Страница:
– Так не пойдешь?! - Федька понимал, что каждый миг промедления увеличивает опасность вдвое. - Так остаешься? Медом тебе тут намазано?!
– Не могу… да и тебя, дурака, уж живым не выпустят…
– Выпустят!
– Нет, Федя… зря ты сюда полез… Да и мне жить не дадут…
– Какого черта?!
Демкино уныние уже превзошло все допустимые размеры. Водка усугубила эту беду. Да Федька-то был трезв, он положил себе выпить, когда кончится завтрашний праздник, не раньше, а кончится он, поди, к следующему утру.
Демка только помотал головой.
– Да будет тебе хрен жевать, говори внятно!
– Да что уж тут говорить… Какого хрена ты сюда полез?! - вдруг заорал Демка. - Теперь и тебя, и меня порешат! Все! Отгуляли! И себя, смуряк, сгубил, и меня сгубил!
– Да что ты за околесицу несешь?!
– Околесицу? А вот поглядим, какова околесица, когда Каин приедет!
Федька знал о возвращении Каина и лишь подивился тому, что Демка так скоро с ним сошелся.
– И что Каин? - спросил он. - Что он нам сделает? Он нашего пертового маза боится!
– Он? Боится? Да уж завтра некого станет бояться!
Вот тут Федька и онемел.
– Ты что это? - спросил он чуть погодя. - Ты сдурел?
И, опомнившись, крепко встряхнул Демку за плечи.
– Сам сдурел! Нет у нас больше пертового маза! Все! Кончился пертовый маз!
– Там, на Ходынке, - ловушка?
– Ловушка! Пусти, дурак!
Но вырваться из Федькиных рук было затруднительно. На всякий случай архаровец еще раз хорошенько тряхнул беглого товарища.
– Врешь, - сказал Федька. - Он бы догадался! Он же по роже видит!
– Так я ему-то и не врал! Все так и есть - там покупатель на рыжевье придет, и там же ему эти плошки передадут!
– А наш?
– А наш полезет разбираться - тут его и пристрелят.
Все это показалось Федьке избыточно сложным - как будто не было другой возможности выстрелить в Архарова.
– Ты либо напился, либо заврался, - сказал он, отпуская Демку.
– Нет, Федя, не заврался. Там хитрая игра… так надобно, чтобы его на Ходынке в корабле застрелили…
– Кому надобно?
– Я почем знаю? Я сам только одно это и слышал…
– Предупредить его не мог?
– Не мог… Коли бы он туда не поехал, Каин бы догадался, что мои труды…
– А коли бы он туда полицейский наряд послал взять сервиз, а сам бы - пировать к Волконскому, тогда как?
– Так Каин же знает, что он сам поскачет! На то и весь расчет, что он, как до дела дойдет, сам вперед всех лезет!
Федька не стал ломать голову, что за хитрая игра такая и для чего надобно, чтобы обер-полицмейстера пристрелили непременно в трюме сухопутного судна «Чесма». Сейчас следовало употребить ее, эту голову, на иное - выбраться из Каиновых владений.
– Трус ты и подлая душонка, - сказал он Демке. - Сиди уж тут, пей да радуйся! А мне - недосуг.
Подойдя к узкому окошку, он стал деловито выламывать раму.
– Федя!
– Ну?
– Федя, я не виноват, там все было подстроено…
– Что подстроено?
– Что Тимофееву елтону укосали… нарочно переодели…
– Ну тебя к монаху на хрен, и с той елтоной вместе… - задумчиво сказал Федька, глядя вниз.
Он невольно поежился. Все-таки Демкина конурка была в третьем жилье, выпрыгнуть несложно - а ну как ноги переломаешь? Вот тогда точно всем конец - и архаровцу Савину, и господину обер-полицмейстеру.
Двор был довольно просторный, как полагается, со всеми строениями - сараями, ледником, курятником, были тут и плодовые деревья, стоящие среди густой и высокой травы, и вбитый в землю стол с двумя лавками, и навес, под которым летом удобно заниматься домашними работами. Крыша этого навеса и привлекла Федьку. Он понимал, что сооружение ветхое и ненадежное, но иного пути выбраться отсюда не видел.
Жертвовать веревкой, которую он обычно таскал в кармане, архаровец не пожелал.
– Простыню давай, - приказал он Демке.
Достав из кармана нож, он пустил простыню на полосы, быстро их связал и получил ленту длиной саженей в шесть. Должно было хватить. И Федька стал привязывать ленту к скамье - если скамья встанет поперек окна, то слона выдержит, не то что архаровца, слона же Федька видывал и догадывался, сколько эта скотина весит.
Демка глядел на него сперва с недоверием, потом же, когда понял, что Федька и впрямь уйдет отсюда беспрепятственно, - со злостью.
Приладив скамью так, что она при рывке за ленту снизу должна была подскочить и перекрыть собой окно, Федька перекрестился. Божья помощь была сейчас крайне необходима.
– Федя! А я-то как же?! - и Демка зачастил взволнованно, глядя в глаза товарищу с той истовостью, какая нередко бывает у записных врунов: - Это ж ты во всем виноват! А мне - расхлебывать! Кабы ты сюда не полез…
Одно Федька у Архарова все же перенял. Его кулак в нужную минуту действовал самостоятельно, не спросясь хозяина.
Даже не глянув на поверженного Демку, Федька перекинул ноги через подоконник, ухватился за простынную ленту и прыгнул вниз.
Ему удалось, оттолкнувшись ногами от стены, долететь до крыши навеса. А уж с нее соскочить на мягкую землю было несложно.
Очевидно, Каркан и Бурмяк, которых звала девка, находились в доме, потому что во дворе Федька обнаружил, выскочив из-за угла дома, ту самую троицу, что его впустила в калитку.
Нельзя сказать, что он был совсем безоружен - нож при себе имел, да и веревка в опытных руках на многое способна. Но против него было трое здоровых мужиков - и вряд ли жалостливых.
Федька достал нож и взял его в левую руку, а правую сжал в тугой кулак. Это был не простой кулак - а с закладкой. При правильном поединке за такую закладку, коли обнаружат, зрители могли и изувечить. Но вот беда - в жизни архаровцев почитай что и не было тех правильных поединков, того знаменитого охотницкого боя, которым раньше государей тешили. И многие таскали с собой кусочек свинца или подходящий камушек, чтобы зажать в кулаке.
– А ну, а ну, - сказал ему здоровенный одноглазый детина, выходя первым. - Ишь, голубчик! А ну!…
Федька сдвинул черные свои брови, набычился.
Он мог, разумеется, отступить. В доме его убивать бы не стали - связали бы до возвращения Каина, который знает способности архаровцев и уж нашел бы, что предложить Федьке. Но это значило бы - спастись ценой жизни своего командира.
