Страница:
основным регулятором капиталистического хозяйства. Сущность этого закона
проста. Общество располагает известным резервуаром живой рабочей силы.
Приложенная к природе, эта сила создает продукты, необходимые для
удовлетворения человеческих потребностей. Вследствие разделения труда между
самостоятельными производителями продукты принимают форму товаров. Товары
обмениваются друг на друга в известной пропорции, сперва непосредственно,
затем через посредство золота или денег. Основное свойство товаров, которое
делает их в известном отношении равными друг другу, есть затраченный на них
человеческий труд - абстрактный труд, труд вообще - основа и мерило
стоимости. Если разделение труда между миллионами разобщенных производителей
не приводит к распаду общества, то потому, что товары обмениваются в
соответствии с затраченным на них общественно необходимым рабочим временем.
Принимая и отвергая товары, рынок, как арена обмена, решает, заключается ли
в них общественно необходимый труд или нет и устанавливает, таким образом,
необходимую обществу пропорцию товаров разного рода, а, следовательно, и
распределение рабочей силы по разным профессиям.
Действительные процессы рынка неизмеримо сложнее, чем показано выше в
немногих строках. Так, опираясь на трудовую стоимость, цены значительно
уклоняются от нее, как вверх, так и вниз. Причины этих уклонений разъяснены
Марксом полностью в третьем томе, который характеризует "процесс
капиталистического производства, взятый в целом". Однако как ни велики в
индивидуальных случаях расхождения цен и стоимостей товаров, сумма всех цен
равняется сумме всех стоимостей, ибо в конце концов в распоряжении общества
имеются только те стоимости, которые созданы человеческим трудом, и цены не
могут выскочить из этого ограничения, в том числе и монопольные цены
трестов: где труд не создал новой стоимости, там и Рокфеллер316 ничего не
возьмет.
Неравенство и эксплуатация
Но если товары обмениваются друг на друга по количеству вложенного в
них труда, то каким образом из равенства получается неравенство? Маркс
разрешил эту загадку, вскрыв особое свойство одного из товаров, который
лежит в основе всех других товаров, именно рабочей силы. Владелец средств
производства, капиталист, покупает рабочую силу. Как и все другие товары,
она оценивается по количеству вложенного в нее труда, т. е. тех средств
потребления, которые необходимы для существования и размножения рабочего. Но
потребление этого товара - рабочей силы - состоит в работе, т. е. создании
новых стоимостей. Количество этих стоимостей выше тех, которые рабочий сам
получает и которые он расходует для своего содержания. Капиталист покупает
рабочую силу, чтобы эксплуатировать ее. Эта эксплуатация и является
источником неравенства.
Ту часть продукта, которая служит для покрытия издержек самого
рабочего, Маркс называет необходимым продуктом; ту часть, которую рабочий
вырабатывает сверх этого, - прибавочным продуктом. Прибавочный продукт
вырабатывал уже раб, иначе рабовладельцу незачем было бы содержать рабов.
Прибавочный продукт вырабатывал крепостной, иначе крепостное право не имело
бы смысла для помещиков. Прибавочный продукт, но в гораздо большем объеме,
вырабатывает наемный рабочий, иначе капиталисту незачем было бы покупать
рабочую силу. Классовая борьба и есть не что иное, как борьба за прибавочный
продукт. Кто владеет прибавочным продуктом, тот хозяин положения, тот
владеет богатством, тот владеет государством, у того ключ к церкви, к суду,
к науке и к искусству.
Конкуренция и монополия
Отношения между капиталистами, эксплуатирующими рабочих, определяются
конкуренцией, которая надолго становится основной пружиной
капиталистического прогресса. Крупные предприятия имеют над мелкими
технические, финансовые, организационные, экономические и не в последнем
счете политические преимущества. Больший капитал, способный эксплуатировать
большее число рабочих, выходит неизбежно победителем из борьбы. Такова
непреложная основа процесса концентрации и централизации капиталов.
Толкая вперед развитие техники, конкуренция постепенно пожирает не
только промежуточные слои, но и себя самое. Над трупами и полутрупами мелких
и средних капиталистов поднимается все меньшее число все более
могущественных капиталистических владык. Так из "честной",
"демократической", "прогрессивной" конкуренции неотвратимо вырастает
"вредная", "паразитическая", "реакционная" монополия. Ее господство стало
обнаруживаться с 80-х годов прошлого столетия и окончательно сложилось на
переломе двух веков, прошлого и нынешнего. Сейчас победу монополии вынуждены
открыто признавать даже наиболее официальные представители буржуазного
общества. Конкуренция, как ограничивающее влияние, жалуется бывший
генеральный прокурор Соединенных Штатов г. Каммингс317, постепенно оказалась
вытесненной, и на широком поле остается только "как призрачное воспоминание
о когда-то существовавших условиях". Между тем в то время, когда Маркс в
порядке прогноза, впервые вывел монополию из внутренних тенденций
капитализма, конкуренция считалась в буржуазном мире вечным законом природы.
Вытеснение конкуренции монополией означает начало загнивания
капиталистического общества. Конкуренция была творческой пружиной
капитализма и историческим оправданием капиталиста. Устранение конкуренции
означает тем самым превращение собственников-акционеров в социальных
паразитов. Конкуренция требовала известных свобод, либеральной атмосферы,
режима демократии, торгового космополитизма. Монополия нуждается в возможно
более авторитарной власти, в таможенных стенах, в "своих собственных"
источниках сырья и аренах сбыта (колониях). Последним словом загнивания
монополистического капитала является фашизм.
Концентрация богатств и рост классовых противоречий
Капиталисты и их адвокаты всячески стремятся скрыть подлинные размеры
концентрации богатств от глаз народа, как и от глаз налоговой инспекции.
