Страница:
сестрицы Джулии, и они весело коротали вечерок, со слезами умиления
предаваясь воспоминаниям о былых временах, о милом сердцу старинном родовом
замке О'Имяреков, где они увидели свет, о расквартированном там боевом
Цатьпервом полке, о том, как майор сделал предложение Каролине, и о могиле
их незабвенной святой матушки (которая ловко присвоила их имущество), да
будет ей земля пухом! Они так щедро лили слезы и целовались при встречах и
расставаниях, что нельзя было не растрогаться. При виде их объятий невольно
забывались вышеупомянутые историйки и бесконечные заверения, что, если бы им
заблагорассудилось рассказать все, то они перевешали бы друг друга - всех до
единого.
Что может быть прекраснее всепрощения? Не верх ли разумности, исчерпав
запас бранных слов, извиниться, взять назад необдуманные выражения, а также
и графин (говоря к примеру), запущенный в голову врага, и восстановить былую
дружбу? Некоторые люди наделены этим восхитительным, этим ангельским даром
всепрощения. Как трогательно, например, было наблюдать за нашими двумя
дамами в Танбридж-Уэлзе, когда они прощали друг другу, улыбались, шутили,
чуть ли не лобызались, несмотря на размолвку накануне, - да, и не поминали
старое, словно совсем про него забыв, хотя, без всякого сомнения, отлично
его помнили. А вот мы с вами - сумели бы мы поступить так? Будем же тщиться,
друг мой, обрести эту христианскую кротость. Я убежден, что можно научиться
прощать бранные слова, которыми вас осыпают, но для этого нужна хорошая
практика и привычка слушать ругань и ругаться самому. Мы обнимаемся после
ссоры и взаимных поношений. Боже мой! Брань - пустяки, когда к ней
привыкаешь и обе стороны не обращают на нее внимания.
Вот так тетушка и племянница сели играть в карты самым дружеским
образом, пили за здоровье друг друга и обе взяли по крылышку цыпленка,
весело сломав дужку, и (в разговоре) выцарапывали глаза только ближним, но
не друг другу. Вот так, читали мы, воины на Пиренейском полуострове, когда
трубы возвещали о перемирии, братались, обменивались кисетами и бутылками
вина, готовые в любую минуту, едва истечет срок перемирия, вновь схватить
ружья и начать дырявить друг друга. Да, наши ветераны, закаленные в войнах,
но знающие и прелести мирной жизни, ненадолго складывали оружие и
предавались дружескому веселью. Разумеется, попивая с французишкой,
следовало держать ружье под рукой, чтобы разнести ему череп, если бы он
вдруг схватился за свое - ну, а пока a votre sante, mon camarade! {За ваше
здоровье, приятель! (франц.).} За ваше здоровье, мусью! И все превосходно. У
тетушки Бернштейн, кажется, грозила разыграться подагра? О, боль совсем
прошла. Ах, Мария так рада! А обмороки Марии? Они ее больше не мучат.
Правда, вчера вечером ее охватила легкая слабость. Баронессу это чрезвычайно
огорчило! Ее племяннице следует посоветоваться с самым лучшим врачом,
принимать всяческие укрепляющие средства и пить железо, даже когда она уедет
из Танбриджа. Тетушка Бернштейн так любезна, предлагая ей прислать корзину
бутылок целебной воды! Что же, если госпожа Бернштейн и говорит камеристке в
уединении своей спальни: "Обмороки! Вздор! Падучая, которую она унаследовала
от этой ужасной золотушной немки, своей маменьки!" Откуда нам известны
конфиденциальные беседы старой дамы и ее прислужницы? Предположим, леди
Мария прикажет миссис Бетти, своей горничной, пробовать каждый стакан
присланной воды, предварительно объявив, что тетушка вполне способна
отравить ее? Весьма вероятно, что подобные разговоры происходили. Это всего
лишь предосторожности - всего лишь ружья, которые сейчас мирно лежат под
рукой у наших ветеранов, заряженные и со взведенным курком.
Располагая кабальным письмом Гарри, ветеранша Мария не торопилась
требовать оплаты. Для этого она слишком хорошо знала жизнь. Он был связан с
ней нерушимыми узами, но она давала ему достаточно досуга и отпусков под
честное слово. Она вовсе не хотела без нужды досаждать своему юному рабу и
сердить его. Она помнила о разнице их возрастов и понимала, что Гарри должен
вкусить свою долю удовольствий и развлечений. "Веселитесь и забавляйтесь,
кузен", - говорила леди Мария. "Резвись, резвись, мой миленький мышонок", -
говорит старая серая Котофеевна, мурлыча в уголке и ни на мгновение не
смыкая зеленых глаз. Обо всем, что Гарри предстояло увидеть и проделать во
время первого посещения Лондона, его родственницы, конечно, много говорили и
шутили. Обе они прекрасно знали, в чем заключались обычные забавы молодых
джентльменов той эпохи, и беседовали о них с откровенностью, которая
отличала те менее стеснительные времена.
Итак, наша хитроумная Калипсо не горевала в отсутствие своего юного
скитальца и не пренебрегала ни одним представлявшимся ей развлечением. Одним
из этих развлечений был мистер Джек Моррис, джентльмен, которого мы описали,
когда он блаженствовал в обществе лорда Марча и мистера Уорингтона.
Пребывание вблизи титулованных особ составляло главную радость жизни Джека
Морриса, и проигрывать деньги за карточным столом дочери графа было для него
почти удовольствием. А леди Мария Эсмонд была такой дочерью графа, которая
очень любила выигрывать деньги. Она добилась для мистера Морриса приглашения
на ассамблею леди Ярмут и играла там с ним в карты - так что все были
довольны.
Таким образом, первые сорок восемь часов после отъезда мистера
Уорингтона прошли в Танбридж-Уэлзе весьма приятно, а затем настала пятница,
когда должна была быть произнесена проповедь, за составлением которой мы
видели мистера Сэмпсона. Общество на водах не имело ничего против того,
чтобы ее послушать. Сэмпсон слыл весьма остроумным и красноречивым
проповедником, и за неимением званого завтрака, фокусника, танцующих
медведей или концерта оно благодушно соглашалось довольствоваться
проповедью. Сэмпсон знал, что в церкви обещала быть леди Ярмут, и знал
также, как много значит ее слово при раздаче приходов и бенефиций, ибо
августейший Защитник Веры тех дней питал удивительнейшее доверие к мнению ее
сиятельства в подобных вопросах - и мы можем не сомневаться, что мистер
Сэмпсон приготовил для ее ушей лучший плод своего вдохновения. Когда Великий
Человек пребывает у себя в замке и, пройдя пешком через парк с своими
гостями, герцогом, маркизом и двумя-тремя министрами, переступает порог
маленькой деревенской церкви, доводилось ли вам когда-нибудь сидеть среди
прихожан и следить за тем, как произносит свою проповедь мистер Троттер,
младший священник? Он, волнуясь, поглядывает на Фамильную Скамью" он
запинается, произнося первую фразу, и думает: "А вдруг его светлость даст
мне приход!" Миссис Троттер и ее дочки также с волнением смотрят на
Фамильную Скамью и следят за тем, какое впечатление производит проповедь
папеньки - самая его любимая и лучшая - на восседающих там вельмож. Папенька
справился с первоначальной робостью, его звучный голос обретает силу, он
воодушевляется, он полон огня, он достает носовой платок, он приближается к
тому чудесному периоду, который дома исторг у них у всех слезы, он начал
его! Ах!.. Что это за жужжание возносится к сводам церкви, заставляя Мелибея
в подбитых гвоздями сапогах с ухмылкой оглянуться на Титира в сермяге? Это
высокородный лорд Носби захрапел у камина на своей огороженной скамье! И с
этими звуками исчезает митра, рисовавшаяся воображению бедняги Троттера.
