Мей Лев Александрович. Виргинцы (книга 1)

нишу, где они с Томасом развлекались карточной игрой. Экономка была занята,
- она готовила дом к приезду милорда и миледи, которых ожидали вечером.
Гарри лишь с большим трудом удалось получить разрешение осмотреть гостиную
миледи и картинную галерею, где действительно висел портрет его деда в
кирасе и парике, точно такой же, как в их виргинском доме, и портрет его
бабушки, в то время леди Каслвуд, в еще более старинном костюме эпохи Карла
II - на ее обнаженную шею ниспадали прекрасные золотистые локоны, которые
Гарри помнил только снежно-белыми. Однако хмурая экономка скоро оторвала
Гарри от созерцания портретов. Господа вот-вот приедут. Ее сиятельство
графиня, милорд, и его брат, и барышни, и баронесса, для которой надо
приготовить парадную спальню. Какая баронесса? Да баронесса Бернштейн,
тетенька барышень. Гарри вырвал листок из записной книжки, написал на нем
свою фамилию и положил его на стол в передней. "Генри Эсмонд-Уорингтон,
Каслвуд, Виргиния, прибыл в Англию вчера, остановился в "Трех Замках", в
деревне". Лакеи прервали карточную игру и открыли перед ним дверь, чтобы
получить "на чаек", а Гамбо покинул скамью у ворот, где он беседовал с
Локвудом, - дряхлый привратник взял гинею, которую протянул ему Гарри,
по-видимому, не сознавая, что это такое. В доме его предков доброжелательной
улыбкой Гарри встретила только малютка Молли, и, уходя, он даже себе не
хотел признаться в том, насколько он разочарован и какое тягостное
впечатление произвело на него первое знакомство с замком. Здесь его должны
были бы встретить по-другому! Да если бы кто-нибудь из них приехал к нему в
Виргинию, будь господа дома или нет, гостя все равно ждал бы радушный прием
- а он уходит из родового замка, чтобы есть яичницу с грудинкой в
деревенской харчевне!
После обеда Гарри направился к мосту и, усевшись на парапет, устремил
взгляд на замок, позади которого заходило солнце и крикливые грачи
возвращались в свои гнезда на старых вязах. Его юная фантазия рисовала ему
фигуры предков, оживавших для него в рассказах матери и деда. В своем
воображении: он видел рыцарей и охотников, спускающихся к броду, видел
кавалеров времен короля Карла I, видел милорда Каслвуда, первого мужа своей
бабки, выезжающего из ворот замка с соколом или сворой. Эти видения
напомнили ему о любимом, навеки утраченном брате, и в его душу проникла
такая жгучая тоска, что он опустил голову, вновь оплакивая своего самого
близкого друга, с которым до последнего времени делил все радости и
огорчения. И вот, пока Гарри сидел так, погруженный в свои мысли, невольно
прислушиваясь к ритмичным ударам молота в кузнице неподалеку, к обычному
вечернему шуму, грачиному граю и перекличке певчих птиц, на моет вихрем
влетели два молодых всадника. Один из них назвал его дурнем, сопроводив свои
слова ругательством, и приказал ему убраться с дороги, а другой, быть может,
решив, что сбил пешехода с ног или даже сбросил его в воду, только пришпорил
на другом берегу коня и поторопил Тома, так что оба они были уже на вершине
холма, почти у самого замка, прежде чем Гарри успел оправиться от изумления
и гнева. Вслед за этим авангардом на мосту минуты через две появились двое
одетых в ливреи верховых, которые окинули молодого человека подозрительным
взглядом, выражавшим истинно английское приветствие: кто ты такой, черт бы
тебя побрал? Примерно через минуту после них показалась карета шестерней - в
этой тяжеловесной колымаге, задававшей порядочную работу всем тащившим ее
лошадям, сидели три дамы и две горничные, а на запятках стоял вооруженный
лакей. Когда карета въехала на мост, к Гарри Уорингтону обратились три
красивых бледных лица, но ни одна из дам не ответила на приветствие, которым
он встретил карету, узнав фамильный герб на ее дверцах. Джентльмен на
запятках смерил его надменным взглядом. Гарри почувствовал себя бесконечно
одиноким. Ему захотелось вернуться к капитану Фрэнксу. Какой уютной и
веселой показалась ему маленькая каюта качаемой волнами "Юной Рэйчел" по
сравнению с тем местом, где он находился теперь! В гостинице фамилия
Уорингтонов никому ничего не говорила. Там он узнал, что в карете ехала
миледи с падчерицей леди Марией и дочерью леди Фанни, что молодой человек в
сером сюртуке был мистер Уильям, а на караковом коне ехал сам милорд. Именно
этот последний громко выругал Гарри и назвал его дурнем, а в речку его чуть
не столкнул джентльмен в сером сюртуке.
