– Сколько ж их у нас орудовало?
   – Хрен их знает. Где пертовый маз?
   – Остался у шавозки, - отвечал Устин, - а басу вот бряйка.
   И, достав из-за пазухи, сунул сквозь кусты незнамо куда калач.
   При необходимости и он умел выражаться не хуже бывших мортусов. Греха в этом, кстати, не находил и даже на исповеди байковское наречие не упоминал, хотя в список своих прегрешений мог включить даже минутную злость на угодившего в щи таракана.
   – Не шебурши, - повторил Федька. - Что ты там тычешься?
   – Калач прими…
   – Где он?
   Федька со своей стороны принялся шарить в лопухах и выдернул из Устиновой руки продовольствие.
   – Это славно! Ступай, доложи, а я тут буду…
   Более Устин ни слова не дождался. Изголодавшийся Федька яростно жевал калач.
   Как и предполагал Архаров, Устин вышел к берегу и встал, ожидая, пока к нему подбежит Левушка.
   – Тут, что ли?
   – Тут, ваша милость. К тем двум еще один прибавился и еще кого-то ждут, собираются уезжать.
   – Мы, стало быть, не опоздали! - и Левушка опрометью кинулся радовать Архарова.
   Обер-полицмейстер выслушал и задумался.
   Неведомый четвертый мог прийти и через час, и к вечеру. Сидеть в засаде дотемна нелепо - в темноте-то злодеям как раз удобнее всего будет убраться.
   Следовало брать тех, кто в доме. И сразу. И любыми средствами.
   – Стрелять сразу, - сказал Архаров. - Неведомо, сколько их в том доме. Трое, что Федька знает, а, может, и до того кто-то прибежал. Слышал, Петров? Вроде все при оружии… Пошли, Тучков.
   Они, оставив Устина там, где злодеи могли выскочить на берег, строжайше приказали ему стрелять, и Архаров сам убедился, что оба его пистолета под старым подрясником заряжены.
   – Гляди, зазеваешься - до свадьбы не доживешь, - предупредил Левушка.
   Устин ничего не ответил.
   Архаров с Левушкой пошли в обход храма, чтобы выйти к Макарке, а он все думал.
   Человек, которого предпочтительнее было пристрелить, чем брать в плен, много набедокурил - Устин ходил на отпевание и на похороны Абросимова, видел его вдову, его малых деточек - пожилой полицейский, потеряв в чумное лето семейство, женился вторично, успел родить сынка и дочку. Этого вот Абросимова злодей заколол, да так неудачно, что человек несколько дней промучился, прежде чем отошел. Видел Устин и учителя-француза, которого выкрали и привезли в полицейскую контору завернутым в одеяло. Тоже был, видимо, неплохой человек, грамотный, да и безобидный. И он получил удар стилетом в сердце - точный такой укол… теперь уже не ткнет пальцем в злодея и не скажет: признал я его, этот самый уговорил меня побыть кавалером де Берни да ночью по крыше лазить…
   Раненый Канзафаров лежал сейчас у Матвея Воробьева, а уцелел потому, что умеет драться - не позволил ткнуть себя ножом в опасное место, отделался малой кровью.
   И Харитон, Харитошка-Яман, уже с того света сумевший повернуть Устинову судьбу и пустить ее в совершенно иом направлении!
   Это были не просто знакомцы - друзья, почти родня, за четыре-то года в полицейской конторе и впрямь все сроднились, друг к дружке в гости хаживали, именины праздновали. И все же Устин не был уверен, что в нужную минуту сумеет выстрелить. Вся его душа этому противилась.
   Прочие архаровцы внутренне готовились к бою.
   Макарка был премного доволен тем, что ему, как взрослому, выдали огнестрельное оружие. Если бы большинство старших не охраняло сейчас Ходынский луг - не торчал бы за Макаркиным поясом пистолет да не был бы спрятан в рукаве немецкий охотничий нож с широким клинком и костяным череном, его собственная добыча в одном бешеном дельце. И парень знал, что будет действовать, как старшие: они начнут стрелять - он тоже выстрелит.