Сэмпсон был домашним капелланом племянника госпожи Бернштейн. И дамы
семейства Эсмонд покровительствовали ему. В день проповеди баронесса
Бернштейн устроила в его честь небольшой завтрак, и Сэмпсон явился к ней
румяный, красивый, в заново завитом парике и в щегольской шуршащей новой
рясе, которую он взял в кредит у какого-то благочестивого танбриджского
торговца. После завтрака мистер Сэмпсон прошествовал в церковь в обществе
своих покровительниц, за которыми лакеи несли большие раззолоченные
молитвенники. По всеобщему мнению) баронесса Бернштейн выглядела прекрасно;
она смеялась и была особенно нежна со своей племянницей, у нее для каждого
находился поклон и милостивая улыбка, и так она шла в церковь, опираясь на
трость с черепаховым набалдашником. К дверям храма стекалась блистательная
толпа богомольцев - туда явилось все избранное общество, съехавшееся на
воды; и сиятельная графиня Ярмут, поражавшая взоры пунцовостью щек и нарядом
из тафты огненного цвета. Явились туда и простолюдины, хотя в гораздо
меньшем числе, чем аристократы. Какая, например, странная пара - эти двое в
потрепанной одежде, которые вошли в церковь в ту минуту, когда смолк орган!
У одного из-под гладкого паричка выбиваются собственные рыжие волосы, и он,
по-видимому, не протестант, потому что на пороге перекрестился и сказал
товарищу: "Дьявол меня возьми, Том, помстилось!" - из чего я заключаю, что
он был уроженцем острова, упоминавшегося в начале главы. Они распространяют
сильнейшее спиртное благоухание. Человек может быть еретиком и обладать
редкостным талантом - эти почтенные католики пришли отдать дань восхищения
мистеру Сэмпсону.
О, да тут присутствуют не только сыны старейшей церкви, но и
последователи еще более древней веры. Кто такие эти два субъекта с
крючковатыми носами и смуглыми лицами, которые вошли в храм после некоторого
противодействия церковного сторожа? Заметив этих непрезентабельных иудейских
странников, он было не пожелал их впустить. Но первый шепчет ему на ухо: "Мы
хотим обратиться в христианство, хозяин", - а второй всовывает ему в руку
монету, страж убирает жезл, - которым преграждал вход, и джентльмены
иудейского вероисповедания входят. Звучит орган! Двери закрываются. Войдем
послушать проповедь мистера Сэмпсона или поваляемся на травке снаружи?
Предшествуемый золотогалунным сторожем, Сэмпсон направился к кафедре,
розовощекий и благодушный на загляденье. Но потом, когда он воздвигся над
ней, почему лик его преподобия покрылся смертельной бледностью? Он взглянул
на западную дверь церкви - там по обеим ее сторонам стояли жуткие иудейские
кариатиды. Тогда он перевел взгляд на дверь ризницы рядом со скамьей
священника, на которой он сидел все время службы рядом со своими
покровительницами. Внезапно два благоуханных иберийских джентльмена вскочили
с соседней скамьи и расположились на сиденье возле самой двери в ризницу и
скамьи священника, где и просидели до конца проповеди, смиренно потупив очи
долу. Как описать нам эту проповедь, если сам проповедник не знал, что он
говорил?
Тем не менее ее сочли превосходной. Когда она подошла к концу,
прекрасные дамы начали шушукаться, наклоняясь через барьеры своих скамей,
обсуждать ее на все лады и хвалить. Госпожа Вальмоден, сидевшая по соседству
с нашими друзьями, сказала, что проповедь была тшутесная и она вся
сотрокалась. Госпожа Бернштейн сказала, что проповедь была прекрасная. Леди
Мария выразила свое удовольствие по поводу того, что их семейный капеллан
так отличился. Она посмотрела на Сэмпсона, который все еще не сходил с
кафедры, и, стараясь перехватить его взгляд, ласково помахала ему рукой,
сжимавшей платочек. Капеллан, казалось, не заметил этого любезного
приветствия: его лицо было бледно, глаза неотрывно смотрели на купель, возле
которой по-прежнему пребывали упоминавшиеся выше иудеи. Мимо них текли люди,
сначала бурным потоком, скрыв их из вида, затем спокойной струей...
прерывистым ручейком, по двое и по трое... каплями по одному... Церковь
опустела. Два иудея по-прежнему стояли у двери.
Баронесса де Бернштейн и ее племянница еще медлили на скамье
священника, с которым старая дама вела оживленную беседу.
- Что это за отвратительные люди у дверей? И какой ужасный запах
спиртного перегара! - восклицала леди Мария, обращаясь к миссис Бретт,
камеристке своей тетушки, проводившей их в церковь.
- Прощайте, ваше преподобие... У вас прелестный мальчик, он тоже станет
священником? - спрашивает госпожа де Бернштейн. - Ты готова, милочка?
Дверца ограждения открывается, и госпожа Бернштейн, чей отец был всего
лишь виконтом, настаивает; чтобы ее племянница леди Мария, дочь графа,
первой вышла в проход.
Едва леди Мария покидает ограждение, как два субъекта, которых ее
милость столь недавно назвала отвратительными людьми, приближаются к ней.
Один из них достает из кармана какую-то бумагу, и ее милость, вздрогнув,
бледнеет. Она кидается к ризнице в смутной надежде успеть скрыться там,
заперев за собой дверь. Но перед ней вырастают два наспиртованных
джентльмена, один из них дерзко кладет ей руку на плечо и говорит:
- По иску миссис Пинкотт, проживающей в Кенсингтоне, портнихи, имею
честь арестовать вашу милость. Мое имя Костиган, сударыня, обедневший
ирландский дворянин, волей судеб обреченный следовать не слишком приятному
призванию. Ваша милость пойдет пешечком, или послать моего служителя за
портшезом?
