Райт Гарри. Сын Америки

поздно, а значит, им там нечего делать, в котельной.
- Бесси заходила вчера, - сказал Бэдди.
- Ну?
- Сказала, что видела тебя в "Хижине" Эрни с двумя белыми.
- Верно. Я их возил туда вечером.
- Она тут все толковала, что вы с пей скоро поженитесь.
- Пфф!
- Почему это все девчонки такие, Биггер? Только парень устроится на
работу, так им сейчас надо за него замуж.
- А черт их знает!
- Ты теперь на хорошем месте. Найдешь себе получше, чем Бесси, - сказал
Бэдди.
Он и сам так думал, но ничего не сказал.
- А вот я скажу Бесси! - крикнула Вера.
- Попробуй, я тебе шею сверну, - сказал Биггер.
- Сейчас же перестаньте, слышите! - сказала мать.
- Да, вот еще что, - сказал Бэдди. - Я вчера видел Джека. Он рассказал,
что ты чуть не укокошил Гэса.
- Я с этой шайкой больше не знаюсь, - сухо сказал Биггер.
- Джек хороший парень, - возразил Бэдди.
- Ну Джек, а остальные?
Гэс, Джо, Джек - все они казались Биггеру существами из другой жизни, и
все потому, что он несколько часов пробыл в доме Долтонов и убил белую
девушку. Он оглядел комнату, словно видел ее в первый раз. На полу не было
ковра, штукатурка на стенах и потолке потрескалась. В комнате стояли две
старые железные кровати, четыре стула, облезлый комод и раздвижной стол,
на котором они ели. Все здесь было совсем не так, как у Долтонов. Здесь
все спали вместе; там у него будет отдельная комната. Он потянул носом
кухонный запах и вспомнил, что у Долтонов запаха кухни нигде не услышишь;
и кастрюли тоже не гремят на весь дом. Там каждый живет в отдельной
комнате, и у каждого свой маленький мир. Он ненавидел эту комнату и всех
ее обитателей, себя в том числе. Почему он и его близкие должны жить так?
Что они сделали? Может быть, они ничего не сделали? Может быть, именно
потому они и живут так, что никто из них за всю жизнь не сделал ничего,
что имело бы значение: ни хорошего, ни дурного.
- Накрывай на стол, Вера! Завтрак готов, - крикнула мать.
- Сейчас, мама.
Биггер сел за стол, дожидаясь еды. Может быть, сегодня он в последний
раз завтракает здесь. Он ясно чувствовал это, и это придавало ему
терпения. Может быть, когда-нибудь ему придется завтракать в тюрьме. Вот
он сидит с ними за одним столом, и никто из них не знает, что он убил
белую девушку, и отрезал ей голову, и сжег ее в топке котла. Мысль о том,
что он сделал, весь ужас и мерзость его поступка, смелость, без которой
его нельзя было совершить, - все это впервые в его пришибленной страхом
жизни воздвигло защитный барьер между ним и миром, которого он боялся. Он
убил и тем создал для себя новую жизнь. Это было нечто, принадлежавшее ему
одному, впервые в жизни у него появилось нечто, чего другие не могут у
него отнять. Да, он может спокойно сидеть тут и есть и не заботиться о
том, что думают или делают его родные. У него есть теперь естественное
прикрытие, из-за которого он может поглядывать на них. Его преступление
было якорем, надежно удерживавшим его во времени; в нем он черпал
уверенность, которой не могли дать ему ни револьвер, ни нож. Теперь он был
вне своей семьи, выше и дальше; им даже мысль не может прийти о том, что
он сделал. А он сделал то, что даже ему самому не казалось возможным.
