Страница:
верить его светлости, ему достаточно было только повести осаду красавицы,
чтобы она тотчас сдалась, с простотой жизни и обычаев обитателей колоний,
где европейскому волоките не удалось, по-видимому, одержать ни единой
победы. Если бы дело обстояло иначе, он, несомненно, не преминул бы
перечислить свои успехи в Пенсильвании и Новой Англии, как перечислил победы
над своими соотечественницами и нашими. Путешественники, знакомившиеся с
Америкой, достаточно громко вопиют о грубых и варварских заокеанских
манерах, так позвольте же автору этой хроники смиренно засвидетельствовать,
что, по его опыту, американские джентльмены обычно скромны в своих речах, а
женщины там, насколько ему известно, чисты и целомудренны.
Мы уже говорили, что Гарри Уорингтон привез с собой в отчий край и свою
скромность, и хотя он не мог не слушать вольных разговоров великосветских
бездельников, в чьем обществе проводил время, сам он среди их несдержанной
болтовни хранил молчание, никогда не позволял себе double entendre
{Двусмысленности (франц.).} с женщинами, не одерживал никаких побед и не
хвастал ими, а когда выслушивал повесть о чужих победах, смущался и
чувствовал большую неловкость.
Мистер Сэмпсон подметил эту юношескую застенчивость еще в Каслвуде, так
как мистер Уорингтон терялся и краснел, когда мистер Уилл принимался
рассказывать свои любимые историйки. В конце концов милорд сурово отчитал
брата, попросив его приберечь свои шуточки для стола придворных чинов в
Кенсингтоне и не докучать ими кузену. Потому-то капеллан с такой
настойчивостью попросил о Reverentia pueris {Уважении к юности (лат.).}
своего соседа за столом в "Белом Коне", когда туда явился Гарри. Сам же
мистер Сэмпсон, хотя у него и не хватало силы воли вести праведную жизнь, во
всяком случае, был настолько порядочен, что не смущал своим цинизмом
простодушных юношей.
Капеллан был очень тронут тем, что Гарри вернул ему лошадь, и
почувствовал к юному виргинцу искреннее расположение.
- Видите ли, сэр, - объяснял он, - я живу в мире и должен поступать,
как поступают все. Мне живется не очень-то легко, мистер Уорингтон, и я не
моту быть щепетильнее тех, с кем имею дело. Video meliora, deteriora sequor
{Вижу лучшее, но следую худшему (лат.).}, как мы говаривали в колледже. У
женя есть сестричка, - она учится в пансионе неподалеку отсюда, - и раз я
слежу за своим языком, когда разговариваю с моей маленькой Пэтти, и от
других требую того же, то должен сделать столько же и для вас.
Капеллан не скупился на похвалы Гарри в беседах с его тетушкой, старой
баронессой. Ей доставляло удовольствие слушать, как хвалят ее племянника.
Она отдавала ему всю любовь, на какую была способна; ей нравилось его
общество, его красота, его мужественные манеры, краска застенчивости, так
легко заливавшая его щеки,. нравились его ясные глаза, его юношеский басок.
Его здравый смысл и простодушие постоянно развлекали ее. Будь он умен, учен
или остроумен - будь он не таким, каким он был, - он давно ей надоел бы.
- Нам надо подыскать ему хорошую жену, капеллан, - сказала она как-то.
- У меня есть для него кое-кто на примете. Мы должны помочь ему утвердиться
здесь, - ведь теперь ему будет непереносимо вернуться к своим дикарям, да он
уже и не сумеет ужиться с этой методисточкой, его матушкой.
Тема эта также очень занимала мистера Сэмпсона, у которого тоже была на
примете жена для Гарри. Вероятно, в Каслвуде у него были еще разговоры с
милордом, который, как мы слышали, выразил намерение наградить своего
капеллана хорошим приходом или еще чем-нибудь стиль же доходным, если бы
тому удалось споспешествовать желаниям его сиятельства касательно замужества
леди Марии. Сэмпсон был готов всеми силами помочь этой благородной девице,
озабоченной поисками мужа, и теперь он старался разобраться, как обстоят
дела, чтобы в нужную минуту пустить в ход свое влияние.
Сэмпсон был очень приятным собеседником, и уже через несколько часов
они с молодым виргинцем сошлись очень коротко. Священник был наделен веселым
характером, прекрасным аппетитом и добродушием, же отличался большой
разборчивостью и чуждался ханжеских душеспасительных нравоучений, но при
этом тщательно избегал легкомысленных и вольных разговоров, которые могли
быть неприятны его молодому другу, - возможно, он совестился посвящать
своего ученика в тайны, им самим, увы, слишком хорошо постигнутые, и он
ограничивался, так сказать, второстепенными секретами. Для Гарри Сэмпсон был
только веселым, находчивым и неутомимым товарищем в развлечениях, всегда
готовым принять участие в пирушке, в любом состязании, в петушиных боях, в
карточной игре или верховой прогулке, но его речи были пристойны, и он
старался доставить удовольствие молодому виргинцу, а не свести его с пути
истинного. И в этом капеллан преуспевал: он обладал не только природным
умом, то и плотским жизнелюбием, а также не только богатым опытом в
лизоблюдстве, но и истинным призванием к этому занятию, которым он снискивал
себе хлеб насущный с ранней юности - с тех самых пор, как он был принят в
колледж служителем и начал изыскивать способы преуспеть. Когда мы выше
заметили, что блюдолизы теперь перевелись, это была лишь саркастическая
шутка. Без сомнения, и ныне множество людей следует призванию Сэмпсона -
более того, родители отсылают маленьких мальчиков в пансионы с
соответствующими наставлениями, и там они в самом нежном возрасте начинают
обучаться лизоблюдству. Только лесть теперь стала не столь явной, как сто
лет назад. У молодых людей и у старых есть свои прихлебатели и льстецы, во
они держатся с фамильярностью равных, занимают деньги, блюда лижут, только
когда этого никто не видит, и разгуливают под руку с великим человеком,
называя его просто по имени, без всяких титулов. В те добрые старые времена,
когда Гарри Уорингтон впервые посетил Европу, прихлебатель не позволял себе
ни малейшей фамильярности, открыто пресмыкался перед своим патроном, именуя
его так в разговорах с другими людьми, выполнял его поручения - любые, какие
только могли прийти патрону на ум, - называл его "сэр", садился в его
присутствии, только когда его приглашали сесть, и льстил ему ex officio {По
долгу службы (лат.).}. Мистер Сэмпсон, нисколько не стыдясь, именовал Гарри
своим молодым патроном - юным виргинским вельможей, которого поручил его
заботам другой его благородный патрон, граф Каслвуд. Он гордился тем, что
может появляться на людях вместе с Гарри в качестве его смиренного
служителя, рассказывал про него сотрапезникам за табльдотом, отдавал
распоряжения поставщикам Гарри, от которых, будем надеяться, ему перепадала
некоторая толика в благодарность за рекомендацию, и вообще исполнял
обязанности адъютанта - как исполнял бы некоторые другие, буде наш юный
джентльмен потребовал бы их от услужливого священника, который уже столько
раз с величайшей радостью играл роль ami du prince {Друга принца (франц.).}
при многих молодых вельможах. Приходится сознаться, что далеко не все
знакомства, которые завел мистер Уорингтон со времени своего прибытия в
Англию, были очень удачными.