В ответ леди Мария Эсмонд испускает три коротких вопля и без чувств
падает на пол.
- Подержи-ка дверь, Майк! - кричит мистер Костиган. - Лучше никого не
пускать сюда, сударыня, - почтительно говорит он госпоже де Бернштейн. - У
ее милости обморок, так пусть придет в себя без помехи.
- Распустите ей шнуровку, Бретт! - приказывает старая дама, а глаза ее
странно поблескивают. И едва камеристка выполняет распоряжение, как госпожа
Бернштейн хватает мешочек, подвешенный к волосяной цепочке, которую леди
Мария носит на шее, и рвет цепочку пополам.
- Плесните ей в лицо холодной водой, - распоряжается затем баронесса. -
Это всегда приводит ее в чувство! Останьтесь с ней, Бретт. Какова сумма
вашего иска, господа?
Мистер Костиган отвечает:
- Нам поручено взыскать с ее милости сто тридцать два фунта, каковые
она задолжала миссис Элизе Пинкотт.
Но где же тем временем пребывал преподобный мистер Сэмпсон? Подобно
легендарному опоссуму - мы с вами читали, как он, завидев со своего
эвкалипта меткого стрелка, сказал: "Что делать, майор, спускаюсь!" - Сэмпсон
отдался в руки своих преследователей.
- Чей это иск, Саймонс? - спросил он грустно. Он был знаком с
Саймонсом, так как много раз встречался с ним и раньше.
- Баклби. Кордвейнера, - ответил мистер Саймонс.
- Да-да, сорок восемь фунтов и судебные издержки! - произнес мистер
Сэмпсон со вздохом. - Заплатить я не могу. А кто это с вами?
Товарищ мистера Саймонса мистер Лайонс выступил вперед и сказал, что
его дом чрезвычайно удобен и благородные джентльмены часто гостят под его
кровом: он будет горд и счастлив принять у себя его преподобие.
У дверей церкви ждали два портшеза. Леди Мария Эсмонд и мистер Сэмпсон
сели в них и отправились в обитель мистера Лайонса в сопровождении
джентльменов, с которыми мы только что имели честь познакомиться.
Баронесса Бернштейн не замедлила послать к племяннице своего
доверенного слугу мистера Кейса с запиской, в которой заверяла ее в самой
горячей привязанности и сожалела, что значительные карточные проигрыши, к
несчастью, не позволяют ей уплатить за леди Марию ее долг. Однако она с этой
же почтой пишет миссис Пинкотт, умоляя ее об отсрочке, и едва только получит
ответ, как не замедлит ознакомить с ним дражайшую племянницу.
Миссис Бетти явилась утешать свою госпожу, и они вместе принялись
раздумывать над тем, как раздобыть денег на почтовую коляску для Бетти,
которая и сама чуть было не угодила в беду. В карты ей везло не более, чем
леди Марии, и на двоих у них нашлось всего лишь восемнадцать шиллингов, а
потому было решено, что Бетти продаст золотую цепочку своей госпожи с тем,
чтобы на вырученные деньги поспешить в Лондон. Но Бетти отнесла цепочку тому
самому ювелиру, который продал ее мистеру Уорингтону, преподнесшему эту
безделицу своей кузине, и тот, решив, что Бетти украла цепочку, пригрозил
послать за констеблем. Тут уж ей пришлось признаться, что ее госпожа
находится в заточении, и еще до наступления ночи весь Танбридж знал, что
леди Мария Эсмонд арестована за долги. Однако деньги Бетти получила и
умчалась в Лондон за рыцарем, на чью помощь уповала бедная пленница.
- Смотри, не проговорись, что это письмо пропало. Мерзавка! Я еще с ней
рассчитаюсь!
(По моим предположениям, слово "мерзавка" леди Мария адресовала своей
тетушке.)
Мистер Сэмпсон прочел ее сиятельству проповедь, и они скоротали вечер
за планами мести и триктраком, лелея хорошо обоснованную надежду, что Гарри
Уорингтон поспешит на выручку, едва услышит о постигшем их несчастье.
Хотя до истечения вечера весь Танбридж уже знал, в каком положении
очутилась леди Мария и еще многое сверх того, хотя каждому было известно,
что она находится под арестом, и где именно, и за какую сумму (только в
десять раз преувеличенную), и что ей пришлось заложить последние побрякушки,
чтобы раздобыть денег на пропитание в узилище, и хотя все утверждали, что
это - дело рук старой ведьмы Бернштейн, общество было сама учтивость, и на
карточном вечере у леди Тузингтон, где присутствовала госпожа Бернштейн,
никто ни словом не обмолвился об утреннем происшествии, - во всяком случае,
так, чтобы она могла расслышать. Леди Ярмут осведомилась у баронессы, как
пошивает ее ошеровательный племянник, и узнала, что мистер Уорингтон
находится в Лондоне. А леди Мария будет нынче у леди Тузингтон? Леди Мария
занемогла - утром у нее был обморок, и ей пока следует оставаться в постели.
Шелестели карты, пели скрипки, наполнялись бокалы, благородные дамы и
господа беседовали, смеялись, зевали, шутили, лакеи таскали куски с блюд,
носильщики пили и ругались возле своих портшезов, а звезды усыпали
небосклон, словно никакая леди Мария не томилась в заключении и никакой
мистер Сэмпсон не изнывал под арестом.
Возможно, госпожа Бернштейн уехала с ассамблеи одной из последних,
потому что не желала дать обществу возможность перемывать ей косточки у нее
за спиной. Ах, какое утешение, скажу я еще раз, что у нас есть спины и что
на спинах нет ушей! Имеющий уши, чтобы слышать, да заткнет их ватой! Может
быть, госпожа Бернштейн и слышала, как люди осуждали ее за бессердечие:
выезжать в свет, играть в карты и развлекаться, когда у ее племянницы такое
несчастье! Как будто Марии было бы легче, если бы она осталась дома! И к
тому же в ее возрасте всякое нарушение душевного спокойствия бывает опасным.
- Ах, оставьте! - говорит леди Ярмут. - Бернштейн села бы играть в
карты и на гробе своей племянницы. Сердце! Откуда оно у нее? Старая шпионка
отдала его Кавалеру тысячу лет назад и с тех пор отлично без него
обходилась. А за какую сумму арестовали леди Марию? Если долг невелик, мы
его уплатим - ее тетушка будет очень недовольна. Фукс, узнайте утром, за
какую сумму арестовали леди Марию Эсмонд.
И верный Фукс с поклоном заверил сиятельную даму, что ее поручение
будет исполнено.
