Мей Лев Александрович. Виргинцы (книга 1)

Книга первая

----------------------------------------------------------------------------
Перевод И. Гуровой
Собрание сочинений в 12 томах. М., Издательство "Художественная
литература", 1979, т. 10
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

Сэру Генри Дэвисону
председателю Верховного суда Мадраса
книгу эту с любовью посвящает старый друг
Лондон, сентября 7-го, 1859

^TГлава I,^U
в которой один из виргинцев навещает отчий край

В библиотеке одного из самых знаменитых американских авторов висят на
стене две скрещенные шпаги: их носили его предки в дни великой американской
Войны за независимость. Одна доблестно служила королю, другая же была
оружием мужественного и благородного солдата республики. Имя владельца этих
ныне мирных реликвий пользуется равным уважением и в стране его предков, и у
него на родине, где таланты, подобные его таланту, всегда находят радушный
прием.
Нижеследующая повесть невольно приводит мне на память эти две шпаги,
хранящиеся в бостонском доме достопочтенного писателя. В дни революционной
войны два героя этой повести, дети Америки, уроженцы Старого Доминиона,
оказались во враждебных лагерях, но по ее окончании вновь встретились с
подобающей братской нежностью, ибо, как ни яростен был разделивший их спор,
любовь между ними не угасала ни на мгновение. Полковник в алом мундире и
генерал в синем висят бок о бок в обшитой дубовыми панелями гостиной
английских Уорингтонов, где потомок одного из братьев показал мне эти их
портреты, а также их письма и принадлежавшие им книги и различные документы.
В семье Уорингтонов вышеупомянутые портреты, для отличия от других славных
представителей этого почтенного рода, всегда называют "Виргинцами"; и так же
будут названы эти посвященные им записки.
Оба они многие годы провели в Европе. Они жили на самом рубеже тех
"былых времен", которые мы так быстро оставляем далеко позади себя. Им
довелось узнать самых разных людей и различные превратности судьбы. На их
жизненном пути им встречались знаменитые люди, известные нам только по
книгам, но словно оживающие, когда я читаю о них в письмах виргинцев: я
словно слышу их голоса, пробегая глазами пожелтевшие страницы, исписанные
сто лет назад, испещренные юношескими слезами, которые исторгла несчастная
любовь, с сыновней почтительностью отправленные на следующий же день после
прославленных балов или иных торжественных церемоний величественных былых
времен, покрытые торопливыми каракулями у бивачного костра или в тюрьме; а
одно из этих писем даже пробито пулей, и прочесть его можно лишь с трудом,
ибо оно залито кровью того, кто носил его на груди.
Эти письма, возможно, не дошли бы до нас, если бы их не сберегала с
ревнивой любовью та, с кем их авторы поддерживали деятельную переписку, как
и повелевал им долг. Их мать хранила все письма сыновей, с самого первого, в
котором Генри, младший из близнецов, шлет привет брату, лежавшему тогда с
вывихнутой ногой в виргинском поместье их деда Каслвуд, и благодарит дедушку
за пони (он уже катался на нем в сопровождении гувернера), и до самого
последнего - "от моего любимого сына", - которое она получила лишь за
несколько часов до своей смерти. Эта почтенная дама побывала в Европе лишь
однажды, в царствование Георга II, вместе со своими родителями; она укрылась
в Ричмонде, когда каслвудский дом был сожжен во время войны; и неизменно
называла себя госпожой Эсмонд, так как не слишком жаловала и фамильное имя,
и самую семью Уорингтонов, считая, что они далеко уступают ей в родовитости.
Письма виргинцев, как вскоре убедится читатель по тем образчикам,
которые будут предложены его вниманию, отнюдь не полны. Это скорее намеки,
чем подробные описания, - отдельные штрихи и абрисы, и вполне возможно, что
автор этой книги не всегда умел распознать истинный их смысл и порой
употреблял неверные краски; однако, прилежно изучая эту обширную
корреспонденцию, я пытался вообразить, при каких обстоятельствах писалось то
или иное письмо и какие люди окружали его автора. Я обрисовывал характеры
такими, какими они мне представлялись, и воссоздавал разговоры такими,
какими, по-моему, мог бы их услышать, то есть постарался в меру моих
способностей воскресить давнюю эпоху и ее людей. Успешно ли была выполнена
вышеупомянутая задача и может ли эта книга принести пользу или доставить
развлечение, снисходительный читатель соблаговолит решить сам.

