Страница:
– Так это ж мой Сенька! - перебил его старик. - Доподлинно Сенька, чадо мое младшее, лучше б и вовсе не рожалось!
– Федя! - Архаров повернулся к подчиненному.
– Ваша милость! - растерянно воскликнул Федька. - Это меня Переверзев с толку сбил!
– Пошел вон! А ты, Елизаров, садись. Вот прямо тут расскажешь, чем твое беспутное чадо занимается и что у чада за приятель завелся с пистолетами.
Федька выскочил за дверь. Стыдно было - до жара, объявшего лицо, как будто к щекам горячие печные заслонки приложили.
К нему вышел из кабинета Захар Иванов и прикрыл за собой дверь.
– Абросимов-то совсем плох, - сказал он. - Мы прямиком к доктору Воробьеву повезли. Уж не чаяли, что довезем. У него в чуланчике положили. Воробьев ругался - крови, говорит, раненый много потерял.
– Как же потерял? Это ты врешь, я видел - почти и не пролилась…
– Нож внутри жилу какую-то перебил, она вовнутрь из жилы излилась… Да что ты ко мне пристал, Воробьева вон спрашивай, он умный! - огрызнулся Захар. - Тоже врач сыскался… и без тебя тошнехонько…
Федька и замолчал.
Похороны в полицейской конторе, слава Богу, случались редко, но на сей раз, кажется, они были неминуемы…
В ремесле шура главное - всегда быть готовым к побегу. Мазурик и налетчик по натуре отважны, отчаянны, могут оружие в ход пустить, а шур ради успешности своего промысла должен быть несколько трусоват. И, где бы ни находился, краем глаза посматривать, свободен ли путь для бегства.
Демка был не силен, зато увертлив. И соображал скоро. Потому, когда Архаров увидел перед собой на столе сухарницу из сервиза графини Дюбарри, он долго не маялся сомнениями - а скользнул в открытую дверь.
Думал он уже на улице.
Его побег мог быть замечен тут же, а мог - несколько минут спустя. Так или иначе, следовало убежать подальше от Рязанского подворья. И первым делом, взяв извозчика, домой, за вещами и деньгами, покамест его не опередили. Потом уже можно забраться в безопасное местечко и придумать, куда деваться.
Москва теперь была не для Демки.
Оправдаться перед Архаровым он не мог - все так несчастливо сложилось, одно к одному, что он оказался виновен во всех смертных грехах. Он видел - обер-полицмейстер готов его выслушать, готов разобраться, да говорить-то было нечего! Демка и сам не понимал, как вышло, что покойный Скитайла узнал о поисках сервиза. История с ножом и вовсе была загадочной - надо ж было тому случиться, что Тимофееву жену закололи точно таким же ножом, как тот, что пропал из Шварцева чулана… да еще этот подвал проклятый… сам же Демка хвалился среди архаровцев, что всю Москву под землей излазил и даже пересек пешком Москву-реку по высокому, в человеческий рост, ходу…
Если бы в такую передрягу попал Федька - поставил бы целью докопаться до сути странных событий. Но Демка был иной - он, вздохнув, навеки распрощался с Рязанским подворьем. На Москве свет клином не сошелся - есть еще и Санкт-Петербург. Ловкому шуру везде славное житье - пока не поймали…
Приняв это решение на ходу, Демка огляделся - не видит ли кто из архаровцев, спешащих к крыльцу Рязанского подворья, куда он направился. И тут заметил, что на него, не отводя глаз, глядит девка.
Девок в Демкиной жизни было немало - он им нравился своей живостью и умением сказать ласковое словцо. А уж когда пел - сердечки так и таяли. Но сейчас Демке было не до прелестниц - а скорей бы ноги унести от полицейской конторы подалее.
Однако их взгляды встретились - и девка, не смущаясь, подошла к нему.
– А я тебя, молодец, знаю, ты в архаровцах служишь, - сказала она.
Бегая по архаровским делам, Демка не всегда надевал мундир - порой от него было бы более вреда, чем пользы. Вот и сейчас он был в простом кафтанишке, какой еще не всякий сиделец в рыбной лавке наденет. Но ремесло полицейского таково, что за день и в княжеских покоях побываешь, и в навозе изваляешься. А мундир, между прочим, беречь надобно.
– Про то вся Москва знает, - отвечал Демка и, полагая, что после такого ответа девка отвяжется, поспешил по Мясницкой к Мясницким воротам - там у храма мучеников Флора и Лавра сидел среди нищих некий слепец, который, если обратиться к нему известными словами, много занятного мог сообщить. Демка всего-навсего хотел узнать, как бы встретиться со знакомым шуром Грызиком, а от ворот он бы живо добежал до Подсосенского переулка, где снимал довольно большой, хотя и без окна, чуланчик.
Девка, однако, пошла с ним рядом.
Демка покосился на нее - не красавица, но личико приятное, одета чистенько, и в иное время можно бы за ней приударить - она ведь и сама не прочь.
– Ты, молодец, от меня не шарахайся, я к тебе с делом, - тут девка понизила голос. - Что, не задалась у тебя полицейская служба? А ты не горюй - ты меня послушай, глядишь, сладимся…
Тут лишь до Демки дошло, что девка кем-то послана.
– Ты чья такова? - спросил он.
– Похан мой всем на Ботусе шляком, - тихо и быстро отвечала она. - Не кобенься - не охлынем, будешь при дуване…
– Надобны пока рым да бряйка, - так же тихо, глядя мимо девки, произнес Демка.
– Кликни извандальщика…
Демка выхватил взглядом ярко-желтое пятно - широкий пояс поверх извозчичьего кафтана, свистнул, подсадил девку в бричку, и они укатили по Мясницкой.
– Масу сперва в Подсосенский, слам заюхтить.
– Завтра нельзя ли?
– Нельзя, - неохотно признался Демка.
– Ну, похляли.
Жил Демка, разумеется, небогато, да и порядка особого не соблюдал - целый деь на службе, ночевал - и то не всегда: иной раз был с архаровцами на задании, иной раз, умаявшись, оставался вздремнуть в верхнем подвале, а то Архаров брал к себе, а то находилась добрая душа, у которой муж по делам в какое-нибудь Пошехонье на месяц уехал…
Девка была шустра - так ловко собрала Демкино имущество и увязала в две простыни, что он только присвистнул. Простыни были хозяйские, но это его уже мало беспокоило - он знал, что вовеки в этот чулан не вернется.
Они быстро вынесли узлы, устроили их в бричке, и девка велела везти к Трубной площади. Но до нее не доехали.
