Все эти работы проводились с той степенью безалаберности, которая прямо-таки восхищала Архарова в первые месяцы его обер-полицмейстерской службы: даже не удосужились обнести забором двор, и через него ходили все, кому не лень, прихватывая все, что плохо лежит. И более того - в пустых и не запертых палатах повадились прятаться голицынские крепостные девки. К новым владениям архива примыкала усадьба управляющего московскими имениями Голицына - оттуда они и прибегали, спасаясь от побоев. «Явочные» о нахождении этих девок в пустых палатах и ссорах чиновников Московской конторы иностранных дел с управляющим как при Юшкове поступали в полицейскую канцелярию, так и при Архарове продолжали поступать - с кратким лишь перерывом на время чумы.
   Лишь недавно архив был достроен, привезены и расставлены особые застекленные шкафы - чтобы не было нужды, в сундуках и укладках. Миллер, семидесятилетний, уже три года как парализованный, но душевно бодрый, руководил работами с прежней горячностью. Вот ведь и до железного глобуса додумался - чтобы обозначить причастность архива к делам иностранным. А в Москве всякая вывеска тут же толпу собирает - нетрудно представить, сколько фурору произведет огромный глобус… праздник для шуров, а не глобус, черти б его побрали!…
   – Гутен таг, герр Шварц! - воскликнул Левушка. И, балуясь, полез обниматься. Немец перенес это стоически, почитай что героически.
   Бесстрашный Левушка четыре года кряду все не мог придумать, чем бы допечь Шварца. Черная душа имела для таких молодецких наскоков непоколебимое спокойствие - спокойствие крупного пса, чью тяжелую лапу избрал для своих упражнений месячный котенок.
   Архаров обычно наблюдал за Левушкиными проказами с любопытством - ссоры он не желал, но ссоры бы и не вышло, а посидеть зрителем в партере при этаком поединке занятно.
   – А я анекдот вычитал, - похвалился Левушка. - Словно для нас напечатали. Про прусского короля Фридриха, которого мы еще при Елизавете Петровне били.
   Архаров посмотрел на Шварца - нет, немец вроде не был пруссаком и не должен был обидеться. Хотя еще его деды русскому трону служили, но черт ли эти национальные обиды разберет…
   – Как-то Фридрих вздумал посетить берлинскую тюрьму. Там, надо полагать, такие же застенки, как у нас - по двадцать арестантов в каморке с конское стойло, мужики с бабами вместе, - начал Левушка. - Взял с собой тюремного коменданта, пошел, вошел в камеру. Преступники его узнали, попадали на колени и наперебой завопили, что невиновны, что попали сюда ошибкой или промышлением злых врагов, и все они - люди верноподданые и порядочные.
   – Дело знакомое, - согласился Шварц.
   – Наслушались, - подтвердил Архаров.
   – А один разбойничек стоит себе в сторонке, ни о чем не просит. Фридрих подходит к нему и спрашивает: «Ты, поди, тоже белокрылый ангел, а попал сюда по ошибке?» «Никак нет, ваше величество! Я лесной налетчик, сижу за грабеж!»
   Почему-то Левушка отрапортовал за грабителя примерно как солдат на плацу, браво и с веселой гордостью за свое звание.
   – Тут Фридрих обернулся к тюремному коменданту и говорит… - Левушка сделал паузу, чтобы собрать внимание и преподнести неожиданный выверт прусского короля во всем его блеске: - «Немедленно вышвырните отсюда этого негодяя, чтобы он не оскорблял своим присутствием порядочных людей!»
   Архаров расхохотался, да так, что Шварца несколько накренило от него - двигаться вместе со стулом от заржавшего, как стоялый жеребец, начальника он не мог, открыто шарахнуться - тоже.
   Приступы хохота с Архаровым случались именно в таких случаях - когда являлось на свет нечто вовсе неожиданное.
   Левушка был доволен беспредельно.
