Страница:
может заблаговременно позвонить в Майами и вызвать команду, которая
переправит меня в клинику.
-- С этим, однако, есть одна проблема, -- сказал Уэйд.
-- Что еще за проблема? -- нахмурился Бьюкенен.
-- Самолет этим рейсом вылетает только в двенадцать пятьдесят.
-- Во сколько? Но это же... что?.. через целых четыре часа?
-- Это самый ранний рейс, который я смог вам устроить. До него был лишь
один, до Хьюстона. На него было место, но он делает промежуточную посадку.
-- Ну и черт с ней, с посадкой! Почему вы не взяли мне билет на этот
самолет?
-- Потому что на посадку он летит в обратном направлении, в Косумель, и
человек, с которым я разговаривал, сказал мне, что там придется выйти из
самолета и снова ждать посадки.
Черт, подумал Бьюкенен. Аэропорт в Косумеле, откуда до Канкуна рукой
подать, -- это как раз одно из тех мест, где ему нельзя показываться. Если
надо будет снова проходить контроль, то какой-нибудь пограничник может...
-- Ладно, тогда рейсом в двенадцать пятьдесят в Майами, -- сказал
Бьюкенен.
-- В аэропорту я не смогу купить билет вместо вас. Это привлечет
внимание. Кроме того, служащий захочет взглянуть на паспорт Виктора Гранта.
Не так уж много найдется желающих отдать кому-то свой паспорт, особенно если
человек собирается выехать из страны. Если полиция предупредила служащих,
чтобы они присматривались ко всем, чье поведение покажется подозрительным,
то это может насторожить полицейских, и они захотят допросить вас.
-- Допросить нас обоих. Вы меня убедили. Я сам куплю билет. --
Бьюкенен, с трудом фокусируя зрение, выглянул из окна, увидел, что движение
на улице становится все оживленнее, и неодобрительно нахмурился при виде
пешеходов, обтекающих "форд". -- А сейчас нам, пожалуй, лучше поездить
по городу. Мне как-то не по себе, когда мы вот так стоим.
-- Согласен.
Пока Уэйд выруливал и вливался в поток машин, Бьюкенен дрожащей правой
рукой дотянулся до заднего кармана брюк и вытащил водонепроницаемый
пластиковый мешочек.
-- Вот удостоверение и паспорт Эда Поттера. Каким бы псевдонимом я ни
пользовался, его бумаги всегда при мне. Никогда не знаешь заранее, где они
могут пригодиться.
Уэйд взял мешочек.
-- Я не могу дать вам официальную расписку в получении. У меня с собой
нет бланка.
-- Черт с ней, с распиской. Просто дайте мне документы на имя Виктора
Гранта.
Уэйд вручил ему коричневый кожаный футляр.
Взяв его, Бьюкенен ощутил, как Эд Поттер уходит из него, а Виктор Грант
просачивается в его сознание. Несмотря на слабость и далеко не бодрое
состояние, он тем не менее начал по привычке отбирать индивидуальные
особенности (итальянская кухня, джаз "диксиленд") для своего нового
персонажа. Бьюкенен тут же открыл футляр и стал просматривать его
содержимое.
-- Не беспокойтесь, все на месте, -- заверил Уэйд. -- Включая
туристическую карточку.
-- А я вот беспокоюсь. -- Бьюкенен перебирал документы. -- Именно
поэтому я до сих пор жив. Я никогда никому не верю на слово... Да. Все в
порядке. Туристическая карточка и все остальное на месте. Где там у вас
аспирин?
-- Неужели головная боль так и не прошла? -- озабоченно спросил Уэйд.
-- Она даже усиливается. -- Бьюкенен не стал полагаться на свою
трясущуюся правую руку. Левой рукой, которая казалась одеревеневшей, он
положил в рот еще несколько таблеток и запил их апельсиновым соком.
-- Вы уверены, что хотите лететь?
-- Хочу ли я этого? Нет. Но вынужден. Определенно. Ладно, -- продолжил
Бьюкенен, -- давайте пройдемся по всей программе. Я оставил много хвостов в
Канкуне. -- Ему было трудно дышать, он едва мог собраться с силами. -- Вот
ключи. Когда вернетесь в Канкун, закройте мой офис. Вы знаете, у кого я снял
помещение. Позвоните ему. Скажите, что я обанкротился, что он может оставить
себе остаток арендной платы, что пришлете ему ключи, как только заберете мои
вещи.
-- Будет сделано.
-- Так же надо поступить и с моей квартирой. Сотрите мои следы. Вы
знаете, где я жил в Акапулько, Пуэрто-Вальярте и других местах. Везде
ликвидируйте мои следы. -- Голова у Бьюкенена раскалывалась. -- Что еще? Вам
что-нибудь еще приходит в голову?
-- Да. -- Пока Уэйд вел машину по Пасео де Майо, главной улице Мериды,
Бьюкенен даже не взглянул на ленту газона, разделявшую полосы встречного
движения. Он с нетерпением ждал, что еще скажет Уэйд.
-- Люди, завербованные вами в каждом из этих
мест, -- сказал Уэйд. -- Они станут гадать, что с вами случилось.
Начнут задавать вопросы. Вас надо будет убрать и из их жизни тоже.
Действительно, подумал Бьюкенен. Почему мне этоне пришло в голову?
Должно быть, с головой у меня хуже, чем мне кажется. Надо постараться
сосредоточиться.
-- Вы помните, где расположены тайники, в которые я закладывал
инструкции для каждого из них?
Уэйд кивнул.
-- Я оставлю каждому записку, где сошлюсь на проблемы с полицией, а
заодно и сообщу сумму окончательного расчета, достаточно щедрую, чтобы
побудить их держать язык за зубами.
Бьюкенен подумал еще немного.
-- Ну, кажется, теперь все. Или нет? Всегда оказывается что-то еще,
какая-то последняя деталь.
-- Если и есть, то я не знаю, что бы это могло быть...
-- Багаж. Когда я буду покупать билет и у меня не будет с собой никакой
сумки, это будет выглядеть странно.
Уэйд свернул с Пасео де Майо и остановился на одной из боковых улиц.
Магазины были уже открыты.
-- Мне не под силу тащить что-нибудь тяжелое. Купите чемодан на
колесиках. -- Бьюкенен сообщил Уэйду размеры одежды. -- Понадобится нижнее
белье, носки, легкие рубашки...
-- Да, как обычно. -- Уэйд вышел из "форда". -- Я справлюсь,
Бьюкенен. Не впервые занимаюсь этим.
-- Сукин вы сын!
-- Что такое?
-- Вам же сказано не называть меня Бьюкененом. Я -- Виктор Грант.
-- Ладно, Виктор, -- сухо сказал Уэйд. Он уже закрывал за собой дверь,
как вдруг остановился. -- Кстати, пока вы репетируете роль и учите слова --
то есть когда свободны от ругани в мой адрес, -- почему бы вам не съесть
парочку пончиков? А то ведь, чего доброго, вы просто свалитесь от слабости,
едва добравшись до аэропорта.