Итак, госпожа Бернштейн отправилась домой около полуночи и вскоре уже
спала крепким сном. Пробудившись от него поздно утром, она призвала верную
камеристку, которая тотчас подала ее милости утренний чай. Если я скажу вам,
что она приняла с ним малую толику рома, вы, конечно, будете шокированы. Но
наши прабабушки имели обыкновение хранить в своих шкапчиках "укрепляющие
средства". Разве не читали вы у Уолпола про знатную даму, сказавшую: "Если я
выпью еще, то приду в захмеленибус"? Да, ваши прародительницы не стесняли
себя в употреблении крепких напитков, и это так же верно, как и то, что
мистер Гоф здравствует и поныне.
И вот, отхлебнув укрепляющего средства, госпожа Бернштейн окончательно
пробуждается и спрашивает у миссис Бретт, что случилось нового.
- А это уж пускай он вам скажет, - сердито отвечает камеристка.
- Он? Кто он?
Миссис Бретт называет Гарри и сообщает, что мистер Уорингтов приехал
накануне после полуночи и что с ним была Бетти, горничная леди Марии.
- А леди Мария просит передать вашей милости ее нежный привет и
нижайший поклон и уповает, что вы хорошо почивали, - говорит Бретт.
- Очень хорошо, бедняжечка! А Бетти отправилась к ней?
- Нет, она тут, - говорит миссис Бретт.
- Так пусть же войдет! - приказывает старая дама.
- Я ей сейчас скажу, - отвечает подобострастная миссис Бретт и
удаляется выполнять распоряжение своей госпожи, которая удобно откидывается
на подушки. Вскоре раздается стук двух пар высоких каблуков по паркету
спальни - в те дни ковры в спальне были еще неслыханной роскошью.
- А, голубушка Бетти, так вы вчера были в Лондоне? - спрашивает из-за
полога госпожа Бернштейн.
- Это не Бетти, это я! Доброе утро, тетушка, надеюсь, вы хорошо спали?
- восклицает голос, от которого старуха вздрагивает и приподнимается с
подушек.
Это голос леди Марии, которая, откинув полог делает тетушке глубокий
реверанс. Леди Мария выглядит очень хорошенькой, розовой и веселой. И на
этом ее появлении у кровати госпожи Бернштейн мы, я думаю, можем завершить
настоящую главу.
^TГлава XXXIX^U
Гарри на выручку
"Дорогой лорд Марч (писал мистер Уорингтон из Танбридж-Уэлза утром в
субботу 25 августа 1756 года). Спешу сообщить вам (с удовольствием), что я
выиграл все наши три парри. В Бромли я был ровно через час без двух минут.
Мои новые лошади бежали очень резво. Правил я сам, почтальона посадил рядом,
чтобы он показывал дорогу, а мой негр сидел внутри с миссис Бетти. Надеюсь,
им поездка была очень приятна. На Блекхите нас никто не остановил, хотя к
нам было подскакали два всадника, но наши физиономии им как будто пришлись
не по вкусу и они отстали, а в Танбридж-Уэлз (где я уладил свое дело) мы
въехали без четверти двенадцать. Так что мы с вашей милостью квитты за
вчерашний пикет, и я буду рад дать вам отыграться, когда вам будет угодно, а
пока остаюсь весьма благодарный и покорный ваш слуга
Г. Эсмонд-Уорингтон".
Теперь, быть может, читатель поймет, каким образом утром в субботу леди
Марии Эсмонд удалось выйти на свободу и застать свою дорогую тетушку еще в
постели. Отправив миссис Бетти в Лондон, она никак не ожидала, что ее посол
вернется в тот же день, и в полночь после легкого ужина, которым их угостила
супруга бейлифа, они с капелланом, мирно играли в карты, когда на улице
послышался стук колес, и леди Мария, чье сердце вдруг забилось много быстрее
обычного, поспешила открыть свои козыри. Стук стал громче и смолк - экипаж
остановился перед домом, начались переговоры у ворот, а затем в комнату
вошла миссис Бетти с сияющим лицом, хотя ее глаза были полны слез, а за
ней... Кто этот высокий юноша? В силах ли мои читатели догадаться, кто вошел
следом за ней? Очень ли они рассердятся, если я сообщу, что капеллан швырнул
карты на стол с криком "ура!", а леди Мария, побелев как полотно, поднялась
со стула, шатаясь сделала шаг-другой и с истерическим "ах" бросилась в
объятия своего кузена? Сколькими поцелуями он ее осыпал! Пусть даже mille,
deinde centum, dein mille altera, dein secimda centum {Тысяча, а потом
сотня, а после другая тысяча, а затем вторая сотня (лат.).}, и так далее, я
ничего не скажу. Он явился спасти ее. Она знала, знала! Он ее рыцарь, он
избавил ее от плена и позора. Она проливала на его плече потоки самых
искренних слез, и в этот миг, вся во власти глубокого чувства, она, право
же, выглядит такой красивой, какой мы ее еще не видели с начала этой
истории. В обморок она на этот раз не упала, а отправилась домой, нежно
опираясь на руку кузена, и хотя на протяжении ночи у нее и случилось два-три
приступа истерических рыданий, госпожа Бернштейн спала крепко и ничего не
слышала.
- Вы оба свободны, - таковы были первые слова Генри. - Бетти, подайте
миледи ее шляпу и пелерину, а мы с вами, капеллан, выкурим у себя по
трубочке - это освежит меня после поездки.
Капеллан, также отличавшийся легко возбудимой чувствительностью, совсем
утратил власть над собой. Он заплакал, схватил руку Гарри, запечатлел на ней
благодарный поцелуй и призвал благословение небес на своего великодушного
юного покровителя. Мистер Уорингтон ощутил сладкое волнение. Как это приятно
- приходить на помощь страждущим и сирым! Как это приятно - обращать печаль
в радость! И пока наш юный рыцарь, лихо заломив шляпу, шагал рядом со своей
спасенной принцессой, он был весьма горд и доволен собой. Его чувства, так
сказать, устроили ему триумфальную встречу, и счастье во всяческих
прекрасных обличиях улыбалось ему, танцевало перед ним, облекало его в
почетные одежды, разбрасывало цветы у него на пути, трубило в трубы и гобои
сладостных восхвалений, восклицая: "Вот наш славный герой! Дорогу
победителю!" И оно ввело его в дом царя и в зале самолюбования усадило на
подушки благодушия. А ведь совершил он не так уж и много. Всего лишь добрый
поступок. Ему достаточно было достать из кармана кошелек, и могучий талисман
отогнал дракона от ворот, принудил жестокого тирана, обрекшего леди Марию на
казнь, в бессилии уронить роковой топор. Ну, да пусть он потешит свое
тщеславие. Он ведь правда очень добрый юноша и спас двух несчастных,
исторгнув из их глаз слезы благодарности и радости, а потому, если он слегка
и расхвастался перед капелланом и рассказывает ему про Лондон, про лорда
Марча, про кофейню Уайта и про ассамблеи у Олмэка с видом столичного
вертопраха, мне кажется, нам не следует ставить ему это в особую вину.
