Страница:
Кроуфорд! Отвечай, черт возьми!
-- Застрели обоих, -- сказал телохранителю второй близнец.
Но Бьюкенен был уже в движении: оттолкнувшись от стула, он сделал
бросок влево, в сторону первого близнеца и лежащего на столе браунинга,
прикрываемого рукой.
За спиной у Бьюкенена выстрелил телохранитель. Его "беретта" с
навинченным на ствол глушителем издала приглушенный хлопок. Пуля пролетела
мимо затылка Бьюкенена.
Однако стрелявший не совсем промахнулся. Когда Бьюкенен поднялся, чтобы
сделать бросок, его правое плечо оказалось там, где только что была голова,
и пуля, причиняя жгучую боль, распорола мышцу плеча с одной стороны. Прежде
чем телохранитель успел сделать второй выстрел, Бьюкенен врезался в первого
близнеца, опрокинул его вместе со стулом и одновременно попытался вырвать у
него пистолет. Но тот не выпустил его из руки.
-- Стреляй! -- приказал телохранителю второй близнец.
-- Нельзя! Я могу попасть в твоего брата!
-- Кроуфорд, какого черта? Что происходит? -- вопил Большой Боб Бейли.
Катаясь по песку в борьбе за пистолет, Бьюкенен старался держать
первого близнеца как можно ближе к себе.
-- Подойди! -- скомандовал телохранителю второй близнец. -- Я посвечу
фонариком!
В плече Бьюкенена пульсировала боль. Из раны текла кровь, и пальцы
скользили по ней, так что Бьюкенену становилось трудно держать близнеца и
пользоваться им как щитом. Когда он перекатывался, в рану забился песок.
Если бы он стоял, то кровь стекала бы вдоль руки в ладонь, и пальцы стали бы
такими скользкими, что ему бы не удалось выкрутить пистолет из руки первого
близнеца. Но пока борьба шла на песке, кисть его руки оставалась сухой. Он
почувствовал, как телохранитель и второй близнец бросились к нему. Он
услышал, как Большой Боб Бейли снова заорал: "Кроуфорд!" И тут
внезапно первый близнец выстрелил. В отличие от оружия телохранителя его
браунинг был без глушителя, и выстрел прозвучал ошеломляюще громко.
Телохранитель и второй близнец с проклятиями отскочили в сторону, стараясь
не оказаться на линии огня. Уши Бьюкенена, в которых и так звенело после
того, как телохранитель с такой силой стиснул с боков его голову, еще больше
заложило от этого выстрела. Правый глаз Бьюкенена еще хранил жесткий
отпечаток, оставленный резким лучом фонарика, которым второй близнец
прижи-гал его во время пытки. Больше полагаясь на осязание, чем на зрение,
Бьюкенен катался в песке и старался вырвать пистолет у соперника. Его плечо
болело и начинало неметь.
Первый близнец снова выстрелил. Насколько Бьюкенен мог определить, пуля
пошла прямо вверх, пробив сплетенный из пальмовых листьев зонтик. Но и так
уже ослабленное зрение Бьюкенена получило еще один удар в виде близкой
вспышки из дула пистолета. "Черт возьми!" -- опять услышал он вопль
Большого Боба Бейли. Несмотря на звон в ушах, до него также донеслись
восклицания со стороны пляжного бара. Он почувствовал, что телохранитель и
второй близнец снова надвигаются на него, и тут вдруг ему удалось захватить
большой палец правой руки первого близнеца и резко дернуть назад,
одновременно выворачивая его.
Палец сломался в средней фаланге с негромким скребущим звуком, больше
похожим на хруст, чем на треск. Первый близнец взвыл и рефлекторно расслабил
руку, сжимавшую пистолет. В тот же миг Бьюкенен вырвал у него оружие и
откатился в сторону, на его окровавленное плечо налип еще песок.
Телохранитель выстрелил. Поскольку Бьюкенен продолжал катиться, то пуля
ударилась в песок рядом с ним, а он выстрелил четыре раза в быстрой
последовательности. Его зрение все еще не восстановилось полностью, так что
ему, чтобы сориентироваться, приходилось полагаться на другие ощущения --
прикосновение песка, летевшего из-под ног телохранителя, когда тот набегал
на Бьюкенена, негромкий хлопок выстрела из его "беретты". Три из
четырех выпущенных Бьюкененом пуль попали в телохранителя, отбросив его
назад. Бьюкенен сразу крутнулся, целясь влево, и выстрелил дважды, попав
второму близнецу в живот и грудь. Кровь брызнула у того из-под расстегнутой
шелковой рубашки, он сложился пополам и упал.
Тут Бьюкенен увидел, что телохранитель все еще на ногах. После трех
попаданий этот человек казался лишь слегка контуженным. До Бьюкенена вдруг
дошло, что все три пули попали телохранителю в грудь и что недаром этот
латиноамериканец казался таким необычно крупным -- под одеждой на нем был
пуленепробиваемый жилет. Пока тот выпрямлялся и еще раз прицеливался,
Бьюкенен выстрелил и попал ему в горло, в левый глаз и в лоб. Даже и тогда
он опасался, что охранник может в судороге нажать на спуск и выстрелить.
Бьюкенен весь напрягся, стараясь сжаться и отодвинуться как можно дальше
назад. Но вместо того чтобы стрелять, охранник стал тянуться вверх, словно
пытаясь балансировать на цыпочках, потом отклонился назад, как бы балансируя
теперь на пятках, и рухнул на стол. В этот момент Бьюкенен ощутил какое-то
движение справа от себя, перекатился на бок и всадил первому близнецу пулю в
левый висок. Кровь, осколки кости и мозги горячими липкими сгустками
брызнули Бьюкенену в лицо.
Первый близнец вздрогнул и умер.
Бьюкенен сделал глубокий вдох, тело его сотрясала дрожь от избытка
адреналина. От выстрелов, сделанных из браунинга без глушителя, мучительная
боль в голове усилилась. По многолетней привычке он считал про себя выстрелы
в момент спуска курка. Четыре выстрела в телохранителя. Два -- во второго
близнеца. Еще три в телохранителя. Один в первого близнеца. До этого дважды
стрелял первый близнец. Всего двенадцать выстрелов. Бьюкенен беспокоился не
о том, что истратил весь свой боезапас, он знал, что браунинг может иметь
тринадцать патронов в обойме и один в патроннике. В обычных обстоятельствах
ему не пришлось бы стрелять столько раз, но в темноте он не мог поручиться
за точность. И вот теперь оставшихся у него патронов не хватит, если на
выстрелы примчатся другие телохранители близнецов.