   Максимка-попович, как и Устин, не очень хотел пускать оружие в ход. Однако он последний пришел посидеть с Абросимовым. И потому Максимка чувствовал, будто именно он отпустил эту душу с земли в небеса, а душа, хоть и не просила о мести, однако ж чего-то от него ждала.
   Михей Хохлов и Сергей Ушаков исполняли службу. Кроме того, Архаров был не просто обер-полицмейстером, а их пертовым мазом, он не издали приказы посылал, а сам сейчас находился поблизости с пистолетом. Хотя они и отреклись от своего разбойного прошлого, какие-то вещи сидели в душах цепко, словно большие растопыристые занозы. Тот, кто пытался укосать пертового маза, - не жилец на этом свете, считай - уже ухленник, что тут еще прибавишь?
   Что касается Федьки - после бессонных ночей он уже был несколько не в своем уме.
   Торопливо жуя калач, он не сводил взгляда с крыльца. В душе пела песни радость - свои успели вовремя! Это было сейчас главное. А голова была пустая и звонкая, казалось - способна отправиться в полет и рассыпаться в небе огнями, как колесо фейерверка.
   Федька умел быть счастливым невзирая ни на что. Потому, возможно, что в его мире было все, потребное для души, - строгий и отважный командир, надежные товарищи, тело - готовое исполнить любой приказ, сердце, переполненное любовью, а перед глазами, стоит только пожелать, возникало лицо Вареньки, а в ушах звучал ее взволнованный голосок: «Вы лучший из людей, вы самый смелый, самый благородный! Прощайте, друг мой единственный, прощайте!» И смысл этих слов был вовсе не в прощании…
   Замечтавшись, Федька не сразу понял, что нетерпеливое козье мемеканье относится к нему и означает уже матерную ругань.
   Он отполз к изгороди.
   – Да слышу, слышу…
   – Сказано - поджечь дом, - передал Макарка.
   – Господи! Так ведь огонь перекинется…
   – Не перекинется.
   – Почем ты знаешь?
   – Пертовый маз сказал.
   И точно - Архаров принял это решение, несколько минут глядя на небо. Облака стояли недвижно - день был совершенно безветренный. Искры и клочья горящей соломы с крыши не должны были разлететься по соседним дворам. Опять же - не столь нужен настоящий пожар, сколь дым и шум - чтобы выкурить из дома злодеев.
   Федька пополз меж грядок, высматривая, где тут дровяной сарай или хоть поленница у стенки.
   Макарка на корточках, гусиным шагом, отправился докладывать и занимать отведенный ему пост.
   Архаров встал в тени под старой липой. В Москве он имел липу прямо у себя во дворе, но не такую огромную, Тут же оказался окружен облаком сладкого аромата, и это ему не понравилось. Но и на солнцепек выходить он не хотел, потому что был в тяжелом кафтане с галуном.
   Ему казалось неприличным, как Левушка, бегать в одном камзоле - пусть даже в сельской местности. Левушка - молодой вертопрах, да еще в отпуску, а Архаров - обер-полицмейстер при исполнении обязанностей. Его фигура должна иметь солидный и благообразный вид. Без кафтана же как-то нелепо. Вот и парься теперь…
   – Ага… - сказал Левушка. - Слышишь?
   Они видели из переулка забор того двора, где укрылся «черт» с приспешниками. За тем забором начиналась долгожданная суета.
   – Прелестно, - отвечал Архаров. - Сейчас побегут.
   Левушка вытянул из ножен шпагу - не щегольскую шпажонку длиной менее аршина, а хороший клинок в вершок с четвертью шириной, от эфеса до острия - аршин и пять вершков, длина для всякого противника несколько неожиданная. Глядя на него, высокого и тонкого, посторонний человек бы усомнился, что это тяжелое оружие ему по руке, но Левушка, будучи одним из лучших фехтовальщиков Преображенского полка, давно уже приучил кисть и пальцы к этой тяжести.
