Мей Лев Александрович. Виргинцы (книга 1)

друзьям там и моему - мне незачем говорить, насколько горячо - любимому
брату, а засим остаюсь неизменно преданный ему Джордж Эсмонд-Уорингтон",
Весь край был теперь опален и иссушен июльской жарой. В течение десяти
дней от колонны, уже приближавшейся к реке Огайо, не приходило никаких
вестей. Хотя по дремучему лесу они могли продвигаться лишь очень медленно,
встреча с врагом ожидалась со дня на день; войска, которые вели опытные
командиры, постепенно привыкли к лесной глуши и больше не опасались
внезапного нападения. Были приняты все меры, чтобы не попасть в засаду.
Наоборот, ловкие разведчики и бдительные дозоры английской армии захватывали
врасплох, обращали в бегство и уничтожали вражеские пикеты. По последним
сведениям, армия продвинулась далеко за то место, где в предыдущем году
потерпел поражение мистер Вашингтон, и через два дня должна была подойти к
французскому форту. В том, что он будет взят, никто не сомневался:
численность французских подкреплений, присланных из Монреаля, была известна.
Мистер Брэддок с двумя полками английских ветеранов и отрядами из Виргинии и
Пенсильвании был сильнее любого войска, которое удалось бы собрать под
флагом с лилиями.
Так рассуждали в немногочисленных городах нашей провинции Виргинии, в
помещичьих домах и в придорожных харчевнях, где окрестные жители толковали
про войну. Немногие гонцы, присланные генералом, сообщали об армии только
хорошие вести. Никто не сомневался, что враг не сможет ей противостоять и
даже не попытается обороняться. Если бы противник думал о нападении, он мог
бы воспользоваться десятком удобных случаев, когда наши войска вступали в
узкие долины - и, однако, они миновали их беспрепятственно. Так, значит,
Джордж, как истый герой, отдал свою любимую кобылу, а сам идет пешком,
словно простой солдат? Госпожа Эсмоид поклялась, что взамен Роксаны он
получит самого лучшего коня во всей Виргинии или Каролине. В этих провинциях
за деньги можно было купить сколько угодно лошадей. Получить их не удавалось
только для королевской службы.
Хотя обитатели Каслвуда, собираясь за столом или коротая вместе вечера,
всегда говорили о войне бодро, нисколько не сомневались, что поход может
завершиться только блистательной победой, и не позволяли себе выказывать ни
малейшей тревоги, все же надо признаться, что наедине с собой они терзались
беспокойством и часто покидали дом и объезжали соседей, надеясь узнать
какие-нибудь новости. Поразительно, с какой быстротой распространялись любые
вести. Когда, например, некий известный пограничный воин, именовавшийся
полковником Джеком, хотел отдать в распоряжение главнокомандующего и себя, и
своих молодцов, а тот отклонил условия негодяя, как и его услуги, афронт,
который потерпел Джек и его отряд, тотчас же стал известен повсюду и
обсуждался тысячами языков. Дворовые негры, отправляясь в свои полуночные
прогулки в поисках пирушки или дамы сердца, разносили новости удивительно
далеко. В течение двух недель после выступления они неведомо откуда узнавали
все подробности похода. Им было известно, как надували армию поставщики
лошадей, провианта и прочего, и они весело хохотали над этими историями; ибо
нью-йоркцы, пенсильванцы и мэрилендцы были очень не прочь провести чужака с
выгодой для себя, хотя, как всем известно, в дальнейшем американцы стали
удивительно простодушным и бесхитростным народом и теперь никогда ничего не
захватывают, не присваивают и вовсе не знают, что такое эгоизм. В течение
трех недель после выступления армии все тысячи поступавших от нее вестей
были самого ободряющего свойства, и, встречаясь за ужином, наши каслвудские
друзья были веселы и обменивались только приятными новостями.