   – Что, Карл Иванович, не проделать ли такое и у нас в полицейско й конторе? - спросил он.
   Архарову понравилось это «у нас» - юный друг не корчил из себя столичную райскую птицу, залетевшую случайно в московский курятник. И вообще он несколько изменился - лицо суше стало, что ли, юношеский голос - гуще?
   Шварц понял подначку.
   Вся Москва толковала, что у него в застенках и невинные сидят. Что бывают наказуемы до тех пор, пока не возведут на себя поклепа - лишь бы спустили наконец с дыбы. Что и сам кнутобойничает в охотку.
   Ответить нужно было и так, чтобы не поссориться с Архаровым.
   Вся Москва и о другом толковала - что новоявленный обер-полицмейстер навербовал полицейских из всякого сброда, среди которого бывший мортус - отнюдь не редкость, а обычное явление. Шварц же знал, как все это происходило, - те же Федька и Тимофей не корчили из себя невинных, прямо выложили свое прошлое - чтобы с облегченной душой честно служить тому, кто их признал достойными службы. Брякнешь сдуру о налетчике, которого Фридрих неосмотрительно выпустил на свободу, - три года не расхлебаешь, потому что бывший преображенец Архаров не по-дворянски злопамятен, это за версту видно.
   – Такое могло быть совершено только раз, - сказал Шварц, обдумав ответ. - И только для того, чтобы разнеслась весть. Выгоднее говорить о себе правду даже в застенке, нежели лгать, полагая своего государя глупее себя, - вот что хотел сообщить верноподданным его величество. И ради этого был выпущен на свободу один человек, который, возможно, раскаялся и стал полезным членом общества.
   Левушка и Архаров переглянулись. Похоже, Шварц действительно считал такое чудо возможным.
   – Скучно ты растолковал, Карл Иванович, - только и заметил Архаров, и тут же перешел к иным делам. Левушка же засобирался - он положил себе до вечера проехаться с визитами. Уговорились ужинать вместе у Архарова, и поручик Тучков отправился развлекаться.
   Некоторое время спустя прибыл Клашка Иванов - но без Марфы. И выглядел весьма смущенным.
   – Ваша милость, Марфы дома не случилось, да это еще полбеды.
   – А в чем беда?
   – А она теперь дома почитай что не живет, все в гостях пропадает. Порой с утра увеется - вечером на извозчике приезжает.
   – От скуки, что ли? - вспомнив вечную Марфину беду, спросил Архаров.
   – А кто ее разберет…
   – Плохо. Вот черт, не додумал - записку надо было ей послать, чтобы сама сюда притащилась.
   Архаров желал поручить Марфе разведать, с кем там на самом деле согрешила дочка подрядчика Курепкина Фимка. Она нередко выполняла такие задания, где нужна бабья хитрость и разговорчивость, а за это обер-полицмейстер сквозь пальцы смотрел на ее грешки - она все еще промышляла скупкой краденого, а будучи прихвачена на горячем, клялась и божилась, что вещицы-де - не шуровской слам, а ручной заклад, под который ею выданы деньги, да и предъявляла свою тетрадку с записями - кто, когда и на какой срок заложил ей свое имущество.
   – Ладно, беги сам на Якиманку. Попытайся хоть что-то разведать.
   – Так не вышло же, ваша милость.
   – Не вышло, когда ты пытался в том купидоне кого-то из наших опознать. А ты знай, что то был не наш служащий. И тогда тебе совсем другие вопросы в башку придут. Теперь пошел вон, - так Архаров напутствовал Клашку. И занялся прочими делами.
   О визитере с тетушкой он вспомнил, когда уже был подан экипаж, чтобы ехать к князю Волконскому. Он искренне хотел развлечь княгиню с княжной, заодно и девицу Пухову, но, разумеется, никакой «явочной» о купеческих шалостях в канцелярии не оказалось. Жалобщик попросту сбежал. Нетрудно ему было догадаться, что обер-полицмейстер уловил мысль своего приятеля с полуслова, и дивный документ окажется предъявлен хотя бы князю Волконскому и его супруге, даме настолько светской, что через сутки над тетушкой будет потешаться вся Москва.