В одно прекрасное летнее утро 1756 года, в царствование его величества
короля Георга II, виргинский корабль "Юная Рэйчел" (капитан Эдвард Фрэнкс)
поднялся вверх по реке Эйвон, благополучно возвратившись из своего
ежегодного плавания к устью Потомака. Он вошел в Бристольский порт во время
прилива и бросил якорь возле пристани Трейла, каковая и была местом его
назначения. Мистер Трейл, совладелец "Юной Рэйчел", заметил приближение
корабля из окна своей конторы, немедленно сел в лодку и вскоре уже поднялся
на его борт. Судовладелец был крупный представительный мужчина без парика, и
весь его облик дышал серьезностью и сдержанной важностью; он протянул
стоявшему на палубе капитану Фрэнксу руку и поздравил его с быстрым и
успешным завершением плаванья. Потом, упомянув, что нам следует быть
благодарными небесам за все их милости, он сразу же перешел к делу и
принялся задавать вопросы о грузе и числе пассажиров.
Фрэнкс был по натуре добродушный шутник.
- Пассажиров у нас, - сказал он, - всего только вон тот черномазый
мальчишка с чемоданами да его хозяин, который один занимал лучшую каюту.
Судя по лицу мистера Трейла, он отнюдь не был в восторге оттого, что
небеса ограничились одной только этой милостью.
- Черт бы вас побрал, Фрэнкс, вместе с вашим невезеньем! "Герцог
Уильям", который вернулся на прошлой неделе, привез четырнадцать пассажиров,
а ведь этот корабль вдвое меньше нашего.
- И к тому же мой пассажир, заняв всю каюту, ничего не заплатил за
проезд, - продолжал капитан. - Ну-ка, мистер Трейл, выругайтесь хорошенько,
и вам сразу полегчает, право слово. Я сам это средство пробовал.
- Чтобы пассажир занял целую каюту и ничего не заплатил за проезд? Боже
милосердный, да вы спятили, капитан Фрэнкс?
- Так поговорите с ним сами - вон он идет.
И действительно, не успел капитан закончить фразу, как по трапу на
палубу поднялся юноша лет девятнадцати. Он держал под мышкой плащ и шпагу,
был облачен в глубокий траур и кричал своему слуге:
- Гамбо, болван! Немедленно неси из каюты багаж! Ну что же, капитан,
вот и окончилось наше плаванье. И сегодня вечером вы свидитесь со всеми
своими детишками, о которых столько рассказывали. Непременно кланяйтесь от
меня Полли, и Бетти, и малышу Томми и не забудьте засвидетельствовать мое
почтение миссис Фрэнкс. Вчера я не мог дождаться конца путешествия, а
сегодня почт, жалею, что оно уже позади. Теперь, когда я расстаюсь с узкой
койкой в моей каюте, она кажется мне очень удобной.
Мистер Тречл, сурово насупив брови, глядел на молодого пассажиоа,
который не заплатил за проезд. Он даже не снизошел до кивка, когда капитан
Фрэнкс сказал:
- Вот этот джентльмен, сэр, и есть мистер Трейл, чье имя вам знакомо.
- Оно хорошо известно в Бристоле, сэр, - величественно проронил мистер
Трейл.
- А это мистер Уорингтон, сын госпожи Эсмонд-Уорингтон из Каслвуда, -
докончил капитан.
Шляпа бристольского купца мгновенно оказалась у него в руках, а сам он
принялся изгибаться в поклонах столь глубоких, словно перед ним был
наследный принц какого-нибудь королевства.
- Боже милостивый, мистер Уорингтон! Вот уж поистине радость!
Благодарение небу, что ваше путешествие прошло благополучно. На берег вас
доставит моя лодка. А пока разрешите мне от всей души приветствовать вас на
берегах Англии; и разрешите мне пожать вашу руку - руку сына моей
благодетельницы и покровительницы миссис Эсмонд-Уорингтон, чье имя,
позвольте вас заверить, весьма известно и почитаемо на бристольской бирже.
Верно, Фрэнкс?
- Из всех виргинских табаков нет табака лучше и приятней, чем "Три
Замка", - заметил мистер Фрэнкс, вытаскивая из кармана внушительных размеров
медную табакерку и отправляя в свой веселый рот солидный кусок жвачки. - Вы
еще не знаете, какое это утешительное зелье, сэр, а вот придете в возраст,
так и сами к нему пристраститесь. Так ведь оно и будет, э, мистер Трейл?
