– Сколько же их? - оглядывая малышню, спросил Архаров. - Яша, доложи-ка!
   – Двое Феклушкиных, ваша милость, да двое Тимофеевых, да восьмеро той бабы. Так, ваша милость!…
   – Потом, Скес, не до тебя. До тебя я еще доберусь! Ну-ка, Арсеньев, дай и мне с твоим сыном потолковать.
   – Не бойся, Епишка, - сказал Тимофей. - Господин обер-полицмейстер будет спрашивать, ты знай отвечай, как попу на исповеди.
   – Пойдем, Епишка. И ты Арсеньев, с нами. Так ему веселее будет отвечать.
   По дороге в кабинет Архаров крикнул, чтобы позвали Шварца - в расчете на постоянный пряник в кармане его кафтана.
   У двери ждал Чкарь.
   – Ставь на довольствие еще дюжину душ, - велел Архаров. - И чтоб сала в кашу не жалел. Вот рубль - бочку солонины возьмешь, да хорошей, круп, капусты, завтра же сваришь щи. Придумай еще, где эту дюжину разместить.
   – Колодников тоже щами кормить? - спросил несколько удивленный распоряжением Чкарь.
   – Черт с ними, - подумав, отвечал обер-полицмейстер. - Коли что останется - дай и колодникам. Авось который-нибудь на радостях в разум войдет и правду скажет. Заходи, Епишка, и садись. Арсеньев, подвинь ему стул.
   Тимофей выполнил приказание, а сам встал в сторонке.
   Архаров занял свое место за столом, Епишка - напротив.
   – Ну, молодец, расскажи-ка ты мне, как вы с мамкой в Москву пришли, - издалека начал Архаров.
   Ему уже случалось расспрашивать детей, и он знал - надобно так подвести младенца к сути дела, чтобы он сам вольно и безмятежно высказал все необходимое, а не отвечал односложно на вопросы.
   Епишка сперва дичился, пусть до Москвы описал просто: шли, шли да и пришли. О московских приключениях до попытки отыскать отца в полиции тоже сказал лишь, что кормились подаянием.
   – А когда вы расположились на улице ночевать, а господа вас разбудили и велели прочь идти? - подсказал Архаров. - Помнишь? Еще мамке велели наутро идти к острогу, а ночевать - в заброшенные дома? И дорогу указали?
   – Так мы и пошли, - отвечал Епишка. - И в дом вошли, и там легли, а потом пришел дядька, стал с мамкой говорить. Да я не слышал почти, я спал.
   – А как проснулся?
   – Проснулся… Мамка разбудила, хлеба нам с Аксюткой дала, потом мы пошли и на двор пришли, там нам в сарае жить велели.
   Спрашивать об улицах и переулках было безнадежно - иной москвич и сам их поименно не знал, а называл по фамилии знатного либо всем известного человека, в том переулке обосновавшегося.
   Стало быть, человек, пришедший в заброшенный домишко у китайгородской стены, сразу Федосью убивать не стал. И это Архарова не обрадовало - получалось, что Демка, коли это был он, мог на следующий день все обсудить и с Тимофеем, и с прочими бывшими мортусами. Что наводило на мысль о заговоре в стенах Рязанского подворья…
   – И что мамка говорила?
   – Что добрые люди нашлись, батю нашего знают, обещались к нему свести.
   – А что за добрые люди? Сам ты их видел?
   – Видел одного - в таком кафтане, - Епишка показал на отца. Тимофей как раз был в полицейском мундире.
   – И ростом был с батьку?
   – Нет, пониже.
   – Говори, «ваша милость», дурень! - наконец-то вразумил свое чадо Тимофей.
   Архаров попытался узнать, на кого были похожи те добрые люди, но Епишка только смутился и растерялся.
   Рассказал он, если вдуматься, немного: что Федосья наутро после той ночи, когда ее, как полагал Архаров, отыскал Демка, была жива, и что к тетке Марье сама же она детей и отвела, а кто с теткой Марьей сговаривался - того Епишка не знал. И когда мать вечером уходила - тоже ничего не объяснила, зовут-де знающие люди - вот и пошла.
