Райт Гарри. Сын Америки

Иисусову господь дарует тебе вечную жизнь. Взгляни на меня, сын мой...
Биггер сидел, подперев ладонями черное лицо, и не шевелился.
- Пообещай мне, сын мой, что ты изгонишь ненависть из своего сердца,
чтобы божья любовь могла войти в него.
Биггер молчал.
- Ты не хочешь обещать, сын мой?
Биггер закрыл глаза руками.
- Скажи хотя бы, что постараешься, сын мой.
Биггер почувствовал, что, если проповедник будет продолжать свои
уговоры, он сейчас вскочит и ударит его. Как ему поверить в то, что он уже
убил в себе? Он виновен и знает это. Проповедник поднялся с колен,
вздохнул и вынул из кармана маленький деревянный крестик на цепочке.
- Посмотри, сын мой. Я держу в руках крест, сделанный из дерева. Дерево
- это мир наш. И к этому дереву пригвожден страждущий человек. Вот что
такое жизнь, сын мой. Жизнь есть страдание. Как же ты не хочешь поверить в
слово божье, когда вот перед твоими глазами единственное, что дает твоей
жизни смысл. Дай я надену это тебе на шею. Когда останешься один, взгляни
на этот крест, сын мой, и вера осенит тебя...
Он замолчал, и Биггер молчал тоже. Деревянный крест висел теперь у него
на груди, касаясь кожи. Он чувствовал все то, о чем говорил проповедник,
чувствовал, что жизнь - это плоть, пригвожденная к миру, дух, томящийся в
тюрьме земных дней.
Он услышал скрип дверной ручки и поднял глаза. Дверь отворилась, на
пороге показался Джан и остановился, как бы не решаясь войти. Биггер
вскочил на ноги, точно наэлектризованный страхом. Проповедник тоже встал,
отступил на шаг, поклонился и сказал:
- Доброе утро, сэр.
Биггер подумал: что может быть нужно от него теперь Джану? Ведь он уже
пойман, он ждет суда. Джан наверняка будет отомщен. Биггер замер, видя,
что Джан выходит на середину камеры и останавливается прямо перед ним.
Потом он вдруг подумал, что ему незачем стоять, что здесь в тюрьме Джан
ничего не может сделать ему. Он сел и опустил голову; в камере было тихо,
так тихо, что слышно было дыхание проповедника и Джана. Белый человек, на
которого он пытался свалить свое преступление, стоял перед ним, и он
покорно ждал его сердитых слов. Но почему же он молчит? Биггер поднял
голову; Джан смотрел прямо на него, и он отвел глаза. Лицо Джана не
казалось сердитым. Но если он не сердится, что же ему тогда нужно? Он
опять взглянул и увидел, что Джан пошевелил губами, но слов не было
слышно. А когда Джан наконец заговорил, его голос звучал очень тихо и
между словами он делал долгие паузы; Биггеру казалось, будто он слышит,
как человек говорит сам с собой.
- Биггер, мне очень трудно найти слова, чтобы сказать то, что я хочу,
но я попробую... Для меня это все как разорвавшаяся бомба. Я уже целую
неделю никак не могу в себя прийти. Я ведь сидел в тюрьме, и мне даже в
голову не могло прийти, что тут происходит... Я... я не хочу вас мучить,
Биггер. Я знаю, вам и без меня тяжело. Но понимаете, мне просто необходимо
кое-что сказать вам... А вы, если не хотите со мной говорить, Биггер, не
надо. Мне кажется, я немножко понимаю, что вы сейчас должны чувствовать. Я
ведь не чурбан, Биггер; я умею понимать, хотя, пожалуй, в тот вечер я
ничего не понял... - Джан остановился, проглотил слюну и закурил. - Вы
встретили меня в штыки... Теперь я понимаю. Но тогда я был как слепой.