Сэмпсон же все никак не мог успокоиться. Он обладал на редкость
предаваясь воспоминаниям о былых временах, о милом сердцу старинном родовом
замке О'Имяреков, где они увидели свет, о расквартированном там боевом
Цатьпервом полке, о том, как майор сделал предложение Каролине, и о могиле
их незабвенной святой матушки (которая ловко присвоила их имущество), да
будет ей земля пухом! Они так щедро лили слезы и целовались при встречах и
расставаниях, что нельзя было не растрогаться. При виде их объятий невольно
забывались вышеупомянутые историйки и бесконечные заверения, что, если бы им
заблагорассудилось рассказать все, то они перевешали бы друг друга - всех до
единого.
Что может быть прекраснее всепрощения? Не верх ли разумности, исчерпав
запас бранных слов, извиниться, взять назад необдуманные выражения, а также
и графин (говоря к примеру), запущенный в голову врага, и восстановить былую
дружбу? Некоторые люди наделены этим восхитительным, этим ангельским даром
всепрощения. Как трогательно, например, было наблюдать за нашими двумя
дамами в Танбридж-Уэлзе, когда они прощали друг другу, улыбались, шутили,
чуть ли не лобызались, несмотря на размолвку накануне, - да, и не поминали
старое, словно совсем про него забыв, хотя, без всякого сомнения, отлично
его помнили. А вот мы с вами - сумели бы мы поступить так? Будем же тщиться,
друг мой, обрести эту христианскую кротость. Я убежден, что можно научиться
прощать бранные слова, которыми вас осыпают, но для этого нужна хорошая
практика и привычка слушать ругань и ругаться самому. Мы обнимаемся после
ссоры и взаимных поношений. Боже мой! Брань - пустяки, когда к ней
привыкаешь и обе стороны не обращают на нее внимания.
Вот так тетушка и племянница сели играть в карты самым дружеским
образом, пили за здоровье друг друга и обе взяли по крылышку цыпленка,
весело сломав дужку, и (в разговоре) выцарапывали глаза только ближним, но
не друг другу. Вот так, читали мы, воины на Пиренейском полуострове, когда
трубы возвещали о перемирии, братались, обменивались кисетами и бутылками
вина, готовые в любую минуту, едва истечет срок перемирия, вновь схватить
ружья и начать дырявить друг друга. Да, наши ветераны, закаленные в войнах,
но знающие и прелести мирной жизни, ненадолго складывали оружие и
предавались дружескому веселью. Разумеется, попивая с французишкой,
следовало держать ружье под рукой, чтобы разнести ему череп, если бы он
вдруг схватился за свое - ну, а пока a votre sante, mon camarade! {За ваше
здоровье, приятель! (франц.).} За ваше здоровье, мусью! И все превосходно. У
тетушки Бернштейн, кажется, грозила разыграться подагра? О, боль совсем
прошла. Ах, Мария так рада! А обмороки Марии? Они ее больше не мучат.
Правда, вчера вечером ее охватила легкая слабость. Баронессу это чрезвычайно
огорчило! Ее племяннице следует посоветоваться с самым лучшим врачом,
принимать всяческие укрепляющие средства и пить железо, даже когда она уедет
из Танбриджа. Тетушка Бернштейн так любезна, предлагая ей прислать корзину
бутылок целебной воды! Что же, если госпожа Бернштейн и говорит камеристке в
уединении своей спальни: "Обмороки! Вздор! Падучая, которую она унаследовала
от этой ужасной золотушной немки, своей маменьки!" Откуда нам известны
конфиденциальные беседы старой дамы и ее прислужницы? Предположим, леди
Мария прикажет миссис Бетти, своей горничной, пробовать каждый стакан
присланной воды, предварительно объявив, что тетушка вполне способна
отравить ее? Весьма вероятно, что подобные разговоры происходили. Это всего
лишь предосторожности - всего лишь ружья, которые сейчас мирно лежат под
рукой у наших ветеранов, заряженные и со взведенным курком.
Располагая кабальным письмом Гарри, ветеранша Мария не торопилась
требовать оплаты. Для этого она слишком хорошо знала жизнь. Он был связан с
ней нерушимыми узами, но она давала ему достаточно досуга и отпусков под
честное слово. Она вовсе не хотела без нужды досаждать своему юному рабу и
сердить его. Она помнила о разнице их возрастов и понимала, что Гарри должен
вкусить свою долю удовольствий и развлечений. "Веселитесь и забавляйтесь,
кузен", - говорила леди Мария. "Резвись, резвись, мой миленький мышонок", -
говорит старая серая Котофеевна, мурлыча в уголке и ни на мгновение не
смыкая зеленых глаз. Обо всем, что Гарри предстояло увидеть и проделать во
время первого посещения Лондона, его родственницы, конечно, много говорили и
шутили. Обе они прекрасно знали, в чем заключались обычные забавы молодых
джентльменов той эпохи, и беседовали о них с откровенностью, которая
отличала те менее стеснительные времена.
Итак, наша хитроумная Калипсо не горевала в отсутствие своего юного
скитальца и не пренебрегала ни одним представлявшимся ей развлечением. Одним
из этих развлечений был мистер Джек Моррис, джентльмен, которого мы описали,
когда он блаженствовал в обществе лорда Марча и мистера Уорингтона.
Пребывание вблизи титулованных особ составляло главную радость жизни Джека
Морриса, и проигрывать деньги за карточным столом дочери графа было для него
почти удовольствием. А леди Мария Эсмонд была такой дочерью графа, которая
очень любила выигрывать деньги. Она добилась для мистера Морриса приглашения
на ассамблею леди Ярмут и играла там с ним в карты - так что все были
довольны.
Таким образом, первые сорок восемь часов после отъезда мистера
Уорингтона прошли в Танбридж-Уэлзе весьма приятно, а затем настала пятница,
когда должна была быть произнесена проповедь, за составлением которой мы
видели мистера Сэмпсона. Общество на водах не имело ничего против того,
чтобы ее послушать. Сэмпсон слыл весьма остроумным и красноречивым
проповедником, и за неимением званого завтрака, фокусника, танцующих
медведей или концерта оно благодушно соглашалось довольствоваться
проповедью. Сэмпсон знал, что в церкви обещала быть леди Ярмут, и знал
также, как много значит ее слово при раздаче приходов и бенефиций, ибо
августейший Защитник Веры тех дней питал удивительнейшее доверие к мнению ее
сиятельства в подобных вопросах - и мы можем не сомневаться, что мистер
Сэмпсон приготовил для ее ушей лучший плод своего вдохновения. Когда Великий
Человек пребывает у себя в замке и, пройдя пешком через парк с своими
гостями, герцогом, маркизом и двумя-тремя министрами, переступает порог
маленькой деревенской церкви, доводилось ли вам когда-нибудь сидеть среди
прихожан и следить за тем, как произносит свою проповедь мистер Троттер,
младший священник? Он, волнуясь, поглядывает на Фамильную Скамью" он
запинается, произнося первую фразу, и думает: "А вдруг его светлость даст
мне приход!" Миссис Троттер и ее дочки также с волнением смотрят на
Фамильную Скамью и следят за тем, какое впечатление производит проповедь
папеньки - самая его любимая и лучшая - на восседающих там вельмож. Папенька
справился с первоначальной робостью, его звучный голос обретает силу, он
воодушевляется, он полон огня, он достает носовой платок, он приближается к
тому чудесному периоду, который дома исторг у них у всех слезы, он начал
его! Ах!.. Что это за жужжание возносится к сводам церкви, заставляя Мелибея
в подбитых гвоздями сапогах с ухмылкой оглянуться на Титира в сермяге? Это
высокородный лорд Носби захрапел у камина на своей огороженной скамье! И с
этими звуками исчезает митра, рисовавшаяся воображению бедняги Троттера.