Хотя он убил случайно, потребность сказать себе, что это было случайно,
у него не явилась ни разу. Он был негр, и он был один в комнате, где была
убита белая девушка, - значит, он убил ее. Так, во всяком случае, будут
говорить, что бы ни говорил он сам. И он знал, что в известном смысле
смерть девушки не была случайной. Он уже много раз убивал и до того,
только в те разы у него не оказывалось подходящей жертвы или подходящих
обстоятельств для того, чтобы его воля к убийству стала видимой и
ощутимой. Его преступление казалось естественным; он чувствовал, что вся
его жизнь вела к тому. Кончилась пора безмолвных догадок о том, что
ожидает его, его черное тело; теперь он _знал_. Скрытый смысл его жизни -
смысл, которого не видели другие и который он всегда стремился затаить, -
теперь прорвался наружу. Нет, это не случайность, и он никогда не назовет
это случайностью. Была в нем какая-то смешанная с ужасом гордость от мысли
о том, что когда-нибудь он сможет во всеуслышание заявить: да, он сделал
это. Как будто он дал самому себе какое-то неясное, но важное
обязательство, которое должен выполнить, признав свой поступок.
Теперь, когда лед сломан, может быть, для него и другое возможно? Что
ему помешает? Сидя за столом в ожидании завтрака, он чувствовал, что
достиг чего-то такого, что долго не давалось ему. Все переменилось; теперь
он знает, что ему делать. Суть в том, чтобы делать то же, что делают
другие, жить точно так, как живут они, а когда никто не смотрит -
поступать по-своему. И они никогда не узнают. В тихом существовании
матери, брата и сестры он чувствовал какую-то упорную силу, бесформенное и
неосознанное стремление к жизни без мыслей, ко всему мирному и привычному,
к надежде, слепящей глаза. Он чувствовал, что они не хотят по-другому
видеть жизнь; им нужна определенная картина мира; определенный образ жизни
нравится им больше других, и ко всему тому, что не укладывается в его
рамки, они слепы. Чужие поступки они замечают, только если эти поступки
идут навстречу их желаниям. И все, что нужно, - это быть смелым, делать
то, до чего не додуматься никому. Все вдруг представилось ему в виде одной
властной и простой мысли: в каждом человеке живет огромная жажда веры,
которая его ослепляет, и кто сумеет остаться зрячим там, где другие слепы,
может получить все, чего захочет, и никогда не попадется. В самом деле: ну
кому придет в голову, что он, загнанный, робкий чернокожий паренек, мог
убить и сжечь богатую белую девушку, а потом спокойно сидеть за столом,
дожидаясь завтрака? Ему стало почти весело.
Он сидел у стола, смотрел, как падает снег за окном, и многое
становилось для него простым. Нет, теперь ему не надо прятаться за стеной
или завесой; у него есть более верный способ чувствовать себя в
безопасности, и более легкий. Прошлая ночь доказала это. Джан - слепой.
Мэри была слепая. Мистер Долтон - слепой. И миссис Долтон тоже слепая; не
только потому, что у нее глаза не видят. Биггер слегка улыбнулся. Миссис
Долтон не знала, что Мэри умерла, когда стояла над ее кроватью в темной
спальне. Она думала, что Мэри пьяна, потому что она привыкла, что Мэри
возвращается домой пьяная. И миссис Долтон не знала, что он тут же, в
комнате; это было последнее, что ей могло прийти в голову. Он негр, и при
таких обстоятельствах она меньше всего могла помнить о нем. Биггер думал о
том, как много есть людей, похожих на миссис Долтон, таких же слепых...
- На, ешь, Биггер, - сказала мать, ставя перед ним тарелку овсяной
каши.
Он взялся за ложку; теперь, когда он продумал все, что случилось ночью,
ему стало легче. Он чувствовал, что теперь сумеет владеть собой.
- А вы что же не едите? - спросил он оглядываясь.
- Ешь, ешь. Ты торопишься. Мы еще успеем, - сказала мать.
Ему не нужны были деньги: у него были те, которые он взял из сумочки
Мэри; но он хотел получше замести следы.
- Мама, у тебя есть деньги?
- Совсем немножко, Биггер.
- Дай мне.
- Вот тебе полдоллара. У меня еще только доллар остается до среды.