Одним прыжком Бьюкенен оказался под прикрытием стола и, пригнувшись,
прицелился поочередно в сторону темного пляжа, ярко освещенного бара и туда,
где светились огни отеля. Шумная, возбужденная толпа собралась на
окаймляющей пляж прогулочной дорожке. Несколько мужчин показывали в том
направлении, где прятался Бьюкенен. Он не видел, чтобы к нему бежали
какие-нибудь вооруженные люди. Он быстро удостоверился, что телохранитель и
первый близнец мертвы. Обыскав тело первого близнеца, он вернул себе свой
пояс, ключи и ручку. Он не хотел оставлять на месте событий ничего, что
могло бы навести на его след. Двигаясь еще быстрее, он проверил второго
близнеца, из внутреннего кармана пиджака извлек список своих псевдонимов.
Другой список с именами якобы ведущих двойную игру партнеров, который он сам
вручил близнецам, Бьюкенен оставил на месте. Местные власти проверят эти
имена и постараются привязать их к этим убийствам.
Во всяком случае, Бьюкенен на это надеялся. Он хотел достичь хотя бы
части тех целей, ради которых его послали на это задание, нанести возможно
больший урон сети торговли наркотиками. Если бы только это задание не
провалилось с треском, если бы только...
Вдруг Бьюкенен застыл на месте. Большой Боб Бейли. Где он? Что могло с
ним случиться?
-- Кроуфорд? -- пробормотал из темноты неуверенный голос.
Бьюкенен напряг зрение, пытаясь различить что-нибудь в ночной тьме. Его
глаза теперь не так страдали от последствий пытки лучом фонарика и от
стробоскопического эффекта вспышек при выстрелах.
-- Кроуфорд? -- Голос Бейли был странно приглушенным.
Потом Бьюкенен вспомнил: когда он в последний раз видел Бейли, тот
спотыкаясь брел к этому столику. Когда же началась стрельба, Бейли, должно
быть, бросился на землю. Его голос звучал глухо оттого, что он лежал ничком,
вжавшись лицом в песок.
-- Господи, парень, с тобой все в порядке? -- бормотал Бейли. -- Кто
это тут п-палит?
Теперь Бьюкенен разглядел его -- темная фигура, приникшая к земле. Он
перевел взгляд на толпу, собравшуюся на прогулочной дорожке возле пляжного
бара. Толпа разбухла, стала еще более шумной, хотя никто все еще не решался
подойти поближе к месту, откуда слышалась стрельба. Не было видно пока ни
охранников, ни полицейских. Но они появятся, и очень скоро, подумал он.
Времени у меня мало. Надо выбираться отсюда.
Плечо болело все сильнее. Рана вздулась, ее ужасно дергало. Торопясь,
он использовал одно из неокровавленных мест своей рубашки, чтобы стереть
отпечатки пальцев там, где он прикасался к поверхности стола и краям стула.
Он ничего не мог поделать с теми отпечатками, которые оставил на стаканах в
ресторане, но не исключено, что к этому времени со стола уже успели убрать,
а стаканы отнесли на кухню и вымыли.
Скорее.
Он начал поворачиваться к первому близнецу, чтобы, стерев отпечатки
пальцев с пистолета, вложить его в руку близнеца, как вдруг опять услышал
голос Бейли, звучавший чуть увереннее.
-- Кроуфорд? Ты ранен?
Да заткнись ты! -- подумал Бьюкенен.
Толпа, стоявшая возле бара, начала проявлять признаки агрессивности.
При доходившем от отеля свете можно было видеть, как двое полицейских в
форме спрыгнули с дорожки на песок. Бьюкенен уже стер все отпечатки с
пистолета и вложил его в руку первого близнеца. Повернувшись в
противоположную сторону и пригнувшись, он побежал, следя за тем, чтобы шум
прибоя слышался все время справа, со стороны раненого плеча. Это плечо и
весь правый бок были залиты кровью. Он хотел, чтобы кровь капала в воду и
полицейские не могли выследить его по каплям крови на песке.
-- Alto! -- приказал грубый мужской голос. -- Стой!
Бьюкенен побежал еще быстрее, пригнувшись, несясь параллельно волнам и
надеясь, что окружающая его ночная темнота помешает преследователям целиться
в него.
-- Alto! -- еще громче потребовал тот же голос. Бьюкенен рванулся
вперед изо всех сил. Холодная дрожь пробежала по мышцам спины, когда он
напрягся в ожидании пули, которая вот сейчас, сейчас...
-- Эй, вы что это делаете? Что вы меня пихаете? Я ничего такого не
сделал! -- в пьяном гневе запротестовал Большой Боб Бейли.
Полицейские схватили первого, кто попался им под руку.
Несмотря на почти невыносимую боль, Бьюкенен не удержался от усмешки.
Ну, Бейли, в итоге ты оказался не совсем уж бесполезным.
Женщина, одетая как старьевщица и толкавшая скрипучую тележку под
моросящим дождем по темной улочке в центре города, чувствовала, что силы ее
на исходе. Она не спала почти двое суток, и все это время (как и несколько
дней до того) было для нее заполнено постоянным страхом. Вернее, уже многие
месяцы -- с тех пор, как она познакомилась с Алистером Драммондом и
согласилась на его предложение -- страх не покидал ее.
Поручение показалось ей довольно простым, гонорар составлял весьма
солидную сумму, а условия жизни и обслуживание были просто шикарными.
Вдобавок ей редко нужно было играть свою роль. По большей части от нее
требовалось лишь оставаться в квартире дома на Манхэт-тене, откуда
открывался великолепный вид на Центральный парк, и предоставлять
обслуживающему персоналу заботиться о себе, иногда снисходя до того, чтобы
ответить на телефонный звонок, но говорить как можно меньше, ссылаясь на
хрипоту, вызванную заболеванием горла, которое ее врач якобы определил как
полипы и для лечения которого может потребоваться хирургическое
вмешательство. Изредка она показывалась на публике, всегда вечером, всегда в
лимузине, всегда в драгоценностях, в мехах и изысканном вечернем платье,
всегда в сопровождении симпатичных заботливых мужчин. Такие выходы бывали
обычно в "Метрополитен-опера" или на благотворительный вечер, где она
оставалась ровно столько, сколько нужно было, чтобы убедиться, что
присутствие ее не осталось незамеченным и что ее имя будет упомянуто в
светской хронике. Она старательно избегала любых контактов с прежними
друзьями и с бывшим мужем персонажа, роль которого играла. Для нее, как она
намекнула в одном из редких журнальных интервью, начинается период
самооценки, требующий уединения, который необходимо пройти перед вступлением
во вторую фазу жизни. Это было одно из лучших ее сценических воплощений.
