Страница:
брат, рабочий, владевший в селе наделом, и стал объяснять, на чьей стороне
правда. Но для этого нужно было завоевать предварительно на сторону
социализма городского рабочего.
В год голода и холеры еще один принципиальный конфликт содействовал
размежеванию политических группировок. Водовозов предлагал послать
сочувственный адрес уволенному за "либерализм" губернатору одной из волжских
губерний, некоему Косичу. Владимир резко восстал против мещанского
сентиментализма, всегда готового прослезиться перед проблеском
"человечности" у представителя господствующих классов. Этот эпизод, кстати
сказать, лишний раз показывает, как нелепо пытаться проводить линию
политической преемственности от директора народных училищ Ильи Николаевича
Ульянова, который, в отличие от Косича, даже и за либерализм никогда не
увольнялся, к его насквозь непримиримому сыну, которого не мог растрогать
самый гуманный из губернаторов. Водовозов, видимо, потерпел поражение, и
адрес не был послан.
Своего молодого антагониста Водовозов, по собственному рассказу, стал
называть Маратом597, конечно, за его спиной. Кличка не лишена меткости, если
только она не придумана задним числом. Недавние друзья, а сегодняшние
противники смотрели на Владимира, по словам старшей сестры, "как на очень
способного, но слишком самонадеянного юношу". Тот, кто вчера еще казался
лишь "братом Александра Ульянова", становился сегодня самим собой и
показывал когти. Владимир не только не приспособлял свою позицию к
политическому складу противников, а, наоборот, придавал ей как можно более
крайний, непримиримый, режущий, колющий характер. Он испытывал при этом
двойную радость: и от внутренней уверенности в себе, и от выражения
негодования на лицах оппонентов. "Глубокая вера в свою правоту сквозила, по
признанию Водовозова, из всех его речей". И от того он казался вдвойне
невыносимым. "Вся эта более солидная публика была, - по словам Елизаровой, -
немало шокирована большой дерзостью, проявляемой в спорах этим юношей, но
часто пасовала перед ним". Чего ему особенно не хотели простить, так это
уничижающего тона, в каком он стал отзываться о самых высоких авторитетах
народничества. Однако все это были лишь первые цветочки, ягодки будут еще
впереди.
"На чьей стороне была победа, - скромно резюмирует свои споры с
Ульяновым Водовозов, - сказать трудно". На самом деле не нужно было даже
дожидаться октябрьской революции, чтобы разгадать эту загадку. Когда голод
повторился через семь лет, политических иллюзий было уже неизмеримо меньше,
интеллигенция, успевшая найти иную дорогу, не шла в деревню. Весьма
умеренный либеральный журнал "Русская мысль" писал тогда, что все,
возвращавшиеся из голодающих районов, крайне неудовлетворены собственной
работой, видя в ней "жалкий паллиатив", тогда как нужны "общие меры".
Понадобилось немного политического опыта, и даже смиренные
конституционалисты оказались вынуждены переводить на либеральный язык
обрывки тех мыслей, которые несколько лет тому назад звучали святотатством.
Но Владимиру приходилось подумать о собственной участи, о так
называемом завтрашнем дне. Диплом был завоеван. Надо было его использовать.
Владимир вступил в адвокатуру, собираясь сделать из нее свою профессию.
"Ведь средства, кроме пенсии матери и проживаемого понемногу хутора в
Алакаевке, - вспоминает Елизарова, - у Владимира Ильича не было". Патроном
своим он выбрал того самого адвоката, с которым, еще живя в Казани, сражался
в шахматы по переписке. Хардин был незаурядной фигурой не только как адвокат
и шахматный стратег, о котором с уважением отзывался тогдашний король
русских шахматистов Чигорин598, - но и как провинциальный общественный
деятель. Став в 28 лет председателем губернской земской управы, он был
вскоре, как неблагонадежный, устранен "по высочайшему повелению" в 24 часа.
Такой чести удостаивались немногие! По словам Н. Самойлова, который дал
столь яркое описание своего первого знакомства с Владимиром, Хардин и в
зрелые годы сохранил симпатии к радикалам и сумел не отшатнуться враждебно
от марксистской идеологии. Владимир, по словам Елизаровой, уважал Хардина,
как очень умного человека. Как шахматиста, он еще в Казани оценил его
"чертовскую силу" и стал постоянным участником еженедельных состязаний в
доме своего патрона.
Запись в присяжные поверенные прошла, впрочем, не без трений.
Самарскому окружному суду нужно было свидетельство о политической
благонадежности Ульянова; петербургский университет, выдавший диплом, не мог
выдать нужное свидетельство, ибо не знал Ульянова как студента. В конце
концов суд, по настоянию самого Владимира, обратился непосредственно в
департамент полиции, который великодушно сообщил, что "не имеет
препяпствий". После пятимесячной волокиты Владимир получил, наконец, в июле
1892 г. свидетельство на право ведения судебных дел.
В качестве защитника он выступал всего навсего по десяти уголовным
делам, в семи случаях по назначению, в трех - по соглашению. Все маленькие
дела маленьких людей, безнадежные дела, и все были им проиграны. Защищать
приходилось крестьян, сельских рабочих, полунищих мещан, главным образом за
мелкое воровство, совершенное в крайней нужде. Обвинялись: несколько
мужичков, которые скопом совершили кражу трехсот рублей у богатого
односельчанина; несколько батраков, которые пытались унести хлеб из амбара,
но были застигнуты на месте преступления; доведенный до полной нищеты
крестьянин, который совершил четыре мелких кражи; еще один обвиняемый такого
же типа; и еще несколько сельских рабочих, которые "со взломом" украли вещей
на сумму в 160 рублей. Преступления все настолько немудреные, что
разбирательство длилось по каждому делу 1,5 - 2 часа, секретарь не утруждал
себя протоколом, ограничиваясь стереотипной отметкой: после обвинительной
речи товарища прокурора выступал защитник Ульянов. Только два 13-летних
мальчика, участвовавших в кражах при старших, оказались оправданы из
внимания к возрасту, а не к доводам защиты; все остальные обвиняемые были
признаны виновными и осуждены. Было у Ульянова еще дело о самарском мещанине
Гусеве, который избил кнутом жену. После короткого судебного следствия, на
котором выступала потерпевшая, защитник Ульянов отказался ходатайствовать о
смягчении наказания подсудимому. По этому делу, по всем таким делам, он всю
жизнь чувствовал себя беспощадным прокурором.