- Какую репутацию создали вам здесь, сэр! - сообщил мистер Сэмпсон
своему патрону, вернувшись из кофейни. - Мосье де Ришелье - ничто в
сравнении с вами!
- При чем тут мосье де Ришелье? Я в жизни не бывал на Минорке, - заявил
бесхитростный Гарри, ничего не знавший о победах, которыми этот французский
герцог прославился у себя на родине.
Мистер Сэмпсон рассеял его недоумение. Хорошенькая вдовушка миссис
Пэтчем, только что приехавшая на воды, без всякого сомнения, потеряла голову
из-за мистера Уорингтона: ее вчерашнее поведение в курзале - верное тому
доказательство. Ну, а про миссис Хупер известно всем - олдермен увез свою
супругу в Лондон только по этой причине. В Танбридже ни о чем другом не
говорят.
- Кто это выдумал? - вскричал Гарри в негодовании. - Дайте мне
встретиться с этим негодяем, и я его обличу!
- Ну, я побоялся бы указать вам его, - со смехом ответил мистер
Сэмпсон. - Ему, наверное, не поздоровилось бы.
- Какая гнусность - чернить так репутацию женщин... да и мужчин тоже, -
продолжал мистер Уорингтон, в бешенстве расхаживая по комнате.
- Это я им и сказал, - объявил капеллан, печально покачивая головой с
самым серьезным и возмущенным видом, хотя на самом деле он и не думал
сердиться, когда в его присутствии Гарри приписывали такого рода шалости.
- Повторяю, это гнусность - чернить людей, как это принято здесь. У нас
в Виргинии подобный сплетник скоро лишился бы ушей, а перед самым моим
отъездом трое братьев застрелили мерзавца, который посмел злословить о их
сестре.
- Негодяй получил по заслугам! - вскричал мистер Сэмпсон.
- Они уже успели распустить обо мне клевету, Сэмпсон, - обо мне и
бедняжке французской танцовщице.
- Слышал-слышал, - отозвался мистер Сэмпсон, скорбно вытряхивая пудру
из парика.
- Гнусность, верно?
- Неслыханная гнусность!
- И то же самое они говорили про лорда Марча. Мерзость, верно?
- О, несомненно! - поддакнул мистер Сэмпсон, сохраняя на лице
невозмутимую серьезность.
- Просто не знаю, что было бы, дойди эти россказни до ушей матушки. Они
разбили бы ей сердце - право, разбили бы. Да всего за несколько дней до
вашего приезда сюда мой друг полковник, мистер Вулф, сказал мне, какие
чудовищные ходят обо мне сплетни. Боже великий! Неужто они верят, будто
джентльмен с моим именем, уроженец моей страны способен... Я - соблазнитель?
Почему бы не назвать меня заодно конокрадом или грабителем с большой дороги?
Клянусь, если кто-нибудь посмеет при мне сказать что-либо подобное, я отрежу
ему уши!
- Мне приходилось читать, сэр, что турецкому султану иногда присылают
засоленные уши целыми бочками, - со смехом заметил мистер Сэмпсон. - Если вы
начнете отрезать все уши, которые слышали сплетни про вас или про других
людей, вам не напастись для них корзин!
- И пусть, Сэмпсон! Я не дам им спуску - ни одному мерзавцу, который
посмеет сказать хоть слово в поношение благородной дамы или джентльмена! -
воскликнул виргинец.
- Если вы прогуляетесь у источника, то соберете богатый урожай ушей. Я
только что оттуда - там бушует настоящая буря сплетен и злословия. И вы
можете наблюдать nymphas discentes {Ученых нимф (лат.).} и aures satirorum
acutas {Острые рога сатиров (лат.).}, - объявил капеллан, пожимая плечами.
- Может быть, все это и так, Сэмпсон, - ответил мистер Уорингтон, - но
если я услышу, как кто-нибудь чернит меня, я его проучу! Помяните мое слово.
- Мне будет очень его жаль, сэр, потому что ему придется несладко, -
ведь я знаю, что вы держите свои обещания.
- Не сомневайтесь, Сэмпсон. Ну, а теперь не пойти ли нам пообедать,
перед тем как отправиться на чай к леди Тузингтон?
- Вам известно, сэр, что я не в силах устоять ни перед колодой карт, ни
перед бутылкой, - ответил мистер Сэмпсон. - Давайте начнем с последней,
чтобы кончить первой. - И оба джентльмена отправились в свою излюбленную
ресторацию.
В том веке винопитие было куда более в ходу, чем в наши благонравные
времена, и молодой виргинец после прибытия в его родные края армии генерала
Брэддока почувствовал большой вкус к этому занятию и охотно наполнял свой
бокал и провозглашал тосты, узнав от офицеров, что человек чести не
отказывается ни от тоста, ни от вызова. Поэтому Гарри с капелланом спокойно
и усердно попивали бордо, поднимая каждый бокал, по безыскусственному обычаю
тех дней, за здоровье какой-нибудь дамы.
Капеллану по какой-то своей причине очень хотелось узнать, как обстоят
дела между Гарри и леди Марией, - длится ли еще их роман или он подошел к
концу, а к этому времени бордо уже достаточно развязало им языки и придало
беседе то дивное красноречив, ту откровенность и дружескую непринужденность,
которые дарит нам хорошее вино посла неблагоразумно обильных возлияний. О,
благостные плоды аквитанских лоз! О, солнечные берега Гаронны! О; милые
погреба Гледстейна и Морела, где покоятся пыльные бутылки! Неужели нам
нельзя вознести благодарность за те радости, которыми мы обязаны вам? Или
только одним поборникам трезвости разрешается вопить на площадях? Только
вегетарианцам можно реветь: "Да здравствует капуста во веки веков!"? А нам,
скромным винолюбам, нельзя воспеть хвалу возлюбленному нашему растению?
Когда пьешь доброе бордоское вино, то рано или поздно достигаешь черты (я не
говорю - "чарки"), за которой пробуждаются и обретают полную силу все
благороднейшие свойства души, за которой начинает блистать свежейшее
остроумие, за которой разум становится острым и всеобъемлющим, за которой
сокровенные слова и заветные мысли вырываются из плена и резвятся на
свободе, за которой нежнейшая благожелательность жарко жмет руку всем и
каждому и робкая истина без покровов выходит из своего колодца и объявляет о
себе всему свету. О, как под благодетельным влиянием вина пригреваем мы
сирых и обездоленных! Как доблестно бросаемся мы на помощь обиженным! Перед
лицом всех насосов, когда-либо качавших воду, я торжественно заявляю, что
бутылка хорошего вина таит в себе минуту, которая, удайся ее удержать,
навеки одарила бы пьющего остроумием, мудростью, храбростью, великодушием,
красноречием и счастьем, но минута эта уходит невозвратно, и следующая рюмка
почему-то бесповоротно губит состояние благодати. А утром голова трещит от
боли, и мы уже не будем выставлять свою кандидатуру в парламент от нашего
родного городка и не будем стреляться с французскими офицерами,
непочтительно отозвавшимися о нашей стране, а когда в одиннадцать часов
бедняга Джереми Диддлер является за вторым полусовереном, мы совсем больны и
не можем его принять, и он уходит с пустыми руками.
