Райт Гарри. Сын Америки

единого образа в голове. Только старое чувство вернулось, чувство, не
покидавшее его всю жизнь: он черный - и он виноват; белые люди увидели
что-то, что послужит уликой против него. Это было старое чувство, опять
ставшее упорным и неотступным, старое желание схватить что-нибудь и зажать
в руке и швырнуть кому-нибудь в голову. Он знал. Вот они стоят и смотрят
на кости Мэри. Отчетливой картины не возникало у него в мозгу, но он
понимал, как это все случилось. Не все кости сгорели до конца, и, когда он
тряс решетку, осколки провалились вниз, в зольник. Белый человек лопатой
расчищал проход воздуху и выгреб их оттуда. И вот теперь они лежат,
полузарывшись в мягкую золу, крохотные продолговатые кусочки кости. Ему
нельзя больше здесь оставаться. Каждую минуту подозрение может пасть на
него. Его задержат; его не выпустят, даже если не будут вполне уверены,
что это сделал он. А Джан в тюрьме и обещает представить алиби. Теперь
станет известно, что Мэри умерла; ведь видели обломки ее белых костей.
Начнут искать убийцу. Репортеры, все еще молча, нагнувшись, шарили в серой
куче. Биггер увидел мелькнувшее среди золы лезвие топора. Боже правый! Мир
рушился вокруг него. Глаза Биггера быстро скользнули по согнутым спинам:
никто на него не смотрит. Красный отблеск огня освещал их лица, в трубе
мерно гудело. Да, он успеет уйти! На цыпочках он обошел котел и
остановился, прислушиваясь. Репортеры переговаривались испуганным,
сдавленным шепотом:
- Это она!
- Господи!
- Но кто же это сделал?
Биггер стал подниматься по лестнице, осторожно, шаг за шагом,
рассчитывая, что рев пламени, и голоса, и скрежет лопаты заглушат скрип
ступеней под его ногами. На площадке он остановился и перевел дыхание,
чувствуя боль в груди, оттого что легкие так долго удерживали воздух. Он
прокрался к своей комнате, отворил дверь, вошел и зажег свет. Он подошел к
окну, обеими руками уперся в верхнюю раму и поднял ее; холодный воздух,
тяжелый от снега, ворвался в комнату. Снизу донеслись приглушенные
восклицания, и он почувствовал жар, выжигавший ему внутренности. Он
подбежал к двери, запер ее и потом потушил свет. Ощупью он добрался до
окна, влез на него, и снова его обдало леденящим дыханием вьюги. Поставив
ноги на край нижней рамы, подогнув колени, дрожа от холода, прохватившего
его потное тело, он заглянул вниз, пытаясь увидеть землю; но не увидел.
Тогда очертя голову он прыгнул и почувствовал, как все его тело сжалось на
ледяном ветру. С закрытыми глазами, со стиснутыми кулаками, он летел вниз.
Он был в воздухе одно мгновенье, потом, перекувырнувшись, ухнул в снег.
Сначала ему показалось, что он упал мягко, но толчок отдался во всем его
теле, дошел до головы, и он лежал оглушенный, зарывшись в холодный сугроб.
Снег набился ему в рот, уши, глаза, талыми струйками стекал по спине. Руки
были мокрые и холодные. Потом вдруг все его мышцы свела судорога, и в то
же мгновение он почувствовал теплую влагу в паху. Это была моча. Он не
сумел помешать реакции разгоряченного тела на холод снега, облепившего его
со всех сторон. Он поднял голову, непрестанно моргая, и огляделся. Он
чихнул. Теперь он снова стал самим собой; он забарахтался в снегу,
отталкиваясь и отбиваясь от него. Он привстал сначала на одну ногу, потом
на обе и вылез из сугроба. Он пошел, попробовал даже бежать, но у него не
хватило сил. Он шел по бульвару Дрексель, сам не зная, куда он идет, зная
только одно: что ему нужно выбраться из этого квартала белых. Он избегал
оживленных улиц, выбирая темные переулки, шел все быстрее и быстрее,
внимательно всматриваясь вдаль и только изредка оглядываясь на ходу.
