Страница:
женщина, но худая. Все дамы тут красятся, и старые и молодые, так что если
вы с Маунтин и Фанни хотите быть совсем по моде, мне надо будет прислать вам
румяна. И тут все играют в карты - в каждом доме на каждом званом вечере
ставится восемь, а то и десять карточных столов. Плохо только, что не все
играют честно, а иные так и не расплачиваются честно. Ну, и мне тоже
приходилось садиться за карты, и я своими глазами видел, как некоторые дамы
без всякого стеснения забирали все мои фишки!
Как-то на днях мой друг мистер Вулф, когда его полк, двадцатый полк,
был на смотру в Сент-Джеймском парке, сделал мне честь представить меня его
королевскому высочеству главнокомандующему, и он был со мной очень милостив.
Такой толстый веселый принц, простите мне мою вольность, а его манера
держаться напомнила мне злосчастного генерала Брэддока, с которым, на свое
горе, мы познакомились в прошлом году. Когда ему назвали мою фамилию и
сообщили, что милый Джордж участвовал в злополучном походе Брэддока и пал на
поле брани, он долго со мной разговаривал - спрашивал, почему такой молодой
человек, как я, не служит. И еще, почему я не поехал к прусскому королю,
великому полководцу, чтобы принять участие в одной-двух кампаниях: ведь это
же было бы лучше, чем шляться в Лондоне по раутам и карточным вечерам. Я
сказал, что с радостью поехал бы, но что я теперь единственный сын и, хотя
матушка на время меня отпустила, мое место с ней в нашем виргинском
поместье. Генерал Брэддок, сказал его высочество, писал сюда о преданности
госпожи Эсмонд, и он будет рад быть мне полезным. Потом мы с мистером Вулфом
были приняты его высочеством в его резиденции на Пэл-Мэл. Мистер Вулф, хотя
он еще совсем молод, служил во время шотландской кампании под командой его
высочества, которого мистер Демпстер у нас дома так горячо любит. Да,
конечно, он был излишне суров, если только можно быть излишне суровым с
мятежниками.
Мистер Дрейпер перевел половину ценных бумаг, принадлежавших моему
покойному папеньке, на мое имя. Вторая же половина должна оставаться в
ведении душеприказчиков, пока вне всяких сомнений не подтвердится наша
горькая потеря, а я бы правую руку отдал, лишь бы она не подтвердилась. Ах,
милая матушка! Не проходит дня и даже часа, когда бы я не вспоминал о нем. Я
часто сожалею, что его тут нет со мной. Мне кажется, что я становлюсь лучше,
когда думаю о нем, и был бы счастлив, ради чести нашей семьи, если бы ее
здесь представлял он, а не
ваш, милостивая государыня, послушный и любящий сын
Генри Эсмонд-Уорингтон.
P. S. Я похож на ваш прекрасный пол, который, как говорят, всегда о
самом главном пишет в поскритуме. Мне следует рассказать вам об особе,
которой отдано мое сердце. Я напишу об этом после, спешить ведь некуда. А
пока скажу только, что она самого благородного происхождения и ее семья не
уступает в знатности нашей".
"Кларджес-стрит, Лондон,
23 октября 1756 года.
Мне кажется, любезная сестра, что хоть родство между нами и близкое, мы
всегда были далеки друг от друга, если вспомнить поэта, которого так любил
ваш незабвенный отец. Когда вы увидели свет в наших Западных Владениях, моя
мать была, конечно, много моложе матери Исаака, но я-то уже годилась вам
чуть ли не в бабушки. И хотя она отдала вам все, что у нее было, включая и
ту малую толику любви, которая должна была бы принадлежать мне, все же мы
можем обойтись и без любви, если положимся на доброжелательность друг друга,
а я ведь имею некоторое право на ваши добрые чувства, как ради вашего сына,
так и ради вашего отца, которого я любила и ставила выше всех мужчин, каких
мне довелось знать в этом мире, - он превосходил почти всех, хотя и не нашел
в нем славы. Но среди тех, кто нашел ее, - а я видела таких немало, - почти
никто, поверьте, не мог сравниться с мистером Эсмондом умом и сердцем.
Будь мы с вами ближе, я могла бы вам кое-что посоветовать касательно
знакомства вашего юного джентльмена с Европой, а вы бы последовали моим
советам или пропустили бы их мимо ушей, как делается в этом мире. Но, во
всяком случае, вы могли бы сказать потом: "А она советовала правильно, и
послушай Гарри госпожу Беатрису, ему было бы лучше". Любезная сестра, вы не
могли знать, а я, кому вы никогда не писали, не могла вас предостеречь, но,
приехав в Англию, в Каслвуд, ваш сын нашел там только дурных друзей, если не
считать старой тетки, о которой уже пятьдесят лет говорят и рассказывают
всякие скверности - и, возможно, не без основания.
Я должна сказать матери Гарри то, что ее, без сомнения не удивит: он
нравится почти всем, с кем его сводит судьба. Он воздержан на язык, щедр,
смел как лев и держится с гордым достоинством, которое очень ему идет. Вы
сами знаете, красив он или нет, и я люблю его нисколько не меньше оттого,
что он не острослов и не умник, - мне никогда не были по душе господа,
которые звезды с неба хватают, настолько они умнее своих ближних.
Прославленный друг вашего отца мистер Аддисон мне казался поверхностным
педантом, а его прихвостень сэр Дик Стиль был противен и пьяный и трезвый. А
ваш мистер Гарри (revenons a lui {Вернемся к нему (франц.).}) звезд с неба,
несомненно, не хватает. В книжной премудрости он осведомлен не больше любого
английского лорда и нисколько от этого в моем мнении не теряет. Если небеса
не скроили его по этой мерке, то ничего ведь не поделаешь.
Памятуя, какое положение он займет в колонии по своем возвращении, а
также знатность его рода, должна сказать вам, что его средств недостаточно
для того, чтобы жить как ему подобает, а из-за ограниченности своих доходов
он может наделать больше долгов, не находя иных возможностей и начав мотать,
что от природы ему не свойственно. Но он не хочет отставать от своих
приятелей, а между нами говоря, вращается он сейчас в обществе избраннейших
повес Европы. Он боится уронить честь своего рода и требует жареных
жаворонков и шампанского, тогда как с удовольствием пообедал бы говядиной и
пивом. И судя по тому, что он мне рассказывал, - он ведь очень naif
{Безыскусствен (франц.).}, как говорят французы, - дух этот и высокое о себе
мнение укрепляла в нем его маменька. Мы, женщины, любим, чтобы наши близкие
блистали, хотя нам и не нравится платить за это. Хотите ли вы, чтобы ваш сын
занял видное место в лондонском обществе? Тогда, по крайней мере, утройте
его содержание, а его тетка Бернштейн (с соизволения его достопочтенной
матушки) также кое-что добавит к назначенной вами сумме. Иначе он растратит
то небольшое состояние, которым, как я узнала, он располагает сам, а ведь
стоит мальчику начать manger {Есть (франц.).}, и от булки скоро не останется
ни крошки. С божьего соизволения, я смогу кое-что оставить внуку Генри
Эсмонда после моей смерти, но сбережения мои невелики, а пенсия,
пожалованная мне моим милостивым монархом, кончается с моей смертью. Что до
feu {Покойного (франц.).} мосье де Бернштейна, то он не оставил после себя
ничего, кроме долгов, - придворные чины ганноверского двора его величества
получают весьма скудное жалованье.