Бьюкенен наблюдал за ним, пока этот начавший лысеть и набирать лишний
вес человек в тенниске лимонно-желтого цвета не исчез в толпе. Тогда он
запер дверцы, откинул голову назад и почувствовал, что его правая рука снова
дрожит... Дрожь сразу же прошла по всему телу. Это жар, подумал он.
Подбирается ко мне по-настоящему. Я теряю контроль над собой. Уэйд -- мой
спасательный круг. Что я делаю? Нельзя его злить.
Бьюкенен задел ногой стоявший на полу пакет с пончиками. При одной
мысли о еде его затошнило. И от боли в плече. И в голове. Он содрогнулся.
Еще несколько часов. Терпи. Тебе надо только пройти аэропорт. Он заставил
себя выпить еще немного апельсинового сока. Кисло-сладкий вкус показался ему
тошнотворным. Виктор Грант, сказал он себе, сосредоточившись и делая усилие,
чтобы откусить от пончика. Виктор Грант. Разведен. Форт-Лодердейл.
Индивидуальные заказы по оборудованию прогулочных яхт. Установка всякой
электроники. Виктор...
Он вздрогнул, когда Уэйд отпер дверцу со стороны водителя и поставил на
заднее сиденье чемодан.
-- У вас жуткий вид, -- сказал Уэйд. -- Я купил вам несессер: бритва,
крем для бритья, зубная паста...
Они поехали в лесистый парк, где был общественный туалет. Уэйд запер
дверь на задвижку и поддерживал Бьюкенена сзади, пока тот, сгорбившись над
раковиной и непрерывно дрожа, силился побриться. Он попытался расчесать
склеившиеся от крови волосы, но у него почти ничего не вышло, и он решил,
что ему определенно придется воспользоваться соломенной шляпой, которую
купил Уэйд. Он почистил зубы и почувствовал себя чуточку лучше оттого, что
стал теперь несколько чище. Его рубашка и брюки, достаточно отмытые морской
водой от крови, чтобы не особенно бросаться в глаза накануне вечером,
сейчас, при дневном свете, оказались невозможно грязными и мятыми. Он
переоделся в свежие рубашку и брюки, купленные Уэйдом, и, когда они вышли из
туалета, запихнул грязную одежду в чемодан, лежавший на заднем сиденье
"форда". Поскольку часы "Сейко" ассоциировались у него с более
не существующей личностью Эда Поттера, он обменял их на "Таймекс"
Уэйда -- еще один штрих, чтобы лучше прочувствовать очередное
перевоплощение. Между тем время подошло к одиннадцати.
-- Пора в дорогу, -- сказал Уэйд.
По контрасту с большим живописным городом аэропорт оказался на
удивление небольшим и непрезентабельным. Уэйду удалось найти местечко для
парковки на площадке перед приземистым зданием аэровокзала.
-- Я донесу ваш чемодан до входа, ну а дальше...
-- Все понятно.
По пути Бьюкенен непринужденно осмотрелся, изучая обстановку. Как будто
никто им особенно не интересуется.
Он сосредоточился, чтобы идти по прямой линии, не шатаясь, не выдавая
своей слабости. На тротуаре перед входом он пожал Уэйду руку.
-- Спасибо. Знаю, что я немного покапризничал пару раз...
-- Не берите в голову. Мы не на конкурсе на самую популярную личность.
-- Уэйд все еще сжимал правую руку Бьюкенена в своей. -- У вас что-то с
пальцами. Они дергаются.
-- Ничего страшного. Уэйд нахмурился.
-- Конечно. Пока, Виктор. -- Он сделал ударение на имени. --
Счастливого полета.
-- Очень рассчитываю на это.
Бьюкенен проверил, крепко ли держится у него на правом плече скрывающий
рану плед. Потом взялся за ремешок и повез за собой чемодан внутрь
аэровокзала.
Там он получил сразу несколько впечатлений. Аэровокзал, лишенный каких
бы то ни было излишеств, был крошечный, в нем было жарко и многолюдно. Все,
за исключением немногих англосаксов, двигались как в замедленном кино.
Будучи одним из этих немногих, Бьюкенен привлекал к себе внимание, и
пассажиры-мексиканцы глазели на него, когда он дюйм за дюймом протискивался
сквозь толпу, способную вызвать приступ клаустрофобии. Он обливался потом не
меньше любого из них, ощущая слабость и досадуя на отсутствие системы
кондиционирования. Зато у меня есть причина выглядеть больным, подумал он,
стараясь подбодрить себя. Он встал в еле ползущую очередь к билетной стойке
компании "Аэромексико". Прошло тридцать минут, прежде чем он оказался
лицом к лицу с миловидной девушкой за стойкой. Он по-испански сказал ей, что
ему нужно. На какой-то момент у него замерло сердце, когда ему показалось,
что она ничего не знает о заказанном на имя Виктора Гранта билете, но потом
она нашла его на экране своего компьютера, с неторопливой тщательностью
ввела в машину его кредитную карточку, попросила расписаться и оторвала
квитанцию.
-- Gracias. -- Скорее, думал Бьюкенен. У него подкашивались ноги.
С еще большей тщательностью девушка нажала на нужные клавиши компьютера
и стала ждать, когда принтер, который тоже казался включенным на замедленное
действие, выдаст билет.
Но вот Бьюкенен наконец получил его, еще раз сказал "спасибо",
отвернулся от стойки и, таща чемодан, снова пошел сквозь толпу, на этот раз
к рентгеновскому аппарату и детектору металлоконтроля на пункте
безопасности. У него было такое чувство, будто он спит и видит кошмарный
сон, в котором он стоит в грязи и пытается куда-то идти. В глазах у него на
миг потемнело. Потом от внезапного выбороса адреналина он ощутил прилив
энергии. Левой рукой он с усилием поднял чемодан и поставил его на
конвейерную ленту рентгеновского аппарата, а сам прошел через детектор, и
его так при этом шатало, что он чуть не налетел на одну из его опор.
Детектор не издал ни звука. Обрадованный тем, что офицеры безопасности не
проявили к нему никакого интереса, Бьюкенен снял свой чемодан с
противоположного конца ленты, с усилием поставил его на пол и стал терпеливо
пробираться вперед сквозь толпу. От жары его голове стало хуже. Каждый раз,
когда кто-нибудь толкал его в правое плечо, он призывал на помощь всю свою
выдержку, чтобы не показать, какую боль причинил ему этот толчок.
Я почти у цели, подумал он. Еще два контрольных пункта, и все. Он встал
в очередь на таможенный досмотр. В Мексике смотрели сквозь пальцы на многие
вещи, но только не на борьбу с нелегальным вывозом из страны произведений
древнего искусства.
Худощавый таможенник указал на чемодан Бьюкенена.
-- Abralo. Откройте. -- Вид у него был неприветливый. Бьюкенен
повиновался, ощущая мучительную боль в мышцах.