   Он глядел, не отрываясь, на ворота - и дождался. Их стали отворять, показалась чья-то спина в грязной рубахе, исчезла, опять возникла - человек пытался вывести испуганного коня, запряженного в телегу.
   Архаров ждал. Он должен был увидеть лицо этого человека прежде, чем стрелять. И увидел - оно оказалось бородатым, мужицким. Хозяин дома вряд ли был полноценным сообщником злодеев.
   И тут раздался выстрел, другой, третий, и над сонным сельцом зазвенел молодой и радостный Федькин голос:
   – Ко мне, архаровцы!
   Где-то пронзительно закричали женщины.
   Левушку словно шилом в пятки кольнуло - он понесся чуть ли не прыжками, вознеся шпагу над головой, в благородном своем порыве - превосходнейшая мишень для злодея.
   Архаров же не двинулся с места. Он знал - и Михей, и Ушаков, и Максимка умеют действовать дружно и не кинутся вместе на одного противника, прочим предоставив полную свободу. Знал он также, что Федька будет яростно добираться до злодея, которого упустил на Ходынском лугу. И только Устин внушал некоторое сомнение.
   Судя по стрельбе, и «черта», и Елизарьева, и неведомого третьего подлеца удалось выкурить из дома. Их гоняли по двору, где не должно было остаться мест, недоступных выстрелу, - по крайней мере, так Архаров учил подчиненных распределять силы и находить удобные позиции.
   Его собственная позиция была неизменной - и блистательно оправдалась.
   Из калитки выскочил человек в желтом полотняном камзоле, а не в простой рубахе, в туфлях, бритый - то бишь, никак не хозяин дома. Он, повернувшись, выстрелил во двор и пробежал шагов с десяток. Архаровская пуля попала ему в бедро, он упал, но еще пытался ползти.
   Обер-полицмейстер быстро поменял местами пистолеты - разряженный в петлю, заряженный в руку. И, перебежав широкую сельскую улицу, прижался к забору возле калитки.
   Во дворе вроде никто не галдел - шум доносился со стороны огорода. Архаров заглянул и увидел Михея, склонившегося над поверженным мужиком в грязной рубахе распояской - тем, что пытался вывести в ворота коня.
   – В меня целил, ваша милость, в него попал! - доложил Михей. - Не жилец…
   – В него и целил. Больно им нужны живые свидетели… Пошли, - приказал Архаров. - Ну-ка, веди! На огороде, что ли, воюют?
   – Кабы не на берегу…
   И точно, «черт» и раненый в руку Семен Елизарьев пробивались огородами к берегу, где, очевидно, рассчитывали найти лодку.
   И справа, и слева были архаровцы. А со стороны берега как будто никто не стрелял. Это не показалось им странным - по той простой причине, что человек, спасающий свою жизнь, помышляет лишь о главном и не ищет объяснения досадным мелочам.
   А тишина объяснялясь просто - Устин стоял там, куда поставили, врага перед собой не видел и зря переводить порох не собирался. К тому же он еще не выучился заряжать пистолет - точнее, на столе, под присмотром Тимофея, он это исправно проделывал, но без стола и без Тимофея - не рискнул бы. Пули имели скверную привычку, как будто признав Устина в лицо, выскакивать из ствола и закатываться непонятно куда.
   И вдруг враг появился.
   Устина спасло чудо - «черт» его, стоящего неподвижно и тихо, попросту не заметил. Иначе быть бы крови - в левой руке у «черта» был длинный стилет, в правой - пистолет, который он держал за дуло, чтобы при нужде бить рукояткой.
   Невероятная прыгучесть «черта», о которой Устин, конечно же, знал, оказалась совсем неожиданной - убийца слетел откуда-то сверху, почти бесшумно приземлился и побежал по траве, стараясь быстрее пересечь открытое место.
   До моста было близко - с полсотни саженей, и возле него торчал из воды нос небольшой рыбацкой лодки, привязанной к колу.