Архаровцы были невеликие любители благородно изъясняться. Их красноречие было такого качества, что случайно оказавшиеся рядом бабы и девки бешено краснели - или же ни слова не понимали. Отродясь никто из них Архарова командиром вслух не называл.
Но они были повязаны круговой порукой не только друг с дружкой. В кругу этом оказался и обер-полицмейстер.
Он вроде бы и недорого заплатил за свое право быть их предводителем - несколько раз самолично возглавил своих архаровцев в таком деле, где требуются литые кулаки и умение отчаянно биться. Дрался он в охотку, драка веселила его - но вот ведь какое следствие имели те побоища: в глубине души каждый архаровец считал его не бывшим Преображенского полка офицером, не полковником, не обер-полицмейстером, а вожаком. Главарем, коли угодно. Пертовым мазом, как повелось звать его заглазно.
Так что Федька ни секунды не колебался.
Он был один - противников трое. Но только он знал теперь правду о ловушке. И он просто обязан был пробиться наружу, просто обязан…
– Ан аван! - сказал где-то в душе легкомысленный Клаварош. Послал, стало быть, вперед…
– Вкуред! Врепед! - вразнобой приказало на байковский лад население Рязанского подворья.
– Бог с тобой! - крикнул издалека Устин.
И Федька пошел на противника.
Шпаги у него не было - но он заметил прислоненную к забору палку, которую кто-то из Каиновой братии на досуге покрывал резными узорами. Пока же следовало обходиться ножом и кулаком.
Одноглазый был самый тяжелый детина из всех, ростом выше Федьки, и вышел он, расставив руки, словно желая поймать архаровца в охапку. Федька правдоподобно метнулся влево-вправо, словно бы отступая - и, вдруг устремившись вперед, ударил противника ребром башмака в колено. Башмаки у архаровцев были грубые, на толстой подошве, обычно задубелые от грязи, да Федька и всю душу вложил в этот удар.
Клаварош, помнится, толковал, что коленный сустав внутри оплетен незримыми веревками, но при везении может сквозь них проскочить наружу, и вправлять его - немалая морока, а потом, может, до конца жизни придется туго бинтовать поврежденное колено, и потому бойцы в портовых кабаках стараются ускальзывать от таких ударов.
Детина французских нравов не знал. Потому сильно удивился, когда левая нога под ним подломилась, словно сухожилие саблей подрубили. Он, уже падая, попытался схватить Федьку, но тот был ловок и помнил Клаварошеву фехтовальную науку - после удара не торчать, как хрен на насесте, а отскакивать быстрыми мелкими прыжками на полусогнутых ногах, готовясь и к обороне, и к следующему нападению.
Он не видел, да и не мог видеть, что по простынной полосе из окна карабкается Демка.
Двое оставшихся детинушек вмиг набрались разума, слушая вопли и ругань своего покалеченного товарища. Они сунулись было к Федьке разом, но тут уж пошла в ход архаровская наука, и кулак с закладкой крепко врезался в нос одному из противников. Второго, правда, Федька не совсем удачно ударил ножом - только одежду пропорол и кровавую полосу на теле оставил.
Но был на дворе, оказывается, и четвертый - дедок, уже слабосильный и потому, не полагаясь на кулаки, поспешивший на помощь с оглоблей.
Суставов и носа у оглобли нет, повредить ей нечего, и потому, хоть Федька и уворачивался весьма ловко, его сбили с ног, и он плюхнулся в грязь. Там бы его и оставить - но дедок с пораненным противником устремились добивать поверженного.
Клаварошева наука, которую Федька осваивал за заднем дворе своего жилища под радостный лай черной Жучки, вошла-таки в плоть и кровь. Упершись кулаками в землю, Федька взметнулся играющей рыбкой и ударил каблуком прямо в лицо врагу. Он не умел еще после этой ухватки ловко вскакивать на ноги, да оно и не понадобилось - один противник был надолго обезврежен, нога куда как посильнее руки и много чего на роже повредить может, а другой, вредный дедок, сдуру треснул своей оглоблей по тому месту, где Федьки уже не было - успел откатиться.
Был же он возле калитки, где вооружился резной палкой.
– А ну, сунься! Сунься, стоптанный хрен! - крикнул он дедку и выдернул засов.
Выскочив на улицу, он оглянулся - вроде ни души - и побежал к Клаварошу. Тот был всего в сотне саженей от калитки.
Но радоваться спасению было рано. Те двое Каиновых подручных, что сидели в доме, наконец выбежали во двор, увидели, сколько беды натворил Федька, и выскочили из калитки. У них-то как раз и были пистолеты.
Клаварош все время ожидания был готов к стрельбе. Одного из этих новоявленных противников, то ли Каркана, то ли Бурмяка, он преспокойно подстрелил, не дожидаясь, пока он прицелится. А потом послал коня рысью. В поводу он вел второго коня.
Федьке оставалось пробежать еще с полсотни саженей, когда в него выстрелили. Видно, он был плохой мишенью - пуля ушла за молоком.
Клаварош поднял коней в галоп. То, что он видел за Федькиной спиной, ему не понравилось - за архаровцем бежали трое. Сколько у них пистолетов - он понять не мог, но в руках у одного преследователя увидел армейское ружье с примкнутым багинетом. Это была пренеприятная вещица - не достав всадника, неприятель мог всадить багинет в брюхо лошади.
Тогда Клаварош на скаку полез в седельные ольстры второй лошади. И вытащил еще одну винную бутылку. Надо полагать, Левушка и Лопухин собирались премило провести вечер.
Глазомер у француза был отменный. Подняв коня в свечку, он получил для себя необходимое мгновение неподвижности и запустил бутылку прямо в лоб первому преследователю.
Другие двое просто не поняли, что произошло - выстрела не было, а здоровенный детина рухнул, как подкошенный, не шевелится и голоса не подает. Их растерянность позволила Федьке без лишних хлопот добежать до коня, перехватить у Клавароша поводья и сесть в седло. Теперь оба были в безопасности.
Повернув коней, они поскакали прочь и не обернулись бы ни разу - кабы не услышали тонкий крик:
– Меня! Меня возьмите!
К ним бежал Демка.
Он ухитрился обогнуть Федькиных преследователей и, совершенно одурев, несся посреди улицы.
Он-то и оказался хорошей мишенью.
Федька невольно повернулся на крик и выстрел. Он увидел, как Демка останавливается, запрокинув голову, как делает шаг вперед и падает лицом вниз.
Еще он увидел Демкину руку - длинные тонкие пальцы знаменитого шура, которые словно старались ухватиться за нечто ускользающее. И не сумели - упали в пыль.
– Скорей, скорей! - крикнул Клаварош.
– Демка!…
– Ты ему не поможешь!