Демка прекрасно понимал замысел: посланница неведомого похана путала след. В Подсосненском кто-то мог слышать, как она приказывала везти к Трубной. Извозчик, если Демку начнут искать, тоже мог брякнуть лишнее. А неподалеку от Трубной зашли в какой-то дом, оттуда послали девчонку - и вскоре прибыл «свой» извозчик, это Демка понял сразу.
Вот теперь поехали туда, куда следовало, - в Замоскворечье, да не напрямик, а задами.
– Как тебя звать-то, карючонок? - спросил наконец Демка.
– Катериной. А ты - Котюрко.
Прозвище Демка получил, когда смолоду любил пощеголять - таким молодчиком наряжался, что ремеслом заниматься уже не хотелось, а хотелось слоняться по гуляньям и заигрывать с девками.
Имечко это он уже года четыре как не слышал. В остроге, до того, как завербовался в мортусы, его так еще звали колодники. Но потом, на чумом бастионе, оно поминалось все реже. А в полицейской конторе - совсем сошло на нет. Разумеется, шуры и мазы его помнили, но употребляли заглазно, в лицо же Демку называли Демьяном Наумовичем - то есть, являли показное уважение к его службе.
Стало быть, кто-то решил пренебречь этим… кто-то, видать, из старой закваски мазов…
Бричка тряслась, Катерина оказалась совсем рядом с Демкой. Их колени соприкоснулись, и Демка как-то незаметно и весьма естественно положил руку на Катеринину коленку.
– Не балуй, детинка, - сказала она. - Мой похан за мной строго глядит.
– Так ли уж строго?
Демка знал, что лучший способ поладить с молодой бабой - хоть самую малость за ней поволочиться. Пусть обзовет нахалом и охальником - зато в душе будт рада, что вот ведь еще один готов сделаться любовником.
– Не тронь, говорю.
Но в серых глазах Катерины было определенное удовольствие.
Выехали на Ордынку и катили довольно долго. Демка домогался подробностей Катерининого житья-бытья, девка отшучивалась. Видно было, что она не из воровского мира, жила в довольстве, не набралась грубости, хотя прошла через основательные неприятности и имеет весьма упрямый норов. И нетрудно было представить, что какой-то клевый маз пожелал иметь в постели не шуровку с повадками бывалой колодницы, а эту чистенькую, умеющую себя блюсти девицу.
Наконец бричка свернула в переулок и не остановилась у ворот, а извозчик, сойдя с козел, те ворота отворил и ввел лошадь во двор.
– Вот ты и дома, Котюрко. Будь умен лишь - не пожалеешь, что к нам пристал.
– Да мне теперь хоть к черту лысому пристать - лишь бы от талыгая моего подалее.
Они поднялись на высокое крыльцо, вошли в горницу.
– Жить будешь наверху, в светлице, - сказала Катерина. - Видишь двери? Туда не суйся, там господа живут. Тебе до них дела нет.
Демка кивнул. Он успел заметить, что мебель в горнице господская - не лавки с полавочниками, а диваны, стол круглый, а не простой, стулья тоже нарядные, а на одном стуле - платок тонкого батиста.
Были, впрочем, и другие приметы того, что в замоскворецком доме жила благородная особа дамского пола. В горнице хорошо пахло - запах шел от фаянсовой курильницы, стоявшей на особом столике. У дивана обнаружилась дамская корзинка для рукоделия. И главное - оконные занавеси. Там, где живут мужчины, таких занавесей не бывает - это Демка знал точно. Скажем, в гостиных княгини Волконской, куда он как-то заглядывал, ткани прямо говорили - здесь живет женщина светская. А в гостиных Архарова, пусть даже обставленных премодными мебелями, на окнах висело что-то, препятствующее свету и доставленное в виде подношения от знакомого купца, пока не приехала княгиня и не распорядилась убрать окна иначе.
Разумеется, Демке сразу же стало любопытно поглядеть, кто тут прячется.
Дверь господских покоев отворилась В горницу вышел молодой и стройный кавалер с лицом бледным и сосредоточенным - как если бы все время думал одну и ту же мучительную и неотвязную думу. Камзол модного серо-зеленого цвета был ему заметно широковат. Кавалер посмотрел на Демку, чуть прищурив поразительно светлые, почти прозрачные глаза, и что-то сказал Катерине по-французски. Она ответила - на том же языке.
Демка таращился на кавалера во все глаза - они определенно встречались! Да и на Катерину тоже таращился - ишь ты, по-французски разумеет!
Он пожалел, что рядом нет Клавароша.
Архаровцы были просты - полагали, что русской речи им на весь век за глаза хватит. То, что Саша и сам Архаров осваивали французский, ни в ком не вызывало зависти. Саша - секретарь, ему так по службе полагается, а Архаров - господин, барин, ему надобно в гостиных за дамами ухаживать. Иного практического применения для чужого языка они пока не видели. Для дознаний, когда приходилось расспрашивать иностранцев, звали Клавароша, и он пока справлялся. Ну, понимал еще Жеребцов по-французски - так он когда-то в лакеях служил, вот оно в голове и застряло.
Очевидно, Катеринин ответ кавалеру понравился - он потрепал девку по щечке, она же сделала глубокий реверанс, да так, словно ее с детства этому обучали. Забавно он гляделся, правда, потому что девка была в сарафане, но на Демку произвел впечатление. Он понял, что его новая приятельница не так проста, а ее мещанский наряд - это всего лишь маскарад.
И Демке пришла в голову лихая молодецкая мысль.
Он возвращался в мир, который долгое время считал его чужим. Были, конечно, свои договоренности, взаимные уступки, но сейчас они мало что значили - чтобы занять достойное место, следовало начинать все сначала, а Демке уж было двадцать восемь, не дитя.
Он должен был, явившись к шурам и мазам, сразу дать всем понять, кто он таков, а не взывать к былым заслугам. Хорошие способы для этого - сразу совершить нечто неслыханное и обзавестись клевой марухой. Катерина для этого подходила - не подстилка какая-нибудь, пташка высокого полета, и состоит ныне при ком-то из клевых мазов. Увести ее - значит, нарваться на неприятности, но заодно - и громко заявить о своем бесстрашии.
В том, что девку удастся уговорить, Демка не сомневался. Теперь главное было - не навязываться ей со своими нежностями, а дать время к себе приглядеться.
Времени этого Демка ей отвел ровно один вечер.
Поэтому он кротко и покорно, не давая воли рукам и языку, пошел за ней следом, поднялся в светлицу и принял ее помощь по первому обустройству на новом месте без единой попытки хотя бы усадить ее с собой на постель. И только робко полюбопытствовал, нет ли чего съестного. По опыту он знал, что бабы обожают кормить мужиков, это у них в крови.
– Я тебе на поварне соберу чего-нибудь, принесу, - сказала Катерина. Это был хороший знак - она не посылала его разбираться с какой-нибудь кривобокой и беззубой стряпухой, а сама желала ему услужить.