Сэмпсон был домашним капелланом племянника госпожи Бернштейн. И дамы
семейства Эсмонд покровительствовали ему. В день проповеди баронесса
Бернштейн устроила в его честь небольшой завтрак, и Сэмпсон явился к ней
румяный, красивый, в заново завитом парике и в щегольской шуршащей новой
рясе, которую он взял в кредит у какого-то благочестивого танбриджского
торговца. После завтрака мистер Сэмпсон прошествовал в церковь в обществе
своих покровительниц, за которыми лакеи несли большие раззолоченные
молитвенники. По всеобщему мнению) баронесса Бернштейн выглядела прекрасно;
она смеялась и была особенно нежна со своей племянницей, у нее для каждого
находился поклон и милостивая улыбка, и так она шла в церковь, опираясь на
трость с черепаховым набалдашником. К дверям храма стекалась блистательная
толпа богомольцев - туда явилось все избранное общество, съехавшееся на
воды; и сиятельная графиня Ярмут, поражавшая взоры пунцовостью щек и нарядом
из тафты огненного цвета. Явились туда и простолюдины, хотя в гораздо
меньшем числе, чем аристократы. Какая, например, странная пара - эти двое в
потрепанной одежде, которые вошли в церковь в ту минуту, когда смолк орган!
У одного из-под гладкого паричка выбиваются собственные рыжие волосы, и он,
по-видимому, не протестант, потому что на пороге перекрестился и сказал
товарищу: "Дьявол меня возьми, Том, помстилось!" - из чего я заключаю, что
он был уроженцем острова, упоминавшегося в начале главы. Они распространяют
сильнейшее спиртное благоухание. Человек может быть еретиком и обладать
редкостным талантом - эти почтенные католики пришли отдать дань восхищения
мистеру Сэмпсону.
О, да тут присутствуют не только сыны старейшей церкви, но и
последователи еще более древней веры. Кто такие эти два субъекта с
крючковатыми носами и смуглыми лицами, которые вошли в храм после некоторого
противодействия церковного сторожа? Заметив этих непрезентабельных иудейских
странников, он было не пожелал их впустить. Но первый шепчет ему на ухо: "Мы
хотим обратиться в христианство, хозяин", - а второй всовывает ему в руку
монету, страж убирает жезл, - которым преграждал вход, и джентльмены
иудейского вероисповедания входят. Звучит орган! Двери закрываются. Войдем
послушать проповедь мистера Сэмпсона или поваляемся на травке снаружи?
Предшествуемый золотогалунным сторожем, Сэмпсон направился к кафедре,
розовощекий и благодушный на загляденье. Но потом, когда он воздвигся над
ней, почему лик его преподобия покрылся смертельной бледностью? Он взглянул
на западную дверь церкви - там по обеим ее сторонам стояли жуткие иудейские
кариатиды. Тогда он перевел взгляд на дверь ризницы рядом со скамьей
священника, на которой он сидел все время службы рядом со своими
покровительницами. Внезапно два благоуханных иберийских джентльмена вскочили
с соседней скамьи и расположились на сиденье возле самой двери в ризницу и
скамьи священника, где и просидели до конца проповеди, смиренно потупив очи
долу. Как описать нам эту проповедь, если сам проповедник не знал, что он
говорил?
Тем не менее ее сочли превосходной. Когда она подошла к концу,
прекрасные дамы начали шушукаться, наклоняясь через барьеры своих скамей,
обсуждать ее на все лады и хвалить. Госпожа Вальмоден, сидевшая по соседству
с нашими друзьями, сказала, что проповедь была тшутесная и она вся
сотрокалась. Госпожа Бернштейн сказала, что проповедь была прекрасная. Леди
Мария выразила свое удовольствие по поводу того, что их семейный капеллан
так отличился. Она посмотрела на Сэмпсона, который все еще не сходил с
кафедры, и, стараясь перехватить его взгляд, ласково помахала ему рукой,
сжимавшей платочек. Капеллан, казалось, не заметил этого любезного
приветствия: его лицо было бледно, глаза неотрывно смотрели на купель, возле
которой по-прежнему пребывали упоминавшиеся выше иудеи. Мимо них текли люди,
сначала бурным потоком, скрыв их из вида, затем спокойной струей...
прерывистым ручейком, по двое и по трое... каплями по одному... Церковь
опустела. Два иудея по-прежнему стояли у двери.
Баронесса де Бернштейн и ее племянница еще медлили на скамье
священника, с которым старая дама вела оживленную беседу.
- Что это за отвратительные люди у дверей? И какой ужасный запах
спиртного перегара! - восклицала леди Мария, обращаясь к миссис Бретт,
камеристке своей тетушки, проводившей их в церковь.
- Прощайте, ваше преподобие... У вас прелестный мальчик, он тоже станет
священником? - спрашивает госпожа де Бернштейн. - Ты готова, милочка?
Дверца ограждения открывается, и госпожа Бернштейн, чей отец был всего
лишь виконтом, настаивает; чтобы ее племянница леди Мария, дочь графа,
первой вышла в проход.
Едва леди Мария покидает ограждение, как два субъекта, которых ее
милость столь недавно назвала отвратительными людьми, приближаются к ней.
Один из них достает из кармана какую-то бумагу, и ее милость, вздрогнув,
бледнеет. Она кидается к ризнице в смутной надежде успеть скрыться там,
заперев за собой дверь. Но перед ней вырастают два наспиртованных
джентльмена, один из них дерзко кладет ей руку на плечо и говорит:
- По иску миссис Пинкотт, проживающей в Кенсингтоне, портнихи, имею
честь арестовать вашу милость. Мое имя Костиган, сударыня, обедневший
ирландский дворянин, волей судеб обреченный следовать не слишком приятному
призванию. Ваша милость пойдет пешечком, или послать моего служителя за
портшезом?
В ответ леди Мария Эсмонд испускает три коротких вопля и без чувств
падает на пол.