Однако 10 июля провинцию внезапно охватило глубочайшее уныние. На
каждое лицо, казалось, пала тень сомнения и ужаса. Перепуганные негры
боязливо поглядывали на своих господ, прятались по углам и о чем-то
шептались и шушукались. Скрипки в хижинах веселого чернокожего племени
умолкли: там больше не пели и не смеялись. Помещики рассылали слуг направо и
налево в чаянии новостей. Придорожные харчевни были забиты верховыми,
которые пили, ругались и ссорились у стоек, и каждый рассказывал историю
одна мрачнее другой. Армию захватили врасплох. Войска попали в засаду, и их
вырезали почти до последнего человека. Всех офицеров убили французские
стрелки и краснокожие дикари. Генерал был ранен, и его унесли с поля
сражения на его собственном шарфе. Четыре дня спустя говорили, что генерал
убит и скальпирован французскими индейцами.
О, как закричала бедная миссис Маунтин, когда Гамбо привез эту весть с
другого берега реки Джеймс, и малютка Фанни с плачем бросилась в объятия
матери!
- Боже всемогущий, смилуйся над нами, спаси моего мальчика! - сказала
миссис Эсмонд, падая на колени и простирая к небесам стиснутые руки. Когда
прибыло это известие, мужчины отсутствовали, уехав, как обычно, за
новостями, но они вернулись часа через два. Старый гувернер не решался
поднять голову, избегая горестного взгляда вдовы. Гарри Уорингтон был так же
бледен, как его мать. Возможно, подробности гибели генерала были и неверны,
но сомневаться в его смерти не приходится. Индейцы напали на армию врасплох,
солдаты обратились в бегство, но их повсюду настигала смерть, а они даже не
видели врага. Из лагеря Дэнбара прибыла эстафета. Туда стекаются беглецы.
Поехать ему и узнать? Да, пусть поедет и узнает.
Гарри и мистер Демпстер вооружились и ускакали в сопровождении двух
слуг.
Они поехали на север по дороге, которую проложила для себя
экспедиционная армия, и с каждым шагом, приближавшим их к месту сражения,
несчастья рокового дня представлялись все более ужасающими. На следующий
день после поражения первая горстка уцелевших в этой злосчастной битве,
разыгравшейся 9 июля, добралась до лагеря Дэнбара в пятидесяти милях от поля
сражения. Туда же направились бедняга Гарри и его спутник, останавливая всех
встречных, расспрашивая, раздавая деньги и выслушивая от всех и каждого одну
и ту же мрачную повесть: тысяча убитых... пало две трети офицеров... все
адъютанты генерала ранены. Ранены? Но не убиты? Тот, кто оказывался на
земле, уже не поднимался. Томагавки не щадили никого. О, брат, брат! Гарри с
невыносимой мукой вспоминал все счастливые дни их юности, все радости их
детства, взаимную нежную любовь, смех, романтические клятвы верности,
которые они давали друг другу мальчиками. Раненые солдаты глядели на него -
и сострадали его горю; грубые женщины преисполнялись нежности при виде
печали, исказившей юное красивое лицо. Суровый старый наставник не мог
смотреть на него без слез и скорбел о его горе даже больше, чем о гибели
своего любимого ученика, сраженного ножом дикаря-индейца.


^TГлава XIII^U
Тщетные поиски

По мере того как Гарри Уорингтон приближался к Пенсильвании,
подтверждались самые мрачные известия о поражении англичан. Два знаменитых
полка, отличившиеся в Шотландии и на континенте, бежали от почти невидимого
врага и, несмотря на свою хваленую доблесть и дисциплину, не смогли
противостоять шайке дикарей и горстке французской пехоты. Их злополучный
командир выказал в сражении величайшую храбрость и решимость. Четыре раза
под ним убивали лошадь. Дважды он был ранен - вторая рана оказалась
смертельной, и он скончался три дня спустя. Бедный юноша вновь и вновь
выслушивал описание битвы от ее участников - как они перешли реку, как
авангард, растянувшись, углубился в лесные дебри, как впереди раздались
выстрелы, как тщетно пыталась пехота продвинуться вперед, а артиллерия -
очистить путь от врага; а потом - залпы со всех сторон, из-за каждого дерева
и куста, смертоносная пальба, уложившая по меньшей мере половину
экспедиционных сил. Но Гарри узнал также, что кое-кто из свиты генерала
уцелел. Один из его адъютантов, виргинский джентльмен, полумертвый от
изнурения, лежит в лихорадке в лагере Дэнбара.