В трех случаях, тоже достаточно заурядных, Ульянов выступал защитником
по приглашению подсудимых. Группа крестьян и мещан привлекалась за кражу
рельс и чугунного колеса у самарской купчихи. Все были признаны виновными.
Молодой крестьянин обвинялся в ослушании и оскороблении отца. Отложенное по
ходатайству защиты дело до слушания не дошло: сын выдал отцу письменное
обязательство в беспрекословном повиновении, и стороны на том помирились.
Наконец, в последний раз Ульянову пришлось выступать защитником начальника
станции от обвинения в небрежности, результатом которой явилось столкновение
пустых товарных вагонов. Защита и здесь не помогла, подсудимый был признан
виновным. Таковы судебные дела помощника присяжного поверенного Ульянова.
Серые и безнадежные дела, как сера и безнадежна была жизнь тех классов,
которые поставляли подсудимых. Молодой защитник, - можно ли в этом
сомневаться? - зорко приглядывался к каждому делу и к каждому подсудимому.
Но им нельзя было помочь в розницу. Помочь им можно было только оптом. А для
этого нужна была иная трибуна, не трибуна самарского окружного суда.
Одно только судебное дело Ульянов выиграл; но - поистине перст судьбы!
- он выступал в нем не защитником, в обвинителем. Летом 1892 г. Владимир
вместе с Елизаровым собирались из Сызрани на левый берег Волги в деревню
Бестужевку, где вел хозяйство брат Елизарова. Купец Арефьев, арендовавший
переправу через Волгу, рассматривал реку как свой феод: каждый раз, когда
лодочник набирал пассажиров, его нагонял пароходик Арефьева и насильственно
отвозил всех обратно. Так случилось и на этот раз. Угрозы привлечь к суду за
самоуправство не помогли. Пришлось подчиниться силе. Владимир записал имена
и фамилии участников и свидетелей. Дело разбиралось у земского начальника
под Сызранью, верст за сто от Самары. По ходатайству Арефьева земский
отложил слушанье дела. То же повторилось и в следующий раз. Купец решил,
видимо, взять своего обвинителя измором. Третий срок разбора пришелся уже на
зиму. Владимиру предстояли бессонная ночь в вагоне, утомительные ожидания на
вокзалах и в камере земского начальника. Мария Александровна уговаривала
сына не ехать. Но Владимир остался непреклонен: дело начато, надо довести
его до конца. В третий раз земскому начальнику не удалось уклониться: под
напором молодого юриста он оказался вынужден приговорить именитого купца к
месяцу тюрьмы. Не трудно представить, какая музыка играла в душе победителя,
когда он возвращался в Самару!
Опыт с адвокатурой не удавался, как ранее опыт с сельским хозяйством.
Совсем не потому, что Владимиру не хватало для этих профессий
соответственных качеств. У него были настойчивость, практический глаз,
внимание к мелочам, способность распознавать людей и ставить их на нужное
место, наконец, любовь к природе, - из него вышел бы первостепенный сельский
хозяин. Его способность разобраться в запутанной обстановке, выделить
главные нити, оценить сильные и слабые стороны противника, мобилизовать
лучшие доводы в защиту своего тезиса, обнаруживалась уже и в молодые годы.
Хардин не сомневался, что его помощник мог бы стать "выдающимся цивилистом".
Но как раз в течение 1892 года, когда Владимир вступил на адвокатское
поприще, его теоретические и революционные интересы, подогреваемые голодной
катастрофой и политическим оживлением в стране, становились со дня на день
напряженнее и требовательнее.
Правда, подготовка к мелким судебным делам, при всей добросовестности
молодого адвоката, почти не отрывала его от занятий марксизмом. Но не могла
же его адвокатская карьера и в дальнейшем ограничиваться делами о краже
чугунного колеса преступной артелью из трех мещан и двух крестьян! В книге
судеб записано было, что Владимиру Ульянову двум богам не служить. Надо было
выбирать. И он сделал выбор без затруднения. Едва начавшись в марте,
короткая серия его судебных выступлений обрывается в декабре. Правда, он и
на 1893 год берет в суде свидетельство на право ведения дел, но этот
документ ему нужен уже исключительно как легальное прикрытие деятельности,
направленной против основных законов Российской Империи.
Вехи развития
Восстановим важнейшие биографические вехи молодого Ленина на фоне
политического развития страны. Глухое Поволжье. Еще живо поколение вчерашних
рабовладельцев и рабов. Отбито наступление "Народной Воли". Политический
тупик восьмидесятых годов. В патриархальной и дружной чиновничьей семье
Владимир растет, учится, умнеет без забот и потрясений. Голос критики
пробуждается в нем лишь к концу гимназического курса, после смерти отца, и
направляется на первых порах против учебного начальства и церкви.
Неожиданная гибель старшего брата раскрывает Владимиру глаза на вопросы
политики. Участие в студенческой манифестации - первая реплика на казнь
Александра. Искушение отомстить за брата его же собственным методом должно
было стать в те дни особенно острым. Но наступает самая глухая пора, 1888
год, когда о терроре нельзя было и помыслить. Реакция не только спасает
Владимира физически, но и толкает его на путь теоретического углубления.
Годы революционного ученичества. Владимир приступает в Казани к чтению
"Капитала". Усвоение теории трудовой стоимости не означает для него разрыва
с народовольческой традицией: Саша тоже был сторонником Маркса. Сперва в
Казани, затем в Самаре Владимир соприкасается с революционерами старшего
поколения, главным образом народовольцами, как внимательный ученик, правда,
предрасположенный к критике и проверке, но не как противник. Если, несмотря
на свои революционные настроения, достаточно проявившиеся и в выборе
знакомств и в направлении умственных интересов, он не примыкал в те годы ни
к какой политической группе, то это безошибочно показывает, что он не имел
еще политического credo599, хотя бы и юношеского, а лишь искал его. Но
поиски исходили тем не менее от народовольческой традиции, которая оставила
заметный след и на дальнейшем его развитии. Став уже боевым марксистом,
Владимир продолжал в течение нескольких лет хранить сочувственное отношение
к индивидуальному террору, которое резко отличало его от других молодых
социал-демократов и представляло несомненный рудимент того периода, когда
марксистские идеи еще амальгамировались в его сознании с народовольческими
симпатиями.