Таможенник стал рыться в одежде Бьюкенена, нахмурился, не найдя ничего
подозрительного, потом жестом отпустил его.
Бьюкенен двинулся дальше. Еще один пропускной пункт, подумал он.
Эмиграционный контроль. Мне надо лишь отдать туристическую карточку и
заплатить пятнадцать долларов выездного сбора.
И надеяться, что у эмиграционного чиновника нет моего портрета,
полученного из полиции.
В напряжении пробираясь сквозь толпу, Бьюкенен услышал позади себя
какой-то шум. Обернувшись, он увидел высокого американца, который
проталкивался в этот момент мимо латиноамериканки с тремя детьми. У
американца была бородка цвета соли с перцем. На нем была рубашка кричащей
расцветки из красных и желтых пятен. В руке он нес спортивную сумку и что-то
бормотал про себя, продолжая с силой продираться вперед. От его продвижения
по толпе расходились волны.
Одна из них двигалась по направлению к Бьюкенену. Зажатый людьми со
всех сторон, он был не в состоянии избежать ее. Он мог лишь напрячься и
попытаться устоять на ногах, когда его настигнет этот передаваемый от
человека к человеку толчок. Ноги плохо держали его, и оставалось надеяться,
что окружающие его люди не дадут ему упасть, но, когда волна докатилась до
него, он вдруг обнаружил, что шедший перед ним человек резко продвинулся
вперед. Получив толчок в спину и чувствуя, как подгибаются колени, Бьюкенен
попытался ухватиться за кого-нибудь и устоять. Но в этот момент еще одна
людская волна толкнула его в левое плечо. Он стал падать, и все вокруг
слилось в каком-то медленном кружении. Когда же он ударился правым плечом о
цементный пол, то от адской боли его восприятие резко изменилось -- все
вокруг ускорилось и стало предельно четким. Слетевшие у него со лба капли
пота окропили цемент. Он чуть не закричал от удара, пришедшегося на рану в
плече.
Он силился встать так, чтобы не привлекать к себе внимания. Поднявшись
на ноги и поправив прикрывавший рану плед, он посмотрел вперед через толпу и
убедился, что работники эмиграционной службы за стойкой пропускного пункта
не заинтересовались случившимся, сосредоточенно собирая туристические
карточки и взимая выездной сбор.
Он подошел ближе к пропускному пункту и вздохнул свободнее, не увидев
на стойке полицейского рисунка. Но в помещении аэровокзала было так душно и
жарко, что пот выступал из всех пор, стекал по груди и рукам, собирался в
ладонях.
Он вытер левую руку о брюки, полез в карман рубашки и протянул офицеру
желтую карточку и пятнадцать долларов выездного сбора. Тот едва взглянул на
него, беря карточку и деньги. Но вдруг что-то заставило его посмотреть
внимательнее, он прищурился, нахмурился и поднял руку.
-- Pasaporte, роr favor [Ваш паспорт, пожалуйста (исп.)].
В чем дело? -- встревожено подумал Бьюкенен. Он ведь не сравнивал моего
лица ни с каким рисунком. Черт, я здесь вообще не вижу ничего похожего на
рисунок. Если рисунок есть, то он находится внутри помещения эмиграционной
службы. Но после мелькания стольких лиц этот тип вряд ли может четко помнить
рисунок. Какого черта он меня останавливает?
Бьюкенен подал ему паспорт левой рукой. Офицер открыл его, сличил
фотографию Бьюкенена с оригиналом, пробежал глазами персональные данные и,
опять нахмурившись, посмотрел на Бьюкенена.
-- Senor Grant, venga conmigo. Идемте со мной. Бьюкенен постарался
сделать уважительно-озадаченный вид.
-- Por que? -- спросил он. -- Зачем? Что-то не так?
Офицер эмиграционной службы прищурился еще больше и показал на правое
плечо Бьюкенена. Бьюкенен посмотрел туда и остался внешне спокойным,
несмотря на шок от увиденного.
Мокрые красные пятна проступили на пледе. Он думал, что это пот, а на
самом деле это кровь текла у него по руке и капала с пальцев. Господи,
подумал он, когда я упал и ударился плечом, швы, должно быть, разошлись.
Офицер жестом указал на дверь.
-- Venga conmigo. Usted necesita un medico. Вам нужен врач.
-- Es nada. No es importante, -- сказал Бьюкенен. -- Это ничего.
Небольшая царапина. Мне надо сменить повязку. Я сделаю это в туалете, и у
меня еще будет время успеть на самолет.
Офицер положил правую руку на пистолет в кобуре и повторил уже строго:
-- Идемте со мной сейчас же.
Бьюкенен подчинился и пошел с офицером по направлению к двери, пытаясь
принять беззаботный вид, словно не видя ничего странного в том, что у него
из плеча идет кровь. Он не надеялся, что ему удастся убежать, -- наверняка
его остановят прежде, чем он пробьется сквозь толпу и добежит до выхода из
аэровокзала. Он мог лишь попытаться как-то вывернуться, но сомневался, что
объяснение, которое он сфабрикует, окажется удовлетворительным для офицера,
когда тот взглянет на рану в плече. Пойдут вопросы. Много вопросов. Может, к
тому времени будет получен и полицейский набросок, если его пока нет.
Значит, он теперь не попадет на рейс в двенадцать пятьдесят до Майами. А
цель была так близка, подумал он.
В противоположность Соединенным Штатам, где подозреваемый считается
невиновным, пока не будет доказана его вина, Мексика основывает свое
законодательство на наполеоновском кодексе, по которому подозреваемый
считается виновным, пока не будет доказано обратное. Взятым под стражу не
объясняют, что они имеют право молчать, и не говорят, что если у них нет
денег нанять адвоката, то адвокат им будет предоставлен. Не действует habeas
corpus, нет права на быстрое рассмотрение дела в суде. В Мексике над такими
вещами просто смеются. У арестованного нет никаких прав.
Камера имела двадцать футов в длину и пятнадцать в ширину; стены ее
покрывала плесень, потолок протекал, цементный пол был весь в выбоинах и
кишел блохами. Она была частью чего-то вроде приемника для пьянчуг и воров,
и Бьюкенен делил ее с двадцатью другими арестантами в замызганной одежде.
Чтобы никого не толкнуть и не вызвать ссоры, Бьюкенен решил оставаться на
одном месте, прислонившись спиной к стене. Остальные обитатели камеры спали
вповалку на грязной соломе, занимая все пространство пола, а он сполз вниз
по стене и в конце концов задремал, уткнувшись головой в колени. Он терпел
до последней возможности, прежде чем воспользоваться открытой дырой в углу,
которая служила туалетом. Большую часть времени он, несмотря на
головокружение, старался быть начеку на случай нападения. Как единственный
янки, он представлял собой явную мишень, и, хотя часы и бумажник у него
отобрали, его одежда и особенно обувь были лучше, чем у кого бы то ни было
из остальных, -- перед таким соблазном устоять трудно.
