Страница:
не болел и в пилюлях не нуждался. Но дал их Гамбо, так как он опивается и
объедается в людской. А второй ангел после бабушки (нота бене. В прошлом
письме я, кажется, написал "ангел" с ошибкой), говорит матушка Дженкинс, это
леди Мария, которая шлет почтительный поклон своей тетеньке в Виргинии и
хорошо помнит ее и дедушку с бабушкой, которых видела маленькой девочкой,
когда они приезжали в Европу. А знаешь, у них здесь висит портрет дедушки, и
я живу в его прежних комнатах, и милорд Каслвуд говорит, что их теперь будут
называть моими.
Больше мне пока писать нечего, и я кончаю, посылаю самый любящий и
почтительный привет матушке, поклон мистеру Демпстеру, поцелуй Фанни и
добрые пожелания старому Гамбо, Натану, старой и молодой Динам, пойнтеру и
Нахалке и всем друзьям от помнящего их
Гарри Эсмонда-Уорингтона.
Написал и отослал письмо дяде Уорингтону в Норфолк. Атвета пока не
получил".
- Написано, мне кажется, грамотно, кузина? - осведомился автор письма у
критика, которому показал его.
- О, достаточно грамотно для светского человека, - ответила леди Мария,
которая предпочитала не слишком углубляться в вопросы орфографии.
- Я знаю, что в письме к матушке одно слово - "ангел" - я написал с
ошибкой, но теперь я научился писать его правильно.
- Каким же образом, сударь?
- Мне кажется - глядя на вас, кузина. - И с этими словами мистер Гарри
отвесил ее милости низкий поклон, и на его щеках вновь расцвели розы, словно
он с поклоном предложил ей букет.
^TГлава XIX,^U
содержащая как Любовь, так и Удачу
Когда члены семьи вновь собрались за обеденным столом, на лице госпожи
Бернштейн не было заметно ни малейшего неудовольствия, и она держалась со
всеми, в том числе и с Гарри, очень ласково и сердечно. На этот раз она
похвалила повара и сказала, что фрикасе превосходно и что нигде не водится
таких угрей, как в каслвудских рвах; она не согласилась, будто вино отдает
пробкой, и не пожелала даже слушать о том, чтобы откупорили новую бутылку
для такой никому не нужной старухи, рак она; а когда была подана новая
бутылка, предложила тост за здоровье госпожи Эсмонд-Уорингтон и выразила
надежду, что Гарри заручился разрешением своей матушки привезти с собой
назад в Виргинию жену-англичанку. Он, конечно, не помнит свою бабушку - ее,
баронессы Бернштейн, милую маменьку? И баронесса принялась развлекать
общество рассказами про свою мать, про ее красоту и благочестие, про ее
счастливую жизнь со вторым мужем, хоть она и была намного старше полковника
Эсмонда. Она слышала, что это была чудесная пара. Их взаимной любовью
восхищалась вся страна. Так как же после этого можно говорить о том, что
разница в возрасте супругов имеет хоть какое-нибудь значение? Миледи
Каслвуд, ее сын и дочь хранили молчание все время, пока госпожа Бернштейн
продолжала болтать. Гарри был вне себя от восторга, а Мария недоумевала.
Лорд Каслвуд старался отгадать, какой неожиданный каприз или хитрый ход
кроется за этим необычайным добродушием его тетушки, однако не позволил
появиться на своем лице и тени озабоченности или сомнения, и оно хранило
выражение полнейшего удовольствия. Веселое настроение баронессы заразило все
общество: никто из сидевших за столом не был обойден и должен был выслушать
от нее любезность. Когда после какого-то комплимента но адресу мистера Уилла
этот прямодушный юноша выразил удивление и радость по поводу такой перемены
в тетушке, она откровенно призналась:
- Мила, мой дорогой? О, разумеется! Я хочу помириться с вами после
того, как была чрезвычайно груба б каждым из вас сегодня утром. Когда я была
маленькой девочкой и жила здесь с родителями, мне помнится, я поступала
точно так же. Нашалив утром, вечером я всячески ластилась к ним. Я помню,
как в этой самой комнате за этим самым столом - о, много сотен лет назад! -
я вот так же ласкалась к отцу, матери и твоему деду, Гарри Уорингтон; а на
ужин были угри, как сегодня, - именно блюдо с угрями и привело мне на память
эту сцену, Я была такой же своевольной и капризной в тот день, когда мне
было семь лет, как и сегодня, когда мне семьдесят, а посему я признаюсь в
своих грехах и прошу прощения, как подобает хорошей девочке.
- Отпускаю их вам все, ваша милость, - воскликнул капеллан, также
сидевший за столом.
- Но вашему преподобию неизвестно, какой раздражительной и злой я была.
Я выбранила мою сестрицу Каслвуд, я выбранила ее детей, накинулась на Гаррв
Уорингтона - и все только потому, что он не захотел по ехать со мной в
Танбридж-Уэлз.
- Но я хочу поехать, сударыня. Я буду сопровождать вас с величайшим
удовольствием, - сказал мистер Уортон.
- Видите, господин капеллан, какие они все добрые, почтительные дети.
Это я была сердитой и придирчивой. Я обошлась с ними попросту жестоко.
Мария, прошу тебя прощения, моя милая.
- Право, сударыня, вы меня ничем не обидели! - ответила Мария смиренной
просительнице.
- Нет-нет, дитя, очень обидела. Сама себе наскучив, я сказала тебе, что
твое общество мне скоро наскучит. Ты предложила поехать со мной в Танбридж,
а я ответила тебе грубым отказом.
- Ах, сударыня, если вы нездоровы и мое присутствие вам тягостно...
- Нисколько не тягостно! Ты сказала, что готова поехать, и это было
очень мило с твоей стороны. И я решительным образом молю, прошу, настаиваю,
требую, приказываю, чтобы ты поехала.
Милорд наполнил свою рюмку и отпил вино. Вид у его сиятельства был
самый невинный. Так вот, значит, зачем разыгрывалась вся эта комедия!
- То, что может доставить удовольствие тетушке, для меня величайшая
радость, - сказала Мария, стараясь придать своему лицу счастливое выражение.
- Ты должна погостить у меня, дорогая, а я обещаю быть хорошей и не
приходить в дурное настроение. Милый граф, ты уступишь мне на время твою
сестру?
- Леди Мария Эсмонд уже в том возрасте, когда подобные разрешения ей не
нужны, - ответил милорд с поклоном. - Если кто-нибудь из нас может быть вам
полезен, сударыня, вам достаточно только сказать об этом.
Истолковать же эту фразу следовало так: "Черт бы побрал старуху! Она
увозит Марию, чтобы разлучить ее с виргинцем!"
- Ах, как приятно будет пожить в Танбридже! - вздохнула леди Мария.