Клаварош прекрасно знал, к чему могут привести в опасном деле наипрекраснейшие порывы. Поэтому он хлестнул Федькиного коня сорванной с головы треуголкой.
Лошадь очень легко испугать; удар был не столь болезненный, сколь ужасающий - и Федька чуть не кувыркнулся через конский круп, когда лошадь резко прибавила ходу.
Настоящей погони за ними не было - и несколько кварталов спустя они позволили лошадям перейти на рысь.
– Смуряк, болван! Дурак! - выкрикивал Федька.
Клаварош молчал.
– Выскочил! Понесся! Смуряк охловатый! Мог же потихоньку уйти! Мог же!…
– Это от испуга, - сказал наконец Клаварош. - Он всегда был пуглив.
– Демка-то?
– Да.
И Клаварош тяжко вздохнул.
Терять товарища, да еще столь нелепо, им во все время полицейской службы не доводилось. Да и не просто товарища - Федька бок о бок с Демкой трудился на одной фуре в чумную пору, а Клаварош хорошо помнил, как Демка, не помня зла, искал сани, чтобы вывезти лежащего пластом француза с Виноградного острова. Но Клаварош был старше - и сам это хорошо понимал. Потому и следил, как бы Федька от горя чего не вытворил.
Федька же просто плакал.
– Он звал нас, звал!… Он вернуться хотел! Господи! Остремался, как лох! Он, может, еще что сказать хотел…
И тут Федька замолчал. Он вспомнил про ловушку.
Слезы высохли не сразу - он еще некоторое время вытирал лицо жестким обшлагом и хлюпал носом, как дитя. Наконец глубоко вздохнул и повернулся к Клаварошу.
– Иван Львович, ты сейчас поскачешь на Пречистенку, - сказал он почти спокойно. - Авось застанешь там пертового маза. Коли застанешь - передай, что на Ходынском лугу ловушка. А я сразу на Ходынку поскачу. Сказано было - как стемнеет… Ну так через час, поди, и стемнеет!
Ничего больше не объясняя, он послал коня вперед.
И дело было вовсе не в важности сведений. Просто Федька сейчас видеть не мог Клавароша. Он все понимал, да только никак не мог избавиться от мысли, что Демку можно было спасти.
Да и сам себе он был противен - хорошенькое же прощание устроил он с давним товарищем, заехал кулаком в ухо…
Прохожие шарахались от взявшего хорошую резвость на галопе коня. Кое-кто провожал его матерно.
А знали бы, что в седле архаровец, - еще и не то бы сказали…
На Пречистенке сборы завершились быстро.
Странно было, что Федька и Клаварош сгинули - и с лошадьми вместе. Архаров же очень на этих коней рассчитывал. Но не стал ломать голову над этой бедой - за преследование Демки он собирался намылить шею своим орлам завтра. Приказав седлать упряжных лошадей, он построил в переулке небольшой отряд - поручика Тучкова, Михея Хохлова, Максимку-поповича, Устина Петрова, на когорого смотреть было весело - держался в седле как собака на заборе. На Ходынском лугу он собирался еще привлечь полицейских драгун. Их там было довольно для осады небольшой крепости.
Капитан-поручика Лопухина в этом отряде не оказалось, он сильно не одобрял подоные вылазки. Но был Левушка Тучков - куда ж без него? И это Архарова вполне устраивало - с Левушкой он чувствовал себя уверенно, знал, что друг прикроет его шпагой, сам же он всегда был готов прикрыть друга кулаком. А чего ждать от Лопухина - неведомо.
Под причитания Никодимки - их милости-де без ужина остались! - Архаров в старом, легком, без позумента, еще гвардейского времени кафтане, сел в седло. Рыжая Фетида не сразу приняла всадника, но когда вперед выехал Левушка на Фирсе, пошла за знакомым мерином той же машистой рысью, что и он. Фирса она, видать, уважала поболее, чем Архарова.
Левушка для вылазки позаимствовал совсем ветхий мундир Меркурия Ивановича, который был ему коротковат, и убеждал всех, что самый шустрый маз-лазутчик примет его за отставного инвалида - стоит только сгорбиться и ковылять, держась рукой за грудь и время от времени кашляя.
До Ходынского луга от архаровского дома было верст семь - но, коли судить по ощущениям бедер и задницы, то все семьдесят. Положив себе на досуге прогуливаться верхом хоть раз в неделю (как будто у него был досуг!), Архаров стойко продержался до первого драгунского патруля и приказал своим людям спешиться. Лошадей оставили у драгун, далее пошли вразнобой, но не теряя друг друга из виду.
Уже когда подъезжали - темнело, а пока договаривались с драгунами - почти наступила ночь, и Архаров уже забеспокоился: не упустить бы этих треклятых продавцов-покупателей! Ему дали проводника, знавшего, где стоит судно «Чесма» (напротив «Крыма», так ведь еще надобно выйти из устья «Борисфена», миновать театр «Кинбурн» и далее шагать Бог весть сколько по воображаемому Черному морю; Ходынский луг был не маленький, более двух верст в длину да столько же в ширину, и князь Волконский давно на него зуб точил - хотел приспособить для военных учений и маневров). Обер-полицмейстер отвык ходить пешком, но после верховой прогулки ходьба ему даже понравилась.
Ходынский луг в ночь перед праздником был шумен и бестолков, горели факелы, суетился народ. Как оно и полагается в государстве Российском, в последнюю минуту докрашивали деревянные башни и корабли, натягивали какие-то расписные холсты, в огромную столовую «Азов» откуда-то издалека тащили сколоченные снаружи длинные столы. Всюду стояли телеги с необходимой для праздника утварью, их охраняли, шугая любопытных. Какой-то фрегат, когда его оснастили многоярусными парусами, сильно покосился, его борт подпирали бревнами, возили в тачках землю, чтобы укрепить поосновательнее. Архаров невольно вспомнил закулисные тайны Оперного дома.
Пришлось остановиться, пропуская тачки, груженые опилками и стружками пополам с землей. Эту дрянь тоже собрались вывести в последнюю минуту.
– Вот, ваша милость, и «Чесма», - сказал провожатый.
Кораблей было расставлено немало, больших и маленьких, изображавших нечто вроде морского боя, все уже стояли под парусами и флагами, на многих еще стучали молотки.
«Чесму» установили на приметном месте - напротив храма с ротондой, перед храмом же имелись одна ростральная колонна и один довольно высокий остроконечный обелиск. Справа от храма были помещения для буфетов - кормить публику бесплатными лакомствами. Все это было освещено факелами и имело несколько устращающий вид - как если бы призрачный, давно похороненный мир вдруг вздумал воскреснуть и взгромозиться там, где уже пустил корни и обзавелся хозяйством новый мир, сперва проникая в него бестелесными колоннами и лестницами, потом понемногу наращивая плоть…
– И где же тут Грызик? - сам себя спросил Архаров, озираясь. Но шур, видать, слишком отошел от «Чесмы». Значит, надо было спешить, чтобы проскользнуть на корабль незаметно. Левушка перебежал первый и встал в тени округлого борта, обер-полицместер с проводником и архаровцами - следом.