   Получалось, что Демка неведомо когда сговорился с мнимыми полицейскими и, возможно, образовалась шайка, в которую входили Демка, Скитайла со товарищи, Семен Елизаров и человек по прозванию Фальк. Демка снабжал шайку новостями об охоте на сервиз мадам Дюбарри. А кто-то из шайки взял на себя тяжкий грех - избавил от законной супруги полицейского Арсеньева… или же сам Демка?…
   Но кто же тогда разделил сервиз на части? И кто, а главное - по какой причине убил Скитайлу? И что означает стилет?
   – А ты бы того доброго человека признал, что мамку увел? - спросил Архаров.
   – Признал бы, - уверенно сказал Епишка. - Он на нашего пономаря дядьку Кондрата сильно похож.
   Вошел Шварц.
   – Простите, ваша милость, что замедлил. Там от доктора Воробьева человек был.
   – Что Абросимов?
   – Скончался. Царствие ему небесное.
   Шварц был неподдельно огорчен, хотя старался выглядеть невозмутимым, ибо чувства не должны мешать службе. Они с Абросимовым лет двадцать были знакомы, охотно сиживали во дворе на лавочке, вспоминая былое, и вот старого полицейского не стало. В Шварцевы годы терять приятелей - не просто печально, есть в этом некая обреченность - ведь новых уже не заведешь.
   Архаров хотел было похлопать немца по плечу, да удержался.
   – Царствие небесное, земля ему пухом.
   – Царствие небесное, - сказал и Тимофей. - Бог даст, мы за него посчитаемся, ваша милость.
   – Бог даст, - согласился Архаров. - Пряника у тебя, Карл Иванович, не найдется?
   Шварц молча добыл из кармана пряник в виде лошадки и протянул Архарову. Архаров отдал лакомство Епишке. Тот посмотрел на отца.
   – Ешь, - смущенно сказал Тимофей. - Он на меду замешан. Да с Аксюткой поделись.
   – Смею предположить, что дитя впервые в жизни видит сей предмет, - заметил Шварц. - Кроме того, смею предположить, что дитя нуждается в чистой одежде и густом гребне, чтобы вычесать из волос все лишнее.
   – Займись этим, Арсеньев, - приказал Архаров. - Что там еще? Скес, тебе чего надобно?
   Он собирался было спросить наконец, какого черта Скес выслеживал Марфу, но не успел.
   – Ваша милость! - боясь, что опять прикажут замолчать, воскликнул Яшка. - Каин вернулся!
 
* * *
 
   Соседки считали Феклушку никчемной бабенкой. Не было в ней основательности, как полагается матери семейства, а были одни глупости в голове - соседки подозревали Феклушку в многочисленных изменах мужу, и из всех приписываемых ей любовников половина уж точно пользовалась ее благосклонностью. И это бы еще полбеды - кто без греха и какая кума под кумом не была? Феклушка считалась плохой хозяйкой, из тех, о ком говорят: «Видать, наша Авдотья пироги пекла - все ворота в тесте». Любопытно, что к Марфе, которая как раз была безупречной хозяйкой, зарядские кумушки относились куда строже - заглазно, конечно, потому что Марфы они побаивались.
   Особенно доставалось Феклушке за то, что она могла оставить дома детей одних и ухлестать куда-нибудь на торг, да и пропасть там часа на два. Но это в ее положении было неизбежной бедой - не имея дома старой бабки, чтобы присмотрела за годовалым Ванюшей и четырехлетней Настенькой, Феклушка не знала и мелочного бабкиного надзора. К тому же, Настя росла умницей и вполне могла сама управиться с братом - дать ему кусок хлеба или помочь сходить по нужде.
   Но в этот день Феклушка, вернувшись домой, прониклась собственной значимостью - сам обер-полицмейстер послал за ней двух архаровцев, и всякое ее слово было ими выслушано с огромным вниманием. Притом же оба были ей приятны: плечистый Федька мог бы почесться красавцем, хотя несколько на цыганский лад, а светловолосый Устин понравился улыбкой и обхождением.