Дама, которая в настоящее время пользуется большим доверием его
величества, весьма расположена к вашему мальчику и не преминет обратить на
него милостивое внимание нашего государя. Его высочеству герцогу он уже был
представлен. Если уж ему суждено жить в Америке, то почему бы мистеру
Эсмонду-Уорингтону не возвратиться туда губернатором Виргинии и с титулом?
Надеюсь, что так оно и будет.
А пока я должна быть с вами откровенной и сообщить, что он, боюсь,
связал себя очень глупым обещанием жениться. Брак со старухой даже ради ее
денег - глупость едва ли простительная, игра ne valant queres la chandelle
{Не стоящая свеч (франц.).}, как не раз заверял меня господин Бернштейн,
пока еще был жив, и я верю ему, бедняге! Но жениться на старухе без денег
только потому, что ты дал слово, - это, на мой взгляд, безумие, на которое
способны только желторотые юнцы, и, боюсь, мистер Уорингтон входит в их
число. Не знаю, каким образом и ради чего, но моя племянница Мария Эсмонд
escamote {Заполучила (франц.).} у Гарри обещание. Он ничего не знает о ее
antecedens {Прошлом (франц.).}, но мне известно все. За последние двадцать
лет она пыталась поймать в мужья двадцать человек. Мне все равно, как она
выманила у него обещание, но стыд и позор, что женщина сорока с лишком лет
играет на чести мальчика и отказывается вернуть ему слово. Она совсем не
такая, какой представляется. Ни один лошадиный барышник (так он говорит) его
не проведет... но вот женщина!
Я сообщаю вам эту неприятную новость не просто так. Быть может, вы
решите приехать в Англию, но я бы на вашем месте была очень осторожной, а
главное, очень мягкой, - попытка обуздать его строгостью только раздражит
его пылкий нрав. Боюсь, что имение ваше - майорат, и угроза лишить его
наследства Марию не испугает. Иначе при ее корыстолюбии она (хотя такой
красавчик и очень ей по вкусу) и слышать о нем не захотела бы, окажись он
бедняком. Я сделала все, что могла, и даже больше, чем допустимо, лишь бы
расстроить этот брак. А что именно, я предпочту не доверять бумаге, но ради
Генри Эсмонда я остаюсь искренним другом его внука и, сударыня,
вашей преданной сестрой. Беатрисой, баронессой де Бернштейн.
Миссис Эсмонд-Уорингтон. Каслвуд. Виргиния".
На обороте этого письма почерком госпожи Эсмонд написано:
"Письмо моей сестры Бернштейн, полученное вместе с письмом Генри 24
декабря, по получении какового было решено, что мой сын должен немедля
возвратиться домой".
^TГлава XLII^U
Fortunatus nimium {Чрезмерно богатый (лат.).}
Хотя Гарри Уорингтон был исполнен решимости сдержать злополучное
обещание, которое вырвала у него кузина, мы льстим себя надеждой, что
благосклонный читатель не составит о нем совсем уж дурного мнения,
вообразив, будто молодой человек радовался этой помолвке и не расторгнул бы
ее с восторгом, если бы мог. Весьма вероятно, что и беднягу Уилла он проучил
не без задней мысли, рассуждая примерно так: "Семья теперь, конечно, со мной
рассорится. В этой ссоре Мария, возможно, станет на сторону брата. Я,
разумеется, откажусь принести извинения или как-либо иначе загладить
случившееся. Тогда Уилл, пожалуй, пошлет мне вызов, а ведь он мне не
противник. Вражда ожесточится, наша помолвка будет расторгнута, и я вновь
стану свободным человеком".
Вот так наш простодушный Гарри заложил свою мину и поджег фитиль.
Однако вскоре выяснилось, что взрыв никакого вреда не причинил, если не
считать того, что Уильям Эсмонд неделю ходил с распухшим носом и синяком под
глазом. Вызова своему кузену Гарри Уорингтону он не послал, а потому не убил
Гарри и не был им убит. Уилл полетел на пол и поднялся с пола. Да и сколько
людей поступило бы иначе, будь у них возможность свести счеты втихомолку,
так, чтобы не посвящать в это посторонних? Мария отнюдь не встала в ссоре на
сторону семьи, а высказалась в пользу своего кузена, как, впрочем, и граф,
когда он узнал об этой стычке. Драку начал Уилл, сказал лорд Каслвуд. Это
подтверждает капеллан, да и Уилл не первый и не десятый раз, напившись,
затевает ссору. Мистер Уорингтон только ответил подобающим образом на
оскорбление, и извиняться должен не он, а Уилл.
Гарри заявил, что не примет извинений до тех пор, пока ему не будет
возвращена его лошадь или не будет уплачено пари. Про то, как в конце концов
разрешился вопрос о пари, в бумагах, которые были в распоряжении автора
настоящей хроники, не говорилось ничего, но известно одно: кузены после
этого встречались в домах общих знакомых неоднократно и без
членовредительства.
Вначале старший брат Марии был очень не прочь, чтобы его сестра,
остававшаяся незамужней столько лет, в течение которых грязь и репьи,
прорехи и пятна, естественно, все больше лишали ее одежды былой белизны,
вступила наконец в брак, каким бы ни был жених. А если он окажется
джентльменом из Виргинии - тем лучше. Она удалится в его лесной вигвам - и
конец всем заботам. Согласно с естественным ходом вещей Гарри переживет свою
далеко не молодую невесту и после ее кончины утешится или нет - это уж как
он пожелает.
Но, приехав в Лондон и побеседовав с тетушкой Бернштейн, его
сиятельство переменил мнение и даже попробовал отговорить Марию от брака,
испытывая жалость к юноше, который обречен влачить горестную жизнь из-за
глупого обещания, данного в двадцать один год.
Горестную! Но почему? Мария отказывалась понять, почему его жизнь
должна стать горестной. Жалость, как бы не так! Что-то в Каслвуде его
сиятельство жалость не мучила. Попросту ее братец добывал у тетушки
Бернштейн, и тетушка Бернштейн обещала ему кругленькую сумму, если этот брак
не состоится. О, она прекрасно понимает милорда, но мистер Уорингтон -
человек чести, и она ему верит. Засим милорд удаляется в кофейню Уайта или в
какое-либо еще из своих излюбленных заведений. Возможно, его сестра слишком
точно угадала, о чем беседовала с ним госпожа Бернштейн.
