Роббинс Гарольд. Саквояжники (Охотники за удачей, Первопроходцы)

   — Да, — тихо ответил я. — Ничего не изменилось.

8

   Я сидел на крыльце, щурясь на полуденное солнце. Из дома вышел Невада и сел в кресло. Он вытащил из кармана плитку жевательного табака, откусил кусок, и сунул плитку обратно в карман. Из другого кармана он достал кусок дерева, перочинный нож и начал строгать.
   Я посмотрел на него. На нем были потертые голубые джинсы. Широкую грудь и плечи обтягивала рубашка из оленьей кожи, уже довольно потрепанная, вокруг шеи был повязан красно белый платок. Если не считать белых волос, он выглядел так, каким я помнил его мальчишкой.
   Невада поднял голову, и, посмотрев на меня, сказал:
   — Два старых забытых искусства.
   — Каких?
   — Жевать табак и вырезать по дереву.
   Я промолчал.
   Невада посмотрел на кусок дерева, который держал в руке.
   — Много вечеров я провел здесь с твоим отцом, жуя табак и вырезая.
   — Да?
   Он повернулся и сплюнул через перила, потом снова обратился ко мне.
   — Помню один вечер. Мы с твоим отцом сидели как раз вот здесь. День был трудный, и мы порядком устали. Внезапно он посмотрел на меня и сказал: «Невада, если со мной что-нибудь случится, то ты присмотришь за Джонасом, понял? Джонас хороший мальчик. Иногда он замахивается на то, что ему не по силам, но он хороший мальчик, и в один прекрасный день он превзойдет своего отца. Я люблю этого мальчика, Невада. Это все, что у меня есть».
   — Он никогда не говорил мне этого, — сказал я, глядя на Неваду. — Никогда, ни разу.
   Глаза Невады сверкнули.
   — Люди, подобные твоему отцу, не любят много говорить о таких вещах.
   Я засмеялся.
   — Но он не только никогда не говорил мне об этом, он никогда не дал мне почувствовать это. Только все время наказывал то за одно, то за другое.
   Невада буквально сверлил меня глазами.
   — Но он всегда приходил к тебе на помощь. Он мог ругаться, но он никогда не бросал тебя в беде.
   — Он женился на моей девушке, — раздраженно бросил я.
   — Наверное, это и к лучшему. Может быть, он и сделал это потому, что понял, что она действительно не для тебя.
   — Зачем ты мне сейчас об этом говоришь?
   Прочитать что-то в индейских глазах Невады было невозможно.
   — Потому что однажды твой отец попросил меня приглядывать за тобой. Одну ошибку я уже совершил. Видя как ты преуспеваешь в бизнесе, я посчитал, что ты уже вырос, а оказалось, что нет. А я не хотел бы второй раз подводить такого человека, как твой отец.
   Несколько минут мы сидели молча, потом Марта принесла мне чай. Она велела Неваде выплюнуть табак и прекратить мусорить на крыльце. Он покорно поднялся и пошел за кусты выплевывать жвачку.
   Когда он вернулся, мы услышали шум машины, сворачивающей к нам.
   — Интересно, кто бы это мог быть? — спросила Марта.
   — Может быть, доктор, — предположил я. Старик Ханли должен был раз в неделю осматривать меня.
   Подъехала машина, и я увидел гостей. Опершись на палку, я поднялся, чтобы встретить Монику и Джо-Энн.
   — Привет, — сказал я.
   Моника объяснила, что они приехали в Калифорнию продать квартиру, а так как она хотела поговорить со мной об Эймосе, то по пути в Нью-Йорк они остановились в Рино. Поезд у них в семь часов.
   Я заметил, что услышав слова Моники, Марта бросила на Неваду многозначительный взгляд. Невада поднялся и подошел к Джо-Энн.
   — У меня в загоне есть спокойная гнедая лошадка. Как раз для такой юной леди, — сказал он.
   Джо-Энн с благоговейным трепетом смотрела на Неваду — ведь перед ней стоял живой герой.