- Мистер Сэмпсон будет вместо тебя навещать матушку Дженкинс, -
продолжал милорд.
Гарри чертил пальцем по столу. Какие восторги еще совсем недавно сулило
ему будущее! Какие прогулки рисовало ему воображение, какие поездки верхом,
какие бесконечные разговоры, какие восхитительные живые изгороди и
пленительные уединенные беседки, какие часы над нотными тетрадями, какой
лунный свет, какое нежное воркование! Да, этот день был уже близок. Все
должны были уехать: миледи Каслвуд - к друзьям, госпожа Вернштейн - на воды,
и он остался бы наедине со своей божественной чаровницей - наедине с ней и с
неизъяснимой радостью! Мысль о подобном счастье сводила его с ума. Все они
уедут. Он останется один в раю - будет сидеть у ног этого ангела, целовать
край этого белого платья. О, боги, такое блаженство было слишком велико,
чтобы сбыться. "Я знал, что этого не будет, - думал бедный Гарри, - Я знал,
что-нибудь произойдет и ее у меня отнимут".
- Но ты проводишь нас в Танбридж, племянник Уорингтон, чтобы на нас не
напали разбойники, - сказала госпожа де Бернштейн.
Гарри Уорингтон всеми силами души надеялся, что никто не заметил, как
он покраснел. Он попытался говорить твердым и ровным голосом. Да, он их
проводит, и они могут не страшиться никаких опасностей. Опасности! Гарри
чувствовал, что был бы только рад им. Он сразил бы десять тысяч разбойников,
посмей они приблизиться к экипажу его возлюбленной! Но, как бы то ни было,
он будет ехать рядом с этим экипажем и иногда видеть в окошке ее глаза.
Пусть он не сможет говорить с ней, но он будет подле нее. Вечером на
постоялом дворе он будет пожимать несравненную ручку, а утром она будет
опираться на его локоть, когда он поведет ее к карете. До Танбриджа они
будут ехать целых два дня, и, наверное, день или два он пробудет там. Разве
приговоренный к смерти не бывает рад даже двум-трем дням отсрочки?
Как видите, мы лишь намекнули на душевное состояние мистера Гарри
Уорингтона, но не стали ни подробно его описывать, ни измерять ту пучину
глупости, в которую погрузился бедный дурачок. Некоторые юнцы переносят
недуг любви легко и спокойно. Другие, подхватив эту болезнь, находят свою
гибель или, все-таки оправившись, хранят ее следы до могилы или до глубокой
старости. Я считаю, что нечестно записывать слова молодого человека,
бредящего в жару этой лихорадки. Пусть он влюблен в женщину вдвое старше
его, но разве нам всем не приходилось читать о юноше, покончившем с собою
из-за роковой страсти к мадемуазель Нинон де Ланкло, которая, как оказалось,
была его бабушкой? Пусть ты и стал настоящим ослом, юный виргинец Гарри
Уорингтон! Но разве в Англии больше никто не кричит по-ослиному? Так лягайте
и поносите его те, кому ни разу не довелось испустить ослиный рев, но будьте
снисходительны к нему вы, честные пожиратели репейников. Длинноухие
сотрапезники, примите дружески собрата-осла!
- Ты побудешь с нами день-другой в Танбридже, - продолжала госпожа
Бернштейн. - Поможешь нам устроиться на квартире, а потом вернешься в
Каслвуд стрелять куропаток и заниматься всеми теми прекрасными вещами,
которые ты изучаешь вместе с милордом.
Гарри поклонился в знак согласия. Целая неделя небесного блаженства!
Значит, жизнь еще не совсем пуста и никчемна.
- А так как на водах, несомненно, собралось большое общество, я смогу
представить тебя многим людям, - милостиво добавила баронесса.
- Общество! А! Мне не нужно никакого общества, - со вздохом сказал
Гарри. - То есть я хочу сказать, что мне будет вполне достаточно вашего
общества и общества леди Марии, - добавил он пылко, и, без сомнения, мистер
Уилл подивился вкусу своего кузена.
Так как эта ночь оказалась последней, которую кузену Гарри предстояло в
этот приезд провести под каслвудским кровом, кузен Уилл заметил, что ему,
его преподобию и Уорингтону не мешает встретиться в спальне последнего и
рассчитаться, против чего Гарри, порядочно выигравший у вышеупомянутых
джентльменов, отнюдь не возражал. И вот, когда дамы удалились на покой, а
милорд, как было у него в обычае, ушел к себе, трое джентльменов собрались в
маленькой комнате Гарри перед чашей пунша, обычной полуночной подругой
Уилла.
Однако у Уилла был свой способ расчета: он достал две новые колоды карт
и предложил Гарри сыграть на весь свой долг, чтобы либо удвоить его, либо
полностью отыграться. У бедняги капеллана наличных было не больше, чем у
младшего брата лорда Каслвуда. Гарри же вовсе не хотелось забирать их
деньги. Разве мог он причинить страдание брату своей обожаемой Марии и дать
повод кому-либо из ее близких усомниться в его великодушии и щедрости? Он
готов дать им реванш, как они желают. Он будет играть с ними до полуночи, а
ставки они пусть назначают, какие им угодно. И вот они взялись за дело:
загремели кости в стаканчике, были стасованы и сданы карты.
Весьма вероятно, что Гарри вовсе не думал о картах. Весьма вероятно, он
думал: "Сейчас моя любимая сидит, распустив свои прекрасные золотые волосы,
и над ними хлопочет горничная. Счастливая горничная! А теперь она опустилась
на колени, моя святая, и возносит молитвы к небесам, где пребывают ангелы,
подобные ей. А теперь она опочила за атласными занавесками. Да благословит,
да благословит ее бог!"
- Вы удваиваете? Я прикуплю две карты к моим обеим. Благодарю вас,
довольно... десятка... и еще? Дама - два раза чистые двадцать одно, и раз вы
удвоили, так, значит, вы должны мне...
Могу себе представить, как мистер Уильям разражался проклятиями, а его
преподобие - горькими сетованиями по поводу везенья молодого виргинца. Он
выигрывал, потому что не стремился выиграть. Фортуна, эта бесстыдная
кокетка, улыбалась ему, потому что он думал о другой богине, возможно, столь
же неверной. Вероятно, Уилл и капеллан старательно увеличивали ставки в
надежде, что богатый виргинец хочет дать им полностью отыграться. Однако
Гарри Уорингтон ни о чем подобном не помышлял. У себя в Виргинии он играл в
подобные игры сотни раз (откуда мы можем сделать вывод, что он скрывал от
своей благородной матушки очень многие подробности своей жизни) и научился
не только играть, "но и платить. А всегда честно расплачиваясь со своими
друзьями, он ожидал того же и от них.
