Страница:
– Добрый день, Мариоара…
– Добрый день…
Отец стянул с головы кэчулу и мял ее в руках, не зная, что сказать.
– Вот, приехали повидать Георге. И на тебя поглядеть.
Только теперь женщина с любопытством взглянула отцу в лицо.
– Вы мой свекор?
– Да.
– А это Дарие?
– Да! – ответил я, обрадовавшись, что красивая жена моего брата знает о моем существовании.
– Садитесь. Усаживайтесь поудобней. Скоро и Георге придет. На том краю деревни женщина родила, ребенок, видно, до завтра не доживет, вот крестная и позвала Георге в церковь, дитя окрестить.
– А что, у вас уже второй?
Год назад мы получили от брата письмо, где он сообщал, что у него родился сын.
– Да, позавчера девочка родилась.
Заметив, что мы ищем, где бы присесть, она подобрала ноги и освободила местечко на кровати.
– Снимайте ваши пальто.
Я стащил пальто. И остался в старой фуфайке, продранной на локтях. Отец так и сидел в своем зипуне, потому что под ним у него не было ничего, кроме рубахи.
Пол в комнате был желтый, глиняный. В углу – печь, от которой шло тепло. Стекла запотели, и когда я взглянул в окно, то ничего не увидел. Из сеней доносились плеск воды в корыте и ворчание женщины, согнувшейся пополам, она словно чертыхалась сквозь зубы. А может, мне это только показалось. Женщины часто бормочут себе под нос просто так, как медведи.
– Это ко мне мама пришла на днях. Помогает. С двумя детьми, да еще после родов, одной трудно.
– А когда уходишь в школу, с кем дома детей оставляешь?
– До недавних пор была у меня девушка. Но приехали родители и забрали, нашли место в Плоешти у более состоятельного хозяина. А сама я сейчас в отпуску на три-четыре недели, пока ребенок немножко подрастет.
Глаза ее смеялись, а прекрасное лицо излучало ясный свет. Такая молодая! И уже двое детей… Начало неплохое…
Заслышав, как кто-то отирает с обуви грязь перед домом, я уже понял – это мой брат.
Когда я его видел в прошлый раз, ему было двадцать лет, и он был такой красавец! С тех пор прошло немало времени, но я не забыл его лица.
Он вошел и поспешил к нам – обнял и расцеловал. Высокого роста, в длинной изношенной рясе. Этот молодой мужчина носил длинную бороду, в которой прежде времени заблестели серебряные нити. Лицо уже не было светлым, как когда-то, – побледнело, даже чуть пожелтело. Он снял с головы кэчулу, и я заметил, что волосы его тоже кое-где побелели. Сразу было видно, что брат мой хоть и стал священником, но состояния не нажил, и неизвестно как сводил концы с концами, если сводил вообще.
– Я хотел кой-что сказать тебе, Георгицэ…
Отец вышел с ним на улицу. Брат тотчас вернулся, шепнул что-то жене. Она кивнула, и брат направился к извозчику, ждавшему возле лошадей:
– Потерпи уж, завтра-послезавтра заплачу…
– После дождичка в четверг… Откуда возьмешь-то, батюшка? Ты ведь, горюшко луковое, гол как сокол…
Извозчик говорил громко. Нам все было слышно. Сердце у нас сжалось…
Мы гостили два дня, и все это время нам было грустно. Когда брат уходил с отцом из дома – то в примарию, людям показаться, то в село по своим делам, – теща, не смущаясь моим присутствием, все время зудела:
– Батька-то не зря к нему приехал. Чтобы тот ему денег дал. За деньгами приехал…
– Оставьте уж, мама. Помолчите…
– А чего мне молчать, Мариоара? За деньгами и приехал. Ему вынь да положь… Не за милостыней небось… Крестьяне, они все такие…
– Прошу вас, мама, оставьте… Замолчите, ведь паренек все слышит…
– Потому и говорю, пусть слышит… Пусть слышит… Эй, ты, слышишь аль нет?
– Слышу, тетушка. Слышу. Не глухой…
– А ты еще и нахал – на самом рубахи нет, а как оголодал – так сразу и к брату…
– Я все ему передам, тетушка, не беспокойтесь, все передам, что вы про нас говорите. Да еще и от себя прибавлю…
– Дарие!