Итак, наши друзья предавались щедрым возлияниям, и когда остальное
общество разошлось, а мосье Барбо принес ...надцатую бутылку бордо, капеллан
почувствовал прилив красноречия и властное желание проповедовать высокие
нравственные принципы, а Гарри ощутил непреодолимую потребность поведать
своему новому другу всю историю своей жизни и посвятить его во все тайны
своей души. Заметьте это! Почему, ну почему должен человек сообщать вслух
то, что больше всего занимает его благородные мысли, - и потому лишь, что он
выпил на полпинты больше вина, чем обычно? Предположим, я совершил убийство
(разумеется, за обедом у меня подают херес и шампанское), так неужели, когда
за десертом будет откупорена третья бутылка бордо, я должен буду объявить об
этом прискорбном обстоятельстве (дружеской мужской компании)? Безусловно -
вот этим-то и объясняется приверженность к жидкой кашке, о которой
упоминалось несколько страниц назад.
- Я рад, что узнал, как вы вели себя с Катариной на самом деле, мистер
Уорингтон. От всей души рад! - объявил пылкий Сэмпсон. - Ваш черед наливать.
Вы показали, что можете противостоять злословию и не поддаться соблазну. Ах,
любезный сэр! Не все люди столь счастливы! Что за превосходное вино! - И,
допив рюмку, он добавил: - Какой же тост предложите вы теперь, любезный сэр?
- Здоровье мисс Фанни Маунтин из Виргинии, - сказал мистер Уорингтон,
наливая вино, а его мысли унеслись за много тысяч миль домой.
- Наверное, одна из ваших американских побед? - заметил капеллан.
- Да нет, ей пошел только одиннадцатый год, а в Виргинии я никогда
никаких побед не одерживал, мистер Сэмпсон, - ответил молодой человек.
- Вы истинный джентльмен, сэр, - целуя, вы молчите об этом.
- Я не целую и молчу. У нас в Виргинии, Сэмпсон, не в обычае губить
девушек или проводить время в обществе потерянных женщин. Мы, виргинские
джентльмены, чтим женщин и не ищем их позора, - вскричал Гарри, и вид у него
при этом был очень гордый и красивый. - Та, чье имя я назвал, росла в нашей
семье с младенчества, и я застрелю негодяя, который посмеет ее обидеть.
Небом клянусь - застрелю!
- Ваши чувства делают вам честь. Позвольте пожать вашу руку. Я должен
пожать вам руку, мистер Уорингтон, - вскричал восторженный капеллан. - И
разрешите сказать вам, что это было самое искреннее, самое дружеское
пожатие, а вовсе не попытка бедняка угодить богатому патрону. Нет! Такое
вино уравнивает всех людей... да, всяк богат, пока оно не иссякло. И с этой
бутылкой Том Сэмпсон не беднее вас с вашим княжеством.
- Так разопьем еще бутылочку злата, - сказал со смехом Гарри. - Encore
du cachet jaune, mon bon Monsieur Barbeau! {Еще одну желтую головку, мой
добрый мосье Барбо! (франц.).} - И мосье Барбо удалился в погреб.
- Еще бутылочку злата! Превосходно! А как чудесно вы говорите
по-французски, мистер Гарри.
- Да, я хорошо говорю по-французски, - объявил Гарри. - Во всяком
случае, мосье Барбо меня понимает.
- По-моему, вы все делаете хорошо. Вы преуспеваете во всем, за что ни
возьметесь. Вот почему тут воображают, сэр, что вы завоевали сердца стольких
женщин.
- Ну вот, опять вы про женщин! Сколько раз мне повторять, что мне не
нравятся эти историйки про женщин! Черт меня подери, Сэмпсон, ну зачем им
надо чернить репутацию джентльмена?
- Во всяком случае, сэр, одна такая женщина есть, если только глаза
меня не обманывают! - воскликнул капеллан.
- О ком вы? - спросил Гарри, багрово краснея.
- Нет, имен я не называю. Не бедняку капеллану вмешиваться в дела тех,
кто выше его, или проникать в их мысли.
- Мысли? Какие еще мысли, Сэмпсон?
- Мне казалось, что я замечал в Каслвуде у одной прелестной и знатной
особы явные признаки сердечной склонности. Мне казалось, что некий
благородный молодой джентльмен пылает страстью, но, может быть, я ошибся и
смиренно прошу прощения.
- Ах, Сэмпсон, Сэмпсон! - перебил его юноша. - Я очень несчастен. Я
давно хотел кому-нибудь довериться, попросить совета. Так, значит, вы
знаете, что происходило... между мной и... Налейте мистеру Сэмпсону, мосье
Барбо... и... и одной особой?
- Я наблюдал это весь прошлый месяц.
- Черт побери, сударь, вы признаетесь, что шпионили за мной? - гневно
воскликнул Гарри.
- Шпионил? Но ведь вы ничего и не скрывали, мистер Уорингтон, а ее
милость - тоже плохая обманщица. Вы все время были вместе. В беседках, в
аллеях, в деревне, в коридорах замка - вы всегда находили предлог искать
общества друг друга, а за вами наблюдало много глаз помимо моих.
- Боже милостивый! Так что же вы видели, Сэмпсон? - воскликнул юноша.
- О нет, сэр! О поцелуях следует молчать. Я готов снова это повторить,
- объявил капеллан.
Молодой человек покраснел еще больше.
- Ах, Сэмпсон, - вскричал он, - могу ли я... могу ли я довериться вам?
- Любезнейший сэр! Милейший, великодушнейший юноша! Вы ведь знаете, что
я готов пролить за вас кровь моего сердца! - восклицал капеллан, пожимая
руку своего покровителя и возводя блестящие глаза к потолку.
- Ах, Сэмпсон, как я несчастен! Послушайте, я тут играю в карты и пью
вино, но только для того, чтобы рассеяться. Признаюсь вам, что в Каслвуде
между некой особой и мной что-то произошло.
Капеллан присвистнул над рюмкой бордо,
- И от этого-то я и несчастен. Понимаете, если джентльмен дал слово,
то, значит, он его дал и должен сдержать. Понимаете, я думал, что люблю ее,
- да, и люблю очень сильно, потому что она милая, добрая, нежная и, кроме
того, хорошенькая - настоящая красавица, но ведь вам известна разница в
нашем возрасте, Сэмпсон. Подумайте, какая между нами разница в возрасте,
Сэмпсон! Она не моложе моей матери!