   «Черт» обернулся, выкрикнул что-то, Устину непонятное, побежал к мосту. Тут только Устин понял, что может упустить неприятеля. Он поднял правую руку, подпер ее левой и в миг выстрела, понятное дело, зажмурился.
   Толку от этого выстрела было лишь - что его услышали архаровцы и поняли, куда подевался «черт».
   А тот уже был почти у самой лодки.
   Устин, размахивая пистолетом, побежал к нему, крича:
   – Стой! Стой, висельник!
   Он смутно представлял себе, что будет делать с разряженным пистолетом против опытного уьийцы, но и бездействовать не мог.
   Эта нечаянная наглость и спасла ему жизнь - «черт» вообразить бы не мог, что человек в подряснике, несущийся к нему, размахивая пистолетом, на самом деле безоружен. И опять Устин не понял, что случилось чудо.
   Он просто бежал к преступнику, готовый исполнять архаровский приказ.
   Поняв, что с лодкой ему за считаные мгновения не управиться, «черт» взбежал на мост. Устин отстал от него всего на два шага.
   – Петров, держись! - услышал он за спиной. - Имай его, Петров!
   Архаровцы бежали на подмогу.
   Казалось, эти злосчастные два шага будут между ними вечно. Однако «черт» споткнулся на разъежавшихся досках, и тут же Устин, не боясь стилета, повис у него на плечах.
   Но его хватка была слабовата, «черт» - изворотлив, и Устин сам не понял, как вышло, что он шлепнулся с моста в реку.
   Ему удалось не допустить «черта» к лодке, удалось задержать его на несколько важных мгновений - но тут чудеса и кончились. Потому что плавал он, как топор.
   Устин почувствовал, что идет ко дну.
   – Господи, Господи, - беззвучно выкликал он, выталкивая изо рта воду. И лупил руками, что было силенок.
   Именно сейчас он менее всего хотел умирать.
   Казалось бы, свалился он возле самого моста и должен был бы до него дотянуться - а все какого-то вершка недоставало.
   Меж тем Левушка, ловко скача по расходящимся доскам, использовал драгоценные мгновения - и догнал, и даже обогнал «черта», проскочив вперед и заступив ему путь.
   «Черт» был при шпаге. Отбросив пистолет, он выхватил клинок из ножен и напал на Левушку с мастерством и яростью, которые оказались бы роковыми для кого иного - да только не для преображенца Тучкова.
   Они бились бешено, стремительно, и Левушка едва не пропустил опасный выпад - острие шпаги коснулось его груди, пробило рубаху, оставило царапину.
   – Держись, Тучков! - кричал Сергей Ушаков, целясь издалека. Перед ним была спина отступающего перед Левушкиным натиском «черта», но спина эта постоянно меняла положение, а «черт» отступал подозрительно быстро.
   – Тучков, ложись! - кричал Максимка, выцеливая врага с другой стороны.
   Появился на берегу и Архаров, проклинающий все на свете, начиная с кафтана.
   Но было поздно. Хитрый француз, отступив каким-то неслыханным прыжком, развернулся, побежал - и оказался на берегу раньше, чем у моста оказались Макарка с пистолетом и Михей с привычным всякому мазу кистенем.
   Он уже наметил себе цель - архаровский экипаж.
   Левушка, полагая, что треклятый «черт» теперь уж точно поймает пулю в грудь, встал, опустив шпагу, и вдруг понял - он видел в воде что-то странное, только в пылу поединка не успел понять - что именно.
   Он вовремя повернулся - Устин на расстоянии аршина от края моста собрался уж отдавать Богу душу.
   Левушка подбежал, протянул ему руку и помог лечь грудью на мокрые доски.
   – Я стрелял в него, вот те крест, стрелял, - еле выговорил Устин.
   – Да мы слышали. Вылезай сам, мне недосуг, - с тем Левушка и умчался, а Устин выкарабкался и, вдруг ослабев, остался лежать на мосту.
   Он мог убить злодея, мог - да Господь не дал. Может, рука дрогнула?
   А злодей уж точно мог его убить.