Хозяин "Трех Замков" проводил Гарри в спальню, но молодой человек не
разрешил распаковывать свои вещи, не сомневаясь, что его вскоре пригласят в
замок. Однако прошел час, за ним другой и третий, а посланец из замка не
появлялся, и Гарри уже решил приказать Гамбо достать халат и ночные туфли.
Примерно через два часа после прибытия первой кареты, когда уже смеркалось,
по мосту проехал еще один экипаж, запряженный четверкой, и толстая
краснолицая дама с очень темными глазами внимательно поглядела на мистера
Уорингтона. Хозяйка гостиницы сообщила ему, что это была баронесса
Бернштейн, тетушка милорда, и Гарри вспомнил, что первая леди Каслвуд была
немкой. Граф, графиня, баронесса, форейторы, лакеи и лошади - все скрылись в
воротах замка, и Гарри в конце концов отправился спать в самом грустном
настроении, чувствуя себя очень одиноким и никому не нужным. Ему никак не
удавалось уснуть, да к тому же вскоре в буфете, где за стойкой властвовала
хозяйка гостиницы, раздался сильный шум, хихиканье и визг, которые его все
равно разбудили бы.
Потом у его дверей послышались увещания Гамбо:
- Не входите, сударь, нельзя. Мой хозяин спит, сударь.
В ответ пронзительный голос, показавшийся Гарри знакомым, со многими
ругательствами назвал Гамбо черномазым болваном, слугу оттолкнули, дверь
распахнулась, и вслед за потоком проклятий в спальню ворвался молодой
джентльмен.
- Прошу прощения, кузен Уорингтон, - воскликнул этот богохульник. - Вы,
кажется, спите? Прошу прощения, что толкнул вас на мосту. Я же вас не
узнал... и, конечно, не следовало бы... только мне почудилось, будто вы
судейский с приказом о взыскании - вы ведь в черном были. Черт! Я уж думал,
что Натан решил меня зацапать. - И мистер Уильям глупо захохотал. Он,
несомненно, находился под сильным воздействием горячительных напитков.
- Вы оказали мне великую честь, кузен, приняв меня за судебного
пристава, - с величайшей серьезностью ответил Гарри, садясь на постели, но
не снимая высокого ночного колпака.
- Черт побери! Я принял вас за Натана и решил было искупать вас в
речке. За что и прошу извинения. Дело в том, что я выпил в хекстоновском
"Колоколе", а в хекстоновском "Колоколе" пунш очень недурен. Э-эй, Дэвис!
Пуншу, да поскорее!
- Я уже выпил свою дневную порцию, кузен, да и вы, по-моему, тоже, -
продолжал Гарри с тем же невозмутимым достоинством.
- А-а, вы хотите, чтобы я убрался отсюда, кузен как бишь вас там? -
помрачнев, заявил Уильям. - Вы хотите, чтобы я ушел отсюда, а они хотят,
чтобы я шел сюда, а я идти совсем и не хотел. Я сказал: да провались он в
тартарары... вот что я сказал. С какой стати я стану утруждать себя -
тащиться темным вечером сюда и оказывать любезность человеку, до которого
мне нет никакого дела? Мои собственные слова. И Каслвуда тоже. Какого черта
должен он идти туда? Вот что сказал Каслвуд, и миледи тоже, но баронесса
требует вас к себе. Это все баронесса! Но коли она чего-нибудь хочет, так
надо слушаться. Ну, вставайте, и пошли!