Никто не счел ее поведение необычным. Ведь эксцентричность для гения вполне
нормальна.
Но она боялась. Страх накапливался постепенно. Сначала она приписывала
свою тревогу обычному волнению перед выходом на сцену, привыканию к новой
роли, необходимости убедить своей игрой незнакомую ей публику и, конечно же,
стремлению соответствовать ожиданиям Али-стера Драммонда. Он особенно пугал
ее. Взгляд его был таким пронзительным, что он, казалось, носит очки не для
того, чтобы лучше видеть, а для того, чтобы усилить холодный блеск своих
глаз. Он излучал такую властность, что доминировал в любом помещении,
независимо от числа собравшихся и от присутствия других известных людей.
Никто точно не знал, сколько ему лет, считалось только, что определенно за
восемьдесят, но все сходились во мнении, что выглядит он каким-то жутковатым
образом скорее на шестьдесят. Многочисленные пластические операции в
сочетании с продлевающей жизнь диетой, огромным количеством витаминов и
еженедельными вливаниями гормонов как будто остановили проявление признаков
его старения. Контраст между его подтянутым лицом и морщинистыми руками не
давал ей покоя.
Он предпочитал, чтобы в обращении его называли "профессор", хотя
никогда не преподавал, а его докторская степень была всего лишь почетной,
присужденной ему в связи с открытием названного его именем музея искусств,
который он построил в подарок одному престижному, но стесненному в средствах
университету Новой Англии. Одним из условий ее найма предусматривалось, что
"профессор" может иметь к ней доступ в любое время и что она должна
появляться с ним в обществе по первому его требованию. Его тщеславие не
уступало его богатству, и он довольно хихикал каждый раз, когда видел их
имена напечатанными рядом в светской хронике, особенно если ведущий эту
рубрику журналист называл его профессором. Звук его ломкого, отрывистого
смеха замораживал кровь у нее в жилах.
Но каким бы ужасным ни казался ей Алистер Драммонд, еще больший страх
внушал его личный помощник, хорошо одетый блондин с приятным лицом, которого
она знала лишь по имени -- Реймонд. Выражение его лица никогда не менялось.
Оно всегда было одинаково жизнерадостным, независимо от того, чем он был
занят: помогал ли Драммонду, когда тот вводил себе гормоны, или изучал ее в
вечернем туалете с большим декольте, или смотрел прогноз погоды по
телевидению, или отправлялся куда-то с поручением. Драммонд тщательно следил
за тем, чтобы в ее присутствии никогда не обсуждались детали его деловых
операций, но она ничуть не сомневалась, что человек, сосредоточивший в своих
руках такое богатство и такую власть, не говоря уже о его дурной репутации
во всем мире, заведомо должен быть безжалостным, и всегда мысленно
представляла себе, что поручения, которые Драммонд давал Реймонду, должны
были иметь мерзкие последствия. Хотя Реймонд не давал никакого повода так
думать. Он всегда казался одинаково жизнерадостным -- и когда уходил, и
когда возвращался.
Ее смутная тревога превратилась в настоящий ужас в тот день, когда она
поняла, что не только притворяется живущей в уединении, но и действительно
содержится в изоляции. Она признавала, что с ее стороны абсолютно
непрофессионально захотеть вдруг выйти из образа, прогулявшись как-нибудь
после обеда без сопровождения в Центральном парке, заглянув, может быть, в
Метрополитен-музей. Когда ей впервые пришла в голову эта мысль, она тут же
отогнала ее. И все же она на короткий миг почувствовала себя свободной, а
вслед за этим ощутила разочарование и неудовлетворенность. Я не имею права,
подумала она. Я заключила соглашение. Я приняла гонорар -- очень крупный
гонорар -- в обмен на исполнение определенной роли. Я не могу нарушить
договор. Но что будет, если?..
Этот вопрос не оставлял ее в покое, делая невыносимой ее жизнь в
ограниченном мирке. Если не считать нескольких санкционированных выходов и
редких случаев исполнения роли по телефону, она проводила большую часть дня
так: тренировалась, читала, смотрела видеофильмы, слушала музыку, ела... Это
казалось ей отдыхом -- пока не пришлось заниматься этим по принуждению. Дни
тянулись для нее все дольше и дольше. Хотя в обществе Али-стера Драммонда и
его помощника ей было не по себе, она почти радовалась их визитам. Эти двое
пугали ее, но по крайней мере вносили какое-то разнообразие. Поэтому она
спрашивала себя: а что, если мне на самом деле выйти из образа? Что, если
действительно взять и прогуляться в Центральном парке? Она не собирается так
поступать, но интересно, что будет, если?.. В конце коридора за дверью в ее
квартиру вдруг возник охранник и не дал ей войти в лифт.
У нее был кое-какой опыт наблюдения за публикой.
Поэтому с самого начала -- с первого раза, когда ей позволили выйти из
дома и проводили до присланного Драммон-дом лимузина, -- она поняла, что за
домом наблюдают: цветочница на противоположной стороне улицы, продавец
булочек с горячими сосисками на углу, определенно швейцар и наверняка кто-то
вроде нищего у заднего выхода из здания. Но она подумала, что эти люди тут
поставлены для того, чтобы помешать неожиданному появлению кого-нибудь из
прежних знакомых особы, роль которой она играла, не дать им застать ее
врасплох. Теперь до нее вдруг дошло, что здание находится под наблюдением
отнюдь не только для того, чтобы не дать кому-то войти, но и для того, чтобы
не дать ей выйти. Это открытие сделало ее мир еще более тесным, заставило ее
еще больше нервничать. Она теперь стала еще больше бояться Драммонда и
Реймонда.
"Когда я смогу выбраться отсюда? -- спрашивала она себя. -- Когда
кончится этот спектакль? Кончится ли он вообще когда-нибудь?"
Однажды вечером, надевая бриллиантовое колье (Драммонд сказал, что оно
станет ей дополнительным вознаграждением по завершении работы), она
импульсивно провела самым крупным камнем по стенке стакана с водой. Камень
не оставил никакой царапины. Это означало, что камень -- не бриллиант. А это
означало, что колье, ее премия, ничего не стоит.
Что же еще было? Она исследовала банковскую ведомость, которую ей
присылали ежемесячно. Это был жест искренности со стороны Драммонда: из
каждой ведомости явствовало, что Драммонд, как и обещал, переводил "ее
ежемесячный гонорар на ее счет в банке. Поскольку она живет на всем готовом,
ей нет необходимости брать эти деньги, объяснил Драммонд. Зато когда работа
будет завершена, она сможет снять сразу всю эту огромную сумму.