Вопреки очевидности буржуазная пресса все еще пытается поддержать иллюзию
"демократического" распределения капиталов. Самостоятельных
предпринимателей, пользующихся наемной рабочей силой, в Соединенных Штатах,
- возражает марксистам "New York Times", - от 3 до 5 миллионов. Акционерные
компании представляют, правда, - нельзя не согласиться, - более
концентрированный капитал, чем три-пять миллионов самостоятельных
предпринимателей, но все же в Соединенных Штатах имеется "полмиллиона
акционерных компаний". Подобного рода игра с огульными или со средними
цифрами служит не для выяснения, а для сокрытия того, что есть.
С начала войны до 1923 г. число заводов и фабрик упало в С[оединенных]
Ш[татах] со 100 до 98,7%, тогда как масса промышленной продукции возросла со
100 до 156,3%. В годы бурного подъема (1923-1929), когда, казалось,
обогащались "все", число предприятий упало со 100 до 93,8%; продукция же
возросла со 100 до 113%. Однако концентрация предприятий, связанных своими
тяжеловесными материальными телами, далеко отстает от концентрации их душ,
т. е. собственности. В 1929 г. в Соединенных Штатах действительно было свыше
300 тысяч нефинансовых акционерных компаний, - в этом "New York Times"
права; нужно лишь прибавить, что 200 из них, т. е. 0,07% общего числа,
контролировали непосредственно 49,2% актива всех акционерных обществ;
четырьмя годами позже этот % поднялся уже до 56, а за годы администрации
Рузвельта - несомненно, еще выше. Внутри 200 руководящих акционерных обществ
действительное господство принадлежит опять-таки небольшому меньшинству.
Сенатский комитет установил в феврале 1937 г., что решения двенадцати самых
больших компаний являются за последние 20 лет директивами для большей части
американской промышленности. Директоров этих компаний приблизительно столько
же, сколько членов правительства в Вашингтоне; но директора неизмеримо
могущественнее!
Те же процессы наблюдаются в банковской и страховой системе. Пять
крупнейших страховых обществ в Соединенных Штатах пожирают не только
остальные общества, но и многие банки. Общее число банков сокращается,
главным образом, в форме так называемых "слияний", по существу поглощений.
Размер оборотов быстро возрастает. Над банками поднимается олигархия
сверхбанков. Банковский капитал срастается с промышленным капиталом в
финансовый сверхкапитал. Если допустить, что концентрация промышленности и
банков пойдет и дальше тем же темпом, как за последнюю четверть столетия, -
на самом деле темп концентрации возрастает, - то в течение ближайшей
четверти столетия монополисты захватят в свои руки хозяйство страны
полностью и без остатка.
Мы пользуемся статистикой Соединенных Штатов только потому, что она
точнее и ярче. По существу, процесс концентрации имеет интернациональный
характер. Через различные этапы капитализма, через фазы конъюнктурных
циклов, через все политические режимы, через мирные периоды, как и через
периоды вооруженных столкновений, шел и идет безостановочно процесс
сосредоточения все больших богатств во все меньшем числе рук. В годы великой
войны, когда народы истекали кровью, когда государства самой буржуазии
оказались раздавлены под тяжестью долговых обязательств; когда денежные
системы валились в бездну, увлекая за собою средние классы, - монополисты
чеканили из крови и грязи неслыханные барыши. Наиболее могущественные
компании Соединенных Штатов увеличили за годы войны свои активы в два, три,
четыре и более раз и повысили свои дивиденды на 300, 400, 900 и более
процентов.
В 1840 г., за восемь лет до опубликования Марксом и Энгельсом
"Манифеста коммунистической партии", известный французский писатель Алексис
Токвиль318 писал в своей книге об американской демократии: "Великие
богатства исчезают, число малых состояний возрастает". Эта мысль повторялась
много раз, сперва в отношении Соединенных Штатов, затем в отношении других
молодых демократий, Австралии и Новой Зеландии. Взгляд Токвиля был,
разумеется, ошибочным уже и для того времени. Но настоящая концентрация
богатств началась после американской гражданской войны, накануне которой
Токвиль умер. В начале нынешнего столетия 2% населения Соединенных Штатов
владели уже более, чем 1/2 всего богатства страны; в 1929 г. те же 2%
владели 3/5 национального богатства. На долю 36.000 богатых семейств
приходилось при этом столько же дохода, сколько на долю 11 миллионов средних
и бедных семейств. Во время кризиса 1929-1933 годов монополистским
предприятиям не пришлось прибегать к общественной благотворительности;
наоборот, они еще выше поднялись над общим упадком национального хозяйства.
Во время последовавшего затем рахитического промышленного подъема на дрожжах
"Нью Дил" монополисты опять-таки снимали жирные сливки. Число безработных
уменьшилось в лучшем случае с 20 миллионов до 10; в то же время верхушка
капиталистического общества - не более 6.000 взрослых - пожинала
фантастические дивиденды: так с цифрами в руках показал Роберт Джексон319,
первый помощник генерального прокурора.
Ф.Лундберг320, при всей своей научной добросовестности, достаточно
консервативный экономист, пишет в своей нашумевшей книге: "Соединенные Штаты
находятся в настоящее время во владении и под господством иерархии из 60
богатейших семейств, подпираемых не более, чем 90 семействами меньшего
богатства". К ним можно прибавить еще третий ярус, в виде примерно 350
семейств с доходом свыше 100 тысяч долларов в год. Господствующее положение
в этой среде принадлежит первой группе в 60 семейств, которая подчиняет себе
не только рынок, но и все рычаги государства. Она составляет подлинное
правительство, "правительство денег в демократии доллара".
Так абстрактное понятие "монополистский капитал" наливается для нас
плотью и кровью: оно означает распоряжение экономическими и политическими
судьбами великого народа со стороны небольшого числа семейств, связанных
узами родства и свойства в замкнутую капиталистическую олигархию. Нельзя не
признать, что марксов закон концентрации поработал на славу!
Не устарело ли учение Маркса?
Вопросы о конкуренции, концентрации богатств и монополии естественно
вызывают вопрос о том, представляет ли в наши дни экономическая теория
Маркса только исторический интерес, как, например, теория Адама Смита, или
же продолжает сохранять актуальное значение. Критерий для ответа на этот
вопрос прост: если теория правильно оценивает ход развития и предвидит
будущее лучше других теорий, то она остается самой передовой теорией нашего
времени, хотя бы ей отроду было уже несколько десятилетий.