   Но и без «явочной» Архаров порядком повеселил общество. Москвичи сию купеческую затею знали и порадовались тому, как опозорилась столичная жительница. Петербуржские же гости Елизаветы Васильевны посмеялись в меру - хоть они и избежали такого пресмешного срама, однако поди знай, какие еще пакости готовит Москва.
   А вот Варенька с чего-то огорчилась, слушая, как незнакомая ей тетушка едва с ума не сбрела, приняв близко к сердцу проказы московских купцов. И тем Архарова озадачила - ненадолго, впрочем, поскольку он не стал засиживаться у Волконских и отказался от домашнего концерта и от ужина. У него собственные гости дома сидели и хозяина ждали.
   Архаров колыхался на мягком каретном сидении, думал о Тучкове, который наверняка уже вернулся на Пречистенку, и в лад мыслям одобрительно покачивал крупной головой.
   Левушка несколько изменился - был не столь шумен, как обычно, почти перестал размахивать руками и, показывая высочайшую степень удивления, таращить большие темные глаза. Похоже, он наконец повзрослел и стал менять повадку. Это радовало - теперь Архаров и Левушка могли, наплевав на разницу в возрасте, быть совершенно на равных.
   А ведь Архарову именно такого человека недоставало - с кем можно быть на равных.
   Уже предвкушая приятную мужскую беседу с серьезным и деловитым Левушкой, Архаров выбрался из кареты и вошел в сени.
   И тут же к нему, оттолкнув сооружившего приятную улыбку камердинера, устремился повар Потап.
   – Батюшка барин, прикажите их милостям колоду возвернуть.
   – Какую тебе еще колоду?
   – Господин Тучков изволили колоду мою взять в свои покои, на которой мясо рублю… нарочно со двора притащить велели… прикажите обратно ее возвернуть!
   – О Господи… - только и мог сказать Архаров. - Да на хрена ему?!.
   Потап развел руками.
   – И давно он ее у тебя забрал?
   – А как приехали с господином, не знаю как по прозванию, с Федей Савиным и господином Клаварошем, так тут же за колодой послали.
   – Меркурий Иванович! - Архаров повернулся к вышедшему навстречу домоправителю. - Что это за хренотень с колодой?
   – Велели взнести наверх, ваша милость, - отвечал домоправитель, - в залу бальную, и там запершись второй час сидят.
   – Сидят вчетвером, и колода - пятая?
   – Втроем, ваша милость. И от поры до поры кричат, как ежели бы их резали.
   Архаров повернулся спиной к Никодимке, скинул ему на рука кафтан и пошел к лестнице. Ему было страх как любопытно, что там затеял повзрослевший и поумневший поручик Тучков.
   Но обер-полицмейстер чуть не оступился на лестнице и не клюнул носом ступеньку, услышав дикий вопль из залы - вопль исступленого и беспредельного восторга.
   Он в два прыжка оказался у самой двери и треснул в нее кулаком:
   – Отворяй! Отворяй, Тучков! Сдурел ты, что ли?
   Дверь распахнулась, Федька со шпагой в руке отступил назад и обер-полицмейстер ворвался в бальную залу.
   Это помещение особняка не было еще убрано должным образом - до него княгиня Волконская пока не дотянулась. Разве что стулья, бывшие ранее в большой и малой гостиных, были сюда сосланы и стояли вдоль стен, столик какой-то ободранный, комод, длинный и узкий диван - на таком тощему Левушке впору спать, и то, гляди, свалится во сне. Посреди залы действительно стояла широкая колода, а рядом с ней - коленопреклоненный Клаварош. Возле Клавароша обретался Левушка с обнаженной шпагой. Все три проказника были без кафтанов и в расстегнутых камзолах.