- Которая вам этого никогда не простит.
- Я не позволю вмешиваться в мои дела! Ни госпоже Эсмонд, ни кому бы то
ни было еще! - воскликнул Гарри. - Но понимаете, Сэмпсон, она, правда,
немолода и... О, черт возьми! Зачем только тетушка сказала мне это!
- Но что?
- То, чего я не могу открыть никому, то, что причиняет мне невыносимые
муки!
- Но не про... не про... - Капеллан припомнил интрижку ее милости с
французским учителем танцев и кое-какие другие историйки, бросавшие
некоторую тень на ее репутацию, но вовремя умолк. Выть может, он выпил
слишком мало и вино еще не успело расположить его к полной откровенности, а
может быть, слишком много, я минута душевного благородства осталась уже
позади.
- Да-да! Они все фальшивые - все до одного! - возопил Гарри.
- Силы небесные, о чем это вы? - осведомился его друг.
- Вот о чем, сударь, вот о чем! - ответил Гарри, выбивая дробь на своих
белоснежных зубах. - Я не знал этого, когда делал ей предложение. Клянусь,
не знал! Как это ужасно, как ужасно! Сколько мучительных ночей провел я
из-за этого, Сэмпсон. У моего милого дедушки были вставные челюсти - их ему
изготовил один француз в Чарлстоне, - и мы подглядывали, как они скалились в
стакане с водой, а когда он их вынимал изо рта, щеки у него сразу
западали... Мне и в голову не приходило, что у нее тоже...
- Но что, сэр? - снова спросил капеллан.
- Черт побери, сударь! Разве вы не понимаете, что я говорю о зубах? -
сказал Гарри, стуча по столу.
- Но ведь их таких только два.
- А вам откуда это известно, сударь, черт побери? - в ярости
осведомился молодой человек.
- Я... от ее горничной. Ей выбило два зуба камнем, который, кроме того,
немного рассек губу, и их пришлось заменить.
- Ах, Сэмпсон! Неужели вы хотите сказать что они не все поддельные? -
воскликнул юноша.
- Всего два, сэр. Во всяком случае, так говорила Пегги, а она выболтала
бы всю подноготную и об остальных тридцати - они такие же настоящие, как
ваши собственные зубы, а у вас зубы прекрасные.
- А ее волосы, Сэмпсон, они тоже настоящие? - спросил молодой
джентльмен,
- Они изумительны - это я могу подтвердить хоть под присягой. Ее
милость может сидеть на них, а фигура у нее великолепна, казна белее снега,
а сердце - добрейшее в мире, и я знаю.... то есть, я убежден, что оно полно
вами, мистер Уорингтон.
- Ах, Сэмпсон! Пусть небо, пусть небо благословит вас! Какую тяжесть вы
сняли с моей души этими... этими... ну, неважно! Ах, Сэм! Как счастлив... то
есть... нет-нет, как я несчастлив! Она не моложе госпожи Эсмонд - черт
побери, это так! Она не моложе моей матери! Неужели человек должен жениться
на женщине, которая не моложе его матери? Это уж слишком, черт возьми! Да,
слишком! - И тут, как ни прискорбно, Гарри Эсмонд-Уорингтон, эсквайр из
Каслвуда в Виргинии, вдруг расплакался. Видите ли, блаженная черта была
пройдена уже несколько рюмок тому назад.
- Так, значит, вы не хотите жениться на ней? - спросил капеллан.
- А вам-то что до этого, сударь? Я дал ей слово, а у Эсмонда - у
виргинского Эсмонда, заметьте, мистер... как бишь вас?.. Сэмпсон... кроме
его слова, нет ничего.
Мысль была, безусловно, благородной, но выразил ее Гарри несколько
заплетающимся языком.
- Заметьте, я сказал "виргинский Эсмонд", - продолжал бедняга Гарри,
назидательно поднимая палец. - Я не говорю о здешней младшей ветви. Я не
говорю о Уилле, который надул меня с лошадью, - я ему переломаю все кости.
Леди Мария тут ни при чем... да благословит ее бог! И да благословит бог
вас, Сэмпсон! Вы заслуживаете, чтобы вас сделали епископом, старина!
- Я полагаю, вы обменивались письмами? - спросил Сэмпсон.
- Письмами! Черт возьми, она только и делает, что пишет мне письма.
Чуть отведет меня в оконную нишу, и уже засовывает письмо мне за манжету.
Письма - насмешили просто! Вот они, письма! - И юноша бросил на стол
бумажник с пачкой эпистол бедняжки Марии.
- Да, это письма, ничего не скажешь! Целая почтовая сумка! - заметил
капеллан.
- Но тот, кто посмеет коснуться их... будет убит... на месте! - возопил
Гарри, встал со стула и, пошатываясь, побрел за своей шпагой.
Обнажив ее, он притопнул ногой, сказал "ха-ха!" и сделал выпад, целясь
в грудь мосье Барбо, ловко укрывшегося за спиной капеллана, который не на
шутку встревожился. Я знаю, нашлось бы немало более интересных картин, чем
те, которые мы посвящали Гарри в этом месяце, однако наш юноша, когда он со
всклокоченными волосами метался по зале flamberge au vent {Со шпагой наголо
(франц.).}, стараясь заколоть перепуганных трактирщика и капеллана, мог бы
дать недурную пищу карандашу. Но увы, он споткнулся о табурет и был повержен
в прах врагом, похитившим его рассудок. Эй, Гамбо! Помоги своему господину
добраться до постели!
^TГлава XXXII,^U
в которой приказывают заложить семейную карету
Теперь нам предстоит выполнить приятную обязанность, а именно - открыть
секрет, который мистер Ламберт шепнул на ушко жене в конце главы двадцать
девятой, - секрет, вызвавший такое ликование, когда наутро его узнали все
члены окхерстского семейства. Так как сено было уже убрано, а хлеба еще не
созрели и рабочие лошади томились от безделья, то почему бы, спросил мистер
Ламберт, не запрячь их в карету и не отправиться всем нам в Танбридж-Уэлз,
заехав по дороге за нашим другом Вулфом в Уэстерем?
Маменька с восторгом согласилась на это предложение, не преминув, я
полагаю, нежно поцеловать добросердечного джентльмена, его сделавшего. Все
дети запрыгали от радости. Девицы немедленно отправились паковать свои
лучшие казакины, карако, рюши, оборки, мантильи, накидки, редингтоны,
пеньюары, шали, шляпки, ленты, пелерины, чулочки со стрелками, туфельки на
высоких каблуках и уж не знаю какие еще принадлежности туалета. Парадные
наряды маменьки были извлечены из шкафов, откуда они появлялись на свет лишь
в самых редких и торжественных случаях, чтобы затем вновь упокоиться там в
лаванде и уединении; бравый полковник достал шляпу с позументом, парадный
камзол и шпагу с серебряным эфесом; Чарли ликовал, получив праздничный
чтобы она тотчас сдалась, с простотой жизни и обычаев обитателей колоний,
где европейскому волоките не удалось, по-видимому, одержать ни единой
победы. Если бы дело обстояло иначе, он, несомненно, не преминул бы
перечислить свои успехи в Пенсильвании и Новой Англии, как перечислил победы
над своими соотечественницами и нашими. Путешественники, знакомившиеся с
Америкой, достаточно громко вопиют о грубых и варварских заокеанских
манерах, так позвольте же автору этой хроники смиренно засвидетельствовать,
что, по его опыту, американские джентльмены обычно скромны в своих речах, а
женщины там, насколько ему известно, чисты и целомудренны.