Я... мне очень хотелось прийти сюда и сказать вам, что я не сержусь... Я
не сержусь нисколько, и я хочу, чтоб вы позволили мне помочь вам. Это
ничего, что вы хотели свалить вину на меня... Может быть, вы имели на то
основания... Не знаю. Может быть, в известном смысле я и есть настоящий
виновник всего... - Джан опять остановился, сделал глубокую, долгую
затяжку, медленно выпустил дым и нервно прикусил губу. - Биггер, я
никогда, ни разу в жизни не сделал ничего во вред вашему народу. Но я -
белый, и я знаю, что глупо было бы просить вас, чтоб вы не ненавидели
меня, когда все белые люди, которых вы знаете, ненавидят вас. Я... я знаю,
для вас мое лицо похоже на их лица, хотя чувствую я совсем по-другому. Но
только до того вечера я не знал, что пропасть между нами так велика... Я
теперь понимаю, почему вы взялись за револьвер, когда я поджидал вас на
улице и хотел заговорить с вами. Вы ничего другого и не могли сделать; но
я тогда не знал, что мое лицо, белое лицо, заставляло вас чувствовать свою
вину, несло вам осуждение... - Рот Джана остался открытым, но слова больше
не выходили из него; он шарил взглядом по углам камеры.
Биггер молчал, сбитый с толку, чувствуя себя так, будто он сидит на
огромном колесе, которое буйные порывы ветра вертят то в одну сторону, то
в другую. Проповедник шагнул вперед:
- Вы - мистер Эрлон?
- Да, - сказал Джан, обернувшись.
- Это очень хорошо, сэр, то, что вы говорили. Этот бедный мальчик очень
нуждается в помощи, очень нуждается. Я - преподобный Хэммонд, сэр.
Биггер увидел, как Джан и проповедник пожали друг другу руки.
- Все это для меня очень тяжело, но вместе с тем послужило мне на
пользу, - сказал Джан, садясь и поворачиваясь лицом к Биггеру. - Я
научился глубже видеть людей. Я научился видеть многое, что раньше знал,
но успел позабыть. Я... я утратил кое-что, но кое-что и приобрел... - Джан
подергал себя за галстук, а в камере стояла напряженная, выжидающая
тишина. - Я понял, что вы, Биггер, вправе ненавидеть меня. Для меня теперь
ясно, что иначе и быть не может; это все, что у вас есть. Но, Биггер, если
я говорю, что вы вправе меня ненавидеть, это немного меняет дело, правда?
Я не перестаю думать об этом с тех пор, как я вышел из тюрьмы, и я пришел
к выводу, что по-настоящему меня должны были бы судить за убийство вместо
вас. Но этого нельзя, Биггер. Я не могу взять на себя одного вину за сто
миллионов человек. - Джан наклонился вперед и опустил глаза. - Я не
заискиваю перед вами, Биггер. И пришел я сюда не для того, чтобы
оплакивать вас. Я считаю, что всем нам, запутавшимся в сложностях этого
мира, ничуть не лучше, чем вам. Я пришел потому, что я стараюсь подойти ко
всей этой истории так, как мне подсказывает мое понимание. А это нелегко,
Биггер. Я... я любил девушку, которую вы убили. Я... я любил... - Голос
его прервался, и Биггер увидел, что у него дрожат губы. - В тюрьме, когда
я узнал про Мэри, мне было очень тяжело, и вот тогда я подумал обо всех
неграх, убитых белыми, обо всех, кого силой разлучали с близкими и во
времена рабства, и после. И я подумал: они терпели, значит, и я должен. -
Джан бросил сигарету и раздавил ее каблуком. - Сначала я решил, что это
все подстроено стариком Долтоном, и хотел убить его. Потом, когда я узнал,
что это сделали вы, я хотел убить вас. А потом я стал думать. И я понял,
что, если я отвечу убийством на убийство, так будет и дальше и это никогда
не кончится. И я сказал себе: я пойду и постараюсь помочь Биггеру, если
только он захочет.
- Да благословит вас бог, сын мой, - сказал проповедник.
Джан закурил новую сигарету; он предложил и Биггеру, но Биггер сидел
неподвижно, сложив руки на коленях и каменным взглядом уставясь в пол.
Слова Джана казались ему странными; никогда раньше он не слыхал таких
разговоров. Все то, что говорил Джан, было для него настолько ново, что он
пока никак не реагировал; он просто сидел, глядя в одну точку, внутренне
недоумевая и боясь даже посмотреть на Джана.