   – Что вы тут затеяли? - спросил ошарашенный Архаров.
   – Иван Львович парижскому шпажному бою учит, ваша милость, - первым ответил Федька. - Насилу уговорили.
   – А колода для чего? Мусью, опять твои разбойничьи штучки? - уже догадавшись, в чем дело, полюбопытствовал Архаров. - Ну-ка, показывайте.
   Клаварошева манера фехтовать с применением не только шпажного клинка, но и собственных длинных ног была ему в общих чертах известна, он только не мог взять в толк, для чего ограбили повара Потапа. И минуту спустя все понял.
   Француз поднялся с колена, взял у Федьки шпагу. Клаварош и Левушка отсалютовали обер-полицмейстеру, встали в правильную позитуру - оба высокие, тонкие, изящные, и особо Архаров позавидовал тому, как красиво держат на отлете левую руку. Они начали бой с неторопливого обмена выпадами, не ставя целью хотя бы задеть противника, а лишь подготавливая Клаварошев коронный номер. Левушка перешел в наступление, отогнал француза к колоде, как бы случайно открылся, тут же Клаварош кинулся в глубокий выпад, бедром впритирку к колоде, но не так стремительно, как следовало бы, и выкрикнул какое-то французское слово.
   Левушка довольно грубо отбил его клинок, устремился вперед - и, прыгнув левой ногой на колоду, поверхность которой была вровень с Клаварошевым коленом, правой с победительным воплем решительно лягнул воздух перед собой и тут же соскочил на пол.
   – Это что? - спросил потрясенный Архаров.
   – Это манера такая - коли в драке один противник со шпагой, а прочие с ножами, к примеру, вот так на его колено прыгнуть. Мусью наш утверждает, что до плеча взбежать можно, да только у нас другой колоды, чтобы учиться, нет, - объяснил Левушка. - Федя, давай, твой черед!
   – Так комод тащите! - приказал Архаров. - С колоды - на комод, понял?
   – Так развалим же!
   – Туда ему и дорога!
   Федька и Левушка вытолкали на середину залы старый и, возможно, трухлявый комод. После чего Клаварош перед тем, как продолжить урок, стал объяснять Федьке его ошибки, а Архаров с Левушкой отошли в сторонку.
   – Федьке с детства бы шпажному бою учиться, - восторженно сказал Левушка. - Фехтмейстером мог бы стать! И быстрота, и взгляд точный, и азарт! А рука - гляди, какова!
   Архаров посмотрел на его возбужденное лицо, опять - мальчишеское, как много лет назад, и ничего не ответил. Левушкина юность все не желала и не желала иссякать. А вот его собственная кончилась, поди, когда он только получил первый свой чин. Невместно было вести себя, как дитя неразумное,- вот сам себе и приказал присмиреть…
   Клаварош поставил Федьку в позитуру и лепил из него фехтовальщика, как ваятель из глины, - разворачивал ему плечи, помещал в нужное место пространства локти. Наконец ихящным жестом пригласил всех к колоде и комоду.
   Левушка проделал хитрый прием парижских налетчиков и завопил от восторга, но, уступив место Федьке, он уже был почти спокоен и с некоторой ревностью наблюдал - не окажется ли полицейский более ловок, чем он, гвардеец и лучший в полку фехтовальщик.
   Федька же с клинком в руке совершенно обезумел - отрабатывал каждое движение с упорством необыкновенным и был счастлив оттого, что знатоки и мастера взяли его в компанию, учат, школят, и тем самым словно бы поднимают из простых полицейских служителей в какие-то высшие сферы. Он скакал с колоды на комод, воображая, что брыкает и лягает не ждущих такого сюрприза неприятелей, соскакивал на пол и несколько дивился тому, что не видит раскинувшихся по паркету покойников.
