Моррелл Дэвид. Чужое лицо

-- Еще выпить? -- переспросил Алан с неодобрением. Его осуждающий тон
заставил второго по званию среди присутствующих, майора Патнэма, повернуться
к нему лицом.
-- В этом нет ничего из ряда вон выходящего. Алкоголь для него -- один
из видов оружия. Он его использует для разоружения тех, с кем имеет дело.
Если он сам не будет обладать определенной устойчивостью к алкоголю, то
откроется для удара противника так, словно утратил свои боевые навыки.
-- Никогда не слышал ничего подобного, -- скептически произнес Алан. --
Если бы он был в моем ведении, я был бы встревожен. Просто с самого начала с
этим подразделением все было не как обычно, верно?
Теперь полковник повернулся в его сторону.
-- Прошу отказаться от снисходительного тона по отношению к нам.
-- Вы меня не так поняли. Я просто высказал свое соображение.
-- Принимаем к сведению ваше соображение. Если он выпьет эту порцию и
нальет еще, я буду обеспокоен.
-- Прекрасно. Тем более, что это не единственное, о чем нам следует
беспокоиться. Что вы думаете о моем собеседовании с ним?
Движение на одном из мониторов привлекло всеобщее внимание, и они вновь
стали внимательно следить за экраном.
Бьюкенен со стаканом в руке вышел из кухонного отсека.
На отдельном черно-белом экране он появился в жилой комнате, тяжело
опустился на диван, положил ноги на кофейный столик, откинулся на спинку и
потерся лбом о покрытый бисеринками влаги стакан.
-- Да, видно, у него действительно болит голова, -- заметил Алан.
-- Или он просто устал от стресса и от переезда, вступила в разговор
женщина.
-- Еще одно томографическое обследование покажет, что делается у него в
голове, -- заявил Алан.
Женщина повернулась к нему.
-- Вы хотите, конечно, сказать -- у него в мозгу. Не в мыслях.
-- Именно. Это я и имел в виду. Я спросил вас, что вы думаете о
собеседовании.
-- Его объяснение по поводу паспорта кажется обоснованным, -- произнес
майор. -- На его месте я, возможно, не бросил бы паспорт, но не исключено,
что именно поэтому я и не на его месте. У меня нет его актерского дарования.
Попорченный водой паспорт, который удостоверял бы его личность, не ставя под
удар источник, откуда был получен, прибавил бы правдоподобия версии о гибели
владельца.
-- Но ведь паспорт так и не нашли, -- возразил Алан.
-- Случайное стечение обстоятельств.
-- Я так не думаю. Но давайте отложим разговор на эту тему, -- отступил
Алан. -- Что скажете об открытке?
-- И это объяснение звучит вполне резонно, -- отозвался майор.
-- Наш разговор начинает походить на игру с эхом, -- сказал Алан. -- А
я начинаю терять терпение. Если вам надо его отмазать, то зачем здесь нужен
я? У меня жена и дети, которые уже забыли, как я выгляжу.
-- Отмазать? -- вмешался полковник, и голос его зазвенел, как сталь при
ударе о кремень. -- Это вы начинаете выводить из терпения меня. Лицо,
которое мы наблюдаем на этих мониторах, лицо, которое вы имели честь
допросить, вне всякого сомнения, является самым лучшим секретным агентом из
тех, кем я когда-либо имел честь руководить. Он прожил дольше,
перевоплощался чаще, выстоял среди более серьезных опасностей и выполнил
больше важнейших заданий, чем любой другой секретный агент, о котором мне
когда-либо доводилось слышать. Он единственный в своем роде, и лишь с
величайшим сожалением я вынужден рассматривать вопрос о его ликвидации.
Так, подумал Алан, вот оно. Наконец-то мы добрались до сути. Он жестом
показал на охранников.
-- Вы уверены, что стоит обсуждать при всех такое серьезное дело?
-- Они надежны, -- бросил полковник.
-- Точно так же, как и Бьюкенен.