В банковской ведомости был указан номер счета. Она знала, что не
осмелится воспользоваться имевшимся в квартире телефоном (он наверняка
прослушивался), поэтому стала ждать одного из тех редких случаев, когда ей
разрешат выйти из дома днем и когда банк будет открыт. Воспользовавшись
паузой в выступлениях на официальном политическом завтраке, куда привез ее
Драммонд, она с величайшим наслаждением шепнула ему, что ей надо в дамскую
комнату. Сидевший с напряженным лицом Драммонд кивком разрешил ей это и
махнул морщинистой рукой одному из телохранителей, чтобы тот проводил ее.
Она придвинулась ближе, прижимаясь к нему грудью.
-- Нет, мне нужно не ваше разрешение, -- зашептала она. -- Мне нужны
пятьдесят центов. Именно столько стоит сходить здесь в туалет.
-- Не говорите "туалет". -- Драммонд поджал губы в знак
неодобрения такой вульгарности.
-- Я буду называть это место вазой для роз, если вам угодно. Но мне все
же нужны пятьдесят центов. Плюс два доллара для служительницы, за салфетки.
Мне не пришлось бы просить у вас эту мелочь, если бы время от времени вы
давали мне немного наличных денег.
-- Вам дают все необходимое.
-- Разумеется. За исключением тех случаев, когда мне надо пойти в
дамскую комнату... простите, в вазу для роз. -- Она еще сильнее прижалась
грудью к его костлявой руке.
Драммонд повернулся к сидевшему рядом с ним Реймонду.
-- Проводи ее. И дай, что она просит.
Они прошли сквозь толпу, не обращая внимания на глазеющих на нее
поклонников. Реймонд незаметно передал ей ту небольшую сумму, которую она
просила. Войдя в комнату отдыха, представлявшую собой часть дамского
туалета, она сразу же бросилась к телефону-автомату, опустила монеты,
набрала номер банка, куда Драммонд переводил ее гонорар, и попросила
соединить ее с расчетным отделом. Несколько светских дам, сидевших на
бархатных стульях перед зеркалами и освежавших свой макияж, узнали ее и
завертели головами. Она кивнула с царственным видом, давая понять, что не
желает быть объектом чужого любопытства. Привыкшие делать вид, что никто и
ничто не может произвести на них впечатление, светские матроны пожали
плечами и вновь занялись подкрашиванием своих увядших губ.
-- Расчетный отдел, -- отозвался мужской голос.
-- Прошу вас проверить вот этот номер счета. -- Она продиктовала его.
-- Минутку... Да, этот счет у меня на экране компьютера.
-- Какой там остаток?
Голос сообщил какой. Сумма оказалась верной.
-- Есть ли какие-нибудь ограничения?
-- Только одно. Для снятия денег со счета требуется вторая подпись.
-- Чья?
Как оказалось, подпись Реймонда. Именно тогда она поняла, что Драммонд
не намеревался выпустить ее живой после того, как роль будет сыграна.
Ей понадобилось несколько недель на то, чтобы подготовиться, все
рассчитать, все высмотреть и дождаться подходящего момента. Никто ничего не
заподозрил. В этом она была уверена. Она заставила себя казаться настолько
довольной жизнью, что могла гордиться: за всю ее сценическую карьеру это
было самое блистательное исполнение роли. Вчера она ушла к себе в спальню в
полночь, притворилась спящей, когда горничная заглянула к ней в два часа
ночи, и ждала до четырех, чтобы быть уверенной, что горничная спит. Она
быстро оделась в серый тренировочный костюм с капюшоном, обулась в
кроссовки. Запихнула в сумочку колье, браслеты и серьги, которые Драммонд
обещал ей подарить и которые, как она теперь знала, были фальшивыми. Ей все
равно пришлось взять их -- пускай Драммонд думает, что она считает эти
бриллианты и другие камни настоящими и попытается продать их. Пускай его
люди зря потратят время, расспрашивая ювелиров, к которым она вероятнее
всего могла бы обратиться. У нее было немного денег -- то, что ей дали для
служительницы в дамской комнате, несколько долларов, которые ей удалось
стащить отдельными монетками по десять и двадцать пять центов из кошелька
горничной, пока та была занята где-то в другой комнате, и двадцать пять
долларов, которые у нее были с собой в первый день, когда она приступила к
работе. С такими деньгами далеко не уйдешь. Ей нужно было больше. Намного
больше.
Первой ее задачей было выйти из здания. Как только она поняла, что ее
держат взаперти, то сразу предположила, что дверь снабжена сигнализацией,
которая сработает и предупредит охранников, если она попытается бежать
ночью. Именно эта сигнализация была одной из причин того, что ей пришлось
ждать несколько недель. Столько времени ей потребовалось, чтобы урывками,
пока горничная отвлекалась от слежки за ней, проверить стены за мебелью и
под картинами и обнаружить скрытый выключатель сигнализации. Он был спрятан
позади шкафчика с напитками, и прошлой ночью она отключила его. Потом
бесшумно отперла дверь, открыла ее и осмотрела коридор. Наблюдавшего за
лифтом охранника не было видно. Обычно он сидел на стуле сразу за поворотом
коридора. В четыре утра он наверняка дремлет, положившись на то, что звук
лифта его разбудит.
Но она и не думала воспользоваться лифтом. Она лишь прикрыла свою
дверь, не решаясь захлопнуть ее, чтобы избежать шума, и повернула по
коридору направо, туда, где была пожарная лестница. Ковер заглушал ее шаги.
Эта дверь на ее этаже не охранялась, охранялся лишь выход с лестницы в фойе.
С величайшей осторожностью она открыла пожарную дверь, так же осторожно
закрыла ее за собой и выдохнула, вытирая вспотевшие ладони. Этот отрезок
пути внушал ей наибольшие опасения -- она боялась, что звук открывающейся
двери всполошит охранника. Дальше на какое-то время ей будет легче.
Она стала быстро спускаться по холодной темной лестнице. Резиновые
подошвы кроссовок не производили почти никакого шума. Сорока этажами ниже,
чувствуя скорее прилив энергии, чем усталость, она оказалась перед дверью,
ведущей в фойе, но не остановилась, а спустилась еще ниже, в подвал.
Пробираясь через пыльные помещения, служившие складами, и через шумную
котельную, через хаос труб и кабелей, она все время боялась натолкнуться на
сторожа, но никого не было видно, и она в конце концов нашла лестницу,
ведущую к заднему выходу из здания. Он находился довольно далеко от
парадного, так что, если кто-то следил за тем выходом, он вряд ли заметил бы
человека, выскользнувшего из подвала.
Все еще соблюдая осторожность, она выключила лампочку возле выхода и
лишь потом открыла дверь -- так она не рисковала попасть в полосу света из
-- Застрели обоих, -- сказал телохранителю второй близнец.