Известный немецкий экономист Вернер Зомбарт321 выступал в начале своей
карьеры как почти марксист; подверг затем ревизии все революционные,
наиболее неприятные для буржуазии стороны учения Маркса, а к концу своей
карьеры, в 1928 г., противопоставил "Капиталу" свой "Капитализм",
переведенный на многие языки и являющийся, пожалуй, наиболее популярным
произведением буржуазной экономической апологетики новейшей эпохи. Отдавая
дань платонического признания учению автора "Капитала", Зомбарт пишет в то
же время: "Карл Маркс предсказывал: во-первых, возрастающую нищету наемных
рабочих; во-вторых, всеобщую "концентрацию" с исчезновением класса
ремесленников и крестьян; в-третьих, катастрофическое крушение капитализма.
Ничто из всего этого не наступило".
Ошибочному прогнозу Маркса Зомбарт противопоставляет свой "строго
научный" прогноз. "Капитализм будет, - по его словам, - преобразовываться
внутренне в том же направлении, в каком он уже начал преобразовываться во
время своего апогея: старея, он будет становиться все более спокойным,
степенным, разумным". Попробуем хоть в самых основных чертах проверить, кто
прав: Маркс ли с его катастрофическим прогнозом или Зомбарт, который от
имени всей буржуазной экономии обещает, что дела устроятся "спокойно,
степенно и разумно". Читатель согласится, что вопрос достоин внимания.
"Теория обнищания"
"Накопление богатства на одном полюсе, - писал Маркс за 60 лет до
Зомбарта, - есть в то же время накопления нищеты, муки труда, рабства,
невежества, одичания и моральной деградации на противоположном полюсе, т. е.
на стороне класса, который производит свой собственный продукт, как
капитал". Этот тезис Маркса под именем "теории обнищания" подвергался
постоянным атакам со стороны демократических и социал-демократических
реформистов, особенно в период 1896-1914 гг., когда капитализм быстро
развивался и делал известные уступки рабочим, особенно их верхнему слою.
После мировой войны, когда напуганная собственными преступлениями и
Октябрьской революцией буржуазия встала на путь рекламных социальных реформ,
значение которых тут же сводилось на нет инфляцией и безработицей,
прогрессивное преобразование капиталистического общества казалось
реформистам и буржуазным профессорам полностью обеспеченным. "Покупательная
сила наемного труда, - уверял в 1923 г. Зомбарт, - выросла в прямом
отношении к расширению капиталистического производства".
На самом деле экономическое противоречие между пролетариатом и
буржуазией обострялось в самые благополучные периоды капиталистического
развития, когда повышение жизненного уровня известных, иногда широких слоев
трудящихся маскировало для поверхностных глаз уменьшение доли пролетариата в
национальном доходе. Так, прежде чем впасть в прострацию, промышленная
продукция Соединенных Штатов выросла с 1920 г. до 1930 г. на 50%, тогда как
сумма, выплаченная в заработной плате, поднялась только на 30%, что
означало, вопреки утверждению Зомбарта, огромное снижение доли труда в
национальном доходе. С 1930 г. начинается грозный рост безработицы, а с 1933
г. - более или менее систематическая помощь безработным, которые в виде
пособий получают вряд ли больше половины того, что теряют в виде заработной
платы. От иллюзии непрерывного "прогресса" всех классов не осталось и следа.
Относительное снижение уровня жизни масс сменилось абсолютным снижением.
Рабочие экономят на скудных развлечениях, затем на одежде, наконец, на пище.
Изделия и продукты среднего качества заменяются плохими; плохие - худшими.
Профессиональные союзы похожи на человека, который пытается держаться на
быстро спускающемся эскалаторе.
При населении, составляющем 6% человечества, Соединенные Штаты
сосредоточивают в своих руках 40% богатства всего мира. Однако треть
населения, по признанию самого Рузвельта, недостаточно ест, плохо одевается
и живет в недостойных человека условиях. Что же говорить о менее
привилегированных странах? История капиталистического мира со времени
последней войны дала неопровержимое подтверждение так называемой "теории
обнищания". Рост социальной полярности общества признается ныне не только
каждым компетентным статистиком, но даже и теми государственными людьми,
которые знают правила арифметики.
Фашистский режим, который лишь доводит до крайнего выражения черты
упадка и реакции, свойственные империалистическому капитализму вообще,
сделался необходимым именно потому, что загнивание капитализма отняло
возможность поддерживать иллюзии относительно повышения жизненного уровня
пролетариата. Фашистская диктатура означает открытое признание тенденции
обнищания, которую все еще пытаются замаскировать более богатые
империалистические демократии. Муссолини и Гитлер с такой ненавистью
преследуют марксизм именно потому, что их собственный режим является
наиболее зловещим подтверждением марксового прогноза. Цивилизованный мир
негодовал или притворялся негодующим, когда Геринг со свойственным ему тоном
палача и буффона объявил, что пушки важнее масла, или когда
Калиостро322-Казанова323-Муссолини рекомендовал рабочим Италии приучиться
потуже стягивать пояса на черных рубашках324. Но разве не то же, по
существу, происходит в империалистических демократиях? Масло везде уходит на
смазку пушек. Рабочие Франции, Англии, Соединенных Штатов научились
стягивать пояса и без черных рубашек. В богатейшей стране мира миллионы
рабочих превращены в пауперов, живущих на счет государственной,
муниципальной или частной благотворительности.
Резервная армия и новый подкласс безработных
Резервная армия составляет необходимую составную часть социальной
механики капитализма, как запас машин и сырых материалов на складах заводов
или готовых продуктов в магазинах. Без резерва рабочей силы было бы
невозможно ни общее расширение производства, ни приспособление капитала к
периодическим приливам и отливам промышленного цикла. Из общей тенденции
капиталистического развития: возрастания постоянного капитала (машины и
сырье) за счет переменного капитала (рабочей силы) Маркс делает вывод: "Чем
больше общественное богатство..., тем больше относительное перенаселение,
или промышленная резервная армия..., тем обширнее постоянное
перенаселение..., тем больше официальный, признанный властями пауперизм. Это
- абсолютный, всеобщий закон капиталистического накопления".