"Итак, - размышляет он, - моя добродетель привела лишь к тому, что юный
могок станет добычей других, и я щадил его совершенно напрасно. "Quem Deus
vult..." {Начало латинской поговорки: "Кого бог хочет погубить, у того он
отнимает разум".}, как там выражался школьный учитель? Не я, так еще
кто-нибудь, это ясно, как божий день. Мой брат уже заполучил кусок, милая
сестрица намерена проглотить его целиком. А я-то, я-то оберегал у себя в
доме его юность и простодушие, играл по маленькой и разыгрывал из себя его
ментора и опекуна. Глупец! Я лишь откармливал гуся, чтобы ели его другие! Не
так уж много творил я добрых дел на своем веку, и вот - доброе дело, но кому
от него польза? Другим! Вот, говорят, раскаяние. Да клянусь всеми огнями и
фуриями, я раскаиваюсь только в том, что мог бы сделать и не сделал! Зачем я
пощадил Лукрецию? Она только возненавидела меня, а ее муж все равно изведал
уготованную ему судьбу. Зачем я отпустил этого мальчика? Чтобы его общипали
Марч и прочие, которым это и не нужно вовсе! И это у меня скверная
репутация! Это на меня кивают люди и называют распутным лордом! Это со мной
умоляют матери своих сыновей не водить знакомства! Pardieu {Черт побери
(франц.).}, я ничем не хуже моих ближних, только везет мне меньше, и
величайший мой враг - моя же собственная слабость!" Автор этой хроники,
приводя тут в виде связной речи то, что граф лишь думал, бесспорно, мог
истощить свой кредит у терпеливого читателя, и тому дано полное право не
платить доверчивостью по этому чеку. Но разве Тит Ливий с Фукидидом и
десяток других историков не влагали в уста своих героев речи, которые, как
нам прекрасно известно, те и не думали произносить? Так насколько больше
оснований имеем мы, досконально зная характер милорда Каслвуда, рассказывать
о мыслях, мелькавших в его мозгу, и запечатлеть их на бумаге! Как? Целая
стая волков готова наброситься на ягненка и пообедать им, а голодный матерый
охотник будет стоять в стороне и не поживится хотя бы котлеткой? Кого не
привела в восторг благородная речь лорда Клайва, которому после его
возвращения из Индии поставили в вину несколько вольное обращение с
джегирами, лакхами, золотыми мугурами, алмазами, жемчугами и прочим?
"Честное слово! - воскликнул герой Плесси. - Когда я вспоминаю, какие у меня
были возможности, я не могу понять, почему я взял так мало!"
Чувствительным натурам всегда бывает неприятно рассказывать
неблаговидные истории о джентльмене, и делаешь это лишь по принуждению. Вот
почему, хотя еще до того, как была написана первая страница этой хроники, я
знал, что представлял собой лорд Каслвуд и какого мнения придерживались о
нем его современники, я умалчивал о весьма многом и лишь давал понять
доверчивому читателю, что этот аристократ не заслуживает наших симпатий.
Бесспорно, лорд Марч и другие джентльмены, на которых он сетовал, с такой же
легкостью побились бы об заклад с мистером Уорингтонрм на его последний
шиллинг и забрали бы этот шиллинг, с какой обглодали бы косточку цыпленка.
Да, они использовали бы каждое преимущество, которое давало бы более тонкое
знание игры или конфиденциальные сведения о лошадях на скачках. Но ведь так
поступают все джентльмены. Зато, играя, они не передергивали, а проигрывая,
платили проигрыш.
Госпоже Бернштейн очень не хотелось рассказывать своему виргинскому
племяннику подробности, которые не делали чести его родне. Ее даже тронуло
то, как граф щадил Гарри, пека юноша гостил в замке, и она была весьма
довольна его сиятельством, столь скрупулезно исполнившим ее желания в этом
отношении. Однако, когда она разговаривала со своим племянником Каслвудом о
намерениях Марии касательно Гарри, граф высказал свое мнение с обычным
цинизмом, назвал себя дураком за то, что щадил мальчишку, которого, щади не
щади, все равно от разорения не убережешь, напомнил о неоспоримой
расточительности юного виргинца, о его приятелях-мотах, о его ночах за
карточным столом, о его поездках в Ньюмаркет и осведомился, почему он один
не должен ничем попользоваться. Тщетно госпожа Бернштейн говорила о бедности
Гарри. Вздор! Ведь он же наследник княжеского имения, которое по праву
должно было бы принадлежать ему, Каслвуду, и могло бы поправить дела их
разоренной семьи. (По правде говоря, госпоже Бернштейн виргинские владения
мистера Уорингтона представлялись куда более обширными, чем они были на
самом деле.) Да разве в городе нет ростовщиков, которые будут рады одолжить
ему любые суммы под его наследство? Это Каслвуд знал по собственному
печальному опыту: он воспользовался их услугами при жизни отца, и проклятая
шайка пожирала две трети его жалких доходов. Он говорил с такой беспощадной
откровенностью и злобой, что госпожа Бернштейн испугалась за своего любимца
и решила предупредить его при первом удобном случае.
В тот же вечер она села писать письмо мистеру Уорингтону, но всю свою
жизнь она плохо владела пером и не любила брать его в руки. "Какой толк
писать плохо, - говаривала она, - когда столько умных людей делает это
хорошо? Но даже в этом случае лучше не писать вовсе". А потому она послала
лакея на квартиру Гарри с приглашением выпить у нее чашку чая на следующий
день, предполагая тогда же предостеречь его.
Однако наутро она прихворнула и, когда мистер Гарри явился, не смогла
его принять. Она провела в затворничестве два дня, а на третий был большой
прием. На четвертый же мистер Гарри, в свою очередь, оказался занят. В вихре
лондонской жизни какой человек успевает повидать соседа, брат - сестру,
школьный товарищ - школьного товарища? И прошло много дней, прежде чем
тетушка мистера Уорингтона смогла потолковать с ним по душам, как ей этого
хотелось.
Сперва она мягко попеняла ему за расточительность и проказы (хотя на
самом деле они казались ей очаровательными), а он ответил, что молодым людям
положено перебеситься, и к тому же с большинством своих нынешних приятелей
он познакомился, когда сопровождал тетушку, как подобает почтительному
племяннику. Затем она после некоторого вступления принялась предостерегать
его против его кузена, лорда Каслвуда, а он засмеялся горьким смехом и
сказал, что благожелательный свет уже достаточно нарассказал ему про лорда
Каслвуда.