- Позвольте мне встать на вашу сторону, Биггер, - сказал Джан. - Я буду
продолжать вместе с вами борьбу, которую вы начали один. Пусть все другие
белые будут против вас, а я приду и встану с вами рядом. Слушайте, Биггер,
у меня есть друг, адвокат. Его зовут Макс. Он хорошо разбирается в этих
делах и хотел бы вам помочь. Хотите поговорить с ним?
Биггер понял, что Джан не винит его за то, что он сделал. Что это,
ловушка? Он взглянул на Джана и увидел белое лицо, но это лицо было
открытое и честное. Этот белый человек верил в него, но как только Биггер
осознал это, так сейчас же опять почувствовал себя виновным, но на этот
раз совсем по-другому. Совершенно неожиданно этот белый человек подошел к
нему вплотную, откинул завесу и вошел в его внутреннюю жизнь. Джан
предложил ему дружбу, и за это остальные белые возненавидят Джана: как
будто небольшой кусок откололся от белой скалы ненависти и, скатившись по
отвесному склону, остановился у его ног. Слово облеклось плотью. Впервые в
жизни Биггера белый стал для него человеческим существом; и, как только
человечность Джана открылась ему, он почувствовал укор совести: ведь он
убил то, что любил этот человек, он причинил ему горе. Он смотрел на Джана
так, будто ему только что удалили пленку, застилавшую глаза, или же будто
с Джана сорвали уродовавшую его маску.
Биггер вздрогнул: рука проповедника легла на его плечо.
- Я не хочу вмешиваться в дела, которые меня не касаются, сэр, - сказал
проповедник тоном враждебным, но в то же время почтительным. - Но не нужно
припутывать сюда коммунизм, мистер. Я ваши чувства глубоко уважаю, сэр, но
то, что вы хотите сделать, только еще больше разожжет вражду. Бедному
мальчику не это нужно; ему нужно, чтобы его поняли...
- А это без борьбы не дается, - сказал Джан.
- Когда вы стремитесь смягчить людские сердца, я всей душой с вами, -
сказал проповедник. - Но я не могу быть с вами, когда вы разжигаете
вражду...
Биггер растерянно переводил глаза с одного на другого.
- Как же тут смягчать сердца, если газеты каждое утро подливают масла в
огонь? - спросил Джан.
- Господь смягчит их, - горячо сказал проповедник.
Джан повернулся к Биггеру:
- Вы не хотите, чтобы мой друг помог вам, Биггер?
Биггер озирался по сторонам, как бы ища лазейки. Что он мог ответить?
Ведь он был виновен.
- Оставьте вы меня, - пробормотал он.
- Не могу, - сказал Джан.
- Все равно это дело конченое, - сказал Биггер.
- Значит, вы сами в себя не верите?
- Нет, - сказал Биггер сдавленным голосом.
- Но ведь вы верили, когда шли на убийство? Вам казалось, что вы нашли
решение, иначе вы бы не убили, - сказал Джан.
Биггер посмотрел на него и ничего не сказал. Неужели этот человек
_настолько_ в него верит?
- Я хочу, чтоб вы поговорили с Максом, - сказал Джан.
Джан подошел к двери. Полисмен приоткрыл ее снаружи, из коридора.
Биггер сидел с открытым ртом, стараясь догадаться, куда все это может его
завести. В дверь просунулась голова белого человека, он увидел серебряные
волосы и незнакомое худощавое белое лицо.
- Входи, - сказал Джан.
- Спасибо.
Голос звучал спокойно, твердо, но ласково; тонкие губы были растянуты
легкой усмешкой, которая, казалось, никогда их не покидала. Человек
переступил порог: он был высокого роста.
- Здравствуйте, Биггер.
Биггер не ответил. У него опять явилось сомнение. А вдруг это
какая-нибудь ловушка?
- Знакомься, Макс, это преподобный Хэммонд, - сказал Джан.
Макс подал проповеднику руку, потом повернулся к Биггеру.
- Я хочу поговорить с вами, - сказал Макс. - Я от Комитета защиты
труда. Я хочу помочь вам.
- У меня нет денег, - сказал Биггер.