-- Никто не ставит под вопрос лояльность Бьюкенена.
Он не виноват в том, что был скомпрометирован. Не было абсолютно
никакой возможности предвидеть, что кто-то, кого он знал по Кувейту и Ираку,
вдруг войдет в ресторан в Канкуне, где он обрабатывал ту парочку
наркодельцов. Самый страшный кошмар для секретного агента -- это
столкновение двух его воплощений. И уж никак невозможно было предсказать,
что этот Бейли окажется таким настырным и соберет улики, показывающие
Бьюкенена в трех разных воплощениях. Черт бы побрал эти фотографии! Если бы
только этот сукин сын не принялся щелкать направо и налево!
Особенно тебя рядышком с Бьюкененом, подумал Алан.
Следующие слова полковника оказались ответом на обвиняющий взгляд
Алана.
-- Признаю, что была допущена ошибка. Именно поэтому я и послал вас
допросить его. Никогда больше не позволю себе вступить с ним в прямой
контакт. Но что сделано, то сделано, а ошибаться могут ведь и ваши люди.
Если бы в Форт-Лодердейле у нас было время, я вызвал бы одну из моих
собственных групп слежения. А так пришлось полагаться на вас... Ваши люди
заверили меня, что нашли номер Бейли в гостинице и конфисковали все
фотографии.
-- У меня была такая же информация, -- сказал Алан.
-- Информация оказалась неверной. Никаких фотографий Бьюкенена со мной
не было обнаружено. А самого Бейли не успели допросить: спрятанная в сумке
для пикника бомба была взорвана.
-- Так нам было приказано, -- настойчивым тоном произнес Алан. --
Локационный передатчик в стенке сумки должен был вывести группу на Бейли,
когда Бьюкенен передаст деньги. Потом взрывное устройство С-4, также
размещенное в стенках сумки, должно быть приведено в действие с помощью
дистанционного управления. И проблема Бейли перестанет существовать.
-- Вы упрощаете дело, чтобы оправдать неудачу. Был конкретный приказ:
подождать на тот случай, если у Бейли назначена встреча с этой
женщиной-фотографом, которая помогала ему. И С-4 было выбрано потому, что
давало удобную возможность позаботиться о них обоих.
-- На тот случай, если они встретятся, -- подчеркнул Алан. -- А вдруг
Бейли уже расплатился с ней и не собирался больше встречаться? Или вдруг
Бейли взял бы деньги и бросил сумку?
-- Значит, вы признаете, что ваши люди не выполнили приказ и вступили в
дело преждевременно.
Алан промолчал.
-- Так что же? -- спросил полковник.
-- Дело в том, что никто не ослушался приказа. Бомба взорвалась
самопроизвольно.
-- Самопроизвольно?
-- Собиравший бомбу эксперт думал, что установил дистанционный
взрыватель на частоту, которая в данном районе не применялась. Собственно,
привести в действие ее должны были две различные, редко используемые
радиочастоты, одна приведет ее в боевую готовность, а другая взорвет. Но вы
посмотрите, сколько всяких судов в Форт-Лодердейле. Сколько радиоаппаратов
двусторонней связи. По-видимому, там вообще нет редко используемых частот.
-- Черт возьми, -- возмутился полковник. -- Ведь бомба могла взорваться
в руках у Бьюкенена прежде, чем он передал бы сумку Бейли.
-- Не понимаю, почему это должно вас беспокоить, Вы ведь только что
говорили о возможной ликвидации Бьюкенена.
Полковник был, казалось, озадачен. Потом он вдруг
понял, в чем дело.
-- Ликвидировать не значит физически уничтожить. Что с вами такое? Не
думаете же вы, в самом деле, что я прикажу убить одного из своих людей,
офицера, служившего мне верой и правдой много лет?
-- Его верность осталась недоказанной. -- Алан показал на один из
многочисленных телеэкранов, где Бьюкенен в черно-белом изображении сидел на
диване -- глаза закрыты, лицо встревоженное, запотевший стакан с
разбавленным виски прижат к собравшемуся в складки лбу. -- Я не убежден, что
в разговоре со мной он сказал правду.