   Расставшись с архаровцами, Феклушка проделала все то, о чем ее просили - прогулявшись по двору, показала, как, по ее мнению, мог уйти спозаранку Яшка-Скес. А потом… потом на нее тоска напала. Вот ведь живут полицейские - не привязаны к фабрике и своему рабочему столу, как Феклушкин законный муж, не привязаны и к лавке, как знакомые сидельцы, к печи и квашне тоже не привязаны. А ходят по всему городу, с людьми встречаются, новости первыми узнают, каждый день - что-то иное. И все, как на подбор, молодцы! (Феклушка, не будучи красавицей, была весьма снисходительна к мужскому полу: всяк чуть покрасивше эфиопа уже был для нее молодец хоть куда).
   Достав подаренный Шварцем пряник (Шварц долгонько таскал его в кармане, лакомством уже можно было, поди, и гвозди заколачивать), Феклушка отгрызла край и вздохнула. Не так часто получала она подарки от молодцов - а немец, по ее разумению, еще был весьма пригоден для амурного дела, только притворялся деревянным. Да и все Рязанское подворье ей понравилось - вот где кавалеров-то!
   Совесть Феклушкина была чиста - главный ее грех, измены законному супругу, не входил в список проступков, за которые карали светские власти. Так что полиции она не боялась нисколько. И ей даже захотелось сотворить нечто, достойное похвалы Архарова, Шварца, Кондратия Барыгина и даже Вакулы, который, как она заметила, тоже выразительно на нее поглядывал.
   Как-то так вышло, что она, малость повозившись по хозяйству и поставив тесто, прошла тем же путем, что Яшка, и вышла к той же самой летней кухне - разве что не забрела в крапиву.
   Такова была Феклушкина удача, что явилась она к Марфе на двор вовремя - хозяйка собиралась прочь, давала последние наставления инвалиду Тетеркину и ругалась, что он не сходил на Варварку и не взял для нее извозчика. Феклушка слышала ее молодой звонкий голос, доносящийся из раскрытого окна, хотя не все слова разобрала. Но вот что показалось ей любопытным - Марфа торопилась, потому что некоторые знатные особы ждать ее-де не станут.
   Вот и вышло, что Марфа пошла со двора, а Феклушка - за ней следом. Она только сняла грязный передник, повязанный по-простому, над грудью, сложила его поплотнее и понесла,словно бы сверточек с ценным имуществом.
   Феклушка сопроводила соседку до Ильинки, где испытала некоторое разочарование - запыхавшаяся Марфа вошла в дом бывшей своей воспитанницы Дуньки, ныне живущей с богатым стариком. Ей стало даже жаль потерянного времени - очевидно, Марфа назвала Дуньку знатной особой, чтобы ее упреки Тетеркину прозвучали более весомо.
   Но далеко уйти от Дунькиного дома ей не удалось. Ее окликнула кума Улита, которая спешила в модную лавку за фарфоровой табакеркой - мужу в подарок на именины. Кума жила не так чтобы очень далеко - у Покровских ворот, но у нее, как у Феклушки, были маленькие дети, хозяйство, и встречаться им доводилось нечасто.
   При таких редких встречах всякая мелочь радостна и приятна. Кумушки встали в таком месте, где их бы не задевали прохожие, на паперти Николаевского храма, - а прохожих на Ильинке даже в жаркую летнюю пору было много, зимой же здесь устраивалось настоящее модное гуляние с дорогими нарядами, великолепными санями и породистыми лошадьми.
   И простояли-то, казалось, лишь минутку, но за эту минутку Марфа успела переодеться в нарядное платье со шнурованьем, Дунька с Агашкой высоко взбили ей волосы, закрутили и уложили длинные букли на затылке, нарумянили ее и напудрили, облили духами. Когда Марфа во всем этом великолепии вышла на крыльцо, Феклушка обомлела - не могла понять, как люди переодеваются с такой скоростью.