Когда она уходила, Демка внимательно поглядел ей вслед. Худощава, но сразу видать - из богатого житья, походочка ровненькая, не вразвалку, носками не загребает, спинка пряменькая.
Он знал, что иная девка хоть и ходит, как медведица, хоть и поклониться толком не умеет, а в постели горяча, и даже настолько, что любовнику прямо беда с этакой горячностью. Катерина показалась ему весьма умеренной по любовной части, что тоже неплохо. Но был с ним недавно случай - угодил в постель к чиновничьей вдове. На вид - вобла сушеная, хотя глазищи в пол-лица весьма завлекательны. Так та вдовушка сперва была бревно бревном, потом же разгорячилась не на шутку. Тогда-то до Демки впервые дошло, что мужские возможности не безграничны.
Ожидая Катерину, он глядел в окно и напевал песенку, но не скоромную, а господскую, подслушанную в архаровском особняке, - ее там Меркурий Иванович разучивал. Демка прекрасно знал, что путь к женскому сердцу лежит через уши, и редкая твердокаменная дура устоит перед приятным голосом и нежной мелодией.
Катерина вошла с подносом.
– Вот, что сыскалось, не обессудь, - сказала она.
Сыскалось немного - солонина ломтями, и та сомнительная, хлеб, подовый пирог не первой свежести, кувшинчик кваса. Ясно было, что девица не пачкает белых ручек у печки и квашни. Демка хмыкнул. Неизвестный ему похан, видимо, не придавал этому значения - стало быть, и Демка должен сразу показать, что ему по карману избалованная любовница, при которой нужно содержать еще и кухарку!
– Сама-то будешь? - спросил он.
– Нет, не стану.
– Ин так со мной посиди.
– Недосуг.
Девка выкобенивалась, но и это Демку устраивало - значит, ценная добыча. И времени до вечера много.
– Господи благослови ести-пити, - тихо сказал он и, не обращая внимания на Катерину, взялся за трапезу.
Снизу раздался зов.
– Катиш! - требовал мужской голос. - Катиш!…
И сорвался голос в хрип, и замолчал.
Катерина подхватилась, выскочила из Демкиной комнатушки и поспешила по лесенке вниз.
– Катиш, - повторил Демка. - Надо же…
Он доел угощение и развязал узлы. Где-то там лежали две чистые рубахи. Да и чулки неплохо было бы переменить. Женщины в палатах Рязанского подворья появлялись редко, краснеть перед ними за неопрятность не приходилось, и архаровцы в своем мужском кругу многим вещам просто не придавали значения - разве что могли ругнуть Вакулу, чей гардероб благоухал уж вовсе непотребно.
Рязанское подворье осталось в прошлом. Теперь у Демки была иная забота - сразу показать себя так, чтобы никто и никогда не посмел сказать ему слова поперек.
Демка не был высок и силен, как Тимофей, не был он и драчлив, как Федька. Постоять за себя в схватке он вряд ли мог - и архаровские уроки, и Клаварошевы уроки прошли даром. Но он знал, кем должен явить себя - маленьким, но хищным и злым зверьком, вскипающим мгновенно, кажущим острые клыки на всякую опасность, готовым вцепиться в горло и перегрызть жилу прежде, чем враг осознает, что был неправ. Эта скорость только и могла его выручить при первых встречах с прежним своим миром, пока не будет занято определенное место и старшие не возьмут в свой круг. А есть ли что за его яростным и шумным натиском - пусть разбираются потом…
Переодевшись, Демка заскучал. Развлечься ему было нечем. Тоска одолела - будущее туманно, прошлое как за каменной стенкой, друзья-товарищи вмиг сделались врагами. И тогда уж он запел не для того, чтобы Катерину привлечь, а просто так… по желанию души, что ли… прощался он так с собой давешним, беззаботным, живущим без злости, и знал, что вряд ли в ближайшее время захочется ему петь…
Сперва ему пришла на ум песня о молодце, что с неведомой целью шагал вдоль берега реки Казанки, со всеми ее выкрутасами и прибаутками, которые столь весело выговариваются певцом к радости слушателей. Но не вышло того бойкого московского говорка, того комического удивления, которые требовались - и он довел песню до конца кое-как. Затем Демка спел про утицу луговую, солдатку полковую, затем - «Калинку-малинку», и с каждой песней голос делался все громче, все полнее, хотя сам Демка этого не ощущал, а грусть-тоска - все явственнее. Распевшись, он мало беспокоился о тех, кто станет его слушать. Французскому кавалеру сие, поди, безразлично, а Катерина не приходит ругаться - значит, довольна.
Слух у Демки, как у хорошего шура, был тонкий, и скрип ступеней он уловил отчетливо. И усмехнулся: слушай, Катеринушка, млей, тешь душеньку, гори свечечкой! На то и песни, чтоб девки разум теряли. А что выходит не больно весело - так, может, оно и лучше…
Слушательница на лестнице притихла, не двигалась. Демка запел снова, стараясь голосом передать все томление молодца по красавице. И сам взволновался до крайности. Душа впала в беспокойство, и дюжина красивых румяных девок, сидевших перед ним на лавочке в господских нарядах, с низко открытой грудью, не произвела бы такого волнения, как та, незримая, молчащая за дверью.
И он твердо знал, что ею владеет то же беспокойство…
Вдруг он уразумел - да не может же Катерина сама врываться в комнату и бросаться ему на шею. Первый шаг положено делать молодцу, даже с риском нарваться на оплеуху. Демка распахнул дверь и увидел женщину.
Это была совсем не Катерина.
Та, что стояла тремя ступеньками ниже и слушала песни, была совершенно иной - черноволосой, с нерусским лицом - нос тонкий с горбинкой, подбородок выпячен вперед, глаза также черные, лицо продолговатое и дурного цвета - с желтизной…
На ней было коричневое господское платье с кружевом по вырезу, с голубыми бантами спереди. Прическа также была модная - волосы высоко зачесаны и взбиты, но не напудрены.
Демке по делам службы доводилось бывать в богатых домах, на дам он нагляделся. Теперь, когда его жизнь так неожиданно переменилась, эти знания должны были получить новое применение. Однако с этой дамой было связано нечто странное…
Дама вздохнула и, развернувшись, медленно сошла вниз по лестнице. Как если бы не человека увидела в дверном проеме, а спугнула птицу, ради пения которой вышла в сад, и с легкой досадой преспокойно возвращается в дом. Это было даже обидно.
Демка постоял - да и пошел следом. Шел он бесшумно - тайну такой походки усвоил еще в отрочестве. Дама ему не понравилась, но он хотел понять - да кто ж это такая? Знакомое ведь лицо…
Оказалось, не у него одного тончайший слух.
