Трускиновская Далия. Блудное художество

   И выпить, выпить…
   Это желание он мог бы осуществить и дома, но дома - Меркурий Иванович, дворня, чертов дармоед Никодимка, все станут смотреть и ломать свои дурные головы: с чего бы вдруг хозяин запил? А ежели кто догадается, сообразит, сведет концы с концами?…
   Нет, пить следовало в ином месте.
   Опять же, сказал себе Архаров, дома Меркурий Иванович и Потап ставят водку с лимонной корочкой, с померанцевой, ну, с можжевельником, особо не изощряются. Ну, еще у них можно найти анисовку - но эту гадость Архаров, раз в жизни попробовав, в рот более не брал - сильно невзлюбил запах. А в «Ветошной истерии», поди, вся водочная азбука, нарочно подобранная, стоит на полках - на иную букву и по два сорта: анисовая, абрикосовая, барбарисовая, березовая, баклажанная, виноградная, вишневая, грушевая, дынная, ежевичная, желудевая, зверобойная - самая полезная, ирговая, калиновая, коричная, лимонная, мятная, малиновая, можжевеловая, ноготковая, облепиховая, полынная, перцовая, рябиновая, смородиновая, тминная, тысячелистниковая, укропная, фисташковая, хренная, цикорная, черемуховая, шалфейная, шиповниковая, щавелевая, эстрагонная, яблочная. И даже есть водки на амбре и на селитре…
   Водки после того, как покойная государыня решила порадовать дворян правом на винокурение, освободив их при этом от налогов, выучились гнать и ставить знатные - нынешняя государыня не раз посылала лучшие из них в Европу, своим знатным и ехидным корреспондантам: пусть видят, какие чудеса творят в помещичьих усадьбах.
   Он еще постоял, соображая, в какую сторону двигаться, чтобы выйти к Воскресенским воротам, от коих до «Ветошной истерии» рукой подать. И вроде понял, и пошел, но переулок вдруг стал загибаться влево, Архаров свернул вправо и окончательно запутался. Спрашивать дорогу у прохожих он не желал и шел наугад, пока не оказался возле углового дома и не увидел низкую дверь, ведущую, очевидно, в подвал. По лепному двуглавому орлу над ней, явно утащенному из какого-то иного места, да по двум девкам, вроде как охранявшим ее, однако делающим вид, будто всего лишь, гуляючи, проходят мимо, да по пьяному человеку, сидящему, прислонясь к стенке, Архаров понял, что набрел на какой-то из безымянных кабаков - их на Москве было полторы сотни, всех не упомнишь.
   Время уже было такое, когда ремесленный люд и сидельцы из торговых рядов помышляют, как бы поприятнее завершить трудовой день.
   Архаров, не раздумывая, пошел к двери, отворил, спустился в смрадный подвал и потребовал чарку ну хоть зверобойной, или же хреновухи. Сев с той чаркой без всякой закуски за голый влажный стол, исцарапанный всякими непотребными словами, Архаров уставился на кабацкое население.
   Баб сюда по давнему обычаю не пускали, зато мужики сидели разнообразные - и пьющие из мелкого купечества, и пьющие из духовного сословия, и пьющие из фабричных - этих вроде было большинство. Обер-полицмейстера не узнавали - мало ли кто засел в углу, надвинув на лоб старую треуголку?
   Здесь ему наконец полегчало - хотя сам он не употребил бы этого слова. Водка оказалась скверной, не тем достойным напитком двойной очистки, который ему подавали ну хоть дома. Однако он выпил. И еще выпил.
   Не то чтоб полегчало - а он ощутил себя несколько вольготнее. И сидел себе совершенно бездумно, катая по столу опрокинутую стопку, а сколько просидел - одному Богу ведомо.
   Мимо вдоль стенки пробирался малорослый мещанин. Чем-то он Архарову не полюбился. Обер-полицмейстер протянул руку, цапнул недомерка за плечо и развернул рожей к себе.
   – Кто таков? - спросил мрачно.
   – Огарковы мы, - растерявшись, доложил мещанин.