Получилось так, что Бьюкенена подолгу не было в камере, и набрасывались
на него не сокамерники, а тюремщики. Пока он шел под охраной из камеры в
комнату для допросов, его толкали, ставили ему подножки и спускали его с
лестницы. Во время допроса в него тыкали дубинками, его били резиновыми
шлангами -- всегда по тем частям тела, где под одеждой не будет видно
синяков, и никогда по лицу или голове. Бьюкенен не знал, почему те, кто его
допрашивал, соблюдали такую тонкость. Может быть, потому, что он был
гражданином США и боязнь возможных политических осложнений вынуждала их
как-то сдерживаться. Тем не менее им все-таки удалось добиться, чтобы он
ударился головой о цементный пол, когда опрокинули стул, к которому он был
привязан. Новая боль в сочетании со старой -- от раны, полученной при ударе
о шлюпку, когда он переплывал пролив, -- вызвала у него приступ тошноты и
неприятное двоение в глазах. Если бы в тюрьме Мериды врач не обработал еще
раз рану и не наложил новые швы, он бы, по всей вероятности, уже умер от
заражения и потери крови, хотя врача ему дали, разумеется, не из соображений
гуманности, а просто рассудили практически, что мертвец не смог бы отвечать
на вопросы. Бьюкенену уже приходилось встречаться с подобной логикой, и он
знал, что если бы те, кто его допрашивал, получили желаемые ответы, то не
стали бы больше утруждать себя оказанием ему медицинских услуг.
Это и было одной из причин -- наименее важной, -- почему он отказывался
дать показания, которых добивались от него следователи. Главной же причиной
было, конечно, то, что признание являлось бы нарушением профессиональной
этики. Отказываясь говорить, Бьюкенен получал тройное преимущество.
Во-первых, его мучители прибегали к грубым силовым методам, сопротивляться
которым было легче, чем, например, применению электрошока в сочетании с
такими растормаживающими средствами, как амитал натрия. Во-вторых, он уже и
так был ослаблен ранами на голове и в плече, поэтому быстро терял сознание
во время пытки, то есть сам организм проводил что-то вроде естественной
анестезии.
А в-третьих, у него был текст, которому он должен был следовать, роль,
которую должен был играть, сценарий, который диктовал ему линию поведения.
Основное правило гласило, что в случае ареста он ни в коем случае не должен
говорить правду. Конечно, ему разрешалось использовать какие-то детали,
чтобы успешнее сфабриковать правдоподобную легенду. Но обо всей правде не
могло быть и речи. Если он скажет: да, действительно, он убил тех троих
мексиканцев, но это ведь были как-никак торговцы наркотиками, а кроме того,
он глубоко законспирированный агент секретной службы американской армии, --
то этим на какое-то время спасет свою жизнь. Однако такая жизнь немногого
будет стоить. Если здешние власти захотят проучить Соединенные Штаты за
вмешательство в мексиканские дела, то его могут приговорить к длительной
отсидке, а если учесть строгость режима содержания в мексиканских тюрьмах,
особенно для yanquis, то такой приговор, по всей вероятности, будет
равносилен смертному. Или если Мексика сделает жест доброй воли и вышлет его
в Соединенные Штаты (в обмен на что-то), то его начальство превратит его
жизнь в кошмарный сон.
-- Виктор Грант, -- сказал Бьюкенену тучный бородатый следователь с
гладко зачесанными назад волосами. Они находились в маленькой голой
комнатушке, где из всей обстановки имелась лишь скамья, на которой сидел сам
следователь, и стул, к которому был привязан Бьюкенен. Круглолицый,
обливающийся потом следователь произнес это имя так, будто оно было
синонимом слова "понос".
-- Совершенно верно. -- В горле у Бьюкенена так пересохло, что голос
стал ломким, а весь организм был настолько обезвожен, что он давно уже
перестал потеть. Одна из тугих петель веревки врезалась ему в зашитую рану
на плече.
-- Говори по-испански, подонок!
--Но я не знаю испанского. -- Бьюкенен перевел дух. -- Во всяком
случае, не знаю достаточно хорошо. -- Он попытался сделать глотательное
движение. -- Просто несколько слов. -- Незнание испанского было одной из
черт, которыми он наделил этот персонаж. Так он всегда может притвориться,
что не понимает, о чем его спрашивают.
-- Сarbon, ты же говорил по-испански с офицером эмиграционной службы в
аэропорту Мериды!
-- Да какой это испанский! -- Бьюкенен опустил голову. -- Пара простых
фраз. То, что я называю "испанский для выживания".
-- Для выживания? -- переспросил басом охранник, стоявший за спиной
Бьюкенена, потом схватил его за волосы и рывком поднял ему голову. -- Если
не хочешь, чтобы я выдрал тебе волосы, то будешь для выживания говорить
по-испански.
-- Un росо. -- Бьюкенен выдохнул воздух. -- Немного. Это все, что я
знаю.
-- Почему ты убил тех троих в Канкуне?
-- О чем вы говорите? Я никого не убивал.
Тучный следователь в промокшей от пота форме с усилием отклеился от
скамьи, всколыхнув при этом живот, тяжело приблизился к Бьюкенену и сунул
ему в лицо полицейский набросок -- тот самый, который попался на глаза
офицеру эмиграционной службы в аэропорту Мериды. Он лежал на столе рядом с
факсовым аппаратом в комнате, куда тот привел Бьюкенена, чтобы выяснить
причину кровотечения.
-- Тебе знаком этот рисунок? -- прорычал он. -- А мне
он, ciertamente, знаком. Dios, si. Он мне напоминает тебя. У нас есть
свидетель, твой же соотечественник, yangui, который видел, как ты убил троих
в Канкуне.
-- Я сказал вам, что не знаю, о чем вы говорите. -- Бьюкенен зло
посмотрел на него. -- Этот человек на рисунке похож на меня и еще на пару
сотен тысяч других американцев. -- Бьюкенен дал передышку своему охрипшему
голосу. -- Это может быть кто угодно. -- Он перевел дыхание. -- Признаю, что
пару дней назад я был в Канкуне. -- Он провел языком по пересохшим губам. --
Но мне ничего не известно ни о каких убийствах.
-- Ты лжешь! -- Следователь поднял отрезок резинового шланга и ударил
им Бьюкенена по животу.
Бьюкенен застонал, но не мог согнуться из-за веревок, которыми был
привязан к спинке стула. Если бы он не увидел, что жирный тип начал неуклюже
замахиваться шлангом, то не успел бы напрячь мышцы живота в достаточной
степени, чтобы уменьшить боль. Притворившись, что удар был больнее, чем на
самом деле, Бьюкенен закрыл глаза и откинул назад голову.
-- За дурака меня считаешь? -- заорал следователь. -- Признавайся! Ты
лжешь!