С весны 1890 года по осень 1891 года Владимир почти полностью поглощен
подготовкой к экзаменам. Напряженные занятия юридическими науками как бы
извне врезались в процесс выработки его миросозерцания. Полного перерыва,
разумеется, не было. В часы отдыха Владимир читал марксистских классиков,
встречался с приятелями, обменивался мнениями. Да и на юридической
схоластике он, методом от обратного, проверял и укреплял свои
материалистические воззрения. Но эта критическая работа совершалась все же
лишь попутно. Неразрешенные вопросы и сомнения приходилось откладывать до
более свободных часов. Владимир не спешил определиться. Косвенное, но
интересное подтверждение: в начале 1891 года две самарские "якобинки" еще не
теряли надежды привлечь Ульянова в свои ряды, следовательно, не видели в нем
законченной политической фигуры.
Конец 1891 года приносит Владимиру диплом и тем ставит его на распутье.
Судебная трибуна не могла не привлекать его. По словам сестры, он серьезно
думал в ту пору о профессии адвоката, "которая могла доставлять в будущем
средства к существованию". Однако политическое оживление в стране, как и ход
собственного развития, ставили его лицом к лицу с другими задачами, которые
требовали его целиком. Колебания длились недолго. Адвокатуре пришлось
посторониться перед политикой и превратиться в ее временное прикрытие.
Полуторолетняя юридическая горячка отодвинула первый этап
революционного ученичества далеко назад и сделала мысль более независимой от
вчерашнего дня, стоявшего под знаком Саши: так создались условия для смелой
ликвидации переходного периода. Зима голодного года должна была быть
временем подведения окончательного баланса. Постепенность духовного развития
не исключает скачков, раз они подготовлены предшествующими накоплениями
сознания.
Оформление революционной личности Владимира отчасти отражало, отчасти
опережало перелом в теоретических симпатиях провинциальной левой
интеллигенции. Марксистским учением стали усиленно интересоваться в кружках
самарской молодежи, начиная с 1891 года, т.е. как раз с голодной катастрофы.
Немало нашлось тогда охотников овладеть первым томом "Капитала", но
большинство, по словам Семенова, "ломало зубы" на первой главе. Пошли
разговоры о тайнах диалектики. В городском саду на берегу Волги на особой
"марксистской" скамье горячо дебатировалась гегелевская триада.
Самарская интеллигенция старшего поколения пришла в возбуждение. Обе ее
группы, умеренная и радикальная, мирно уживающиеся между собой в сфере
привычных идей и отдававшие дань уважения Марксу, которого они, впрочем, не
знали, встретили первых русских социал-демократов как злополучное
недоразумение. Наиболее искренно возмущались бывшие ссыльные, которые
привозили на Волгу традиционные воззрения, хорошо сохранившиеся в суровом
климате Сибири.
Политическая трещина легко превращается в непоправимую щель. Владимир
уже не щадил сарказма по поводу народнических жалоб: марксисты-де "не любят
мужика", "радуются разорению деревни" и пр. Он скоро научился презирать
подменивание анализа действительности нравоучениями и сентиментальными
причитаниями. Литературные слезы, ничего не принося мужику, застилали глаза
интеллигенции и мешали ей видеть открывающийся путь. Все более непримиримые
столкновения с народниками и культурниками разбили постепенно радикальную
интеллигенцию Самары на два воюющих лагеря и резко окрасили личные
отношения. Немудрено, если последние полтора года, когда Владимир вышел из
тени на свет, окрасили собой воспоминания современников о самарском периоде
в целом. Молодого Ленина, каким он в мае 1989 года прибыл в Алакаевку в
качестве будущего сельского хозяина и каким он покидал Самару осенью 1893
года, изображают одним и тем же революционером-марксистом, выключая из жизни
его то, что составляло ее основной элемент: движение.
П. Лепешинский600, приближаясь на этот раз к действительности, пишет о
самарской подготовке Ленина: "Есть основание думать, что уже в 1891 году он
сформировал в общх чертах свое марксистское миросозерцание". "В вопросах
политической экономии и истории, - подтверждает Водовозов, - его знания
поражали солидностью и разносторонностью, особенно для человека его
возраста. Он свободно читал по-немецки, французски и английски, уже тогда
хорошо знал "Капитал" и обширную марксистскую литературу (немецкую)... Он
заявлял себя убежденным марксистом..." Этого багажа хватило бы, может быть,
на дюжину других, но строгий к себе юноша считал себя неподготовленным к
революционной работе, и не без основания: в той цепи, которая сочетает
доктрину с действием, ему еще не хватало важных соединительных звеньев.
Факты и здесь говорят за себя: если бы Владимир чувствовал себя во всеоружии
уже в 1891 году, он не мог бы оставаться еще целые два года в Самаре.
Старшая сестра утверждает, правда, что Владимира удерживала в семье
забота о матери, которая, после смерти Ольги, как бы заново завоевала детей
сочетанием мужества и нежности. Но это объяснение явно недостаточно. Ольга
умерла в мае 1891 г., а Владимир оторвался от семьи лишь в августе 1893
года, два с лишним года спустя. Из внимания к матери он мог отодвинуть
революционные обязанности на недели или месяцы, пока новая рана оставалась
еще слишком свежа, но не на годы. В его отношении к людям, не исключая и
матери, не было пассивного сентиментализма. Его жизнь в Самаре практически
ничего не давала семье. Если у Владимира хватило выдержки оставаться столь
долго в стороне от большой арены, то только потому, что его ученические годы
еще не закончились.
Наряду с основными трудами Маркса и Энгельса и изданиями немецкой
социал-демократии, на его рабочем столе все больше места занимают отныне
русские статистические сборники. Начинаются первые самостоятельные работы по
освещению русской действительности. Из предметов изучения исторический
материализм и теория трудовой ценности становятся теперь для Владимира
орудиями политической ориентировки. Он изучает Россию как арену борьбы и
распределение на ней главных борющихся сил.