Он положил бумажку в карман. Бэдди покончил с одеванием и сидел на краю
постели. Он вдруг увидел Бэдди, увидел его как бы через Джана. Бэдди был
какой-то бесхребетный, расплывчатый; глаза у него были незащищенные, и
взгляд скользил только по поверхности вещей. Странно, что он раньше
никогда этого не замечал. Бэдди тоже слепой. Вот он сидит тут и мечтает
устроиться на такое же хорошее место, как у него, Биггера. Бэдди тоже
кружит и кружит в привычной колее и ничего не видит. Костюм на нем сидит
мешком, не так, как на Джане. Весь он какой-то растерянный, неприкаянный,
в нем нет ни углов, ни острых граней; точно пузатый щенок. Он смотрел на
Бэдди и вспоминал Джана и мистера Долтона, и ему чудилась в Бэдди какая-то
неподвижность, ненужность, оторванность.
- Что это ты на меня как смотришь, Биггер?
- А?
- Смотришь, говорю, на меня как-то по-чудному.
- Не знаю. Задумался просто.
- О чем?
- Ни о чем.
Мать вошла в комнату, неся тарелки с кашей, и он увидел, какая и она
тоже бесхребетная и бесформенная. Глаза у нее были тусклые, ввалившиеся, в
темных кругах от давней усталости. Она двигалась медленно и всегда
дотрагивалась до вещей, мимо которых проходила, точно ища опоры. Она
волочила ноги по дощатому полу, на лице ее всегда было выражение
напряженного усилия. Если ей нужно было посмотреть на что-нибудь, даже
совсем близко, она всегда поворачивалась всем телом, вместо того чтобы
просто перевести глаза. Казалось, будто она несет в себе тяжелый и
неустойчивый груз и боится нарушить с трудом достигнутое равновесие.
- Ешь кашу, Биггер.
- Я ем.
Вера принесла себе тарелку и уселась напротив него. Хотя лицо ее было
тоньше и нежнее, чем у матери, Биггер уже различал в нем первые признаки
той же самой усталости. Какая разница между Верой и Мэри! Это
чувствовалось даже в движении, которым Вера подносила ложку ко рту; каждым
своим жестом она как будто оборонялась от жизни. Даже то, как она сидела,
выдавало страх, вкоренившийся так глубоко, что он уже стал органической
частью ее существа; еду она брала с тарелки крошечными кусочками, как
будто боялась подавиться или слишком быстро все съесть.
- Биггер! - плаксиво протянула Вера.
- А?
- Перестань сейчас же! - сказала Вера, положив ложку и отмахиваясь от
него рукой.
- Что?
- Перестань на меня смотреть!
- Да ну тебя, ешь свою кашу и молчи!
- Мама, скажи ему, чтоб он на меня не смотрел!
- Никто на нее не смотрит.
- Ты смотришь, - сказала Вера.
- Тише, Вера, ешь лучше, - сказала мать.
- Он все время за мной подсматривает, мама!
- Ты просто дура! - сказал Биггер.
- Не глупее тебя!
- Да замолчите вы оба, - сказала мать.
- Если он будет подсматривать, я есть не стану, - сказала Вера и
пересела на кровать.
- Иди жри свою кашу! - сказал Биггер, выскочив из-за стола и снимая с
вешалки кепку. - Я ухожу.
- Чего ты, Вера? - спросил Бэдди.
- Не твое дело! - сказала Вера; у нее уже текли по лицу слезы.
- Дети, тише! Да замолчите же наконец! - простонала мать.
- А зачем он со мной так? - сказала Вера.
Биггер поднял свой чемодан. Вера вытерла глаза и вернулась к столу.
- Когда я тебя теперь увижу, Биггер? - спросила мать.
- Не знаю, - сказал он и с силой хлопнул дверью.
Он уже спустился до середины лестницы, когда услышал, что его окликают.
- Биггер! Погоди, Биггер!
Он остановился и посмотрел вверх. С лестницы бежал Бэдди. Он подождал,
недоумевая, что могло случиться.
- Ты чего?
Бэдди остановился, виновато улыбаясь:
- Я... я...
- Ну в чем дело?
- Понимаешь, мне показалось...
Биггер обомлел:
- Говори, чего размазываешь?
- Ничего такого нет. Просто мне показалось, что у тебя что-то неладно.
Биггер поднялся на несколько ступенек и встал совсем рядом с Бэдди.
- Неладно? Как это неладно? - спросил он испуганным шепотом.
- Я... мне показалось, что ты вроде не в себе. Думал, может, тебе
помочь надо, вот и все. Мне... мне показалось...