Мистер Эсмонд произнес эту речь с самой дружеской непринужденностью и
невнятностью, не договаривая слова и быстро расхаживая по спальне. Но она
взбесила молодого виргинца.
- Вот что, кузен! - вскричал он. - Я и шагу отсюда не сделаю ни ради
графини, ни ради баронессы, ни ради всех моих каслвудских родственников
вместе взятых.
А когда хозяин явился с пуншем, который заказал мистер Эсмонд, его
постоялец гневно потребовал из постели, чтобы он выдворил из спальни этого
пьянчугу.
- Ах, пьянчугу, табачник ты эдакий? Пьянчугу, краснокожий ты чероки? -
взвизгнул мистер Уильям. - Вставай с кровати, и я проткну тебя шпагой! И
почему только я не сделал этого сегодня, когда принял тебя за судебного
пристава, за проклятого крючкотвора, подлого пристава! - И он продолжал
выкрикивать бессвязные ругательства до тех пор, пока хозяин с помощью
полового, конюха и всех трактирных завсегдатаев не вывел его из комнаты.
После этого Гарри Уорингтон свирепо задернул занавески своей кровати и,
несомненно, в конце концов уснул крепким сном в своем шатре.
Утром хозяин гостиницы держался со своим молодым постояльцем куда более
подобострастно, так как узнал теперь его полное имя, а также кто он такой.
Накануне вечером, сообщил он, из замка являлись и другие посланцы, чтобы
доставить обоих молодых джентльменов под отчий кров, и бедный мистер Уильям
вернулся туда в тачке - впрочем, подобный способ передвижения был ему отнюдь
не внове.
- А назавтра он как есть все позабывает. Добрая он душа, мистер Уильям
то есть, - с чувством произнес хозяин. - И стоит ему наутро сказать, что он,
дескать, пьяный тебя избил, так он и полкроны даст, и крону. Многие так от
него пользуются. Во хмелю мистер Уильям сущий дьявол, а как протрезвеет, так
другого такого доброго джентльмена не сыскать.
Ничто не скрыто от авторов биографий, подобных этой, а потому, пожалуй,
следует тут же рассказать, что происходило в стенах Каслвуда, пока Гарри вне
этих стен дожидался, чтобы родные признали его. Вернувшись домой, господа
обнаружили оставленный им листок, и его неожиданное появление стало причиной
небольшого семейного совета. Милорд Каслвуд высказал предположение, что это,
вероятно, тот самый молодой человек, которого они видели на мосту, и раз уж
они его не утопили, следует пригласить его в замок. Надо кого-нибудь послать
в гостиницу с приглашением, надо послать лакея с запиской. Леди Фанни
объявила, что будет приличнее, если в гостиницу отправится он сам или
Уильям, особенно если вспомнить, как они обошлись с ним на мосту. Лорд
Каслвуд не имел ничего против того, чтобы это было поручено Уильяму, -
конечно, пусть Уильям пойдет в гостиницу. Мистер Уильям ответил (прибегнув к
гораздо более сильному выражению), что пусть он провалится, если куда-нибудь
пойдет. Леди Мария заметила, что молодой человек, которого они видели на
мосту, был довольно мил. "В Каслвуде ужасно скучно, а мои братья, конечно,
ничего не сделают, чтобы развеять эту скуку. Возможно, он вульгарен - даже
наверное вульгарен, но давайте все же пригласим американца". Таково было
мнение леди Марии. Леди Каслвуд была не за приглашение и не за отказ, а за
отсрочку. "Подождем приезда тетушки, дети. Вдруг баронесса не пожелает его
видеть? Во всяком случае, прежде чем звать его в замок, посоветуемся с ней".