Для определения важнейшей вехи в эволюции Владимира Ульянова мы имеем
одно совершенно неоценимое показание, на которое, однако, в виду его
противоречия с легендой, официальные биографы обычно закрывают глаза. В
партийной анкете 1921 года сам Ленин началом своей революционной
деятельности пометил: "1892-1893. Самара. Нелегальные кружки
социал-демократии". Из этой даты безукоризненного по точности свидетеля
вытекают два вывода: Владимир не принимал участия в политической работе
народовольческих кружков, иначе он указал бы этот период в своей анкете;
Владимир окончательно стал социал-демократом лишь в 1892 году, иначе он
ранее приступил бы к социал-демократической пропаганде. Споры и сомнения
разрешаются, таким образом, окончательно. В целях беспристрастия укажем, что
один из советских исследователей, стоящий по должности во главе мавзолейной
историографии, - мы имеем в виду Адоратского601, нынешнего директора
института Маркса - Энгельса - Ленина602, - приходит в интересующем нас
вопросе к тому же приблизительно выводу, что и мы. "Последние годы в Самаре,
1892-1893, - пишет он со всей необходимой осторожностью, - Ленин был уже
марксистом, хотя известные остатки народовольчества сохранялись еще (особое
отношение к террору)". Теперь мы можем окончательно распрощаться с забавной
легендой, согласно которой Владимир, "потерев лоб", осудил террор в мае 1887
г., в день получения вести о казни Александра.
Намеченные выше этапы политического формирования юного Ленина находят
несколько, может быть, неожиданное, но очень живое подтверждение в его
шахматной биографии. Зиму 1889-1890 г. Владимир, по рассказу младшего брата,
"больше, чем когда-либо увлекался шахматами". Исключенный студент, которого
не допускали ни в один из университетов, потенциальный революционер, без
программы и руководства, он искал в шахматах выхода беспокойному напору
внутренних сил. Следующий полуторагодовой период был заполнен подготовкой к
экзаменам, - шахматы отошли на второй план. Они опять заняли видное место,
когда после получения диплома Владимир колебался в выборе поприща, мало
занимался судебными делами, зато в лице патрона нашел первоклассного
партнера. Еще год-полтора подготовки - и молодой марксист почувствовал себя
вооруженным для борьбы. "Начиная с 1893 г., Владимир Ильич все реже и реже
играет в шахматы". Показаниям Дмитрия603 в этом вопросе можно доверять без
опасения: сам горячий любитель, он внимательным глазом следил за шахматными
увлечениями старшего брата.
*
В Казани Владимир в поисках аудитории пробовал делиться первыми
вычитанными у Маркса идеями со старшей сестрой. Попытка не получила
развития, и Анна скоро утратила след научных занятий брата. Мы не знаем,
когда он овладел первым томом "Капитала". Во всяком случае не во время
короткого пребывания в Казани. Ленин поражал впоследствии способностью
читать быстро, схватывая самое существенное налету. Но это качество он
выработал в себе умением, когда нужно, читать очень медленно. Начиная в
каждой новой области с закладки прочного фундамента, он работал, как
добросовестный каменщик. Способность по несколько раз перечитывать нужную и
значительную книгу или главу он сохранил до конца жизни. Он и ценил по
настоящему только те книги, которые необходимо перечитывать.
Никто, к сожалению, не рассказал, как Ленин проходил школу Маркса.
Сохранились лишь кое-какие внешние впечатления, да и то очень скудные. "По
целым дням, - пишет Яснева, - он высиживал за Марксом, составлял конспекты,
делал выписки, заметки. Трудно его тогда было оторвать от работы". Его
конспекты "Капитала" не дошли до нас. Только опираясь на его рабочие тетради
позднейших лет можно отчасти восстановить работу молодого атлета над
Марксом. Уже свои гимназические сочинения Владимир неизменно начинал с
законченного плана, чтобы затем постепенно облечь его доводами и цитатами. В
этом творческом приеме выражалось то качество, которое Фердинанд Лассаль
метко назвал физической силой мысли. В изучении, если это не механическое
зазубривание, тоже заключен творческий акт, но обратного типа.
Конспектирование чужой книги есть обнажение ее логического скелета из-под
доказательств, иллюстраций и отклонений. Владимир продвигался на трудном
пути со свирепым и радостным напряжением, составлял конспект каждой
прочитанной главы, иногда страницы, продумывая и проверяя логическую
структуру, диалектические переходы, термины. Овладевая результатом, он
ассимилировал метод. Он поднимался по ступеням чужой системы, как бы
воздвигая ее заново. Все оседало крепко в этой на диво слаженной голове с
мощным куполом черепа. От русской политико-экономической терминологии,
усвоенной или выработанной им в самарский период, Ленин уже не отклонялся в
течение всей остальной жизни. И не из упорства только, - хотя
интеллектуальное упорство было ему в высшей степени свойственно, - а потому
что уже в ранние годы он делал выбор со строгим рассчетом, продумывая каждый
термин со всех сторон, пока тот не срастался в его сознании с целым циклом
понятий. Первый и второй тома "Капитала" были основными учебниками Владимира
в Алакаевке и Самаре; третий том тогда еще не выходил: старик Энгельс лишь
приводил в порядок черновики Маркса. Владимир так хорошо изучил "Капитал",
что умел при каждом новом обращении к этой книге открывать в ней новые
мысли. Уже в самарский период он научился, по собственному позднейшему
выражению, "советоваться" с Марксом.
Перед книгами учителя дерзость и насмешливость сами собой покидали этот
алчущий ум, который был в высшей степени способен к пафосу признательности.
Следить за развитием мысли Маркса, испытывать на себе ее несокрушимый напор,
открывать под вводными фразами или примечаниями боковые галереи выводов,
убеждаться каждый раз в меткости и глубине сарказма и благодарно склоняться
перед беспощадным к самому себе гением стало для него не только
потребностью, но и наслаждением. Маркс не имел лучшего читателя, более
внимательного и созвучного, лучшего ученика, более проницательного, более
правда. Но для этого нужно было завоевать предварительно на сторону
социализма городского рабочего.