Судно весьма смахивало на подлинное, хотя было гораздо меньше, - имело резного деревянного льва на носу, гривастого и грозного, множество иных украшений, высокую кормовую надстройку, и высота его, как Архаров догадался, соответствовала высоте бортов судна над водой. К его удивлению, она оказалась невелика - Левушка запросто достал рукой края палубы.
– Прелестно. И как же туда лезть? - спросил Архаров, недоверчиво глядя на такелаж, образующий подобие веревочных лестниц.
– А в боку у ней дверь широкая, чтобы и дамский пол проходил, - объяснил проводник.
– Дверь - а за ней?
– За ней внутренность, убрана неважно, однако скамейки мы там поставили и парусиной стены обтянули. Оттуда лестница наверх, на палубу, и там уж стоят кресла, ковры лежат, как полагается, чтобы вечером фейерверки смотреть.
– Дверь открыта?
– Сейчас погляжу.
Пока провожатый ходил к двери и обратно, Архаров соображал - как же быть дальше? И лучшее, что пришло ему на ум - это устроить в корабле засаду.
Дверь оказалась открытой, и он тут же стал выяснять, единственная ли это возможность проникнуть в чрево сухопутного судна, или же имеются иные.
– А других дверей и не надобно, - сказал Левушка. - Вон заходи с кормы, там какие-то веревки висят, да и лезь.
– Михей, встанешь тут, - распорядился Архаров. - Коли кто сверху прыгнет - имай да драгун зови. Максимка, будешь с ним. Задерживать только тех, кто с судна побежит. Тебя как звать?
Вопрос относился к драгуну, которого назначили ему в провожатые.
– Алексеем Кричевским, ваша милость.
– Ты, Кричевский, скажи Сидорову, чтобы человек с пяток мне дал, именно сюда, к этой посудине. Возле нее торчать незачем, а пускай… пускай в ту дурацкую храмину заезжают и оттуда глядят. И примечают - коли кто в дверь полез, пусть будут наготове. А коли кто наружу полезет - тут же брать. И чтобы по их знаку еще народ подоспел. Устин, ты за ту колонну встань, оттуда тебе все будет видно. Постарайся высмотреть Грызика - ты ж его знаешь. Один он, с кем-то вместе бродит… В драку не лезь - твое дело смотреть и запоминать все, что увидишь, понял? В драке от тебя все равно проку, как от козла молока. Пошли, Тучков.
У самой двери в борту «Чесмы» он остановился - предчувствие было весьма неприятное.
Лезть в корабельное брюхо что-то расхотелось.
Но иного пути докопаться до правды о сервизе графини Дюбарри он не видел. И докопаться наилучшим образом - не в своем кабинете, задавая вопросы и слушая вранье, а на месте преступления - ведь продажа краденого имущества преступление и есть.
Тогда сразу и выяснится, для чего избрано такое странное место встречи.
О чуде воссоединения закопанных в подвале Гранатного двора тарелок с прочими частыми сервиза Архаров уж и думать не желал - все, все сейчас разъяснится!
Поэтому он послал свое предчувствие к гребеням собачьим и полез в корабль. Левушка - следом.
– Фонарь вам раздобыть, ваша милость? - спросил Кричевский.
– Лучину раздобудь и зажги, - велел Архаров, рассудив, что поиски фонаря затянутся до явления на пост Грызика, а щепок вокруг валяется предостаточно.
Получив горящую лучину, он закрыл дверь изнутри.
– Ну, мы с тобой, Тучков, как два Ионы в китовьем чреве, - сказал он.
– С той лишь разницей, что Иона не чаял отыскать в китовьем чреве золотую посуду, - отвечал Левушка, озираясь, куда бы воткнуть лучину.
Пространство было для него весьма неудобно - низкое, частично затянутое парусиной. Но оказалось, что все не так уж плохо - под кормой «Чесмы» потолок был гораздо выше, так что там Левушка даже смог выпрямиться. Именно под кормой располагалась ведущая наверх лестница, не слишком крутая и довольно удобная даже для дам. За лестницей было нечто вроде чуланчика не более двух аршин в длину, трех - в ширину, и там стояла скамейка.
– Сюда посвети, - велел Архаров. Он пытался понять - не закопана ли остальная часть сервиза под «Чесмой», ведь сделать это было весьма удобно при строительстве сухопутного судна - оно держалось на вбитых в землю кольях и на наскольких толстых сваях, имевших наверху продолжение в виде трех мачт, так что копали и закапывали тут порядочно.
Он принюхался и понял, что запах ему совершенно не нравится - так мог бы пахнуть, пожалуй, свежеоструганный гроб…
Поежившись от пришедшего в голову сравнения, Архаров стал исследовать ту часть нутра «Чесмы», где собирался ждать загадочного покупателя с продавцом. Он, нагибаясь, прошел от кормы чуть ли не к носу, а Левушка светил.
– Сесть не на что, постоим, - решил Архаров. - Ну-ка, отцепи холстину…
Они перетянули край парусины, закрепив его на свае. Таким образом удалось выгородить закуток на две персоны. Туда и встали.
– Ну, теперь и в колокол можно бить, - позволил Архаров. - Тучков, туши лучину. Тут щели в палец - не дай Бог, на подступах эти пройдохи свет увидят.
Левушка загасил огонь и прислушался.
– Вроде бумкнуло, - сказал он. - А колокол или что-то иное, отсюда не разобрать.
– Тихо ты…
Хотя за стенками «Чесмы» было шумно, однако возню у двери Архаров уловил.
– Замри, Тучков…
Вошел человек с фонарем, высокий и плечистый, они видели его силуэт на натянутой парусине, за которой прятались. Человек прошел за лестницу и сел на скамью.
Судя по силуэту и походке, ничего, кроме фонаря, он с собой не принес. Похоже, это был покупатель.
Левушка вдруг стал дергать Архарова за рукав. Архаров, решив, что приятелю пришло на ум что-то остроумное, легонько его оттолкнул - было не до шуток. А меж тем Левушка, имевший тонкий музыкальный слух, уловил какое-то перемещение наверху, на палубе «Чесмы».
Он дернул приятеля поосновательнее. Но Архаров был слишком занят человеком с фонарем - он даже попытался отодвинуть парусину, чтобы увидеть лицо.
