Мей Лев Александрович. Виргинцы (книга 1)

распорядившись, чтобы слуги отдали его капеллану, когда тот явится.
А теперь к подъезду подают фаэтон его милости, и мистер Уорингтон
садится в него, думая покататься по парку, но то ли собирается дождь, то ли
дует восточный ветер, то ли находится какая-либо другая причина - только его
честь поворачивает лошадей на Сент-Джеймс-стрит и вновь заглядывает к Уайту
в три часа. Кофейня по-прежнему пуста. Это час обеда. Однако кузен Каслвуд
лениво проглядывает газеты - он только что сменился с дежурства во дворце,
до которого отсюда рукой подать.
Лорд Каслвуд позевывает над газетой. Чем бы им заняться? Может быть,
сыграть в пикет? Гарри не прочь, но только недолго.
- Часок, не больше, - говорит лорд Каслвуд. - В четыре я обедаю на
Арлингтон-стрит.
- Часок, не больше, - говорит мистер Уорингтон, и они требуют карты.
- А не пойти ли нам наверх? - предлагает милорд. - Подальше от шума?
- Да, подальше от шума будет приятнее, - соглашается Гарри.
В пять часов несколько джентльменов, отобедав, явились в кофейню и
теперь играют в карты, пьют кофе и просто беседуют. В обеденной зале господа
еще не встали из-за стола. Там завсегдатаи Уайта нередко засиживаются
заполночь.
Одна зубочистка указывает на улицу за жалюзи кофейни.
- Чей это фаэтон? - осведомляется зубочистка Э 1 у зубочистки Э 2.
- Счастливчика, - отвечает Э 2.
- Не таким уж он был счастливчиком последние три вечера. Ему дьявольски
не везло. Вчера вечером он проиграл банку тысячу триста фунтов. Джон! Мистер
Уорингтон был здесь сегодня?
- Мистер Уорингтон и сейчас здесь, сударь. В чайном кабинете. Они с
лордом Каслвудом играют там в пикет с трех часов, - отвечает Джон.
- Какое удовольствие для Каслвуда! - замечает Э 1, пожимая плечами.
Второй джентльмен бормочет ругательство.
- Будь он проклят! - говорит он. - Ему не место в этом клубе. Он не
платит проигрыши. Джентльменам не следует садиться играть с ним. Сэр Майлз
Уорингтон рассказывал мне недавно на дворцовом приеме, что Каслвуд три года
назад проиграл ему пари и все еще не отдал проигрыша.
- Каслвуд, - говорит Э 1, - не проигрывает, когда играет с глазу на
глаз. Видите ли, большое общество отвлекает его, вот почему он не садится за
общий стол. - И остроумный джентльмен, осклабившись, показывает все свои
отлично вычищенные зубы.
- Пойдемте наверх и прекратим это, - хмуро предлагает Э 1.
- С какой стати? - осведомляется его собеседник. - Давайте лучше
смотреть в окно. Фонарщик забирается по лестнице - отличное занятие.
Поглядите-ка на этого старикашку в портшезе. Вы когда-нибудь видели подобную
образину? А кто это вышел из двери? Да это же Фортунат! Он как будто
позабыл, что его фаэтон так все время и стоял тут. Держу пари два к одному,
что он проиграл Каслвуду.
- Джек, вы, кажется, считаете меня дураком? - вопрошает второй
джентльмен. - А недурные лошадки у этого молодца. Как он их нахлестывает!
Они смотрят вслед мистеру Уорингтону, который мчится по улице, так что
кучера и носильщики портшезов еле успевают дать ему дорогу. Затем из дверей
выходит лорд Каслвуд, садится в портшез и отбывает восвояси.
Гарри подъезжает к своему дому. До него совсем близко, а бедные лошади
все это время переминались на булыжнике под дождем. Мистер Гамбо на пороге
беседует с девушкой деревенского вида, которая поспешно приседает. Гамбо
всегда можно видеть в обществе красотки - то одной, то другой.
- Гамбо, мистер Сэмпсон заходил? - спрашивает с козел хозяин Гамбо.