- А с чего ты это все взял?
Бэдди протянул ему пачку кредиток.
- Вот, ты уронил на пол, - сказал он.
Биггер шарахнулся назад, оглушенный. Он сунул руку в карман: денег не
было. Он выхватил у Бэдди пачку и торопливо запихнул ее в карман.
- Мать видела?
- Нет.
Он посмотрел на Бэдди долгим испытующим взглядом. Он знал, что Бэдди
весь тянется к нему, готов чем угодно заслужить его доверие; но сейчас это
было невозможно. Он крепко схватил Бэдди за локоть.
- Никому ни слова про это, понял? Вот, - сказал он, вытащив пачку из
кармана и отделив одну бумажку, - возьми, купи себе что-нибудь. Но помни -
_никому_!
- Спасибо, Биггер. Я никому не скажу. Но, может быть, тебе нужна моя
помощь?
- Нет, нет...
Бэдди стал подниматься наверх.
- Постой, - сказал Биггер.
Бэдди опять спустился и остановился перед ним, глядя ему прямо в лицо
пытливыми блестящими глазами. Биггер посмотрел на него, весь подобравшись,
точно зверь, готовый к прыжку. Нет, брат его не выдаст. На Бэдди можно
положиться. Он опять ухватил Бэдди за руку выше локтя и сжал так сильно,
что Бэдди съежился от боли.
- Так смотри же - _никому_.
- Да, да... Я не скажу.
- Ну, теперь иди.
Бэдди побежал вверх и скрылся из виду. Биггер постоял еще на темной
лестнице, раздумывая. Он отмахнулся от закравшегося было сомнения, но не
со стыдом, а скорее с досадой. На миг он почувствовал к Бэдди то же, что
чувствовал к Мэри, когда она лежала на кровати, а в синеватом полумраке
комнаты к нему приближалось белое пятно. Нет, Бэдди не скажет, подумал он
тут же.
Он вышел на улицу. Было холодно, и снег перестал. Небо понемногу
прояснялось. Когда он дошел до угловой аптеки, где торговали круглые
сутки, ему вдруг захотелось взглянуть, нет ли там кого-нибудь из ребят.
Может быть, Джек или Джо не ночевали дома и болтаются здесь, как это
иногда бывало. Хотя он знал, что навсегда с ними покончил, его почему-то
все время тянуло повидать их. Ему хотелось испытать, что он почувствует
при встрече с ними. Точно человеку, родившемуся вновь, ему хотелось
потрогать и попробовать каждую вещь, чтоб посмотреть, какова она теперь на
вкус и на ощупь. Точно у человека, вставшего после долгой болезни, у него
являлись неожиданные и безотчетные причуды.
Он посмотрел сквозь замерзшее стекло; так и есть: Джо здесь. Он толкнул
дверь и вошел. Джо сидел у стойки с водами, болтая с продавцом. Биггер
уселся рядом. Они не поздоровались. Биггер купил две пачки сигарет и
подвинул одну к Джо. Тот посмотрел на него удивленно.
- Это мне? - спросил Джо.
Биггер повел рукой и опустил углы губ.
- Это кому?
Джо вскрыл пачку.
- Вот это кстати, ей-богу. Ты что, работаешь уже?
- Работаю.
- Ну и как?
- Первый сорт, - сказал Биггер, облокотясь на стойку. На лбу у него
выступил пот. Он был возбужден, и что-то заставляло его искать опте
большего возбуждения. Это была словно жажда, возникавшая в самой крови.
Дверь отворилась, и вошел Джек.
- А, Биггер, ну как тебе там?
Биггер кивнул головой.
- Лучше не надо, - ответил он. - Дайте-ка мне еще пачку сигарет, -
сказал он продавцу. - Бери, Джек, это тебе.
- Ого, ты, я вижу, живешь, - сказал Джек, заметив толстую пачку денег.
- А Гэс? - спросил Биггер.
- Сейчас подойдет. Мы прошатались всю ночь.
Дверь опять скрипнула, Биггер оглянулся и увидел Гэса. Гэс остановился
на пороге.
- Только, чур, не драться, - сказал Джек.