   Марфа, как всегда, была в наряде ярком, видном за версту, ей казалось, что это и есть настоящая роскошь - блестящие ткани густых цветов и драгоценности - по фунту золота в каждой сережке, а сочетание оттенков значения никакого не имеет. Но камни в ее серьгах, кольцах и браслетах были на зависть всей Москве.
   Привратник Петрушка поймал для нее извозчика, помог забраться в бричку, и Марфа покатила, как самая знатная боярыня, глядя на прохожих свысока.
   Кума Улита была наслышана о Марфиных подвигах. Вот коли бы сводня явилась на улице в монашеской ряске и не накрашенная - тогда бы, пожалуй, стоило удивляться. Так что кумушки проводили бричку неодобрительными высказываниями и собрались уж вернуться к занимательному разговору, но тут острые Феклушкины глаза углядели недоразумение.
   Улица Ильинка была не совсем ровна и не больно широка, экипажей по ней проезжало множество, и вот среди них затесалась какая-то долгая и грязная фура, проделавшая немалый путь и управляемая кучером, плохо знающим московские порядки - иначе он постарался бы доехать до нужного места более удобными улицами. Что уж там было увязано под рогожами - одному Богу ведомо, потому что всякого товара в Москву везли много и отовсюду, не только на склады и в лавки, но и на фабрики: из Санкт-Петербурга - книги и фрукты, из Воронежа - шерсть, «железный товар» - из Тулы и Ярославля, из Тулы же и города Мещерска - «шпажный товар», дорогие ткани - из Германии, Англии, Голландии и Китая, меха - из Сибири, вино - из Реверя, куда оно прибывало морем, рыбу - из Астрахани и Саратова, а из небольших подмосковных сел и городов, названия коих и упомнить все невозможно, везли ткани попроще, местной работы, - «фланское» полотно, затрапезную пестрядину, армейские сукна, а также немецкие ситцы, набойку которых делали на русский лад. Оттуда же поступали и кожи, и москательный товар, и водка, и сахар, и глиняные горшки.
   Фура, неловко поворачивая в Никольский переулок, застряла, перегородив улицу, и застряла, будь она неладна, надолго. Экипажи тут же выстроились в ряд, не имея возможности развернуться - да и как разворачиваться на этаком пространстве запряжке в шесть лошадей?
   Марфа, надо полагать, сильно спешила. Она слезла с брички и, обойдя фуру, пошла вниз по Ильинке - возможно, искать другого извозчика. С паперти храма эти маневры были Феклушке хорошо видны. Она только упустила Марфу из виду, когда та завернула за фуру.
   Феклушка сообразила, что по обе стороны перекрестка экипажи и телеги собьются в кучу, так что и там Марфа извозчика не сыщет. Наскоро простившись с кумой, она побежала к Никольскому переулку. И в тот миг она вовсе не думала ни о полиции, ни о загадочном розыске Яшки-Скеса, а воображала, как будет рассказывать соседкам о светской жизни Марфы Ивановны.
   Марфа свернула в Богоявленский переулок, Феклушка - за ней. Там, не доходя Богоявленской обители, Марфа поднялась на три каменные ступени и вошла в двери дома, который Феклушке не больно понравился, хоть был недавно выкрашен в розовый цвет и имел всякие лепные излишества. Она видывала богатые дома, перед которыми были курдоннеры, чтобы карете въехать по красивой дуге и доставить господ к крутому крыльцу.
   Феклушка прошла чуть подальше, почти до перекрестка с Никольской улицей, и подумала, что раз уж она тут очутилась, то хорошо бы зайти в надвратный храм Рождества Иоанна Предтечи, о котором ей сказывали, что там-де есть древние и намоленные образа. Недавно праздновали как раз рождество этого святого, но у Феклушки захворал сынишка, и она не смогла пойти в церковь. Захворал же оттого, что во дворе потащил в рот какую-то траву, а сестренка не обратила на это внимания, так что Феклушкиной вины вроде и не было…
   Твердо решив сходить в храм и попросить прощения за свою малую ретивость в делах веры, Феклушка даже сделала первые шаги, но дверь розового дома отворилась и вышла Марфа, а за ней бойкая девка, одетая как горничная в хорошем семействе. Они вместе направились к Никольской и вошли в бакалейную лавку. Пробыв там совсем недолго, вернулись обратно, причем горничная несла фунтик из белой бумаги.