- Нет, хозяин. Мистер Сэмпсон не заходил, - отвечает камердинер, и
Гарри приказывает ему сбегать наверх и принести письмо, адресованное мистеру
Сэмпсону.
- Адресованное мистеру Сэмпсону? Слушаю, хозяин, - отвечает мистер
Гамбо, который не уМеет читать.
- Запечатанное письмо, болван! На камине, за зеркалом, - говорит Гарри,
и Гамбо неторопливо удаляется исполнить поручение. Схватив письмо, Гарри
поворачивает лошадей в сторону Сент-Джеймс-стрит, и два джентльмена, все еще
позевывающие в окне кофейни, спустя какие-нибудь две-три минуты вновь видят
Счастливчика.
Выходя из чайного кабинета, где он играл в пикет с лордом Каслвудом,
мистер Уорингтон заметил, что в зале уже сидело несколько джентльменов и шла
игра. Некоторые приступили к делу серьезно и облачились в особые игорные
кафтаны, которые хранили в клубе, чтобы надевать, когда собирались играть
всю ночь напролет.
Мистер Уорингтон подходит к конторке служителя, уплачивает ему должок
за прошлую ночь и, садясь к столу, требует фишек. Последняя неделя была для
Счастливчика поистине злополучной, и в этот вечер ему везет не больше. Он
требует новых фишек, потом еще. Он несколько бледен и молчалив, но когда с
ним заговаривают, отвечает непринужденно и учтиво. Но ему не удается
выиграть. Наконец он встает.
- А, черт побери! Оставайтесь и переломите свое невезение! - говорит
лорд Марч, его сосед, перед которым лежит груда белых и зеленых фишек. -
Возьмите сотню моих и ставьте дальше!
- С меня на сегодня достаточно, милорд, - отвечает Гарри.
Он встает, выходит в кофейню, съедает котлетку и около полуночи пешком
отправляется домой. После катастрофы люди обычно спят крепко. Пробуждение
поутру - вот что оказывается болезненным и тягостным. Вчера вечером вы
сделали предложение мисс Браун, вы поссорились за стаканом вина с капитаном
Джонсом и доблестно дернули его за нос, вы играли в карты с полковником
Робинсоном и выдали ему... о, множество, множество векселей. Эти мысли в
сопровождении головной боли начинают одолевать вас в утреннюю стражу. Какая
унылая, мрачная пропасть отделяет вчерашний день от нынешнего! Вы словно
постарели на десять лет. Нельзя ли прыгнуть на ту сторону бездны? Не
окажется ли вчерашний день всего лишь сном? Вы лежите у себя в постели. За
окном еще не брезжит свет. Натяните ночной колпак на глаза, одеяло на нос, и
пусть сон развеет роковое Вчера. Уф! Это тебе лишь пригрезилось! Но нет,
нет! Сон не смежает вежды. Ночной сторож выкрикивает час... но какой? Гарри
вспоминает, что у него под подушкой лежат часы с репетицией, которые он
купил в подарок Эстер. Динь-динь-динь! - шесть раз отзванивают часики в
темноте и добавляют переливчатую ноту, которая означает полчаса. Бедная
милая маленькая Эстер! Такая живая, такая веселая, такая невинная! Ему было
бы так приятно, что у нее есть эти часы. А что скажет Мария? (У, старуха
Мария! Каким бременем она становится, думает он.) А что скажет госпожа
Эсмонд, когда узнает, что он проиграл все свои наличные деньги - все
отцовское наследство? Весь свой выигрыш и еще пять тысяч фунтов за три ночи!
А не передергивал ли Каслвуд? Нет. Милорд играет в пикет лучше Гарри, он ни
за что не стал бы нечестно обыгрывать собственного кузена. Нет, нет! Гарри
рад, что его родственник получил деньги, в которых нуждался, И ведь в долг
он не играл - ни на один шиллинг. Как только он подсчитал, что его проигрыш
поглотит все остатки отцовского наследства, он сразу отдал стаканчик и встал
из-за стола. Но да будет проклято дурное общество! Вот плоды мотовства и
легкомыслия! Какое унижение, какое раскаяние! "Простит ли меня матушка? -
думает молодой повеса. - Ах, если бы я был сейчас дома! Если бы я никуда
оттуда не уезжал!