- Советовать "не садись играть с ним", когда речь идет о человеке с
положением его сиятельства, да и вообще о любом джентльмене, очень
неприятно, - продолжала баронесса, - и все же...
- Договаривайте, договаривайте, тетушка! - воскликнул Гарри, и с губ
его сорвалось не слишком вежливое словцо.
- Так ты уже играл со своим кузеном? - осведомилась у молодого человека
его искушенная в делах света покровительница.
- И проигрывал, и выигрывал, сударыня, - решительно ответил Гарри. - Не
мне об этом говорить. Когда мы в Виргинии померимся силами с соседом за
бутылкой, колодой карт или на зеленой лужайке, мы не спешим домой
рассказывать об этом нашим маменькам. Простите, тетушка, я не это хотел
сказать, - и, покраснев до ушей, юноша поспешил поцеловать старую даму. В
новом расшитом золотом бархатном костюме, с пышным кружевным жабо, которое
очень шло к его свежему лицу и белокурым волосам, он выглядел очень
мужественным и красивым. Покидая тетушкин дом, он, как всегда, не поскупился
на чаевые ее слугам, толпой высыпавшим в переднюю. День выдался холодный и
дождливый, и потому наш юный джентльмен, сберегая белые шелковые чулки,
прибыл в портшезе.
- К Уайту! - приказал он, а носильщики рысцой поспешили к заведению,
где он проводил теперь почти все свое время.
Наши виргинские друзья вряд ли одобрили бы усердие, с каким он посещал
этот приют веселого безделья, но надо отдать должное мистеру Уорингтону: раз
начав игру, он сражался как герой. Удача не приводила его в лихорадочное
возбуждение, и он сохранял полное хладнокровие, когда ему не везло. Фортуна
заведомо склонна изменять игрокам, но сколько людей изменяют Фортуне? В
страхе бегут от ее улыбки и покидают ее, хотя она, возможно, и сохранила бы
им верность, если бы не их собственное малодушие.
- Черт возьми, мистер Уорингтон! - воскликнул мистер Селвин
одобрительно, что с ним бывало очень редко. - Вы заслуживаете выигрыша! Вы
смотрите на свою удачу, как истинный джентльмен, и пока она ворожит вам, вы
отменно с ней учтивы. Si celares quatit pennas... {Если же быстрыми взмахнет
крылами... (лат.).} вы ведь знаете остальное? Ах, нет? Ну, потеря
невелика... Вы потребуете карету ее милости и отвесите ей любезный поклон на
прощание. А посмотрите, как лорд Каслвуд отдает стаканчик. Кто еще стал бы
так сыпать проклятиями, проиграв пять-шесть золотых? Нет, Фортуна поистине
непотребная тварь, если собирается расточать свои милости такой скаредной
каналье!
- В нашей семье нет каналий, сэр, - замечает мистер Уорингтон. - А
милорд Каслвуд принадлежит к ней.
- Я забыл, совсем забыл. Прошу извинить мепя. И поздравляю вас со столь
лестным родством, как милорд и мистер Уилл Эсмонд, его братец, - говорит
сосед Гарри, беря стаканчик. - Кидаю пять! Одно очко и два! Мое обычное
везенье. Virtute mea me involvo {Я облекусь моею добродетелью (лат.).}. - И
он уныло откидывается на спинку кресла.
В этот ли раз мистер Гарри выиграл пятнадцать раз подряд, о чем
упоминается в одном из тех писем мистера Уолпола, которые не попали в руки
его нынешнего ученого издателя, мне неизвестно, но, во всяком случае, в
первые пять-шесть вечеров, которые Гарри провел у Уайта, ему непрерывно
везло, и он более чем оправдал свою репутацию Счастливчика. Пятьсот фунтов,
забранные из отцовского наследства, умножились в тысячи. Он пополнил свой
гардероб, купил великолепных лошадей, давал пышные приемы, делал дорогие
подарки, - словом, жил на такую ногу, словно был богаче сэра Джеймса Лоутера
и его светлости герцога Бедфордского, и все же пять тысяч фунтов как будто
нисколько не убывали. Не удивительно, что он давал, когда давать было так
легко, не удивительно, что он был щедр, чувствуя в своем кармане кошелек
Фортунатуса. Я говорю "не удивительно", потому что такова была его натура.
Другие Фортунаты затягивают завязки своего неистощимого кошеля как можно
туже, пьют жидкое пиво и отходят ко сну при свете сального огарка.
Пока удача продолжала улыбаться мистеру Гарри, он не нашел ничего
лучше, как узнать у леди Марии, сколько она должна, и уплатил все ее долги
до последнего шиллинга. Ее мачехе и сводной сестре, которые терпеть ее не
могли, он преподносил великолепные подарки.
- Может быть, тебе стоит постараться и поскорее угодить в тюрьму за
долги, а, Уилл? - насмешливо спросил милорд у брата. - Хоть ты и надул его с
лошадкой, могок, без сомнения, поторопится тебя выкупить.
И тут мистер Уилл ощутил глубокое раскаяние, - правда, не совсем такое,
какое заставило Блудного Сына пасть на колени.
- Черт побери! - простонал он. - Только подумать, что я дал ему
вырваться за какие-то жалкие сорок фунтов! Да у него тысячу можно было
выдоить, не меньше!
Что до Марии, то эта чистая душа с благодарностью приняла все дары,
которые послала ей добрая судьба, и была готова принять их сколько угодно
еще. Расплатившись с многочисленными модистками, торговцами и поставщиками,
она тут же вновь начала брать в долг. Миссис Бетти, камеристка ее
сиятельства, сообщила владельцам модных лавок, что ее госпожа вступает в
брак со сказочно богатым молодым джентльменом, а потому они могут открыть
миледи неограниченный кредит. Такую историю они слышали уже не в первый раз
и, возможно, не слишком ей поверили, но ведь их счета были оплачены! Миледи
не помнила зла и милостиво сделала новые заказы даже миссис Пинкотт из
Кенсингтона, а когда она объездила магазин шелковых тканей, галантерейную
лавку и ювелира и в карете с ней, кроме камеристки, сидел и мистер
Уорингтон, указанные торговцы решили, что судьба и правда ей улыбнулась и
она прибрала к рукам Счастливчика, хотя, возможно, их несколько удивил вкус
жениха, избравшего столь пожилую красавицу. Мистер Блеск с Тэвисток-стрит
близ Ковент-Гардена взял на себя смелость лично доставить на квартиру
мистера Уорингтона на Бонд-стрит жемчужное ожерелье и золотой игольник,
которые тот накануне купил в обществе леди Марии, и спросил, должен ли он,
Блеск, оставить их у его чести или послать ее сиятельству с поклоном от его
чести. Гарри добавил к ожерелью и игольнику еще кольцо из образчиков,
вы с Маунтин и Фанни хотите быть совсем по моде, мне надо будет прислать вам
румяна. И тут все играют в карты - в каждом доме на каждом званом вечере
ставится восемь, а то и десять карточных столов. Плохо только, что не все
играют честно, а иные так и не расплачиваются честно. Ну, и мне тоже
приходилось садиться за карты, и я своими глазами видел, как некоторые дамы
без всякого стеснения забирали все мои фишки!