   Наконец Левушка предложил Федьке и Клаварошу вдвоем на него нападать - с условием, понятно, что Клаварош не пустит в ход своих разбойничьих ухваток. Архаров сел прямо на колоду и следил за Левушкиными маневрами, подбадривая его противников, а потом сам потребовал шпагу. Свою он цеплял не каждый день - да и с кем драться обер-полицмейстеру в палатах Рязанского подворья? Клаварош, устав от поединков, охотно отдал ему свою - и Архаров, сопя, вволю потопал, попрыгал, даже весьма удачно отпарировал два Левушкиных штоса.
   Кончилась вся эта прыготня тем, что затеяли побаловаться сженкой. Главным любителем сего ритуала был, понятное дело, Левушка. Позвали домоправителя.
   – Меркурий Иванович, велите господина Лопухина кликнуть. Даже коли лег - пусть в шлафроке приходит! - распорядился Левушка. Он в архаровском особняке чувствовал себя как дома - да Архаров бы и обиделся, если бы поручик Тучков принялся манерничать.
   – А он разве уже приехал? - спросил обер-полицмейстер.
   – Да он в твоем кабинете засел, книжки читает. Говорит - превосходно подобранная библиотека!
   Архаров мысленно поблагодарил книготорговца, который эту библиотеку составил. И предложил спуститься в столовую - поскольку в зале даже присесть было не на что.
   Туда же пришел из кабинета капитан-поручик Лопухин, чернобровый и темноглазый молодой человек, с весьма длинным и тонким носом, внешности почти приятной - Архарову не нравился лишь его рот, красиво вырезанные и пухловатые губы, украсившие бы любую прелестницу, складывались как-то малоприятно, даже брезгливо. Глаза, впрочем, были внимательные, умные, взгляд - живой и бойкий. В отличие от буйного Левушки, этот был в движениях куда более сдержан.
   Ритуал встречи гвардейцев был известен - едва увидев друг друг, раскинуть руки для объятия и, продвигаясь навстречу, громко говорить известные слова: «Ну, брат!…», и «Сколько лет, сколько зим!», и «Привел Господь увидеться!», и тому подобные, общепринятые, но с бьющей ключом радостью.
   Когда Петруша Лопухин шестнадцатилетним недорослем прибыл в лейб-гвардии Преображенский полк, куда был записан семилетним, и сразу же получил чин прапорщика, а было это в 1769 году, Архаров смотрел на него косо - сам он начал службу солдатом, а первый офицерский чин получил лишь к двадцати годам. То бишь, проходя по служебной лестнице неторопливо и чинно, со ступеньки на ступеньку, он очень раздражался, когда кто-то через две ступеньки резво вверх скакал. Дружбы между ними не возникло, а потом Архаров как отбыл в чумную осень вместе с тогдашним графом, а ныне князем григорием Орловым гасить московский бунт, как неожиданно остался в Москве командовать полицией, так более в полку почитай что и не появлялся - как-то, будучи по делам в столице, навестил сослуживцев, а затем - и незачем было…
   Но соблюдением ритуалов он не пренебрегал. Тем более - в своем доме. По внутренней своей сути он был хозяином, и хозяином гостеприимным. Мало ли, что этот молодой человек в двадцать два года уже капитан поручик - а Архаров к этому чину более десяти лет пробивался! Во-первых, гость, во-вторых, гвардеец, в-третьих, Бог даст, ненадолго…
   Архаров и Лопухин обнялись. Тут же обер-полицмейстер спросил гостя, каково его устроили в особняке, стал предлагать ужин, но гость отказался - он, как и Левушка, ездил по родне, и там его по-московски настырно закормили тяжеловесными лакомствами. Но сженку он приветствовал. И, пока шли приготовления, Левушка с Лопухиным наперебой рассказывали Архарову полковые новости: кого повысили в чине, кто вышел в отставку и женился…
   Клаварош и Федька стояли в сторонке, переговаривались шепотом и как-то незаметно подвигались к дверям.