- Да, удача как будто и впрямь на моей стороне, кузен, - сказал он в
ответ на угрюмые проклятия Уилла, - и я вовсе не хочу ею злоупотреблять, но
ведь не думаете же вы, что я буду полным дураком и вовсе от нее откажусь? У
меня уже накопилось много ваших векселей. Если мы будем играть и дальше, то,
с вашего соизволения, только на наличные или же если не на деньги, то на
какие-нибудь ценности.
- Вот вы, богачи, всегда так, - проворчал Уилл. - Никогда не дадите в
долг без обеспечения и всегда выигрываете, потому что вы богаты.
- Право, кузен, вы что-то слишком часто попрекаете меня моим
богатством. У меня хватает денег на мои нужды и на моих кредиторов.
- Ах, если бы каждый из нас мог сказать о себе то же! - простонал
капеллан. - Как были бы счастливы и мы и заимодавцы! Так что же мы можем
поставить, чтобы и дальше играть с нашим победителем?! Ах да, мое новое
облачение, мистер Уорингтон. Согласны вы поставить против него пять фунтов?
Если я проиграю, то смогу проповедовать и в старом. Постойте-ка! У меня ведь
есть еще "Проповеди" Иоанна Златоуста, "Мученики" Фокса и "Хроники" Бейкера,
а также корова с теленком. Что вы поставите против них?
- Вексель кузена Уилла на двадцать фунтов, - воскликнул мистер
Уорингтон, доставая один из этих документов.
- Ну, так я поставлю мою вороную кобылу, но только не против векселей
вашей чести, а против наличных.
- И я поставлю своего коня. Против шестидесяти фунтов! - крикнул Уилл.
Гарри принял ставки обоих джентльменов. Через десять минут и 1сонь и
вороная кобыла переменяли владельца. Кузен Уилл принялся сыпать еще более
яростными проклятиями. Священник швырнул на пол парик, соперничая со своим
учеником в громогласности сквернословия. Мистер Гарри сохранял полнейшее
спокойствие и не чувствовал ни малейшей радости по поводу своего триумфа.
Они хотели, чтобы он играл с ними, и он согласился. Он знал, что непременно
выиграет. "О возлюбленный дремлющий ангел! - думал он. - Как могу я не
верить в победу, если ты ласкова со мной!"
Он устремил взгляд на окно по ту сторону двора - на окно ее спальни,
как ему было известно. Его жертвы еще не успели перейти через двор, а он уже
забыл про их стенания и проигрыш. Ведь вон под той сияющей трепетной
звездой, за окном, в котором мерцает ночник, покоится его радость, его
сердце, его сокровище!
^TГлава XX^U
Facilis descensus {Легок спуск (лат.).}
В своем недавно упомянутом романе добрый епископ Камбрейский описывает
неутешное горе Калипсо из-за отъезда Одиссея, но я не помню, обмолвился ли
он хоть словом о страданиях камеристки Калипсо, когда та прощалась с
камердинером Одиссея. Слуги, наверное, вместе проливали слезы где-нибудь на
кухне, пока господин и госпожа обменивались последним отчаянным поцелуем в
гостиной; они, наверное, обнимались в кубрике, пока сердца их хозяев
разрывались от тоски в капитанской каюте. Когда колокол прозвонил в
последний раз и помощник Одиссея рявкнул: "Провожающих просят сойти на
берег!", Калипсо и ее служанка, наверное, обе прошли по одним сходням; их
сердца одинаково сжимались, а из глаз струились слезы, и обе, наверное,
махали с набережной носовыми платками (весьма различавшимися ценой и
материей) своим друзьям на уплывающем судне, а толпа на берегу и команда на
борту корабля кричали "гип-гип ура!" (то есть какое-нибудь греческое
напутствие такого же рода) в честь отправляющихся в плаванье. Но важно одно;
если Калипсо ne pouvait se consoler {Не могла утешиться (франц.).},
горничная Калипсо ne pouvait se consoler non plus {Тоже не могла утешиться
(франц.).}. Им пришлось пройти по одним и тем же сходням горя и испытать
одну и ту же боль разлуки. Пусть, вернувшись домой, они прижимали к глазам
носовые платки разной цены и из разной материи, но, без сомнения, слезы,
которые одна проливала в своих мраморных апартаментах, а другая в такой же
людской, были равно солоны и обильны.
Не только Гарри Уорингтон покидал Каслвуд, сраженный любовью, но и
Гамбо расставался с указанным кровом, став добычей той же дивной страсти.
Его остроумие, светские дарования, неизменная веселость, его таланты в
области танцев, стряпни и музыки завоевали сердца всей женской прислуги.
Кое-кто из мужчин, возможно, питал к нему ревнивую зависть, но дамы все были
покорены. В те дни Англия еще не знала того неприязненного отношения к
бедным чернокожим, которое появилось с тех пор у людей с белой кожей. Их,
пожалуй, не считали равными белым, но все относились к ним с полной
терпимостью и снисходительным сочувствием, а женщины, без сомнения, с куда
более великодушной добротой. Когда Ледьярду и Парку в Краю Чернокожих
грозила гибель от рук мужчин, разве не встречали они у черных женщин жалость
и сочувствие? Женщины всегда добры к нашему полу. К каким только (духовным)
неграм они не питают нежности? Каких только (нравственных) горбунов не
обожают? Каких только прокаженных, каких идиотов, каких тупиц и уродливых
чудовищ (я выражаюсь фигурально) не ласкают они и не лелеют? Женщины
расточали Гамбо ту же доброту, что и многим другим людям ничуть не лучше
его, - отъезду виргинского слуги радовалась только мужская половина людской.
Жаль, что я не был свидетелем этого отъезда! Жаль, что я не видел, как
Молли, младшая горничная, еще до зари тайком пробирается в цветник нарвать
грустный маленький букетик! Жаль, что я не видел, как Бетти, судомойка,
отрезает один из своих пышных каштановых локонов в надежде обменять его на
курчавый залог верности с макушки младого Гамбо. Разумеется, он сообщил, что
он - regum progenies, потомок царей ашанти. В Кафрарии, Ирландии и других
местах, где сейчас обитают наследственные голодранцы, в древности, вероятно,
было необыкновенно много этих могучих владык, судя по количеству их ныне
здравствующих потомков.
В то утро, на которое госпожа де Бернштейн назначила свой отъезд, вся
многочисленная каслвудская прислуга толпилась у окон и в коридорах: кто
стремился в последний раз увидеть лакеев ее милости и неотразимого Гамбо,
кто желал проститься с камеристкой ее милости, и все надеялись подстеречь
баронессу и ее племянника с тем, чтобы получить от них чаевые, на которые,
по обычаю тех дней, гости не скупились. И госпожа Бернштейн с Гарри щедро
вознаградили ливрейное общество, джентльменов в черных кафтанах и жабо, а
также рой бесчисленных служанок. Каслвуд был приютом юности баронессы, а ее
простодушный Гарри не только жил в доме без всяких расходов, но и выиграл
лошадей и деньги (вернее, векселя) у своего кузена и злополучного капеллана,
так что, будучи щедрым по натуре, он счел возможным дать в час отъезда
полную волю своим природным склонностям. "Я знаю, - думал он, - матушке
будет приятно, что я достойно вознаградил всех служителей семьи Эсмондов".