Да, надо предупредить Бесси, чтоб она не шла в тот дом. Теперь все
кончено. Надо спасать себя. Но в этом бегстве было что-то знакомое. Всю
жизнь он знал, что рано или поздно что-нибудь такое случится с ним. И вот
оно случилось. У него всегда было такое чувство, будто он живет за
пределами этого белого мира, и это чувство не обмануло его. Потому все
было просто. Он сунул руку за пазуху. Да, револьвер на месте. Может быть,
придется пустить его в ход. Без борьбы он не дастся им в руки; все равно
его ждет смерть, так лучше он умрет, расстреляв свои патроны.
Он вышел на Коттедж Гроув-авеню и свернул к югу. Нельзя строить никаких
планов, пока он не побывает у Бесси и не возьмет деньги. Он старался
изгнать из сознания мысль о том, что его могут поймать. Он наклонил
голову, чтобы снег не хлестал в лицо, и, сжав кулаки, брел по обледеневшим
тротуарам. Руки у него сильно озябли, но он не хотел прятать их в карманы,
потому что это лишило бы его ощущения, что он готов защищаться, если
полиция вдруг нападет на него. Он шел мимо уличных фонарей, прикрытых
толстым слоем снега, точно большие замерзшие луны, сияли они над его
головой. Лицо саднило от мороза, а ветер резал мокрое тело, как длинный
острый нож, вонзающийся в живую плоть.
Уже показалась Сорок седьмая улица. Сквозь прозрачную пелену снега он
увидел мальчишку-газетчика, укрывавшегося под брезентовым навесом. Он ниже
надвинул кепку и вошел в какое-то парадное, чтобы дождаться трамвая. За
спиной у мальчишки на стойке громоздилась высокая кипа газет. Ему
захотелось увидеть жирный черный заголовок, но из-за вьюги ничего нельзя
было разглядеть. Теперь во всех газетах, наверно, только и речи, что о
нем. Он не видел в этом ничего странного: всю жизнь ему казалось, что все
происходящее с ним достойно попасть на газетные страницы. Но только
теперь, когда чувства, которые владели им много лет, претворились в
действие, в газетах напишут об этом, напишут о нем. Он понимал: до тех пор
пока все жило и горело глубоко внутри его, им незачем было писать. Но
теперь, когда это вырвалось наружу, когда он бросил это в лицо тем,
которые заставляли его жить так, как им хотелось, в газетах уже пишут об
этом. Он нащупал на дне кармана три цента и подошел к газетчику, пряча
лицо.
- "Трибюн".
Он взял газету и вернулся в парадное. Сначала, выглядывая из-за газеты,
он обежал глазами улицу, потом опустил их и прочел набранное крупными
черными буквами: БУДУЩАЯ МИЛЛИОНЕРША - ЖЕРТВА КИДНАПИНГА. ПОХИТИТЕЛИ
ТРЕБУЮТ 10000 ДОЛЛАРОВ ВЫКУПА. СЕМЕЙСТВО ДОЛТОНОВ НАСТАИВАЕТ НА
ОСВОБОЖДЕНИИ ЗАПОДОЗРЕННОГО КОММУНИСТА. Да, это они уже знают. Скоро
узнают и о ее смерти, о том, как репортеры нашли ее кости в топке котла и
как он убежал, воспользовавшись суматохой. Он выглянул, услышав грохот
приближавшегося трамвая. Когда трамвай подошел, он увидел, что в вагонах
почти пусто. Очень хорошо! Он перебежал тротуар и успел вскочить за
последним садившимся пассажиром. Он взял билет, косясь на кондуктора -
обратил ли тот на него внимание; потом прошел через весь вагон,
оглядываясь на пассажиров - смотрит ли кто-нибудь в его сторону. Он вышел
на переднюю площадку и встал рядом с водителем. В случае чего отсюда ему
недолго выскочить. Трамвай тронулся, и он снова взялся за газету.

"За сегодняшний вечер прибавились еще два новых обстоятельства в деле
об исчезновении Мэри Долтон, одной из самых богатых чикагских наследниц, -
деле, которое ставит в тупик всю местную и федеральную полицию. Мы говорим
о найденном у дверей дома Долтонов письме, которое содержало в себе грубо
нацарапанное карандашом требование выкупа в 10000 долларов за пропавшую
девушку, и о неожиданном ходатайстве семьи Долтонов об освобождении Джана
Эрлона, лидера местных коммунистов, задержанного в связи с этим делом.