Этот тезис, неразрывно связанный с "теорией обнищания" и в течение
десятилетий объявлявшийся "преувеличенным", "тенденциозным" и
"демагогическим", стал теоретически безупречным оттиском действительности.
Нынешнюю армию безработных нельзя уже назвать "резервной" армией, потому что
в основной своей массе она не может больше надеяться вернуться к труду,
наоборот, должна пополняться все новыми и новыми безработными. Загнивающий
капитализм взрастил целое поколение юношества, которое никогда не знало
работы и не имеет надежды получить ее. Этот новый подкласс, расположенный
между пролетарием и полупролетарием, вынужден жить за счет общества.
Подсчитано, что в течение девяти лет (1930-1938) безработица вырвала из
хозяйства Соединенных Штатов свыше 43 миллионов рабочих человеко/лет. Если
учесть, что в 1929 г., на вершине подъема, в Соединенных Штатах было 2
миллиона безработных, и что за 9 лет число потенциальных рабочих возросло на
5 миллионов, то общее число потерянных человеко/лет надо считать несравненно
выше. Социальный режим, пораженный такой язвой, есть смертельно больной
режим. Правильный диагноз болезни был установлен уже свыше семидесяти лет
тому назад, когда сама болезнь была еще в зародыше.
Упадок промежуточных классов
Цифры, иллюстрирующие концентрацию капитала, тем самым показывают, что
удельный вес мелкой буржуазии в производстве и ее доля в национальном доходе
непрерывно падали, мелкая собственность либо полностью поглощалась крупной
либо деградировала и лишалась всякой самостоятельности, становясь простым
атрибутом непосильного труда и безвыходной нужды. Правда, одновременно
развитие капитализма чрезвычайно увеличило рост армии техников,
администраторов, торговых служащих, адвокатов, врачей, словом, так
называемого "нового среднего сословия". Однако этот слой, рост которого не
составлял уже тайны для Маркса, имеет мало общего со старой мелкой
буржуазией, которая владела собственными средствами производства как
подлинным залогом экономической независимости. "Новое среднее сословие"
более непосредственно зависит от капитала, чем рабочие, погонщиком которых
оно в значительной мере является. К тому же в его среде тоже наблюдается
ныне чрезвычайное перепроизводство, влекущее за собой социальную деградацию.
"Надежная статистическая информация, - говорит столь далекое от
марксизма лицо, как уже цитированный бывший генеральный прокурор Каммингс, -
обнаруживает, что широкое число промышленных единиц совершенно исчезли и что
здесь происходило прогрессивное устранение мелкого делового чиновника как
фактора в американской жизни". Однако же, возражают Зомбарт и многие другие
до него и после него, "всеобщая концентрация с исчезновением класса
ремесленников и крестьян", вопреки Марксу, до сих пор не наступила. Трудно
сказать, что перевешивает в этом доводе: легкомыслие или недобросовестность.
Как всякий теоретик, Маркс начинал с выделения основных тенденций в их
чистом виде: иначе вообще нельзя было бы понять судьбу капиталистического
общества. Сам Маркс умел, однако, при конкретном анализе рассматривать живые
явления, как результат комбинации разных исторических факторов. Законы
Ньютона325 не опровергаются тем, что скорости падения тел различны в разной
среде, или что орбиты планет подвергаются возмущениям.
Чтобы понять так называемую "живучесть" мелкой буржуазии, нужно учесть
то обстоятельство, что две тенденции: разорение промежуточных слоев и
превращение разоряемых в пролетариев, развиваются неодинаковым темпом и не в
одинаковых масштабах. Из возрастающего перевеса машины над рабочей силой
вытекает, что процесс разорения мелкой буржуазии должен чем дальше, тем
больше опережать процесс пролетаризации; на известном уровне этот последний
должен вовсе приостановиться и даже получить задний ход.
Как действие законов физиологии дает разные результаты в развивающемся
и в дряхлеющем организме, так и законы марксовой экономии проявляются
по-разному в расцветающем и загнивающем капитализме. Особенно ярко это
различие обнаруживается на взаимоотношении города и деревни326.
Земледельческое население Соединенных Штатов, убывая по отношению ко всему
населению, продолжало в абсолютных цифрах возрастать до 1910 г., когда оно
составляло свыше 32 миллионов. В течение следующих 20 лет оно, несмотря на
быстрый рост населения страны, падает до 30,4 миллионов, т. е. почти на 1,6
миллиона. Но в 1935 г. оно снова поднимается до 32,8 миллионов, возрастая по
сравнению с 1930 г. на 2,4 миллиона. Этот неожиданный на первый взгляд
поворот колеса ни в малейшей степени не опровергает, однако, ни тенденции
роста городского населения за счет сельского, ни тенденции размывания
промежуточных классов, зато тем ярче характеризует загнивание
капиталистической системы в целом. Рост сельского населения в период острого
кризиса 1930-1935 гг.327 объясняется попросту тем, что почти 2 миллиона
человек городского населения, точнее говоря, голодающих безработных,
переселились в деревню, на покинутые фермерами участки или на фермы своих
родственников и близких, чтобы посвятить свою отвергнутую обществом рабочую
силу продовольственному натуральному хозяйству и влачить полуголодное
существование вместо голодного.
Дело идет, таким образом, не о жизненности, не об устойчивости мелких
фермеров, ремесленников, торговцев, а об абсолютной безвыходности их
положения. Мелкая буржуазия представляет не залог будущего, а несчастный и
печальный пережиток прошлого. Оказавшись неспособен ликвидировать ее до
конца, капитализм оказался способен довести ее до последней степени унижения
и бедствий. Фермер отказывается не только от ренты на свой участок земли и
от прибыли на вложенный им капитал, но и от доброй доли своей заработной
проста. Общество располагает известным резервуаром живой рабочей силы.