- Я знаю. Слушайте, Биггер, вы меня не бойтесь. И Джана тоже не
бойтесь. Мы на вас зла не держим. Я хочу защищать вас на суде. Может быть,
вы уже сговорились с другим адвокатом?
Биггер еще раз посмотрел на Джана и Макса. Казалось, им можно было
верить. Но как, каким образом могут они ему помочь? Ему очень нужна была
помощь, но он не смел и думать, что найдутся люди, которые захотят
что-нибудь для него сделать теперь.
- Нет, сэр, - прошептал он.
- Как с вами тут обращаются? Не били вас?
- Я был болен, - сказал Биггер, чувствуя, что должен как-нибудь
объяснить, почему он отказывался есть и разговаривать все эти три дня. - Я
был болен и ничего не помню.
- Вы согласны поручить нам ведение вашего дела?
- У меня денег нет.
- Об этом вы не беспокойтесь. Слушайте, сегодня вечером вас опять
поведут к коронеру. Но вы ни на какие вопросы не отвечайте, понимаете?
Сидите и молчите, больше ничего. Я буду там, и вам нечего бояться. После
предварительного разбирательства вас отвезут в окружную тюрьму, я туда к
вам приеду, и мы поговорим.
- Да, сэр.
- Вот вам сигареты, берите.
- Спасибо, сэр.
Дверь распахнулась, и в камеру торопливым шагом вошел высокий мужчина с
крупным лицом и серыми глазами. Макс, Джан и проповедник отступили в
сторону. Биггер вгляделся в лицо нового гостя; оно показалось ему
знакомым. Потом он вдруг вспомнил: это был Бэкли; его лицо он видел на
плакате, который несколько дней тому назад наклеивали на рекламный щит
против его дома. Биггер слушал завязавшийся разговор, улавливая в голосах
собеседников глубокую враждебность друг к другу.
- Вы уже тут мутите воду, Макс?
- Этот мальчик - мой клиент, и никаких признаний он подписывать не
будет, - сказал Макс.
- А на кой черт мне его признания? - спросил Бэкли. - У нас улик против
него достаточно, чтобы его посадить на целую дюжину электрических стульев.
- Я беру на себя защиту его интересов, - сказал Макс.
- Бросьте! Вы сами знаете, что от этого никакого толку не будет.
Макс обернулся к Биггеру:
- Они вас запугивают, Биггер. А вы не бойтесь.
Биггер слышал, но ничего не сказал.
- И что только за охота вам, красным, нянчиться с такой черной
образиной, один бог знает, - сказал Бэкли и потер себе глаз.
- Вы боитесь, что, если мы поведем дело, вам не удастся убить этого
мальчика до апрельских выборов? - спросил Джан.
Бэкли круто повернулся:
- Вы бы когда-нибудь взяли под защиту порядочного человека! Такого,
чтобы хоть сумел оценить это! А то возитесь со всякой падалью!
- Это вы своей тактикой заставляете нас вступиться за этого мальчика, -
сказал Макс.
- То есть как? - спросил Бэкли.
- Если б вы не припутали к этому убийству коммунистическую партию, меня
бы здесь не было, - сказал Макс.
- Так ведь он же сам подписал именем коммунистической партии свое
вымогательское письмо...
- Знаю, - сказал Макс. - Начитался газет, вот ему и пришло это в
голову. Я буду защищать этого мальчика потому, что я считаю, что это вы и
вам подобные сделали его тем, что он есть. Немудрено, что он попытался
свалить свое преступление на коммунистов. Он столько слышал небылиц о
коммунистах от таких, как вы, что в конце концов поверил в них. Если мне
удастся объяснить гражданам нашей страны, почему этот мальчик сделал то,
что он сделал, я буду считать, что выполнил свою задачу с превышением.
Бэкли засмеялся, откусил кончик новой сигары, закурил и выпустил
струйку дыма. Потом он шагнул вперед, вынул сигару изо рта и подмигнул
Биггеру.
- Что, парень, тебе, верно, и не снилось никогда, что ты вдруг станешь
такой важной птицей?
Биггер уже готов был принять дружбу, которую ему предлагали Джан и
Макс, но тут вдруг очутился перед ним этот человек. Чего стоила ничтожная
дружба Джана и Макса против миллиона таких, как Бэкли?