-- Вы имеете в виду паспорт?
-- Нет, я не о паспорте. Об открытке. Именно она меня беспокоит. Думаю,
он что-то утаил. Думаю, он мне солгал.
-- Зачем бы ему это делать?
-- Точно не знаю. Вы сами признали, что он работал секретным агентом
под множеством имен и прикрытий какое-то невероятно длительное время. В
Мексике он был сильно травмирован физически. Очевидно, у него до сих пор
болит голова. Может, он вот-вот начнет разваливаться на части. Где-то
болтаются фотографии, на которых вы фигурируете вместе с ним, и мы не можем
их найти. Наконец, есть женщина, которая видела Бейли с Бьюкененом и вас с
Бьюкененом. Масса неувязок. Если Бьюкенен
скомпрометирован, если он сломается, то нам, очевидно, никак не нужен
еще один Хазенфус.
Алан имел в виду бывшего морского пехотинца Юджина Хазенфуса, сбитого в
1986 году над территорией марксистской Никарагуа, когда он перебрасывал
оружие мятежникам-"контрас", которых поддерживали Соединенные Штаты.
Будучи допрошен никарагуанскими властями, Хазенфус впутал в это дело ЦРУ и
вызвал политический скандал, из которого стало ясно, что в Никарагуа ведется
тайнал война, направляемая Белым домом. Так как Хазен-фус был завербован
через посредников, то ЦРУ смогло легко откреститься от какой бы то ни было
связи с ним. Тем не менее уже одно то, что к ЦРУ было привлечено внимание
конгресса и средств массовой информации, оказалось чревато крупными
неприятностями.
-- Бьюкенен никогда не стал бы болтать, -- ответил полковник. --
Никогда не нанес бы ущерба нашей безопасности.
-- Вероятно, то же самое кто-то говорил и о Хазенфусе во время его
вербовки.
-- До этого дело никогда не дойдет, -- стоял на своем полковник. -- Я
принял решение. Перевожу Бьюкенена в резерв. Будем выводить его из игры
потихонечку, чтобы он не испытал шока при "пересадке". А может, он
согласится стать инструктором по боевой подготовке. Как бы то ни было, дни
секретной работы для него закончились.
-- Завтра, после того как он пройдет вновь томографическое
обследование...
-- К чему вы клоните? -- насторожился полковник.
-- Я хотел бы, чтобы ему ввели амитал натрия, а потом допросили его
насчет той открытки, -- пояснил Алан.
-- Нет.
-- Но...
-- Нет, -- повторил полковник. -- Он мой агент, и я знаю, как он
отреагирует на такой метод допроса. Он со-чтет, что находится под угрозой,
что его оскорбили и предали. Вот тогда мы и получим проблему. Самый быстрый
способ сделать человека нелояльным -- это обращаться с ним так, как если бы
он был таковым.
-- Тогда я настаиваю, чтобы его хотя бы держали под наблюдением. Что-то
в нем мне не нравится. И все еще не дает покоя та открытка.
-- Держать под наблюдением? -- Полковник пожал плечами и повернулся
лицом к телемониторам, к черно-белой картинке, где Бьюкенен сидел, устало
откинувшись на спинку дивана, и глаза его были крепко зажмурены, как при
сильной головной боли, а ко лбу он прижимал стакан с виски. -- С этим у меня
нет проблем. Собственно говоря, именно этим мы и занимаемся.