Один из них - но кто? Гарри поспешил в лагерь. Но там в палатке он
нашел больного Джорджа Вашингтона, а не своего брата. По словам мистера
Вашингтона, страдания, причиняемые ему лихорадкой, были пустяками в
сравнении с тон болью, которую он ощутил, когда увидел Гарри Уорингтона и
ничего не мог сообщить ему о Джордже.
Мистер Вашингтон не решился рассказать Гарри всю правду. После сражения
долг обязывал его оставаться возле генерала. В роковой день 9 июля он видел,
как Джордж поскакал в авангард с приказом своего начальника, к которому он
больше не вернулся. Три дня спустя, после смерти Брэддока, его адъютант
нашел способ вернуться на поле битвы. Лежавшие там трупы были раздеты и
страшно обезображены. Ему показалось, что в одном мертвеце он узнал Джорджа
Уорингтона, и он предал тело земле. Его старый недуг усилился, а быть может,
и вспыхнул вновь из-за тех душевных мук, которые он испытывал, разыскивая
несчастного юного добровольца.
- Ах, Джордж! Если бы вы любили его, вы бы нашли его живым или мертвым!
- вскричал Гарри.
Он не мог успокоиться, пока сам не отправился к месту боя, чтобы
тщательно его осмотреть. Деньги помогли ему подыскать двух проводников. Он
перебрался через реку там же, где это сделала армия, и из конца в конец
прошел страшное поле. Индейцы там уже больше не появлялись. Только
стервятники терзали изуродованные гниющие тела. До этих пор Гарри видел лик
Смерти только один раз - но его дед лежал в гробу в величавом покое, с
безмятежной улыбкой на губах. Ужасное зрелище поруганных трупов заставило
его отвернуться с дрожью отвращения. Что могли эти пустынные леса и
разлагающиеся мертвецы поведать юноше о его пропавшем брате? Он собирался с
белым флагом отправиться без оружия во французский форт, куда после, победы
удалился враг, по проводники отказались идти с ним. Французы могли бы
отнестись к белому флагу с уважением, но индейцы, безусловно, не обратят на
него никакого внимания. "Сохраните свои волосы для миледи вашей матери,
молодой человек, - сказал проводник. - Достаточно и того, что она потеряла
на этой войне одного сына".
Когда Гарри вернулся в лагерь Дэнбара, настал его черед заболеть
лихорадкой, и он в бреду лежал в той же самой палатке и на той же самой
постели, с которой только что поднялся его выздоравливающий друг. Несколько
дней он не узнавал тех, кто ухаживал за ним, и бедный Демпстер, который пе
раз вылечивал его прежде, начинал уже опасаться, что вдове суждено потерять
обоих ее сыновей; однако лихорадка все же утихла, и юноша настолько
оправился, что мог сесть на лошадь. С ним поехал не только мистер Демпстер,
но и мистер Вашингтон. Без сомнения, у всех троих горестно сжалось сердце,
когда они вновь увидели ворота Каслвуда.
Они послали вперед слугу известить о своем прибытии. Первыми их
встретили миссис Маунтин и ее дочка; проливая слезы, они бросились обнимать
Гарри, но мистеру Вашингтону мать еле кивнула, а девочка заставила молодого
офицера вздрогнуть и смертельно побледнеть, она подошла к нему, заложив руки
за спину, и спросила:
- Почему вы не привезли домой и Джорджа? Гарри этого не слышал. К
счастью, рыдания и поцелуи
его заботливого друга и нянюшки заглушили слова малютки Фанни.