В год голода и холеры еще один принципиальный конфликт содействовал
размежеванию политических группировок. Водовозов предлагал послать
сочувственный адрес уволенному за "либерализм" губернатору одной из волжских
губерний, некоему Косичу. Владимир резко восстал против мещанского
сентиментализма, всегда готового прослезиться перед проблеском
"человечности" у представителя господствующих классов. Этот эпизод, кстати
сказать, лишний раз показывает, как нелепо пытаться проводить линию
политической преемственности от директора народных училищ Ильи Николаевича
Ульянова, который, в отличие от Косича, даже и за либерализм никогда не
увольнялся, к его насквозь непримиримому сыну, которого не мог растрогать
самый гуманный из губернаторов. Водовозов, видимо, потерпел поражение, и
адрес не был послан.
Своего молодого антагониста Водовозов, по собственному рассказу, стал
называть Маратом597, конечно, за его спиной. Кличка не лишена меткости, если
только она не придумана задним числом. Недавние друзья, а сегодняшние
противники смотрели на Владимира, по словам старшей сестры, "как на очень
способного, но слишком самонадеянного юношу". Тот, кто вчера еще казался
лишь "братом Александра Ульянова", становился сегодня самим собой и
показывал когти. Владимир не только не приспособлял свою позицию к
политическому складу противников, а, наоборот, придавал ей как можно более
крайний, непримиримый, режущий, колющий характер. Он испытывал при этом
двойную радость: и от внутренней уверенности в себе, и от выражения
негодования на лицах оппонентов. "Глубокая вера в свою правоту сквозила, по
признанию Водовозова, из всех его речей". И от того он казался вдвойне
невыносимым. "Вся эта более солидная публика была, - по словам Елизаровой, -
немало шокирована большой дерзостью, проявляемой в спорах этим юношей, но
часто пасовала перед ним". Чего ему особенно не хотели простить, так это
уничижающего тона, в каком он стал отзываться о самых высоких авторитетах
народничества. Однако все это были лишь первые цветочки, ягодки будут еще
впереди.
"На чьей стороне была победа, - скромно резюмирует свои споры с
Ульяновым Водовозов, - сказать трудно". На самом деле не нужно было даже
дожидаться октябрьской революции, чтобы разгадать эту загадку. Когда голод
повторился через семь лет, политических иллюзий было уже неизмеримо меньше,
интеллигенция, успевшая найти иную дорогу, не шла в деревню. Весьма
умеренный либеральный журнал "Русская мысль" писал тогда, что все,
возвращавшиеся из голодающих районов, крайне неудовлетворены собственной
работой, видя в ней "жалкий паллиатив", тогда как нужны "общие меры".
Понадобилось немного политического опыта, и даже смиренные
конституционалисты оказались вынуждены переводить на либеральный язык
обрывки тех мыслей, которые несколько лет тому назад звучали святотатством.
Но Владимиру приходилось подумать о собственной участи, о так
называемом завтрашнем дне. Диплом был завоеван. Надо было его использовать.
Владимир вступил в адвокатуру, собираясь сделать из нее свою профессию.
"Ведь средства, кроме пенсии матери и проживаемого понемногу хутора в
Алакаевке, - вспоминает Елизарова, - у Владимира Ильича не было". Патроном
своим он выбрал того самого адвоката, с которым, еще живя в Казани, сражался
в шахматы по переписке. Хардин был незаурядной фигурой не только как адвокат
и шахматный стратег, о котором с уважением отзывался тогдашний король
русских шахматистов Чигорин598, - но и как провинциальный общественный
деятель. Став в 28 лет председателем губернской земской управы, он был
вскоре, как неблагонадежный, устранен "по высочайшему повелению" в 24 часа.
Такой чести удостаивались немногие! По словам Н. Самойлова, который дал
столь яркое описание своего первого знакомства с Владимиром, Хардин и в
зрелые годы сохранил симпатии к радикалам и сумел не отшатнуться враждебно
от марксистской идеологии. Владимир, по словам Елизаровой, уважал Хардина,
как очень умного человека. Как шахматиста, он еще в Казани оценил его
"чертовскую силу" и стал постоянным участником еженедельных состязаний в
доме своего патрона.
Запись в присяжные поверенные прошла, впрочем, не без трений.
Самарскому окружному суду нужно было свидетельство о политической
благонадежности Ульянова; петербургский университет, выдавший диплом, не мог
выдать нужное свидетельство, ибо не знал Ульянова как студента. В конце
концов суд, по настоянию самого Владимира, обратился непосредственно в
департамент полиции, который великодушно сообщил, что "не имеет
препяпствий". После пятимесячной волокиты Владимир получил, наконец, в июле
1892 г. свидетельство на право ведения судебных дел.
В качестве защитника он выступал всего навсего по десяти уголовным
делам, в семи случаях по назначению, в трех - по соглашению. Все маленькие
дела маленьких людей, безнадежные дела, и все были им проиграны. Защищать
приходилось крестьян, сельских рабочих, полунищих мещан, главным образом за
мелкое воровство, совершенное в крайней нужде. Обвинялись: несколько
мужичков, которые скопом совершили кражу трехсот рублей у богатого
односельчанина; несколько батраков, которые пытались унести хлеб из амбара,
но были застигнуты на месте преступления; доведенный до полной нищеты
крестьянин, который совершил четыре мелких кражи; еще один обвиняемый такого
же типа; и еще несколько сельских рабочих, которые "со взломом" украли вещей
на сумму в 160 рублей. Преступления все настолько немудреные, что
разбирательство длилось по каждому делу 1,5 - 2 часа, секретарь не утруждал
себя протоколом, ограничиваясь стереотипной отметкой: после обвинительной
речи товарища прокурора выступал защитник Ульянов. Только два 13-летних
мальчика, участвовавших в кражах при старших, оказались оправданы из
внимания к возрасту, а не к доводам защиты; все остальные обвиняемые были
признаны виновными и осуждены. Было у Ульянова еще дело о самарском мещанине
Гусеве, который избил кнутом жену. После короткого судебного следствия, на
котором выступала потерпевшая, защитник Ульянов отказался ходатайствовать о
смягчении наказания подсудимому. По этому делу, по всем таким делам, он всю
жизнь чувствовал себя беспощадным прокурором.