Мы уже говорили, что Гарри Уорингтон привез с собой в отчий край и свою
скромность, и хотя он не мог не слушать вольных разговоров великосветских
бездельников, в чьем обществе проводил время, сам он среди их несдержанной
болтовни хранил молчание, никогда не позволял себе double entendre
{Двусмысленности (франц.).} с женщинами, не одерживал никаких побед и не
хвастал ими, а когда выслушивал повесть о чужих победах, смущался и
чувствовал большую неловкость.
Мистер Сэмпсон подметил эту юношескую застенчивость еще в Каслвуде, так
как мистер Уорингтон терялся и краснел, когда мистер Уилл принимался
рассказывать свои любимые историйки. В конце концов милорд сурово отчитал
брата, попросив его приберечь свои шуточки для стола придворных чинов в
Кенсингтоне и не докучать ими кузену. Потому-то капеллан с такой
настойчивостью попросил о Reverentia pueris {Уважении к юности (лат.).}
своего соседа за столом в "Белом Коне", когда туда явился Гарри. Сам же
мистер Сэмпсон, хотя у него и не хватало силы воли вести праведную жизнь, во
всяком случае, был настолько порядочен, что не смущал своим цинизмом
простодушных юношей.
Капеллан был очень тронут тем, что Гарри вернул ему лошадь, и
почувствовал к юному виргинцу искреннее расположение.
- Видите ли, сэр, - объяснял он, - я живу в мире и должен поступать,
как поступают все. Мне живется не очень-то легко, мистер Уорингтон, и я не
моту быть щепетильнее тех, с кем имею дело. Video meliora, deteriora sequor
{Вижу лучшее, но следую худшему (лат.).}, как мы говаривали в колледже. У
женя есть сестричка, - она учится в пансионе неподалеку отсюда, - и раз я
слежу за своим языком, когда разговариваю с моей маленькой Пэтти, и от
других требую того же, то должен сделать столько же и для вас.
Капеллан не скупился на похвалы Гарри в беседах с его тетушкой, старой
баронессой. Ей доставляло удовольствие слушать, как хвалят ее племянника.
Она отдавала ему всю любовь, на какую была способна; ей нравилось его
общество, его красота, его мужественные манеры, краска застенчивости, так
легко заливавшая его щеки,. нравились его ясные глаза, его юношеский басок.
Его здравый смысл и простодушие постоянно развлекали ее. Будь он умен, учен
или остроумен - будь он не таким, каким он был, - он давно ей надоел бы.
- Нам надо подыскать ему хорошую жену, капеллан, - сказала она как-то.
- У меня есть для него кое-кто на примете. Мы должны помочь ему утвердиться
здесь, - ведь теперь ему будет непереносимо вернуться к своим дикарям, да он
уже и не сумеет ужиться с этой методисточкой, его матушкой.
Тема эта также очень занимала мистера Сэмпсона, у которого тоже была на
примете жена для Гарри. Вероятно, в Каслвуде у него были еще разговоры с
милордом, который, как мы слышали, выразил намерение наградить своего
капеллана хорошим приходом или еще чем-нибудь стиль же доходным, если бы
тому удалось споспешествовать желаниям его сиятельства касательно замужества
леди Марии. Сэмпсон был готов всеми силами помочь этой благородной девице,
озабоченной поисками мужа, и теперь он старался разобраться, как обстоят
дела, чтобы в нужную минуту пустить в ход свое влияние.
Сэмпсон был очень приятным собеседником, и уже через несколько часов
они с молодым виргинцем сошлись очень коротко. Священник был наделен веселым
характером, прекрасным аппетитом и добродушием, же отличался большой
разборчивостью и чуждался ханжеских душеспасительных нравоучений, но при
этом тщательно избегал легкомысленных и вольных разговоров, которые могли
быть неприятны его молодому другу, - возможно, он совестился посвящать
своего ученика в тайны, им самим, увы, слишком хорошо постигнутые, и он
ограничивался, так сказать, второстепенными секретами. Для Гарри Сэмпсон был
только веселым, находчивым и неутомимым товарищем в развлечениях, всегда
готовым принять участие в пирушке, в любом состязании, в петушиных боях, в
карточной игре или верховой прогулке, но его речи были пристойны, и он
старался доставить удовольствие молодому виргинцу, а не свести его с пути
истинного. И в этом капеллан преуспевал: он обладал не только природным
умом, то и плотским жизнелюбием, а также не только богатым опытом в
лизоблюдстве, но и истинным призванием к этому занятию, которым он снискивал
себе хлеб насущный с ранней юности - с тех самых пор, как он был принят в
колледж служителем и начал изыскивать способы преуспеть. Когда мы выше
заметили, что блюдолизы теперь перевелись, это была лишь саркастическая
шутка. Без сомнения, и ныне множество людей следует призванию Сэмпсона -
более того, родители отсылают маленьких мальчиков в пансионы с
соответствующими наставлениями, и там они в самом нежном возрасте начинают
обучаться лизоблюдству. Только лесть теперь стала не столь явной, как сто
лет назад. У молодых людей и у старых есть свои прихлебатели и льстецы, во
они держатся с фамильярностью равных, занимают деньги, блюда лижут, только
когда этого никто не видит, и разгуливают под руку с великим человеком,
называя его просто по имени, без всяких титулов. В те добрые старые времена,
когда Гарри Уорингтон впервые посетил Европу, прихлебатель не позволял себе
ни малейшей фамильярности, открыто пресмыкался перед своим патроном, именуя
его так в разговорах с другими людьми, выполнял его поручения - любые, какие
только могли прийти патрону на ум, - называл его "сэр", садился в его
присутствии, только когда его приглашали сесть, и льстил ему ex officio {По
долгу службы (лат.).}. Мистер Сэмпсон, нисколько не стыдясь, именовал Гарри
своим молодым патроном - юным виргинским вельможей, которого поручил его
заботам другой его благородный патрон, граф Каслвуд. Он гордился тем, что
может появляться на людях вместе с Гарри в качестве его смиренного
служителя, рассказывал про него сотрапезникам за табльдотом, отдавал
распоряжения поставщикам Гарри, от которых, будем надеяться, ему перепадала
некоторая толика в благодарность за рекомендацию, и вообще исполнял
обязанности адъютанта - как исполнял бы некоторые другие, буде наш юный
джентльмен потребовал бы их от услужливого священника, который уже столько
раз с величайшей радостью играл роль ami du prince {Друга принца (франц.).}
при многих молодых вельможах. Приходится сознаться, что далеко не все
знакомства, которые завел мистер Уорингтон со времени своего прибытия в
Англию, были очень удачными.