Мистера Демпстера обе они приветствовали с чрезвычайной любезностью.
- Мы знаем, вы, мистер Демпстер, во всяком случае, сделали все, что
можно было сделать, - сказала миссис Маунтин, протягивая ему руку. - Сделай
реверанс мистеру Демпстеру, Фанни, и помни, дитя мое, что ты должна быть
благодарна всем, кто доказал свою дружбу к нашим благодетелям. Быть может,
вам угодно перекусить перед дорогой, полковник Вашингтон?
Мистер Вашингтон уже проделал в тот день значительный путь и не
сомневался, что найдет в Каслвуде столь же радушный прием, как и под
собственной кровлей.
- Несколько минут, чтобы покормить мою лошадь, стакан воды для меня, и
я более не стану злоупотреблять гостеприимством Каслвуда, - сказал мистер
Вашингтон.
- Джордж, но ведь вас ждет здесь ваша комната, и матушка, наверное,
сейчас наверху готовит ее, - воскликнул Гарри. - Ваша бедная лошадь то и
дело спотыкается - вы не можете сегодня ехать дальше.
- Тсс, дитя мое! Твоя матушка не хочет его видеть, - прошептала миссис
Маунтин.
- Не хочет видеть Джорджа? Но ведь он у нас в доме как родной, - сказал
Гарри.
- Им лучше не встречаться. Я больше не вмешиваюсь в ваши семейные дела,
дитя мое, но когда прискакал слуга полковника и предупредил, что вы скоро
будете, госпожа Эсмонд вышла из комнаты, где читала "Дрелин-корта", и
сказала, что она не в силах видеть мистера Вашингтона. Ты не пройдешь к ней?
Гарри извинился перед полковником, сказав, что сию же минуту вернется к
нему, вышел из гостиной, где происходил этот разговор, и поднялся по
лестнице.
Он торопливо шел по коридору и, поравнявшись с одной из дверей,
отвернулся - ему было тяжко смотреть на нее, ибо она вела в комнату его
брата, но из нее вдруг вышла госпожа Эсмонд и, нежно прижав его к сердцу,
провела внутрь. Возле кровати стояла кушетка, на покрывале лежал псалтырь.
Все же прочее оставалось точно в том же виде, как перед отъездом Джорджа.
- Мой бедный мальчик! Как ты исхудал, какой у тебя изможденный вид! Ну,
ничего. Материнские заботы вернут тебе здоровье. Ты поступил благородно,
когда, пренебрегая болезнью и опасностями, отправился на поиски брата. Будь
и другие так же верны, как ты, он мог бы теперь быть здесь, с нами. Но
ничего, милый Гарри, наш герой вернется к нам - я знаю, что он жив. Он был
так хорош, так храбр, так нежен душой и так умен, что мы не могли его
лишиться, я это знаю. (Быть может, Гарри подумал, что его матушка прежде
отзывалась о своем старшем сыне несколько иначе.) Осуши слезы, мой дорогой!
Он вернется к нам, я знаю, он вернется.
Когда Гарри стал расспрашивать, чем порождена ее уверенность, она
объяснила, что две ночи кряду видела во сне отца, и он сказал ей, что ее
мальчик находится в плену у индейцев.
Горе не ошеломило госпожу Эсмонд, как оно ошеломило Гарри, когда он
впервые услышал страшную весть; наоборот, оно словно разбудило ее и
одушевило - ее глаза сверкали, на лице были написаны гнев и жажда мести.
Юноша был даже поражен состоянием, в котором застал мать.
Однако когда он попросил госпожу Эсмонд сойти вниз к Джорджу
Вашингтону, который проводил его домой, ее возбуждение еще больше возросло.