В трех случаях, тоже достаточно заурядных, Ульянов выступал защитником
по приглашению подсудимых. Группа крестьян и мещан привлекалась за кражу
рельс и чугунного колеса у самарской купчихи. Все были признаны виновными.
Молодой крестьянин обвинялся в ослушании и оскороблении отца. Отложенное по
ходатайству защиты дело до слушания не дошло: сын выдал отцу письменное
обязательство в беспрекословном повиновении, и стороны на том помирились.
Наконец, в последний раз Ульянову пришлось выступать защитником начальника
станции от обвинения в небрежности, результатом которой явилось столкновение
пустых товарных вагонов. Защита и здесь не помогла, подсудимый был признан
виновным. Таковы судебные дела помощника присяжного поверенного Ульянова.
Серые и безнадежные дела, как сера и безнадежна была жизнь тех классов,
которые поставляли подсудимых. Молодой защитник, - можно ли в этом
сомневаться? - зорко приглядывался к каждому делу и к каждому подсудимому.
Но им нельзя было помочь в розницу. Помочь им можно было только оптом. А для
этого нужна была иная трибуна, не трибуна самарского окружного суда.
Одно только судебное дело Ульянов выиграл; но - поистине перст судьбы!
- он выступал в нем не защитником, в обвинителем. Летом 1892 г. Владимир
вместе с Елизаровым собирались из Сызрани на левый берег Волги в деревню
Бестужевку, где вел хозяйство брат Елизарова. Купец Арефьев, арендовавший
переправу через Волгу, рассматривал реку как свой феод: каждый раз, когда
лодочник набирал пассажиров, его нагонял пароходик Арефьева и насильственно
отвозил всех обратно. Так случилось и на этот раз. Угрозы привлечь к суду за
самоуправство не помогли. Пришлось подчиниться силе. Владимир записал имена
и фамилии участников и свидетелей. Дело разбиралось у земского начальника
под Сызранью, верст за сто от Самары. По ходатайству Арефьева земский
отложил слушанье дела. То же повторилось и в следующий раз. Купец решил,
видимо, взять своего обвинителя измором. Третий срок разбора пришелся уже на
зиму. Владимиру предстояли бессонная ночь в вагоне, утомительные ожидания на
вокзалах и в камере земского начальника. Мария Александровна уговаривала
сына не ехать. Но Владимир остался непреклонен: дело начато, надо довести
его до конца. В третий раз земскому начальнику не удалось уклониться: под
напором молодого юриста он оказался вынужден приговорить именитого купца к
месяцу тюрьмы. Не трудно представить, какая музыка играла в душе победителя,
когда он возвращался в Самару!
Опыт с адвокатурой не удавался, как ранее опыт с сельским хозяйством.
Совсем не потому, что Владимиру не хватало для этих профессий
соответственных качеств. У него были настойчивость, практический глаз,
внимание к мелочам, способность распознавать людей и ставить их на нужное
место, наконец, любовь к природе, - из него вышел бы первостепенный сельский
хозяин. Его способность разобраться в запутанной обстановке, выделить
главные нити, оценить сильные и слабые стороны противника, мобилизовать
лучшие доводы в защиту своего тезиса, обнаруживалась уже и в молодые годы.
Хардин не сомневался, что его помощник мог бы стать "выдающимся цивилистом".
Но как раз в течение 1892 года, когда Владимир вступил на адвокатское
поприще, его теоретические и революционные интересы, подогреваемые голодной
катастрофой и политическим оживлением в стране, становились со дня на день
напряженнее и требовательнее.
Правда, подготовка к мелким судебным делам, при всей добросовестности
молодого адвоката, почти не отрывала его от занятий марксизмом. Но не могла
же его адвокатская карьера и в дальнейшем ограничиваться делами о краже
чугунного колеса преступной артелью из трех мещан и двух крестьян! В книге
судеб записано было, что Владимиру Ульянову двум богам не служить. Надо было
выбирать. И он сделал выбор без затруднения. Едва начавшись в марте,
короткая серия его судебных выступлений обрывается в декабре. Правда, он и
на 1893 год берет в суде свидетельство на право ведения дел, но этот
документ ему нужен уже исключительно как легальное прикрытие деятельности,
направленной против основных законов Российской Империи.
Вехи развития
Восстановим важнейшие биографические вехи молодого Ленина на фоне
политического развития страны. Глухое Поволжье. Еще живо поколение вчерашних
рабовладельцев и рабов. Отбито наступление "Народной Воли". Политический
тупик восьмидесятых годов. В патриархальной и дружной чиновничьей семье
Владимир растет, учится, умнеет без забот и потрясений. Голос критики
пробуждается в нем лишь к концу гимназического курса, после смерти отца, и
направляется на первых порах против учебного начальства и церкви.
Неожиданная гибель старшего брата раскрывает Владимиру глаза на вопросы
политики. Участие в студенческой манифестации - первая реплика на казнь
Александра. Искушение отомстить за брата его же собственным методом должно
было стать в те дни особенно острым. Но наступает самая глухая пора, 1888
год, когда о терроре нельзя было и помыслить. Реакция не только спасает
Владимира физически, но и толкает его на путь теоретического углубления.
Годы революционного ученичества. Владимир приступает в Казани к чтению
"Капитала". Усвоение теории трудовой стоимости не означает для него разрыва
с народовольческой традицией: Саша тоже был сторонником Маркса. Сперва в
Казани, затем в Самаре Владимир соприкасается с революционерами старшего
поколения, главным образом народовольцами, как внимательный ученик, правда,
предрасположенный к критике и проверке, но не как противник. Если, несмотря
на свои революционные настроения, достаточно проявившиеся и в выборе
знакомств и в направлении умственных интересов, он не примыкал в те годы ни
к какой политической группе, то это безошибочно показывает, что он не имел
еще политического credo599, хотя бы и юношеского, а лишь искал его. Но
поиски исходили тем не менее от народовольческой традиции, которая оставила
заметный след и на дальнейшем его развитии. Став уже боевым марксистом,
Владимир продолжал в течение нескольких лет хранить сочувственное отношение
к индивидуальному террору, которое резко отличало его от других молодых
социал-демократов и представляло несомненный рудимент того периода, когда
марксистские идеи еще амальгамировались в его сознании с народовольческими
симпатиями.