-- Нет, -- пробормотал Бьюкенен. -- Лжет ваш свидетель. -- По его телу
переправит меня в клинику.
-- С этим, однако, есть одна проблема, -- сказал Уэйд.
-- Что еще за проблема? -- нахмурился Бьюкенен.
-- Самолет этим рейсом вылетает только в двенадцать пятьдесят.
-- Во сколько? Но это же... что?.. через целых четыре часа?
-- Это самый ранний рейс, который я смог вам устроить. До него был лишь
один, до Хьюстона. На него было место, но он делает промежуточную посадку.
-- Ну и черт с ней, с посадкой! Почему вы не взяли мне билет на этот
самолет?
-- Потому что на посадку он летит в обратном направлении, в Косумель, и
человек, с которым я разговаривал, сказал мне, что там придется выйти из
самолета и снова ждать посадки.
Черт, подумал Бьюкенен. Аэропорт в Косумеле, откуда до Канкуна рукой
подать, -- это как раз одно из тех мест, где ему нельзя показываться. Если
надо будет снова проходить контроль, то какой-нибудь пограничник может...
-- Ладно, тогда рейсом в двенадцать пятьдесят в Майами, -- сказал
Бьюкенен.
-- В аэропорту я не смогу купить билет вместо вас. Это привлечет
внимание. Кроме того, служащий захочет взглянуть на паспорт Виктора Гранта.
Не так уж много найдется желающих отдать кому-то свой паспорт, особенно если
человек собирается выехать из страны. Если полиция предупредила служащих,
чтобы они присматривались ко всем, чье поведение покажется подозрительным,
то это может насторожить полицейских, и они захотят допросить вас.
-- Допросить нас обоих. Вы меня убедили. Я сам куплю билет. --
Бьюкенен, с трудом фокусируя зрение, выглянул из окна, увидел, что движение
на улице становится все оживленнее, и неодобрительно нахмурился при виде
пешеходов, обтекающих "форд". -- А сейчас нам, пожалуй, лучше поездить
по городу. Мне как-то не по себе, когда мы вот так стоим.
-- Согласен.
Пока Уэйд выруливал и вливался в поток машин, Бьюкенен дрожащей правой
рукой дотянулся до заднего кармана брюк и вытащил водонепроницаемый
пластиковый мешочек.
-- Вот удостоверение и паспорт Эда Поттера. Каким бы псевдонимом я ни
пользовался, его бумаги всегда при мне. Никогда не знаешь заранее, где они
могут пригодиться.
Уэйд взял мешочек.
-- Я не могу дать вам официальную расписку в получении. У меня с собой
нет бланка.
-- Черт с ней, с распиской. Просто дайте мне документы на имя Виктора
Гранта.
Уэйд вручил ему коричневый кожаный футляр.
Взяв его, Бьюкенен ощутил, как Эд Поттер уходит из него, а Виктор Грант
просачивается в его сознание. Несмотря на слабость и далеко не бодрое
состояние, он тем не менее начал по привычке отбирать индивидуальные
особенности (итальянская кухня, джаз "диксиленд") для своего нового
персонажа. Бьюкенен тут же открыл футляр и стал просматривать его
содержимое.
-- Не беспокойтесь, все на месте, -- заверил Уэйд. -- Включая
туристическую карточку.
-- А я вот беспокоюсь. -- Бьюкенен перебирал документы. -- Именно
поэтому я до сих пор жив. Я никогда никому не верю на слово... Да. Все в
порядке. Туристическая карточка и все остальное на месте. Где там у вас
аспирин?
-- Неужели головная боль так и не прошла? -- озабоченно спросил Уэйд.
-- Она даже усиливается. -- Бьюкенен не стал полагаться на свою
трясущуюся правую руку. Левой рукой, которая казалась одеревеневшей, он
положил в рот еще несколько таблеток и запил их апельсиновым соком.
-- Вы уверены, что хотите лететь?
-- Хочу ли я этого? Нет. Но вынужден. Определенно. Ладно, -- продолжил
Бьюкенен, -- давайте пройдемся по всей программе. Я оставил много хвостов в
Канкуне. -- Ему было трудно дышать, он едва мог собраться с силами. -- Вот
ключи. Когда вернетесь в Канкун, закройте мой офис. Вы знаете, у кого я снял
помещение. Позвоните ему. Скажите, что я обанкротился, что он может оставить
себе остаток арендной платы, что пришлете ему ключи, как только заберете мои
вещи.
-- Будет сделано.
-- Так же надо поступить и с моей квартирой. Сотрите мои следы. Вы
знаете, где я жил в Акапулько, Пуэрто-Вальярте и других местах. Везде
ликвидируйте мои следы. -- Голова у Бьюкенена раскалывалась. -- Что еще? Вам
что-нибудь еще приходит в голову?
-- Да. -- Пока Уэйд вел машину по Пасео де Майо, главной улице Мериды,
Бьюкенен даже не взглянул на ленту газона, разделявшую полосы встречного
движения. Он с нетерпением ждал, что еще скажет Уэйд.
-- Люди, завербованные вами в каждом из этих
мест, -- сказал Уэйд. -- Они станут гадать, что с вами случилось.
Начнут задавать вопросы. Вас надо будет убрать и из их жизни тоже.
Действительно, подумал Бьюкенен. Почему мне этоне пришло в голову?
Должно быть, с головой у меня хуже, чем мне кажется. Надо постараться
сосредоточиться.
-- Вы помните, где расположены тайники, в которые я закладывал
инструкции для каждого из них?
Уэйд кивнул.
-- Я оставлю каждому записку, где сошлюсь на проблемы с полицией, а
заодно и сообщу сумму окончательного расчета, достаточно щедрую, чтобы
побудить их держать язык за зубами.
Бьюкенен подумал еще немного.
-- Ну, кажется, теперь все. Или нет? Всегда оказывается что-то еще,
какая-то последняя деталь.
-- Если и есть, то я не знаю, что бы это могло быть...
-- Багаж. Когда я буду покупать билет и у меня не будет с собой никакой
сумки, это будет выглядеть странно.
Уэйд свернул с Пасео де Майо и остановился на одной из боковых улиц.
Магазины были уже открыты.
-- Мне не под силу тащить что-нибудь тяжелое. Купите чемодан на
колесиках. -- Бьюкенен сообщил Уэйду размеры одежды. -- Понадобится нижнее
белье, носки, легкие рубашки...
-- Да, как обычно. -- Уэйд вышел из "форда". -- Я справлюсь,
Бьюкенен. Не впервые занимаюсь этим.
-- Сукин вы сын!
-- Что такое?
-- Вам же сказано не называть меня Бьюкененом. Я -- Виктор Грант.
-- Ладно, Виктор, -- сухо сказал Уэйд. Он уже закрывал за собой дверь,
как вдруг остановился. -- Кстати, пока вы репетируете роль и учите слова --
то есть когда свободны от ругани в мой адрес, -- почему бы вам не съесть
парочку пончиков? А то ведь, чего доброго, вы просто свалитесь от слабости,
едва добравшись до аэропорта.