- Какую репутацию создали вам здесь, сэр! - сообщил мистер Сэмпсон
своему патрону, вернувшись из кофейни. - Мосье де Ришелье - ничто в
сравнении с вами!
- При чем тут мосье де Ришелье? Я в жизни не бывал на Минорке, - заявил
бесхитростный Гарри, ничего не знавший о победах, которыми этот французский
герцог прославился у себя на родине.
Мистер Сэмпсон рассеял его недоумение. Хорошенькая вдовушка миссис
Пэтчем, только что приехавшая на воды, без всякого сомнения, потеряла голову
из-за мистера Уорингтона: ее вчерашнее поведение в курзале - верное тому
доказательство. Ну, а про миссис Хупер известно всем - олдермен увез свою
супругу в Лондон только по этой причине. В Танбридже ни о чем другом не
говорят.
- Кто это выдумал? - вскричал Гарри в негодовании. - Дайте мне
встретиться с этим негодяем, и я его обличу!
- Ну, я побоялся бы указать вам его, - со смехом ответил мистер
Сэмпсон. - Ему, наверное, не поздоровилось бы.
- Какая гнусность - чернить так репутацию женщин... да и мужчин тоже, -
продолжал мистер Уорингтон, в бешенстве расхаживая по комнате.
- Это я им и сказал, - объявил капеллан, печально покачивая головой с
самым серьезным и возмущенным видом, хотя на самом деле он и не думал
сердиться, когда в его присутствии Гарри приписывали такого рода шалости.
- Повторяю, это гнусность - чернить людей, как это принято здесь. У нас
в Виргинии подобный сплетник скоро лишился бы ушей, а перед самым моим
отъездом трое братьев застрелили мерзавца, который посмел злословить о их
сестре.
- Негодяй получил по заслугам! - вскричал мистер Сэмпсон.
- Они уже успели распустить обо мне клевету, Сэмпсон, - обо мне и
бедняжке французской танцовщице.
- Слышал-слышал, - отозвался мистер Сэмпсон, скорбно вытряхивая пудру
из парика.
- Гнусность, верно?
- Неслыханная гнусность!
- И то же самое они говорили про лорда Марча. Мерзость, верно?
- О, несомненно! - поддакнул мистер Сэмпсон, сохраняя на лице
невозмутимую серьезность.
- Просто не знаю, что было бы, дойди эти россказни до ушей матушки. Они
разбили бы ей сердце - право, разбили бы. Да всего за несколько дней до
вашего приезда сюда мой друг полковник, мистер Вулф, сказал мне, какие
чудовищные ходят обо мне сплетни. Боже великий! Неужто они верят, будто
джентльмен с моим именем, уроженец моей страны способен... Я - соблазнитель?
Почему бы не назвать меня заодно конокрадом или грабителем с большой дороги?
Клянусь, если кто-нибудь посмеет при мне сказать что-либо подобное, я отрежу
ему уши!
- Мне приходилось читать, сэр, что турецкому султану иногда присылают
засоленные уши целыми бочками, - со смехом заметил мистер Сэмпсон. - Если вы
начнете отрезать все уши, которые слышали сплетни про вас или про других
людей, вам не напастись для них корзин!
- И пусть, Сэмпсон! Я не дам им спуску - ни одному мерзавцу, который
посмеет сказать хоть слово в поношение благородной дамы или джентльмена! -
воскликнул виргинец.
- Если вы прогуляетесь у источника, то соберете богатый урожай ушей. Я
только что оттуда - там бушует настоящая буря сплетен и злословия. И вы
можете наблюдать nymphas discentes {Ученых нимф (лат.).} и aures satirorum
acutas {Острые рога сатиров (лат.).}, - объявил капеллан, пожимая плечами.
- Может быть, все это и так, Сэмпсон, - ответил мистер Уорингтон, - но
если я услышу, как кто-нибудь чернит меня, я его проучу! Помяните мое слово.
- Мне будет очень его жаль, сэр, потому что ему придется несладко, -
ведь я знаю, что вы держите свои обещания.
- Не сомневайтесь, Сэмпсон. Ну, а теперь не пойти ли нам пообедать,
перед тем как отправиться на чай к леди Тузингтон?
- Вам известно, сэр, что я не в силах устоять ни перед колодой карт, ни
перед бутылкой, - ответил мистер Сэмпсон. - Давайте начнем с последней,
чтобы кончить первой. - И оба джентльмена отправились в свою излюбленную
ресторацию.
В том веке винопитие было куда более в ходу, чем в наши благонравные
времена, и молодой виргинец после прибытия в его родные края армии генерала
Брэддока почувствовал большой вкус к этому занятию и охотно наполнял свой
бокал и провозглашал тосты, узнав от офицеров, что человек чести не
отказывается ни от тоста, ни от вызова. Поэтому Гарри с капелланом спокойно
и усердно попивали бордо, поднимая каждый бокал, по безыскусственному обычаю
тех дней, за здоровье какой-нибудь дамы.
Капеллану по какой-то своей причине очень хотелось узнать, как обстоят
дела между Гарри и леди Марией, - длится ли еще их роман или он подошел к
концу, а к этому времени бордо уже достаточно развязало им языки и придало
беседе то дивное красноречив, ту откровенность и дружескую непринужденность,
которые дарит нам хорошее вино посла неблагоразумно обильных возлияний. О,
благостные плоды аквитанских лоз! О, солнечные берега Гаронны! О; милые
погреба Гледстейна и Морела, где покоятся пыльные бутылки! Неужели нам
нельзя вознести благодарность за те радости, которыми мы обязаны вам? Или
только одним поборникам трезвости разрешается вопить на площадях? Только
вегетарианцам можно реветь: "Да здравствует капуста во веки веков!"? А нам,
скромным винолюбам, нельзя воспеть хвалу возлюбленному нашему растению?
Когда пьешь доброе бордоское вино, то рано или поздно достигаешь черты (я не
говорю - "чарки"), за которой пробуждаются и обретают полную силу все
благороднейшие свойства души, за которой начинает блистать свежейшее
остроумие, за которой разум становится острым и всеобъемлющим, за которой
сокровенные слова и заветные мысли вырываются из плена и резвятся на
свободе, за которой нежнейшая благожелательность жарко жмет руку всем и
каждому и робкая истина без покровов выходит из своего колодца и объявляет о
себе всему свету. О, как под благодетельным влиянием вина пригреваем мы
сирых и обездоленных! Как доблестно бросаемся мы на помощь обиженным! Перед
лицом всех насосов, когда-либо качавших воду, я торжественно заявляю, что
бутылка хорошего вина таит в себе минуту, которая, удайся ее удержать,
навеки одарила бы пьющего остроумием, мудростью, храбростью, великодушием,
красноречием и счастьем, но минута эта уходит невозвратно, и следующая рюмка
почему-то бесповоротно губит состояние благодати. А утром голова трещит от
боли, и мы уже не будем выставлять свою кандидатуру в парламент от нашего
родного городка и не будем стреляться с французскими офицерами,
непочтительно отозвавшимися о нашей стране, а когда в одиннадцать часов
бедняга Джереми Диддлер является за вторым полусовереном, мы совсем больны и
не можем его принять, и он уходит с пустыми руками.