Должен же был он знать, как говорить с человеком, который вот-вот услышит от него неприятные слова: сударь, вы собрались покупать краденое имущество…
– Не могу… да и тебя, дурака, уж живым не выпустят…
– Выпустят!
– Нет, Федя… зря ты сюда полез… Да и мне жить не дадут…
– Какого черта?!
Демкино уныние уже превзошло все допустимые размеры. Водка усугубила эту беду. Да Федька-то был трезв, он положил себе выпить, когда кончится завтрашний праздник, не раньше, а кончится он, поди, к следующему утру.
Демка только помотал головой.
– Да будет тебе хрен жевать, говори внятно!
– Да что уж тут говорить… Какого хрена ты сюда полез?! - вдруг заорал Демка. - Теперь и тебя, и меня порешат! Все! Отгуляли! И себя, смуряк, сгубил, и меня сгубил!
– Да что ты за околесицу несешь?!
– Околесицу? А вот поглядим, какова околесица, когда Каин приедет!
Федька знал о возвращении Каина и лишь подивился тому, что Демка так скоро с ним сошелся.
– И что Каин? - спросил он. - Что он нам сделает? Он нашего пертового маза боится!
– Он? Боится? Да уж завтра некого станет бояться!
Вот тут Федька и онемел.
– Ты что это? - спросил он чуть погодя. - Ты сдурел?
И, опомнившись, крепко встряхнул Демку за плечи.
– Сам сдурел! Нет у нас больше пертового маза! Все! Кончился пертовый маз!
– Там, на Ходынке, - ловушка?
– Ловушка! Пусти, дурак!
Но вырваться из Федькиных рук было затруднительно. На всякий случай архаровец еще раз хорошенько тряхнул беглого товарища.
– Врешь, - сказал Федька. - Он бы догадался! Он же по роже видит!
– Так я ему-то и не врал! Все так и есть - там покупатель на рыжевье придет, и там же ему эти плошки передадут!
– А наш?
– А наш полезет разбираться - тут его и пристрелят.
Все это показалось Федьке избыточно сложным - как будто не было другой возможности выстрелить в Архарова.
– Ты либо напился, либо заврался, - сказал он, отпуская Демку.
– Нет, Федя, не заврался. Там хитрая игра… так надобно, чтобы его на Ходынке в корабле застрелили…
– Кому надобно?
– Я почем знаю? Я сам только одно это и слышал…
– Предупредить его не мог?
– Не мог… Коли бы он туда не поехал, Каин бы догадался, что мои труды…
– А коли бы он туда полицейский наряд послал взять сервиз, а сам бы - пировать к Волконскому, тогда как?
– Так Каин же знает, что он сам поскачет! На то и весь расчет, что он, как до дела дойдет, сам вперед всех лезет!
Федька не стал ломать голову, что за хитрая игра такая и для чего надобно, чтобы обер-полицмейстера пристрелили непременно в трюме сухопутного судна «Чесма». Сейчас следовало употребить ее, эту голову, на иное - выбраться из Каиновых владений.
– Трус ты и подлая душонка, - сказал он Демке. - Сиди уж тут, пей да радуйся! А мне - недосуг.
Подойдя к узкому окошку, он стал деловито выламывать раму.
– Федя!
– Ну?
– Федя, я не виноват, там все было подстроено…
– Что подстроено?
– Что Тимофееву елтону укосали… нарочно переодели…
– Ну тебя к монаху на хрен, и с той елтоной вместе… - задумчиво сказал Федька, глядя вниз.
Он невольно поежился. Все-таки Демкина конурка была в третьем жилье, выпрыгнуть несложно - а ну как ноги переломаешь? Вот тогда точно всем конец - и архаровцу Савину, и господину обер-полицмейстеру.
Двор был довольно просторный, как полагается, со всеми строениями - сараями, ледником, курятником, были тут и плодовые деревья, стоящие среди густой и высокой травы, и вбитый в землю стол с двумя лавками, и навес, под которым летом удобно заниматься домашними работами. Крыша этого навеса и привлекла Федьку. Он понимал, что сооружение ветхое и ненадежное, но иного пути выбраться отсюда не видел.
Жертвовать веревкой, которую он обычно таскал в кармане, архаровец не пожелал.
– Простыню давай, - приказал он Демке.
Достав из кармана нож, он пустил простыню на полосы, быстро их связал и получил ленту длиной саженей в шесть. Должно было хватить. И Федька стал привязывать ленту к скамье - если скамья встанет поперек окна, то слона выдержит, не то что архаровца, слона же Федька видывал и догадывался, сколько эта скотина весит.
Демка глядел на него сперва с недоверием, потом же, когда понял, что Федька и впрямь уйдет отсюда беспрепятственно, - со злостью.
Приладив скамью так, что она при рывке за ленту снизу должна была подскочить и перекрыть собой окно, Федька перекрестился. Божья помощь была сейчас крайне необходима.
– Федя! А я-то как же?! - и Демка зачастил взволнованно, глядя в глаза товарищу с той истовостью, какая нередко бывает у записных врунов: - Это ж ты во всем виноват! А мне - расхлебывать! Кабы ты сюда не полез…
Одно Федька у Архарова все же перенял. Его кулак в нужную минуту действовал самостоятельно, не спросясь хозяина.
Даже не глянув на поверженного Демку, Федька перекинул ноги через подоконник, ухватился за простынную ленту и прыгнул вниз.
Ему удалось, оттолкнувшись ногами от стены, долететь до крыши навеса. А уж с нее соскочить на мягкую землю было несложно.
Очевидно, Каркан и Бурмяк, которых звала девка, находились в доме, потому что во дворе Федька обнаружил, выскочив из-за угла дома, ту самую троицу, что его впустила в калитку.
Нельзя сказать, что он был совсем безоружен - нож при себе имел, да и веревка в опытных руках на многое способна. Но против него было трое здоровых мужиков - и вряд ли жалостливых.
Федька достал нож и взял его в левую руку, а правую сжал в тугой кулак. Это был не простой кулак - а с закладкой. При правильном поединке за такую закладку, коли обнаружат, зрители могли и изувечить. Но вот беда - в жизни архаровцев почитай что и не было тех правильных поединков, того знаменитого охотницкого боя, которым раньше государей тешили. И многие таскали с собой кусочек свинца или подходящий камушек, чтобы зажать в кулаке.
– А ну, а ну, - сказал ему здоровенный одноглазый детина, выходя первым. - Ишь, голубчик! А ну!…
Федька сдвинул черные свои брови, набычился.
Он мог, разумеется, отступить. В доме его убивать бы не стали - связали бы до возвращения Каина, который знает способности архаровцев и уж нашел бы, что предложить Федьке. Но это значило бы - спастись ценой жизни своего командира.