С весны 1890 года по осень 1891 года Владимир почти полностью поглощен
подготовкой к экзаменам. Напряженные занятия юридическими науками как бы
извне врезались в процесс выработки его миросозерцания. Полного перерыва,
разумеется, не было. В часы отдыха Владимир читал марксистских классиков,
встречался с приятелями, обменивался мнениями. Да и на юридической
схоластике он, методом от обратного, проверял и укреплял свои
материалистические воззрения. Но эта критическая работа совершалась все же
лишь попутно. Неразрешенные вопросы и сомнения приходилось откладывать до
более свободных часов. Владимир не спешил определиться. Косвенное, но
интересное подтверждение: в начале 1891 года две самарские "якобинки" еще не
теряли надежды привлечь Ульянова в свои ряды, следовательно, не видели в нем
законченной политической фигуры.
Конец 1891 года приносит Владимиру диплом и тем ставит его на распутье.
Судебная трибуна не могла не привлекать его. По словам сестры, он серьезно
думал в ту пору о профессии адвоката, "которая могла доставлять в будущем
средства к существованию". Однако политическое оживление в стране, как и ход
собственного развития, ставили его лицом к лицу с другими задачами, которые
требовали его целиком. Колебания длились недолго. Адвокатуре пришлось
посторониться перед политикой и превратиться в ее временное прикрытие.
Полуторолетняя юридическая горячка отодвинула первый этап
революционного ученичества далеко назад и сделала мысль более независимой от
вчерашнего дня, стоявшего под знаком Саши: так создались условия для смелой
ликвидации переходного периода. Зима голодного года должна была быть
временем подведения окончательного баланса. Постепенность духовного развития
не исключает скачков, раз они подготовлены предшествующими накоплениями
сознания.
Оформление революционной личности Владимира отчасти отражало, отчасти
опережало перелом в теоретических симпатиях провинциальной левой
интеллигенции. Марксистским учением стали усиленно интересоваться в кружках
самарской молодежи, начиная с 1891 года, т.е. как раз с голодной катастрофы.
Немало нашлось тогда охотников овладеть первым томом "Капитала", но
большинство, по словам Семенова, "ломало зубы" на первой главе. Пошли
разговоры о тайнах диалектики. В городском саду на берегу Волги на особой
"марксистской" скамье горячо дебатировалась гегелевская триада.
Самарская интеллигенция старшего поколения пришла в возбуждение. Обе ее
группы, умеренная и радикальная, мирно уживающиеся между собой в сфере
привычных идей и отдававшие дань уважения Марксу, которого они, впрочем, не
знали, встретили первых русских социал-демократов как злополучное
недоразумение. Наиболее искренно возмущались бывшие ссыльные, которые
привозили на Волгу традиционные воззрения, хорошо сохранившиеся в суровом
климате Сибири.
Политическая трещина легко превращается в непоправимую щель. Владимир
уже не щадил сарказма по поводу народнических жалоб: марксисты-де "не любят
мужика", "радуются разорению деревни" и пр. Он скоро научился презирать
подменивание анализа действительности нравоучениями и сентиментальными
причитаниями. Литературные слезы, ничего не принося мужику, застилали глаза
интеллигенции и мешали ей видеть открывающийся путь. Все более непримиримые
столкновения с народниками и культурниками разбили постепенно радикальную
интеллигенцию Самары на два воюющих лагеря и резко окрасили личные
отношения. Немудрено, если последние полтора года, когда Владимир вышел из
тени на свет, окрасили собой воспоминания современников о самарском периоде
в целом. Молодого Ленина, каким он в мае 1989 года прибыл в Алакаевку в
качестве будущего сельского хозяина и каким он покидал Самару осенью 1893
года, изображают одним и тем же революционером-марксистом, выключая из жизни
его то, что составляло ее основной элемент: движение.
П. Лепешинский600, приближаясь на этот раз к действительности, пишет о
самарской подготовке Ленина: "Есть основание думать, что уже в 1891 году он
сформировал в общх чертах свое марксистское миросозерцание". "В вопросах
политической экономии и истории, - подтверждает Водовозов, - его знания
поражали солидностью и разносторонностью, особенно для человека его
возраста. Он свободно читал по-немецки, французски и английски, уже тогда
хорошо знал "Капитал" и обширную марксистскую литературу (немецкую)... Он
заявлял себя убежденным марксистом..." Этого багажа хватило бы, может быть,
на дюжину других, но строгий к себе юноша считал себя неподготовленным к
революционной работе, и не без основания: в той цепи, которая сочетает
доктрину с действием, ему еще не хватало важных соединительных звеньев.
Факты и здесь говорят за себя: если бы Владимир чувствовал себя во всеоружии
уже в 1891 году, он не мог бы оставаться еще целые два года в Самаре.
Старшая сестра утверждает, правда, что Владимира удерживала в семье
забота о матери, которая, после смерти Ольги, как бы заново завоевала детей
сочетанием мужества и нежности. Но это объяснение явно недостаточно. Ольга
умерла в мае 1891 г., а Владимир оторвался от семьи лишь в августе 1893
года, два с лишним года спустя. Из внимания к матери он мог отодвинуть
революционные обязанности на недели или месяцы, пока новая рана оставалась
еще слишком свежа, но не на годы. В его отношении к людям, не исключая и
матери, не было пассивного сентиментализма. Его жизнь в Самаре практически
ничего не давала семье. Если у Владимира хватило выдержки оставаться столь
долго в стороне от большой арены, то только потому, что его ученические годы
еще не закончились.
Наряду с основными трудами Маркса и Энгельса и изданиями немецкой
социал-демократии, на его рабочем столе все больше места занимают отныне
русские статистические сборники. Начинаются первые самостоятельные работы по
освещению русской действительности. Из предметов изучения исторический
материализм и теория трудовой ценности становятся теперь для Владимира
орудиями политической ориентировки. Он изучает Россию как арену борьбы и
распределение на ней главных борющихся сил.