Она обернулась.
Черные брови сошлись, лицо стало неприятным. Отродясь никто так не глядел на Демку столь высокомерно.
Они оба остановились. И оба не опускали глаз. Демка - тот просто разозлился: приходит подслушивать да и корчит из себя невесть какую боярыню!
Дальше было совсем удивительное - по щекам дамы потекли слезы. Ни с того, ни с сего - никто ей и дурного слова не сказал. Ровненько так потекли, и она не морщилась, не всхлипывала, просто позволяла им стекать.
Демке стало страшновато - да в своем ли она уме? Стоит, глядит на него, ревет и даже не отворачивается. И, кажись, ясно, кто такова…
Застучали каблучки, откуда-то выбежала Катерина, затрещала по-французски, дама отвечала ей кратко. Тут только можно было догадаться по голосу, что она сдерживает отчаянный бабий плач о невозвратимой утрате. Катерина что-то ей пыталась внушить, передать свою тревогу, и это у нее получилось. Дама, подобрав юбки, очень быстро спустилась и, пробежав через горницу, исчезла за дверью.
– А ты еще чего вылез, горюшко мое? - напустилась Катерина на Демку. - Мало, что господа фордыбачить изволят, так еще и ты! Вот навязался мне на шею!
– Могу и уйти, - гордо объявил Демка. И он даже знал, куда пойдет - к Клаварошу.
После драки в снегу у кладбищенской стены они стали приятелями. Клаварош никому не сказал, как Демка пытался дезертировать, и Демка это ценил. Стало быть, нужно отыскать его и сказать примерно так:
– Мусью, я твою племянницу, или кто она тебе, отыскал! Ты кручинился, что пропала безвестно, а она, вишь, в Замоскворечье квартирует. Жива, здорова, только дура дурой…
Клаварош в благодарность расскажет, что было после Демкиного бегства в полицейской конторе. А Демка сообщит, что в Москве объявился граф Михайла Ховрин - или же очень похожий на него вертопрах. Черт его знает, как карта ляжет - может, этот подарочек обер-полицмейстеру когда и пригодится…
А оставаться тут не след. Неладно что-то здесь…
– Куда ты еще пойдешь? Не выйдешь ты отсюда, - сурово сказала Катерина. - В этом доме я хозяйка.
И улыбнулась победительной улыбкой, в которой почудилась Демке немалая злость. Он узнал в Катерининой радости известное ему состояние души - когда после голода и холода вдруг удается разжиться большими деньгами, но впридачу к деньгам откуда-то берется ненависть ко всему миру, и хочется сказать людям одно: сволочи вы, все были против меня, а я вот на коне, и плевать мне на вас, и копошитесь там себе где-то внизу, в грязище…
Нетрудно догадаться - Катерининым выигрышем в жизненной игре был тот неведомый похан, который прислал ее к крыльцу Рязанского подворья выследить Демку.
Тут можно было ответить лишь одно:
– А пошла ты к монаху на хрен!…
– А сам бы ты пошел!…
С бабами и девками, которые проявляли к нему благосклонность, Демка был ласков, но случалось ему и давать зарвавшейся стерве хорошую оплеуху. Сейчас он по задорному виду Катерины понял, что девку давно не били. Это, конечно, не лучший способ поладить с ее поханом, но иного способа защитить свое достоинство Демка сейчас не видел. Кем бы ни был тот похан - коли он из настоящих клевых мазов, то отнесется к Демкиной оплеухе разумно - еще только недоставало шурам и мазам сцепляться из-за девки.
Удар был не сильный, не болезненный - просто хлесткий и звонкий. Пусть знает впредь, как разговаривать с мужиками. Демка развернулся и пошел в комнатушку - заново увязать растребушенный узел. Сейчас главное было - соблюсти достоинство!
Вот как раз теперь уходить он никак не мог.
Она же окаменела.
Демка сел на лавку. Коли тот похан и впрямь чего-то стоит, то к Демкиной оплеухе он добавит еще и свою: Катерину не для того за Демкой посылали, чтобы на нем свой скверный нрав вымещать. Вот сейчас это и станет ясно…
Девок-то на Москве превеликое множество, а клевых шуров, да еще прослуживших четыре года в полиции и знающих немало секретов Рязанского подворья, пожалуй, только один и есть. Так что надо собраться с духом, чтобы выйти к тому похану уверенно, по-хозяйски, и коли он начнет выказывать норов - сразу ставить на место.
Внизу началась какая-то суета. Похоже, кто-то приехал, и несколько человек встречали его весьма бурно.
Наконец дверь Демкиной комнатушки отворилась.
– Ступай вниз, - сказала Катерина, глядя мимо Демки.
– Как звать надобно? - спросил Демка и сам же ответил: - Демьян Наумович, пожалуйте вниз. Так-то, смурулка безбекенная.
Он показал себя, усмирил дерзкую девку - и вот теперь она сама захочет, чтобы приласкал. С Демкой и такое случалось…
Он спустился в горницу и увидел там давешнего кавалера, Клаварошеву родственницу и еще одного человека. Тот, не смущаясь присутствием дамы-француженки, разувался, башмаки уже снял, теперь стаскивал чулки.
Кавалер, оказывается, прекрасно говорил по-русски.
– Я своими руками готов его убить как виновника всех бед моих! По его милости я оказался в столь жалком положении, я не могу и ста шагов пройти - я задыхаюсь!… Просвет в горле моем все уже, и врачи ничего не могут поделать - сие неисцелимо! Вот слышите, слышите? Я болен смертельно, их лекарства не помогают мне!
Дыхание у него и впрямь было подозрительное - короткое и со свистом.
– Погоди, будет и на твоей улице праздник… - сказал собеседник, так склонившийся над босыми своими ногами, что Демка не видел лица, один лишь затылок. - А что наша красавица? Все тоскует?
Дама в коричневом платье, стоявшая рядом с кавалером, отвернулась - это ее назвали красавицей, но слово, обрадовавшее бы любую женщину, эту - ввергло в печаль. Она сказала кавалеру что-то по-французски и решительно пошла прочь из горницы. Кавалер попытался удержать ее.
– А и Бог с ней, - беззлобно заметил приезжий. - Другую тебе, сударь, подберем, не такую сумбурщицу.
– Другой не надобно!
Дама освободилась от его руки.
– Катиш! - сказала она и добавила что-то, видать, обидное для мужчин, потому что Катерина, испуганно поглядев на приезжего, сразу устремилась к ней, приобняла и, утешая, повела прочь.
Демка встал, подбоченясь. Вот сейчас следовало показать свою силу и свою злость.
– Собери поесть, Катенька, - сказал девке вслед босоногий гость. - Да корпии приготовь, да бинтов, да банку с мазью… эк я ногу-то разбередил…
Он встал и повернулся к Демке.