Наконец сквозь ставни и занавески проглядывает унылая лондонская заря.
Входит горничная, чтобы затопить камин его чести и впустить в его окна
тусклый утренний свет. Ее сменяет мистер Гамбо, греет у огня халат хозяина,
раскладывает его бритвенный прибор и белье. Засим прибывает парикмахер,
чтобы завить и напудрить его честь, пока его честь проглядывает утреннюю
почту, а к завтраку является неизбежный Сэмпсон, оживленный и угодливый,
готовый к услугам. Его преподобию следовало зайти накануне, как они и
уговорились, но какие-то веселые приятели зазвали его отобедать в
Сент-Олбани, и, надо признаться, они лихо провели ночку.
- Ах, Сэмпсон, - грустно говорит Гарри, - такой злосчастной ночи вам
еще не выпадало! Вот поглядите, сэр!
- Я вижу листок со сломанной печатью, на котором написано: "Желато,
чтобы они пошли вам на пользу", - говорит капеллан.
- А вы посмотрите снаружи, сэр! - восклицает мистер Уорингтон. - Листок
был адресован вам.
На лице капеллана отражается великая тревога.
- Его кто-нибудь вскрыл, сэр? - спрашивает он.
- Да, вскрыл. Я его вскрыл, Сэмпсон. Если бы вы зашли сюда вчера днем,
как собирались, то нашли бы в конверте банкноты. Но вы не пришли, и все они
были проиграны вчера вечером.
- Как! Все? - говорит Сэмпсон.
- Да, все, и все деньги, которые я взял в Сити, и вся наличность, какая
только у меня была. Днем я играл в пикет с ку... с одним джентльменом у
Уайта, и он выиграл все деньги, какие у меня были с собой. Я вспомнил, что
тут еще осталась пара сотен, если вы их не забрали, вернулся за ними домой,
а потом спустил вместе с последним моим шиллингом, и... Сэмпсон! Да что это
с вами?
- Это моя звезда, моя злосчастная звезда, - восклицает бедный капеллан
и разражается слезами.
- Да неужто вы хнычете, как малый ребенок, из-за каких-то двух сотен
фунтов? - сердито кричит мистер Уорингтон, яростно хмурясь. - Убирайся вон,
Гамбо! Черт бы тебя побрал, почему ты вечно суешь свою курчавую башку в
дверь?
- Внизу кто-то с маленьким счетцем спрашивает хозяина, - говорит мистер
Гамбо.
- Скажи ему, чтобы проваливал в тартарары! - рявкает мистер Уорингтон.
- Я не желаю никого видеть. В этот час утра меня нет дома ни для кого!
С лестничной площадки доносятся приглушенные голоса, какая-то возня, и
наконец там воцаряется тишина. Эти пререкания не утишили ни гнева мистера
Уорингтона, ни его презрения. Он яростно набрасывается на злополучного
Сэмпсона, который сидит, уронив голову на грудь.
- Не лучше ли вам выпить рюмку коньяку, мистер Сэмпсон? - спрашивает
он. - Ну что вы распустили нюни, точно женщина?
- Дело не во мне, - говорит Сэмпсон, поднимая голову. - Я-то к этому
привык, сэр.
- Не в вас? Так в ком же? Вы что, плачете, потому что страдает кто-то
другой? - спрашивает мистер Уорингтон.
- Да, сэр, - отвечает капеллан с нежданной твердостью. - Потому что
страдает кто-то другой, и по моей вине. Я много лет квартирую в Лондоне у
сапожника, очень честного и хорошего человека, и вот несколько дней назад,
твердо рассчитывая на... на одного друга, который обещал предоставить мне
взаймы кое-какую сумму, я занял у моего квартирного хозяина шестьдесят
фунтов, которые он должен был уплатить домовладельцу. Мне негде раздобыть
эти деньги. Инструменты и товар моего бедного сапожника отберут в счет платы
за квартиру, его жену и маленьких детишек выгонят на улицу, и эта честная
семья разорится и погибнет по моей вине. Но, как вы справедливо заметили,
мистер Уорингтон, мне не следует распускать нюни, точно я женщина. Я не
забываю, что однажды вы мне помогли, и пожелаю вам, сэр, всего хорошего.