Но Бьюкенен был уже в движении: оттолкнувшись от стула, он сделал
бросок влево, в сторону первого близнеца и лежащего на столе браунинга,
прикрываемого рукой.
За спиной у Бьюкенена выстрелил телохранитель. Его "беретта" с
навинченным на ствол глушителем издала приглушенный хлопок. Пуля пролетела
мимо затылка Бьюкенена.
Однако стрелявший не совсем промахнулся. Когда Бьюкенен поднялся, чтобы
сделать бросок, его правое плечо оказалось там, где только что была голова,
и пуля, причиняя жгучую боль, распорола мышцу плеча с одной стороны. Прежде
чем телохранитель успел сделать второй выстрел, Бьюкенен врезался в первого
близнеца, опрокинул его вместе со стулом и одновременно попытался вырвать у
него пистолет. Но тот не выпустил его из руки.
-- Стреляй! -- приказал телохранителю второй близнец.
-- Нельзя! Я могу попасть в твоего брата!
-- Кроуфорд, какого черта? Что происходит? -- вопил Большой Боб Бейли.
Катаясь по песку в борьбе за пистолет, Бьюкенен старался держать
первого близнеца как можно ближе к себе.
-- Подойди! -- скомандовал телохранителю второй близнец. -- Я посвечу
фонариком!
В плече Бьюкенена пульсировала боль. Из раны текла кровь, и пальцы
скользили по ней, так что Бьюкенену становилось трудно держать близнеца и
пользоваться им как щитом. Когда он перекатывался, в рану забился песок.
Если бы он стоял, то кровь стекала бы вдоль руки в ладонь, и пальцы стали бы
такими скользкими, что ему бы не удалось выкрутить пистолет из руки первого
близнеца. Но пока борьба шла на песке, кисть его руки оставалась сухой. Он
почувствовал, как телохранитель и второй близнец бросились к нему. Он
услышал, как Большой Боб Бейли снова заорал: "Кроуфорд!" И тут
внезапно первый близнец выстрелил. В отличие от оружия телохранителя его
браунинг был без глушителя, и выстрел прозвучал ошеломляюще громко.
Телохранитель и второй близнец с проклятиями отскочили в сторону, стараясь
не оказаться на линии огня. Уши Бьюкенена, в которых и так звенело после
того, как телохранитель с такой силой стиснул с боков его голову, еще больше
заложило от этого выстрела. Правый глаз Бьюкенена еще хранил жесткий
отпечаток, оставленный резким лучом фонарика, которым второй близнец
прижи-гал его во время пытки. Больше полагаясь на осязание, чем на зрение,
Бьюкенен катался в песке и старался вырвать пистолет у соперника. Его плечо
болело и начинало неметь.
Первый близнец снова выстрелил. Насколько Бьюкенен мог определить, пуля
пошла прямо вверх, пробив сплетенный из пальмовых листьев зонтик. Но и так
уже ослабленное зрение Бьюкенена получило еще один удар в виде близкой
вспышки из дула пистолета. "Черт возьми!" -- опять услышал он вопль
Большого Боба Бейли. Несмотря на звон в ушах, до него также донеслись
восклицания со стороны пляжного бара. Он почувствовал, что телохранитель и
второй близнец снова надвигаются на него, и тут вдруг ему удалось захватить
большой палец правой руки первого близнеца и резко дернуть назад,
одновременно выворачивая его.
Палец сломался в средней фаланге с негромким скребущим звуком, больше
похожим на хруст, чем на треск. Первый близнец взвыл и рефлекторно расслабил
руку, сжимавшую пистолет. В тот же миг Бьюкенен вырвал у него оружие и
откатился в сторону, на его окровавленное плечо налип еще песок.
Телохранитель выстрелил. Поскольку Бьюкенен продолжал катиться, то пуля
ударилась в песок рядом с ним, а он выстрелил четыре раза в быстрой
последовательности. Его зрение все еще не восстановилось полностью, так что
ему, чтобы сориентироваться, приходилось полагаться на другие ощущения --
прикосновение песка, летевшего из-под ног телохранителя, когда тот набегал
на Бьюкенена, негромкий хлопок выстрела из его "беретты". Три из
четырех выпущенных Бьюкененом пуль попали в телохранителя, отбросив его
назад. Бьюкенен сразу крутнулся, целясь влево, и выстрелил дважды, попав
второму близнецу в живот и грудь. Кровь брызнула у того из-под расстегнутой
шелковой рубашки, он сложился пополам и упал.
Тут Бьюкенен увидел, что телохранитель все еще на ногах. После трех
попаданий этот человек казался лишь слегка контуженным. До Бьюкенена вдруг
дошло, что все три пули попали телохранителю в грудь и что недаром этот
латиноамериканец казался таким необычно крупным -- под одеждой на нем был
пуленепробиваемый жилет. Пока тот выпрямлялся и еще раз прицеливался,
Бьюкенен выстрелил и попал ему в горло, в левый глаз и в лоб. Даже и тогда
он опасался, что охранник может в судороге нажать на спуск и выстрелить.
Бьюкенен весь напрягся, стараясь сжаться и отодвинуться как можно дальше
назад. Но вместо того чтобы стрелять, охранник стал тянуться вверх, словно
пытаясь балансировать на цыпочках, потом отклонился назад, как бы балансируя
теперь на пятках, и рухнул на стол. В этот момент Бьюкенен ощутил какое-то
движение справа от себя, перекатился на бок и всадил первому близнецу пулю в
левый висок. Кровь, осколки кости и мозги горячими липкими сгустками
брызнули Бьюкенену в лицо.
Первый близнец вздрогнул и умер.
Бьюкенен сделал глубокий вдох, тело его сотрясала дрожь от избытка
адреналина. От выстрелов, сделанных из браунинга без глушителя, мучительная
боль в голове усилилась. По многолетней привычке он считал про себя выстрелы
в момент спуска курка. Четыре выстрела в телохранителя. Два -- во второго
близнеца. Еще три в телохранителя. Один в первого близнеца. До этого дважды
стрелял первый близнец. Всего двенадцать выстрелов. Бьюкенен беспокоился не
о том, что истратил весь свой боезапас, он знал, что браунинг может иметь
тринадцать патронов в обойме и один в патроннике. В обычных обстоятельствах
ему не пришлось бы стрелять столько раз, но в темноте он не мог поручиться
за точность. И вот теперь оставшихся у него патронов не хватит, если на
выстрелы примчатся другие телохранители близнецов.