Письмо было обнаружено Пегги О'Флаэрти, кухаркой и экономкой семьи
Долтонов, под парадной дверью особняка Генри Долтона в Гайд-парке. На
письме имеется подпись "Красный" и рисунок серпа и молота: эмблема
коммунистической партии".

Дальше шел длинный столбец, напечатанный мелким шрифтом, в котором
фигурировал "допрос негра-шофера", "полупустой сундук", "коммунистическая
литература", "пьяные оргии", "обезумевшие от горя родители" и "сбивчивые
показания коммунистического лидера". Глаза Биггера скользили по строчкам:
"тайные встречи облегчали возможность похищения", "полицию просят не
вмешиваться в дело", "семья стремится установить связь с похитителями" - и
дальше:

"Предполагают, что семейство Долтонов получило сведения, подтверждающие
догадку о том, что Эрлону известно местонахождение пропавшей девушки, и
некоторые полицейские чиновники склонны именно в этом усматривать причину
ходатайства об освобождении заключенного коммуниста.
Эрлон, однако, настаивает, что его арест явился частью провокационного
плана, цель которого - добиться высылки коммунистов из Чикаго, и на этом
основании потребовал, чтобы предъявленное ему первоначально обвинение было
предано широкой гласности. Не получив удовлетворительного ответа, он
отказался покинуть тюрьму, после чего был снова взят под стражу, на этот
раз по обвинению в неподчинении властям".

Биггер поднял глаза и огляделся: никто не смотрел в его сторону. От
нервного возбуждения у него тряслись руки. Трамвай, громыхая, несся вперед
сквозь снежную метель, и он увидел, что подъезжает к Пятидесятой улице. Он
шагнул к выходу и сказал:
- Остановите здесь.
Трамвай остановился, и он соскочил прямо в снег. Дом Бесси был почти
рядом. Он посмотрел вверх: ее окно не было освещено. Мысль, что ее может
не оказаться дома, что она пьянствует где-нибудь с компанией, привела его
в ярость. Он вошел в парадное. Там было полутемно, и теплый воздух
закрытого помещения приятно обласкал его тело. Теперь можно было дочитать
газету. Он развернул ее, и тут в первый раз он увидел свой портрет. Он был
помещен в левом нижнем углу второй страницы. Сверху шла надпись: ЕДВА НЕ
СТАЛ ДОБЫЧЕЙ КРАСНЫХ. Снимок был небольшого формата, и под ним значилось
его имя: лицо казалось сосредоточенным и очень черным, глаза смотрели
прямо, а на правом плече сидела белая кошка, и ее круглые черные глаза
были точно два озерца, скрывающие преступную тайну. А это что? Мистер и
миссис Долтон на лестнице, ведущей в кухню. Эта картина, которую он сам
видел всего два часа тому назад, вызвала в нем тревожное чувство, что с
непонятным белым миром, где все совершается так быстро, ему нечего и
тягаться: в короткий срок его выследят и разделаются с ним. Два седых
старика, стоящие на ступенях с протянутыми в мольбе руками, были
красноречивым олицетворением незаслуженного горя, и, глядя на них, каждый
почувствует в сердце ненависть к негру, отнявшему у них единственную дочь.
Биггер плотно сжал губы. Теперь нечего думать о выкупе. Они нашли Мэри
и не остановятся ни перед чем, чтобы добраться до ее убийцы. Завтра же
сотни белых полисменов наводнят Южную сторону в погоне за ним или за любым
похожим на него негром.
Он позвонил и стал ждать ответного сигнала. Дома она или нет? Он
позвонил еще раз, крепко прижал пуговку звонка и не отпускал до тех пор,
пока сверху не раздался свисток. Тогда он бросился вверх по лестнице,
порывисто втягивая воздух при каждом шаге. Когда он взбежал на второй
этаж, он так запыхался, что ему пришлось остановиться, закрыть глаза и
подождать, пока успокоится дыхание. Потом он снова поднял взгляд и в
полуоткрытой двери увидел Бесси, таращившую на пего сонные глаза. Он вошел
и еще с минуту постоял в темноте.