   Только теперь он понял - чудо следовало за чудом, и то, что он сейчас жив, только воды нахлебался, означало, что Господь за что-то вознаградил его и уберег для некой цели.
   Он слышал крики, но они его уже не касались - мокрый насквозь Устин пытался впопыхах возблагодарить Господа, сообщить Господу, какой он недостойный грешник, и вдруг сбился с беззвучной речи, осознав, для чего он, бывший дьячок, бывший писарь, ныне - архаровец, Господу понадобился.
   Где-то на Покровке ждала в домишке канцеляриста Щербачова взятая под покровительство его супругой Наташка. Предполагалось, что она там пробудет до венчания, и уже был назначен день - спешили, чтобы успеть до поста. Коли бы Устин сдуру отправился на тот свет - ей пришлось бы возвращаться к Марфе и ждать, пока отведут за руку к какому-нибудь жирному борову. Так что он не имел права гибнуть - ведь больше ей не на кого было надеяться. Вот что имел в виду Господь - а Устин Петров его понял!
   Меж тем ловкий «черт» увернулся от Михеева кистеня и рубанул шпагой почти наугад. Макарка рухнул на колени и от неожиданености выстрелил в воду. А «черт» поспешил к экипажу, до которого было саженей с десяток, не более.
   – Уйдет, уйдет! - закричал Архаров и кинулся к своей карете. Его обогнал Михей, Михея - Максимка-попович.
   «Черт» оказался у экипажа куда раньше преследователей и скрылся за конскими крупами. Сенька, зазевавшись, смотрел на погоню с козел и дождался - потерял беглеца из вида. А прыгучий «черт», неожиданно сбоку вскочив наверх, одновременно пинком скинул его на песок и перехватил вожжи.
   Архаров встал, расставив ноги, выхватил любимый пистолет, выстрелил - и промахнулся. Карета двинулась с места и отдохнувшие кони понесли ее вдоль берега, по траве, куда-то к Тушину. За ней волей-неволей побежали привязанные сзади лошади архаровцев.
   – Уйдет, уйдет… - твердил на бегу Архаров. - Михей, навпереймы!
   Но Михей, споткнувшись, шлепнулся. Максимка отбежал в сторону, чтобы достать «черта» выстрелом сбоку, забожал в реку, провалился по пояс в ямину, распугав уток, и все равно ничего не вышло - того прикрывал кузов экипажа, да он, злодей, ожидая стрельбы, и съежился, стараясь не торчать.
   Кони пошли галопом, и пошли ходко. Расстояние между экипажем и архаровцами росло.
   Вдруг из кустов вывалился Федька верхом на краденой кобыле. Сидел он охлюпкой, с большим трудом поднял упряжную скотинку в галоп, обогнал товарищей и поравнялся с задними колесами. Архаров понял его замысел - перебраться на кузов и достать «черта» сверху. Но никак не получалось - прыгнуть на экипаж сзади мехали привязанные лошади, а сбоку кобыла боялась приблизиться, ее пугали большие скрипучие колеса, и справиться с ней, привычной лишь к вожжам и оглоблям, не знающей того языка, на котором общаются всадник и конь, Федька никак не мог. Он несколько отстал, чтобы сделать еще одну попытку. И вновь не удалось.
   А до околицы и широкой утоптанной дороги, на которой можно хорошо разогнать холеных обер-полицмейстерских коней, оставалось совсем немного.
   – Уйдет же сволочь! - кричал Архаров и бежал, что было сил.
   И тут раздался выстрел.
   Архаров не понял, где прозвучал этот выстрел, и пробежал еще шагов с десяток, когда увидел, что от экипажа отделяется что-то темное, скорченное, летит вниз кувырком и остается лежать неподвижно.
   Он даже не сразу догадался, отчего Федьке на старой кобыле удалось обогнать карету. И только когда экипаж перестал колыхаться, обер-полицмейстер сообразил - да ведь он вот-вот остановится!