Она объявила, что не вынесет прикосновения его руки. Она сказала, что мистер
Вашингтон отнял у нее сына и она не сможет спать под одной с ним крышей.
- Он уступил мне свою постель, матушка, когда я заболел, а если наш
Джордж жив, то как мог Джордж Вашингтон оказаться повинным в его смерти? Дай
бог, чтобы это действительно было так, как вы говорите, - восклицал Гарри в
полной растерянности.
- Если твой брат вернется, - а вернется он непременно, - то не
благодаря мистеру Вашингтону, - ответила госпожа Эсмонд. - Он не оберегал
Джорджа на поле боя и не захотел увести его оттуда.
- Но он выходил меня, когда я заболел лихорадкой! - перебил Гарри. - Он
сам был еще болен, когда уступил мне свою постель; он заботился о своем
друге, хотя любой человек на его месте думал бы только о себе.
- Друг! Прекрасный друг, нечего сказать! - вспылила вдова. - Из всех
адъютантов его превосходительства только этот господин остался цел и
невредим. Благородные и доблестные пали, а он, разумеется, не был даже
ранен. Я доверила ему моего сына, гордость моей жизни, которого он поклялся
оберегать, даже если это будет стоить ему жизни, лжец! И он бросает моего
Джорджа в лесу, а мне возвращает самого себя! О, конечно, я должна встретить
его с распростертыми объятиями!
- Никогда еще ни одному джентльмену не отказывали в гостеприимстве под
кровом моего деда! - горячо воскликнул Гарри.
- Да, ни одному джентльмену! - вскричала миниатюрная дама. - Что же,
спустимся вниз, если ты так желаешь, мой сын, чтобы приветствовать этого
джентльмена. Дай я обопрусь о твою руку. - И, опершись на руку, которая была
слишком слаба, чтобы служить ей надежной поддержкой, она спустилась по
широкой лестнице и прошествовала в комнату, где сидел полковник.
Она сделала церемонный реверанс и, протянув ему маленькую ручку, почти
тотчас ее отдернула.
- Я хотела бы, чтобы наша встреча произошла при более счастливых
обстоятельствах, полковник Вашингтон, - сказала она.
- Вы не можете более меня печаловаться, сударыня, что это не так.
- Я предпочла бы, чтобы этой встречи не было и я не задерживала бы вас
вдали от общества ваших друзей, которых вы, натурально, стремитесь увидеть
поскорей, - чтобы недуг моего сына не отсрочил вашего возвращения к ним.
Домашняя жизнь, его заботливая сиделка миссис Маунтин, его мать и наш добрый
доктор Демпстер скоро вернут ему здоровье. И вам, полковник, человеку столь
занятому делами и военными и семейными, право, не стоило становиться еще и
врачом.
- Гарри был болен и слаб, и я думал, что мой долг - проводить его, -
растерянно произнес полковник.
- Вы сами, сэр, поистине удивительно перенесли труды и опасности
похода, - сказала вдова с новым реверансом, глядя на него непроницаемыми
черными глазами.
- Клянусь небом, сударыня, я был бы рад, если бы вместо меня вернулся
кто-то другой.
- О нет, сэр! Вы связаны узами, делающими вашу жизнь особенно
драгоценной и желанной для вас, и вас ждут обязанности, которые, я знаю, вам
не терпится возложить на себя. В нашем унынии, когда нас гнетут
неуверенность и горе, Каслвуд не может быть приятным местом для чужого
человека, и еще менее - для вас, а потому я знаю, сэр, что вы недолго у нас
пробудете. И вы простите меня, если мое душевное состояние не позволит мне
выходить из моей комнаты. Однако мои друзья составят вам компанию на все то
время, которое вам будет угодно оставаться под нашим кровом, пока я буду
выхаживать моего бедного Гарри наверху. Маунтин! Приготовьте кедровую
спальню на первом этаже для мистера Вашингтона, все, что есть в доме, - к
его услугам. Прощайте, сэр. Поздравьте от меня вашу матушку - она будет
счастлива, что ее сын вернулся с войны целым и невредимым; кланяйтесь от
меня и моему молодому другу, любезной Марте Кертис: и ей и ее детям я желаю
всяческих благ. Идем, сын мой! - С этими словами и еще одним леденящим
реверансом бледная миниатюрная женщина отступила к дверям, не сводя глаз с
полковника; который совсем лишился дара речи.