– А что она меня доводит!..
– Ее ведь тоже бедность замучила. Она ведь еще пятерых содержит, все учиться уехали, и все одна, с тех пор как отец умер…
Умерший недавно священник Раду, о котором говорит Мариоара, кротко улыбался с фотографии, висевшей в деревянной раме на стенке, возле иконы божьей матери. У него была пышная борода до пояса.
– Наверно, у попа Раду борода рыжая была?
– Рыжая. Кабы не рыжая, я бы за него и замуж не пошла. Этим меня и завлек. А то бы я лучше за попа Илие вышла, из Урлацы. Тот и до сих пор живет-поживает, похаживает да черную бороду поглаживает. Помирать не торопится, не то что мой Раду-неудачник.
– Мама!
– А что? Не так? Поп Илие не живет, не похаживает? Живет-похаживает! Черную бороду не носит? Носит! Все так!
Я рассмеялся. Бабка тоже улыбнулась. Что бы ни слетало с ее языка, была она вовсе не злая женщина. Бедность мучила ее и раньше, а после смерти Раду и того пуще. Вырастить шестерых, да сколько лет за ученье платить… Тяжкий труд для слабой женщины. Брат рассказывал отцу:
– Тяжко. Совсем невмоготу стало, тятя. Как тут проживешь? Сорок лей в месяц. Вот и вся выручка. Да и жена тоже сорок лей зарабатывает. Дети родились один за другим. Да еще и теще помогаем. Село бедное. Иной раз из того малого, что сам имеешь, еще и другим пособлять приходится – то одному, то другому. Люди ведь знают, что ты жалованье получаешь, рясу носишь, жена в приличном платье ходит, вот и думают, что мы народ состоятельный. Я и впрямь состоятельней любого в селе. Вот и идут – то мужик, то баба: дай, батюшка, две леи взаймы. Есть деньги, нет денег – ищешь и даешь. А то и с другой просьбой обращаются: одолжи, батюшка, решето муки. Есть ли, нет ли, а дать надо, все равно не поверит. Дай одному, дай другому. Получаешь одной рукой, отдаешь двумя…
– А на вышки народ не ходит работать? Вышки-то рядом.
– Кое-кто работает.
– И не зарабатывают?
– Почти ничего. Вся выручка хозяевам идет. Иногда мне хочется проклясть тот день, когда я решил пойти учиться. Может, если бы не выучился грамоте, не научился бы и думать и был бы счастливей…
За столом тесно. Хлеб и щи всем поровну. Ели застенчиво. Словно от самого братнина тела откусывали.
– Поехали домой, тятя.
– Поехали, Дарие. Только на что? В поезд без билета нельзя…
Брат куда-то сбегал и достал нам денег на билеты. С тем же извозчиком отвез на станцию. И простился с нами. Еще раз мы увиделись с ним лишь много, очень много лет спустя.
Мы прибыли на Северный вокзал. До отхода поезда оставалось еще больше часу.
– Пойдем, Дарие, покажу город.
Миновав вокзал, мы двести-триста шагов прошли по Каля Гривицей. Было туманно, сыро, грязно. Люди торопливо бежали по улицам, поеживаясь от холода. Хотя до обеда было еще далеко, в узких темных корчмах с большими запотевшими окнами слышалась музыка…
– Здесь люди средь бела дня развлекаются, хоть и не праздник…
– Пьянчужки какие-нибудь. Не гляди на них, Дарие. Может, им еще хуже нашего живется.
Кучка людей – мужчины, женщины, дети, босые и оборванные, так что сквозь рванье виднелась кожа, – грелись в крытом переходе возле маленькой пузатой печки, от которой валил дым. Какая-то женщина, укутанная в лохмотья, щелкала щипцами и во все горло орала:
– Каштаны! Покупайте каштаны! Жареные каштаны!
Около нее никто не останавливался…
– Пойдем на станцию, тятя. Как бы на поезд не опоздать…
И мы пошли на вокзал.
Вот какие образы и впечатления сохранились у меня от первой, мимолетной встречи с предместьем Бухареста.
Но это был еще не Бухарест…
В моем воображении город был удивительно сказочным, полным тайн, которые мне хотелось и предстояло познать…
Теперь я снова, очутился в предместье Бухареста.