– Федя! - Архаров повернулся к подчиненному.
– Ваша милость! - растерянно воскликнул Федька. - Это меня Переверзев с толку сбил!
– Пошел вон! А ты, Елизаров, садись. Вот прямо тут расскажешь, чем твое беспутное чадо занимается и что у чада за приятель завелся с пистолетами.
Федька выскочил за дверь. Стыдно было - до жара, объявшего лицо, как будто к щекам горячие печные заслонки приложили.
К нему вышел из кабинета Захар Иванов и прикрыл за собой дверь.
– Абросимов-то совсем плох, - сказал он. - Мы прямиком к доктору Воробьеву повезли. Уж не чаяли, что довезем. У него в чуланчике положили. Воробьев ругался - крови, говорит, раненый много потерял.
– Как же потерял? Это ты врешь, я видел - почти и не пролилась…
– Нож внутри жилу какую-то перебил, она вовнутрь из жилы излилась… Да что ты ко мне пристал, Воробьева вон спрашивай, он умный! - огрызнулся Захар. - Тоже врач сыскался… и без тебя тошнехонько…
Федька и замолчал.
Похороны в полицейской конторе, слава Богу, случались редко, но на сей раз, кажется, они были неминуемы…
* * *
В ремесле шура главное - всегда быть готовым к побегу. Мазурик и налетчик по натуре отважны, отчаянны, могут оружие в ход пустить, а шур ради успешности своего промысла должен быть несколько трусоват. И, где бы ни находился, краем глаза посматривать, свободен ли путь для бегства.
Демка был не силен, зато увертлив. И соображал скоро. Потому, когда Архаров увидел перед собой на столе сухарницу из сервиза графини Дюбарри, он долго не маялся сомнениями - а скользнул в открытую дверь.
Думал он уже на улице.
Его побег мог быть замечен тут же, а мог - несколько минут спустя. Так или иначе, следовало убежать подальше от Рязанского подворья. И первым делом, взяв извозчика, домой, за вещами и деньгами, покамест его не опередили. Потом уже можно забраться в безопасное местечко и придумать, куда деваться.
Москва теперь была не для Демки.
Оправдаться перед Архаровым он не мог - все так несчастливо сложилось, одно к одному, что он оказался виновен во всех смертных грехах. Он видел - обер-полицмейстер готов его выслушать, готов разобраться, да говорить-то было нечего! Демка и сам не понимал, как вышло, что покойный Скитайла узнал о поисках сервиза. История с ножом и вовсе была загадочной - надо ж было тому случиться, что Тимофееву жену закололи точно таким же ножом, как тот, что пропал из Шварцева чулана… да еще этот подвал проклятый… сам же Демка хвалился среди архаровцев, что всю Москву под землей излазил и даже пересек пешком Москву-реку по высокому, в человеческий рост, ходу…
Если бы в такую передрягу попал Федька - поставил бы целью докопаться до сути странных событий. Но Демка был иной - он, вздохнув, навеки распрощался с Рязанским подворьем. На Москве свет клином не сошелся - есть еще и Санкт-Петербург. Ловкому шуру везде славное житье - пока не поймали…
Приняв это решение на ходу, Демка огляделся - не видит ли кто из архаровцев, спешащих к крыльцу Рязанского подворья, куда он направился. И тут заметил, что на него, не отводя глаз, глядит девка.
Девок в Демкиной жизни было немало - он им нравился своей живостью и умением сказать ласковое словцо. А уж когда пел - сердечки так и таяли. Но сейчас Демке было не до прелестниц - а скорей бы ноги унести от полицейской конторы подалее.
Однако их взгляды встретились - и девка, не смущаясь, подошла к нему.
– А я тебя, молодец, знаю, ты в архаровцах служишь, - сказала она.
Бегая по архаровским делам, Демка не всегда надевал мундир - порой от него было бы более вреда, чем пользы. Вот и сейчас он был в простом кафтанишке, какой еще не всякий сиделец в рыбной лавке наденет. Но ремесло полицейского таково, что за день и в княжеских покоях побываешь, и в навозе изваляешься. А мундир, между прочим, беречь надобно.
– Про то вся Москва знает, - отвечал Демка и, полагая, что после такого ответа девка отвяжется, поспешил по Мясницкой к Мясницким воротам - там у храма мучеников Флора и Лавра сидел среди нищих некий слепец, который, если обратиться к нему известными словами, много занятного мог сообщить. Демка всего-навсего хотел узнать, как бы встретиться со знакомым шуром Грызиком, а от ворот он бы живо добежал до Подсосенского переулка, где снимал довольно большой, хотя и без окна, чуланчик.
Девка, однако, пошла с ним рядом.
Демка покосился на нее - не красавица, но личико приятное, одета чистенько, и в иное время можно бы за ней приударить - она ведь и сама не прочь.
– Ты, молодец, от меня не шарахайся, я к тебе с делом, - тут девка понизила голос. - Что, не задалась у тебя полицейская служба? А ты не горюй - ты меня послушай, глядишь, сладимся…
Тут лишь до Демки дошло, что девка кем-то послана.
– Ты чья такова? - спросил он.
– Похан мой всем на Ботусе шляком, - тихо и быстро отвечала она. - Не кобенься - не охлынем, будешь при дуване…
– Надобны пока рым да бряйка, - так же тихо, глядя мимо девки, произнес Демка.
– Кликни извандальщика…
Демка выхватил взглядом ярко-желтое пятно - широкий пояс поверх извозчичьего кафтана, свистнул, подсадил девку в бричку, и они укатили по Мясницкой.
– Масу сперва в Подсосенский, слам заюхтить.
– Завтра нельзя ли?
– Нельзя, - неохотно признался Демка.
– Ну, похляли.
Жил Демка, разумеется, небогато, да и порядка особого не соблюдал - целый деь на службе, ночевал - и то не всегда: иной раз был с архаровцами на задании, иной раз, умаявшись, оставался вздремнуть в верхнем подвале, а то Архаров брал к себе, а то находилась добрая душа, у которой муж по делам в какое-нибудь Пошехонье на месяц уехал…
Девка была шустра - так ловко собрала Демкино имущество и увязала в две простыни, что он только присвистнул. Простыни были хозяйские, но это его уже мало беспокоило - он знал, что вовеки в этот чулан не вернется.
Они быстро вынесли узлы, устроили их в бричке, и девка велела везти к Трубной площади. Но до нее не доехали.
Демка прекрасно понимал замысел: посланница неведомого похана путала след. В Подсосненском кто-то мог слышать, как она приказывала везти к Трубной. Извозчик, если Демку начнут искать, тоже мог брякнуть лишнее. А неподалеку от Трубной зашли в какой-то дом, оттуда послали девчонку - и вскоре прибыл «свой» извозчик, это Демка понял сразу.