Таким образом, гостеприимная встреча, которую собирались оказать
бедному Гарри Уорингтону его ближайшие родственники, была отложена.
Наконец в ворота въехал экипаж баронессы Бернштейн, и какие бы сомнения
ни возникали относительно приема незнакомого виргинского кузена, богатую и
влиятельную тетушку это радушное семейство встретило с распростертыми
объятьями. Парадная спальня уже ждала ее. Повар, получивший приказание
приготовить ужин из любимых блюд ее милости, прибыл еще накануне. Стол
сверкал старинным серебром, а накрыт ужин был в отделанной дубом столовой,
где на стенах висели фамильные портреты: покойный виконт, его отец, его
мать, его сестра - две прелестные картины. Тут же висел портрет его
предшественника кисти Ван-Дейка, как и портрет его виконтессы. Имелся тут и
портрет полковника Эсмонда, их виргинского родственника, к внуку которого
дамы и джентльмены семейства Эсмондов отнеслись со столь умеренной теплотой.
Яства, предложенные их тетушке баронессе, были превосходны, и ее
милость воздала им должную честь. Ужин продолжался почти два часа, и все это
время все члены каслвудской семьи были чрезвычайно внимательны к своей
гостье. Графиня усердно потчевала ее каждым лакомым блюдом, и она охотно их
отведывала; едва дворецкий замечал, что она допила свой бокал, как тут же
вновь наполнял его шампанским; молодые люди и их матушка поддерживали
оживленную беседу, не столько говоря сами, сколько слушая с почтительным
интересом свою родственницу. Она же была чрезвычайно весела и остроумна.
Она, казалось, знала в Европе всех и о каждом из этих всех могла рассказать
препикантнейший анекдот. Графиня Каслвуд, при обычных обстоятельствах очень
чопорная женщина, строгая блюстительница приличий, улыбалась даже самым
рискованным из этих историй, барышни переглядывались и по сигналу матери
заливались смехом, молодые люди прыскали и хохотали, особенно наслаждаясь
смущением сестер. Не забывали они и о вине, которое разливал дворецкий, и,
подобно своей гостье, не пренебрегли чашей горячего пунша, поставленной на
стол после ужина. Сколько раз, сказала баронесса, пила она по вечерам за
этим столом, сидя возле своего отца!
- Это было его место, - сказала она, указывая туда, где теперь сидела
графиня. - А от фамильного серебра ничего не осталось. Оно все ушло на
уплату его карточных долгов. Надеюсь, вы, молодые люди, не играете, -
заметила она.
- Никогда, даю слово чести, - сказал Каслвуд.
- Никогда, клянусь честью, - сказал Уилл и подмигнул брату.
Баронесса была очень рада услышать, что они такие пай-мальчики. От
пунша ее лицо покраснело еще больше, она стала многословной, и речи ее могли
бы в наши дни показаться не слишком пристойными, но то были иные времена, да
и слушали ее весьма снисходительные критики.
Она рассказывала молодым людям об их отце, об их деде и о других членах
их рода, как мужчинах, так и женщинах.
- Вот единственный настоящий мужчина в нашей семье, - сказала она,
указывая рукой (все еще красивой, округлой и белой) на портрет офицера в
красном мундире и кирасе и в большом черном парике.
- Виргинец? Чем же он был так хорош? По-моему, он годился только на то,
чтобы ухаживать за табаком и за моей бабушкой, - сказал со смехом милорд.
Баронесса ударила по столу с такой энергией, что стаканы подпрыгнули.
- А я говорю, что он был несравненно лучше любого из вас. В роду
Эсмондов, кроме него, все мужчины были дураками. А он просто не подходил для
нашего порочного, эгоистического Старого Света и правильно сделал, что уехал
и поселился в Америке. Что было бы с вашим отцом, молодые люди, если бы не
он?
- А он оказал какую-нибудь добрую услугу нашему папеньке? - спросила
леди Мария.