Поэтому он раздавал золотые монеты направо и налево, словно и вправду был
так богат, как утверждал Гамбо. Никто не отошел от него с пустыми руками. От
мажордома до чистильщика сапог - для всех у мистера Гарри нашелся прощальный
дар. Он вручил кое-что на память о себе и суровой экономке в ее бельевой, и
дряхлому привратнику в сторожке. Когда человек влюблен, можно только
удивляться, какой нежностью он проникается ко всем, кто имеет хоть
какое-нибудь отношение к предмету его страсти. Он заискивает у горничных; он
любезен с дворецким; он внимателен к лакею; он выполняет поручения ее
сестер; он снабжает советами и деньгами ее младшего брата-студента; он
гладит собачек, которым при других обстоятельствах дал бы хорошего пинка; он
улыбается древним анекдотам, которые вызвали бы у него только зевоту, не
рассказывай их ее папенька; он пьет сладкий портвейн, за который у себя в
клубе проклял бы и секретаря, и всех старейшин; он мил даже с желчной
тетушкой, старой девой; он отбивает такт, когда прелестная малютка Фанни
барабанит на фортепьяно единственную известную ей вещицу, и весело смеется,
когда гадкий Бобби опрокидывает кофе на его рубашку.
Гарри Уорингтон на свой лад и согласно обычаям того века в течение
краткого срока перед своим отъездом (из чего я заключаю, что он объявил о
своей страсти и услышал благосклонный ответ лишь совсем недавно) с помощью
вышеупомянутых безыскусственных способов выказывал обитателям и
обитательницам Каслвуда ту любовь, которую он питал к одной из этих
последних. Он был бы только рад, если бы кузен Уилл вернул весь свой
проигрыш или даже выиграл у него половину его собственных денег. Тем не
менее Гарри, хоть он и был влюблен, сохранил и рассудительность, и азарт, и
уважение к честной игре, и способность по достоинству оценить хорошую
лошадь. Выиграв все деньги Уилла, не считая значительного числа ценных
автографов мистера Эсмонда, Гарри был очень доволен, когда ему досталась и
гнедая лошадь Уилла - то самое четвероногое, которое чуть было не столкнуло
его в воду в первый вечер после его приезда в Каслвуд. С тех пор он не раз
имел возможность убедиться в достоинствах этого животного и даже в самый
разгар своей страсти и нежного романа отнюдь не огорчился, став владельцем
такого сильного и быстрого породистого скакуна, к тому же выезженного и для
охоты. Достаточно налюбовавшись на звезды над окном своей возлюбленной,
затмевавшие блеск ее ночника, он тоже удалился в спальню и, без сомнения, с
юношеским восторгом думал о своей Марии и о своей лошади, мечтая о том,
какое это было бы блаженство посадить одну на другую позади себя и объехать
весь остров на подобном коне, когда его стан обвивали бы подобные
белоснежные руки. Он уснул среди этих грез, мысленно посылая тысячи
благословений своей Марии, чьим обществом ему предстояло наслаждаться, по
крайней мере, еще неделю.
Рано утром бедный капеллан Сэмпсон прислал в замок вороную кобылу в
сопровождении своего конюха, лакея и садовника, который долго плакал и
осыпал поцелуями белое пятно на морде лошади, перед тем как передать повод
Гамбо. Эта чувствительность произвела большое впечатление и на Гамбо, и на
его хозяина: чернокожий слуга от сочувствия тоже расплакался, а Гарри удивил
и быстро утешил мальчишку, протянув ему две гинеи. Затем Гамбо и бывший
конюх отвели лошадь в конюшню, получив распоряжение оседлать ее и коня
мистера Уильяма, когда кончится завтрак, так как госпожа Бернштейн приказала
подать свои кареты именно к этому времени.
Хозяин дома был так изысканно любезен с тетушкой, - а может быть, так
благодарен ей за отъезд, - что даже спустился к завтраку, чтобы попрощаться
со своими гостями. За столом присутствовали и дамы и капеллан - не было
только Уилла, оставившего, однако, для своего кузена записку, в которой он с
массой грамматических ошибок объяснял, что должен был рано утром отбыть на
Солсберийские скачки, но что Том, его конюх, вручит слуге мистера Уорингтона
лошадь, выигранную кузеном накануне. Отсутствие мистера Уилла не помешало
остальным мирно выпить чаю, и в назначенное время были поданы кареты, слуги
погрузили в них многочисленные сундуки, баулы и картонки баронессы, и
настала минута расставания.
Тучная баронесса и ее племянница сели в большое ландо, и на его козлах
рядом с кучером водворились два лакея, вооруженные пистолетами и мушкетами
на случай встречи с разбойниками. Во втором экипаже поместились горничные ее
сиятельства и еще один лакей, охранявший сундуки, которые, как ни были
огромны и многочисленны, все же далеко уступали обозам, сопровождающим в
путешествии нынешних дам. Скромные чемоданы мистера Уорингтона были тоже
помещены во вторую карету под присмотр горничных, и мистер Гамбо выразил
намерение всю дорогу ехать возле ее дверцы.
Милорд, его мачеха и леди Фанни проводили свою родственницу до подножки
кареты, где простились с ней после многочисленных почтительных объятий. За
ней последовала леди Мария в амазонке, которая показалась Гарри Уорингтону
самым прелестным нарядом в мире. Вокруг толпились слуги, призывая
благословение небес на ее милость. Об отъезде баронессы было известно и в
деревне, так что в аллее за воротами стояло множество поселян, которые
махали шляпами и испускали приветственные крики, пока тяжелые колымаги не
скрылись из вида.
Гамбо отправился за лошадьми мистера Уорингтона, а милорд, взяв своего
молодого гостя под руку, начал прогуливаться с ним по двору.
- Я слышал, вы забираете из Каслвуда кое-каких наших лошадей? - заметил
граф.
Гарри покраснел.
- Джентльмен не может отказаться, если другой джентльмен приглашает его
сыграть в карты, - ответил он. - Я не хотел играть и, уж конечно, не стал бы
играть на деньги, если бы кузен Уилл меня не заставил. А выигрывать у
капеллана мне и совсем не хотелось, но он был даже настойчивее кузена.