Биггер купил еще пачку сигарет и бросил ее Гэсу. Гэс поймал пачку на
лету и растерянно уставился на Биггера.
- Ну ладно, Гэс, чего там! Дело прошлое, - сказал Биггер.
Гэс медленно подошел к ним, вынул сигарету и закурил.
- Чудак ты все-таки, Биггер, - сказал Гэс, робко улыбаясь.
Биггер видел, что Гэс радуется примирению. Теперь Биггер их не боялся,
он сидел, поставив ноги на чемодан, и со спокойной улыбкой переводил глаза
с одного на другого.
- Одолжил бы ты мне доллар, - сказал Джек.
Биггер достал из пачки три долларовые бумажки и оделил их всех.
- Вот, чтоб вы не говорили, что я ничего вам не даю.
- Чудак ты все-таки, Биггер, ну и чудак! - сказал опять Гэс, смеясь от
удовольствия.
Но ему пора было уходить, он не мог больше оставаться здесь с ними. Он
заказал три бутылки пива и взял чемодан.
- А ты что ж, не выпьешь с нами? - спросил Джо.
- Нет, мне некогда.
- Ну, увидимся.
- Пока!
Он помахал им рукой и вышел на улицу. Он шагал по снегу, и ему было
весело, и немного кружилась голова. Рот у него был открыт, глаза блестели.
Первый раз он находился в их компании и не чувствовал страха. Он шел
незнакомой тропинкой в незнакомую страну, и ему не терпелось узнать, куда
она его приведет. Он дотащил свой чемодан до перекрестка и стал ждать
трамвая. Он засунул пальцы в жилетный карман и нащупал там хрустящие
бумажки. Вместо того чтоб ехать к Долтонам, можно сесть на трамвай, идущий
к вокзалу, и сегодня же уехать из города. Но что тогда будет? Если он
вдруг сбежит, все поймут, что ему известно что-то про Мэри. Нет, гораздо
лучше сидеть на месте и выжидать. Пройдет немало времени, пока они
догадаются, что Мэри убита, и еще больше, пока кому-нибудь придет в
голову, что это сделал он. Когда обнаружится, что она пропала, подумают
скорей всего на красных.
Подошел дребезжа трамвай, и он сел и доехал до Сорок седьмой улицы, а
там пересел на другой, идущий в восточный район. Он тревожно вглядывался в
смутное отражение своего черного лица в запотевшем стекле двери. Вокруг
него все белые - кто из них догадается, что он убил богатую белую девушку?
Никто. Украсть десять центов, изнасиловать женщину, пырнуть кого-нибудь
ножом по пьяному делу - этому всякий поверит; но убить дочь миллионера и
сжечь ее труп? Он слегка улыбнулся, чувствуя, как у него по телу
разливается жар. Все казалось ему теперь очень простым и ясным: будь
таким, каким тебя считают люди, а сам поступай по-своему. В какой-то мере
он так и делал всю свою жизнь, но это выходило у него слишком шумно и
неловко, и только вчера, когда он задушил Мэри на ее постели, а ее слепая
мать с протянутыми руками стояла в двух шагах, он понял, как это нужно
делать. Он все еще дрожал немного, но настоящего страха не было. Было
только сильное лихорадочное возбуждение. С этими я справлюсь, подумал он
про мистера и миссис Долтон.
Одно беспокоило его: по-прежнему у него все время стояла перед глазами
окровавленная голова Мэри на ворохе промокших газет. Вот только бы от
этого избавиться, и все будет хорошо. Все-таки чудная она была, подумал
он, вспомнив все поведение Мэри. Надо же так! Черт, да она сама заставила
меня это сделать. Не валяла бы дурака! Не приставала бы ко мне, ничего бы
и не было! Он не жалел Мэри; она не была для него реальностью, живым
существом; он ее слишком мало и слишком недолго знал. Он чувствовал, что
это убийство с лихвой оправдано тем страхом и стыдом, который она
заставила его испытать. Ему казалось, что это ее поступки внушали ему
страх и стыд. Но когда он подумал, он пришел к убеждению, что едва ли это
было так. Он сам не знал, откуда взялось это чувство страха и стыда,
просто оно было, вот и все. Каждый раз, когда он соприкасался с ней, оно
вспыхивало, жарко и остро.