   Феклушке стало любопытно, и она поспешила к той же лавке.
   – А вот к нам, у нас брали! - приветствовал ее молодой бойкий сиделец. - Что сударыне угодно? Лучшего разбору кофей, сахар, чаи китайские!
   – Мне того, что толстая барыня брала, - сказала Феклушка. - В малиновой робе и в большом чепце.
   – Софья Сергеевна, что ли? Эта барыня в кофее знает толк. Только что полтора фунта взяла наилучшего, - сказал сиделец.
   То, что Марфа зачем-то переменила имя, почему-то сильно обрадовало Феклушку. Она поняла, что не напрасно Яшка вел свой розыск, что розыск доподлинно был опасным и что сама она верно поступила, отнеся Яшкино имущество в полицейскую контору. А Феклушка не так уж часто поступала правильно и заслуживала похвалы - пусть даже своей собственной.
   – Дай ей Бог здоровья, добрая барыня, и покупателей богатых ко мне приводит, - продолжал сиделец. - Могу прямо на месте смолоть, коли угодно. Запах - как в райском саду!
   В лавке и без того благоухало так, что Феклушке захотелось остаться тут навеки.
   – Софья Сергеевна госпожа богатая, - с некоторой завистью молвила Феклушка. - Мне-то такого кофея не пивать, как она угощает.
   – И помногу берет. С весны, поди, не меньше пуда у нас купила, клад, а не барыня, знает, где самолучший товар, - похвалился приказчик.
   Тут только Феклушка вспомнила - Яшка ведь толковал, будто Марфа драгунский эскадрон кофеем поит. Но целый пуд - это было уж чересчур.
   – Буду теперь знать, где кофей брать. Как муж жалованье принесет, непременно приду, - пообещала Феклушка и вскочила из лавки, потому что таких обещаний сидельцы не любили, могли и обругать весьма затейливо.
   Марфа с горничной поднялись по каменным ступенькам розового дома. Дверь за ними захлопнулась. Выждав несколько, Феклушка вошла в ту же дверь и оказалась в просторных сенях. Дом был устроен на богатый лад - каждый этаж занимало одно семейство, а внизу всех встречал привратник - не какой-нибудь деревенский Ванюшка в ливрее с чужого плеча, а подтянутый детинка, не первой молодости, зато с выправкой - прямо тебе отставной унтер-офицер.
   – Куда пошла? - остановил он Феклушку. - К кому тебе?
   – Госпожа сюда вошла в малиновой робе, - сказала Феклушка. - Ее видеть желательно.
   – Для чего?
   – В кофейной лавке товар она брала и сверточек забыла, - Феклушка показала сбитый в плотный комок свой передник. - Сиделец просил догнать, да я ее, поди, упустила. Может, и не сюда она взошла…
   – Коли кофей - так это точно наша Софья Сергеевна. Она на всю Москву знатная кофейница, - неодобрительно сказал привратник. - Как усядется в гостиной лясы точить - так и жди неприятностей.
   Тут лишь до Феклушки дошло, чем занялась Марфа на старости лет.
   Одному Богу ведомо, откуда вдруг взялась мода на кофейное гадание. И уж вовсе необъяснимо, как получилось, что вчера завезли в Россию эту моду, а сегодня уже объявились опытные гадалки, которые, глядя в чашку, могли наговорить мех и торбу всяких любопытных вещей.