Архаровцы были невеликие любители благородно изъясняться. Их красноречие было такого качества, что случайно оказавшиеся рядом бабы и девки бешено краснели - или же ни слова не понимали. Отродясь никто из них Архарова командиром вслух не называл.
Но они были повязаны круговой порукой не только друг с дружкой. В кругу этом оказался и обер-полицмейстер.
Он вроде бы и недорого заплатил за свое право быть их предводителем - несколько раз самолично возглавил своих архаровцев в таком деле, где требуются литые кулаки и умение отчаянно биться. Дрался он в охотку, драка веселила его - но вот ведь какое следствие имели те побоища: в глубине души каждый архаровец считал его не бывшим Преображенского полка офицером, не полковником, не обер-полицмейстером, а вожаком. Главарем, коли угодно. Пертовым мазом, как повелось звать его заглазно.
Так что Федька ни секунды не колебался.
Он был один - противников трое. Но только он знал теперь правду о ловушке. И он просто обязан был пробиться наружу, просто обязан…
– Ан аван! - сказал где-то в душе легкомысленный Клаварош. Послал, стало быть, вперед…
– Вкуред! Врепед! - вразнобой приказало на байковский лад население Рязанского подворья.
– Бог с тобой! - крикнул издалека Устин.
И Федька пошел на противника.
Шпаги у него не было - но он заметил прислоненную к забору палку, которую кто-то из Каиновой братии на досуге покрывал резными узорами. Пока же следовало обходиться ножом и кулаком.
Одноглазый был самый тяжелый детина из всех, ростом выше Федьки, и вышел он, расставив руки, словно желая поймать архаровца в охапку. Федька правдоподобно метнулся влево-вправо, словно бы отступая - и, вдруг устремившись вперед, ударил противника ребром башмака в колено. Башмаки у архаровцев были грубые, на толстой подошве, обычно задубелые от грязи, да Федька и всю душу вложил в этот удар.
Клаварош, помнится, толковал, что коленный сустав внутри оплетен незримыми веревками, но при везении может сквозь них проскочить наружу, и вправлять его - немалая морока, а потом, может, до конца жизни придется туго бинтовать поврежденное колено, и потому бойцы в портовых кабаках стараются ускальзывать от таких ударов.
Детина французских нравов не знал. Потому сильно удивился, когда левая нога под ним подломилась, словно сухожилие саблей подрубили. Он, уже падая, попытался схватить Федьку, но тот был ловок и помнил Клаварошеву фехтовальную науку - после удара не торчать, как хрен на насесте, а отскакивать быстрыми мелкими прыжками на полусогнутых ногах, готовясь и к обороне, и к следующему нападению.
Он не видел, да и не мог видеть, что по простынной полосе из окна карабкается Демка.
Двое оставшихся детинушек вмиг набрались разума, слушая вопли и ругань своего покалеченного товарища. Они сунулись было к Федьке разом, но тут уж пошла в ход архаровская наука, и кулак с закладкой крепко врезался в нос одному из противников. Второго, правда, Федька не совсем удачно ударил ножом - только одежду пропорол и кровавую полосу на теле оставил.
Но был на дворе, оказывается, и четвертый - дедок, уже слабосильный и потому, не полагаясь на кулаки, поспешивший на помощь с оглоблей.
Суставов и носа у оглобли нет, повредить ей нечего, и потому, хоть Федька и уворачивался весьма ловко, его сбили с ног, и он плюхнулся в грязь. Там бы его и оставить - но дедок с пораненным противником устремились добивать поверженного.
Клаварошева наука, которую Федька осваивал за заднем дворе своего жилища под радостный лай черной Жучки, вошла-таки в плоть и кровь. Упершись кулаками в землю, Федька взметнулся играющей рыбкой и ударил каблуком прямо в лицо врагу. Он не умел еще после этой ухватки ловко вскакивать на ноги, да оно и не понадобилось - один противник был надолго обезврежен, нога куда как посильнее руки и много чего на роже повредить может, а другой, вредный дедок, сдуру треснул своей оглоблей по тому месту, где Федьки уже не было - успел откатиться.
Был же он возле калитки, где вооружился резной палкой.
– А ну, сунься! Сунься, стоптанный хрен! - крикнул он дедку и выдернул засов.
Выскочив на улицу, он оглянулся - вроде ни души - и побежал к Клаварошу. Тот был всего в сотне саженей от калитки.
Но радоваться спасению было рано. Те двое Каиновых подручных, что сидели в доме, наконец выбежали во двор, увидели, сколько беды натворил Федька, и выскочили из калитки. У них-то как раз и были пистолеты.
Клаварош все время ожидания был готов к стрельбе. Одного из этих новоявленных противников, то ли Каркана, то ли Бурмяка, он преспокойно подстрелил, не дожидаясь, пока он прицелится. А потом послал коня рысью. В поводу он вел второго коня.
Федьке оставалось пробежать еще с полсотни саженей, когда в него выстрелили. Видно, он был плохой мишенью - пуля ушла за молоком.
Клаварош поднял коней в галоп. То, что он видел за Федькиной спиной, ему не понравилось - за архаровцем бежали трое. Сколько у них пистолетов - он понять не мог, но в руках у одного преследователя увидел армейское ружье с примкнутым багинетом. Это была пренеприятная вещица - не достав всадника, неприятель мог всадить багинет в брюхо лошади.
Тогда Клаварош на скаку полез в седельные ольстры второй лошади. И вытащил еще одну винную бутылку. Надо полагать, Левушка и Лопухин собирались премило провести вечер.
Глазомер у француза был отменный. Подняв коня в свечку, он получил для себя необходимое мгновение неподвижности и запустил бутылку прямо в лоб первому преследователю.
Другие двое просто не поняли, что произошло - выстрела не было, а здоровенный детина рухнул, как подкошенный, не шевелится и голоса не подает. Их растерянность позволила Федьке без лишних хлопот добежать до коня, перехватить у Клавароша поводья и сесть в седло. Теперь оба были в безопасности.
Повернув коней, они поскакали прочь и не обернулись бы ни разу - кабы не услышали тонкий крик:
– Меня! Меня возьмите!
К ним бежал Демка.
Он ухитрился обогнуть Федькиных преследователей и, совершенно одурев, несся посреди улицы.
Он-то и оказался хорошей мишенью.
Федька невольно повернулся на крик и выстрел. Он увидел, как Демка останавливается, запрокинув голову, как делает шаг вперед и падает лицом вниз.
Еще он увидел Демкину руку - длинные тонкие пальцы знаменитого шура, которые словно старались ухватиться за нечто ускользающее. И не сумели - упали в пыль.
– Скорей, скорей! - крикнул Клаварош.
– Демка!…
– Ты ему не поможешь!