Как-то на днях мой друг мистер Вулф, когда его полк, двадцатый полк,
был на смотру в Сент-Джеймском парке, сделал мне честь представить меня его
королевскому высочеству главнокомандующему, и он был со мной очень милостив.
Такой толстый веселый принц, простите мне мою вольность, а его манера
держаться напомнила мне злосчастного генерала Брэддока, с которым, на свое
горе, мы познакомились в прошлом году. Когда ему назвали мою фамилию и
сообщили, что милый Джордж участвовал в злополучном походе Брэддока и пал на
поле брани, он долго со мной разговаривал - спрашивал, почему такой молодой
человек, как я, не служит. И еще, почему я не поехал к прусскому королю,
великому полководцу, чтобы принять участие в одной-двух кампаниях: ведь это
же было бы лучше, чем шляться в Лондоне по раутам и карточным вечерам. Я
сказал, что с радостью поехал бы, но что я теперь единственный сын и, хотя
матушка на время меня отпустила, мое место с ней в нашем виргинском
поместье. Генерал Брэддок, сказал его высочество, писал сюда о преданности
госпожи Эсмонд, и он будет рад быть мне полезным. Потом мы с мистером Вулфом
были приняты его высочеством в его резиденции на Пэл-Мэл. Мистер Вулф, хотя
он еще совсем молод, служил во время шотландской кампании под командой его
высочества, которого мистер Демпстер у нас дома так горячо любит. Да,
конечно, он был излишне суров, если только можно быть излишне суровым с
мятежниками.
Мистер Дрейпер перевел половину ценных бумаг, принадлежавших моему
покойному папеньке, на мое имя. Вторая же половина должна оставаться в
ведении душеприказчиков, пока вне всяких сомнений не подтвердится наша
горькая потеря, а я бы правую руку отдал, лишь бы она не подтвердилась. Ах,
милая матушка! Не проходит дня и даже часа, когда бы я не вспоминал о нем. Я
часто сожалею, что его тут нет со мной. Мне кажется, что я становлюсь лучше,
когда думаю о нем, и был бы счастлив, ради чести нашей семьи, если бы ее
здесь представлял он, а не
ваш, милостивая государыня, послушный и любящий сын
Генри Эсмонд-Уорингтон.
P. S. Я похож на ваш прекрасный пол, который, как говорят, всегда о
самом главном пишет в поскритуме. Мне следует рассказать вам об особе,
которой отдано мое сердце. Я напишу об этом после, спешить ведь некуда. А
пока скажу только, что она самого благородного происхождения и ее семья не
уступает в знатности нашей".
"Кларджес-стрит, Лондон,
23 октября 1756 года.
Мне кажется, любезная сестра, что хоть родство между нами и близкое, мы
всегда были далеки друг от друга, если вспомнить поэта, которого так любил
ваш незабвенный отец. Когда вы увидели свет в наших Западных Владениях, моя
мать была, конечно, много моложе матери Исаака, но я-то уже годилась вам
чуть ли не в бабушки. И хотя она отдала вам все, что у нее было, включая и
ту малую толику любви, которая должна была бы принадлежать мне, все же мы
можем обойтись и без любви, если положимся на доброжелательность друг друга,
а я ведь имею некоторое право на ваши добрые чувства, как ради вашего сына,
так и ради вашего отца, которого я любила и ставила выше всех мужчин, каких
мне довелось знать в этом мире, - он превосходил почти всех, хотя и не нашел
в нем славы. Но среди тех, кто нашел ее, - а я видела таких немало, - почти
никто, поверьте, не мог сравниться с мистером Эсмондом умом и сердцем.
Будь мы с вами ближе, я могла бы вам кое-что посоветовать касательно
знакомства вашего юного джентльмена с Европой, а вы бы последовали моим
советам или пропустили бы их мимо ушей, как делается в этом мире. Но, во
всяком случае, вы могли бы сказать потом: "А она советовала правильно, и
послушай Гарри госпожу Беатрису, ему было бы лучше". Любезная сестра, вы не
могли знать, а я, кому вы никогда не писали, не могла вас предостеречь, но,
приехав в Англию, в Каслвуд, ваш сын нашел там только дурных друзей, если не
считать старой тетки, о которой уже пятьдесят лет говорят и рассказывают
всякие скверности - и, возможно, не без основания.
Я должна сказать матери Гарри то, что ее, без сомнения не удивит: он
нравится почти всем, с кем его сводит судьба. Он воздержан на язык, щедр,
смел как лев и держится с гордым достоинством, которое очень ему идет. Вы
сами знаете, красив он или нет, и я люблю его нисколько не меньше оттого,
что он не острослов и не умник, - мне никогда не были по душе господа,
которые звезды с неба хватают, настолько они умнее своих ближних.
Прославленный друг вашего отца мистер Аддисон мне казался поверхностным
педантом, а его прихвостень сэр Дик Стиль был противен и пьяный и трезвый. А
ваш мистер Гарри (revenons a lui {Вернемся к нему (франц.).}) звезд с неба,
несомненно, не хватает. В книжной премудрости он осведомлен не больше любого
английского лорда и нисколько от этого в моем мнении не теряет. Если небеса
не скроили его по этой мерке, то ничего ведь не поделаешь.
Памятуя, какое положение он займет в колонии по своем возвращении, а
также знатность его рода, должна сказать вам, что его средств недостаточно
для того, чтобы жить как ему подобает, а из-за ограниченности своих доходов
он может наделать больше долгов, не находя иных возможностей и начав мотать,
что от природы ему не свойственно. Но он не хочет отставать от своих
приятелей, а между нами говоря, вращается он сейчас в обществе избраннейших
повес Европы. Он боится уронить честь своего рода и требует жареных
жаворонков и шампанского, тогда как с удовольствием пообедал бы говядиной и
пивом. И судя по тому, что он мне рассказывал, - он ведь очень naif
{Безыскусствен (франц.).}, как говорят французы, - дух этот и высокое о себе
мнение укрепляла в нем его маменька. Мы, женщины, любим, чтобы наши близкие
блистали, хотя нам и не нравится платить за это. Хотите ли вы, чтобы ваш сын
занял видное место в лондонском обществе? Тогда, по крайней мере, утройте
его содержание, а его тетка Бернштейн (с соизволения его достопочтенной
матушки) также кое-что добавит к назначенной вами сумме. Иначе он растратит
то небольшое состояние, которым, как я узнала, он располагает сам, а ведь
стоит мальчику начать manger {Есть (франц.).}, и от булки скоро не останется
ни крошки. С божьего соизволения, я смогу кое-что оставить внуку Генри
Эсмонда после моей смерти, но сбережения мои невелики, а пенсия,
пожалованная мне моим милостивым монархом, кончается с моей смертью. Что до
feu {Покойного (франц.).} мосье де Бернштейна, то он не оставил после себя
ничего, кроме долгов, - придворные чины ганноверского двора его величества
получают весьма скудное жалованье.