Итак, наши друзья предавались щедрым возлияниям, и когда остальное
общество разошлось, а мосье Барбо принес ...надцатую бутылку бордо, капеллан
почувствовал прилив красноречия и властное желание проповедовать высокие
нравственные принципы, а Гарри ощутил непреодолимую потребность поведать
своему новому другу всю историю своей жизни и посвятить его во все тайны
своей души. Заметьте это! Почему, ну почему должен человек сообщать вслух
то, что больше всего занимает его благородные мысли, - и потому лишь, что он
выпил на полпинты больше вина, чем обычно? Предположим, я совершил убийство
(разумеется, за обедом у меня подают херес и шампанское), так неужели, когда
за десертом будет откупорена третья бутылка бордо, я должен буду объявить об
этом прискорбном обстоятельстве (дружеской мужской компании)? Безусловно -
вот этим-то и объясняется приверженность к жидкой кашке, о которой
упоминалось несколько страниц назад.
- Я рад, что узнал, как вы вели себя с Катариной на самом деле, мистер
Уорингтон. От всей души рад! - объявил пылкий Сэмпсон. - Ваш черед наливать.
Вы показали, что можете противостоять злословию и не поддаться соблазну. Ах,
любезный сэр! Не все люди столь счастливы! Что за превосходное вино! - И,
допив рюмку, он добавил: - Какой же тост предложите вы теперь, любезный сэр?
- Здоровье мисс Фанни Маунтин из Виргинии, - сказал мистер Уорингтон,
наливая вино, а его мысли унеслись за много тысяч миль домой.
- Наверное, одна из ваших американских побед? - заметил капеллан.
- Да нет, ей пошел только одиннадцатый год, а в Виргинии я никогда
никаких побед не одерживал, мистер Сэмпсон, - ответил молодой человек.
- Вы истинный джентльмен, сэр, - целуя, вы молчите об этом.
- Я не целую и молчу. У нас в Виргинии, Сэмпсон, не в обычае губить
девушек или проводить время в обществе потерянных женщин. Мы, виргинские
джентльмены, чтим женщин и не ищем их позора, - вскричал Гарри, и вид у него
при этом был очень гордый и красивый. - Та, чье имя я назвал, росла в нашей
семье с младенчества, и я застрелю негодяя, который посмеет ее обидеть.
Небом клянусь - застрелю!
- Ваши чувства делают вам честь. Позвольте пожать вашу руку. Я должен
пожать вам руку, мистер Уорингтон, - вскричал восторженный капеллан. - И
разрешите сказать вам, что это было самое искреннее, самое дружеское
пожатие, а вовсе не попытка бедняка угодить богатому патрону. Нет! Такое
вино уравнивает всех людей... да, всяк богат, пока оно не иссякло. И с этой
бутылкой Том Сэмпсон не беднее вас с вашим княжеством.
- Так разопьем еще бутылочку злата, - сказал со смехом Гарри. - Encore
du cachet jaune, mon bon Monsieur Barbeau! {Еще одну желтую головку, мой
добрый мосье Барбо! (франц.).} - И мосье Барбо удалился в погреб.
- Еще бутылочку злата! Превосходно! А как чудесно вы говорите
по-французски, мистер Гарри.
- Да, я хорошо говорю по-французски, - объявил Гарри. - Во всяком
случае, мосье Барбо меня понимает.
- По-моему, вы все делаете хорошо. Вы преуспеваете во всем, за что ни
возьметесь. Вот почему тут воображают, сэр, что вы завоевали сердца стольких
женщин.
- Ну вот, опять вы про женщин! Сколько раз мне повторять, что мне не
нравятся эти историйки про женщин! Черт меня подери, Сэмпсон, ну зачем им
надо чернить репутацию джентльмена?
- Во всяком случае, сэр, одна такая женщина есть, если только глаза
меня не обманывают! - воскликнул капеллан.
- О ком вы? - спросил Гарри, багрово краснея.
- Нет, имен я не называю. Не бедняку капеллану вмешиваться в дела тех,
кто выше его, или проникать в их мысли.
- Мысли? Какие еще мысли, Сэмпсон?
- Мне казалось, что я замечал в Каслвуде у одной прелестной и знатной
особы явные признаки сердечной склонности. Мне казалось, что некий
благородный молодой джентльмен пылает страстью, но, может быть, я ошибся и
смиренно прошу прощения.
- Ах, Сэмпсон, Сэмпсон! - перебил его юноша. - Я очень несчастен. Я
давно хотел кому-нибудь довериться, попросить совета. Так, значит, вы
знаете, что происходило... между мной и... Налейте мистеру Сэмпсону, мосье
Барбо... и... и одной особой?
- Я наблюдал это весь прошлый месяц.
- Черт побери, сударь, вы признаетесь, что шпионили за мной? - гневно
воскликнул Гарри.
- Шпионил? Но ведь вы ничего и не скрывали, мистер Уорингтон, а ее
милость - тоже плохая обманщица. Вы все время были вместе. В беседках, в
аллеях, в деревне, в коридорах замка - вы всегда находили предлог искать
общества друг друга, а за вами наблюдало много глаз помимо моих.
- Боже милостивый! Так что же вы видели, Сэмпсон? - воскликнул юноша.
- О нет, сэр! О поцелуях следует молчать. Я готов снова это повторить,
- объявил капеллан.
Молодой человек покраснел еще больше.
- Ах, Сэмпсон, - вскричал он, - могу ли я... могу ли я довериться вам?
- Любезнейший сэр! Милейший, великодушнейший юноша! Вы ведь знаете, что
я готов пролить за вас кровь моего сердца! - восклицал капеллан, пожимая
руку своего покровителя и возводя блестящие глаза к потолку.
- Ах, Сэмпсон, как я несчастен! Послушайте, я тут играю в карты и пью
вино, но только для того, чтобы рассеяться. Признаюсь вам, что в Каслвуде
между некой особой и мной что-то произошло.
Капеллан присвистнул над рюмкой бордо,
- И от этого-то я и несчастен. Понимаете, если джентльмен дал слово,
то, значит, он его дал и должен сдержать. Понимаете, я думал, что люблю ее,
- да, и люблю очень сильно, потому что она милая, добрая, нежная и, кроме
того, хорошенькая - настоящая красавица, но ведь вам известна разница в
нашем возрасте, Сэмпсон. Подумайте, какая между нами разница в возрасте,
Сэмпсон! Она не моложе моей матери!