Приложенная к природе, эта сила создает продукты, необходимые для
удовлетворения человеческих потребностей. Вследствие разделения труда между
самостоятельными производителями продукты принимают форму товаров. Товары
обмениваются друг на друга в известной пропорции, сперва непосредственно,
затем через посредство золота или денег. Основное свойство товаров, которое
делает их в известном отношении равными друг другу, есть затраченный на них
человеческий труд - абстрактный труд, труд вообще - основа и мерило
стоимости. Если разделение труда между миллионами разобщенных производителей
не приводит к распаду общества, то потому, что товары обмениваются в
соответствии с затраченным на них общественно необходимым рабочим временем.
Принимая и отвергая товары, рынок, как арена обмена, решает, заключается ли
в них общественно необходимый труд или нет и устанавливает, таким образом,
необходимую обществу пропорцию товаров разного рода, а, следовательно, и
распределение рабочей силы по разным профессиям.
Действительные процессы рынка неизмеримо сложнее, чем показано выше в
немногих строках. Так, опираясь на трудовую стоимость, цены значительно
уклоняются от нее, как вверх, так и вниз. Причины этих уклонений разъяснены
Марксом полностью в третьем томе, который характеризует "процесс
капиталистического производства, взятый в целом". Однако как ни велики в
индивидуальных случаях расхождения цен и стоимостей товаров, сумма всех цен
равняется сумме всех стоимостей, ибо в конце концов в распоряжении общества
имеются только те стоимости, которые созданы человеческим трудом, и цены не
могут выскочить из этого ограничения, в том числе и монопольные цены
трестов: где труд не создал новой стоимости, там и Рокфеллер316 ничего не
возьмет.
Неравенство и эксплуатация
Но если товары обмениваются друг на друга по количеству вложенного в
них труда, то каким образом из равенства получается неравенство? Маркс
разрешил эту загадку, вскрыв особое свойство одного из товаров, который
лежит в основе всех других товаров, именно рабочей силы. Владелец средств
производства, капиталист, покупает рабочую силу. Как и все другие товары,
она оценивается по количеству вложенного в нее труда, т. е. тех средств
потребления, которые необходимы для существования и размножения рабочего. Но
потребление этого товара - рабочей силы - состоит в работе, т. е. создании
новых стоимостей. Количество этих стоимостей выше тех, которые рабочий сам
получает и которые он расходует для своего содержания. Капиталист покупает
рабочую силу, чтобы эксплуатировать ее. Эта эксплуатация и является
источником неравенства.
Ту часть продукта, которая служит для покрытия издержек самого
рабочего, Маркс называет необходимым продуктом; ту часть, которую рабочий
вырабатывает сверх этого, - прибавочным продуктом. Прибавочный продукт
вырабатывал уже раб, иначе рабовладельцу незачем было бы содержать рабов.
Прибавочный продукт вырабатывал крепостной, иначе крепостное право не имело
бы смысла для помещиков. Прибавочный продукт, но в гораздо большем объеме,
вырабатывает наемный рабочий, иначе капиталисту незачем было бы покупать
рабочую силу. Классовая борьба и есть не что иное, как борьба за прибавочный
продукт. Кто владеет прибавочным продуктом, тот хозяин положения, тот
владеет богатством, тот владеет государством, у того ключ к церкви, к суду,
к науке и к искусству.
Конкуренция и монополия
Отношения между капиталистами, эксплуатирующими рабочих, определяются
конкуренцией, которая надолго становится основной пружиной
капиталистического прогресса. Крупные предприятия имеют над мелкими
технические, финансовые, организационные, экономические и не в последнем
счете политические преимущества. Больший капитал, способный эксплуатировать
большее число рабочих, выходит неизбежно победителем из борьбы. Такова
непреложная основа процесса концентрации и централизации капиталов.
Толкая вперед развитие техники, конкуренция постепенно пожирает не
только промежуточные слои, но и себя самое. Над трупами и полутрупами мелких
и средних капиталистов поднимается все меньшее число все более
могущественных капиталистических владык. Так из "честной",
"демократической", "прогрессивной" конкуренции неотвратимо вырастает
"вредная", "паразитическая", "реакционная" монополия. Ее господство стало
обнаруживаться с 80-х годов прошлого столетия и окончательно сложилось на
переломе двух веков, прошлого и нынешнего. Сейчас победу монополии вынуждены
открыто признавать даже наиболее официальные представители буржуазного
общества. Конкуренция, как ограничивающее влияние, жалуется бывший
генеральный прокурор Соединенных Штатов г. Каммингс317, постепенно оказалась
вытесненной, и на широком поле остается только "как призрачное воспоминание
о когда-то существовавших условиях". Между тем в то время, когда Маркс в
порядке прогноза, впервые вывел монополию из внутренних тенденций
капитализма, конкуренция считалась в буржуазном мире вечным законом природы.
Вытеснение конкуренции монополией означает начало загнивания
капиталистического общества. Конкуренция была творческой пружиной
капитализма и историческим оправданием капиталиста. Устранение конкуренции
означает тем самым превращение собственников-акционеров в социальных
паразитов. Конкуренция требовала известных свобод, либеральной атмосферы,
режима демократии, торгового космополитизма. Монополия нуждается в возможно
более авторитарной власти, в таможенных стенах, в "своих собственных"
источниках сырья и аренах сбыта (колониях). Последним словом загнивания
монополистического капитала является фашизм.
Концентрация богатств и рост классовых противоречий
Капиталисты и их адвокаты всячески стремятся скрыть подлинные размеры
концентрации богатств от глаз народа, как и от глаз налоговой инспекции.