Клаварош прекрасно знал, к чему могут привести в опасном деле наипрекраснейшие порывы. Поэтому он хлестнул Федькиного коня сорванной с головы треуголкой.
Лошадь очень легко испугать; удар был не столь болезненный, сколь ужасающий - и Федька чуть не кувыркнулся через конский круп, когда лошадь резко прибавила ходу.
Настоящей погони за ними не было - и несколько кварталов спустя они позволили лошадям перейти на рысь.
– Смуряк, болван! Дурак! - выкрикивал Федька.
Клаварош молчал.
– Выскочил! Понесся! Смуряк охловатый! Мог же потихоньку уйти! Мог же!…
– Это от испуга, - сказал наконец Клаварош. - Он всегда был пуглив.
– Демка-то?
– Да.
И Клаварош тяжко вздохнул.
Терять товарища, да еще столь нелепо, им во все время полицейской службы не доводилось. Да и не просто товарища - Федька бок о бок с Демкой трудился на одной фуре в чумную пору, а Клаварош хорошо помнил, как Демка, не помня зла, искал сани, чтобы вывезти лежащего пластом француза с Виноградного острова. Но Клаварош был старше - и сам это хорошо понимал. Потому и следил, как бы Федька от горя чего не вытворил.
Федька же просто плакал.
– Он звал нас, звал!… Он вернуться хотел! Господи! Остремался, как лох! Он, может, еще что сказать хотел…
И тут Федька замолчал. Он вспомнил про ловушку.
Слезы высохли не сразу - он еще некоторое время вытирал лицо жестким обшлагом и хлюпал носом, как дитя. Наконец глубоко вздохнул и повернулся к Клаварошу.
– Иван Львович, ты сейчас поскачешь на Пречистенку, - сказал он почти спокойно. - Авось застанешь там пертового маза. Коли застанешь - передай, что на Ходынском лугу ловушка. А я сразу на Ходынку поскачу. Сказано было - как стемнеет… Ну так через час, поди, и стемнеет!
Ничего больше не объясняя, он послал коня вперед.
И дело было вовсе не в важности сведений. Просто Федька сейчас видеть не мог Клавароша. Он все понимал, да только никак не мог избавиться от мысли, что Демку можно было спасти.
Да и сам себе он был противен - хорошенькое же прощание устроил он с давним товарищем, заехал кулаком в ухо…
Прохожие шарахались от взявшего хорошую резвость на галопе коня. Кое-кто провожал его матерно.
А знали бы, что в седле архаровец, - еще и не то бы сказали…
* * *
На Пречистенке сборы завершились быстро.
Странно было, что Федька и Клаварош сгинули - и с лошадьми вместе. Архаров же очень на этих коней рассчитывал. Но не стал ломать голову над этой бедой - за преследование Демки он собирался намылить шею своим орлам завтра. Приказав седлать упряжных лошадей, он построил в переулке небольшой отряд - поручика Тучкова, Михея Хохлова, Максимку-поповича, Устина Петрова, на когорого смотреть было весело - держался в седле как собака на заборе. На Ходынском лугу он собирался еще привлечь полицейских драгун. Их там было довольно для осады небольшой крепости.
Капитан-поручика Лопухина в этом отряде не оказалось, он сильно не одобрял подоные вылазки. Но был Левушка Тучков - куда ж без него? И это Архарова вполне устраивало - с Левушкой он чувствовал себя уверенно, знал, что друг прикроет его шпагой, сам же он всегда был готов прикрыть друга кулаком. А чего ждать от Лопухина - неведомо.
Под причитания Никодимки - их милости-де без ужина остались! - Архаров в старом, легком, без позумента, еще гвардейского времени кафтане, сел в седло. Рыжая Фетида не сразу приняла всадника, но когда вперед выехал Левушка на Фирсе, пошла за знакомым мерином той же машистой рысью, что и он. Фирса она, видать, уважала поболее, чем Архарова.
Левушка для вылазки позаимствовал совсем ветхий мундир Меркурия Ивановича, который был ему коротковат, и убеждал всех, что самый шустрый маз-лазутчик примет его за отставного инвалида - стоит только сгорбиться и ковылять, держась рукой за грудь и время от времени кашляя.
До Ходынского луга от архаровского дома было верст семь - но, коли судить по ощущениям бедер и задницы, то все семьдесят. Положив себе на досуге прогуливаться верхом хоть раз в неделю (как будто у него был досуг!), Архаров стойко продержался до первого драгунского патруля и приказал своим людям спешиться. Лошадей оставили у драгун, далее пошли вразнобой, но не теряя друг друга из виду.
Уже когда подъезжали - темнело, а пока договаривались с драгунами - почти наступила ночь, и Архаров уже забеспокоился: не упустить бы этих треклятых продавцов-покупателей! Ему дали проводника, знавшего, где стоит судно «Чесма» (напротив «Крыма», так ведь еще надобно выйти из устья «Борисфена», миновать театр «Кинбурн» и далее шагать Бог весть сколько по воображаемому Черному морю; Ходынский луг был не маленький, более двух верст в длину да столько же в ширину, и князь Волконский давно на него зуб точил - хотел приспособить для военных учений и маневров). Обер-полицмейстер отвык ходить пешком, но после верховой прогулки ходьба ему даже понравилась.
Ходынский луг в ночь перед праздником был шумен и бестолков, горели факелы, суетился народ. Как оно и полагается в государстве Российском, в последнюю минуту докрашивали деревянные башни и корабли, натягивали какие-то расписные холсты, в огромную столовую «Азов» откуда-то издалека тащили сколоченные снаружи длинные столы. Всюду стояли телеги с необходимой для праздника утварью, их охраняли, шугая любопытных. Какой-то фрегат, когда его оснастили многоярусными парусами, сильно покосился, его борт подпирали бревнами, возили в тачках землю, чтобы укрепить поосновательнее. Архаров невольно вспомнил закулисные тайны Оперного дома.
Пришлось остановиться, пропуская тачки, груженые опилками и стружками пополам с землей. Эту дрянь тоже собрались вывести в последнюю минуту.
– Вот, ваша милость, и «Чесма», - сказал провожатый.
Кораблей было расставлено немало, больших и маленьких, изображавших нечто вроде морского боя, все уже стояли под парусами и флагами, на многих еще стучали молотки.
«Чесму» установили на приметном месте - напротив храма с ротондой, перед храмом же имелись одна ростральная колонна и один довольно высокий остроконечный обелиск. Справа от храма были помещения для буфетов - кормить публику бесплатными лакомствами. Все это было освещено факелами и имело несколько устращающий вид - как если бы призрачный, давно похороненный мир вдруг вздумал воскреснуть и взгромозиться там, где уже пустил корни и обзавелся хозяйством новый мир, сперва проникая в него бестелесными колоннами и лестницами, потом понемногу наращивая плоть…
– И где же тут Грызик? - сам себя спросил Архаров, озираясь. Но шур, видать, слишком отошел от «Чесмы». Значит, надо было спешить, чтобы проскользнуть на корабль незаметно. Левушка перебежал первый и встал в тени округлого борта, обер-полицместер с проводником и архаровцами - следом.