Этот стыд и этот страх относились не к Мэри. Мэри только послужила
поводом для проявления того, что было вызвано многими Мэри. И теперь,
когда он убил Мэри, напряжение, сковывавшее его мышцы, ослабло; свалился
невидимый груз, который он долго нес на себе.
Трамвай шел по заснеженным рельсам; подняв глаза, он видел за окном, на
покрытых снегом тротуарах, прохожих-негров. Этим людям тоже знакомо было
чувство стыда и страха. Много раз он стоял вместе с ними на перекрестках и
разговаривал о белых, глядя на элегантные длинные автомобили,
проносившиеся мимо. Для Биггера и таких, как он, белые не были просто
людьми; они были могущественной силой природы, как грозовые тучи,
застилающие небо, или глубокая бурливая река, вдруг преградившая путь в
темноте. Если не переходить известных границ, ему и его черным родичам
нечего было бояться этой белой силы. Но - грозная ли, нет ли - она всегда
была с ними, каждый день их жизни; даже не называя ее вслух, они постоянно
чувствовали ее присутствие. Покуда они жили здесь, в черте отведенных им
кварталов, они платили ей безмолвную дань.
Бывали изредка минуты, когда его охватывала безудержная потребность в
единении с другими черными людьми. Он мечтал дать отпор этой белой силе,
но его мечты рушились, как только он оглядывался на окружавших его негров.
Хотя он был такой же черный, как и они, он чувствовал себя совсем не
похожим на них, настолько не похожим, что это делало невозможным общие
стремления и общую жизнь. Только под угрозой смерти могло так случиться,
только если страх и стыд загонят их всех в угол.
Глядя из окна трамвая на идущих мимо негров, он думал, что единственный
способ навсегда покончить со стыдом и страхом - это объединить всех этих
черных людей, подчинить их себе, сказать им, что нужно делать, и заставить
их делать это. Он смутно чувствовал, что должна быть такая сторона, куда
ему и другим черным людям оказалось бы по дорого; такая точка, где сошлись
бы сосущий голод и беспокойные стремления ума; такой образ действий, в
котором и тело и душа обрели бы твердость и веру. Но он знал, что никогда
этого не будет, и он ненавидел своих черных сородичей, и, когда он смотрел
на них, ему хотелось протянуть руку и убрать их с глаз долой. И все-таки
он надеялся, безотчетно, но упорно. В последнее время он особенно охотно
прислушивался к рассказам о людях, которые умели подчинять себе других
людей, потому что в этом умении ему чудился выход из трясины, засасывавшей
саму его жизнь. Ему казалось, что когда-нибудь явится негр, который силой
сгонит всех негров в сплоченную толпу, и они двинутся и сообща одолеют
стыд и страх. Он никогда не думал об этом в конкретных образах: он это
чувствовал; чувствовал некоторое время и потом забывал. Но где-то глубоко
внутри в нем всегда была жива эта надежда.
Страх принудил его затеять драку с Гэсом в биллиардной. Если б он был
уверен в себе и в Гэсе, он не стал бы драться. Но он знал Гэса и знал себя
- и был убежден, что в решительный момент любого из них страх может
вывести из строя. Так разве можно было и думать о налете на лавку Блюма?
Он боялся и не доверял Гэсу и знал, что Гэс боится и не доверяет ему; и,
попытавшись объединиться с Гэсом для общего дела, он с той же минуты
возненавидел бы и Гэса, и себя. В конечном счете, однако, его ненависть и
надежда обращены были не к себе самому и не к Гэсу - надеялся он на нечто
доброжелательное и неясное, что поможет ему и выведет из тупика; а
ненавидел белых, потому что он чувствовал их власть над собой даже тогда,
когда они были далеко и не думали о нем, чувствовал эту власть даже в том,
как он сам относился к своему народу.
Трамвай полз по снегу; до бульвара Дрексель остался один квартал. Он
поднял чемодан и пошел к выходу. Через несколько минут он узнает, сгорела
ли Мэри. Трамвай остановился, он вышел и, увязая в глубоком снегу, зашагал
к дому Долтонов.