- Зажги свет, - сказал он.
- Биггер! Что такое случилось?
- Зажги свет!
Она не отвечала и не двигалась. Он шагнул вперед, ощупью ловя в воздухе
цепочку выключателя, наконец нашел ее и дернул. Как только вспыхнул свет,
он круто повернулся, обводя глазами комнату, как будто ждал, что кто-то
притаился в углу.
- Что случилось? - Она подошла и дотронулась до его пальто. - Ты весь
мокрый.
- Все пропало, - сказал он.
- Значит, мне не нужно туда идти? - поспешно спросила она.
Да, она теперь думает только о себе. Он - один.
- Биггер, скажи мне, что случилось?
- Они все узнали. Завтра за мной будет погоня.
В ее глазах, полных страха, не нашлось места для слез. Он бесцельно
зашагал из угла в угол, оставляя на полу грязные следы подошв.
- Скажи мне, Биггер! Ну скажи!
Она ждала от него слова, которое рассеяло бы давивший ее кошмар; но он
не хотел это слово сказать. Нет, пусть остается с ним; пусть хоть
кто-нибудь еще остается с ним. Она поймала его за рукав, и он
почувствовал, что она дрожит всем телом.
- За мной тоже придут, скажи, Биггер? Ведь я же не хотела!
Да, он ей расскажет, он ей расскажет все, но расскажет так, что она
будет чувствовать себя связанной с ним, хотя бы ненадолго. Он не хочет
теперь быть один.
- Они нашли девушку, - сказал он.
- Что же теперь с нами будет, Биггер? А, что ты со мной сделал, что ты
со мной сделал...
Она заплакала.
- Ну ладно, хватит тебе.
- Значит, ты ее _вправду_ убил?
- Она умерла, - сказал он. - Они нашли ее.
Она бросилась на кровать и зарыдала. Потом подняла к нему искаженное,
залитое слезами лицо и спросила прерывающимся голосом:
- Т-ты не послал п-письмо?
- Послал.
- Биггер! - простонала она.
- Теперь уже ничего не сделаешь.
- Боже мой, боже! Они придут за мной. Они узнают, что это ты сделал, и
пойдут к тебе домой и станут расспрашивать твою мать и брата и всех. А
потом они придут сюда, за мной!
Это было верно. Теперь оставался один только выход: ей уйти вместе с
ним. Иначе они непременно придут к ней, а она ляжет вот так на постель и
заревет и выболтает все. Ее не хватит на то, чтобы промолчать. И то, что
она расскажет про него, про его жизнь, нрав, привычки, поможет им
выследить его.
- Деньги у тебя?
- У меня в кармане.
- Сколько там?
- Девяносто долларов.
- Что же ты думаешь делать? - спросил он.
- Лучше бы всего мне умереть сейчас.
- Такими разговорами делу не поможешь.
- А какие же еще могут быть разговоры?
Он решил рискнуть, хотя это было все равно что стрелять наугад.
- Если ты не уймешься, я ухожу.
- Нет, нет... Биггер! - вскрикнула она, вскочив и кидаясь к нему.
- Ну так брось сейчас же, - сказал он, отступая назад. Он сел и тут
только почувствовал, как он устал. Какая-то сила, которой он сам в себе не
подозревал, позволила ему убежать из дома Долтонов, прийти сюда, стоять и
разговаривать с ней; но сейчас он чувствовал, что не мог бы сдвинуться с
места, даже если б в комнату вдруг ворвалась полиция.
- Ты б-болен? - спросила она, схватив его за плечи.
Он наклонился вперед и уронил голову на раскрытый ладони.
- Биггер, что с тобой?
- Устал, спать хочется до смерти, - вздохнул он.
- Я приготовлю тебе что-нибудь поесть.
- Лучше выпить.
- Но только не виски. Горячее молоко - вот что тебе нужно.
Он ждал молча, прислушиваясь к ее движениям. Ему казалось, что его тело
превратилось в кусок свинца, холодный, тяжелый, мокрый и болезненный.