Судно весьма смахивало на подлинное, хотя было гораздо меньше, - имело резного деревянного льва на носу, гривастого и грозного, множество иных украшений, высокую кормовую надстройку, и высота его, как Архаров догадался, соответствовала высоте бортов судна над водой. К его удивлению, она оказалась невелика - Левушка запросто достал рукой края палубы.
– Прелестно. И как же туда лезть? - спросил Архаров, недоверчиво глядя на такелаж, образующий подобие веревочных лестниц.
– А в боку у ней дверь широкая, чтобы и дамский пол проходил, - объяснил проводник.
– Дверь - а за ней?
– За ней внутренность, убрана неважно, однако скамейки мы там поставили и парусиной стены обтянули. Оттуда лестница наверх, на палубу, и там уж стоят кресла, ковры лежат, как полагается, чтобы вечером фейерверки смотреть.
– Дверь открыта?
– Сейчас погляжу.
Пока провожатый ходил к двери и обратно, Архаров соображал - как же быть дальше? И лучшее, что пришло ему на ум - это устроить в корабле засаду.
Дверь оказалась открытой, и он тут же стал выяснять, единственная ли это возможность проникнуть в чрево сухопутного судна, или же имеются иные.
– А других дверей и не надобно, - сказал Левушка. - Вон заходи с кормы, там какие-то веревки висят, да и лезь.
– Михей, встанешь тут, - распорядился Архаров. - Коли кто сверху прыгнет - имай да драгун зови. Максимка, будешь с ним. Задерживать только тех, кто с судна побежит. Тебя как звать?
Вопрос относился к драгуну, которого назначили ему в провожатые.
– Алексеем Кричевским, ваша милость.
– Ты, Кричевский, скажи Сидорову, чтобы человек с пяток мне дал, именно сюда, к этой посудине. Возле нее торчать незачем, а пускай… пускай в ту дурацкую храмину заезжают и оттуда глядят. И примечают - коли кто в дверь полез, пусть будут наготове. А коли кто наружу полезет - тут же брать. И чтобы по их знаку еще народ подоспел. Устин, ты за ту колонну встань, оттуда тебе все будет видно. Постарайся высмотреть Грызика - ты ж его знаешь. Один он, с кем-то вместе бродит… В драку не лезь - твое дело смотреть и запоминать все, что увидишь, понял? В драке от тебя все равно проку, как от козла молока. Пошли, Тучков.
У самой двери в борту «Чесмы» он остановился - предчувствие было весьма неприятное.
Лезть в корабельное брюхо что-то расхотелось.
Но иного пути докопаться до правды о сервизе графини Дюбарри он не видел. И докопаться наилучшим образом - не в своем кабинете, задавая вопросы и слушая вранье, а на месте преступления - ведь продажа краденого имущества преступление и есть.
Тогда сразу и выяснится, для чего избрано такое странное место встречи.
О чуде воссоединения закопанных в подвале Гранатного двора тарелок с прочими частыми сервиза Архаров уж и думать не желал - все, все сейчас разъяснится!
Поэтому он послал свое предчувствие к гребеням собачьим и полез в корабль. Левушка - следом.
– Фонарь вам раздобыть, ваша милость? - спросил Кричевский.
– Лучину раздобудь и зажги, - велел Архаров, рассудив, что поиски фонаря затянутся до явления на пост Грызика, а щепок вокруг валяется предостаточно.
Получив горящую лучину, он закрыл дверь изнутри.
– Ну, мы с тобой, Тучков, как два Ионы в китовьем чреве, - сказал он.
– С той лишь разницей, что Иона не чаял отыскать в китовьем чреве золотую посуду, - отвечал Левушка, озираясь, куда бы воткнуть лучину.
Пространство было для него весьма неудобно - низкое, частично затянутое парусиной. Но оказалось, что все не так уж плохо - под кормой «Чесмы» потолок был гораздо выше, так что там Левушка даже смог выпрямиться. Именно под кормой располагалась ведущая наверх лестница, не слишком крутая и довольно удобная даже для дам. За лестницей было нечто вроде чуланчика не более двух аршин в длину, трех - в ширину, и там стояла скамейка.
– Сюда посвети, - велел Архаров. Он пытался понять - не закопана ли остальная часть сервиза под «Чесмой», ведь сделать это было весьма удобно при строительстве сухопутного судна - оно держалось на вбитых в землю кольях и на наскольких толстых сваях, имевших наверху продолжение в виде трех мачт, так что копали и закапывали тут порядочно.
Он принюхался и понял, что запах ему совершенно не нравится - так мог бы пахнуть, пожалуй, свежеоструганный гроб…
Поежившись от пришедшего в голову сравнения, Архаров стал исследовать ту часть нутра «Чесмы», где собирался ждать загадочного покупателя с продавцом. Он, нагибаясь, прошел от кормы чуть ли не к носу, а Левушка светил.
– Сесть не на что, постоим, - решил Архаров. - Ну-ка, отцепи холстину…
Они перетянули край парусины, закрепив его на свае. Таким образом удалось выгородить закуток на две персоны. Туда и встали.
– Ну, теперь и в колокол можно бить, - позволил Архаров. - Тучков, туши лучину. Тут щели в палец - не дай Бог, на подступах эти пройдохи свет увидят.
Левушка загасил огонь и прислушался.
– Вроде бумкнуло, - сказал он. - А колокол или что-то иное, отсюда не разобрать.
– Тихо ты…
Хотя за стенками «Чесмы» было шумно, однако возню у двери Архаров уловил.
– Замри, Тучков…
Вошел человек с фонарем, высокий и плечистый, они видели его силуэт на натянутой парусине, за которой прятались. Человек прошел за лестницу и сел на скамью.
Судя по силуэту и походке, ничего, кроме фонаря, он с собой не принес. Похоже, это был покупатель.
Левушка вдруг стал дергать Архарова за рукав. Архаров, решив, что приятелю пришло на ум что-то остроумное, легонько его оттолкнул - было не до шуток. А меж тем Левушка, имевший тонкий музыкальный слух, уловил какое-то перемещение наверху, на палубе «Чесмы».
Он дернул приятеля поосновательнее. Но Архаров был слишком занят человеком с фонарем - он даже попытался отодвинуть парусину, чтобы увидеть лицо.
Должен же был он знать, как говорить с человеком, который вот-вот услышит от него неприятные слова: сударь, вы собрались покупать краденое имущество…