Как ни сильна была вера госпожи Эсмонд в то, что ее старший сын жив,
Каслвуд, разумеется, погрузился в угрюмую печаль. Она могла не носить траура
и запретить его всем домашним, однако какое бы спокойствие решительная
маленькая дама ни выказывала перед всем светом, сердце ее облеклось в черный
цвет. Ожидать возвращения Джорджа значило надеяться вопреки надежде. Правда,
достоверных известий о его гибели получено не было и никто не видел, как он
пал; но ведь в этот роковой день сотни людей погибли столь же безвестно, и
свидетелями их предсмертных мук были только невидимые враги да товарищи,
умиравшие рядом. Через две недели после поражения, когда Гарри еще не
возвратился из своих поисков, в Каслвуд вернулся слуга Джорджа Сейди,
раненный и искалеченный. Но о битве он не мог сообщить ничего связного и
рассказал только, как ему самому удалось спастись бегством из середины
колонны, где он находился при обозе. В последний раз он видел своего
господина в утро сражения и ничего о нем с тех пор не слышал. Много дней
Сейди прятался от госпожи Эсмонд в негритянских хижинах, страшась ее гнева.
Немногочисленные соседи этой дамы утверждали, что она подпала под власть
болезненного заблуждения. Оно было настолько сильно, что порой Гарри и
остальные члены домашнего каслвудского кружка почти начинали его разделять.
Ей ничуть не казалось странным, что ее отец, явившись из иного мира,
поручился за жизнь Джорджа. Она не сомневалась, что ее род равно пользуется
почетом и в этом мире, и в загробном. Что бы ни приключилось с ее сыновьями
в прошлом, она всегда заранее предчувствовала это - и ушибы, и легкие
недомогания, и серьезные болезни. Она могла перечислить десяток случаев (их
более или менее подтверждали и ее домашние), когда с мальчиками, пока они
находились в отъезде, приключалась беда, и она знала об этом, и знала -
какая беда, как ни велико было разделявшее их расстояние. Нет, Джордж не
убит, Джордж попал в плен к индейцам, Джордж вернется и будет править в
Каслвуде, и сомневаться в этом так же нельзя, как и в том, что его
величество пришлет из отечества новые войска, чтобы возродить померкшую
славу британского оружия и изгнать французов из Америки.
Что же касается мистера Вашингтона, то она больше не желает его видеть.
Он обещал оберегать Джорджа ценой собственной жизни. Так почему же ее сына
более нет, а полковник еще жив? Как посмел он взглянуть ей в лицо после
такого обещания, как посмел он явиться к матери без ее сына? Конечно, она
помнит свой христианский долг и ни к кому не питает зла. Но она - Эсмонд и
знает, что такое честь, а мистер Вашингтон забыл про свою честь, когда
отпустил от себя ее сына. Он должен был выполнять приказ своего начальника?
(Это говорилось в ответ на чье-либо возражение.) Какие пустяки! Обещание -
это обещание. Он обещал оберегать жизнь Джорджа ценой собственной - а где
теперь ее мальчик? И разве полковник (полковник, нечего сказать!) не
вернулся целым и невредимым? Ах, не говорите мне, что его мундир и шляпа
пробиты пулями! (Таков был ее ответ на еще одну робкую попытку заступиться
за мистера Вашингтона.) Ведь и я могу хоть сию минуту пойти в кабинет и
прострелить из пистолетов папеньки вот эту атласную юбку - и разве я буду
убита? Она рассмеялась при мысли, что следствием подобной операции может
быть смерть, - и смех ее был не очень приятен. Язвительные насмешки в устах
людей, не наделенных юмором, редко доставляют удовольствие слушателям. Мне
кажется facetiae {Шутки (лат.).} неумных людей чаще всего бывают жестоки.