Одним прыжком Бьюкенен оказался под прикрытием стола и, пригнувшись,
прицелился поочередно в сторону темного пляжа, ярко освещенного бара и туда,
где светились огни отеля. Шумная, возбужденная толпа собралась на
окаймляющей пляж прогулочной дорожке. Несколько мужчин показывали в том
направлении, где прятался Бьюкенен. Он не видел, чтобы к нему бежали
какие-нибудь вооруженные люди. Он быстро удостоверился, что телохранитель и
первый близнец мертвы. Обыскав тело первого близнеца, он вернул себе свой
пояс, ключи и ручку. Он не хотел оставлять на месте событий ничего, что
могло бы навести на его след. Двигаясь еще быстрее, он проверил второго
близнеца, из внутреннего кармана пиджака извлек список своих псевдонимов.
Другой список с именами якобы ведущих двойную игру партнеров, который он сам
вручил близнецам, Бьюкенен оставил на месте. Местные власти проверят эти
имена и постараются привязать их к этим убийствам.
Во всяком случае, Бьюкенен на это надеялся. Он хотел достичь хотя бы
части тех целей, ради которых его послали на это задание, нанести возможно
больший урон сети торговли наркотиками. Если бы только это задание не
провалилось с треском, если бы только...
Вдруг Бьюкенен застыл на месте. Большой Боб Бейли. Где он? Что могло с
ним случиться?
-- Кроуфорд? -- пробормотал из темноты неуверенный голос.
Бьюкенен напряг зрение, пытаясь различить что-нибудь в ночной тьме. Его
глаза теперь не так страдали от последствий пытки лучом фонарика и от
стробоскопического эффекта вспышек при выстрелах.
-- Кроуфорд? -- Голос Бейли был странно приглушенным.
Потом Бьюкенен вспомнил: когда он в последний раз видел Бейли, тот
спотыкаясь брел к этому столику. Когда же началась стрельба, Бейли, должно
быть, бросился на землю. Его голос звучал глухо оттого, что он лежал ничком,
вжавшись лицом в песок.
-- Господи, парень, с тобой все в порядке? -- бормотал Бейли. -- Кто
это тут п-палит?
Теперь Бьюкенен разглядел его -- темная фигура, приникшая к земле. Он
перевел взгляд на толпу, собравшуюся на прогулочной дорожке возле пляжного
бара. Толпа разбухла, стала еще более шумной, хотя никто все еще не решался
подойти поближе к месту, откуда слышалась стрельба. Не было видно пока ни
охранников, ни полицейских. Но они появятся, и очень скоро, подумал он.
Времени у меня мало. Надо выбираться отсюда.
Плечо болело все сильнее. Рана вздулась, ее ужасно дергало. Торопясь,
он использовал одно из неокровавленных мест своей рубашки, чтобы стереть
отпечатки пальцев там, где он прикасался к поверхности стола и краям стула.
Он ничего не мог поделать с теми отпечатками, которые оставил на стаканах в
ресторане, но не исключено, что к этому времени со стола уже успели убрать,
а стаканы отнесли на кухню и вымыли.
Скорее.
Он начал поворачиваться к первому близнецу, чтобы, стерев отпечатки
пальцев с пистолета, вложить его в руку близнеца, как вдруг опять услышал
голос Бейли, звучавший чуть увереннее.
-- Кроуфорд? Ты ранен?
Да заткнись ты! -- подумал Бьюкенен.
Толпа, стоявшая возле бара, начала проявлять признаки агрессивности.
При доходившем от отеля свете можно было видеть, как двое полицейских в
форме спрыгнули с дорожки на песок. Бьюкенен уже стер все отпечатки с
пистолета и вложил его в руку первого близнеца. Повернувшись в
противоположную сторону и пригнувшись, он побежал, следя за тем, чтобы шум
прибоя слышался все время справа, со стороны раненого плеча. Это плечо и
весь правый бок были залиты кровью. Он хотел, чтобы кровь капала в воду и
полицейские не могли выследить его по каплям крови на песке.
-- Alto! -- приказал грубый мужской голос. -- Стой!
Бьюкенен побежал еще быстрее, пригнувшись, несясь параллельно волнам и
надеясь, что окружающая его ночная темнота помешает преследователям целиться
в него.
-- Alto! -- еще громче потребовал тот же голос. Бьюкенен рванулся
вперед изо всех сил. Холодная дрожь пробежала по мышцам спины, когда он
напрягся в ожидании пули, которая вот сейчас, сейчас...
-- Эй, вы что это делаете? Что вы меня пихаете? Я ничего такого не
сделал! -- в пьяном гневе запротестовал Большой Боб Бейли.
Полицейские схватили первого, кто попался им под руку.
Несмотря на почти невыносимую боль, Бьюкенен не удержался от усмешки.
Ну, Бейли, в итоге ты оказался не совсем уж бесполезным.
Женщина, одетая как старьевщица и толкавшая скрипучую тележку под
моросящим дождем по темной улочке в центре города, чувствовала, что силы ее
на исходе. Она не спала почти двое суток, и все это время (как и несколько
дней до того) было для нее заполнено постоянным страхом. Вернее, уже многие
месяцы -- с тех пор, как она познакомилась с Алистером Драммондом и
согласилась на его предложение -- страх не покидал ее.
Поручение показалось ей довольно простым, гонорар составлял весьма
солидную сумму, а условия жизни и обслуживание были просто шикарными.
Вдобавок ей редко нужно было играть свою роль. По большей части от нее
требовалось лишь оставаться в квартире дома на Манхэт-тене, откуда
открывался великолепный вид на Центральный парк, и предоставлять
обслуживающему персоналу заботиться о себе, иногда снисходя до того, чтобы
ответить на телефонный звонок, но говорить как можно меньше, ссылаясь на
хрипоту, вызванную заболеванием горла, которое ее врач якобы определил как
полипы и для лечения которого может потребоваться хирургическое
вмешательство. Изредка она показывалась на публике, всегда вечером, всегда в
лимузине, всегда в драгоценностях, в мехах и изысканном вечернем платье,
всегда в сопровождении симпатичных заботливых мужчин. Такие выходы бывали
обычно в "Метрополитен-опера" или на благотворительный вечер, где она
оставалась ровно столько, сколько нужно было, чтобы убедиться, что
присутствие ее не осталось незамеченным и что ее имя будет упомянуто в
светской хронике. Она старательно избегала любых контактов с прежними
друзьями и с бывшим мужем персонажа, роль которого играла. Для нее, как она
намекнула в одном из редких журнальных интервью, начинается период
самооценки, требующий уединения, который необходимо пройти перед вступлением
во вторую фазу жизни. Это было одно из лучших ее сценических воплощений.