   — Не знаю, — нерешительно сказала она, — я раньше никогда не ездила на лошади.
   — Я научу тебя. Это просто. И падать не больнее, чем с бревна.
   — Но она не одета для этого, — сказала Моника.
   Действительно, яркое платье Джо-Энн, в котором она была так похожа на мать, не подходило для верховой езды.
   — У меня есть хлопчатобумажные брюки, — вмешалась в разговор Марта, — они здорово сели, так что будут Джо-Энн как раз.
   Не знаю, чьи это были брюки на самом деле, но ясно, что не Марты. Слишком уж плотно облегали они бедра начавшей округляться четырнадцатилетней девочки. Темные волосы Джо-Энн были зачесаны назад и собраны в пучок. Что-то в ее лице показалось мне знакомым, но я не понял, что именно.
   Джо-Энн и Невада ушли, и я, проводив их взглядом, повернулся к Монике.
   — Джо-Энн выросла, — сказал я, — и стала хорошенькой.
   — Сегодня она еще ребенок, а завтра уже юная девушка, — заметила Моника. — Дети растут очень быстро.
   Я кивнул. После некоторого молчания я достал сигарету и посмотрел на Монику.
   — Я хочу рассказать тебе об Эймосе, — сказал я.
   Когда я закончил рассказ о полете, было уже около шести. Моника не плакала, хотя лицо ее было печальным и задумчивым.
   — Я не могу плакать о нем, Джонас, — сказала она, глядя на меня. — Потому что уже наплакалась по его вине. Ты понимаешь меня? — Я кивнул. — Он сделал в своей жизни так много ошибок. Я рада, что наконец он совершил добрый поступок.
   — Это был отважный поступок, — уточнил я. — А ведь я всегда думал, что он ненавидит меня.
   — Он и вправду ненавидел тебя, — быстро сказала Моника. — Он видел в тебе то, что не достиг сам: успех, богатство. Он ненавидел твой характер. Я думаю, что перед кончиной он понял, сколько зла причинил тебе, и попытался загладить свою вину.
   — А что он мне сделал плохого? У нас были только деловые отношения.
   Моника внимательно посмотрела на меня.
   — Ты еще не понял?
   — Нет.
   — Тогда, наверное, никогда и не поймешь, — сказала она и вышла на крыльцо.
   Мы услышали звонкий смех Джо-Энн, сидящей на большой гнедой лошади. Для новичка у нее получалось неплохо. Я посмотрел на Монику.
   — Она управляется так, будто родилась в седле.
   — А почему бы и нет? Говорят, это передается по наследству.
   — Не знал, что ты занималась верховой ездой.
   Моника посмотрела на меня, в глазах ее были боль и гнев.
   — Я не единственный ее родитель, — холодно сказала она.
   Я уставился на нее. Это был первый раз, когда она при мне упомянула отца Джо-Энн. Но теперь мне уже было поздно злиться.
   Послышалось пыхтение старого автомобиля доктора Ханли, подъезжавшего к дому. Он остановился рядом с загоном, вылез из машины и перелез через загородку, потому что не мог проехать спокойно мимо лошади.
   — Это доктор Ханли, он приехал осмотреть меня, — сказал я.
   — Тогда не буду тебя задерживать, — холодно ответила Моника. — Попрощаемся здесь.
   Она спустилась по ступенькам и направилась к загону. Я озадаченно смотрел ей вслед. Никогда бы не подумал, что она может прийти в такую ярость.
   — Я скажу Роберу, чтобы он отвез вас на станцию, — крикнул я.
   — Спасибо, — бросила Моника через плечо, не оборачиваясь. Я посмотрел, как она остановилась и заговорила с доктором, потом вернулся в дом. Войдя в комнату, которую отец использовал в качестве кабинета, я сел на диван. У Моники, конечно, вспыльчивый характер, но пора было уже и обуздать его. Я улыбнулся, думая о том, как горделиво она выпрямилась и ушла от меня, высоко подняв голову. Для своего возраста она выглядела очень хорошо. Мне исполнился сорок один, значит ей минуло тридцать четыре.