И, взяв свою широкополую шляпу, преподобный Сэмпсон вышел из комнаты.
Должен с сожалением сказать, что при этом нежданном уходе капеллана с
уст Гарри сорвались ругательства и злобный смех. Он был в таком бешенстве на
себя, на обстоятельства, на всех вокруг, что сам не понимал, что делает и
что говорит. Сэмпсон расслышал злобный смех, а потом до него с верха
лестницы донесся голос Гарри:
- Сэмпсон! Сэмпсон! Да вернитесь же! Вы не так поняли. Извините меня!
Но капеллан был оскорблен до глубины души и не замедлил шага. Гарри
услышал, как Он захлопнул за собой уличную дверь. Этот звук словно ударил
его в грудь. Он вернулся в спальню и опустился в свое роскошное кресло. Он
был Блудный Сын среди свиней - своих омерзительных поступков, они сбили его
с ног, вываляли в грязи. Игра, мотовство, пьянство, распущенность,
приятели-кутилы, опасные женщины - все они ринулись на него стадом и топтали
распростертого юного грешника.
Тем не менее Блудный Сын не был совсем уж сокрушен, и в нем сохранились
силы для борьбы. Раскидав грязных, наглых животных, то есть, так сказать,
пинками прогнав тягостные воспоминания, мистер Уорингтон схватил стакан той
огненной воды, которую рекомендовал испить бедному униженному капеллану, и,
сбросив халат из дамасского шелка, позвонил Гамбо и велел подать себе
кафтан.
- Не этот! - рычит он, когда Гамбо приносит щегольской зеленый кафтан с
серебряными пуговицами и золотым галуном. - Что-нибудь простое. Чем проще,
тем лучше!
И Гамбо приносит домашнее платье, которое его господин не надевал уже
несколько месяцев.
Затем мистер Гарри берет: 1) свои прекрасные новые золотые часы, 2)
свой репетир (то есть тот, который он купил для Этти) и кладет его во второй
кармашек, 3) свою кружевную шаль, которую он купил для Тео, 4) свои перстни
- а их у нашего джентльмена имелся чуть ли не десяток (все, кроме старинного
перстня с печатью, который принадлежал его деду, - его он целует и кладет
обратно на подушечку), 5) три свои запасные табакерки и 6) кошелек,
связанный его матерью, в котором лежат три шиллинга, шестипенсовик и золотой
"на счастье", который он привез из Виргинии. Затем он надевает шляпу и
выходит.
На площадке его ждет мистер Рафф, его домохозяин, который заискивающе
кланяется и вкладывает в руку его милости полоску бумаги в ярд длиной. Он
будет весьма обязан, если мистер Уорингтон расплатится. У миссис Рафф
сегодня платежный день. Миссис Рафф - модистка, а мистер Рафф служит в
кофейне Уайта и пользуется доверием мистера Макрета, ее владельца. При виде
домохозяина лицо жильца не проясняется.
- Может быть, ваша честь соизволит уплатить по этому счетцу? -
спрашивает мистер Рафф.
- Разумеется, уплачу, - говорит Гарри, останавливаясь на ступеньках и
угрюмо глядя поверх головы мистера Раффа.
- Может быть, мистер Уорингтон уплатит сейчас?
- Нет, сударь, не сейчас! - отвечает мистер Уорингтон и устремляется
вниз.
- Мне очень... очень нужны деньги, сэр, - умоляюще произносит голос с
нижнего марша лестницы. - Миссис Рафф...
- Дайте дорогу, сударь! - свирепо восклицает мистер Уорингтон, и,
оттолкнув мистера Раффа к стене, так что тот чуть было не полетел кувырком
по собственной лестничной площадке, он гневно спускается вниз и уходит на
Бонд-стрит.