Бьюкенен наблюдал за ним, пока этот начавший лысеть и набирать лишний
вес человек в тенниске лимонно-желтого цвета не исчез в толпе. Тогда он
запер дверцы, откинул голову назад и почувствовал, что его правая рука снова
дрожит... Дрожь сразу же прошла по всему телу. Это жар, подумал он.
Подбирается ко мне по-настоящему. Я теряю контроль над собой. Уэйд -- мой
спасательный круг. Что я делаю? Нельзя его злить.
Бьюкенен задел ногой стоявший на полу пакет с пончиками. При одной
мысли о еде его затошнило. И от боли в плече. И в голове. Он содрогнулся.
Еще несколько часов. Терпи. Тебе надо только пройти аэропорт. Он заставил
себя выпить еще немного апельсинового сока. Кисло-сладкий вкус показался ему
тошнотворным. Виктор Грант, сказал он себе, сосредоточившись и делая усилие,
чтобы откусить от пончика. Виктор Грант. Разведен. Форт-Лодердейл.
Индивидуальные заказы по оборудованию прогулочных яхт. Установка всякой
электроники. Виктор...
Он вздрогнул, когда Уэйд отпер дверцу со стороны водителя и поставил на
заднее сиденье чемодан.
-- У вас жуткий вид, -- сказал Уэйд. -- Я купил вам несессер: бритва,
крем для бритья, зубная паста...
Они поехали в лесистый парк, где был общественный туалет. Уэйд запер
дверь на задвижку и поддерживал Бьюкенена сзади, пока тот, сгорбившись над
раковиной и непрерывно дрожа, силился побриться. Он попытался расчесать
склеившиеся от крови волосы, но у него почти ничего не вышло, и он решил,
что ему определенно придется воспользоваться соломенной шляпой, которую
купил Уэйд. Он почистил зубы и почувствовал себя чуточку лучше оттого, что
стал теперь несколько чище. Его рубашка и брюки, достаточно отмытые морской
водой от крови, чтобы не особенно бросаться в глаза накануне вечером,
сейчас, при дневном свете, оказались невозможно грязными и мятыми. Он
переоделся в свежие рубашку и брюки, купленные Уэйдом, и, когда они вышли из
туалета, запихнул грязную одежду в чемодан, лежавший на заднем сиденье
"форда". Поскольку часы "Сейко" ассоциировались у него с более
не существующей личностью Эда Поттера, он обменял их на "Таймекс"
Уэйда -- еще один штрих, чтобы лучше прочувствовать очередное
перевоплощение. Между тем время подошло к одиннадцати.
-- Пора в дорогу, -- сказал Уэйд.
По контрасту с большим живописным городом аэропорт оказался на
удивление небольшим и непрезентабельным. Уэйду удалось найти местечко для
парковки на площадке перед приземистым зданием аэровокзала.
-- Я донесу ваш чемодан до входа, ну а дальше...
-- Все понятно.
По пути Бьюкенен непринужденно осмотрелся, изучая обстановку. Как будто
никто им особенно не интересуется.
Он сосредоточился, чтобы идти по прямой линии, не шатаясь, не выдавая
своей слабости. На тротуаре перед входом он пожал Уэйду руку.
-- Спасибо. Знаю, что я немного покапризничал пару раз...
-- Не берите в голову. Мы не на конкурсе на самую популярную личность.
-- Уэйд все еще сжимал правую руку Бьюкенена в своей. -- У вас что-то с
пальцами. Они дергаются.
-- Ничего страшного. Уэйд нахмурился.
-- Конечно. Пока, Виктор. -- Он сделал ударение на имени. --
Счастливого полета.
-- Очень рассчитываю на это.
Бьюкенен проверил, крепко ли держится у него на правом плече скрывающий
рану плед. Потом взялся за ремешок и повез за собой чемодан внутрь
аэровокзала.
Там он получил сразу несколько впечатлений. Аэровокзал, лишенный каких
бы то ни было излишеств, был крошечный, в нем было жарко и многолюдно. Все,
за исключением немногих англосаксов, двигались как в замедленном кино.
Будучи одним из этих немногих, Бьюкенен привлекал к себе внимание, и
пассажиры-мексиканцы глазели на него, когда он дюйм за дюймом протискивался
сквозь толпу, способную вызвать приступ клаустрофобии. Он обливался потом не
меньше любого из них, ощущая слабость и досадуя на отсутствие системы
кондиционирования. Зато у меня есть причина выглядеть больным, подумал он,
стараясь подбодрить себя. Он встал в еле ползущую очередь к билетной стойке
компании "Аэромексико". Прошло тридцать минут, прежде чем он оказался
лицом к лицу с миловидной девушкой за стойкой. Он по-испански сказал ей, что
ему нужно. На какой-то момент у него замерло сердце, когда ему показалось,
что она ничего не знает о заказанном на имя Виктора Гранта билете, но потом
она нашла его на экране своего компьютера, с неторопливой тщательностью
ввела в машину его кредитную карточку, попросила расписаться и оторвала
квитанцию.
-- Gracias. -- Скорее, думал Бьюкенен. У него подкашивались ноги.
С еще большей тщательностью девушка нажала на нужные клавиши компьютера
и стала ждать, когда принтер, который тоже казался включенным на замедленное
действие, выдаст билет.
Но вот Бьюкенен наконец получил его, еще раз сказал "спасибо",
отвернулся от стойки и, таща чемодан, снова пошел сквозь толпу, на этот раз
к рентгеновскому аппарату и детектору металлоконтроля на пункте
безопасности. У него было такое чувство, будто он спит и видит кошмарный
сон, в котором он стоит в грязи и пытается куда-то идти. В глазах у него на
миг потемнело. Потом от внезапного выбороса адреналина он ощутил прилив
энергии. Левой рукой он с усилием поднял чемодан и поставил его на
конвейерную ленту рентгеновского аппарата, а сам прошел через детектор, и
его так при этом шатало, что он чуть не налетел на одну из его опор.
Детектор не издал ни звука. Обрадованный тем, что офицеры безопасности не
проявили к нему никакого интереса, Бьюкенен снял свой чемодан с
противоположного конца ленты, с усилием поставил его на пол и стал терпеливо
пробираться вперед сквозь толпу. От жары его голове стало хуже. Каждый раз,
когда кто-нибудь толкал его в правое плечо, он призывал на помощь всю свою
выдержку, чтобы не показать, какую боль причинил ему этот толчок.
Я почти у цели, подумал он. Еще два контрольных пункта, и все. Он встал
в очередь на таможенный досмотр. В Мексике смотрели сквозь пальцы на многие
вещи, но только не на борьбу с нелегальным вывозом из страны произведений
древнего искусства.
Худощавый таможенник указал на чемодан Бьюкенена.
-- Abralo. Откройте. -- Вид у него был неприветливый. Бьюкенен
повиновался, ощущая мучительную боль в мышцах.