8

Отстраненный от работы, но еще не знающий этого Бьюкенен не отдавал
себе отчета в том, что его называли его настоящим именем, когда человек в
спортивном пиджаке в коричневую клетку допрашивал его накануне вечером. Но
как только тот обратил его внимание на это обстоятельство, как только
Бьюкенен понял, что находится в подвешенном состоянии, он пришел в крайнее
смущение из-за этого имени. Он так основательно вживался в свои роли, что за
прошедшие восемь лет редко думал о себе как о Бьюкенене. Это было бы
несовместимо с его многочисленными перевоплощениями. Он не просто
притворялся этими людьми. Он ими был. Должен был быть. Малейшее выпадение из
образа могло стоить ему жизни. По большей части ему так хорошо удавалось
изгнать имя Бьюкенен из своего сознания, что, если бы кто-то предпринял
попытку испытать его, неожиданно выкрикнув это имя у него за спиной, он бы
не обернулся. Привычка была бы не властна над ним. Это имя воспринималось бы
как принадлежащее кому-то другому.
Но сейчас, когда называвший себя Аланом мужчина вез его на
обследование, Бьюкенен внутренне корчился каждый раз, как сопровождающий
произносил этоимя, а делалось это часто и, по всей видимости, намеренно.
Бьюкенен чувствовал при этом то же, что и тогда, когда впервые пригласил
девушку на танец, или когда впервые услышал свой голос в магнитофонной
записи, или когда впервые занимался любовью. Но сомнения и восторг,
пережитые им тогда, рождали в нем положительные чувства, тогда как смущение
от того, что к нему обращаются "Бьюкенен", перерастало во что-то
негативное, что-то похожее на страх. Он чувствовал себя незащищенным,
уязвимым, ощущал угрозу для себя. Не называй меня так. Если кое-кто узнает,
кто я такой на самом деле, мне можно будет заказывать гроб.
В городе Фэрфаксе, штат Вирджиния, в частной клинике, курируемой, по
всей вероятности, руководителями Бьюкенена, ему опять стало не по себе, и он
внутренне ежился, потому что проводивший обследование врач упорно называл
его настоящим именем.
Как вы себя чувствуете, мистер Бьюкенен? Голова еще болит, мистер
Бьюкенен? Мне надо провести с вами несколько тестов, мистер Бьюкенен.
Отличные реакции, мистер Бьюкенен. Моя медсестра проводит вас вниз, на
томографию, мистер Бьюкенен.
Черт, они не потрудились дать мне даже минимального прикрытия, думал
Бьюкенен. Назвали бы хоть Джоном Доу, на худой конец. Даже без
подтверждающих документов. Для того чтобы провести медицинское обследование,
подошла бы любая фамилия. Так нет, на медицинской карте, которую держит в
руках врач, стоит мое настоящее имя. Понятно, что они должны оберегать
псевдоним Дона Колтона. Но мне и не обязательно было им пользоваться. Я мог
бы взять любое имя. А так, когда моя настоящая фамилия стоит на бланке
обследования, кто угодно может путем сравнения "увязать" меня с
Виктором Грантом через его томографию.
Врач закончил рассматривать снимок и повернулся к нему.
-- Хорошие новости. Площадь повреждения значительно сократилась, мистер
Бьюкенен.
Если он хоть еще один раз меня так назовет, я не знаю, что с ним
сделаю.
-- И нет ничего, что указывало бы на неврологическое поражение. Дрожь в
правой руке у вас прекратилась. Я склонен думать, что этот симптом был
связан с раной плеча.
-- А головная боль?
-- После контузии головная боль может мучить еще очень долго. Она меня
не беспокоит.
-- Понятно, ведь болит-то не у вас.
Врач никак не реагировал на эту потугу сострить.
-- Я могу выписать вам что-нибудь обезболивающее, если хотите.
-- Что-нибудь с этикеткой, где написано: "Воздержитесь от
вождения автомобиля и работы с тяжелыми механизмами на время лечения данным
препаратом"?
-- Правильно.
-- Спасибо, но я лучше продолжу принимать аспирин, -- возразил
Бьюкенен.
-- Как хотите. Приходите снова через неделю, скажем, второго ноября, и
я обследую вас повторно. До тех пор будьте осторожны. Не стукнитесь еще раз
головой. Если будут проблемы, дайте мне знать.
Проблемы? Таких проблем, как у меня, тебе не решить.

9

Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать.