Завтра я войду в город.
Войду вместе с победным восходом летнего солнца.
А сейчас мне чудился голос, звавший и соблазнявший меня:
– Приходи, Дарие… Приходи и взгляни на этот удивительный город…
Совсем рядом слышались шаги немецких патрулей.
ЗАХАРИЯ СТАНКУ
– Добрый день…
Отец стянул с головы кэчулу и мял ее в руках, не зная, что сказать.
– Вот, приехали повидать Георге. И на тебя поглядеть.
Только теперь женщина с любопытством взглянула отцу в лицо.
– Вы мой свекор?
– Да.
– А это Дарие?
– Да! – ответил я, обрадовавшись, что красивая жена моего брата знает о моем существовании.
– Садитесь. Усаживайтесь поудобней. Скоро и Георге придет. На том краю деревни женщина родила, ребенок, видно, до завтра не доживет, вот крестная и позвала Георге в церковь, дитя окрестить.
– А что, у вас уже второй?
Год назад мы получили от брата письмо, где он сообщал, что у него родился сын.
– Да, позавчера девочка родилась.
Заметив, что мы ищем, где бы присесть, она подобрала ноги и освободила местечко на кровати.
– Снимайте ваши пальто.
Я стащил пальто. И остался в старой фуфайке, продранной на локтях. Отец так и сидел в своем зипуне, потому что под ним у него не было ничего, кроме рубахи.
Пол в комнате был желтый, глиняный. В углу – печь, от которой шло тепло. Стекла запотели, и когда я взглянул в окно, то ничего не увидел. Из сеней доносились плеск воды в корыте и ворчание женщины, согнувшейся пополам, она словно чертыхалась сквозь зубы. А может, мне это только показалось. Женщины часто бормочут себе под нос просто так, как медведи.
– Это ко мне мама пришла на днях. Помогает. С двумя детьми, да еще после родов, одной трудно.
– А когда уходишь в школу, с кем дома детей оставляешь?
– До недавних пор была у меня девушка. Но приехали родители и забрали, нашли место в Плоешти у более состоятельного хозяина. А сама я сейчас в отпуску на три-четыре недели, пока ребенок немножко подрастет.
Глаза ее смеялись, а прекрасное лицо излучало ясный свет. Такая молодая! И уже двое детей… Начало неплохое…
Заслышав, как кто-то отирает с обуви грязь перед домом, я уже понял – это мой брат.
Когда я его видел в прошлый раз, ему было двадцать лет, и он был такой красавец! С тех пор прошло немало времени, но я не забыл его лица.
Он вошел и поспешил к нам – обнял и расцеловал. Высокого роста, в длинной изношенной рясе. Этот молодой мужчина носил длинную бороду, в которой прежде времени заблестели серебряные нити. Лицо уже не было светлым, как когда-то, – побледнело, даже чуть пожелтело. Он снял с головы кэчулу, и я заметил, что волосы его тоже кое-где побелели. Сразу было видно, что брат мой хоть и стал священником, но состояния не нажил, и неизвестно как сводил концы с концами, если сводил вообще.
– Я хотел кой-что сказать тебе, Георгицэ…
Отец вышел с ним на улицу. Брат тотчас вернулся, шепнул что-то жене. Она кивнула, и брат направился к извозчику, ждавшему возле лошадей:
– Потерпи уж, завтра-послезавтра заплачу…
– После дождичка в четверг… Откуда возьмешь-то, батюшка? Ты ведь, горюшко луковое, гол как сокол…
Извозчик говорил громко. Нам все было слышно. Сердце у нас сжалось…
Мы гостили два дня, и все это время нам было грустно. Когда брат уходил с отцом из дома – то в примарию, людям показаться, то в село по своим делам, – теща, не смущаясь моим присутствием, все время зудела:
– Батька-то не зря к нему приехал. Чтобы тот ему денег дал. За деньгами приехал…
– Оставьте уж, мама. Помолчите…
– А чего мне молчать, Мариоара? За деньгами и приехал. Ему вынь да положь… Не за милостыней небось… Крестьяне, они все такие…
– Прошу вас, мама, оставьте… Замолчите, ведь паренек все слышит…
– Потому и говорю, пусть слышит… Пусть слышит… Эй, ты, слышишь аль нет?