В Кинг-Мьюз у Чаринг-Кросс шли гвардейские учения, и Гарри, услышав
барабаны и флейты, заглянул в ворота. "Во всяком случае, я могу пойти в
солдаты", - угрюмо размышлял он, продолжая путь. Пройдя Сент-Мартинс-лейн
(где он успешно завершил кое-какие дела), мистер Уорингтон направился в
Лонг-Акр, к дому сапожника, у которого квартирует его друг мистер Сэмпсон.
Хозяйка сказала, что мистера Сэмпсона нет дома, но что он обещал вернуться
до часу. Она знала мистера Уорингтона, а потому пригласила его подняться в
апартаменты его преподобия, где Гарри остался ждать и, за неимением другого
развлечения, взял было почитать неоконченную проповедь, над которой трудился
капеллан.
Но скоро он оставил чтение, ибо темой была притча о Блудном Сыне.
Вскоре он услышал на лестнице визгливый голос хозяйки, преследовавшей
кого-то, кто торопливо взбегал по ступенькам, затем в комнату влетел
Сэмпсон, а за ним - рыдающая хозяйка.
Увидев Гарри, Сэмпсон попятился, а женщина остановилась как вкопанная.
Удрученная собственными заботами, она, несомненно, забыла про то, что ее
постояльца ждет посетитель.
- Говорю же вам, что в доме всего тринадцать фунтов, а он придет в час!
- выкрикивала она, преследуя свою жертву.
- Тише, тише, милая моя! - восклицает запыхавшийся капеллан и указывает
на Гарри, который встал с сиденья у окна. - Разве вы не видите мистера
Уорингтона? У меня к нему дело... крайне важное дело. Все будет хорошо,
поверьте мне! - И он учтиво выпроводил из комнаты квартирную хозяйку, за чьи
юбки цеплялась куча перепуганных ребятишек.
- Сэмпсон, я пришел еще раз попросить у вас прощения, - говорит мистер
Уорингтон, подходя к капеллану. - То, что я сказал вам сегодня, было грубо,
несправедливо и недостойно джентльмена.
- Ни слова более, сэр, - печально отвечает Сэмпсон с холодным поклоном,
лишь слегка пожав руку, которую протянул ему Гарри.
- Я вижу, вы все еще на меня сердитесь, - продолжает Гарри.
- Что вы, сэр! Извинение - это извинение. Человек моего положения не
может требовать большего от джентльмена вроде вас. Без сомнения, вы не
хотели меня обидеть. А даже если бы и хотели? Вы не первый в вашей семье. -
И он жалобно смотрит вокруг себя. - Мне было бы лучше, если бы я никогда в
жизни не слышал имени Эсмонд или Каслвуд и не видел бы замка, изображенного
вон на той картине над камином, где я похоронил себя на долгие-долгие годы.
Милорд ваш кузен захотел взять меня в капелланы, обещал обеспечить мое
будущее, держал меня при себе, пока для меня не закрылись все другие
возможности, а теперь не отдает того, что мне причитается.
- Что вам причитается, мистер Сэмпсон? О чем вы говорите? - спрашивает
Гарри.
- Я говорю о жалованье за три года как капеллану Каслвуда, которое он
мне должен. Узнав, что вы не можете дать мне денег, я с утра отправился к
его сиятельству. Я просил его, сэр, на коленях просил. Но у его сиятельства
денег не было. Он, правда, не скупился на учтивые слова (прошу у вас
прощения, мистер Уорингтон!), но денег не дал... то есть дал пять гиней и
сказал, что больше у него нет ни гроша. Но что такое пять гиней, когда их
нужно сотню? Бедные малютки, бедные, бедные малютки!
- Лорд Каслвуд сказал, что у него нет ни гроша? - восклицает Гарри. -
Да он же вчера выиграл у меня в пикет тысячу сто фунтов, которые я уплатил
ему вот из этого самого бумажника.
- Возможно, сэр, возможно. Ни одному слову его сиятельства верить
нельзя, - говорит мистер Сэмпсон. - Но я думаю о том, что завтра у этих
бедных людей не будет крова над головой.
- Этого не случится, - говорит мистер Уориштон. - Вот восемьдесят
гиней, Сэмпсон. Они ваши. А больше у меня нет. От всей души я дал бы,
сколько обещал, но вы не пришли вовремя, а теперь я - бедняк, пока не получу
денег из Виргинии.