- Знаю, знаю. Вы ни в чем не виноваты, мой милый. В чужом монастыре
приходится жить по чужому уставу, и я очень рад, что вы преподали Уиллу
хороший урок. Он заядлый игрок и способен проиграть последнюю рубашку - мне
объедается в людской. А второй ангел после бабушки (нота бене. В прошлом
письме я, кажется, написал "ангел" с ошибкой), говорит матушка Дженкинс, это
леди Мария, которая шлет почтительный поклон своей тетеньке в Виргинии и
хорошо помнит ее и дедушку с бабушкой, которых видела маленькой девочкой,
когда они приезжали в Европу. А знаешь, у них здесь висит портрет дедушки, и
я живу в его прежних комнатах, и милорд Каслвуд говорит, что их теперь будут
называть моими.
Больше мне пока писать нечего, и я кончаю, посылаю самый любящий и
почтительный привет матушке, поклон мистеру Демпстеру, поцелуй Фанни и
добрые пожелания старому Гамбо, Натану, старой и молодой Динам, пойнтеру и
Нахалке и всем друзьям от помнящего их
Гарри Эсмонда-Уорингтона.
Написал и отослал письмо дяде Уорингтону в Норфолк. Атвета пока не
получил".
- Написано, мне кажется, грамотно, кузина? - осведомился автор письма у
критика, которому показал его.
- О, достаточно грамотно для светского человека, - ответила леди Мария,
которая предпочитала не слишком углубляться в вопросы орфографии.
- Я знаю, что в письме к матушке одно слово - "ангел" - я написал с
ошибкой, но теперь я научился писать его правильно.
- Каким же образом, сударь?
- Мне кажется - глядя на вас, кузина. - И с этими словами мистер Гарри
отвесил ее милости низкий поклон, и на его щеках вновь расцвели розы, словно
он с поклоном предложил ей букет.
^TГлава XIX,^U
содержащая как Любовь, так и Удачу
Когда члены семьи вновь собрались за обеденным столом, на лице госпожи
Бернштейн не было заметно ни малейшего неудовольствия, и она держалась со
всеми, в том числе и с Гарри, очень ласково и сердечно. На этот раз она
похвалила повара и сказала, что фрикасе превосходно и что нигде не водится
таких угрей, как в каслвудских рвах; она не согласилась, будто вино отдает
пробкой, и не пожелала даже слушать о том, чтобы откупорили новую бутылку
для такой никому не нужной старухи, рак она; а когда была подана новая
бутылка, предложила тост за здоровье госпожи Эсмонд-Уорингтон и выразила
надежду, что Гарри заручился разрешением своей матушки привезти с собой
назад в Виргинию жену-англичанку. Он, конечно, не помнит свою бабушку - ее,
баронессы Бернштейн, милую маменьку? И баронесса принялась развлекать
общество рассказами про свою мать, про ее красоту и благочестие, про ее
счастливую жизнь со вторым мужем, хоть она и была намного старше полковника
Эсмонда. Она слышала, что это была чудесная пара. Их взаимной любовью
восхищалась вся страна. Так как же после этого можно говорить о том, что
разница в возрасте супругов имеет хоть какое-нибудь значение? Миледи
Каслвуд, ее сын и дочь хранили молчание все время, пока госпожа Бернштейн
продолжала болтать. Гарри был вне себя от восторга, а Мария недоумевала.
Лорд Каслвуд старался отгадать, какой неожиданный каприз или хитрый ход
кроется за этим необычайным добродушием его тетушки, однако не позволил
появиться на своем лице и тени озабоченности или сомнения, и оно хранило
выражение полнейшего удовольствия. Веселое настроение баронессы заразило все
общество: никто из сидевших за столом не был обойден и должен был выслушать
от нее любезность. Когда после какого-то комплимента но адресу мистера Уилла
этот прямодушный юноша выразил удивление и радость по поводу такой перемены
в тетушке, она откровенно призналась:
- Мила, мой дорогой? О, разумеется! Я хочу помириться с вами после
того, как была чрезвычайно груба б каждым из вас сегодня утром. Когда я была
маленькой девочкой и жила здесь с родителями, мне помнится, я поступала
точно так же. Нашалив утром, вечером я всячески ластилась к ним. Я помню,
как в этой самой комнате за этим самым столом - о, много сотен лет назад! -
я вот так же ласкалась к отцу, матери и твоему деду, Гарри Уорингтон; а на
ужин были угри, как сегодня, - именно блюдо с угрями и привело мне на память
эту сцену, Я была такой же своевольной и капризной в тот день, когда мне
было семь лет, как и сегодня, когда мне семьдесят, а посему я признаюсь в
своих грехах и прошу прощения, как подобает хорошей девочке.
- Отпускаю их вам все, ваша милость, - воскликнул капеллан, также
сидевший за столом.
- Но вашему преподобию неизвестно, какой раздражительной и злой я была.
Я выбранила мою сестрицу Каслвуд, я выбранила ее детей, накинулась на Гаррв
Уорингтона - и все только потому, что он не захотел по ехать со мной в
Танбридж-Уэлз.
- Но я хочу поехать, сударыня. Я буду сопровождать вас с величайшим
удовольствием, - сказал мистер Уортон.
- Видите, господин капеллан, какие они все добрые, почтительные дети.
Это я была сердитой и придирчивой. Я обошлась с ними попросту жестоко.
Мария, прошу тебя прощения, моя милая.
- Право, сударыня, вы меня ничем не обидели! - ответила Мария смиренной
просительнице.
- Нет-нет, дитя, очень обидела. Сама себе наскучив, я сказала тебе, что
твое общество мне скоро наскучит. Ты предложила поехать со мной в Танбридж,
а я ответила тебе грубым отказом.
- Ах, сударыня, если вы нездоровы и мое присутствие вам тягостно...
- Нисколько не тягостно! Ты сказала, что готова поехать, и это было
очень мило с твоей стороны. И я решительным образом молю, прошу, настаиваю,
требую, приказываю, чтобы ты поехала.
Милорд наполнил свою рюмку и отпил вино. Вид у его сиятельства был
самый невинный. Так вот, значит, зачем разыгрывалась вся эта комедия!
- То, что может доставить удовольствие тетушке, для меня величайшая
радость, - сказала Мария, стараясь придать своему лицу счастливое выражение.
- Ты должна погостить у меня, дорогая, а я обещаю быть хорошей и не
приходить в дурное настроение. Милый граф, ты уступишь мне на время твою
сестру?
- Леди Мария Эсмонд уже в том возрасте, когда подобные разрешения ей не
нужны, - ответил милорд с поклоном. - Если кто-нибудь из нас может быть вам
полезен, сударыня, вам достаточно только сказать об этом.
Истолковать же эту фразу следовало так: "Черт бы побрал старуху! Она
увозит Марию, чтобы разлучить ее с виргинцем!"
- Ах, как приятно будет пожить в Танбридже! - вздохнула леди Мария.
- Мистер Сэмпсон будет вместо тебя навещать матушку Дженкинс, -
продолжал милорд.