- Я генеральный прокурор штата, - заговорил Бэкли, шагая из угла в
угол. Его шляпа была сдвинута на затылок. Белый шелковый платок выглядывал
из бокового кармана черного пальто. Он постоял немного у койки, точно
башня, возвышаясь над Биггером. Биггер сидел молча и думал о том, скоро ли
его казнят. Теплое дыхание надежды, которым пахнуло на него от ласковых
слов Джана и Макса, обледенело под холодным взглядом Бэкли. - Я хочу дать
тебе хороший совет, Биггер. Я тебя обманывать не собираюсь; говорю тебе
прямо, если ты не хочешь мне отвечать, никто тебя не заставит, а все, что
ты скажешь, на суде может быть обращено против тебя, понял? Но не забывай,
что ты _пойман_! Это ты должен иметь в виду в первую очередь. Мы знаем
все, что ты сделал. У нас есть доказательства. Поэтому тебе же лучше, если
будешь говорить все начистоту.
- Это мы с ним обсудим вдвоем, - сказал Макс.
Бэкли и Макс смерили друг друга взглядом.
- Слушайте, Макс. Вы зря теряете время. Можете стараться хоть до
скончания века, этого парня вы не вытянете. Нельзя совершить преступление
в доме таких людей, как Долтоны, и выйти сухим из воды. Несчастные
родители будут присутствовать в зале суда, и мальчишке жарко придется,
будьте покойны. Ведь он убил самое дорогое, что у них было. Если не хотите
позориться, берите своего приятеля и уезжайте отсюда, я вам обещаю, что
газеты не будут знать о том, что вы здесь были.
- Позвольте уж мне самому решить, стоит мне его защищать или нет, -
сказал Макс.
- Слушайте, Макс. Вы, верно, думаете, что я вас хочу взять на пушку, -
сказал Бэкли и повернулся к двери. - Так я вам сейчас кое-что покажу.
В дверях показался полисмен, и Бэкли сказал:
- Приведите их сюда.
- Сейчас.
В камере стало тихо. Биггер сидел на койке и смотрел в пол. Все это ему
не нравилось; если можно было сделать что-нибудь для его спасения, он
хотел, чтобы это было сделано его руками, а не чужими. Чем больше он
видел, как для него стараются люди, тем опустошеннее он чувствовал себя.
Он увидел, как полисмен широко распахнул дверь. Мистер и миссис Долтон
медленно вошли в камеру и остановились; мистер Долтон, очень бледный,
смотрел прямо на Биггера. Биггер испуганно приподнялся, потом снова сел,
глядя перед собой широко раскрытыми, но невидящими глазами.
Бэкли поспешил им навстречу, пожал мистеру Долтону руку и, повернувшись
к миссис Долтон, сказал:
- Я бесконечно сожалею, сударыня...
Мистер Долтон еще раз посмотрел на Биггера, потом перевел глаза на
Бэкли:
- Он вам сказал, кто был его сообщником? - спросил мистер Долтон.
- Он только что в себя пришел, - сказал Бэкли. - Кроме того, у него
теперь есть адвокат.
- Да, я буду защищать его, - сказал Макс.
Биггер увидел, что мистер Долтон бросил быстрый взгляд на Джана.
- Это очень неразумно, что вы не хотите назвать своих сообщников,
Биггер, - сказал мистер Долтон.
Биггер внутренне весь подобрался и не отвечал. Макс подошел к нему и
положил руку на плечо.
- Я сам поговорю с ним, мистер Долтон, - сказал Макс.
- Я совсем не хочу его мучить, - сказал мистер Долтон. - Для него же
будет лучше, если он расскажет все, что знает.
Наступило молчание. Проповедник, держа шляпу в руке, медленно вышел
вперед и остановился перед мистером Долтоном.
- Я... я проповедник слова божия, сэр, - сказал он. - И я глубоко
скорблю о том, что случилось с вашей дочерью. Мне известны ваши добрые
дела, сэр. Вы не заслужили такого горя.
Мистер Долтон вздохнул и сказал устало:
- Благодарю вас.
- Самое лучшее, что вы можете сделать, - это помочь нам, - сказал
Бэкли, обращаясь к Максу. - Большое зло причинено двум людям, которые
всегда пеклись о неграх больше, чем кто бы то ни было.