10

-- Вы не хотите сказать мне, что происходит? -- спросил Бьюкенен, когда
они ехали по шоссе Литтл Ривер, на обратном пути из Фэрфакса в Александрию.
День стоял пасмурный, конец октября, и ветровое стекло было усеяно брызгами
моросящего осеннего дождя.
Называющий себя Аланом человек взглянул на него, потом снова уставился
перед собой, следя за уличным движением. Теперь он включил "дворники".
-- Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.
-- Почему меня расконспирировали?
Изморось перешла в настоящий дождь, и Алан включил обогрев ветрового
стекла.
-- Расконспирировали? Почему вы так думаете? Бьюкенен пристально
смотрел на него. Человек по имени Алан включил передние фары.
-- Не осталось уже почти ничего, -- заметил Бьюкенен, -- чем вы могли
бы заняться и уклониться от ответа на вопрос. Что вы собираетесь делать
теперь? Включите рацию и будете прыгать с одной станции на другую или
приткнетесь к бровке и начнете менять масло?
-- О чем вы говорите, Бьюкенен?
-- Об этом самом. О моем имени. Впервые за восемь лет люди употребляют
его открыто. Меня намеренно компрометируют. Почему?
-- Я говорил вам вчера вечером. Вам пора отдохнуть.
-- Это не оправдывает нарушения основных правил.
-- Бросьте, у доктора есть допуск.
-- В таком нарушении не было никакой необходимости, -- настаивал
Бьюкенен. -- Ему совершенно необязательно знать, кто я такой, чтобы
исследовать томографический снимок. И он упомянул рану на плече, хотя не
осматривал это плечо, и я ему об этом не говорил. Что еще ему сказали
такого, о чем ему знать было не обязательно? Может, о том, как я получил эту
рану?
-- Разумеется, нет.
-- Ну конечно. Еще бы. Меня не просто отправляют отдохнуть. Я не просто
в запаснике. Меня выводят из игры. Я прав?
Человек по имени Алан перешел на полосу обгона.
-- Я задал вам вопрос. Меня выводят из игры, так?
-- Ничто не длится вечно, Бьюкенен.
-- Перестаньте называть меня так.
-- А как еще мне вас называть? Что вы, черт побери, о себе воображаете?
Голова у Бьюкенена раскалывалась. Ответить ему было нечего.
-- Агент с вашим талантом и опытом мог бы принести массу пользы в
качестве наставника, -- сказал Алан.
Бьюкенен молчал.
-- Вы что, намеревались всю жизнь работать секретным агентом?
-- Никогда об этом не думал.
-- Ну да, -- поднял брови Алан. -- Что-то не верится.
-- Я сказал это в буквальном смысле. Я действительно никогда об этом не
думал. Никогда не думал дальше того, что я делал и кем я был во время
каждого конкретного задания. Если, работая в условиях секретности, начинаешь
планировать свой выход на пенсию, то неизбежно делаешь ошибки. Забываешь,
кем ты должен быть. Выходишь из роли. А это самый верный способ не дожить до
пресловутой пенсии.
-- Ну, так подумайте об этом сейчас.
Голова у Бьюкенена болела все сильнее и сильнее.
-- Почему со мной так поступают? Я ничего не запорол. В том, что
случилось, нет никакой моей вины. Я все отлично залатал. Операция не
сорвалась.
-- Но могла сорваться, не так ли?
-- Даже если и так, то все равно не по моей вине.
-- Мы не обсуждаем, кто и в чем виноват. Мы говорим о том, что
случилось или не случилось и что почти случилось. Может, просто кончилось
ваше везение. В конце концов, вам уже тридцать два. А в нашей игре такой
возраст считается уже преклонным. Восемь лет? Да это просто чудо, что вы еще
живы. Пора отойти в сторону.
-- То, что я еще жив, доказывает, насколько я хорош. Я не заслуживаю
такого отношения.
Дождь усилился, забарабанил по крыше автомобиля. "Дворники" на
ветровом стекле задвигались чаще.