Бесси включила электрическую плитку, вылила в кастрюльку молоко из бутылки
и поставила на раскалившийся диск. Потом она подошла к нему и положила ему
обе руки на плечи, на глазах у нее снова выступили слезы.
- Я боюсь, Биггер.
- Теперь уже поздно бояться.
- Зачем только ты убил ее, миленький!
- Я не хотел. Так вышло. Даю тебе честное слово!
- Как это все случилось? Ты ведь не рассказал мне.
- Да что рассказывать. Ну, был я у нее в комнате...
- У _нее_ в комнате?
- Да. Она была пьяная. Она ничего не соображала. Я... я ее донес
туда...
- А что она сделала?
- Она... ничего. Она ничего не сделала. Пришла в комнату ее мать. Она
слепая.
- Девушка?
- Да нет, ее мать. Я не хотел, чтобы она меня там застала. Ну вот, та
стала что-то говорить, и я испугался. Я ей всунул угол подушки в рот и...
Я не думал ее убивать. Я только заткнул ей рот подушкой, а она умерла.
Слепая пришла в комнату, а она стала что-то говорить, а у слепой руки были
вытянуты вот так, видишь? Я боялся, что она меня заденет. Я просто нажал
той подушкой на голову, чтобы она не закричала. Слепая меня не задела, я
увернулся. А потом слепая ушла, и я подошел к кровати, и она... Она... Она
была мертвая... Вот и все. Она была мертвая... Я не хотел...
- Ты, значит, не думал ее убить?
- Нет, честное слово, нет. Но какая разница? Никто все равно не
поверит.
- Миленький, неужели ты не понимаешь?..
- Что?
- Скажут ведь...
Бесси снова заплакала. Он насильно повернул к себе ее лицо. Он
почувствовал смутную тревогу; ему нужно было увидеть все ее глазами, хотя
бы на одно мгновение.
- Что?
- Они... Они скажут, что ты ее изнасиловал.
Биггер глядел на нее не мигая. Он совершенно забыл те минуты, когда он
нес Мэри по лестнице. Так глубоко он загнал внутрь память о них, что
только сейчас раскрылось перед ним их истинное значение. Да, скажут, что
он ее изнасиловал, и не будет никакой возможности доказать, что это не
так. До сих пор он не ощущал всей важности этого факта. Он встал, плотно
сомкнул челюсти. Насиловал ли он ее? Да, насиловал. Каждый раз, когда он
испытывал то, что он испытывал в ту страшную ночь, это было насилие. Но
оно не имело ничего общего с насилием мужчины над женщиной. Насилие - это
когда стоишь, прижатый к стене, и нужно ударить, хочешь ты этого или нет,
нужно ударить, чтобы отогнать свору, готовую растерзать тебя. Он творил
насилие всякий раз, когда видел перед собой белое лицо. Он был длинным
упругим куском резины, который тысячи белых рук растягивали до предела, и,
когда он срывался, это было насилие. Но насилие было и тогда, когда из
самого его нутра поднимался крик ненависти, потому что жизнь становилась
невмоготу. Это тоже было насилие.
- Они нашли ее? - спросила Бесси.
- А?
- Они нашли ее?
- Да. Кости нашли...
- _Кости_?
- Ну да. Я не знал, что мне с ней делать. Я сжег ее в топке.
Бесси прижалась лицом к его мокрому пальто и жалобно застонала:
- Биггер!
- А?
- Что нам делать?
- Не знаю.
- Нас будут искать.
- У них есть мои фотографии.
- Где нам спрятаться?
- Пока можно побыть в старых домах.
- Но там нас найдут.
- Их много. Там можно бродить, как в джунглях.
Молоко побежало через край. Бесси вскочила, все еще заплаканная, и
выключила плитку. Она налила молока в стакан и подала Биггеру. Он пил его,
медленно, глоток за глотком, потом отставил стакан и снова сел. Оба
молчали. Бесси снова подвинула к нему стакан, потом, когда он выпил,
налила еще один. Он встал, борясь с сонной тяжестью в ногах и во всем
теле.
- Одевайся. И собери подушки и одеяла. Нужно уходить.