- Я от души сочувствую вашему горю, мистер Долтон, - сказал Макс. - Но
смерть этого мальчика не поможет ни вам и никому из нас.
- Я хотел помочь ему, - сказал мистер Долтон.
- Мы думали послать его учиться, - слабым голосом отозвалась миссис
Долтон.
- Знаю, - сказал Макс. - Но все это никак не разрешает основной
проблемы, которая тут затронута. Этот мальчик принадлежит к угнетенному
народу. Об этом нельзя забывать, даже если он совершил преступление.
- Имейте в виду, что я ни к кому не питаю злобы, - сказал мистер
Долтон. - То, что сделал этот юноша, не должно отразиться на моем
отношении к негритянскому народу. Только сегодня я отправил партию столов
для пинг-понга в дар Клубу молодежи Южной стороны.
- Мистер Долтон! - вскричал Макс, стремительно подаваясь вперед. -
Подумайте только, что вы говорите! Неужели, по-вашему, пинг-понгом можно
удержать человека от преступления? Значит, вы все еще не понимаете. Даже
гибель дочери ничему вас не научила. Почему вы не допускаете, что у других
людей могут быть такие же чувства, как у вас? Разве вам пинг-понг мог бы
помешать нажить состояние? Поймите, этому мальчику и миллионам таких, как
он, нужна цель в жизни, а не пинг-понг...
- Чего же вы от меня хотите? - холодно спросил мистер Долтон. - Может
быть, я должен умереть и своей смертью искупить страдания, в которых не я
повинен? Я не несу ответственности за несовершенство мира! Все, что может
сделать один человек, я делаю. Может быть, вы хотите, чтобы я роздал все
свои деньги миллионам неимущих?
- Нет, нет, нет... Это ни к чему, - сказал Макс. - Если б вы поняли,
что эти миллионы чувствуют жизнь так же глубоко, как и вы, хотя и
по-иному, вам бы самому стало ясно, что все ваши благие начинания ничего
не стоят. Тут нужно коренное...
- Коммунистические бредни, - перебил Бэкли, опустив углы губ. -
Джентльмены, не будем ребячиться! Этот парень совершил преступление, и его
ждет суд. Мой долг - блюсти законы штата.
Бэкли прервал свою речь, видя, что дверь открылась и в камеру заглянул
полисмен.
- Что там еще? - спросил Бэкли.
- Пришли родные негра.
Биггер содрогнулся. Только не это! Не здесь, не _сейчас_! Он не хотел,
чтобы его мать входила в камеру сейчас, при всех этих людях. Он посмотрел
вокруг себя растерянным, умоляющим взглядом. Бэкли следил за ним, потом
обернулся к полисмену.
- Мы не имеем права отказать им, - сказал Бэкли. - Пусть войдут.
Даже сидя, Биггер чувствовал, как у него дрожат ноги. Все в нем было
так напряжено, и мышцы, и мысли, что, когда дверь отворилась, он дернулся
и вскочил на ноги. Он увидел лицо матери; ему захотелось броситься к ней и
вытолкнуть ее назад, за дверь. Она остановилась, не выпуская ручку двери;
другой рукой она сжимала ветхий кошелек, который тут же выронила, и
бросилась к Биггеру, обнимая его и плача.
- Сыночек мой...
Биггер стоял неподвижно, скованный страхом и нерешительностью. Он
чувствовал руки матери, крепко обхватившие его, а заглянув через ее плечо,
он увидел Веру и Бэдди, которые медленно переступили порог и остановились,
робко озираясь по сторонам. У Веры дрожали губы, а у Бэдди были сжаты
кулаки. Бэкли, проповедник, Джан, Макс, мистер и миссис Долтон стояли у
стены, позади Биггера, и молча смотрели на всю эту сцену. Биггера томило
желание обернуться и как-нибудь прогнать их отсюда. Ласковые слова Джана и
Макса были забыты. Он чувствовал, что все белые люди, находящиеся в
комнате, с меркой в руках ловят каждую йоту его слабости. Он был теперь
заодно со своими и мучительно переживал их неприкрытый позор на глазах у
белых людей. Глядя на брата и сестру, чувствуя руки матери, охватившие его
шею, зная, что Джек и Джо и Гэс стоят на пороге и смотрят на него с
недоверчивым любопытством, - помня и сознавая все это, Биггер чувствовал в
то же время, как нарастает в нем нелепая и безумная уверенность: _они
должны бы радоваться_. Это было странное, но сильное чувство, возникшее из
самых глубин его существа. Разве не взял он на себя всю тяжесть
преступления - быть черным? Разве он не сделал того, что всем им казалось
самым страшным? Не жалеть его, не плакать над ним они должны, а взглянуть
на него и уйти домой, радуясь, чувствуя, что их позор смыт навсегда.
