под ружьем, с
примкнутым штыком, и сменяются через каждые два часа. Сменившийся караул
ложится с оружием, но аванпоста никто не покидает. Мы, несомненно, находимся
вблизи вражеских сил. Этот пакет я отправляю вместе с почтой генерала в
лагерь полковника Дэнбара, следующего в тридцати милях за нами; оттуда он
будет доставлен в Фредерик, а оттуда - в Каслвуд, дом моей досточтимой
матери, которой я шлю нижайший поклон вместе с нежными приветами всем нашим