Вот почему Гарри, желая повидать своего друга, должен был делать это
тайком и назначал ему встречи в здании суда, в трактирах или в других
увеселительных заведениях - или же в соседних городках, куда съезжались
окрестные помещики. Госпожа Эсмонд твердила, что тот, в ком живет истинно
благородный дух, не станет поддерживать знакомства с мистером Вашингтоном
после того, как он так низко предал ее семью. И пришла в чрезвычайное
волнение, когда с несомненностью убедилась, что полковник и ее сын
продолжают видеться. Что за сердце у Гарри, если он подает руку тому, кого
она считает почти убийцей Джорджа! Как не стыдно ей так говорить? Это ты
должен стыдиться, неблагодарный мальчишка, - забыть самого лучшего, самого
благородного, самого совершенного из братьев ради долговязого полковника,
который только и знает, что гоняться за лисицами и мерзко ругаться! Как он
может быть убийцей Джорджа, если я говорю, что мой сын жив? Он жив потому,
что мои предчувствия еще никогда меня не обманывали, потому что, как сейчас
я вижу его портрет, - только в жизни он выглядел намного благороднее и
красивее, - точно так же две ночи подряд мне во сне являлся папенька. Но,
вероятно, ты и в этом сомневаешься? Это потому, что никого не любил
по-настоящему, мой бедный Гарри, иначе тебе, как и некоторым, было бы дано
видеть их во сне.
- Мне кажется, матушка, я любил Джорджа, - воскликнул Гарри. - Я часто
молюсь о том, чтобы увидеть его во сне, но не вижу.
- Как смеете вы, сударь, говорить о любви к Джорджу, а потом
отправляться на скачки, чтобы встретить там своего мистера Вашингтона? Я не
могу этого попять! А вы, Маунтин?
- Нам многое непонятно в наших ближних. Но я могу понять, что наш
мальчик несчастен, и что он никак не окрепнет, и что он без толку томится
здесь, в Каслвуде, или болтается по трактирам и скачкам с разными
бездельниками, - ворчливо ответила Маунтин своей патронессе; и компаньонка
была совершенно права.
В Каслвуде воцарилось не только горе, но и раздоры.
- Не понимаю, какая тут причина, - сказал Гарри, завершая
повествование, которое мы изложили в последних двух выпусках, в котором он
излил душу своей новообретенной английской родственнице госпоже де
Бернштейн, - но после этого рокового июльского дня в прошлом году и моего
возвращения домой матушка очень переменилась. Она словно бы совсем разлюбила
нас всех. Она все время хвалила Джорджа, а ведь пока он был с нами, он ей
как будто не очень нравился. Теперь она целые дни читает всякие
благочестивые книги и, по-моему, черпает в них только новое горе и печаль.
Наш злосчастный виргинский Каслвуд погрузился в такое уныние, что все мы там
стали больными и бледными, точно привидения. Маунтин говорила мне, сударыня,
что матушка ночами почти не смыкает глаз. А иногда она подходила к моей
кровати, и вид у нее был такой ужасный, такой измученный, что мне спросонок
казалось, будто передо мной призрак. Она довела себя до такого возбуждения,
что оно начинает смахивать на горячку. А я по-прежнему болел лихорадкой, и
вся иезуитская кора Америки не могла меня вылечить. В новом городе Ричмонде
у нас есть табачный склад и дом, и мы переехали туда, потому что Уильямсберг
- место такое же нездоровое, как и наше поместье, и там мне полегчало, но