- Биггер, сыночек! - простонала мать. - Если б ты знал, как мы
измучились... Ни одной ночи не спали! Полиция от нас не отходит. Днем и
ночью стоят под дверьми... Шагу не дают ступить без надзора! Ох, сыночек,
сыночек...
Биггер слушал, как она плачет; но что он мог сделать? Не надо было ей
приходить сюда. Бэдди подошел поближе, теребя в руках кепку.
- Слушай, Биггер, если ты не виноват, ты только скажи мне, а я уж с
ними разделаюсь! Достану револьвер и перестреляю их всех...
Сзади ахнули. Биггер быстро повернул голову и увидел испуг и
негодование на белых лицах у стены.
- Замолчи сейчас же, Бэдди, - вскрикнула мать. - Хочешь, чтоб я умерла
тут на месте? Не могу я больше. Сейчас же замолчи... С нас и без того
довольно...
- Пусть только попробуют плохо с тобой обращаться, - упрямо сказал
Бэдди.
Биггер хотел их утешить, но не знал, как это сделать на глазах у белых
людей. Он напряженно искал, что бы сказать. Стыд и ненависть к людям,
стоявшим позади, кипели в нем; ему хотелось придумать такие слова, в
которых прозвучал бы вызов им, которые дали бы им понять, что вопреки их
усилиям у него есть свой мир и своя жизнь. Но этими же словами он хотел
остановить слезы матери и сестры, умерить и остудить гнев брата, он хотел
этого потому, что знал, что и слезы и этот гнев напрасны: все равно участь
его и его семьи в руках этих людей, выстроившихся у стены позади него.
- Нечего вам всем огорчаться, мать, - сказал он, сам удивляясь своим
словам; странная, повелительная нервная сила овладела им. - Я выпутаюсь из
этого, и очень скоро.
Мать недоверчиво посмотрела на него. Биггер опять повернул голову и
лихорадочным, вызывающим взглядом обвел белые лица у стены. Все глядели на
него с недоумением. У Бэкли губы растянулись в сдержанной усмешке. Джан и
Макс нахмурились. Миссис Долтон, белая, как стена, у которой она стояла,
вслушивалась, полуоткрыв рот. Проповедник и мистер Долтон сокрушенно
качали головой. Биггер знал, что никто в комнате, кроме Бэдди, не поверил
ему. Мать плакала, отвернув лицо. Вера опустилась на колени и закрыла
глаза руками.
- Биггер... - Голос матери был совсем слабый и тихий; она выпрямилась и
взяла его лицо в свои дрожащие ладони. - Биггер, - повторила она, - скажи
мне... Может, мы хоть чем-нибудь можем тебе помочь.
Он понимал: его слова о том, что он выпутается, вызвали этот вопрос. Он
знал, что у них нет ничего; они так бедны, что только общественная
благотворительность дает им возможность существовать. Ему стало стыдно
того, что он только что сделал; с ними надо было говорить по-честному.
Выставлять себя перед ними невинным и полным сил было бессмысленно и дико.
Может быть, потом, когда его уже убьют, они будут вспоминать его именно по
этим словам. Мать смотрела грустно и недоверчиво, но вместе с тем ласково
и терпеливо, ожидая его ответа. Да, нужно как-нибудь загладить эту ложь: и
не только так, чтобы дать им понять истину, но и так, чтобы оправдать
сказанное в глазах тех, чьи лица белеют сзади у стены. Он погиб, но он не
будет подлаживаться, не будет лгать, по крайней мере пока сзади высится