-- Вы когда-нибудь видели свое досье? Превозмогая боль, Бьюкенен
покачал головой.
-- Хотите посмотреть?
-- Нет.
-- Ваш психологический портрет многое проясняет.
-- Мне это неинтересно.
-- У вас так называемый "диссоциативный тип личности".
-- Говорю вам, это мне неинтересно.
Алан вновь перестроился в другой ряд и не снижал скорости, несмотря на
дождь.
-- Хоть я и не психолог, но ваше досье мне понятно. Вы не нравитесь
самому себе и делаете все возможное, чтобы не заглядывать внутрь своего
"я". Вы отождествляете себя с людьми и предметами, которые вас
окружают. Вы перевоплощаетесь. Вы... диссоциируетесь.
Бьюкенен смотрел, нахмурившись, перед собой, на расплывчатое за завесой
дождя уличное движение.
-- В обычном обществе такое состояние было бы минусом, -- продолжал
Алан. -- Но те, кто вас обучал, поняли, какое сокровище у них в руках, когда
их компьютер в ответ на запрос остановил свой выбор на вас. В средней школе
вы уже проявляли талант -- или, лучше было бы сказать, неодолимую тягу -- к
лицедейству. В Беннинге и Брэгге ваши спецназовские командиры давали
блестящие отзывы о вашем боевом искусстве. Учитывая вашу уникальную
наклонность, для завершения вашей подготовки оставалось только пройти еще
более специальное обучение на Ферме.
-- Не хочу больше ничего слушать, -- отрезал Бьюкенен.
-- Вы идеальный секретный агент. Неудивительно, что вы могли за восемь
лет сыграть столько ролей и что ваши начальники считали вас способным делать
это без риска сломаться. Да, черт побери, вы уже сломались раньше. Работа
секретного агента была для вас способом лечения. Вы так сильно себя
ненавидели, что были готовы на все, на любые страдания ради возможности не
быть самим собой.
Бьюкенен невозмутимо протянул руку и схватил Алана за правый локоть.
-- Эй, вы что? -- воскликнул тот.
Средним пальцем Бьюкенен нащупал нужный нерв.
-- Эй, -- повторил Алан. Бьюкенен надавил.
Алан закричал. Он дернулся от боли, машина вильнула, задние колеса
занесло на мокром скользком асфальте сначала в одну сторону, потом в другую.
Позади них и на полосе обгона другие водители с перепугу тоже начали вилять
и сигналить.
-- А теперь вот что, -- произнес Бьюкенен. -- Вы либо заткнетесь, либо
узнаете на собственной шкуре, каково потерять управление автомобилем при
скорости пятьдесят пять миль в час.
Лицо Алана приобрело цвет бетона. От страшной боли челюсть его отвисла.
Лоб покрылся бисеринками пота от усилий выровнять машину.
Он кивнул.
-- Прекрасно, -- сказал Бьюкенен. -- Я знал, что мы сможем
договориться. -- Отпустив локоть Алана, он сел прямо и стал смотреть вперед.
Алан что-то пробормотал.
-- Что? -- спросил Бьюкенен.
-- Ничего.
-- Я так и думал.
Но Бьюкенен понял, что сказал Алан. Это из-за брата.

11

-- Что он делает сейчас? -- спросил человек, называющий себя Аланом,
когда вошел в квартиру, которая находилась над квартирой Бьюкенена.
-- Ничего, -- ответил майор Патнэм. -- Он пил кофе из пластиковой чашки
и следил за телемониторами. Он опять был в штатском.
-- Ну он же должен что-то делать. -- Алан окинул взглядом квартиру.
Полковник и капитан Уэллер отсутствовали.
-- Нет, -- сказал майор Патнэм. -- Он не делает ничего. Когда он вошел,
я думал, что он нальет себе чего-нибудь выпить, сходит в туалет, почитает
журнал, посмотрит телевизор, займется гимнастикой или еще чем-нибудь. Но он
только дошел до дивана. Вон он сидит. Именно это он и делает после вашего
ухода. То есть ничего.