Вот теперь поехали туда, куда следовало, - в Замоскворечье, да не напрямик, а задами.
– Как тебя звать-то, карючонок? - спросил наконец Демка.
– Катериной. А ты - Котюрко.
Прозвище Демка получил, когда смолоду любил пощеголять - таким молодчиком наряжался, что ремеслом заниматься уже не хотелось, а хотелось слоняться по гуляньям и заигрывать с девками.
Имечко это он уже года четыре как не слышал. В остроге, до того, как завербовался в мортусы, его так еще звали колодники. Но потом, на чумом бастионе, оно поминалось все реже. А в полицейской конторе - совсем сошло на нет. Разумеется, шуры и мазы его помнили, но употребляли заглазно, в лицо же Демку называли Демьяном Наумовичем - то есть, являли показное уважение к его службе.
Стало быть, кто-то решил пренебречь этим… кто-то, видать, из старой закваски мазов…
Бричка тряслась, Катерина оказалась совсем рядом с Демкой. Их колени соприкоснулись, и Демка как-то незаметно и весьма естественно положил руку на Катеринину коленку.
– Не балуй, детинка, - сказала она. - Мой похан за мной строго глядит.
– Так ли уж строго?
Демка знал, что лучший способ поладить с молодой бабой - хоть самую малость за ней поволочиться. Пусть обзовет нахалом и охальником - зато в душе будт рада, что вот ведь еще один готов сделаться любовником.
– Не тронь, говорю.
Но в серых глазах Катерины было определенное удовольствие.
Выехали на Ордынку и катили довольно долго. Демка домогался подробностей Катерининого житья-бытья, девка отшучивалась. Видно было, что она не из воровского мира, жила в довольстве, не набралась грубости, хотя прошла через основательные неприятности и имеет весьма упрямый норов. И нетрудно было представить, что какой-то клевый маз пожелал иметь в постели не шуровку с повадками бывалой колодницы, а эту чистенькую, умеющую себя блюсти девицу.
Наконец бричка свернула в переулок и не остановилась у ворот, а извозчик, сойдя с козел, те ворота отворил и ввел лошадь во двор.
– Вот ты и дома, Котюрко. Будь умен лишь - не пожалеешь, что к нам пристал.
– Да мне теперь хоть к черту лысому пристать - лишь бы от талыгая моего подалее.
Они поднялись на высокое крыльцо, вошли в горницу.
– Жить будешь наверху, в светлице, - сказала Катерина. - Видишь двери? Туда не суйся, там господа живут. Тебе до них дела нет.
Демка кивнул. Он успел заметить, что мебель в горнице господская - не лавки с полавочниками, а диваны, стол круглый, а не простой, стулья тоже нарядные, а на одном стуле - платок тонкого батиста.
Были, впрочем, и другие приметы того, что в замоскворецком доме жила благородная особа дамского пола. В горнице хорошо пахло - запах шел от фаянсовой курильницы, стоявшей на особом столике. У дивана обнаружилась дамская корзинка для рукоделия. И главное - оконные занавеси. Там, где живут мужчины, таких занавесей не бывает - это Демка знал точно. Скажем, в гостиных княгини Волконской, куда он как-то заглядывал, ткани прямо говорили - здесь живет женщина светская. А в гостиных Архарова, пусть даже обставленных премодными мебелями, на окнах висело что-то, препятствующее свету и доставленное в виде подношения от знакомого купца, пока не приехала княгиня и не распорядилась убрать окна иначе.
Разумеется, Демке сразу же стало любопытно поглядеть, кто тут прячется.
Дверь господских покоев отворилась В горницу вышел молодой и стройный кавалер с лицом бледным и сосредоточенным - как если бы все время думал одну и ту же мучительную и неотвязную думу. Камзол модного серо-зеленого цвета был ему заметно широковат. Кавалер посмотрел на Демку, чуть прищурив поразительно светлые, почти прозрачные глаза, и что-то сказал Катерине по-французски. Она ответила - на том же языке.
Демка таращился на кавалера во все глаза - они определенно встречались! Да и на Катерину тоже таращился - ишь ты, по-французски разумеет!
Он пожалел, что рядом нет Клавароша.
Архаровцы были просты - полагали, что русской речи им на весь век за глаза хватит. То, что Саша и сам Архаров осваивали французский, ни в ком не вызывало зависти. Саша - секретарь, ему так по службе полагается, а Архаров - господин, барин, ему надобно в гостиных за дамами ухаживать. Иного практического применения для чужого языка они пока не видели. Для дознаний, когда приходилось расспрашивать иностранцев, звали Клавароша, и он пока справлялся. Ну, понимал еще Жеребцов по-французски - так он когда-то в лакеях служил, вот оно в голове и застряло.
Очевидно, Катеринин ответ кавалеру понравился - он потрепал девку по щечке, она же сделала глубокий реверанс, да так, словно ее с детства этому обучали. Забавно он гляделся, правда, потому что девка была в сарафане, но на Демку произвел впечатление. Он понял, что его новая приятельница не так проста, а ее мещанский наряд - это всего лишь маскарад.
И Демке пришла в голову лихая молодецкая мысль.
Он возвращался в мир, который долгое время считал его чужим. Были, конечно, свои договоренности, взаимные уступки, но сейчас они мало что значили - чтобы занять достойное место, следовало начинать все сначала, а Демке уж было двадцать восемь, не дитя.
Он должен был, явившись к шурам и мазам, сразу дать всем понять, кто он таков, а не взывать к былым заслугам. Хорошие способы для этого - сразу совершить нечто неслыханное и обзавестись клевой марухой. Катерина для этого подходила - не подстилка какая-нибудь, пташка высокого полета, и состоит ныне при ком-то из клевых мазов. Увести ее - значит, нарваться на неприятности, но заодно - и громко заявить о своем бесстрашии.
В том, что девку удастся уговорить, Демка не сомневался. Теперь главное было - не навязываться ей со своими нежностями, а дать время к себе приглядеться.
Времени этого Демка ей отвел ровно один вечер.
Поэтому он кротко и покорно, не давая воли рукам и языку, пошел за ней следом, поднялся в светлицу и принял ее помощь по первому обустройству на новом месте без единой попытки хотя бы усадить ее с собой на постель. И только робко полюбопытствовал, нет ли чего съестного. По опыту он знал, что бабы обожают кормить мужиков, это у них в крови.
– Я тебе на поварне соберу чего-нибудь, принесу, - сказала Катерина. Это был хороший знак - она не посылала его разбираться с какой-нибудь кривобокой и беззубой стряпухой, а сама желала ему услужить.