Гарри чертил пальцем по столу. Какие восторги еще совсем недавно сулило
ему будущее! Какие прогулки рисовало ему воображение, какие поездки верхом,
какие бесконечные разговоры, какие восхитительные живые изгороди и
пленительные уединенные беседки, какие часы над нотными тетрадями, какой
лунный свет, какое нежное воркование! Да, этот день был уже близок. Все
должны были уехать: миледи Каслвуд - к друзьям, госпожа Вернштейн - на воды,
и он остался бы наедине со своей божественной чаровницей - наедине с ней и с
неизъяснимой радостью! Мысль о подобном счастье сводила его с ума. Все они
уедут. Он останется один в раю - будет сидеть у ног этого ангела, целовать
край этого белого платья. О, боги, такое блаженство было слишком велико,
чтобы сбыться. "Я знал, что этого не будет, - думал бедный Гарри, - Я знал,
что-нибудь произойдет и ее у меня отнимут".
- Но ты проводишь нас в Танбридж, племянник Уорингтон, чтобы на нас не
напали разбойники, - сказала госпожа де Бернштейн.
Гарри Уорингтон всеми силами души надеялся, что никто не заметил, как
он покраснел. Он попытался говорить твердым и ровным голосом. Да, он их
проводит, и они могут не страшиться никаких опасностей. Опасности! Гарри
чувствовал, что был бы только рад им. Он сразил бы десять тысяч разбойников,
посмей они приблизиться к экипажу его возлюбленной! Но, как бы то ни было,
он будет ехать рядом с этим экипажем и иногда видеть в окошке ее глаза.
Пусть он не сможет говорить с ней, но он будет подле нее. Вечером на
постоялом дворе он будет пожимать несравненную ручку, а утром она будет
опираться на его локоть, когда он поведет ее к карете. До Танбриджа они
будут ехать целых два дня, и, наверное, день или два он пробудет там. Разве
приговоренный к смерти не бывает рад даже двум-трем дням отсрочки?
Как видите, мы лишь намекнули на душевное состояние мистера Гарри
Уорингтона, но не стали ни подробно его описывать, ни измерять ту пучину
глупости, в которую погрузился бедный дурачок. Некоторые юнцы переносят
недуг любви легко и спокойно. Другие, подхватив эту болезнь, находят свою
гибель или, все-таки оправившись, хранят ее следы до могилы или до глубокой
старости. Я считаю, что нечестно записывать слова молодого человека,
бредящего в жару этой лихорадки. Пусть он влюблен в женщину вдвое старше
его, но разве нам всем не приходилось читать о юноше, покончившем с собою
из-за роковой страсти к мадемуазель Нинон де Ланкло, которая, как оказалось,
была его бабушкой? Пусть ты и стал настоящим ослом, юный виргинец Гарри
Уорингтон! Но разве в Англии больше никто не кричит по-ослиному? Так лягайте
и поносите его те, кому ни разу не довелось испустить ослиный рев, но будьте
снисходительны к нему вы, честные пожиратели репейников. Длинноухие
сотрапезники, примите дружески собрата-осла!
- Ты побудешь с нами день-другой в Танбридже, - продолжала госпожа
Бернштейн. - Поможешь нам устроиться на квартире, а потом вернешься в
Каслвуд стрелять куропаток и заниматься всеми теми прекрасными вещами,
которые ты изучаешь вместе с милордом.
Гарри поклонился в знак согласия. Целая неделя небесного блаженства!
Значит, жизнь еще не совсем пуста и никчемна.
- А так как на водах, несомненно, собралось большое общество, я смогу
представить тебя многим людям, - милостиво добавила баронесса.
- Общество! А! Мне не нужно никакого общества, - со вздохом сказал
Гарри. - То есть я хочу сказать, что мне будет вполне достаточно вашего
общества и общества леди Марии, - добавил он пылко, и, без сомнения, мистер
Уилл подивился вкусу своего кузена.
Так как эта ночь оказалась последней, которую кузену Гарри предстояло в
этот приезд провести под каслвудским кровом, кузен Уилл заметил, что ему,
его преподобию и Уорингтону не мешает встретиться в спальне последнего и
рассчитаться, против чего Гарри, порядочно выигравший у вышеупомянутых
джентльменов, отнюдь не возражал. И вот, когда дамы удалились на покой, а
милорд, как было у него в обычае, ушел к себе, трое джентльменов собрались в
маленькой комнате Гарри перед чашей пунша, обычной полуночной подругой
Уилла.
Однако у Уилла был свой способ расчета: он достал две новые колоды карт
и предложил Гарри сыграть на весь свой долг, чтобы либо удвоить его, либо
полностью отыграться. У бедняги капеллана наличных было не больше, чем у
младшего брата лорда Каслвуда. Гарри же вовсе не хотелось забирать их
деньги. Разве мог он причинить страдание брату своей обожаемой Марии и дать
повод кому-либо из ее близких усомниться в его великодушии и щедрости? Он
готов дать им реванш, как они желают. Он будет играть с ними до полуночи, а
ставки они пусть назначают, какие им угодно. И вот они взялись за дело:
загремели кости в стаканчике, были стасованы и сданы карты.
Весьма вероятно, что Гарри вовсе не думал о картах. Весьма вероятно, он
думал: "Сейчас моя любимая сидит, распустив свои прекрасные золотые волосы,
и над ними хлопочет горничная. Счастливая горничная! А теперь она опустилась
на колени, моя святая, и возносит молитвы к небесам, где пребывают ангелы,
подобные ей. А теперь она опочила за атласными занавесками. Да благословит,
да благословит ее бог!"
- Вы удваиваете? Я прикуплю две карты к моим обеим. Благодарю вас,
довольно... десятка... и еще? Дама - два раза чистые двадцать одно, и раз вы
удвоили, так, значит, вы должны мне...
Могу себе представить, как мистер Уильям разражался проклятиями, а его
преподобие - горькими сетованиями по поводу везенья молодого виргинца. Он
выигрывал, потому что не стремился выиграть. Фортуна, эта бесстыдная
кокетка, улыбалась ему, потому что он думал о другой богине, возможно, столь
же неверной. Вероятно, Уилл и капеллан старательно увеличивали ставки в
надежде, что богатый виргинец хочет дать им полностью отыграться. Однако
Гарри Уорингтон ни о чем подобном не помышлял. У себя в Виргинии он играл в
подобные игры сотни раз (откуда мы можем сделать вывод, что он скрывал от
своей благородной матушки очень многие подробности своей жизни) и научился
не только играть, "но и платить. А всегда честно расплачиваясь со своими
друзьями, он ожидал того же и от них.