   И он остановился, и дверца распахнулась, и подбежавший первым Макарка попятился, глядя вовнутрь так, словно там сидел плясовой медведь или ученая обезьяна.
   Архаров перешел на шаг. Сердце колотилось уже в глотке - давно он так лихо не бегал. Сопя и пыхтя, он подошел к экипажу, и ему навстречу выпрыгнул Никодимка с пистолетом в руке.
   Пистолет благоухал только что сделанным выстрелом.
   – Да ваши милости, что же это творится? - жалобно спросил Никодимка. - Скачут всякие, ваших милостей экипажи норовят угнать! А коли велено хозяйское имущество сторожить???
   – Ты открыл переднее окошко… - произнес Архаров и удивился, что лишь на четыре словца хватило дыхания. - И выстрелил ему в спину.
   – Так, ваши милости, иначе-то как с ним справиться? Я ему кричал, грозился - не слушает… Злодей - он злодей и есть… Николаев Петровичей экипаж угонять!… Хорошо, пистолеты вы в ольстедях оставили, я уж думал - придется сбоку к нему лезть, а потрогал ольстредь, а там - вашей милости пистолет, да и заряженый… Простите, Христа ради, коли что не так!
   – Ну и дуралей же ты! - сказал Архаров. - Ступай, поищи болвана Сеньку. Да корзину оставь! Никто на твою окрошку не покусится! Макарка, побудь тут.
   Обер-полицмейстер и его камердинер пошли назад. За ними шагом ехал Федька.
   Архаровцы собрались у мертвого тела.
   «Черт» лежал вверх лицом, раскинув руки. Глаза его были открыты.
   – Он самый! - сказал, глядя сверху, возбужденный Федька. - Ишь, носатый! Итальянца из себя корчил!
   – А может, и был итальянец, - ответил Левушка. - Господи, сколько же он беды понаделал…
   – Царствие небесное Абросимову, - тихо произнес Михей.
   – Царствие небесное Харитону, - добавил Ушаков.
   Архаров отпихнул мокрого Максимку и встал над телом. Сам не заметил, как принял привычную позу: колени согнуты, стан наклонен вперед, руки уперлись в бедра.
   Ему нужно было с этим телом побеседовать. Безмолвно, умственно.
   – Ты своему господину хорошо служил, ты в своем ремесле мастер, и мы это уразумели, - примерно так сказал Архаров, даже с некоторым уважением. - Да только и у нас - служба. Ты в чужом государстве сидел, шута горохового из себя корчил, ждал, пока о тебе вспомнят и на дело пошлют, потому что служил своей Франции. Для нее козни плел и стилетом орудовал. Ну а мы своей России служим, так что не обессудь…
   Затем он повернулся к архаровцам.
   – Коробов где?
   – Елизарьева охраняет, - сказал Ушаков. - Хоть и связали - а мало ли что.
   – Хохлов, поди, доставь его сюда. Федя, покажи Ушакову и Макарке, куда телегу спихнули. Надобно лошадь запрячь, подобрать там, на улице, раненого, довезти покойника до нашей мертвецкой, а потом - вернуть, где взяли.
   – Будет сделано, ваша милость, - вразнобой ответили Федька, Ушаков и Максимка-попович.
   Бой кончился, а обычная полицейская жизнь продолжалась, и ремесло требовало быстрого и спокойного возвращения к своим обязанностям.
   Архаров с Левушкой пошли к экипажу.
   – Что, оплошал? - сердито спросил обер-полицмейстер Сеньку. - Ворона ты, а не кучер.
   – Наше дело при лошадах… - отвечал расстроенный Сенька. - Лошадиное то есть наше дело…
   Он, падая, ободрал щеку и теперь прикладывал к ней подорожник.
   – Ваша милость, ваша милость! - воскликнул, подбежав, Устин. - Я стрелял, вот как Бог свят!
   – Кабы не он, злодей бы в лодке ушел - и поминай как звали, - доложил Архарову Левушка. - А стрелок из него никудышний - так, что ли, Устин?
   Устин вздохнул и подошел к телу.