Таможенник стал рыться в одежде Бьюкенена, нахмурился, не найдя ничего
подозрительного, потом жестом отпустил его.
Бьюкенен двинулся дальше. Еще один пропускной пункт, подумал он.
Эмиграционный контроль. Мне надо лишь отдать туристическую карточку и
заплатить пятнадцать долларов выездного сбора.
И надеяться, что у эмиграционного чиновника нет моего портрета,
полученного из полиции.
В напряжении пробираясь сквозь толпу, Бьюкенен услышал позади себя
какой-то шум. Обернувшись, он увидел высокого американца, который
проталкивался в этот момент мимо латиноамериканки с тремя детьми. У
американца была бородка цвета соли с перцем. На нем была рубашка кричащей
расцветки из красных и желтых пятен. В руке он нес спортивную сумку и что-то
бормотал про себя, продолжая с силой продираться вперед. От его продвижения
по толпе расходились волны.
Одна из них двигалась по направлению к Бьюкенену. Зажатый людьми со
всех сторон, он был не в состоянии избежать ее. Он мог лишь напрячься и
попытаться устоять на ногах, когда его настигнет этот передаваемый от
человека к человеку толчок. Ноги плохо держали его, и оставалось надеяться,
что окружающие его люди не дадут ему упасть, но, когда волна докатилась до
него, он вдруг обнаружил, что шедший перед ним человек резко продвинулся
вперед. Получив толчок в спину и чувствуя, как подгибаются колени, Бьюкенен
попытался ухватиться за кого-нибудь и устоять. Но в этот момент еще одна
людская волна толкнула его в левое плечо. Он стал падать, и все вокруг
слилось в каком-то медленном кружении. Когда же он ударился правым плечом о
цементный пол, то от адской боли его восприятие резко изменилось -- все
вокруг ускорилось и стало предельно четким. Слетевшие у него со лба капли
пота окропили цемент. Он чуть не закричал от удара, пришедшегося на рану в
плече.
Он силился встать так, чтобы не привлекать к себе внимания. Поднявшись
на ноги и поправив прикрывавший рану плед, он посмотрел вперед через толпу и
убедился, что работники эмиграционной службы за стойкой пропускного пункта
не заинтересовались случившимся, сосредоточенно собирая туристические
карточки и взимая выездной сбор.
Он подошел ближе к пропускному пункту и вздохнул свободнее, не увидев
на стойке полицейского рисунка. Но в помещении аэровокзала было так душно и
жарко, что пот выступал из всех пор, стекал по груди и рукам, собирался в
ладонях.
Он вытер левую руку о брюки, полез в карман рубашки и протянул офицеру
желтую карточку и пятнадцать долларов выездного сбора. Тот едва взглянул на
него, беря карточку и деньги. Но вдруг что-то заставило его посмотреть
внимательнее, он прищурился, нахмурился и поднял руку.
-- Pasaporte, роr favor [Ваш паспорт, пожалуйста (исп.)].
В чем дело? -- встревожено подумал Бьюкенен. Он ведь не сравнивал моего
лица ни с каким рисунком. Черт, я здесь вообще не вижу ничего похожего на
рисунок. Если рисунок есть, то он находится внутри помещения эмиграционной
службы. Но после мелькания стольких лиц этот тип вряд ли может четко помнить
рисунок. Какого черта он меня останавливает?
Бьюкенен подал ему паспорт левой рукой. Офицер открыл его, сличил
фотографию Бьюкенена с оригиналом, пробежал глазами персональные данные и,
опять нахмурившись, посмотрел на Бьюкенена.
-- Senor Grant, venga conmigo. Идемте со мной. Бьюкенен постарался
сделать уважительно-озадаченный вид.
-- Por que? -- спросил он. -- Зачем? Что-то не так?
Офицер эмиграционной службы прищурился еще больше и показал на правое
плечо Бьюкенена. Бьюкенен посмотрел туда и остался внешне спокойным,
несмотря на шок от увиденного.
Мокрые красные пятна проступили на пледе. Он думал, что это пот, а на
самом деле это кровь текла у него по руке и капала с пальцев. Господи,
подумал он, когда я упал и ударился плечом, швы, должно быть, разошлись.
Офицер жестом указал на дверь.
-- Venga conmigo. Usted necesita un medico. Вам нужен врач.
-- Es nada. No es importante, -- сказал Бьюкенен. -- Это ничего.
Небольшая царапина. Мне надо сменить повязку. Я сделаю это в туалете, и у
меня еще будет время успеть на самолет.
Офицер положил правую руку на пистолет в кобуре и повторил уже строго:
-- Идемте со мной сейчас же.
Бьюкенен подчинился и пошел с офицером по направлению к двери, пытаясь
принять беззаботный вид, словно не видя ничего странного в том, что у него
из плеча идет кровь. Он не надеялся, что ему удастся убежать, -- наверняка
его остановят прежде, чем он пробьется сквозь толпу и добежит до выхода из
аэровокзала. Он мог лишь попытаться как-то вывернуться, но сомневался, что
объяснение, которое он сфабрикует, окажется удовлетворительным для офицера,
когда тот взглянет на рану в плече. Пойдут вопросы. Много вопросов. Может, к
тому времени будет получен и полицейский набросок, если его пока нет.
Значит, он теперь не попадет на рейс в двенадцать пятьдесят до Майами. А
цель была так близка, подумал он.
В противоположность Соединенным Штатам, где подозреваемый считается
невиновным, пока не будет доказана его вина, Мексика основывает свое
законодательство на наполеоновском кодексе, по которому подозреваемый
считается виновным, пока не будет доказано обратное. Взятым под стражу не
объясняют, что они имеют право молчать, и не говорят, что если у них нет
денег нанять адвоката, то адвокат им будет предоставлен. Не действует habeas
corpus, нет права на быстрое рассмотрение дела в суде. В Мексике над такими
вещами просто смеются. У арестованного нет никаких прав.
Камера имела двадцать футов в длину и пятнадцать в ширину; стены ее
покрывала плесень, потолок протекал, цементный пол был весь в выбоинах и
кишел блохами. Она была частью чего-то вроде приемника для пьянчуг и воров,
и Бьюкенен делил ее с двадцатью другими арестантами в замызганной одежде.
Чтобы никого не толкнуть и не вызвать ссоры, Бьюкенен решил оставаться на
одном месте, прислонившись спиной к стене. Остальные обитатели камеры спали
вповалку на грязной соломе, занимая все пространство пола, а он сполз вниз
по стене и в конце концов задремал, уткнувшись головой в колени. Он терпел
до последней возможности, прежде чем воспользоваться открытой дырой в углу,
которая служила туалетом. Большую часть времени он, несмотря на
головокружение, старался быть начеку на случай нападения. Как единственный
янки, он представлял собой явную мишень, и, хотя часы и бумажник у него
отобрали, его одежда и особенно обувь были лучше, чем у кого бы то ни было
из остальных, -- перед таким соблазном устоять трудно.