Дама, которая в настоящее время пользуется большим доверием его
величества, весьма расположена к вашему мальчику и не преминет обратить на
него милостивое внимание нашего государя. Его высочеству герцогу он уже был
представлен. Если уж ему суждено жить в Америке, то почему бы мистеру
Эсмонду-Уорингтону не возвратиться туда губернатором Виргинии и с титулом?
Надеюсь, что так оно и будет.
А пока я должна быть с вами откровенной и сообщить, что он, боюсь,
связал себя очень глупым обещанием жениться. Брак со старухой даже ради ее
денег - глупость едва ли простительная, игра ne valant queres la chandelle
{Не стоящая свеч (франц.).}, как не раз заверял меня господин Бернштейн,
пока еще был жив, и я верю ему, бедняге! Но жениться на старухе без денег
только потому, что ты дал слово, - это, на мой взгляд, безумие, на которое
способны только желторотые юнцы, и, боюсь, мистер Уорингтон входит в их
число. Не знаю, каким образом и ради чего, но моя племянница Мария Эсмонд
escamote {Заполучила (франц.).} у Гарри обещание. Он ничего не знает о ее
antecedens {Прошлом (франц.).}, но мне известно все. За последние двадцать
лет она пыталась поймать в мужья двадцать человек. Мне все равно, как она
выманила у него обещание, но стыд и позор, что женщина сорока с лишком лет
играет на чести мальчика и отказывается вернуть ему слово. Она совсем не
такая, какой представляется. Ни один лошадиный барышник (так он говорит) его
не проведет... но вот женщина!
Я сообщаю вам эту неприятную новость не просто так. Быть может, вы
решите приехать в Англию, но я бы на вашем месте была очень осторожной, а
главное, очень мягкой, - попытка обуздать его строгостью только раздражит
его пылкий нрав. Боюсь, что имение ваше - майорат, и угроза лишить его
наследства Марию не испугает. Иначе при ее корыстолюбии она (хотя такой
красавчик и очень ей по вкусу) и слышать о нем не захотела бы, окажись он
бедняком. Я сделала все, что могла, и даже больше, чем допустимо, лишь бы
расстроить этот брак. А что именно, я предпочту не доверять бумаге, но ради
Генри Эсмонда я остаюсь искренним другом его внука и, сударыня,
вашей преданной сестрой. Беатрисой, баронессой де Бернштейн.
Миссис Эсмонд-Уорингтон. Каслвуд. Виргиния".
На обороте этого письма почерком госпожи Эсмонд написано:
"Письмо моей сестры Бернштейн, полученное вместе с письмом Генри 24
декабря, по получении какового было решено, что мой сын должен немедля
возвратиться домой".
^TГлава XLII^U
Fortunatus nimium {Чрезмерно богатый (лат.).}
Хотя Гарри Уорингтон был исполнен решимости сдержать злополучное
обещание, которое вырвала у него кузина, мы льстим себя надеждой, что
благосклонный читатель не составит о нем совсем уж дурного мнения,
вообразив, будто молодой человек радовался этой помолвке и не расторгнул бы
ее с восторгом, если бы мог. Весьма вероятно, что и беднягу Уилла он проучил
не без задней мысли, рассуждая примерно так: "Семья теперь, конечно, со мной
рассорится. В этой ссоре Мария, возможно, станет на сторону брата. Я,
разумеется, откажусь принести извинения или как-либо иначе загладить
случившееся. Тогда Уилл, пожалуй, пошлет мне вызов, а ведь он мне не
противник. Вражда ожесточится, наша помолвка будет расторгнута, и я вновь
стану свободным человеком".
Вот так наш простодушный Гарри заложил свою мину и поджег фитиль.
Однако вскоре выяснилось, что взрыв никакого вреда не причинил, если не
считать того, что Уильям Эсмонд неделю ходил с распухшим носом и синяком под
глазом. Вызова своему кузену Гарри Уорингтону он не послал, а потому не убил
Гарри и не был им убит. Уилл полетел на пол и поднялся с пола. Да и сколько
людей поступило бы иначе, будь у них возможность свести счеты втихомолку,
так, чтобы не посвящать в это посторонних? Мария отнюдь не встала в ссоре на
сторону семьи, а высказалась в пользу своего кузена, как, впрочем, и граф,
когда он узнал об этой стычке. Драку начал Уилл, сказал лорд Каслвуд. Это
подтверждает капеллан, да и Уилл не первый и не десятый раз, напившись,
затевает ссору. Мистер Уорингтон только ответил подобающим образом на
оскорбление, и извиняться должен не он, а Уилл.
Гарри заявил, что не примет извинений до тех пор, пока ему не будет
возвращена его лошадь или не будет уплачено пари. Про то, как в конце концов
разрешился вопрос о пари, в бумагах, которые были в распоряжении автора
настоящей хроники, не говорилось ничего, но известно одно: кузены после
этого встречались в домах общих знакомых неоднократно и без
членовредительства.
Вначале старший брат Марии был очень не прочь, чтобы его сестра,
остававшаяся незамужней столько лет, в течение которых грязь и репьи,
прорехи и пятна, естественно, все больше лишали ее одежды былой белизны,
вступила наконец в брак, каким бы ни был жених. А если он окажется
джентльменом из Виргинии - тем лучше. Она удалится в его лесной вигвам - и
конец всем заботам. Согласно с естественным ходом вещей Гарри переживет свою
далеко не молодую невесту и после ее кончины утешится или нет - это уж как
он пожелает.
Но, приехав в Лондон и побеседовав с тетушкой Бернштейн, его
сиятельство переменил мнение и даже попробовал отговорить Марию от брака,
испытывая жалость к юноше, который обречен влачить горестную жизнь из-за
глупого обещания, данного в двадцать один год.
Горестную! Но почему? Мария отказывалась понять, почему его жизнь
должна стать горестной. Жалость, как бы не так! Что-то в Каслвуде его
сиятельство жалость не мучила. Попросту ее братец добывал у тетушки
Бернштейн, и тетушка Бернштейн обещала ему кругленькую сумму, если этот брак
не состоится. О, она прекрасно понимает милорда, но мистер Уорингтон -
человек чести, и она ему верит. Засим милорд удаляется в кофейню Уайта или в
какое-либо еще из своих излюбленных заведений. Возможно, его сестра слишком
точно угадала, о чем беседовала с ним госпожа Бернштейн.