Вопреки очевидности буржуазная пресса все еще пытается поддержать иллюзию
"демократического" распределения капиталов. Самостоятельных
предпринимателей, пользующихся наемной рабочей силой, в Соединенных Штатах,
- возражает марксистам "New York Times", - от 3 до 5 миллионов. Акционерные
компании представляют, правда, - нельзя не согласиться, - более
концентрированный капитал, чем три-пять миллионов самостоятельных
предпринимателей, но все же в Соединенных Штатах имеется "полмиллиона
акционерных компаний". Подобного рода игра с огульными или со средними
цифрами служит не для выяснения, а для сокрытия того, что есть.
С начала войны до 1923 г. число заводов и фабрик упало в С[оединенных]
Ш[татах] со 100 до 98,7%, тогда как масса промышленной продукции возросла со
100 до 156,3%. В годы бурного подъема (1923-1929), когда, казалось,
обогащались "все", число предприятий упало со 100 до 93,8%; продукция же
возросла со 100 до 113%. Однако концентрация предприятий, связанных своими
тяжеловесными материальными телами, далеко отстает от концентрации их душ,
т. е. собственности. В 1929 г. в Соединенных Штатах действительно было свыше
300 тысяч нефинансовых акционерных компаний, - в этом "New York Times"
права; нужно лишь прибавить, что 200 из них, т. е. 0,07% общего числа,
контролировали непосредственно 49,2% актива всех акционерных обществ;
четырьмя годами позже этот % поднялся уже до 56, а за годы администрации
Рузвельта - несомненно, еще выше. Внутри 200 руководящих акционерных обществ
действительное господство принадлежит опять-таки небольшому меньшинству.
Сенатский комитет установил в феврале 1937 г., что решения двенадцати самых
больших компаний являются за последние 20 лет директивами для большей части
американской промышленности. Директоров этих компаний приблизительно столько
же, сколько членов правительства в Вашингтоне; но директора неизмеримо
могущественнее!
Те же процессы наблюдаются в банковской и страховой системе. Пять
крупнейших страховых обществ в Соединенных Штатах пожирают не только
остальные общества, но и многие банки. Общее число банков сокращается,
главным образом, в форме так называемых "слияний", по существу поглощений.
Размер оборотов быстро возрастает. Над банками поднимается олигархия
сверхбанков. Банковский капитал срастается с промышленным капиталом в
финансовый сверхкапитал. Если допустить, что концентрация промышленности и
банков пойдет и дальше тем же темпом, как за последнюю четверть столетия, -
на самом деле темп концентрации возрастает, - то в течение ближайшей
четверти столетия монополисты захватят в свои руки хозяйство страны
полностью и без остатка.
Мы пользуемся статистикой Соединенных Штатов только потому, что она
точнее и ярче. По существу, процесс концентрации имеет интернациональный
характер. Через различные этапы капитализма, через фазы конъюнктурных
циклов, через все политические режимы, через мирные периоды, как и через
периоды вооруженных столкновений, шел и идет безостановочно процесс
сосредоточения все больших богатств во все меньшем числе рук. В годы великой
войны, когда народы истекали кровью, когда государства самой буржуазии
оказались раздавлены под тяжестью долговых обязательств; когда денежные
системы валились в бездну, увлекая за собою средние классы, - монополисты
чеканили из крови и грязи неслыханные барыши. Наиболее могущественные
компании Соединенных Штатов увеличили за годы войны свои активы в два, три,
четыре и более раз и повысили свои дивиденды на 300, 400, 900 и более
процентов.
В 1840 г., за восемь лет до опубликования Марксом и Энгельсом
"Манифеста коммунистической партии", известный французский писатель Алексис
Токвиль318 писал в своей книге об американской демократии: "Великие
богатства исчезают, число малых состояний возрастает". Эта мысль повторялась
много раз, сперва в отношении Соединенных Штатов, затем в отношении других
молодых демократий, Австралии и Новой Зеландии. Взгляд Токвиля был,
разумеется, ошибочным уже и для того времени. Но настоящая концентрация
богатств началась после американской гражданской войны, накануне которой
Токвиль умер. В начале нынешнего столетия 2% населения Соединенных Штатов
владели уже более, чем 1/2 всего богатства страны; в 1929 г. те же 2%
владели 3/5 национального богатства. На долю 36.000 богатых семейств
приходилось при этом столько же дохода, сколько на долю 11 миллионов средних
и бедных семейств. Во время кризиса 1929-1933 годов монополистским
предприятиям не пришлось прибегать к общественной благотворительности;
наоборот, они еще выше поднялись над общим упадком национального хозяйства.
Во время последовавшего затем рахитического промышленного подъема на дрожжах
"Нью Дил" монополисты опять-таки снимали жирные сливки. Число безработных
уменьшилось в лучшем случае с 20 миллионов до 10; в то же время верхушка
капиталистического общества - не более 6.000 взрослых - пожинала
фантастические дивиденды: так с цифрами в руках показал Роберт Джексон319,
первый помощник генерального прокурора.
Ф.Лундберг320, при всей своей научной добросовестности, достаточно
консервативный экономист, пишет в своей нашумевшей книге: "Соединенные Штаты
находятся в настоящее время во владении и под господством иерархии из 60
богатейших семейств, подпираемых не более, чем 90 семействами меньшего
богатства". К ним можно прибавить еще третий ярус, в виде примерно 350
семейств с доходом свыше 100 тысяч долларов в год. Господствующее положение
в этой среде принадлежит первой группе в 60 семейств, которая подчиняет себе
не только рынок, но и все рычаги государства. Она составляет подлинное
правительство, "правительство денег в демократии доллара".
Так абстрактное понятие "монополистский капитал" наливается для нас
плотью и кровью: оно означает распоряжение экономическими и политическими
судьбами великого народа со стороны небольшого числа семейств, связанных
узами родства и свойства в замкнутую капиталистическую олигархию. Нельзя не
признать, что марксов закон концентрации поработал на славу!
Не устарело ли учение Маркса?
Вопросы о конкуренции, концентрации богатств и монополии естественно
вызывают вопрос о том, представляет ли в наши дни экономическая теория
Маркса только исторический интерес, как, например, теория Адама Смита, или
же продолжает сохранять актуальное значение. Критерий для ответа на этот
вопрос прост: если теория правильно оценивает ход развития и предвидит
будущее лучше других теорий, то она остается самой передовой теорией нашего
времени, хотя бы ей отроду было уже несколько десятилетий.