   – Вы куда это собрались?! - возмутился Левушка. - Сженка - для всех!
   Архаров несколько растерялся - сам он мог с полицейскими хоть щи из одной миски хлебать, а гость - гость был иной, человек хотя и молодой, но весьма светский и знатного рода, род сей дал России сперва царицу Авдотью Федоровну, затем царевича Алексея (как вышло, что царевич не стал царствовать, Архаров слышал когда-то, да позабыл) и государя Петра Второго, скончавшегося почти отроком. Заставлять Лопухина пить вместе с бывшими мортусами было как-то вовсе неприлично.
   Однако Петруша Лопухин был более светским господином, чем даже казался.
   Он и виду не понял, что ему, аристократу, требуются собутыльники более высокого ранга. Определив по произношению, откуда взялся Клаварош, заговорил с ним по-французски - и тем показал себя хорошим гостем, не портящим любой компании.
   Архаров наблюдал за ним с легкой тревогой - он же видел, что гвардии капитан-поручик не считает полицейского служащего Клавароша подходящим для себя собеседником, однако гость держался безупречно. И Архаров решил, что большой беды не стряслось - ну, оказались в одной столовой столь разные люди, так ведь не подрались же.
   Наконец Меркурий Иванович принес нарочно для сженки заведенную большую булатную чашку, туда налили водки, размешали в водке большую ложку меда, и то, что получилось, подожгли. Тут Лопухин наконец-то возвеселился непритворно: сженка - это было для гвардейца свято!
   Так завершился этот день - и, право, не часто случались в архаровском особняке такие вечера, ничем не омраченные, исполненные всеобщей радости: у Левушки это была радость встречи; у Лопухина - радость человека, отдыхающего после долгой дороги; у Федьки - радость, что поручик Тучков вернулся и бьется с ним на равных; у Клавароша, возможно, радость, что не нужно брести к Марфе - на Пречистенке еще никого из архаровцев без ужина не отпускали и при малейшем намеке на согласие оставляли ночевать; Меркурий Иванович тоже был счастлив забыть свои болячки и домашние обязанности, а вспомнить - офицерскую свою молодость, когда довелось пить сженку и на биваках, и на корабельной палубе.
   Как и следовало, к сженке добавились графины с домашними настойками и собственноручно изготовленные кабатчиком Герасимом травнички - один бурый, другой зеленоватый, третий почти черный. Архаров рассказал, как началось его знакомство с хозяином «Негасимки», а Левушка чуть не в лицах изобразил затеянную Архаровым драку. При этом Лопухин слушал весьма внимательно. И Архаров, хотя был уже под хмельком, поймал его взгляд.
   Холодное любопытство, любопытство путешественника, проезжающего через дикую местность, население которой в лесу родилось и пням молилось, было в этом взгляде.
   Но и Лопухин был не прост, и он тоже следил за Архаровым, и вовремя улыбнулся, и вопросец задал: с чего кабак зовется «Негасимкой». Левушка, не замечавший этих тонкостей, растолковал: в земляной норе под Покровским собором уж лет сто, как постоянно горят свечи, и пяти минут не было, чтоб там без огня жили.
   А потом количество жженки и вин совершенно изменило обстановку, и Лопухин стал куда более походить на гвардейца и преображенца, нежели в трезвом виде. И Архаров вздохнул с облегчением - понимая, впрочем, что к утру любезный гость протрезвеет…
 
* * *
 
   Яшка-Скес потихоньку вел свой собственный розыск. Если бы его уволили от службы дня на два, на три, он бы докопался, что означали те немытые кофейные чашки у Марфы, что означают ее путешествия в карете с красно-черным гербом и кого она привечает, бегая на огород в одной рубахе. Но забот хватало - и он вовсе не желал наживать себе лишние неприятности, пренебрегая службой. Потому он даже не каждый день навещал веселую бабенку Феклушку.