"Итак, - размышляет он, - моя добродетель привела лишь к тому, что юный
могок станет добычей других, и я щадил его совершенно напрасно. "Quem Deus
vult..." {Начало латинской поговорки: "Кого бог хочет погубить, у того он
отнимает разум".}, как там выражался школьный учитель? Не я, так еще
кто-нибудь, это ясно, как божий день. Мой брат уже заполучил кусок, милая
сестрица намерена проглотить его целиком. А я-то, я-то оберегал у себя в
доме его юность и простодушие, играл по маленькой и разыгрывал из себя его
ментора и опекуна. Глупец! Я лишь откармливал гуся, чтобы ели его другие! Не
так уж много творил я добрых дел на своем веку, и вот - доброе дело, но кому
от него польза? Другим! Вот, говорят, раскаяние. Да клянусь всеми огнями и
фуриями, я раскаиваюсь только в том, что мог бы сделать и не сделал! Зачем я
пощадил Лукрецию? Она только возненавидела меня, а ее муж все равно изведал
уготованную ему судьбу. Зачем я отпустил этого мальчика? Чтобы его общипали
Марч и прочие, которым это и не нужно вовсе! И это у меня скверная
репутация! Это на меня кивают люди и называют распутным лордом! Это со мной
умоляют матери своих сыновей не водить знакомства! Pardieu {Черт побери
(франц.).}, я ничем не хуже моих ближних, только везет мне меньше, и
величайший мой враг - моя же собственная слабость!" Автор этой хроники,
приводя тут в виде связной речи то, что граф лишь думал, бесспорно, мог
истощить свой кредит у терпеливого читателя, и тому дано полное право не
платить доверчивостью по этому чеку. Но разве Тит Ливий с Фукидидом и
десяток других историков не влагали в уста своих героев речи, которые, как
нам прекрасно известно, те и не думали произносить? Так насколько больше
оснований имеем мы, досконально зная характер милорда Каслвуда, рассказывать
о мыслях, мелькавших в его мозгу, и запечатлеть их на бумаге! Как? Целая
стая волков готова наброситься на ягненка и пообедать им, а голодный матерый
охотник будет стоять в стороне и не поживится хотя бы котлеткой? Кого не
привела в восторг благородная речь лорда Клайва, которому после его
возвращения из Индии поставили в вину несколько вольное обращение с
джегирами, лакхами, золотыми мугурами, алмазами, жемчугами и прочим?
"Честное слово! - воскликнул герой Плесси. - Когда я вспоминаю, какие у меня
были возможности, я не могу понять, почему я взял так мало!"
Чувствительным натурам всегда бывает неприятно рассказывать
неблаговидные истории о джентльмене, и делаешь это лишь по принуждению. Вот
почему, хотя еще до того, как была написана первая страница этой хроники, я
знал, что представлял собой лорд Каслвуд и какого мнения придерживались о
нем его современники, я умалчивал о весьма многом и лишь давал понять
доверчивому читателю, что этот аристократ не заслуживает наших симпатий.
Бесспорно, лорд Марч и другие джентльмены, на которых он сетовал, с такой же
легкостью побились бы об заклад с мистером Уорингтонрм на его последний
шиллинг и забрали бы этот шиллинг, с какой обглодали бы косточку цыпленка.
Да, они использовали бы каждое преимущество, которое давало бы более тонкое
знание игры или конфиденциальные сведения о лошадях на скачках. Но ведь так
поступают все джентльмены. Зато, играя, они не передергивали, а проигрывая,
платили проигрыш.
Госпоже Бернштейн очень не хотелось рассказывать своему виргинскому
племяннику подробности, которые не делали чести его родне. Ее даже тронуло
то, как граф щадил Гарри, пека юноша гостил в замке, и она была весьма
довольна его сиятельством, столь скрупулезно исполнившим ее желания в этом
отношении. Однако, когда она разговаривала со своим племянником Каслвудом о
намерениях Марии касательно Гарри, граф высказал свое мнение с обычным
цинизмом, назвал себя дураком за то, что щадил мальчишку, которого, щади не
щади, все равно от разорения не убережешь, напомнил о неоспоримой
расточительности юного виргинца, о его приятелях-мотах, о его ночах за
карточным столом, о его поездках в Ньюмаркет и осведомился, почему он один
не должен ничем попользоваться. Тщетно госпожа Бернштейн говорила о бедности
Гарри. Вздор! Ведь он же наследник княжеского имения, которое по праву
должно было бы принадлежать ему, Каслвуду, и могло бы поправить дела их
разоренной семьи. (По правде говоря, госпоже Бернштейн виргинские владения
мистера Уорингтона представлялись куда более обширными, чем они были на
самом деле.) Да разве в городе нет ростовщиков, которые будут рады одолжить
ему любые суммы под его наследство? Это Каслвуд знал по собственному
печальному опыту: он воспользовался их услугами при жизни отца, и проклятая
шайка пожирала две трети его жалких доходов. Он говорил с такой беспощадной
откровенностью и злобой, что госпожа Бернштейн испугалась за своего любимца
и решила предупредить его при первом удобном случае.
В тот же вечер она села писать письмо мистеру Уорингтону, но всю свою
жизнь она плохо владела пером и не любила брать его в руки. "Какой толк
писать плохо, - говаривала она, - когда столько умных людей делает это
хорошо? Но даже в этом случае лучше не писать вовсе". А потому она послала
лакея на квартиру Гарри с приглашением выпить у нее чашку чая на следующий
день, предполагая тогда же предостеречь его.
Однако наутро она прихворнула и, когда мистер Гарри явился, не смогла
его принять. Она провела в затворничестве два дня, а на третий был большой
прием. На четвертый же мистер Гарри, в свою очередь, оказался занят. В вихре
лондонской жизни какой человек успевает повидать соседа, брат - сестру,
школьный товарищ - школьного товарища? И прошло много дней, прежде чем
тетушка мистера Уорингтона смогла потолковать с ним по душам, как ей этого
хотелось.
Сперва она мягко попеняла ему за расточительность и проказы (хотя на
самом деле они казались ей очаровательными), а он ответил, что молодым людям
положено перебеситься, и к тому же с большинством своих нынешних приятелей
он познакомился, когда сопровождал тетушку, как подобает почтительному
племяннику. Затем она после некоторого вступления принялась предостерегать
его против его кузена, лорда Каслвуда, а он засмеялся горьким смехом и
сказал, что благожелательный свет уже достаточно нарассказал ему про лорда
Каслвуда.