Известный немецкий экономист Вернер Зомбарт321 выступал в начале своей
карьеры как почти марксист; подверг затем ревизии все революционные,
наиболее неприятные для буржуазии стороны учения Маркса, а к концу своей
карьеры, в 1928 г., противопоставил "Капиталу" свой "Капитализм",
переведенный на многие языки и являющийся, пожалуй, наиболее популярным
произведением буржуазной экономической апологетики новейшей эпохи. Отдавая
дань платонического признания учению автора "Капитала", Зомбарт пишет в то
же время: "Карл Маркс предсказывал: во-первых, возрастающую нищету наемных
рабочих; во-вторых, всеобщую "концентрацию" с исчезновением класса
ремесленников и крестьян; в-третьих, катастрофическое крушение капитализма.
Ничто из всего этого не наступило".
Ошибочному прогнозу Маркса Зомбарт противопоставляет свой "строго
научный" прогноз. "Капитализм будет, - по его словам, - преобразовываться
внутренне в том же направлении, в каком он уже начал преобразовываться во
время своего апогея: старея, он будет становиться все более спокойным,
степенным, разумным". Попробуем хоть в самых основных чертах проверить, кто
прав: Маркс ли с его катастрофическим прогнозом или Зомбарт, который от
имени всей буржуазной экономии обещает, что дела устроятся "спокойно,
степенно и разумно". Читатель согласится, что вопрос достоин внимания.
"Теория обнищания"
"Накопление богатства на одном полюсе, - писал Маркс за 60 лет до
Зомбарта, - есть в то же время накопления нищеты, муки труда, рабства,
невежества, одичания и моральной деградации на противоположном полюсе, т. е.
на стороне класса, который производит свой собственный продукт, как
капитал". Этот тезис Маркса под именем "теории обнищания" подвергался
постоянным атакам со стороны демократических и социал-демократических
реформистов, особенно в период 1896-1914 гг., когда капитализм быстро
развивался и делал известные уступки рабочим, особенно их верхнему слою.
После мировой войны, когда напуганная собственными преступлениями и
Октябрьской революцией буржуазия встала на путь рекламных социальных реформ,
значение которых тут же сводилось на нет инфляцией и безработицей,
прогрессивное преобразование капиталистического общества казалось
реформистам и буржуазным профессорам полностью обеспеченным. "Покупательная
сила наемного труда, - уверял в 1923 г. Зомбарт, - выросла в прямом
отношении к расширению капиталистического производства".
На самом деле экономическое противоречие между пролетариатом и
буржуазией обострялось в самые благополучные периоды капиталистического
развития, когда повышение жизненного уровня известных, иногда широких слоев
трудящихся маскировало для поверхностных глаз уменьшение доли пролетариата в
национальном доходе. Так, прежде чем впасть в прострацию, промышленная
продукция Соединенных Штатов выросла с 1920 г. до 1930 г. на 50%, тогда как
сумма, выплаченная в заработной плате, поднялась только на 30%, что
означало, вопреки утверждению Зомбарта, огромное снижение доли труда в
национальном доходе. С 1930 г. начинается грозный рост безработицы, а с 1933
г. - более или менее систематическая помощь безработным, которые в виде
пособий получают вряд ли больше половины того, что теряют в виде заработной
платы. От иллюзии непрерывного "прогресса" всех классов не осталось и следа.
Относительное снижение уровня жизни масс сменилось абсолютным снижением.
Рабочие экономят на скудных развлечениях, затем на одежде, наконец, на пище.
Изделия и продукты среднего качества заменяются плохими; плохие - худшими.
Профессиональные союзы похожи на человека, который пытается держаться на
быстро спускающемся эскалаторе.
При населении, составляющем 6% человечества, Соединенные Штаты
сосредоточивают в своих руках 40% богатства всего мира. Однако треть
населения, по признанию самого Рузвельта, недостаточно ест, плохо одевается
и живет в недостойных человека условиях. Что же говорить о менее
привилегированных странах? История капиталистического мира со времени
последней войны дала неопровержимое подтверждение так называемой "теории
обнищания". Рост социальной полярности общества признается ныне не только
каждым компетентным статистиком, но даже и теми государственными людьми,
которые знают правила арифметики.
Фашистский режим, который лишь доводит до крайнего выражения черты
упадка и реакции, свойственные империалистическому капитализму вообще,
сделался необходимым именно потому, что загнивание капитализма отняло
возможность поддерживать иллюзии относительно повышения жизненного уровня
пролетариата. Фашистская диктатура означает открытое признание тенденции
обнищания, которую все еще пытаются замаскировать более богатые
империалистические демократии. Муссолини и Гитлер с такой ненавистью
преследуют марксизм именно потому, что их собственный режим является
наиболее зловещим подтверждением марксового прогноза. Цивилизованный мир
негодовал или притворялся негодующим, когда Геринг со свойственным ему тоном
палача и буффона объявил, что пушки важнее масла, или когда
Калиостро322-Казанова323-Муссолини рекомендовал рабочим Италии приучиться
потуже стягивать пояса на черных рубашках324. Но разве не то же, по
существу, происходит в империалистических демократиях? Масло везде уходит на
смазку пушек. Рабочие Франции, Англии, Соединенных Штатов научились
стягивать пояса и без черных рубашек. В богатейшей стране мира миллионы
рабочих превращены в пауперов, живущих на счет государственной,
муниципальной или частной благотворительности.
Резервная армия и новый подкласс безработных
Резервная армия составляет необходимую составную часть социальной
механики капитализма, как запас машин и сырых материалов на складах заводов
или готовых продуктов в магазинах. Без резерва рабочей силы было бы
невозможно ни общее расширение производства, ни приспособление капитала к
периодическим приливам и отливам промышленного цикла. Из общей тенденции
капиталистического развития: возрастания постоянного капитала (машины и
сырье) за счет переменного капитала (рабочей силы) Маркс делает вывод: "Чем
больше общественное богатство..., тем больше относительное перенаселение,
или промышленная резервная армия..., тем обширнее постоянное
перенаселение..., тем больше официальный, признанный властями пауперизм. Это
- абсолютный, всеобщий закон капиталистического накопления".