Она подошла к кровати, сняла покрывало и закатала в него валиком всю
постель; Биггер подошел к ней сзади и положил ей руки на плечи:
- Где фляжка?
Она достала фляжку из сумочки и дала ему; он отпил несколько глотков, и
она спрятала фляжку обратно.
- Ну, ты скорей, - сказал он.
Она увязывала узел, тихо всхлипывая и то и дело останавливаясь, чтоб
вытереть глаза. Биггер стоял посреди комнаты и раздумывал. Может быть, они
уже у него дома; может быть, уже говорят с матерью, с Верой и с Бэдди. Он
подошел к окну, отдернул занавеску и выглянул. Улица была белая и
пустынная. Он обернулся и увидел Бесси, неподвижно застывшую над узлом с
постелью.
- Идем. Нужно торопиться.
- Мне все равно: пусть будет что будет.
- Ты эти разговоры брось. Идем.
Что ему с ней делать? Она будет тяжелой и опасной обузой. Взять ее,
такую, с собой невозможно, но оставить здесь тоже нельзя. Он спокойно
рассудил, что нужно все-таки взять ее, а потом, если понадобится, уладить
это дело, уладить так, чтобы не подвергать себя опасности. Он думал об
этом без всякого волнения, как будто выход был подсказан ему чужой, не его
логикой, над которой он был не властен, и ему оставалось только
повиноваться.
- Хочешь, чтоб я тебя здесь оставил?
- Нет, нет... Биггер!
- Ну так идем. Надевай пальто и шляпу.
Она с минуту смотрела на него, потом рухнула на колени.
- Господи боже! - простонала она. - Куда мы пойдем? Все равно нас
поймают. Надо было мне раньше знать, что этим кончится. - Она заломила
руки и стала раскачиваться из стороны в сторону, а из-под опущенных век
струились слезы. - За всю свою жизнь я светлого дня не видала. Не голод,
так болезнь. Не болезнь, так несчастье. Кому я мешала? Только и знаешь
гнешь спину с утра до вечера, пока хватает сил; а там напьешься, чтоб
забыть про это. Напьешься и спать завалишься. Вот и вся моя жизнь, а
теперь вот еще это. Ведь меня поймают, а поймают - убьют. - Она низко
опустила голову. - Сама не знаю, как это я себя довела до этого. Лучше бы
я тебя никогда не встречала. Лучше бы один из нас умер, не родившись.
Видит бог, лучше было бы. Что я от тебя видела, кроме горя? У тебя всегда
была одна только забота: подпоить меня, чтоб скорей свое получить. Вот и
все! Я теперь понимаю. Я теперь не пьяная. Я понимаю, что ты сделал со
мной. Раньше я не хотела понимать. Слишком много думала про то, как мне с
тобой хорошо. Уговаривала себя, что счастлива, да только сердце всегда
знало: какое тут счастье, - и вот в конце концов ты навязал мне это, и я
все поняла. Дура я была, слепая, безответная, пьяная дура. А теперь вот я
должна бежать с тобой, когда я знаю, что ты меня даже не любишь.
Она задохнулась и умолкла. Он не слышал, что она говорила. Но ее слова
запали в его сознание тысячью подробностей ее жизни, которые он и раньше
знал; и он увидел еще ясней, что ее нельзя взять с собой - и в то же время
нельзя оставить здесь. Он подумал об этом без злобы и без сожаления,
просто как человек, который понимает, что нужно сделать для спасения своей
жизни, и чувствует в себе решимость сделать это.
- Идем, Бесси. Нам нельзя тут оставаться.
Он нагнулся и одной рукой взял ее под руку, а другой подхватил узел с
постелью. Он выволок ее из комнаты и захлопнул дверь. Он стал спускаться
по лестнице; она тащилась за ним, спотыкаясь и всхлипывая. Еще в парадном
он вынул револьвер из-за пазухи и переложил в карман пальто. Револьвер
теперь каждую минуту может ему понадобиться. С того мгновения, как он
переступит этот порог, его жизнь будет в его руках. Что бы ни случилось
теперь, все будет зависеть от него; и, как только он это почувствовал,
страх его улегся; все опять стало просто. Он распахнул дверь, и ледяной
ветер хлестнул ему в лицо. Он отступил назад и обернулся к Бесси:
- Где фляжка?