- Ах, это старые истории, дорогая Мария! - воскликнула графиня. -
Напротив! Ведь мой незабвенный граф подарил ему это огромное виргинское
поместье.
- Теперь, после смерти брата, его должен унаследовать мальчишка,
который был сегодня здесь. Я знаю это от мистера Дрейпера. Дьявол! Не
понимаю, зачем отцу понадобилось швыряться таким имением.
- Кто был сегодня здесь? - в волнении спросила баронесса.
- Гарри Эсмонд-Уорингтон из Виргинии, - ответил милорд. - Молодой
человек, которого Уилл чуть не сбросил в реку. Я настойчиво просил миледи
графиню пригласить его в замок.
- Значит, кто-то из виргинских мальчиков приезжал в Каслвуд и его не
пригласили остановиться в замке?
- Но ведь остался только один, дражайшая моя, - перебил граф. - Другой,
как вам известно...
- Какая гнусность!
- Да, признаюсь, вряд ли так уж приятно быть скаль...
- Значит, внук Генри Эсмонда, хозяина этого дома, был здесь, и никто из
вас не предложил ему гостеприимства?
- Но ведь мы же этого не знали, а он остановился в "Замках"! - пояснил
Уилл.
- Так он остановился в гостинице, а вы сидите здесь! - воскликнула
старая дама. - Это переходит всякие границы. Кликните кого-нибудь! Подайте
мою накидку - я сама пойду к нему. И вы пойдете со мной сию же минуту,
милорд Каслвуд.
Молодой человек сердито вскочил.
- Госпожа баронесса де Бернштейн! - воскликнул он. - Ваша милость может
идти, куда ей угодно, но что до меня, я не собираюсь терпеть, чтобы по моему
адресу произносились такие слова, как "гнусность". Я не пойду за молодым
джентльменом из Виргинии, а останусь сидеть здесь и допивать пунш. А вы,
сударыня, не шепчите "Юджин"! Ну и что "Юджин"? Я знаю, что у ее милости
большое состояние и вам хотелось бы сохранить его за нашей милой семейкой.
Но вы на эти деньги заритесь больше, чем я. Пожалуйста, пресмыкайтесь ради
них, а я не стану! - И с этими словами граф опустился в свое кресло.
Баронесса обвела взглядом остальных, - все сидели, опустив голову, - а
потом посмотрела на милорда, на этот раз уже без всякой неприязни. Она
наклонилась к нему и быстро проговорила по-немецки:
- Я была неправа, когда сказала, что полковник был единственным,
настоящим мужчиной в нашем роду. Ты тоже можешь быть мужчиной, Юджин, когда
хочешь.
На что граф только поклонился.
- Если вы не хотите выгонять старуху из дому в такой поздний час, то
пусть хотя бы Уильям сходит за своим кузеном, - сказала баронесса.
- Я ему это уже предлагал.
- И мы тоже, и мы! - хором воскликнули барышни.
- Но право же, я ждала только одобрения нашей дорогой баронессы, -
сказала их мать, - и буду в восторге приветствовать здесь нашего юного
родственника.
- Уилл! Надевай-ка сапоги, бери фонарь и отправляйся за виргинцем, -
распорядился милорд.
- И мы разопьем еще одну чашу пунша, когда он придет, - сказал Уильям,
который к этому времени успел выпить лишнего. И он отправился выполнять
поручение - нам уже известно, как он приступил к своей миссии, как выпил еще
пуншу и какой неудачей окончилось его посольство.
Достойнейшая леди Каслвуд, увидев на речном берегу Гарри Уорингтона,
увидела весьма красивого и привлекательного юношу, и, возможно, у нее были
свои причины не желать его присутствия в лоне ее семьи. Не все матери бывают
рады визитам привлекательных девятнадцатилетних юношей, когда в семье
имеются двадцатилетние девицы. Если бы поместье Гарри находилось не в
Виргинии, а в Норфолке или в Девоншире, добрейшая графиня, наверное, не
стала бы так медлить с приглашением. Будь он ей нужен, она протянула бы ему
руку со значительно большей охотой. Пусть светские люди эгоистичны, во
всяком случае они не скрывают своего эгоизма и не прикрывают холодность
лицемерной личиной родственной привязанности.