- Советовать "не садись играть с ним", когда речь идет о человеке с
положением его сиятельства, да и вообще о любом джентльмене, очень
неприятно, - продолжала баронесса, - и все же...
- Договаривайте, договаривайте, тетушка! - воскликнул Гарри, и с губ
его сорвалось не слишком вежливое словцо.
- Так ты уже играл со своим кузеном? - осведомилась у молодого человека
его искушенная в делах света покровительница.
- И проигрывал, и выигрывал, сударыня, - решительно ответил Гарри. - Не
мне об этом говорить. Когда мы в Виргинии померимся силами с соседом за
бутылкой, колодой карт или на зеленой лужайке, мы не спешим домой
рассказывать об этом нашим маменькам. Простите, тетушка, я не это хотел
сказать, - и, покраснев до ушей, юноша поспешил поцеловать старую даму. В
новом расшитом золотом бархатном костюме, с пышным кружевным жабо, которое
очень шло к его свежему лицу и белокурым волосам, он выглядел очень
мужественным и красивым. Покидая тетушкин дом, он, как всегда, не поскупился
на чаевые ее слугам, толпой высыпавшим в переднюю. День выдался холодный и
дождливый, и потому наш юный джентльмен, сберегая белые шелковые чулки,
прибыл в портшезе.
- К Уайту! - приказал он, а носильщики рысцой поспешили к заведению,
где он проводил теперь почти все свое время.
Наши виргинские друзья вряд ли одобрили бы усердие, с каким он посещал
этот приют веселого безделья, но надо отдать должное мистеру Уорингтону: раз
начав игру, он сражался как герой. Удача не приводила его в лихорадочное
возбуждение, и он сохранял полное хладнокровие, когда ему не везло. Фортуна
заведомо склонна изменять игрокам, но сколько людей изменяют Фортуне? В
страхе бегут от ее улыбки и покидают ее, хотя она, возможно, и сохранила бы
им верность, если бы не их собственное малодушие.
- Черт возьми, мистер Уорингтон! - воскликнул мистер Селвин
одобрительно, что с ним бывало очень редко. - Вы заслуживаете выигрыша! Вы
смотрите на свою удачу, как истинный джентльмен, и пока она ворожит вам, вы
отменно с ней учтивы. Si celares quatit pennas... {Если же быстрыми взмахнет
крылами... (лат.).} вы ведь знаете остальное? Ах, нет? Ну, потеря
невелика... Вы потребуете карету ее милости и отвесите ей любезный поклон на
прощание. А посмотрите, как лорд Каслвуд отдает стаканчик. Кто еще стал бы
так сыпать проклятиями, проиграв пять-шесть золотых? Нет, Фортуна поистине
непотребная тварь, если собирается расточать свои милости такой скаредной
каналье!
- В нашей семье нет каналий, сэр, - замечает мистер Уорингтон. - А
милорд Каслвуд принадлежит к ней.
- Я забыл, совсем забыл. Прошу извинить мепя. И поздравляю вас со столь
лестным родством, как милорд и мистер Уилл Эсмонд, его братец, - говорит
сосед Гарри, беря стаканчик. - Кидаю пять! Одно очко и два! Мое обычное
везенье. Virtute mea me involvo {Я облекусь моею добродетелью (лат.).}. - И
он уныло откидывается на спинку кресла.
В этот ли раз мистер Гарри выиграл пятнадцать раз подряд, о чем
упоминается в одном из тех писем мистера Уолпола, которые не попали в руки
его нынешнего ученого издателя, мне неизвестно, но, во всяком случае, в
первые пять-шесть вечеров, которые Гарри провел у Уайта, ему непрерывно
везло, и он более чем оправдал свою репутацию Счастливчика. Пятьсот фунтов,
забранные из отцовского наследства, умножились в тысячи. Он пополнил свой
гардероб, купил великолепных лошадей, давал пышные приемы, делал дорогие
подарки, - словом, жил на такую ногу, словно был богаче сэра Джеймса Лоутера
и его светлости герцога Бедфордского, и все же пять тысяч фунтов как будто
нисколько не убывали. Не удивительно, что он давал, когда давать было так
легко, не удивительно, что он был щедр, чувствуя в своем кармане кошелек
Фортунатуса. Я говорю "не удивительно", потому что такова была его натура.
Другие Фортунаты затягивают завязки своего неистощимого кошеля как можно
туже, пьют жидкое пиво и отходят ко сну при свете сального огарка.
Пока удача продолжала улыбаться мистеру Гарри, он не нашел ничего
лучше, как узнать у леди Марии, сколько она должна, и уплатил все ее долги
до последнего шиллинга. Ее мачехе и сводной сестре, которые терпеть ее не
могли, он преподносил великолепные подарки.
- Может быть, тебе стоит постараться и поскорее угодить в тюрьму за
долги, а, Уилл? - насмешливо спросил милорд у брата. - Хоть ты и надул его с
лошадкой, могок, без сомнения, поторопится тебя выкупить.
И тут мистер Уилл ощутил глубокое раскаяние, - правда, не совсем такое,
какое заставило Блудного Сына пасть на колени.
- Черт побери! - простонал он. - Только подумать, что я дал ему
вырваться за какие-то жалкие сорок фунтов! Да у него тысячу можно было
выдоить, не меньше!
Что до Марии, то эта чистая душа с благодарностью приняла все дары,
которые послала ей добрая судьба, и была готова принять их сколько угодно
еще. Расплатившись с многочисленными модистками, торговцами и поставщиками,
она тут же вновь начала брать в долг. Миссис Бетти, камеристка ее
сиятельства, сообщила владельцам модных лавок, что ее госпожа вступает в
брак со сказочно богатым молодым джентльменом, а потому они могут открыть
миледи неограниченный кредит. Такую историю они слышали уже не в первый раз
и, возможно, не слишком ей поверили, но ведь их счета были оплачены! Миледи
не помнила зла и милостиво сделала новые заказы даже миссис Пинкотт из
Кенсингтона, а когда она объездила магазин шелковых тканей, галантерейную
лавку и ювелира и в карете с ней, кроме камеристки, сидел и мистер
Уорингтон, указанные торговцы решили, что судьба и правда ей улыбнулась и
она прибрала к рукам Счастливчика, хотя, возможно, их несколько удивил вкус
жениха, избравшего столь пожилую красавицу. Мистер Блеск с Тэвисток-стрит
близ Ковент-Гардена взял на себя смелость лично доставить на квартиру
мистера Уорингтона на Бонд-стрит жемчужное ожерелье и золотой игольник,
которые тот накануне купил в обществе леди Марии, и спросил, должен ли он,
Блеск, оставить их у его чести или послать ее сиятельству с поклоном от его
чести. Гарри добавил к ожерелью и игольнику еще кольцо из образчиков,