- Подержи-ка дверь, Майк! - кричит мистер Костиган. - Лучше никого не
пускать сюда, сударыня, - почтительно говорит он госпоже де Бернштейн. - У
ее милости обморок, так пусть придет в себя без помехи.
- Распустите ей шнуровку, Бретт! - приказывает старая дама, а глаза ее
странно поблескивают. И едва камеристка выполняет распоряжение, как госпожа
Бернштейн хватает мешочек, подвешенный к волосяной цепочке, которую леди
Мария носит на шее, и рвет цепочку пополам.
- Плесните ей в лицо холодной водой, - распоряжается затем баронесса. -
Это всегда приводит ее в чувство! Останьтесь с ней, Бретт. Какова сумма
вашего иска, господа?
Мистер Костиган отвечает:
- Нам поручено взыскать с ее милости сто тридцать два фунта, каковые
она задолжала миссис Элизе Пинкотт.
Но где же тем временем пребывал преподобный мистер Сэмпсон? Подобно
легендарному опоссуму - мы с вами читали, как он, завидев со своего
эвкалипта меткого стрелка, сказал: "Что делать, майор, спускаюсь!" - Сэмпсон
отдался в руки своих преследователей.
- Чей это иск, Саймонс? - спросил он грустно. Он был знаком с
Саймонсом, так как много раз встречался с ним и раньше.
- Баклби. Кордвейнера, - ответил мистер Саймонс.
- Да-да, сорок восемь фунтов и судебные издержки! - произнес мистер
Сэмпсон со вздохом. - Заплатить я не могу. А кто это с вами?
Товарищ мистера Саймонса мистер Лайонс выступил вперед и сказал, что
его дом чрезвычайно удобен и благородные джентльмены часто гостят под его
кровом: он будет горд и счастлив принять у себя его преподобие.
У дверей церкви ждали два портшеза. Леди Мария Эсмонд и мистер Сэмпсон
сели в них и отправились в обитель мистера Лайонса в сопровождении
джентльменов, с которыми мы только что имели честь познакомиться.
Баронесса Бернштейн не замедлила послать к племяннице своего
доверенного слугу мистера Кейса с запиской, в которой заверяла ее в самой
горячей привязанности и сожалела, что значительные карточные проигрыши, к
несчастью, не позволяют ей уплатить за леди Марию ее долг. Однако она с этой
же почтой пишет миссис Пинкотт, умоляя ее об отсрочке, и едва только получит
ответ, как не замедлит ознакомить с ним дражайшую племянницу.
Миссис Бетти явилась утешать свою госпожу, и они вместе принялись
раздумывать над тем, как раздобыть денег на почтовую коляску для Бетти,
которая и сама чуть было не угодила в беду. В карты ей везло не более, чем
леди Марии, и на двоих у них нашлось всего лишь восемнадцать шиллингов, а
потому было решено, что Бетти продаст золотую цепочку своей госпожи с тем,
чтобы на вырученные деньги поспешить в Лондон. Но Бетти отнесла цепочку тому
самому ювелиру, который продал ее мистеру Уорингтону, преподнесшему эту
безделицу своей кузине, и тот, решив, что Бетти украла цепочку, пригрозил
послать за констеблем. Тут уж ей пришлось признаться, что ее госпожа
находится в заточении, и еще до наступления ночи весь Танбридж знал, что
леди Мария Эсмонд арестована за долги. Однако деньги Бетти получила и
умчалась в Лондон за рыцарем, на чью помощь уповала бедная пленница.
- Смотри, не проговорись, что это письмо пропало. Мерзавка! Я еще с ней
рассчитаюсь!
(По моим предположениям, слово "мерзавка" леди Мария адресовала своей
тетушке.)
Мистер Сэмпсон прочел ее сиятельству проповедь, и они скоротали вечер
за планами мести и триктраком, лелея хорошо обоснованную надежду, что Гарри
Уорингтон поспешит на выручку, едва услышит о постигшем их несчастье.
Хотя до истечения вечера весь Танбридж уже знал, в каком положении
очутилась леди Мария и еще многое сверх того, хотя каждому было известно,
что она находится под арестом, и где именно, и за какую сумму (только в
десять раз преувеличенную), и что ей пришлось заложить последние побрякушки,
чтобы раздобыть денег на пропитание в узилище, и хотя все утверждали, что
это - дело рук старой ведьмы Бернштейн, общество было сама учтивость, и на
карточном вечере у леди Тузингтон, где присутствовала госпожа Бернштейн,
никто ни словом не обмолвился об утреннем происшествии, - во всяком случае,
так, чтобы она могла расслышать. Леди Ярмут осведомилась у баронессы, как
пошивает ее ошеровательный племянник, и узнала, что мистер Уорингтон
находится в Лондоне. А леди Мария будет нынче у леди Тузингтон? Леди Мария
занемогла - утром у нее был обморок, и ей пока следует оставаться в постели.
Шелестели карты, пели скрипки, наполнялись бокалы, благородные дамы и
господа беседовали, смеялись, зевали, шутили, лакеи таскали куски с блюд,
носильщики пили и ругались возле своих портшезов, а звезды усыпали
небосклон, словно никакая леди Мария не томилась в заключении и никакой
мистер Сэмпсон не изнывал под арестом.
Возможно, госпожа Бернштейн уехала с ассамблеи одной из последних,
потому что не желала дать обществу возможность перемывать ей косточки у нее
за спиной. Ах, какое утешение, скажу я еще раз, что у нас есть спины и что
на спинах нет ушей! Имеющий уши, чтобы слышать, да заткнет их ватой! Может
быть, госпожа Бернштейн и слышала, как люди осуждали ее за бессердечие:
выезжать в свет, играть в карты и развлекаться, когда у ее племянницы такое
несчастье! Как будто Марии было бы легче, если бы она осталась дома! И к
тому же в ее возрасте всякое нарушение душевного спокойствия бывает опасным.
- Ах, оставьте! - говорит леди Ярмут. - Бернштейн села бы играть в
карты и на гробе своей племянницы. Сердце! Откуда оно у нее? Старая шпионка
отдала его Кавалеру тысячу лет назад и с тех пор отлично без него
обходилась. А за какую сумму арестовали леди Марию? Если долг невелик, мы
его уплатим - ее тетушка будет очень недовольна. Фукс, узнайте утром, за
какую сумму арестовали леди Марию Эсмонд.
И верный Фукс с поклоном заверил сиятельную даму, что ее поручение
будет исполнено.