С какой стати должна была леди Каслвуд утруждать себя, оказывая
гостеприимство незнакомому молодому человеку? Только потому, что он нуждался
в дружеском внимании? Лишь простак мог бы счесть это достаточной причиной.
Люди, составляющие, подобно ее сиятельству, цвет общества, выказывают дружбу
лишь тем, у кого много друзей. Ну, а несчастный одинокий мальчик из далекой
страны, с довольно скромным состоянием, ему к тому же не принадлежащим, и,
весьма вероятно, неотесанный, с грубыми провинциальными привычками - неужели
знатная дама должна была утруждать себя ради такого молодого человека?
Allons donc! {Помилуйте! (франц.).} Ведь в харчевне ему будет даже удобнее,
чем в замке.
Так, несомненно, рассуждала графиня, и баронесса Бернштейн, прекрасно
знавшая свою невестку, отлично это понимала. Баронесса также была светской
женщиной и при случае могла померяться эгоизмом с кем угодно. Она нисколько
не обманывалась относительно причин того почтительного внимания, каким ее
окружали члены каслвудской семьи - и мать, и дочери, и сыновья, - а так как
она обладала немалым юмором, то с удовольствием играла на особенностях
натуры каждого из членов этой семьи, забавляясь их алчностью, их
подобострастием, их безыскусственным уважением к ее денежной шкатулке и
нежною привязанностью к ее кошельку. Они были не очень богаты, и состояние
леди Каслвуд предназначалось только ее родным детям. А двое старших
унаследовали от своей матери-немки лишь льняные волосы и внушительную
родословную. Однако и те, у кого были деньги, и те, у кого их не было, равно
жаждали денег баронессы. В подобных случаях корыстолюбие богатых не уступает
корыстолюбию бедных.
Таким образом госпожа Бернштейн гневно стукнула по столу, отчего
стаканы на нем и те, кто сидел за ним, равно задрожали, потому лишь, что
пунш и шампанское, к которому баронесса питала особое пристрастие, привели
ее в сильное возбуждение, и благородное вино, разгорячив ее кровь, пробудило
в ней благородное негодование при мысли о бедном одиноком мальчике, тщетно
томящемся за порогом дома его предков, а вовсе не потому, что она сильно
рассердилась на своих родственников: ведь ничего иного она от них и не
ждала.
Их эгоизм и их подобострастные оправдания равно ее позабавили, так же,
как и бунт Каслвуда. Он был себялюбив не менее остальных, но не столь низок,
да к тому же - о чем он сам откровенно заявил - мог позволить себе роскошь
иногда отстаивать свою независимость, потому что ему все-таки принадлежало
родовое поместье.
Госпожа Бернштейн, будучи женщиной нетерпеливой, решительной и для
своего возраста удивительно энергичной, имела привычку вставать рано. Она
была на ногах задолго до того, как томные каслвудские дамы (лишь накануне
вернувшиеся домой из Лондона и еще не отдохнувшие от его раутов и балов)
покинули свои пуховики, а веселый Уилл проспался после неумеренных
возлияний. Встав ото сна, она прогуливалась среди зеленых лужаек, где
повсюду сверкала дивная утренняя роса, мерцавшая на буйных цветочных коврах
симметричных партеров и на темной листве аккуратных живых изгородей, в
прохладной сени которых нежились мраморные дриады и фавны, пока кругом пели
тысячи птиц, фонтаны плескались и искрились в розовом свете утра, а в лесу
перекликались грачи.