Она протянула сумочку, он вынул фляжку и долго не отнимал ее от губ.
- На, - сказал он. - Выпей ты тоже.
Она выпила и спрятала фляжку в сумочку. Они пошли по обледеневшим
тротуарам, навстречу ветру и снежной метели. Один раз она остановилась и
заплакала. Он схватил ее за плечо.
- Не смей реветь, слышишь? Идем!
Они остановились перед высоким зданием, фасад был запорошен снегом,
ряды черных дыр зияли на месте окон, точно глазницы черепа. Он взял у нее
из рук сумочку и вынул фонарь. Потом он вцепился в ее локоть и потащил ее
по ступенькам наверх, к двери парадного. Дверь была полуотворена. Он
уперся в нее плечом; она подалась со скрипом. Внутри была непроглядная
тьма, слабый свет фонарика не мог разогнать ее. Острый запах гнили ударил
ему в лицо, и сухие лапки торопливо затрусили по деревянным половицам.
Бесси шумно втянула воздух, словно хотела крикнуть, но Биггер так сильно
сжал ей руку выше локтя, что она вся скорчилась и только глухо простонала.
Когда он поднимался по лестнице, до его ушей несколько раз донеслось тихое
поскрипывание, как будто где-то гнулось дерево на ветру. Засунув узел под
мышку, он одной рукой держал Бесси за руку, другой отводил густую паутину,
липнувшую к губам и глазам. Он остановился на третьем этаже, в комнате,
окно которой выходило в узкий пролет между домами. Пахло древесной трухой.
Он навел фонарь на под: доски были покрыты густым слоем грязи, в углу
валялись два кирпича. Он взглянул на Бесси: она закрыла лицо руками, и ее
черные пальцы были мокры от слез. Он бросил на пол узел с постелью.
- Развяжи и расстели.
Она повиновалась. Он положил подушки так, чтобы окно пришлось у него
над головой. От холода у него стучали зубы. Бесси прижалась к стене и тихо
заплакала.
- Ну будет тебе, - сказал он.
Он поднял окно, высунулся и, закинув голову, посмотрел вверх: снег
кружился над выступом крыши. Потом он глянул вниз и не увидел ничего,
кроме густой черноты, куда слетали сверху редкие белые хлопья, медленно
кружась в желтом луче фонаря. Он опустил окно и повернулся к Бесси, она
все так же стояла у стены. Он подошел к ней, взял у нее сумочку, достал
фляжку и выпил все до дна. Ему сразу стало хорошо. Виски согрело его
желудок, отвлекло мысли от холода и от воя ветра за окном. Он сел на край
постели и закурил. Это была первая сигарета за несколько часов, он жадно
вбирал в легкие теплый дым и медленно выпускал его. От виски все его тело
разогрелось, голова слегка кружилась. Бесси все еще плакала, негромко и
жалобно.
- Иди сюда, ложись, - сказал он.
Он вынул из кармана револьвер и положил рядом, так, чтобы легко было до
него дотянуться.
- Иди ложись, Бесси. Замерзнешь там у стенки.
Он встал, стащил с себя пальто и разостлал его поверх одеяла, чтоб было
теплее, потом погасил фонарь. Алкоголь убаюкивал его, притуплял все
чувства. В холоде пустой комнаты до него доносились тихие всхлипывания
Бесси. Он сделал последнюю долгую затяжку и потушил сигарету. Заскрипели
под ногами Весен половицы. Он лежал неподвижно, ощущая приятную теплоту.
Напряжение в теле не ослабевало: у него было такое чувство, как будто ему
пришлось очень долго сохранять неудобную позу, и теперь, когда ничто не
мешало, расслабиться он не мог. Его томило желание, но, покуда Бесси
стояла у стены, он не давал своим мыслям устремляться в эту сторону. Бесси
была подавлена горем, и не о ней он должен был сейчас думать. Та часть его
существа, которая всегда заставляла его хотя бы внешне приноравливаться к
чужим требованиям, не допускала и теперь в его сознание того, чего жаждало
его тело. Он услышал шелест ткани в темноте и понял, что Бесси снимает