Итак, госпожа Бернштейн отправилась домой около полуночи и вскоре уже
спала крепким сном. Пробудившись от него поздно утром, она призвала верную
камеристку, которая тотчас подала ее милости утренний чай. Если я скажу вам,
что она приняла с ним малую толику рома, вы, конечно, будете шокированы. Но
наши прабабушки имели обыкновение хранить в своих шкапчиках "укрепляющие
средства". Разве не читали вы у Уолпола про знатную даму, сказавшую: "Если я
выпью еще, то приду в захмеленибус"? Да, ваши прародительницы не стесняли
себя в употреблении крепких напитков, и это так же верно, как и то, что
мистер Гоф здравствует и поныне.
И вот, отхлебнув укрепляющего средства, госпожа Бернштейн окончательно
пробуждается и спрашивает у миссис Бретт, что случилось нового.
- А это уж пускай он вам скажет, - сердито отвечает камеристка.
- Он? Кто он?
Миссис Бретт называет Гарри и сообщает, что мистер Уорингтов приехал
накануне после полуночи и что с ним была Бетти, горничная леди Марии.
- А леди Мария просит передать вашей милости ее нежный привет и
нижайший поклон и уповает, что вы хорошо почивали, - говорит Бретт.
- Очень хорошо, бедняжечка! А Бетти отправилась к ней?
- Нет, она тут, - говорит миссис Бретт.
- Так пусть же войдет! - приказывает старая дама.
- Я ей сейчас скажу, - отвечает подобострастная миссис Бретт и
удаляется выполнять распоряжение своей госпожи, которая удобно откидывается
на подушки. Вскоре раздается стук двух пар высоких каблуков по паркету
спальни - в те дни ковры в спальне были еще неслыханной роскошью.
- А, голубушка Бетти, так вы вчера были в Лондоне? - спрашивает из-за
полога госпожа Бернштейн.
- Это не Бетти, это я! Доброе утро, тетушка, надеюсь, вы хорошо спали?
- восклицает голос, от которого старуха вздрагивает и приподнимается с
подушек.
Это голос леди Марии, которая, откинув полог делает тетушке глубокий
реверанс. Леди Мария выглядит очень хорошенькой, розовой и веселой. И на
этом ее появлении у кровати госпожи Бернштейн мы, я думаю, можем завершить
настоящую главу.
^TГлава XXXIX^U
Гарри на выручку
"Дорогой лорд Марч (писал мистер Уорингтон из Танбридж-Уэлза утром в
субботу 25 августа 1756 года). Спешу сообщить вам (с удовольствием), что я
выиграл все наши три парри. В Бромли я был ровно через час без двух минут.
Мои новые лошади бежали очень резво. Правил я сам, почтальона посадил рядом,
чтобы он показывал дорогу, а мой негр сидел внутри с миссис Бетти. Надеюсь,
им поездка была очень приятна. На Блекхите нас никто не остановил, хотя к
нам было подскакали два всадника, но наши физиономии им как будто пришлись
не по вкусу и они отстали, а в Танбридж-Уэлз (где я уладил свое дело) мы
въехали без четверти двенадцать. Так что мы с вашей милостью квитты за
вчерашний пикет, и я буду рад дать вам отыграться, когда вам будет угодно, а
пока остаюсь весьма благодарный и покорный ваш слуга
Г. Эсмонд-Уорингтон".
Теперь, быть может, читатель поймет, каким образом утром в субботу леди
Марии Эсмонд удалось выйти на свободу и застать свою дорогую тетушку еще в
постели. Отправив миссис Бетти в Лондон, она никак не ожидала, что ее посол
вернется в тот же день, и в полночь после легкого ужина, которым их угостила
супруга бейлифа, они с капелланом, мирно играли в карты, когда на улице
послышался стук колес, и леди Мария, чье сердце вдруг забилось много быстрее
обычного, поспешила открыть свои козыри. Стук стал громче и смолк - экипаж
остановился перед домом, начались переговоры у ворот, а затем в комнату
вошла миссис Бетти с сияющим лицом, хотя ее глаза были полны слез, а за
ней... Кто этот высокий юноша? В силах ли мои читатели догадаться, кто вошел
следом за ней? Очень ли они рассердятся, если я сообщу, что капеллан швырнул
карты на стол с криком "ура!", а леди Мария, побелев как полотно, поднялась
со стула, шатаясь сделала шаг-другой и с истерическим "ах" бросилась в
объятия своего кузена? Сколькими поцелуями он ее осыпал! Пусть даже mille,
deinde centum, dein mille altera, dein secimda centum {Тысяча, а потом
сотня, а после другая тысяча, а затем вторая сотня (лат.).}, и так далее, я
ничего не скажу. Он явился спасти ее. Она знала, знала! Он ее рыцарь, он
избавил ее от плена и позора. Она проливала на его плече потоки самых
искренних слез, и в этот миг, вся во власти глубокого чувства, она, право
же, выглядит такой красивой, какой мы ее еще не видели с начала этой
истории. В обморок она на этот раз не упала, а отправилась домой, нежно
опираясь на руку кузена, и хотя на протяжении ночи у нее и случилось два-три
приступа истерических рыданий, госпожа Бернштейн спала крепко и ничего не
слышала.
- Вы оба свободны, - таковы были первые слова Генри. - Бетти, подайте
миледи ее шляпу и пелерину, а мы с вами, капеллан, выкурим у себя по
трубочке - это освежит меня после поездки.
Капеллан, также отличавшийся легко возбудимой чувствительностью, совсем
утратил власть над собой. Он заплакал, схватил руку Гарри, запечатлел на ней
благодарный поцелуй и призвал благословение небес на своего великодушного
юного покровителя. Мистер Уорингтон ощутил сладкое волнение. Как это приятно
- приходить на помощь страждущим и сирым! Как это приятно - обращать печаль
в радость! И пока наш юный рыцарь, лихо заломив шляпу, шагал рядом со своей
спасенной принцессой, он был весьма горд и доволен собой. Его чувства, так
сказать, устроили ему триумфальную встречу, и счастье во всяческих
прекрасных обличиях улыбалось ему, танцевало перед ним, облекало его в
почетные одежды, разбрасывало цветы у него на пути, трубило в трубы и гобои
сладостных восхвалений, восклицая: "Вот наш славный герой! Дорогу
победителю!" И оно ввело его в дом царя и в зале самолюбования усадило на
подушки благодушия. А ведь совершил он не так уж и много. Всего лишь добрый
поступок. Ему достаточно было достать из кармана кошелек, и могучий талисман
отогнал дракона от ворот, принудил жестокого тирана, обрекшего леди Марию на
казнь, в бессилии уронить роковой топор. Ну, да пусть он потешит свое
тщеславие. Он ведь правда очень добрый юноша и спас двух несчастных,
исторгнув из их глаз слезы благодарности и радости, а потому, если он слегка
и расхвастался перед капелланом и рассказывает ему про Лондон, про лорда
Марча, про кофейню Уайта и про ассамблеи у Олмэка с видом столичного
вертопраха, мне кажется, нам не следует ставить ему это в особую вину.
Сэмпсон же все никак не мог успокоиться. Он обладал на редкость