Десять бы трюмов им нагрузить, а не один! Там и на больше трюмов хватило бы
- я говорил про это с госпожой Эсмонд, и я объехал всю ее плантацию, а когда
я прихожу в ее дом, она обходится со мной, что с твоим лордом: угощает
лучшим вином и не заставляет прохлаждаться часами в конторе, как некоторые
(тут капитан выразительно посмотрел на мистера Трейла). Вот это истинно
высокородная леди, сразу видно, и могла бы собирать табак не сотнями
бочонков, а тысячами, хватало бы только работников.
- С недавних пор я занялся гвинейской торговлей и мог бы еще до осени
доставить ее милости столько здоровых молодых негров, сколько она пожелает,
- заискивающе заметил мистер Трейл.
- Мы не покупаем негров, вывезенных из Африки, - холодно ответил
молодой джентльмен. - Мой дед и матушка всегда были против подобной
торговли, и мне отвратительно думать о том, что бедняг можно продавать и
покупать.
- Но ведь это делается для их же блага, любезный сэр! Для их телесного
и духовного блага! - вскричал мистер Трейл. - Мы покупаем этих несчастных
лишь для их же пользы; но позвольте, я растолкую вам все это подробнее у
меня дома. Вы найдете там счастливый семейный очаг, истинно христианскую
семью и простой здоровый стол честного английского торговца. Верно, капитан
Фрэнкс?
- Тут мне сказать нечего, - проворчал капитан. - Ни к обеду, ни к ужину
вы меня ни разу не приглашали. Только один раз позвали попеть псалмы да
послушать, как проповедует мистер Уорд; ну, да я до таких развлечений не
охотник.
Пропустив это заявление мимо ушей, мистер Трейл продолжал все тем же
доверительным тоном:
- Дело есть дело, любезный сэр, и я знаю, что мой долг и долг нас всех
- взращивать плоды земные в положенное время; и как наследник леди Эсмонд -
я полагаю, что говорю с наследником этого обширного имения?..
Молодой джентльмен поклонился.
- ...вы обязаны как можно раньше внять велению долга, зовущего вас
приумножить богатства, которые ниспослало вам небо. Я не могу не сказать вам
это, как честный торговец, а как человек благоразумный, не должен ли я
настаивать на том, что послужит и к вашей выгоде, и к моей? Разумеется,
должен, любезный мистер Джордж!
- Меня зовут не Джордж, а Генри, - сказал юноша и отвернулся, сдерживая
слезы.
- Боже милостивый! Как же так, сэр? Ведь вы же сказали, что вы
наследник миледи? А разве не Джордж Эсмонд-Уорингтон, эсквайр...
- Да замолчите же, дурак! - воскликнул мистер Фрэнкс, довольно
чувствительно ткнув купца кулаком в пухлый бок, едва молодой человек
отвернулся. - Разве вы не видите, что он вытирает глаза, да и траура его не
заметили?
- Как вы смеете, капитан Фрэнкс? Вы уже и на хозяина готовы поднять
руку? Наследник-то мистер Джордж. Я ведь знаю завещание полковника.
- Мистер Джордж там, - ответил капитан, указывая пальцем на палубу.
- Где-где? - воскликнул купец.
- Мистер Джордж там, - повторил капитан, на этот раз указав не то на
клотик, не то на небо над ним. - Девятого июля, сэр, сравняется год, как он
преставился. Вздумалось ему отправиться с генералом Брэддоком, ну, и после
того страшного дела на Бель-Ривер он не вернулся, а с ним и еще тысяча
человек. Всех раненых добивали без пощады. Вам ведь известны повадки
индейцев, мистер Трейл? - Тут капитан быстро обвел пальцем вокруг своей
головы. - Гнусность-то какая, сэр, верно? А был он красавец - ну точь-в-точь
как этот молодой джентльмен; только волосы у него были черные... а теперь
они висят в вигваме какого-нибудь кровожадного индейца. Он частенько бывал
на борту "Юной Рэйчел" и всякий раз приказывал вскрыть ящик со своими
книгами прямо на палубе - не мог дождаться, пока их снесут на берег. Он был
молчаливым и конфузливым, совсем не таким, как этот вот молодой джентльмен,
весельчак и забавник, которому прямо удержу не было. Только известие о
смерти брата совсем его сразило, и он слег с лихорадкой - она на этом их
болотистом Потомаке многих в могилу сводит; только в плаванье ему полегчало
- плаванье хоть кого излечит, да и не век же молодому человеку горевать
из-за смерти брата, которая сделала его наследником такого состояния! С того
дня, как мы завидели берега Ирландии, он совсем повеселел, а все же нет-нет
да и скажет, хоть и расположение духа у него вроде бы отличное: "Ах, если бы
мой милый Джордж смотрел сейчас на эти виды вместе со мной!" Ну, и когда вы
помянули имя его брата, он, понимаете, не выдержал. - Тут добряк капитан
посмотрел на предмет своего сочувствия, и его собственные глаза наполнились
слезами.