Этот тезис, неразрывно связанный с "теорией обнищания" и в течение
десятилетий объявлявшийся "преувеличенным", "тенденциозным" и
"демагогическим", стал теоретически безупречным оттиском действительности.
Нынешнюю армию безработных нельзя уже назвать "резервной" армией, потому что
в основной своей массе она не может больше надеяться вернуться к труду,
наоборот, должна пополняться все новыми и новыми безработными. Загнивающий
капитализм взрастил целое поколение юношества, которое никогда не знало
работы и не имеет надежды получить ее. Этот новый подкласс, расположенный
между пролетарием и полупролетарием, вынужден жить за счет общества.
Подсчитано, что в течение девяти лет (1930-1938) безработица вырвала из
хозяйства Соединенных Штатов свыше 43 миллионов рабочих человеко/лет. Если
учесть, что в 1929 г., на вершине подъема, в Соединенных Штатах было 2
миллиона безработных, и что за 9 лет число потенциальных рабочих возросло на
5 миллионов, то общее число потерянных человеко/лет надо считать несравненно
выше. Социальный режим, пораженный такой язвой, есть смертельно больной
режим. Правильный диагноз болезни был установлен уже свыше семидесяти лет
тому назад, когда сама болезнь была еще в зародыше.
Упадок промежуточных классов
Цифры, иллюстрирующие концентрацию капитала, тем самым показывают, что
удельный вес мелкой буржуазии в производстве и ее доля в национальном доходе
непрерывно падали, мелкая собственность либо полностью поглощалась крупной
либо деградировала и лишалась всякой самостоятельности, становясь простым
атрибутом непосильного труда и безвыходной нужды. Правда, одновременно
развитие капитализма чрезвычайно увеличило рост армии техников,
администраторов, торговых служащих, адвокатов, врачей, словом, так
называемого "нового среднего сословия". Однако этот слой, рост которого не
составлял уже тайны для Маркса, имеет мало общего со старой мелкой
буржуазией, которая владела собственными средствами производства как
подлинным залогом экономической независимости. "Новое среднее сословие"
более непосредственно зависит от капитала, чем рабочие, погонщиком которых
оно в значительной мере является. К тому же в его среде тоже наблюдается
ныне чрезвычайное перепроизводство, влекущее за собой социальную деградацию.
"Надежная статистическая информация, - говорит столь далекое от
марксизма лицо, как уже цитированный бывший генеральный прокурор Каммингс, -
обнаруживает, что широкое число промышленных единиц совершенно исчезли и что
здесь происходило прогрессивное устранение мелкого делового чиновника как
фактора в американской жизни". Однако же, возражают Зомбарт и многие другие
до него и после него, "всеобщая концентрация с исчезновением класса
ремесленников и крестьян", вопреки Марксу, до сих пор не наступила. Трудно
сказать, что перевешивает в этом доводе: легкомыслие или недобросовестность.
Как всякий теоретик, Маркс начинал с выделения основных тенденций в их
чистом виде: иначе вообще нельзя было бы понять судьбу капиталистического
общества. Сам Маркс умел, однако, при конкретном анализе рассматривать живые
явления, как результат комбинации разных исторических факторов. Законы
Ньютона325 не опровергаются тем, что скорости падения тел различны в разной
среде, или что орбиты планет подвергаются возмущениям.
Чтобы понять так называемую "живучесть" мелкой буржуазии, нужно учесть
то обстоятельство, что две тенденции: разорение промежуточных слоев и
превращение разоряемых в пролетариев, развиваются неодинаковым темпом и не в
одинаковых масштабах. Из возрастающего перевеса машины над рабочей силой
вытекает, что процесс разорения мелкой буржуазии должен чем дальше, тем
больше опережать процесс пролетаризации; на известном уровне этот последний
должен вовсе приостановиться и даже получить задний ход.
Как действие законов физиологии дает разные результаты в развивающемся
и в дряхлеющем организме, так и законы марксовой экономии проявляются
по-разному в расцветающем и загнивающем капитализме. Особенно ярко это
различие обнаруживается на взаимоотношении города и деревни326.
Земледельческое население Соединенных Штатов, убывая по отношению ко всему
населению, продолжало в абсолютных цифрах возрастать до 1910 г., когда оно
составляло свыше 32 миллионов. В течение следующих 20 лет оно, несмотря на
быстрый рост населения страны, падает до 30,4 миллионов, т. е. почти на 1,6
миллиона. Но в 1935 г. оно снова поднимается до 32,8 миллионов, возрастая по
сравнению с 1930 г. на 2,4 миллиона. Этот неожиданный на первый взгляд
поворот колеса ни в малейшей степени не опровергает, однако, ни тенденции
роста городского населения за счет сельского, ни тенденции размывания
промежуточных классов, зато тем ярче характеризует загнивание
капиталистической системы в целом. Рост сельского населения в период острого
кризиса 1930-1935 гг.327 объясняется попросту тем, что почти 2 миллиона
человек городского населения, точнее говоря, голодающих безработных,
переселились в деревню, на покинутые фермерами участки или на фермы своих
родственников и близких, чтобы посвятить свою отвергнутую обществом рабочую
силу продовольственному натуральному хозяйству и влачить полуголодное
существование вместо голодного.
Дело идет, таким образом, не о жизненности, не об устойчивости мелких
фермеров, ремесленников, торговцев, а об абсолютной безвыходности их
положения. Мелкая буржуазия представляет не залог будущего, а несчастный и
печальный пережиток прошлого. Оказавшись неспособен ликвидировать ее до
конца, капитализм оказался способен довести ее до последней степени унижения
и бедствий. Фермер отказывается не только от ренты на свой участок земли и
от прибыли на вложенный им капитал, но и от доброй доли своей заработной