Когда она уходила, Демка внимательно поглядел ей вслед. Худощава, но сразу видать - из богатого житья, походочка ровненькая, не вразвалку, носками не загребает, спинка пряменькая.
Он знал, что иная девка хоть и ходит, как медведица, хоть и поклониться толком не умеет, а в постели горяча, и даже настолько, что любовнику прямо беда с этакой горячностью. Катерина показалась ему весьма умеренной по любовной части, что тоже неплохо. Но был с ним недавно случай - угодил в постель к чиновничьей вдове. На вид - вобла сушеная, хотя глазищи в пол-лица весьма завлекательны. Так та вдовушка сперва была бревно бревном, потом же разгорячилась не на шутку. Тогда-то до Демки впервые дошло, что мужские возможности не безграничны.
Ожидая Катерину, он глядел в окно и напевал песенку, но не скоромную, а господскую, подслушанную в архаровском особняке, - ее там Меркурий Иванович разучивал. Демка прекрасно знал, что путь к женскому сердцу лежит через уши, и редкая твердокаменная дура устоит перед приятным голосом и нежной мелодией.
Катерина вошла с подносом.
– Вот, что сыскалось, не обессудь, - сказала она.
Сыскалось немного - солонина ломтями, и та сомнительная, хлеб, подовый пирог не первой свежести, кувшинчик кваса. Ясно было, что девица не пачкает белых ручек у печки и квашни. Демка хмыкнул. Неизвестный ему похан, видимо, не придавал этому значения - стало быть, и Демка должен сразу показать, что ему по карману избалованная любовница, при которой нужно содержать еще и кухарку!
– Сама-то будешь? - спросил он.
– Нет, не стану.
– Ин так со мной посиди.
– Недосуг.
Девка выкобенивалась, но и это Демку устраивало - значит, ценная добыча. И времени до вечера много.
– Господи благослови ести-пити, - тихо сказал он и, не обращая внимания на Катерину, взялся за трапезу.
Снизу раздался зов.
– Катиш! - требовал мужской голос. - Катиш!…
И сорвался голос в хрип, и замолчал.
Катерина подхватилась, выскочила из Демкиной комнатушки и поспешила по лесенке вниз.
– Катиш, - повторил Демка. - Надо же…
Он доел угощение и развязал узлы. Где-то там лежали две чистые рубахи. Да и чулки неплохо было бы переменить. Женщины в палатах Рязанского подворья появлялись редко, краснеть перед ними за неопрятность не приходилось, и архаровцы в своем мужском кругу многим вещам просто не придавали значения - разве что могли ругнуть Вакулу, чей гардероб благоухал уж вовсе непотребно.
Рязанское подворье осталось в прошлом. Теперь у Демки была иная забота - сразу показать себя так, чтобы никто и никогда не посмел сказать ему слова поперек.
Демка не был высок и силен, как Тимофей, не был он и драчлив, как Федька. Постоять за себя в схватке он вряд ли мог - и архаровские уроки, и Клаварошевы уроки прошли даром. Но он знал, кем должен явить себя - маленьким, но хищным и злым зверьком, вскипающим мгновенно, кажущим острые клыки на всякую опасность, готовым вцепиться в горло и перегрызть жилу прежде, чем враг осознает, что был неправ. Эта скорость только и могла его выручить при первых встречах с прежним своим миром, пока не будет занято определенное место и старшие не возьмут в свой круг. А есть ли что за его яростным и шумным натиском - пусть разбираются потом…
Переодевшись, Демка заскучал. Развлечься ему было нечем. Тоска одолела - будущее туманно, прошлое как за каменной стенкой, друзья-товарищи вмиг сделались врагами. И тогда уж он запел не для того, чтобы Катерину привлечь, а просто так… по желанию души, что ли… прощался он так с собой давешним, беззаботным, живущим без злости, и знал, что вряд ли в ближайшее время захочется ему петь…
Сперва ему пришла на ум песня о молодце, что с неведомой целью шагал вдоль берега реки Казанки, со всеми ее выкрутасами и прибаутками, которые столь весело выговариваются певцом к радости слушателей. Но не вышло того бойкого московского говорка, того комического удивления, которые требовались - и он довел песню до конца кое-как. Затем Демка спел про утицу луговую, солдатку полковую, затем - «Калинку-малинку», и с каждой песней голос делался все громче, все полнее, хотя сам Демка этого не ощущал, а грусть-тоска - все явственнее. Распевшись, он мало беспокоился о тех, кто станет его слушать. Французскому кавалеру сие, поди, безразлично, а Катерина не приходит ругаться - значит, довольна.
Слух у Демки, как у хорошего шура, был тонкий, и скрип ступеней он уловил отчетливо. И усмехнулся: слушай, Катеринушка, млей, тешь душеньку, гори свечечкой! На то и песни, чтоб девки разум теряли. А что выходит не больно весело - так, может, оно и лучше…
Слушательница на лестнице притихла, не двигалась. Демка запел снова, стараясь голосом передать все томление молодца по красавице. И сам взволновался до крайности. Душа впала в беспокойство, и дюжина красивых румяных девок, сидевших перед ним на лавочке в господских нарядах, с низко открытой грудью, не произвела бы такого волнения, как та, незримая, молчащая за дверью.
И он твердо знал, что ею владеет то же беспокойство…
Вдруг он уразумел - да не может же Катерина сама врываться в комнату и бросаться ему на шею. Первый шаг положено делать молодцу, даже с риском нарваться на оплеуху. Демка распахнул дверь и увидел женщину.
Это была совсем не Катерина.
Та, что стояла тремя ступеньками ниже и слушала песни, была совершенно иной - черноволосой, с нерусским лицом - нос тонкий с горбинкой, подбородок выпячен вперед, глаза также черные, лицо продолговатое и дурного цвета - с желтизной…
На ней было коричневое господское платье с кружевом по вырезу, с голубыми бантами спереди. Прическа также была модная - волосы высоко зачесаны и взбиты, но не напудрены.
Демке по делам службы доводилось бывать в богатых домах, на дам он нагляделся. Теперь, когда его жизнь так неожиданно переменилась, эти знания должны были получить новое применение. Однако с этой дамой было связано нечто странное…
Дама вздохнула и, развернувшись, медленно сошла вниз по лестнице. Как если бы не человека увидела в дверном проеме, а спугнула птицу, ради пения которой вышла в сад, и с легкой досадой преспокойно возвращается в дом. Это было даже обидно.
Демка постоял - да и пошел следом. Шел он бесшумно - тайну такой походки усвоил еще в отрочестве. Дама ему не понравилась, но он хотел понять - да кто ж это такая? Знакомое ведь лицо…
Оказалось, не у него одного тончайший слух.
Она обернулась.