Мистер Трейл напустил на себя мрачность, подобающую тем выражениям
соболезнования, с которыми он хотел было обратиться к молодому виргинцу, но
тот довольно резко оборвал разговор, отклонил все радушные приглашения купца
и пробыл в его доме ровно столько времени, сколько понадобилось на то, чтобы
выпить стакан вина и получить нужные ему деньги. Однако с капитаном Фрэнксом
он попрощался самым дружеским образом, а немногочисленная команда "Юной
Рэйчел" прокричала вслед своему пассажиру троекратное "ура!".
Сколько раз Гарри Уорингтон и его брат жадно рассматривали карту
Англии, решая, куда они направят свой путь, когда прибудут в отчий край! Все
американцы, которые любят старую родину, - а найдется ли хоть один человек
англосаксонской расы, который ее не любил бы? - точно так же силою
воображения заранее переносятся в Англию и мысленно посещают места, давно
ставшие знакомыми и милыми сердцу благодаря собственным надеждам, умиленным
рассказам родителей и описаниям побывавших там друзей. В истории разрыва
двух великих наций ничто не трогает меня сильнее, чем это столь часто
встречающееся выражение - "отчий край", которым в младшей стране пользуются
для обозначения старшей. И Гарри Уорингтон твердо знал свой маршрут. Целью
его был не Лондон с великолепными храмами Святого Павла и Святого Петра,
угрюмым Тауэром, где пролилась кровь стольких твердых и неустрашимых людей,
от Уоллеса до Балмерино и Килмарнока, чья судьба и по сей день трогает
благородные сердца, не роковое окно Уайтхолла, через которое вышел
король-мученик Кард I, чтобы в последний раз склониться перед богом и
вознестись к его престолу, не театры, парки и дворцы, эти блистательные
приюты остроумия, удовольствий, роскоши, не место последнего упокоения
Шекспира в церкви, чей стройный шпиль устремляется ввысь на берегу Эйвона
среди прекрасных лугов Уорикшира, не Дерби, Фалкирк или Куллоден, свидетели
крушения правого дела, которому, быть может, уже никогда не суждено будет
возродиться, - нет, свое паломничество юные братья-виргинцы намеревались
начать с места даже еще более священного в их глазах, с дома их предков,
того старинного замка Каслвуд в Хэмпшире, о котором с такой любовью
повествовали их родители. Из Бристоля в Ват, из Бата через Солсбери в
Винчестер, Хекстон - к отчему дому; они наизусть знали этот путь и много раз
проделывали его по карте.
Если мы попробуем вообразить нашего американского путешественника, то
мы увидим перед собой красивого молодого человека, чей траурный костюм
делает его еще более интересным. В гостинице пухленькая хозяйка за стойкой,
обремененной фарфоровыми кружками, пуншевыми чашами, пузатыми позолоченными
бутылями с крепкими напитками и сверкающими рядами серебряных фляг,
благосклонно смотрела вслед молодому джентльмену, когда он, выйдя из
почтовой коляски, переступал порог общей залы, откуда подобострастный
коридорный с поклонами провожал его наверх в самый дорогой номер. Изящная
горничная, получив от него чаевые, делала ему свой лучший реверанс, а Гамбо,
расположившись на кухне, где местные завсегдатаи попивали эль возле
пылающего очага, хвастливо повествовал о великолепном поместье своего
господина в Виргинии и о несметных богатствах, которые ему предстоит
унаследовать. Коляска мчала путешественника вперед, открывая его взору
картины, прелестней которых ему не доводилось видеть. Если и в наши дни
английские пейзажи способны очаровать американца, невольно сравнивающего
красивые леса, сочные пастбища и живописные старинные деревушки метрополии с
более суровыми ландшафтами своей страны, то насколько больше чаровали они
Гарри Уорингтона, до той поры знавшего лишь длившиеся чуть ли не целый день
поездки через болота в глухие леса Виргинии от одного бревенчатого дома к
другому и вдруг очутившегося среди деловитого оживления английского лета! Да
и почтовый тракт прошлого века ничем не напоминал нынешние заросшие травой
пустынные дороги. По нему одна за другой катили кареты и скакали всадники,
окрестные селения и придорожные гостиницы кипели жизнью и весельем.