Алан подошел к мониторам. Потирая правый локоть в том месте, где все
еще болел защемленный Бьюкененом нерв, он хмуро смотрел на черно-белое
изображение сидящего на диване Бьюкенена.
-- Ч-черт.
Бьюкенен сидел, вытянувшись совершенно неподвижно, с застывшим
выражением лица, пристально глядя на стоявший напротив стул.
-- Черт, -- повторил Алан. -- Он в кататоническом ступоре. Полковник
знает об этом?
-- Я звонил ему.
-- И что же?
-- Мне приказано продолжать наблюдение. О чем вы с ним говорили? Когда
он вошел, вид у него был какой-то странный.
-- Это от того, о чем мы не говорили.
-- Не понимаю.
-- О его брате.
-- Черт побери, вы же знаете, что это запрещенная тема!
-- Я хотел его испытать.
-- Ну, реакции от него вы определенно добились.
-- Да, но это не та реакция, какую я хотел получить.

12

Бьюкенену пришла на память притча об осле между двумя охапками сена.
Осел стоял точно посередине между ними. И та и другая были одинаковой
величины и пахли одинаково чудесно. Лишенный какого бы то ни было основания
предпочесть одну охапку другой, осел сдох от голода.
В реальном мире подобная ситуация была бы просто невозможной, потому
что охапки никогда не могли бы быть в точности одинаковыми, а осел никогда
не мог бы находиться точно посередине между ними, так что притча была лишь
теоретической иллюстрацией к проблеме свободной воли. Способность выбирать,
которую большинство людей принимали как нечто данное, зависела от
определенных условий, отсутствие которых могло лишить человека мотивации, --
и Бьюкенен чувствовал, что оказался сейчас именно в такой ситуации.
Его брат.
Бьюкенен настолько основательно работал над тем, чтобы стереть это из
памяти, что последние восемь лет ему удалось совершенно отключиться от того
поворотного события, которое определяло его поведение. За все это время он
не подумал о нем ни разу. В редкие моменты слабости ему, вконец измученному,
случалось среди ночи вдруг ощутить, как этот притаившийся в темной глубине
его подсознания кошмар начинает подкрадываться, готовиться к прыжку. Тогда
он собирал всю свою силу воли и ставил мысленный заслон отрицания, отказа
принять неприемлемое.
Даже сейчас, лишенный своих оборонительных средств, засвеченный и
неохраняемый, он еще сберег достаточную степень отторжения, так что память
могла поймать его в ловушку лишь частично, лишь в принципе, но не в деталях.
Его брат.
Его чудесный брат.
Двенадцати лет.
Милый Томми.
Он умер.
И убил его он.
Бьюкенен почувствовал себя так, будто его сковало льдом. Он не мог
пошевельнуться. Он сидел на диване, а его ноги, спина, руки онемели, все
тело его окоченело, словно парализованное. Он все так же смотрел на стоящий
перед ним стул, не видя его и лишь едва сознавая ход времени.
Пять часов.
Шесть часов.
Семь часов.
В комнате было темно. Бьюкенен продолжал смотреть в никуда, не видя
ничего.
Томми был мертв.
И убил его он.
Кровь.
Он вцепился в пронзенное железным прутом тело Томми, пытаясь освободить
его.
Щеки Томми были ужасно бледные. Его дыхание походило на бульканье.
Когда он стонал, то звук получался такой, будто он при этом полоскал горло.
Но полосканием была не соленая вода. Это была...
Кровь.
-- Больно. Очень больно.
-- Господи, Томми, прости меня. Я не хотел. Толкать его.
Мы просто валяли дурака. Я не думал, что Томми оступится и упадет. Я не
знал, что на дне ямы что-то есть. Строительная площадка. Летний вечер. Два
брата пришли сюда поиграть.
-- Очень больно.
-- Томми!
-- Уже совсем не больно.
-- Томми! Столько крови.