Черные брови сошлись, лицо стало неприятным. Отродясь никто так не глядел на Демку столь высокомерно.
Они оба остановились. И оба не опускали глаз. Демка - тот просто разозлился: приходит подслушивать да и корчит из себя невесть какую боярыню!
Дальше было совсем удивительное - по щекам дамы потекли слезы. Ни с того, ни с сего - никто ей и дурного слова не сказал. Ровненько так потекли, и она не морщилась, не всхлипывала, просто позволяла им стекать.
Демке стало страшновато - да в своем ли она уме? Стоит, глядит на него, ревет и даже не отворачивается. И, кажись, ясно, кто такова…
Застучали каблучки, откуда-то выбежала Катерина, затрещала по-французски, дама отвечала ей кратко. Тут только можно было догадаться по голосу, что она сдерживает отчаянный бабий плач о невозвратимой утрате. Катерина что-то ей пыталась внушить, передать свою тревогу, и это у нее получилось. Дама, подобрав юбки, очень быстро спустилась и, пробежав через горницу, исчезла за дверью.
– А ты еще чего вылез, горюшко мое? - напустилась Катерина на Демку. - Мало, что господа фордыбачить изволят, так еще и ты! Вот навязался мне на шею!
– Могу и уйти, - гордо объявил Демка. И он даже знал, куда пойдет - к Клаварошу.
После драки в снегу у кладбищенской стены они стали приятелями. Клаварош никому не сказал, как Демка пытался дезертировать, и Демка это ценил. Стало быть, нужно отыскать его и сказать примерно так:
– Мусью, я твою племянницу, или кто она тебе, отыскал! Ты кручинился, что пропала безвестно, а она, вишь, в Замоскворечье квартирует. Жива, здорова, только дура дурой…
Клаварош в благодарность расскажет, что было после Демкиного бегства в полицейской конторе. А Демка сообщит, что в Москве объявился граф Михайла Ховрин - или же очень похожий на него вертопрах. Черт его знает, как карта ляжет - может, этот подарочек обер-полицмейстеру когда и пригодится…
А оставаться тут не след. Неладно что-то здесь…
– Куда ты еще пойдешь? Не выйдешь ты отсюда, - сурово сказала Катерина. - В этом доме я хозяйка.
И улыбнулась победительной улыбкой, в которой почудилась Демке немалая злость. Он узнал в Катерининой радости известное ему состояние души - когда после голода и холода вдруг удается разжиться большими деньгами, но впридачу к деньгам откуда-то берется ненависть ко всему миру, и хочется сказать людям одно: сволочи вы, все были против меня, а я вот на коне, и плевать мне на вас, и копошитесь там себе где-то внизу, в грязище…
Нетрудно догадаться - Катерининым выигрышем в жизненной игре был тот неведомый похан, который прислал ее к крыльцу Рязанского подворья выследить Демку.
Тут можно было ответить лишь одно:
– А пошла ты к монаху на хрен!…
– А сам бы ты пошел!…
С бабами и девками, которые проявляли к нему благосклонность, Демка был ласков, но случалось ему и давать зарвавшейся стерве хорошую оплеуху. Сейчас он по задорному виду Катерины понял, что девку давно не били. Это, конечно, не лучший способ поладить с ее поханом, но иного способа защитить свое достоинство Демка сейчас не видел. Кем бы ни был тот похан - коли он из настоящих клевых мазов, то отнесется к Демкиной оплеухе разумно - еще только недоставало шурам и мазам сцепляться из-за девки.
Удар был не сильный, не болезненный - просто хлесткий и звонкий. Пусть знает впредь, как разговаривать с мужиками. Демка развернулся и пошел в комнатушку - заново увязать растребушенный узел. Сейчас главное было - соблюсти достоинство!
Вот как раз теперь уходить он никак не мог.
Она же окаменела.
Демка сел на лавку. Коли тот похан и впрямь чего-то стоит, то к Демкиной оплеухе он добавит еще и свою: Катерину не для того за Демкой посылали, чтобы на нем свой скверный нрав вымещать. Вот сейчас это и станет ясно…
Девок-то на Москве превеликое множество, а клевых шуров, да еще прослуживших четыре года в полиции и знающих немало секретов Рязанского подворья, пожалуй, только один и есть. Так что надо собраться с духом, чтобы выйти к тому похану уверенно, по-хозяйски, и коли он начнет выказывать норов - сразу ставить на место.
Внизу началась какая-то суета. Похоже, кто-то приехал, и несколько человек встречали его весьма бурно.
Наконец дверь Демкиной комнатушки отворилась.
– Ступай вниз, - сказала Катерина, глядя мимо Демки.
– Как звать надобно? - спросил Демка и сам же ответил: - Демьян Наумович, пожалуйте вниз. Так-то, смурулка безбекенная.
Он показал себя, усмирил дерзкую девку - и вот теперь она сама захочет, чтобы приласкал. С Демкой и такое случалось…
Он спустился в горницу и увидел там давешнего кавалера, Клаварошеву родственницу и еще одного человека. Тот, не смущаясь присутствием дамы-француженки, разувался, башмаки уже снял, теперь стаскивал чулки.
Кавалер, оказывается, прекрасно говорил по-русски.
– Я своими руками готов его убить как виновника всех бед моих! По его милости я оказался в столь жалком положении, я не могу и ста шагов пройти - я задыхаюсь!… Просвет в горле моем все уже, и врачи ничего не могут поделать - сие неисцелимо! Вот слышите, слышите? Я болен смертельно, их лекарства не помогают мне!
Дыхание у него и впрямь было подозрительное - короткое и со свистом.
– Погоди, будет и на твоей улице праздник… - сказал собеседник, так склонившийся над босыми своими ногами, что Демка не видел лица, один лишь затылок. - А что наша красавица? Все тоскует?
Дама в коричневом платье, стоявшая рядом с кавалером, отвернулась - это ее назвали красавицей, но слово, обрадовавшее бы любую женщину, эту - ввергло в печаль. Она сказала кавалеру что-то по-французски и решительно пошла прочь из горницы. Кавалер попытался удержать ее.
– А и Бог с ней, - беззлобно заметил приезжий. - Другую тебе, сударь, подберем, не такую сумбурщицу.
– Другой не надобно!
Дама освободилась от его руки.
– Катиш! - сказала она и добавила что-то, видать, обидное для мужчин, потому что Катерина, испуганно поглядев на приезжего, сразу устремилась к ней, приобняла и, утешая, повела прочь.
Демка встал, подбоченясь. Вот сейчас следовало показать свою силу и свою злость.
– Собери поесть, Катенька, - сказал девке вслед босоногий гость. - Да корпии приготовь, да бинтов, да банку с мазью… эк я ногу-то разбередил…
Он встал и повернулся к Демке.