– Слышу, тетушка. Слышу. Не глухой…
– А ты еще и нахал – на самом рубахи нет, а как оголодал – так сразу и к брату…
– Я все ему передам, тетушка, не беспокойтесь, все передам, что вы про нас говорите. Да еще и от себя прибавлю…
– Дарие!
– А что она меня доводит!..
– Ее ведь тоже бедность замучила. Она ведь еще пятерых содержит, все учиться уехали, и все одна, с тех пор как отец умер…
Умерший недавно священник Раду, о котором говорит Мариоара, кротко улыбался с фотографии, висевшей в деревянной раме на стенке, возле иконы божьей матери. У него была пышная борода до пояса.
– Наверно, у попа Раду борода рыжая была?
– Рыжая. Кабы не рыжая, я бы за него и замуж не пошла. Этим меня и завлек. А то бы я лучше за попа Илие вышла, из Урлацы. Тот и до сих пор живет-поживает, похаживает да черную бороду поглаживает. Помирать не торопится, не то что мой Раду-неудачник.
– Мама!
– А что? Не так? Поп Илие не живет, не похаживает? Живет-похаживает! Черную бороду не носит? Носит! Все так!
Я рассмеялся. Бабка тоже улыбнулась. Что бы ни слетало с ее языка, была она вовсе не злая женщина. Бедность мучила ее и раньше, а после смерти Раду и того пуще. Вырастить шестерых, да сколько лет за ученье платить… Тяжкий труд для слабой женщины. Брат рассказывал отцу:
– Тяжко. Совсем невмоготу стало, тятя. Как тут проживешь? Сорок лей в месяц. Вот и вся выручка. Да и жена тоже сорок лей зарабатывает. Дети родились один за другим. Да еще и теще помогаем. Село бедное. Иной раз из того малого, что сам имеешь, еще и другим пособлять приходится – то одному, то другому. Люди ведь знают, что ты жалованье получаешь, рясу носишь, жена в приличном платье ходит, вот и думают, что мы народ состоятельный. Я и впрямь состоятельней любого в селе. Вот и идут – то мужик, то баба: дай, батюшка, две леи взаймы. Есть деньги, нет денег – ищешь и даешь. А то и с другой просьбой обращаются: одолжи, батюшка, решето муки. Есть ли, нет ли, а дать надо, все равно не поверит. Дай одному, дай другому. Получаешь одной рукой, отдаешь двумя…
– А на вышки народ не ходит работать? Вышки-то рядом.
– Кое-кто работает.
– И не зарабатывают?
– Почти ничего. Вся выручка хозяевам идет. Иногда мне хочется проклясть тот день, когда я решил пойти учиться. Может, если бы не выучился грамоте, не научился бы и думать и был бы счастливей…
За столом тесно. Хлеб и щи всем поровну. Ели застенчиво. Словно от самого братнина тела откусывали.
– Поехали домой, тятя.
– Поехали, Дарие. Только на что? В поезд без билета нельзя…
Брат куда-то сбегал и достал нам денег на билеты. С тем же извозчиком отвез на станцию. И простился с нами. Еще раз мы увиделись с ним лишь много, очень много лет спустя.
Мы прибыли на Северный вокзал. До отхода поезда оставалось еще больше часу.
– Пойдем, Дарие, покажу город.
Миновав вокзал, мы двести-триста шагов прошли по Каля Гривицей. Было туманно, сыро, грязно. Люди торопливо бежали по улицам, поеживаясь от холода. Хотя до обеда было еще далеко, в узких темных корчмах с большими запотевшими окнами слышалась музыка…
– Здесь люди средь бела дня развлекаются, хоть и не праздник…
– Пьянчужки какие-нибудь. Не гляди на них, Дарие. Может, им еще хуже нашего живется.
Кучка людей – мужчины, женщины, дети, босые и оборванные, так что сквозь рванье виднелась кожа, – грелись в крытом переходе возле маленькой пузатой печки, от которой валил дым. Какая-то женщина, укутанная в лохмотья, щелкала щипцами и во все горло орала:
– Каштаны! Покупайте каштаны! Жареные каштаны!
Около нее никто не останавливался…
– Пойдем на станцию, тятя. Как бы на поезд не опоздать…
И мы пошли на вокзал.