Громоздкий фургон с колокольцами, запряженный тяжеловозами, стремительная
почтовая карета, за два дня покрывающая расстояние между "Белым Конем" в
Солсбери и "Лебедем о Двух Шеях" в Лондоне, вереница вьючных лошадей, еще
встречавшихся в те дни на дорогах, золоченая дорожная коляска сиятельного
лорда, запряженная шестеркой с форейторами на выносных лошадях, огромная
колымага деревенского помещика, влекомая могучими фламандскими кобылами,
фермеры, легкой рысцой трусящие на рынок, деревенский священник, едущий в
кафедральный город на почтенной Клецке вместе е супругой, сидящей у него за
спиной на подушке, - вот какой пестрый калейдоскоп развертывался перед нашим
молодым путешественником. Когда коляска проезжала через зеленый деревенский
выгон, Ходж, молодой батрак, снимал шапку, молочница Полли почтительно
приседала, а белоголовые детишки оборачивались и что-то весело кричали.
Церковные шпили горели золотом, соломенные кровли сверкали на солнце,
величественные вязы шелестели летней листвой и отбрасывали на траву густую
лиловатую тень. Никогда еще молодой Уорингтон не видел такого великолепного
дня, не любовался такими пленительными картинами. Иметь девятнадцать лет от
роду, быть здоровым и телом и духом, обладать туго набитым кошельком,
совершать свое первое путешествие и мчаться в коляске, делая по девять миль
в час, - о, счастливый юноша! Кажется, сам молодеешь, стоит только
вообразить его себе! Однако Гарри так стремился скорее добраться до желанной
цели, что в Бате удостоил старинное аббатство лишь мимолетного взгляда и не
более минуты созерцал величавый собор в Солсбери. Ему казалось, что, только
увидев наконец отчий дом, сможет он смотреть на что-нибудь другое.
Наконец коляска молодого джентльмена остановилась на Каслвудском лугу
возле скромной гостиницы, о которой он столько слышал от деда и над крыльцом
которой к суку высокого вяза вместо вывески был прибит герб рода Эсмондов
"Три Замка". Такой же геральдический щит с тем же изображением красовался и
над воротами замка. Это был герб Фрэнсиса лорда Каслвуда, ныне покоившегося
в склепе часовни по соседству с гостиницей, меж тем как в замке правил его
сын.
Гарри Уорингтон слышал много рассказов о Фрэнсисе лорде Каслвуде. Ведь
именно ради Фрэнка полковник Эсмонд, горячо любивший этого юношу, решил
отказаться от своих прав на английские поместья и родовой титул и уехать в
Виргинию. В юности милорд Каслвуд был большим повесой; он отличился в
кампаниях Мальборо, женился на иностранке и, как ни прискорбно, стал
исповедовать ее религию. Одно время он был пылким якобитом (верность
законному государю всегда была наследственной чертой Эсмондов), но, то ли
оскорбленный, то ли обиженный принцем, перешел на сторону короля Георга.
Вторично вступив в брак, он отрекся от папистских заблуждений, в которые
временно впал, и вернулся в лоно англиканской церкви. За верную поддержку
короля и тогдашнего первого министра он был достойно вознагражден его
величеством королем Георгом II и умер английским пэром. Гербовый щит над
воротами Каслвуда украсился графской коронкой, чем и завершилась жизнь этого
славного превосходного джентльмена. Полковник Эсмонд, ставший его отчимом, и
его сиятельство регулярно обменивались краткими, но очень дружескими
письмами - впрочем, поддерживал эту переписку главным образом полковник,
который нежно любил своего пасынка и рассказывал о нем внукам сотни историй.
Госпожа Эсмонд, однако, заявляла, что не видит в своем сводном брате ничего
хорошего. Он бывал очень скучным собеседником, пока не напивался - что
ежедневно случалось за обедом. Тогда он становился шумливым, а его речь - не
слишком пристойной. Да, конечно, он был красив - красотой сильного и
здорового животного, - но она предпочтет, чтобы ее сыновья выбрали себе
какой-нибудь другой образец. Впрочем, как ни восхвалял их дед покойного
графа, мальчики не питали большого благоговения к его памяти. Они, как и их
мать, были стойкими якобитами, хотя относились с должным почтением к
царствующему монарху; но право есть право, и ничто не могло поколебать их
преданности потомкам мученика Карла.