Получилось так, что Бьюкенена подолгу не было в камере, и набрасывались
на него не сокамерники, а тюремщики. Пока он шел под охраной из камеры в
комнату для допросов, его толкали, ставили ему подножки и спускали его с
лестницы. Во время допроса в него тыкали дубинками, его били резиновыми
шлангами -- всегда по тем частям тела, где под одеждой не будет видно
синяков, и никогда по лицу или голове. Бьюкенен не знал, почему те, кто его
допрашивал, соблюдали такую тонкость. Может быть, потому, что он был
гражданином США и боязнь возможных политических осложнений вынуждала их
как-то сдерживаться. Тем не менее им все-таки удалось добиться, чтобы он
ударился головой о цементный пол, когда опрокинули стул, к которому он был
привязан. Новая боль в сочетании со старой -- от раны, полученной при ударе
о шлюпку, когда он переплывал пролив, -- вызвала у него приступ тошноты и
неприятное двоение в глазах. Если бы в тюрьме Мериды врач не обработал еще
раз рану и не наложил новые швы, он бы, по всей вероятности, уже умер от
заражения и потери крови, хотя врача ему дали, разумеется, не из соображений
гуманности, а просто рассудили практически, что мертвец не смог бы отвечать
на вопросы. Бьюкенену уже приходилось встречаться с подобной логикой, и он
знал, что если бы те, кто его допрашивал, получили желаемые ответы, то не
стали бы больше утруждать себя оказанием ему медицинских услуг.
Это и было одной из причин -- наименее важной, -- почему он отказывался
дать показания, которых добивались от него следователи. Главной же причиной
было, конечно, то, что признание являлось бы нарушением профессиональной
этики. Отказываясь говорить, Бьюкенен получал тройное преимущество.
Во-первых, его мучители прибегали к грубым силовым методам, сопротивляться
которым было легче, чем, например, применению электрошока в сочетании с
такими растормаживающими средствами, как амитал натрия. Во-вторых, он уже и
так был ослаблен ранами на голове и в плече, поэтому быстро терял сознание
во время пытки, то есть сам организм проводил что-то вроде естественной
анестезии.
А в-третьих, у него был текст, которому он должен был следовать, роль,
которую должен был играть, сценарий, который диктовал ему линию поведения.
Основное правило гласило, что в случае ареста он ни в коем случае не должен
говорить правду. Конечно, ему разрешалось использовать какие-то детали,
чтобы успешнее сфабриковать правдоподобную легенду. Но обо всей правде не
могло быть и речи. Если он скажет: да, действительно, он убил тех троих
мексиканцев, но это ведь были как-никак торговцы наркотиками, а кроме того,
он глубоко законспирированный агент секретной службы американской армии, --
то этим на какое-то время спасет свою жизнь. Однако такая жизнь немногого
будет стоить. Если здешние власти захотят проучить Соединенные Штаты за
вмешательство в мексиканские дела, то его могут приговорить к длительной
отсидке, а если учесть строгость режима содержания в мексиканских тюрьмах,
особенно для yanquis, то такой приговор, по всей вероятности, будет
равносилен смертному. Или если Мексика сделает жест доброй воли и вышлет его
в Соединенные Штаты (в обмен на что-то), то его начальство превратит его
жизнь в кошмарный сон.
-- Виктор Грант, -- сказал Бьюкенену тучный бородатый следователь с
гладко зачесанными назад волосами. Они находились в маленькой голой
комнатушке, где из всей обстановки имелась лишь скамья, на которой сидел сам
следователь, и стул, к которому был привязан Бьюкенен. Круглолицый,
обливающийся потом следователь произнес это имя так, будто оно было
синонимом слова "понос".
-- Совершенно верно. -- В горле у Бьюкенена так пересохло, что голос
стал ломким, а весь организм был настолько обезвожен, что он давно уже
перестал потеть. Одна из тугих петель веревки врезалась ему в зашитую рану
на плече.
-- Говори по-испански, подонок!
--Но я не знаю испанского. -- Бьюкенен перевел дух. -- Во всяком
случае, не знаю достаточно хорошо. -- Он попытался сделать глотательное
движение. -- Просто несколько слов. -- Незнание испанского было одной из
черт, которыми он наделил этот персонаж. Так он всегда может притвориться,
что не понимает, о чем его спрашивают.
-- Сarbon, ты же говорил по-испански с офицером эмиграционной службы в
аэропорту Мериды!
-- Да какой это испанский! -- Бьюкенен опустил голову. -- Пара простых
фраз. То, что я называю "испанский для выживания".
-- Для выживания? -- переспросил басом охранник, стоявший за спиной
Бьюкенена, потом схватил его за волосы и рывком поднял ему голову. -- Если
не хочешь, чтобы я выдрал тебе волосы, то будешь для выживания говорить
по-испански.
-- Un росо. -- Бьюкенен выдохнул воздух. -- Немного. Это все, что я
знаю.
-- Почему ты убил тех троих в Канкуне?
-- О чем вы говорите? Я никого не убивал.
Тучный следователь в промокшей от пота форме с усилием отклеился от
скамьи, всколыхнув при этом живот, тяжело приблизился к Бьюкенену и сунул
ему в лицо полицейский набросок -- тот самый, который попался на глаза
офицеру эмиграционной службы в аэропорту Мериды. Он лежал на столе рядом с
факсовым аппаратом в комнате, куда тот привел Бьюкенена, чтобы выяснить
причину кровотечения.
-- Тебе знаком этот рисунок? -- прорычал он. -- А мне
он, ciertamente, знаком. Dios, si. Он мне напоминает тебя. У нас есть
свидетель, твой же соотечественник, yangui, который видел, как ты убил троих
в Канкуне.
-- Я сказал вам, что не знаю, о чем вы говорите. -- Бьюкенен зло
посмотрел на него. -- Этот человек на рисунке похож на меня и еще на пару
сотен тысяч других американцев. -- Бьюкенен дал передышку своему охрипшему
голосу. -- Это может быть кто угодно. -- Он перевел дыхание. -- Признаю, что
пару дней назад я был в Канкуне. -- Он провел языком по пересохшим губам. --
Но мне ничего не известно ни о каких убийствах.
-- Ты лжешь! -- Следователь поднял отрезок резинового шланга и ударил
им Бьюкенена по животу.
Бьюкенен застонал, но не мог согнуться из-за веревок, которыми был
привязан к спинке стула. Если бы он не увидел, что жирный тип начал неуклюже
замахиваться шлангом, то не успел бы напрячь мышцы живота в достаточной
степени, чтобы уменьшить боль. Притворившись, что удар был больнее, чем на
самом деле, Бьюкенен закрыл глаза и откинул назад голову.
-- За дурака меня считаешь? -- заорал следователь. -- Признавайся! Ты
лжешь!
-- Нет, -- пробормотал Бьюкенен. -- Лжет ваш свидетель. -- По его телу