Капеллан растерялся от удивления и побелел как полотно. Потом он
бросился на колени и схватил руку молодого человека.
- Боже великий, сэр! - восклицает он. - Не ангел ли вы хранитель,
которого мне послало небо? Утром вы пеняли мне за слезы, мистер Уорингтон.
Но я не могу их сдержать. Это слезы благодарного сердца, сэр! Даже камень
пролил бы их, сэр, растроганный такой добротой. Да будет над вами всегда
благословенье божье, да ниспошлет вам небо счастье и благополучие. Да будут
услышаны мои недостойные молитвы о вас, мой друг, мой благодетель...
- Нет, нет! Встаньте, мой друг... Встаньте, Сэмпсон! - восклицает
Гарри, которому хвалы и пышные фразы капеллана только досаждают. - Я рад,
что мог оказать вам услугу... искренне рад. Ну... ну! Да не стойте же передо
мной на коленях!
- Не перед вами, сэр, а перед небом, ниспославшим мне вас, - восклицает
капеллан. - Миссис Уэстон! Миссис Уэстон!
- Вы меня звали, сэр? - тут же осведомляется хозяйка, которая все это
время стояла под дверьми.
- Мы спасены, миссис Уэстон, мы спасены! - вопиет капеллан. - На
колени, женщина! И возблагодарите своего благодетеля! Дети, своими невинными
голосками призовите на него божье благословение!
И под водительством капеллана вокруг Гарри зазвучал хор благословений и
хныканья. Молодой виргинец стоял среди благодарной паствы, смущенно улыбаясь
и очень довольный. Он ведь ничего не мог с ними поделать! Одна девочка не
поняла, что надо упасть на колени, и осталась стоять, но мать тотчас
закатила ей оплеуху с криком:
- Чтоб тебе, Джейн! Становись на колени и благословляй джентльмена,
кому говорят!
Мы оставим их свершать это благодарственное служение. Гарри ушел из
Лонг-Акра, почти совсем позабыв о горестях последних дней, ободренный
приятным сознанием, что он совершил доброе дело.

Девушка, с которой Гамбо беседовал в тот вечер, когда Гарри заехал от
Уайта к себе за деньгами, была миссис Молли, окхерстская горничная,
прислуживавшая барышням. Где бы ни гостил неотразимый Гамбо, повсюду на
людской половине у него оставались друзья и поклонницы. Мне кажется, мы
упоминали, что они с Молли вместе погуляли по городу в среду вечером и как
раз обменивались любезностями, положенными при прощанье, когда хозяин Гамбо,
подъехав, прервал их нежный шепот и все прочее.
Час за часом в среду, в четверг, в пятницу бледненькая девушка сидела у
окна в доме лорда Ротема на Хилл-стрит, а ее мать и сестра с грустью
поглядывали на нее. Она отказывалась выходить из дома. Они знали, кого она
поджидает. Один раз он прошел мимо, и, быть может, она решила, что он сейчас
войдет, но он не вошел. Он исчез в дверях соседнего дома. Папа ничего не
сказал девочкам о подарках, которые прислал Гарри, а о своей ссоре с
виргинцем шепнул их матери два-три слова.
Вечером в субботу давалась опера мистера Генделя, и папа вернулся домой
с билетами на галерею. Этти решила поехать. Ей полезно развлечься, думала
Тео, и... и, может быть, среди блестящей публики там будет и Кто-то. Но
Кого-то там не было, и чудная музыка мистера Генделя пропала для бедной
девочки втуне. Если бы оркестр вдруг заиграл творения синьора Бонончини, она
едва ли заметила бы разницу.
Возвратившись домой, барышни раздеваются, готовясь ко сну. Они снимают
новые атласные платья, в которых щеголяли в Опере, где выглядели такими
свежими и милыми среди нарумяненных и набеленных горожанок, и тут Тео
замечает, что миссис Молли, их горничная, украдкой трет заплаканные глаза.