   – Католик, должно быть, и помолиться-то за него нельзя… за грешную душу…
   Архаров и Левушка переглянулись.
   – И ты бы мог за него молиться? - спросил Архаров.
   – Так ему-то, может, больше, чем кому другому молитва нужна, - тихо сказал Устин. - Он же аду обречен…
   – Ты лучше за Никодимку моего помолись. Сидит сейчас, трясется… - и Архаров замолчал.
   Все-таки этот день потребовал слишком многого, а то, что он дал - мертвое тело у архаровских ног, - как-то не соответствовало огромной тревоге и ожиданиям. Был враг, врага одолели, сделалось как-то скучно…
   Да, Никодимка…
   Архаров подошел к экипажу.
   – Эй, дармоед, где там твоя окрошка?
   Он хотел показать Никодимке, что ценит его старания и одобряет его поступок. Но иного способа не выбрал - полагал, что позволение позаботиться о барине заключает в себе благодарность. Не лобызаться же с камердинером, в самом деле.
   И, хотя есть совершенно не хотелось, Архаров похлебал из мисочки, присев на ступеньки экипажа, а Никодимка стоял напротив и прислуживал - держал тарелки.
   – Ваша милость! - издали крикнул с телеги Федька. - Мы раненого подобрали, но он совсем плох, не довезем. Я ему ногу перетянул, как господин Воробьев учил, да только поздно, поди!
   Архаров вспомнил этого раненого, сунул Никодимке миску и встал.
   – Ну-ка, где он?
   Человек, подстреленный обер-полицмейстером, лежал в телеге рядом со связанным Елизарьевым. Федька же не восседал на облучке, а стоял и держал вожжи, как заправский ямщик. Макарка и Ушаков шли рядом с телегой.
   Архаров подошел и посмотрел в лицо раненому.
   – Кто таков, как звать? - спросил без надежды на ответ.
   Пособник «черта» молчал. Хотя был в полном сознании.
   – Елизарьев, ты отвечай - кто он таков, коли не хочешь со Шварцем спознаться, - приказал Архаров.
   Но ответа не услышал.
   – Ну, в подвале заговоришь. Молодцы, грузите этого черта на телегу.
   Елизатьев заворочался - ему не хотелось лежать рядом с мертвым телом.
   Архаров глядел на него и пытался высмотреть в лице те черты, которые говорили бы о наклонности к предательству.
   Как ни странно, до сих пор он не имел дела с предателями.
   В полку было не столь уж великое разнообразие пороков на лицах: иной был выпивохой, иной - буяном, иной - страстным и безнадежным игроком, не более. Понятие о чести имелось у всех. А в свете Архаров бывал редко и физиономии придворных интриганов не исследовал.
   Затем, уже в Москве, он вглядывался в рожи мазов и шуров. Мало хорошего было в тех рожах, и тайные осведомители, которые сообщали важные сведения архаровцам, добродетелями не блистали. Легко было прочитать в выражении их образин немудреную хитрость: я-де сейчас полиции помогу, иным разом полиция меня побережет, поскольку я ей нужен. Это были мелкие игры, внутреннее дело полицейской конторы, и посторонних они не касались, тем более - государственных дел.
   Стоя на сцене Оперного дома, Архаров видел лица дворян, уже почти изменивших государыне. Он при необходимости легко бы докопался, кем двигала обида, кем - возвышенные мысли о справедливости. Но все те люди обмануты были князем Гореловым, если не брать в расчет стоявшего за его спиной «черта». А что в подвигах маркиза Пугачева, кроме голштинского, был и французский след, Архаров-то знал, да только обманутые князем, честно уверовавшем в воскресшего императора Петра Федоровича, господа не знали.
   Сейчас перед обер-полицмейстером было лицо истинного предателя. Он был посвящен во многие затеи мнимого Фалька и недаром чувствовал свою безнаказанность. Что сподвигло его на все сомнительные подвиги? И не с того ли началось, что после чумы он отказался возвращаться в полицейскую контору?