   Гадания были обычным способом скоротать досуг, развлечься и потолковать о предметах, важных для каждой девицы или замужней: о сватовстве, о нраве жениха, о венчании, о количестве детей, о видах на хорошее наследство. И особенно процветали гадания на пропажу, которые помогали сыскать вора. Не побежишь же с каждой мелочью в полицейскую контору.
   Были деревенские гадания на пропажу - с ножницами, с решетом, но как-то приелись. Хотя двор увлекался народными песнями и плясками, ну так то - двор, а барыням средней руки хотелось чего-то более возвышенного, чем слушать шуршание соломы под горячей сковородкой и угадывать в нем звуки имени. Гадание на кофейной гуще предполагало целый обряд - приглашение кофейницы, изготовление кофея нужной густоты, застолье со сластями, затем церемониал - брать чашку правой или же левой рукой, а то и двумя руками, сколько делать ею круговых движений, наклонять к себе либо от себя, сливать или не сливать часть гущи, ставить опрокинутую чашку на блюдце или же на салфетку, тут всякая гадательница изобретала свои ухватки. Но, что касалось фигур, образуемых гущей, кофейницы были почти единогласны. Коли обозначалась голова, повернутая в профиль, это сулило защиту неведомого покровителя. Коли два профиля друг на дружку глядели - несомненное замужество. Две головы, а между ними роза, тоже сулили счастливое замужество. Любое пятнышко из кофейных крупинок исправно сходило за розу.
   Сия светская забава оказалась, однако, опасной игрушкой, потому что в расположение кофейных крупинок верили не на шутку.
   – От кофейниц только и жди беды, - подтвердила Феклушка. - Знакомка моя места лишилась - кофейница наврала, будто она серьги жемчужные с уборного столика украла, а она их и пальцем не тронула. Мало что место потеряла, как барыня на всю Москву раззвонила, что кухарка-де у нее была вороватая.
   – Не пойму, как можно на мазню эту глядеть и живого человека в ней видеть, - сказал привратник. - Так то прогнали, ну, может, оплеух надавали, это полбеды. У нас вон лакея чуть не до смерти запороли - Софья Сергеевна сказала, будто он с ворами дружится и на изголовье их навел, барин в старом изголовье важные бумаги и деньги хранил.
   – Ахти мне! - воскликнула Феклушка. - Откуда ж она такая взялась?
   – Черт ее знает, кто нам ее сосватал. Так ведь богатые баре ее принимают, иной раз в такой карете приедет, что только государыню возить. А лакей-то не виноват, я точно знаю. Ни с кем он не дружился…
   – Паутину надобно обирать с углов и класть на поротую спину, - посоветовала Феклушка. - Ты ему, дяденька, скажи. И пусть не лежит, а сколько может - ходит.
   Такие сведения были ею приобретены не от хорошей жизни - а собственный муж как-то проворовался. С этим делом в полицию не пошли, проучили келейно, однако с фабрики не прогнали - мастер он все же был изрядный.
   – Скажу непременно. А ты, голубушка, ступай-ка, я никому не скажу, что ты приходила. И сверточек-то себе оставь. Вдруг какая порядочная вещица - тебе в радость, а от нее не убудет.
   Феклушка вздохнула - хороша порядочная вещица.
   – И сидит ведь, и сидит там, и кофей почем зря переводит, а потом отправится по всей Москве хвостом мести… - уныло сказал привратник. - А из-за нее Федота чуть не насмерть запороли… и все одно до правды не докопались…
   – А как это у нее вышло, что Федот виноват?
   – А черт ее знает, я ведь не видел, я тут по все дни… А Федот - тот рассказывал: сидит-де, на грязь эту размазанную глядит и толкует: вот-де тень как от строения, она к потере, и потеря в прошлом, а сейчас у нас справа петух с хвостом - вред, стало быть, был от мужского пола, а вокруг него все черточки, черточки - это, выходит, он, петух-то, вашими недругами окружен, за ним - ваших недругов превеликое множество…
   – Так и толковала? - уточнила Феклушка, стараясь одновременно запомнить эти тонкости.
   – Так она, проклятая, еще и лису в чашке углядела, а Федотово прозвание - Лисицын!