   Они встречались в сарае, где не было большого простора для амурных шалостей. Яшку это мало беспокоило - в отличие от Демки, он не был великим любителем бабьей сласти. А вот Феклушка была большой любительницей, и кроме Яшки у нее, очевидно, было еще несколько галантных кавалеров. Муж, трудясь на фабрике, уделял ей недостаточно внимания, а она, как всякая баба, когорую Бог красой обделил, считала, что должна обставить всех красивых баб по амурной части, и до сих пор это у нее неплохо получалось. Тяжко бы пришлось Феклушке, кабы батюшка на исповеди вздумал спросить, от кого родила они своих детишек. Но такого вопроса не было, и гулена собиралась замолить свои грехи на старости лет - когда уж новых заведомо не прибавится.
   Сложилось так, что муженек отпросился у начальства, чтобы на три дня поехать в Тушино - хоронить деда. Он хотел было взять с собой супругу, но Феклушка отказалась наотрез - она не хотела оставлять хозяйство на соседок, а родственницы, которой можно было бы доверить двух малых деток, корову, кур и поросенка, у нее в Зарядье не было. Высказав это мужу, она получила целых три дня вольной жизни.
   Ими следовало распорядиться наилучшим образом!
   И надо же было тому случиться, что под вечер первого дня такой свободной Феклушкиной жизни Яшка оказался в Зарядье. Причина была служебная - на торгу подрались бабы, и одна другой чуть не всю косу выдрала, подбила глаз и вообще опозорила на всю Москву, сорвав у нее с головы платок. Опростоволосить замужнюю женщину - это было такое оскорбление, с каким муж мог и до Рязанского подворья добежать, имея за пазухой коряво написанную каким-нибудь промышляющим у кабацких дверей полупьяным грамотеем «явочную». Но Яшка случайно оказался поблизости, расспросил разнявших драку людей и, узнав, что преступница, похоже, из Зарядья, не десятских туда направил разбираться, а пошел по следу сам, взяв с собой свидетельниц - двух здоровенных и злобных теток, дальних родственниц потерпевшей бабы.
   Тетки оказались бодры и деятельны, провели розыск почти без помощи полицейского, драчунью отыскали, и Яшке осталось лишь вступить в переговоры с ее супругом, который, судя по жалкой бороде, и сам немало от ее рук пострадал. Имя Шварца, как всегда, возымело действие - и, приказав горемыке наутро прийти в полицейскую контору, чтобы узнать о штрафе и прочих возможных карах, Яшка заглянул на двор к Феклушке, благо настало время принимать из стада корову и доить ее.
   Феклушка была в превеликом огорчении, но, увидев приятеля, заулыбалась. Тут же доложила, что мужа унесла нелегкая на похороны, и намекнула, что на ужин у нее нынче знатная окрошка, пироги с кашей, чай с баранками. Яшка дураком отнюдь не был и догадался, что вся эта роскошь затевалась не про его честь. Но раз не смог явиться некий гарнизонный капрал, о котором он превосходно знал, то Феклушка зовет в гости того, кого привела к ее воротам амурная планида. Подумав, Яшка согласился - он никому не обязан был давать отчета в своих гостеваниях, а хозяйка, у которой он снимал угол и платил также за стол, уж точно не станет баловать знатной окрошкой.
   Такую окрошечку может выставить на стол лишь та хозяйка, у которой в двух шагах от крыльца - свой огород, чтобы надергать прямо с грядки нежнейшую молодую зелень - укроп, петрушку, луковое перо, чесночное перо, листки хрена. Добавив огурцы, соленые или свежие, а также облупленные печеные яйца, хозяйка мелко покрошит всю эту прелесть сечкой в деревянном корытце, смочит крошево рассолом, капнув туда уксуса, разотрет большой деревянной ложкой, и лишь перед тем, как выставлять на стол, разведет квасом, хотя некоторые добавляют сброженный березовый сок нового урожая, и тоже выходит неплохо.