* * *

   Главным недостатком доктора Ханли являлась его болтливость. Он мог заговорить до глухоты, немоты и слепоты, но выбора не было, потому что с началом войны все молодые врачи ушли на военную службу.
   Доктор закончил осматривать меня в половине седьмого и принялся убирать инструменты в саквояж.
   — У тебя все в порядке, — сказал он, — но я не согласен с этими новыми порядками выписывать пациента из больницы сразу, как он только начинает двигаться. Моя бы воля, я продержал бы тебя в больнице еще месяц.
   Прислонившись к стене кабинета, Невада с улыбкой наблюдал, как я натягиваю штаны. Я посмотрел на него, пожал плечами и спросил у доктора:
   — Когда мне можно будет гулять по-настоящему?
   Доктор взглянул на меня поверх очков.
   — Начинай хоть прямо сейчас.
   — Но мне показалось, что вы не согласны с городскими медиками, — сказал я. — Подумал, что велите отдыхать.
   — Да, я не согласен с ними, — ответил доктор. — Но уж раз ты выходишь и с этим ничего не поделаешь, то давай гуляй. В лежании нет никакого смысла.
   Он захлопнул саквояж, выпрямился и пошел к двери. Потом повернулся и посмотрел на меня.
   — Какая чудесная девочка твоя дочь.
   — Моя дочь? — я удивленно посмотрел на него.
   — Да, когда я увидел ее с этой прической, то подумал, что не видел прежде, чтобы девочка была так похожа на отца. Вылитый ты в детстве.
   Я смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова от удивления. Старый идиот, наверное, рехнулся. Все знали, что Джо-Энн не моя дочь.
   Доктор внезапно рассмеялся и хлопнул себя рукой по бедру.
   — Никогда не забуду, как ее мать пришла ко мне. Тогда она, конечно, еще была твоей женой. В жизни не приходилось мне видеть такой большой живот. Я подумал, что именно в этом и кроется причина твоей поспешной женитьбы, что она уже давно беременна. — Доктор посмотрел на меня и улыбнулся. — Но я думал так, пока не осмотрел ее. Каково было мое удивление, когда я обнаружил, что у нее всего шесть недель. Так уж протекала беременность. Но ее это очень огорчало, она нервничала, что ее разнесло, как воздушный шар. Я даже на всякий случай проверил по газетам дату вашей свадьбы. И даю голову на отсечение, что вы зачали дитя через две недели после свадьбы. И тут я должен сказать тебе, сынок, что если ты трахаешь, то попадаешь в точку. — Продолжая смеяться, доктор вышел.
   Я почувствовал в горле твердый комок и опустился на диван. Все это время, все эти годы я был неправ. Внезапно я понял, о чем хотел поговорить со мной Эймос перед полетом. Он видел, как я был взбешен в тот вечер и обернул мою собственную ненависть против меня. И Моника ничего не смогла поделать.
   Какое сочетание — Эймос и я. Но для него, по крайней мере, история не была загадочной. И он, хотя никто его не упрекал, все-таки хотел предпринять попытку все уладить. А я, я даже не дал себе труда повернуть голову, чтобы рассмотреть правду. Мне доставляло удовольствие быть одному, обвиняя весь мир в собственной глупости. Я не ладил с отцом, потому что думал, что он не любит меня. Какая страшная ирония!
   Теперь я мог понять правду. Это не в его любви я всегда сомневался, а в своей. В глубине души я всегда понимал, что никогда не смогу любить его так же, как он меня. Я посмотрел на Неваду, который по-прежнему стоял, прислонившись к стене, но уже не улыбался.
   — Ты тоже знал?
   — Конечно, — кивнул он. — Все знали, кроме тебя.
   Я закрыл глаза. Теперь все встало на свои места. Тогда, в больнице, посмотрев на себя в зеркало, я увидел лицо отца. Это же сходство я увидел в Джо-Энн, когда мне почудилось в ней что-то знакомое. Лицо ее отца. Мое собственное лицо.
   — Что мне делать, Невада? — застонал я.
   — А что, собственно, тебя беспокоит, сынок?
   — Я хочу, чтобы они вернулись.
   — Ты действительно этого хочешь?
   Я кивнул.
   — Тогда верни их, — сказал он и посмотрел на часы. — До отхода поезда еще пятнадцать минут.
   — Но как? Мы ведь не успеем.
   — Вот телефон, — Невада кивнул на стол.
   Я схватил телефонную трубку, позвонил в кабинет начальника станции в Рино и попросил пригласить к телефону Монику. В ожидании, пока ее позовут, я смотрел на Неваду. Я вдруг испугался. А когда в детстве я пугался, то всегда искал защиты у Невады.
   — А что, если она не захочет вернуться?
   — Она вернется, — уверенно произнес он и улыбнулся. — Она все еще любит тебя. Об этом тоже знают все, кроме тебя.
   Когда Моника взяла трубку, я услышал в ее голосе тревогу:
   — Джонас, что случилось? У тебя все в порядке?
   Некоторое время я не мог говорить, потом наконец произнес:
   — Моника, не уезжай.
   — Но я должна ехать, Джонас. В конце недели меня ждут на работе.
   — Брось все, ты нужна мне. — В трубке повисла тишина, и я уже подумал, что Моника положила трубку. — Ты слышишь?! — переспросил я.
   В трубке послышалось ее дыхание.
   — Слышу, Джонас.
   — Я был неправ все эти годы, я не знал о Джо-Энн, поверь мне. — Снова молчание. — Прошу тебя, Моника!
   Она заплакала, а потом я услышал ее шепот:
   — О, Джонас, я никогда не переставала любить тебя...
   Я бросил взгляд на Неваду, он улыбнулся и вышел, закрыв за собой дверь.
   И вдруг голос Моники наполнился теплом и нежностью!
   — Когда Джо-Энн была ребенком, ей так хотелось младшего братика...
   — Тогда давай быстрей домой, я постараюсь! — крикнул я.
   Моника рассмеялась, и в трубке раздался щелчок. Я продолжал стоять и держать в руках смолкшую трубку, ощущая близость Моники. Подняв голову, я посмотрел на фотографию отца на столе.
   — Ну что, старик, — сказал я, впервые в жизни спрашивая его одобрения, — теперь я все правильно сделал?