Для определения важнейшей вехи в эволюции Владимира Ульянова мы имеем
одно совершенно неоценимое показание, на которое, однако, в виду его
противоречия с легендой, официальные биографы обычно закрывают глаза. В
партийной анкете 1921 года сам Ленин началом своей революционной
деятельности пометил: "1892-1893. Самара. Нелегальные кружки
социал-демократии". Из этой даты безукоризненного по точности свидетеля
вытекают два вывода: Владимир не принимал участия в политической работе
народовольческих кружков, иначе он указал бы этот период в своей анкете;
Владимир окончательно стал социал-демократом лишь в 1892 году, иначе он
ранее приступил бы к социал-демократической пропаганде. Споры и сомнения
разрешаются, таким образом, окончательно. В целях беспристрастия укажем, что
один из советских исследователей, стоящий по должности во главе мавзолейной
историографии, - мы имеем в виду Адоратского601, нынешнего директора
института Маркса - Энгельса - Ленина602, - приходит в интересующем нас
вопросе к тому же приблизительно выводу, что и мы. "Последние годы в Самаре,
1892-1893, - пишет он со всей необходимой осторожностью, - Ленин был уже
марксистом, хотя известные остатки народовольчества сохранялись еще (особое
отношение к террору)". Теперь мы можем окончательно распрощаться с забавной
легендой, согласно которой Владимир, "потерев лоб", осудил террор в мае 1887
г., в день получения вести о казни Александра.
Намеченные выше этапы политического формирования юного Ленина находят
несколько, может быть, неожиданное, но очень живое подтверждение в его
шахматной биографии. Зиму 1889-1890 г. Владимир, по рассказу младшего брата,
"больше, чем когда-либо увлекался шахматами". Исключенный студент, которого
не допускали ни в один из университетов, потенциальный революционер, без
программы и руководства, он искал в шахматах выхода беспокойному напору
внутренних сил. Следующий полуторагодовой период был заполнен подготовкой к
экзаменам, - шахматы отошли на второй план. Они опять заняли видное место,
когда после получения диплома Владимир колебался в выборе поприща, мало
занимался судебными делами, зато в лице патрона нашел первоклассного
партнера. Еще год-полтора подготовки - и молодой марксист почувствовал себя
вооруженным для борьбы. "Начиная с 1893 г., Владимир Ильич все реже и реже
играет в шахматы". Показаниям Дмитрия603 в этом вопросе можно доверять без
опасения: сам горячий любитель, он внимательным глазом следил за шахматными
увлечениями старшего брата.
*
В Казани Владимир в поисках аудитории пробовал делиться первыми
вычитанными у Маркса идеями со старшей сестрой. Попытка не получила
развития, и Анна скоро утратила след научных занятий брата. Мы не знаем,
когда он овладел первым томом "Капитала". Во всяком случае не во время
короткого пребывания в Казани. Ленин поражал впоследствии способностью
читать быстро, схватывая самое существенное налету. Но это качество он
выработал в себе умением, когда нужно, читать очень медленно. Начиная в
каждой новой области с закладки прочного фундамента, он работал, как
добросовестный каменщик. Способность по несколько раз перечитывать нужную и
значительную книгу или главу он сохранил до конца жизни. Он и ценил по
настоящему только те книги, которые необходимо перечитывать.
Никто, к сожалению, не рассказал, как Ленин проходил школу Маркса.
Сохранились лишь кое-какие внешние впечатления, да и то очень скудные. "По
целым дням, - пишет Яснева, - он высиживал за Марксом, составлял конспекты,
делал выписки, заметки. Трудно его тогда было оторвать от работы". Его
конспекты "Капитала" не дошли до нас. Только опираясь на его рабочие тетради
позднейших лет можно отчасти восстановить работу молодого атлета над
Марксом. Уже свои гимназические сочинения Владимир неизменно начинал с
законченного плана, чтобы затем постепенно облечь его доводами и цитатами. В
этом творческом приеме выражалось то качество, которое Фердинанд Лассаль
метко назвал физической силой мысли. В изучении, если это не механическое
зазубривание, тоже заключен творческий акт, но обратного типа.
Конспектирование чужой книги есть обнажение ее логического скелета из-под
доказательств, иллюстраций и отклонений. Владимир продвигался на трудном
пути со свирепым и радостным напряжением, составлял конспект каждой
прочитанной главы, иногда страницы, продумывая и проверяя логическую
структуру, диалектические переходы, термины. Овладевая результатом, он
ассимилировал метод. Он поднимался по ступеням чужой системы, как бы
воздвигая ее заново. Все оседало крепко в этой на диво слаженной голове с
мощным куполом черепа. От русской политико-экономической терминологии,
усвоенной или выработанной им в самарский период, Ленин уже не отклонялся в
течение всей остальной жизни. И не из упорства только, - хотя
интеллектуальное упорство было ему в высшей степени свойственно, - а потому
что уже в ранние годы он делал выбор со строгим рассчетом, продумывая каждый
термин со всех сторон, пока тот не срастался в его сознании с целым циклом
понятий. Первый и второй тома "Капитала" были основными учебниками Владимира
в Алакаевке и Самаре; третий том тогда еще не выходил: старик Энгельс лишь
приводил в порядок черновики Маркса. Владимир так хорошо изучил "Капитал",
что умел при каждом новом обращении к этой книге открывать в ней новые
мысли. Уже в самарский период он научился, по собственному позднейшему
выражению, "советоваться" с Марксом.
Перед книгами учителя дерзость и насмешливость сами собой покидали этот
алчущий ум, который был в высшей степени способен к пафосу признательности.
Следить за развитием мысли Маркса, испытывать на себе ее несокрушимый напор,
открывать под вводными фразами или примечаниями боковые галереи выводов,
убеждаться каждый раз в меткости и глубине сарказма и благодарно склоняться
перед беспощадным к самому себе гением стало для него не только
потребностью, но и наслаждением. Маркс не имел лучшего читателя, более
внимательного и созвучного, лучшего ученика, более проницательного, более