Вот какие образы и впечатления сохранились у меня от первой, мимолетной встречи с предместьем Бухареста.
Но это был еще не Бухарест…
В моем воображении город был удивительно сказочным, полным тайн, которые мне хотелось и предстояло познать…
Теперь я снова, очутился в предместье Бухареста.
Завтра я войду в город.
Войду вместе с победным восходом летнего солнца.
А сейчас мне чудился голос, звавший и соблазнявший меня:
– Приходи, Дарие… Приходи и взгляни на этот удивительный город…
Совсем рядом слышались шаги немецких патрулей.
ЗАХАРИЯ СТАНКУ
(1902-1974)
(биографическая справка)
Один из популярнейших современных румынских писателей, прозаик, поэт и публицист, лауреат Государственной премии, З.Станку родился в деревне Салчия (степной район на юге Румынии) в бедной крестьянской семье. Нужда заставила его рано покинуть отчий дом. Он много скитался по родной стране и за рубежом. Лишь в 1933 году он смог получить филологическое образование.
Дебютировал в начале 20-х годов как поэт и публицист в газетах и журналах. В первом поэтическом сборнике Станку «Простые поэмы» (1927) органически сочетались лиризм и гражданственность, это характерно и для позднейших его сборников: «Разрыв-трава» (1941), «Дымовые годы» (1944), «Лебединая песня» (1973), «Лунные поэмы» (1974) и др.
В конце 30-х – начале 40-х годов Станку редактировал периодические издания «Лумя ромыняска» и «Азь», на страницах которых выступал с разоблачением румынского фашизма, за что был заключен в румынский концлагерь в Тыргу-Жиу. Наблюдения той поры завершили его политическое образование, о чем свидетельствует книга «Лагерные дни» (1945).
Славу принес Станку-прозаику социальный роман о деревне «Босой» (1948), ознаменовавший, по оценке критики, начало новой, послевоенной румынской литературы. Роман переведен на многие иностранные языки.
Позднее писатель публикует ряд романов, среди них: эпопея «Горькие корни» (1956 – 1959), «Безумный лес» (1963), «Как я любил тебя» (1968), «Ветер и дождь» (1969) и др., в которых рисует широкую картину жизни румынского общества первой половины нашего века.
Будучи первым переводчиком Есенина на румынский язык, Станку на протяжении 40 лет не переставал интересоваться его поэзией и пропагандировать ее у себя на родине.
Станку всегда принимал активное участие в общественно-политической жизни своей страны, был членом ЦК РКП, депутатом Великого национального собрания.
С 1966 по 1974 год он бессменно возглавлял Союз писателей Румынии.
Дебютировал в начале 20-х годов как поэт и публицист в газетах и журналах. В первом поэтическом сборнике Станку «Простые поэмы» (1927) органически сочетались лиризм и гражданственность, это характерно и для позднейших его сборников: «Разрыв-трава» (1941), «Дымовые годы» (1944), «Лебединая песня» (1973), «Лунные поэмы» (1974) и др.
В конце 30-х – начале 40-х годов Станку редактировал периодические издания «Лумя ромыняска» и «Азь», на страницах которых выступал с разоблачением румынского фашизма, за что был заключен в румынский концлагерь в Тыргу-Жиу. Наблюдения той поры завершили его политическое образование, о чем свидетельствует книга «Лагерные дни» (1945).
Славу принес Станку-прозаику социальный роман о деревне «Босой» (1948), ознаменовавший, по оценке критики, начало новой, послевоенной румынской литературы. Роман переведен на многие иностранные языки.
Позднее писатель публикует ряд романов, среди них: эпопея «Горькие корни» (1956 – 1959), «Безумный лес» (1963), «Как я любил тебя» (1968), «Ветер и дождь» (1969) и др., в которых рисует широкую картину жизни румынского общества первой половины нашего века.
Будучи первым переводчиком Есенина на румынский язык, Станку на протяжении 40 лет не переставал интересоваться его поэзией и пропагандировать ее у себя на родине.
Станку всегда принимал активное участие в общественно-политической жизни своей страны, был членом ЦК РКП, депутатом Великого национального собрания.
С 1966 по 1974 год он бессменно возглавлял Союз писателей Румынии.