- Да, удача как будто и впрямь на моей стороне, кузен, - сказал он в
ответ на угрюмые проклятия Уилла, - и я вовсе не хочу ею злоупотреблять, но
ведь не думаете же вы, что я буду полным дураком и вовсе от нее откажусь? У
меня уже накопилось много ваших векселей. Если мы будем играть и дальше, то,
с вашего соизволения, только на наличные или же если не на деньги, то на
какие-нибудь ценности.
- Вот вы, богачи, всегда так, - проворчал Уилл. - Никогда не дадите в
долг без обеспечения и всегда выигрываете, потому что вы богаты.
- Право, кузен, вы что-то слишком часто попрекаете меня моим
богатством. У меня хватает денег на мои нужды и на моих кредиторов.
- Ах, если бы каждый из нас мог сказать о себе то же! - простонал
капеллан. - Как были бы счастливы и мы и заимодавцы! Так что же мы можем
поставить, чтобы и дальше играть с нашим победителем?! Ах да, мое новое
облачение, мистер Уорингтон. Согласны вы поставить против него пять фунтов?
Если я проиграю, то смогу проповедовать и в старом. Постойте-ка! У меня ведь
есть еще "Проповеди" Иоанна Златоуста, "Мученики" Фокса и "Хроники" Бейкера,
а также корова с теленком. Что вы поставите против них?
- Вексель кузена Уилла на двадцать фунтов, - воскликнул мистер
Уорингтон, доставая один из этих документов.
- Ну, так я поставлю мою вороную кобылу, но только не против векселей
вашей чести, а против наличных.
- И я поставлю своего коня. Против шестидесяти фунтов! - крикнул Уилл.
Гарри принял ставки обоих джентльменов. Через десять минут и 1сонь и
вороная кобыла переменяли владельца. Кузен Уилл принялся сыпать еще более
яростными проклятиями. Священник швырнул на пол парик, соперничая со своим
учеником в громогласности сквернословия. Мистер Гарри сохранял полнейшее
спокойствие и не чувствовал ни малейшей радости по поводу своего триумфа.
Они хотели, чтобы он играл с ними, и он согласился. Он знал, что непременно
выиграет. "О возлюбленный дремлющий ангел! - думал он. - Как могу я не
верить в победу, если ты ласкова со мной!"
Он устремил взгляд на окно по ту сторону двора - на окно ее спальни,
как ему было известно. Его жертвы еще не успели перейти через двор, а он уже
забыл про их стенания и проигрыш. Ведь вон под той сияющей трепетной
звездой, за окном, в котором мерцает ночник, покоится его радость, его
сердце, его сокровище!
^TГлава XX^U
Facilis descensus {Легок спуск (лат.).}
В своем недавно упомянутом романе добрый епископ Камбрейский описывает
неутешное горе Калипсо из-за отъезда Одиссея, но я не помню, обмолвился ли
он хоть словом о страданиях камеристки Калипсо, когда та прощалась с
камердинером Одиссея. Слуги, наверное, вместе проливали слезы где-нибудь на
кухне, пока господин и госпожа обменивались последним отчаянным поцелуем в
гостиной; они, наверное, обнимались в кубрике, пока сердца их хозяев
разрывались от тоски в капитанской каюте. Когда колокол прозвонил в
последний раз и помощник Одиссея рявкнул: "Провожающих просят сойти на
берег!", Калипсо и ее служанка, наверное, обе прошли по одним сходням; их
сердца одинаково сжимались, а из глаз струились слезы, и обе, наверное,
махали с набережной носовыми платками (весьма различавшимися ценой и
материей) своим друзьям на уплывающем судне, а толпа на берегу и команда на
борту корабля кричали "гип-гип ура!" (то есть какое-нибудь греческое
напутствие такого же рода) в честь отправляющихся в плаванье. Но важно одно;
если Калипсо ne pouvait se consoler {Не могла утешиться (франц.).},
горничная Калипсо ne pouvait se consoler non plus {Тоже не могла утешиться
(франц.).}. Им пришлось пройти по одним и тем же сходням горя и испытать
одну и ту же боль разлуки. Пусть, вернувшись домой, они прижимали к глазам
носовые платки разной цены и из разной материи, но, без сомнения, слезы,
которые одна проливала в своих мраморных апартаментах, а другая в такой же
людской, были равно солоны и обильны.
Не только Гарри Уорингтон покидал Каслвуд, сраженный любовью, но и
Гамбо расставался с указанным кровом, став добычей той же дивной страсти.
Его остроумие, светские дарования, неизменная веселость, его таланты в
области танцев, стряпни и музыки завоевали сердца всей женской прислуги.
Кое-кто из мужчин, возможно, питал к нему ревнивую зависть, но дамы все были
покорены. В те дни Англия еще не знала того неприязненного отношения к
бедным чернокожим, которое появилось с тех пор у людей с белой кожей. Их,
пожалуй, не считали равными белым, но все относились к ним с полной
терпимостью и снисходительным сочувствием, а женщины, без сомнения, с куда
более великодушной добротой. Когда Ледьярду и Парку в Краю Чернокожих
грозила гибель от рук мужчин, разве не встречали они у черных женщин жалость
и сочувствие? Женщины всегда добры к нашему полу. К каким только (духовным)
неграм они не питают нежности? Каких только (нравственных) горбунов не
обожают? Каких только прокаженных, каких идиотов, каких тупиц и уродливых
чудовищ (я выражаюсь фигурально) не ласкают они и не лелеют? Женщины
расточали Гамбо ту же доброту, что и многим другим людям ничуть не лучше
его, - отъезду виргинского слуги радовалась только мужская половина людской.
Жаль, что я не был свидетелем этого отъезда! Жаль, что я не видел, как
Молли, младшая горничная, еще до зари тайком пробирается в цветник нарвать
грустный маленький букетик! Жаль, что я не видел, как Бетти, судомойка,
отрезает один из своих пышных каштановых локонов в надежде обменять его на
курчавый залог верности с макушки младого Гамбо. Разумеется, он сообщил, что
он - regum progenies, потомок царей ашанти. В Кафрарии, Ирландии и других
местах, где сейчас обитают наследственные голодранцы, в древности, вероятно,
было необыкновенно много этих могучих владык, судя по количеству их ныне
здравствующих потомков.
В то утро, на которое госпожа де Бернштейн назначила свой отъезд, вся
многочисленная каслвудская прислуга толпилась у окон и в коридорах: кто
стремился в последний раз увидеть лакеев ее милости и неотразимого Гамбо,
кто желал проститься с камеристкой ее милости, и все надеялись подстеречь
баронессу и ее племянника с тем, чтобы получить от них чаевые, на которые,
по обычаю тех дней, гости не скупились. И госпожа Бернштейн с Гарри щедро
вознаградили ливрейное общество, джентльменов в черных кафтанах и жабо, а
также рой бесчисленных служанок. Каслвуд был приютом юности баронессы, а ее
простодушный Гарри не только жил в доме без всяких расходов, но и выиграл
лошадей и деньги (вернее, векселя) у своего кузена и злополучного капеллана,
так что, будучи щедрым по натуре, он счел возможным дать в час отъезда
полную волю своим природным склонностям. "Я знаю, - думал он, - матушке
будет приятно, что я достойно вознаградил всех служителей семьи Эсмондов".