Чаровали ли баронессу эти давно знакомые картины (ведь в детстве она
часто гуляла тут)? Напоминали ли они о днях невинности и счастья? Черпала ли
она в этой тихой красоте спокойствие и радость, или в ее сердце пробуждались
раскаянье и сожаление? Во всяком случае, она держалась с необычной мягкостью
и ласковостью, когда, погуляв по аллеям около получаса, встретила наконец
того, кого ожидала. Это был наш молодой виргинец, которому она спозаранку
отправила записку с одним из внуков Локвуда. Записка была подписана "Б.
Бернштейн" и извещала мистера Эсмонда Уорингтона о том, что его родственники
в Каслвуде, и в их числе близкий друг его деда, с нетерпением ожидают его "в
английском доме полковника Эсмонда". И вот юноша явился в ответ на это
приглашение; он прошел под старинной готической аркой и быстро сбежал по
ступеням садовых террас, держа в руке шляпу; ветер отбрасывал светлые волосы
с разгоряченных щек, а траур придавал его тонкой фигуре особую стройность.
Красота и скромность юноши, его приятное лицо и манеры понравились
баронессе. Он отвесил ей низкий поклон, достойный версальского щеголя.
Баронесса протянула ему маленькую ручку, а когда на нее легла его ладонь,
другой рукой легко коснулась его манжеты. Потом она ласково и нежно
посмотрела на простодушное раскрасневшееся лицо.
- Я была близко знакома с твоим дедом, Гарри, - сказала она. - Так,
значит, вчера ты пришел посмотреть его портрет, а тебе указали на дверь,
хотя, как ты знаешь, этот дом по праву принадлежал ему.
Гарри густо покраснел.
- Слугам не было известно, кто я такой, - сказал он. - Вчера поздно
вечером ко мне приходил молодой джентльмен, но я был в дурном настроении, а
он, боюсь, не вполне трезв. Я обошелся с моим кузеном очень грубо и хотел бы
извиниться перед ним. Ваша милость знает, что у нас в Виргинии гостей, даже
незнакомых, встречают совсем иначе. Признаюсь, я ожидал другого приема. Это
вы, сударыня, послали вчера за мной кузена?
- Да, я. Однако ты увидишь, что сегодня твои родственники встретят тебя
очень любезно. Ты, разумеется, останешься тут. Лорд Каслвуд непременно
явился бы сегодня к тебе в гостиницу, но мне не терпелось тебя увидеть.
Завтрак будет через час, а пока мы с тобой поболтаем. За твоим слугой и
багажом в "Три Замка" кого-нибудь пошлют. Дай-ка я обопрусь о твою руку. Я
уронила трость, когда увидела тебя, так послужи мне тростью.
- Дедушка называл нас своими костылями, - сказал Гарри.
- Ты на него похож, хоть ты и блондин.
- Если бы вы видели... если бы вы видели Джорджа! - И глаза
простодушного юноши наполнились слезами. Мысль о брате, жгучая боль
вчерашнего унижения, ласковый прием, который оказала ему баронесса, - все
это вместе повергло молодого человека в сильное волнение. Он испытывал
нежную благодарность к старой даме, встретившей его так приветливо. Еще
минуту назад он чувствовал себя совсем одиноким и невыразимо несчастным, а
теперь у него был родной кров и ему протянули дружескую руку. Не
удивительно, что он уцепился за эту руку. В течение часа Гарри изливал
своему новому другу всю свою честную душу, и когда солнечные часы показали,
что настало время завтрака, он лишь удивился тому, сколько успел ей
рассказать.
Баронесса проводила его в утреннюю столовую; она представила молодого
виргинца графине, его тетушке, и велела ему обнять двоюродных братьев. Лорд
Каслвуд был обходителен и мил. У честного Уилла болела голова, но
происшествия прошлого вечера начисто изгладились из его памяти. Графиня и
девицы были чарующе любезны, как умеют быть дамы их круга. И мог ли Гарри
Уорингтон, простодушный и искренний юноша из далекой колонии, лишь накануне
ступивший на английскую землю, мог ли он догадаться, что его улыбающиеся