- Которая вам этого никогда не простит.
- Я не позволю вмешиваться в мои дела! Ни госпоже Эсмонд, ни кому бы то
ни было еще! - воскликнул Гарри. - Но понимаете, Сэмпсон, она, правда,
немолода и... О, черт возьми! Зачем только тетушка сказала мне это!
- Но что?
- То, чего я не могу открыть никому, то, что причиняет мне невыносимые
муки!
- Но не про... не про... - Капеллан припомнил интрижку ее милости с
французским учителем танцев и кое-какие другие историйки, бросавшие
некоторую тень на ее репутацию, но вовремя умолк. Выть может, он выпил
слишком мало и вино еще не успело расположить его к полной откровенности, а
может быть, слишком много, я минута душевного благородства осталась уже
позади.
- Да-да! Они все фальшивые - все до одного! - возопил Гарри.
- Силы небесные, о чем это вы? - осведомился его друг.
- Вот о чем, сударь, вот о чем! - ответил Гарри, выбивая дробь на своих
белоснежных зубах. - Я не знал этого, когда делал ей предложение. Клянусь,
не знал! Как это ужасно, как ужасно! Сколько мучительных ночей провел я
из-за этого, Сэмпсон. У моего милого дедушки были вставные челюсти - их ему
изготовил один француз в Чарлстоне, - и мы подглядывали, как они скалились в
стакане с водой, а когда он их вынимал изо рта, щеки у него сразу
западали... Мне и в голову не приходило, что у нее тоже...
- Но что, сэр? - снова спросил капеллан.
- Черт побери, сударь! Разве вы не понимаете, что я говорю о зубах? -
сказал Гарри, стуча по столу.
- Но ведь их таких только два.
- А вам откуда это известно, сударь, черт побери? - в ярости
осведомился молодой человек.
- Я... от ее горничной. Ей выбило два зуба камнем, который, кроме того,
немного рассек губу, и их пришлось заменить.
- Ах, Сэмпсон! Неужели вы хотите сказать что они не все поддельные? -
воскликнул юноша.
- Всего два, сэр. Во всяком случае, так говорила Пегги, а она выболтала
бы всю подноготную и об остальных тридцати - они такие же настоящие, как
ваши собственные зубы, а у вас зубы прекрасные.
- А ее волосы, Сэмпсон, они тоже настоящие? - спросил молодой
джентльмен,
- Они изумительны - это я могу подтвердить хоть под присягой. Ее
милость может сидеть на них, а фигура у нее великолепна, казна белее снега,
а сердце - добрейшее в мире, и я знаю.... то есть, я убежден, что оно полно
вами, мистер Уорингтон.
- Ах, Сэмпсон! Пусть небо, пусть небо благословит вас! Какую тяжесть вы
сняли с моей души этими... этими... ну, неважно! Ах, Сэм! Как счастлив... то
есть... нет-нет, как я несчастлив! Она не моложе госпожи Эсмонд - черт
побери, это так! Она не моложе моей матери! Неужели человек должен жениться
на женщине, которая не моложе его матери? Это уж слишком, черт возьми! Да,
слишком! - И тут, как ни прискорбно, Гарри Эсмонд-Уорингтон, эсквайр из
Каслвуда в Виргинии, вдруг расплакался. Видите ли, блаженная черта была
пройдена уже несколько рюмок тому назад.
- Так, значит, вы не хотите жениться на ней? - спросил капеллан.
- А вам-то что до этого, сударь? Я дал ей слово, а у Эсмонда - у
виргинского Эсмонда, заметьте, мистер... как бишь вас?.. Сэмпсон... кроме
его слова, нет ничего.
Мысль была, безусловно, благородной, но выразил ее Гарри несколько
заплетающимся языком.
- Заметьте, я сказал "виргинский Эсмонд", - продолжал бедняга Гарри,
назидательно поднимая палец. - Я не говорю о здешней младшей ветви. Я не
говорю о Уилле, который надул меня с лошадью, - я ему переломаю все кости.
Леди Мария тут ни при чем... да благословит ее бог! И да благословит бог
вас, Сэмпсон! Вы заслуживаете, чтобы вас сделали епископом, старина!
- Я полагаю, вы обменивались письмами? - спросил Сэмпсон.
- Письмами! Черт возьми, она только и делает, что пишет мне письма.
Чуть отведет меня в оконную нишу, и уже засовывает письмо мне за манжету.
Письма - насмешили просто! Вот они, письма! - И юноша бросил на стол
бумажник с пачкой эпистол бедняжки Марии.
- Да, это письма, ничего не скажешь! Целая почтовая сумка! - заметил
капеллан.
- Но тот, кто посмеет коснуться их... будет убит... на месте! - возопил
Гарри, встал со стула и, пошатываясь, побрел за своей шпагой.
Обнажив ее, он притопнул ногой, сказал "ха-ха!" и сделал выпад, целясь
в грудь мосье Барбо, ловко укрывшегося за спиной капеллана, который не на
шутку встревожился. Я знаю, нашлось бы немало более интересных картин, чем
те, которые мы посвящали Гарри в этом месяце, однако наш юноша, когда он со
всклокоченными волосами метался по зале flamberge au vent {Со шпагой наголо
(франц.).}, стараясь заколоть перепуганных трактирщика и капеллана, мог бы
дать недурную пищу карандашу. Но увы, он споткнулся о табурет и был повержен
в прах врагом, похитившим его рассудок. Эй, Гамбо! Помоги своему господину
добраться до постели!
^TГлава XXXII,^U
в которой приказывают заложить семейную карету
Теперь нам предстоит выполнить приятную обязанность, а именно - открыть
секрет, который мистер Ламберт шепнул на ушко жене в конце главы двадцать
девятой, - секрет, вызвавший такое ликование, когда наутро его узнали все
члены окхерстского семейства. Так как сено было уже убрано, а хлеба еще не
созрели и рабочие лошади томились от безделья, то почему бы, спросил мистер
Ламберт, не запрячь их в карету и не отправиться всем нам в Танбридж-Уэлз,
заехав по дороге за нашим другом Вулфом в Уэстерем?
Маменька с восторгом согласилась на это предложение, не преминув, я
полагаю, нежно поцеловать добросердечного джентльмена, его сделавшего. Все
дети запрыгали от радости. Девицы немедленно отправились паковать свои
лучшие казакины, карако, рюши, оборки, мантильи, накидки, редингтоны,
пеньюары, шали, шляпки, ленты, пелерины, чулочки со стрелками, туфельки на
высоких каблуках и уж не знаю какие еще принадлежности туалета. Парадные
наряды маменьки были извлечены из шкафов, откуда они появлялись на свет лишь
в самых редких и торжественных случаях, чтобы затем вновь упокоиться там в
лаванде и уединении; бравый полковник достал шляпу с позументом, парадный
камзол и шпагу с серебряным эфесом; Чарли ликовал, получив праздничный