Поэтому он раздавал золотые монеты направо и налево, словно и вправду был
так богат, как утверждал Гамбо. Никто не отошел от него с пустыми руками. От
мажордома до чистильщика сапог - для всех у мистера Гарри нашелся прощальный
дар. Он вручил кое-что на память о себе и суровой экономке в ее бельевой, и
дряхлому привратнику в сторожке. Когда человек влюблен, можно только
удивляться, какой нежностью он проникается ко всем, кто имеет хоть
какое-нибудь отношение к предмету его страсти. Он заискивает у горничных; он
любезен с дворецким; он внимателен к лакею; он выполняет поручения ее
сестер; он снабжает советами и деньгами ее младшего брата-студента; он
гладит собачек, которым при других обстоятельствах дал бы хорошего пинка; он
улыбается древним анекдотам, которые вызвали бы у него только зевоту, не
рассказывай их ее папенька; он пьет сладкий портвейн, за который у себя в
клубе проклял бы и секретаря, и всех старейшин; он мил даже с желчной
тетушкой, старой девой; он отбивает такт, когда прелестная малютка Фанни
барабанит на фортепьяно единственную известную ей вещицу, и весело смеется,
когда гадкий Бобби опрокидывает кофе на его рубашку.
Гарри Уорингтон на свой лад и согласно обычаям того века в течение
краткого срока перед своим отъездом (из чего я заключаю, что он объявил о
своей страсти и услышал благосклонный ответ лишь совсем недавно) с помощью
вышеупомянутых безыскусственных способов выказывал обитателям и
обитательницам Каслвуда ту любовь, которую он питал к одной из этих
последних. Он был бы только рад, если бы кузен Уилл вернул весь свой
проигрыш или даже выиграл у него половину его собственных денег. Тем не
менее Гарри, хоть он и был влюблен, сохранил и рассудительность, и азарт, и
уважение к честной игре, и способность по достоинству оценить хорошую
лошадь. Выиграв все деньги Уилла, не считая значительного числа ценных
автографов мистера Эсмонда, Гарри был очень доволен, когда ему досталась и
гнедая лошадь Уилла - то самое четвероногое, которое чуть было не столкнуло
его в воду в первый вечер после его приезда в Каслвуд. С тех пор он не раз
имел возможность убедиться в достоинствах этого животного и даже в самый
разгар своей страсти и нежного романа отнюдь не огорчился, став владельцем
такого сильного и быстрого породистого скакуна, к тому же выезженного и для
охоты. Достаточно налюбовавшись на звезды над окном своей возлюбленной,
затмевавшие блеск ее ночника, он тоже удалился в спальню и, без сомнения, с
юношеским восторгом думал о своей Марии и о своей лошади, мечтая о том,
какое это было бы блаженство посадить одну на другую позади себя и объехать
весь остров на подобном коне, когда его стан обвивали бы подобные
белоснежные руки. Он уснул среди этих грез, мысленно посылая тысячи
благословений своей Марии, чьим обществом ему предстояло наслаждаться, по
крайней мере, еще неделю.
Рано утром бедный капеллан Сэмпсон прислал в замок вороную кобылу в
сопровождении своего конюха, лакея и садовника, который долго плакал и
осыпал поцелуями белое пятно на морде лошади, перед тем как передать повод
Гамбо. Эта чувствительность произвела большое впечатление и на Гамбо, и на
его хозяина: чернокожий слуга от сочувствия тоже расплакался, а Гарри удивил
и быстро утешил мальчишку, протянув ему две гинеи. Затем Гамбо и бывший
конюх отвели лошадь в конюшню, получив распоряжение оседлать ее и коня
мистера Уильяма, когда кончится завтрак, так как госпожа Бернштейн приказала
подать свои кареты именно к этому времени.
Хозяин дома был так изысканно любезен с тетушкой, - а может быть, так
благодарен ей за отъезд, - что даже спустился к завтраку, чтобы попрощаться
со своими гостями. За столом присутствовали и дамы и капеллан - не было
только Уилла, оставившего, однако, для своего кузена записку, в которой он с
массой грамматических ошибок объяснял, что должен был рано утром отбыть на
Солсберийские скачки, но что Том, его конюх, вручит слуге мистера Уорингтона
лошадь, выигранную кузеном накануне. Отсутствие мистера Уилла не помешало
остальным мирно выпить чаю, и в назначенное время были поданы кареты, слуги
погрузили в них многочисленные сундуки, баулы и картонки баронессы, и
настала минута расставания.
Тучная баронесса и ее племянница сели в большое ландо, и на его козлах
рядом с кучером водворились два лакея, вооруженные пистолетами и мушкетами
на случай встречи с разбойниками. Во втором экипаже поместились горничные ее
сиятельства и еще один лакей, охранявший сундуки, которые, как ни были
огромны и многочисленны, все же далеко уступали обозам, сопровождающим в
путешествии нынешних дам. Скромные чемоданы мистера Уорингтона были тоже
помещены во вторую карету под присмотр горничных, и мистер Гамбо выразил
намерение всю дорогу ехать возле ее дверцы.
Милорд, его мачеха и леди Фанни проводили свою родственницу до подножки
кареты, где простились с ней после многочисленных почтительных объятий. За
ней последовала леди Мария в амазонке, которая показалась Гарри Уорингтону
самым прелестным нарядом в мире. Вокруг толпились слуги, призывая
благословение небес на ее милость. Об отъезде баронессы было известно и в
деревне, так что в аллее за воротами стояло множество поселян, которые
махали шляпами и испускали приветственные крики, пока тяжелые колымаги не
скрылись из вида.
Гамбо отправился за лошадьми мистера Уорингтона, а милорд, взяв своего
молодого гостя под руку, начал прогуливаться с ним по двору.
- Я слышал, вы забираете из Каслвуда кое-каких наших лошадей? - заметил
граф.
Гарри покраснел.
- Джентльмен не может отказаться, если другой джентльмен приглашает его
сыграть в карты, - ответил он. - Я не хотел играть и, уж конечно, не стал бы
играть на деньги, если бы кузен Уилл меня не заставил. А выигрывать у
капеллана мне и совсем не хотелось, но он был даже настойчивее кузена.
- Знаю, знаю. Вы ни в чем не виноваты, мой милый. В чужом монастыре
приходится жить по чужому уставу, и я очень рад, что вы преподали Уиллу
хороший урок. Он заядлый игрок и способен проиграть последнюю рубашку - мне