Тео всегда тревожится, когда у кого-нибудь рядом случается беда, чего нельзя
сказать об Этти, которая теперь страдает, бедняжка, одним из самых
эгоистических недугов, какие только могут поразить смертного. Вам
когда-нибудь приходилось бывать среди безумцев и замечать, как они никогда
ни о ком не думают, кроме себя?
- Что случилось, Молли? - спрашивает добросердечная Тео.
Молли же не терпелось поскорее рассказать своим барышням все.
- Ах, мисс Тео! Ах, мисс Этти! - восклицает она. - Как вам и
сказать-то? Сюда приходил мистер Гамбо, черный камердинер мистера
Уорингтона, мисс, и он говорит, что нынче вечером мистера Уорингтона забрали
два бейлифа, когда он выходил от сэра Майлза Уорингтона, который проживает
через три дома отсюда.
- Замолчи! - строго приказывает Тео. Кто это трижды вскрикнул? Миссис
Молли. Она вскрикивает, потому что мисс Этти в обмороке падает со стула на
пол.


^TГлава ХLV,^U
в которой Гарри обретает двух заботливых опекунов

Мы все, без сомнения, недурно знаем свет, и перед нашими глазами прошло
множество самых разных типов, но, признаюсь, существует одна людская порода
- постоянный объект сатиры в романах и пьесах, с образчиком которой мне не
довелось встретиться, сколько я ни общался с грешным человечеством. Я имею в
виду набожных лицемеров, которые вечно проповедуют и не верят ни слову в
собственных проповедях, язычников в широкополых шляпах и черных облачениях,
которые провозглашают доктрины, обличают, угрожают, благословляют, не веря в
свой рай, не страшась своих громов. Поглядите на простодушные толпы,
которые, стуча толстыми подошвами по булыжнику, стекаются в церковь под
вечер в воскресенье - на этих шуршащих разнаряженных служанок и
подмастерьев, следующих за ними, на эти роты чистеньких школьников, на этих
скромных молоденьких девушек и величественных матрон, шествующих с
глянцевыми молитвенниками в руках (и, вполне возможно, проходящих мимо
молельни, где под пылающими газовыми рожками уже собралась паства с
зонтиками, в огромных чепцах и в деревянных калошках). Поглядите на них все!
Много ли среди них лицемеров, как вы полагаете? Весьма возможно, что
служанка думает о своем дружке, а бакалейщик прикидывает, удастся ли ему
купить этот ящик сахара и сколько еще его векселей примет Городской банк.
Первый ученик сочиняет латинские стихи, заданные к понедельнику, юный
лоботряс размышляет о том, что после службы и проповеди его дома ждут еще
отеческие нотации, но зато к ужину будет пирог. У причетника, выкликающего
номер псалма, дочь попала в беду, и он бормочет положенные слова, не замечая
их смысла, а священник в ту самую минуту, когда он склоняет голову,
возможно, вспоминает счета, по которым надо платить в понедельник. Эти люди
не осенены небесной благодатью, они принадлежат миру, суетным мирским
заботам, и еще не воспарили над ними духом, и тем не менее, знаете ли, они
не лицемеры. Обычные люди хранят свою веру в каком-то удобном умственном
ящичке, словно полезное снадобье, которое следует принимать, захворавши,
рекомендуют собственные снадобья ближним, предлагая страдальцу лекарство,
проверенное на собственном опыте. "Милостивая государыня! У вас спазмы? Эти
капли вам чудодейственно помогут!" "Вы пили слишком много вина, сударь? Эта
пилюля предохранит вас от всех дурных последствий злоупотребления
горячительными напитками, и вы можете, ничего не опасаясь, как и прежде,
выпивать свою бутылку портвейна в день". А кто, как не женщины, наиболее
рьяно ищут и предлагают целебные средства для духа и плоти? Нам известно,
что в нашей стране сто лет назад у каждой дамы имелась своя аптечка с
собственными пилюлями, порошками и микстурами, которыми она пользовала
окрестных жителей.
Леди Уорингтон блюла чистоту совести и хорошее пищеварение арендаторов
и домочадцев своего супруга. Вера и здоровье людской находились в ее
ведении. Одному небу известно, правильно ли она врачевала их недуги, но и