Никто не счел ее поведение необычным. Ведь эксцентричность для гения вполне
нормальна.
Но она боялась. Страх накапливался постепенно. Сначала она приписывала
свою тревогу обычному волнению перед выходом на сцену, привыканию к новой
роли, необходимости убедить своей игрой незнакомую ей публику и, конечно же,
стремлению соответствовать ожиданиям Али-стера Драммонда. Он особенно пугал
ее. Взгляд его был таким пронзительным, что он, казалось, носит очки не для
того, чтобы лучше видеть, а для того, чтобы усилить холодный блеск своих
глаз. Он излучал такую властность, что доминировал в любом помещении,
независимо от числа собравшихся и от присутствия других известных людей.
Никто точно не знал, сколько ему лет, считалось только, что определенно за
восемьдесят, но все сходились во мнении, что выглядит он каким-то жутковатым
образом скорее на шестьдесят. Многочисленные пластические операции в
сочетании с продлевающей жизнь диетой, огромным количеством витаминов и
еженедельными вливаниями гормонов как будто остановили проявление признаков
его старения. Контраст между его подтянутым лицом и морщинистыми руками не
давал ей покоя.
Он предпочитал, чтобы в обращении его называли "профессор", хотя
никогда не преподавал, а его докторская степень была всего лишь почетной,
присужденной ему в связи с открытием названного его именем музея искусств,
который он построил в подарок одному престижному, но стесненному в средствах
университету Новой Англии. Одним из условий ее найма предусматривалось, что
"профессор" может иметь к ней доступ в любое время и что она должна
появляться с ним в обществе по первому его требованию. Его тщеславие не
уступало его богатству, и он довольно хихикал каждый раз, когда видел их
имена напечатанными рядом в светской хронике, особенно если ведущий эту
рубрику журналист называл его профессором. Звук его ломкого, отрывистого
смеха замораживал кровь у нее в жилах.
Но каким бы ужасным ни казался ей Алистер Драммонд, еще больший страх
внушал его личный помощник, хорошо одетый блондин с приятным лицом, которого
она знала лишь по имени -- Реймонд. Выражение его лица никогда не менялось.
Оно всегда было одинаково жизнерадостным, независимо от того, чем он был
занят: помогал ли Драммонду, когда тот вводил себе гормоны, или изучал ее в
вечернем туалете с большим декольте, или смотрел прогноз погоды по
телевидению, или отправлялся куда-то с поручением. Драммонд тщательно следил
за тем, чтобы в ее присутствии никогда не обсуждались детали его деловых
операций, но она ничуть не сомневалась, что человек, сосредоточивший в своих
руках такое богатство и такую власть, не говоря уже о его дурной репутации
во всем мире, заведомо должен быть безжалостным, и всегда мысленно
представляла себе, что поручения, которые Драммонд давал Реймонду, должны
были иметь мерзкие последствия. Хотя Реймонд не давал никакого повода так
думать. Он всегда казался одинаково жизнерадостным -- и когда уходил, и
когда возвращался.
Ее смутная тревога превратилась в настоящий ужас в тот день, когда она
поняла, что не только притворяется живущей в уединении, но и действительно
содержится в изоляции. Она признавала, что с ее стороны абсолютно
непрофессионально захотеть вдруг выйти из образа, прогулявшись как-нибудь
после обеда без сопровождения в Центральном парке, заглянув, может быть, в
Метрополитен-музей. Когда ей впервые пришла в голову эта мысль, она тут же
отогнала ее. И все же она на короткий миг почувствовала себя свободной, а
вслед за этим ощутила разочарование и неудовлетворенность. Я не имею права,
подумала она. Я заключила соглашение. Я приняла гонорар -- очень крупный
гонорар -- в обмен на исполнение определенной роли. Я не могу нарушить
договор. Но что будет, если?..
Этот вопрос не оставлял ее в покое, делая невыносимой ее жизнь в
ограниченном мирке. Если не считать нескольких санкционированных выходов и
редких случаев исполнения роли по телефону, она проводила большую часть дня
так: тренировалась, читала, смотрела видеофильмы, слушала музыку, ела... Это
казалось ей отдыхом -- пока не пришлось заниматься этим по принуждению. Дни
тянулись для нее все дольше и дольше. Хотя в обществе Али-стера Драммонда и
его помощника ей было не по себе, она почти радовалась их визитам. Эти двое
пугали ее, но по крайней мере вносили какое-то разнообразие. Поэтому она
спрашивала себя: а что, если мне на самом деле выйти из образа? Что, если
действительно взять и прогуляться в Центральном парке? Она не собирается так
поступать, но интересно, что будет, если?.. В конце коридора за дверью в ее
квартиру вдруг возник охранник и не дал ей войти в лифт.
У нее был кое-какой опыт наблюдения за публикой.
Поэтому с самого начала -- с первого раза, когда ей позволили выйти из
дома и проводили до присланного Драммон-дом лимузина, -- она поняла, что за
домом наблюдают: цветочница на противоположной стороне улицы, продавец
булочек с горячими сосисками на углу, определенно швейцар и наверняка кто-то
вроде нищего у заднего выхода из здания. Но она подумала, что эти люди тут
поставлены для того, чтобы помешать неожиданному появлению кого-нибудь из
прежних знакомых особы, роль которой она играла, не дать им застать ее
врасплох. Теперь до нее вдруг дошло, что здание находится под наблюдением
отнюдь не только для того, чтобы не дать кому-то войти, но и для того, чтобы
не дать ей выйти. Это открытие сделало ее мир еще более тесным, заставило ее
еще больше нервничать. Она теперь стала еще больше бояться Драммонда и
Реймонда.
"Когда я смогу выбраться отсюда? -- спрашивала она себя. -- Когда
кончится этот спектакль? Кончится ли он вообще когда-нибудь?"
Однажды вечером, надевая бриллиантовое колье (Драммонд сказал, что оно
станет ей дополнительным вознаграждением по завершении работы), она
импульсивно провела самым крупным камнем по стенке стакана с водой. Камень
не оставил никакой царапины. Это означало, что камень -- не бриллиант. А это
означало, что колье, ее премия, ничего не стоит.
Что же еще было? Она исследовала банковскую ведомость, которую ей
присылали ежемесячно. Это был жест искренности со стороны Драммонда: из
каждой ведомости явствовало, что Драммонд, как и обещал, переводил "ее
ежемесячный гонорар на ее счет в банке. Поскольку она живет на всем готовом,
ей нет необходимости брать эти деньги, объяснил Драммонд. Зато когда работа
будет завершена, она сможет снять сразу всю эту огромную сумму.