Дойдя до подъезда, он увидел, что машина стоит там, где он ее вчера
оставил, только мягкий снежный покров укутал ее всю. Рядом белел дом,
большой и безмолвный. Он отпер ворота и прошел мимо машины, все время видя
перед собой Мэри, ее окровавленную шею у самой дверцы топки и голову с
вьющимися черными прядками на куче промокших газет. Он помедлил. Еще можно
повернуться и уйти. Можно сесть в машину и к тому времени, когда кто-либо
хватится, быть ужи за много миль отсюда. Но зачем бежать без крайней
надобности? Деньги у пего есть, и он успеет сделать это, когда придет
срок. И револьвер у него тоже есть. Руки его дрожали, и ему трудно было
отпереть дверь; но они дрожали, не от страха. Он испытывал какой-то
подъем, уверенность, полноту, свободу; вся его жизнь сошлась в одном,
полном высшего значения акте. Он толкнул дверь и застыл на месте, с трудом
вбирая ноздрями воздух. В красных отблесках пламени темнела человеческая
фигура. Миссис Долтон! Нет, она казалась выше и полнее, чем миссис Долтон.
О, это Пегги! Она стояла к нему спиной, чуть-чуть согнувшись. Она как
будто всматривалась в закрытую дверцу топки. Она не слышала, как я вошел,
подумал он. _Может быть, уйти_? Но не успел он пошевелиться, как Пегги
обернулась:
- А, Биггер, доброе утро!
Он не ответил.
- Вот хорошо, что вы пришли. Я только собралась подбавить угля.
- Я сейчас сделаю, мэм.
Он подошел к котлу, напряженно стараясь разглядеть сквозь щели дверцы,
не осталось ли в топке каких-либо следов Мэри. Став рядом с Пегги, он
увидел, что и она смотрит сквозь щели на красную груду тлеющих углей.
- Вчера вечером котел очень хорошо топился, - сказала Пегги. - А к утру
вот остыл.
- Я сделаю, - сказал Биггер, не решаясь открыть дверцу, пока она стоит
рядом в красной полутьме.
Он прислушивался к глухому реву в трубах и думал, догадывается она о
чем-нибудь или нет. Он понимал, что нужно зажечь свет; но что, если при
свете обнаружится в топке что-нибудь оставшееся от Мэри?
- Я сейчас все сделаю, мэм, - сказал он опять.
Он торопливо думал, придется ли убить ее, если она зажжет свет и увидит
что-нибудь такое, что наведет ее на мысль о смерти Мэри. Не поворачивая
головы, он заметил в углу железную лопату. У него сжались кулаки. Пегги
пошла в дальний конец котельной; там, у самой лестницы, свешивалась с
потолка электрическая лампочка.
- Сейчас я вам зажгу свет, - сказала она.
Он быстро и бесшумно шагнул к углу, где стояла лопата, и притаился,
выжидая. Лампочка вспыхнула, ослепительно яркая; он зажмурил глаза. Пегги
стояла у подножия лестницы, крепко прижимая правую руку к груди. Она была
в халате и старалась запахнуть его поглубже. Биггер понял. Она даже и не
думала о котле: просто ей было неловко, что он застал ее в халате.
- Мисс Долтон еще не выходила? - спросила она через плечо, поднимаясь
по лестнице.
- Нет, мэм. Я ее не видел.
- Вы только что пришли?
- Да, мэм.
Она остановилась и посмотрела на него.
- А ведь машина стоит у подъезда?
- Да, мэм, - сказал он коротко, не пытаясь ничего объяснить.
- Что же, она всю ночь там простояла?
- Не знаю, мэм.
- Разве вы вчера не поставили ее в гараж?
- Нет, мэм. Мисс Долтон сказала, чтоб я ее там оставил.
- Вон что! Значит, она так и стояла всю ночь. То-то она вся в снегу.
- Должно быть, так, мэм.
Пегги покачала головой и вздохнула:
- Ну что ж, она, наверно, сейчас выйдет, ей ведь пора ехать.
- Да, мэм.
- Я вижу, сундук вы уже снесли.
- Да, мэм. Она мне вчера вечером велела снести его.
- Смотрите не забудьте его здесь, - сказала она, входя в кухню.