С бьющимся сердцем Гарри Уорингтон вышел из гостиницы и направился к
дому, в котором протекла юность его деда. Небольшой выгон деревни Каслвуд
полого спускается к реке со старинным одноарочным мостом, на другом ее
берегу стоит на холме серый замок с многочисленными башнями и башенками, а
за ним чернеет лес. На каменной скамье у калитки, сбоку от величественных
сводчатых ворот, украшенных графским гербом, сидел ветхий старец. У его ног
свернулся старый пес. Прямо над головой дряхлого стража в открытом
окне-бойнице стояли скромные цветы в горшках, а из-за них выглядывали
румяные девушки. Они с любопытством следили за молодым, облаченным в траур
незнакомцем, который поднимался по холму, не сводя глаз с замка, и за его
темнокожим слугой в такой же черной одежде. Однако и старик у ворот был одет
в траур, а когда девушки вышли из сторожки, оказалось, что в волосах у них
черные ленты.
К немалому изумлению Гарри, старик назвал его по имени:
- Быстро же вы съездили в Хекстон, мистер Гарри, - видно, каурый скакал
неплохо.
- Наверное, вы Локвуд, - произнес Гарри дрогнувшим голосом и протянул
старику руку. Дед часто рассказывал ему про Локвуда, который сорок лет назад
сопровождал полковника и юного виконта в походах Мальборо.
Ветеран был, по-видимому, сбит с толку ласковым жестом Гарри. Старый
пес посмотрел на пришельца, а потом подковылял к нему и сунул морду между
его колен.
- Я много о вас слышал, - продолжал молодой человек. - Но откуда вы
знаете, как меня зовут?
- Говорят, будто я теперь плох стал, все позабываю, - улыбнувшись,
ответил старик. - Ну, ведь не настолько же я память потерял. Давеча утром,
как вы уехали, дочка меня спрашивает: "Папаша, а вы знаете, почему вы в
черном?" А я ей отвечаю: "Как не знать! Милорд-то скончался. Говорят,
закололи его по-подлому, и теперь виконтом у нас мистер Фрэнк, а мистер
Гарри..." Погодите-ка! Что это с вами за день-то сделалось? И повыше вы
стали, и волосы у вас другие... ну, только я-то вас все равно узнал... да...
Тут из дверей сторожки выпорхнула одна из девушек и сделала очень милый
книксен.
- Дедушка иной раз заговаривается, - объяснила она, показывая себе на
голову. - А ваша милость вроде бы слышали про Локвуда?
- А разве вы никогда не слышали про полковника Генри Эсмонда?
- Он служил капитаном, а потом майором в пехотном полку Уэбба, а я был
при нем в двух кампаниях, вот как! - воскликнул Локвуд. - Верно я говорю,
Понто?
- Про того полковника, который женился на виконтессе Рэйчел, маменьке
покойного лорда? И поселился у индейцев? Про него-то мы слышали. И в нашей
галерее висит его портрет - он сам его написал.
- Он поселился в Виргинии и умер там семь лет назад, а я его внук.
- Господи помилуй, да что вы говорите, ваша милость! Кожа-то ведь у
вашей милости совсем белая, как у меня, - воскликнула Молли. - Слышите,
дедушка? Его милость - внук полковника Эсмонда, который присылал вам табак,
и его милость приехали сюда из самой Виргинии!
- Чтобы повидать вас, Локвуд, - сказал молодой человек. - И всю нашу
семью. Я только вчера сошен на английскую землю и сразу поехал домой. Можно
мне будет осмотреть дом, хотя все сейчас в отъезде?
Молли высказала предположение, что миссис Бейкер, конечно, позволит его
милости осмотреть дом, и Гарри Уорингтон так уверенно прошел через двор,
словно знал все закоулки замка - словно родился здесь, подумала Молли,
которая последовала за ним в сопровождении мистера Гамбо, не скупившегося на
самые любезные поклоны и комплименты.


^TГлава II,^U
в которой Гарри приходится платить за свой ужин

Внук полковника Эсмонда довольно долго звонил у дверей Каслвуда, дома
своих предков, прежде чем на его призыв соблаговолили откликнуться. Когда же
наконец дверь отворилась, то появившийся на пороге слуга с полным
равнодушием отнесся к сообщению о том, что перед ним - родственник
владельцев. Владельцы были в отъезде, и в их отсутствие Джона нисколько не
интересовали их родственники, зато ему не терпелось вернуться в оконную