В банковской ведомости был указан номер счета. Она знала, что не
осмелится воспользоваться имевшимся в квартире телефоном (он наверняка
прослушивался), поэтому стала ждать одного из тех редких случаев, когда ей
разрешат выйти из дома днем и когда банк будет открыт. Воспользовавшись
паузой в выступлениях на официальном политическом завтраке, куда привез ее
Драммонд, она с величайшим наслаждением шепнула ему, что ей надо в дамскую
комнату. Сидевший с напряженным лицом Драммонд кивком разрешил ей это и
махнул морщинистой рукой одному из телохранителей, чтобы тот проводил ее.
Она придвинулась ближе, прижимаясь к нему грудью.
-- Нет, мне нужно не ваше разрешение, -- зашептала она. -- Мне нужны
пятьдесят центов. Именно столько стоит сходить здесь в туалет.
-- Не говорите "туалет". -- Драммонд поджал губы в знак
неодобрения такой вульгарности.
-- Я буду называть это место вазой для роз, если вам угодно. Но мне все
же нужны пятьдесят центов. Плюс два доллара для служительницы, за салфетки.
Мне не пришлось бы просить у вас эту мелочь, если бы время от времени вы
давали мне немного наличных денег.
-- Вам дают все необходимое.
-- Разумеется. За исключением тех случаев, когда мне надо пойти в
дамскую комнату... простите, в вазу для роз. -- Она еще сильнее прижалась
грудью к его костлявой руке.
Драммонд повернулся к сидевшему рядом с ним Реймонду.
-- Проводи ее. И дай, что она просит.
Они прошли сквозь толпу, не обращая внимания на глазеющих на нее
поклонников. Реймонд незаметно передал ей ту небольшую сумму, которую она
просила. Войдя в комнату отдыха, представлявшую собой часть дамского
туалета, она сразу же бросилась к телефону-автомату, опустила монеты,
набрала номер банка, куда Драммонд переводил ее гонорар, и попросила
соединить ее с расчетным отделом. Несколько светских дам, сидевших на
бархатных стульях перед зеркалами и освежавших свой макияж, узнали ее и
завертели головами. Она кивнула с царственным видом, давая понять, что не
желает быть объектом чужого любопытства. Привыкшие делать вид, что никто и
ничто не может произвести на них впечатление, светские матроны пожали
плечами и вновь занялись подкрашиванием своих увядших губ.
-- Расчетный отдел, -- отозвался мужской голос.
-- Прошу вас проверить вот этот номер счета. -- Она продиктовала его.
-- Минутку... Да, этот счет у меня на экране компьютера.
-- Какой там остаток?
Голос сообщил какой. Сумма оказалась верной.
-- Есть ли какие-нибудь ограничения?
-- Только одно. Для снятия денег со счета требуется вторая подпись.
-- Чья?
Как оказалось, подпись Реймонда. Именно тогда она поняла, что Драммонд
не намеревался выпустить ее живой после того, как роль будет сыграна.
Ей понадобилось несколько недель на то, чтобы подготовиться, все
рассчитать, все высмотреть и дождаться подходящего момента. Никто ничего не
заподозрил. В этом она была уверена. Она заставила себя казаться настолько
довольной жизнью, что могла гордиться: за всю ее сценическую карьеру это
было самое блистательное исполнение роли. Вчера она ушла к себе в спальню в
полночь, притворилась спящей, когда горничная заглянула к ней в два часа
ночи, и ждала до четырех, чтобы быть уверенной, что горничная спит. Она
быстро оделась в серый тренировочный костюм с капюшоном, обулась в
кроссовки. Запихнула в сумочку колье, браслеты и серьги, которые Драммонд
обещал ей подарить и которые, как она теперь знала, были фальшивыми. Ей все
равно пришлось взять их -- пускай Драммонд думает, что она считает эти
бриллианты и другие камни настоящими и попытается продать их. Пускай его
люди зря потратят время, расспрашивая ювелиров, к которым она вероятнее
всего могла бы обратиться. У нее было немного денег -- то, что ей дали для
служительницы в дамской комнате, несколько долларов, которые ей удалось
стащить отдельными монетками по десять и двадцать пять центов из кошелька
горничной, пока та была занята где-то в другой комнате, и двадцать пять
долларов, которые у нее были с собой в первый день, когда она приступила к
работе. С такими деньгами далеко не уйдешь. Ей нужно было больше. Намного
больше.
Первой ее задачей было выйти из здания. Как только она поняла, что ее
держат взаперти, то сразу предположила, что дверь снабжена сигнализацией,
которая сработает и предупредит охранников, если она попытается бежать
ночью. Именно эта сигнализация была одной из причин того, что ей пришлось
ждать несколько недель. Столько времени ей потребовалось, чтобы урывками,
пока горничная отвлекалась от слежки за ней, проверить стены за мебелью и
под картинами и обнаружить скрытый выключатель сигнализации. Он был спрятан
позади шкафчика с напитками, и прошлой ночью она отключила его. Потом
бесшумно отперла дверь, открыла ее и осмотрела коридор. Наблюдавшего за
лифтом охранника не было видно. Обычно он сидел на стуле сразу за поворотом
коридора. В четыре утра он наверняка дремлет, положившись на то, что звук
лифта его разбудит.
Но она и не думала воспользоваться лифтом. Она лишь прикрыла свою
дверь, не решаясь захлопнуть ее, чтобы избежать шума, и повернула по
коридору направо, туда, где была пожарная лестница. Ковер заглушал ее шаги.
Эта дверь на ее этаже не охранялась, охранялся лишь выход с лестницы в фойе.
С величайшей осторожностью она открыла пожарную дверь, так же осторожно
закрыла ее за собой и выдохнула, вытирая вспотевшие ладони. Этот отрезок
пути внушал ей наибольшие опасения -- она боялась, что звук открывающейся
двери всполошит охранника. Дальше на какое-то время ей будет легче.
Она стала быстро спускаться по холодной темной лестнице. Резиновые
подошвы кроссовок не производили почти никакого шума. Сорока этажами ниже,
чувствуя скорее прилив энергии, чем усталость, она оказалась перед дверью,
ведущей в фойе, но не остановилась, а спустилась еще ниже, в подвал.
Пробираясь через пыльные помещения, служившие складами, и через шумную
котельную, через хаос труб и кабелей, она все время боялась натолкнуться на
сторожа, но никого не было видно, и она в конце концов нашла лестницу,
ведущую к заднему выходу из здания. Он находился довольно далеко от
парадного, так что, если кто-то следил за тем выходом, он вряд ли заметил бы
человека, выскользнувшего из подвала.
Все еще соблюдая осторожность, она выключила лампочку возле выхода и
лишь потом открыла дверь -- так она не рисковала попасть в полосу света из