   – Ахти мне! А кроме нее, хоть кто-то там видел ту лису?
   – Говорю ж тебе - не было меня там! А знаю только, что тут же господа на Федота накинулись. А ему куда деваться? Был бы вольный… а он-то крепостной… Ну и выпороли, да так отделали - сами, поди, уже не рады…
   – А скажи, дяденька, до того Софья Сергеевна у вас бывала? - полюбопытствовала Феклушка.
   – Как не бывать! Я ж тебе толкую - чуть что, за ней на Ильинку посылают.
   – И давно она у вас объявилась?
   – Давно ли? Сразу после Троицы. А на что тебе?
   – А на то, что никакая она не Софья Сергеевна! - выпалила Феклушка. - Ты, дядя, сговорись с домашними, и пусть иным разом кто-нибудь за ней тихонько пойдет!
   Ей была уже в общих чертах ясна вся эта история.
   Марфа имела в Зарядье такую репутацию, что надо б хуже, да не бывает. О том, что она втихомолку скупает краденое, а полиция смотрит на это сквозь пальцы, знали все, да молчали. Кому ж охота разом ссориться и с ворами, и с полицией? О том, что дает деньги под злодейский процент, тоже все знали - да как жрать нечего, поневоле к той же Марфе с последним перстеньком побежишь.
   – А ты кто такова, коли такое про нее знаешь? - с неожиданной радостью спросил привратник.
   Феклушка воспарила духом.
   Ей всегда очень хотелось вызывать у людей восхищение. До сих пор это плохо удавалось. Но сейчас она глядела в лицо пожилого привратника - и видела на нем подлинную радость и даже преклонение.
   – Кто я такова - это потом явится! Когда пропажа сыщется! - с превеликой гордостью объявила она. - А сыщется, помяни мое слово! И у твоего Федота господа еще прощения попросят!
   План, созревший в Феклушкиной голове, был восхитительно прост: проследить за зловредной Марфой, куда она далее направит свои лживые и преступные стопы, а потом рассказать все Яшке. И коли выяснится, что Марфа трудится наводчицей, вызнавая, где что плохо лежит, а потом виноватя в краже совершенно посторонних людей, то пусть Яшка сам явится с этой милой новостью к господину Архарову! И помянет уж кстати, кто помогал в розыске. Из этого воспоследуют две пользы.
   Первая - Феклушка наконец посчитается с Марфой за ее гадкий отзыв о своей образине.
   Вторая - Яшка сказывал, коли кто доставляет полиции важные сведения, за то деньги платят. А деньги никогда не лишние.
   При этом Феклушка начисто забыла, что дома у нее оставленные без присмотра детишки и тесто, которое скоро должно переполнить квашню и устремиться на волю.
   Но придуманная по сему поводу поговорка «Замесила на дрожжах - не удержишь на вожжах» в равной мере применима теперь была и к тесту, и к Феклушке.
 
* * *
 
   Дело о спущенном в колодец трупе разъяснилось удивительно быстро. Нашлись соседи, которые что-то видели, что-то слышали и немало поняли. Кто-то вспомнил, что кутеповская родня живет в Тайнинском. И, когда семейство в почти полном составе привезли в полицейскую контору, на свет явилась такая нелепая история.
   Иван Карпович Кутепов, хороший мастеровой и человек богомольный, был очень зол на младшую дочку и на ее любовника. Когда выяснилось, что Афонька Гуляев прикормил дворового пса и исхитряется приходить к девке ночью, Кутепов и двое его старших устроили засаду. Торчали за сараем и в кустах чуть не до рассвета, думали уж, что проворонили. И наконец приметили человека в исподнем, пробиравшегося с весьма вороватым видом сквозь дикий малинник. Им были видны лишь белая рубаха и порты, но этого оказалось довольно - налетели, обрушились на страдальца, отволокли в погреб, особо не разглядывая образину. Тем более, что и волочить-то было недалеко, и скрючился Яшка от ударов так, что виден был лишь его затылок.