   – Так. А я - старый дурак. Проходи…
   Кабацкая публика вела себя относительно тихо - в одном углу доморощенный артист рассказывал срамную историю про барыню, купившую самостоятельный кляп, слушавшийся приказов «Ну!» и «Тпру!», и его слушали, делая разнообразные примечания; в другом вроде бы тихо пели в лад. Но запели погромче, были окликнуты - не слишком сердито, огрызнулись, и пошло, и пошло…
   Хозяин заведения послал человека - призвать шалунов к порядку. Поднялся крик, состоялась и первая зуботычина, прозвенел под низким сводом извечный клич «Наших бьют!»
   Архаров понял, что в общей свалке только его кулаков недостает.
   Кабак освещался тремя сальными свечками - вроде немного, но чтобы разобраться в обстановке - довольно. Зачинщика обер-полицмейстер приметил сразу - этот рябой фабричный ему не понравился, еще когда поправлял рассказчика срамной истории. Потому Архаров, скинув епанчу, первым делом пробился к нему и ловкой размашкой сбил с ног.
   Увидев драчуна в кафтане, по бортам коего был положен золотой галун в три вершка шириной, пьющий люд несколько опомнился. Архаров, стоя над телом поверженного противника, ждал нападения - но самые разумные стали выскакивать из подвала, позабыв, понятное дело, оплатить свои проказы. Хозяин заорал - и Архаров, загородив выход, наконец-то сцепился со рвущимся наружу путным бойцом, которому было начхать на золотые галуны.
   Очевидно, и тому страсть как хотелось помахать кулаками.
   Несколько «пытливых» ударов убедили обоих - бой будет достойный. Но архаровский противник был более натаскан по части стеношного боя, обер-полицмейстер же умел не только держать удар. Он помнил еще занятные ухватки «ломанья», когда дурашливая полупляска с заведомо нелепыми, шутовскими, глумливыми движениями в единый миг оборачивалась тремя-четырьмя меткими ударами, каждый из которых словно был подготовлен предыдущим.
   – Наверх пошли! - крикнул он противнику. - Там ужо потолкуем!
   Но наверху оказалось истинное столпотворение. Там было не до поединка - Архаров сразу определил, что несколько минут назад началась свалка-сцеплялка: уже лежали первые сбитые с ног, и у кого получалось - тот откатывался в сторонку, не рискуя даже встать на карачки - ибо тогда он терял статус лежачего, и его уже можно было вдругорядь бить.
   Тело помнило все!
   Свалке-сцеплялке, где все против всех, соответствовала особая стойка - не зажатая левобокая стойка стеношника, которой не брезговали и мастера охотницкого боя, а вольная - руки в стороны, плечи чуть приподняты, ноги присогнуты, и Боже упаси замереть без движения.
   Архаров весело врезался в толчею вскрикивающих бойцов, лишь подивившись, откуда их вдруг столько набралось. Похоже, где-то поблизости был точно такой же грязный и дешевый кабак, откуда тоже поперли обалдевшие от задора мужики.
   Опытным взглядом он определил, где происходят самые любопытные события.
   Кто-то бился весьма успешно, один против многих - только рев стоял. Боец этот выбрал себе место под окошком, откуда падал свет, и каждый его удар был удачен - кто отлетал сажени на две и, получив вдобавок по шее от иного человека, которому наступил на ногу, уходил, подвывая и держась за челюсть; кто тут же падал, раскинув руки; кто рушился на колени, сбившись в клубок.
   Архаров проложил себе дорогу к этому поединщику, бывшему, невзирая на прохладный вечер, в одной лишь рубахе, и уж встал было перед ним, но боя не вышло.
   – Архаров, ты, что ли? - спросил, почти не удивившись, Алехан Орлов.
   – Я, Орлов.
   Вот тут они были на равных - да и выпитая водка тоже имеет свойство всех уравнять.
   – Ну… - Алехан задумался, схватываться ли с обер-полицмейстером, но и времени на размышления драка не давала, и врага он в Архарове не видел, и по-настоящему силами мериться в свалке-сцеплялке - глупое занятие.
   – Ступай…
   Архаров отсалютовал поднятой рукой и тут же отбил удар некого обалдуя, не понявшего, что тут кратко договорились меж собой два одинаково сильных бойца.
   Алехан же сунул пальцы в рот и засвистел, желая снова привлечь к себе общее внимание.
   Если бы Архарову доложили, что неподалеку от дворца, где изволит проживать государыня, пойман некто, от избытка сил и общего недовольства жизнью затеявший в кабаке драку, которая, выплеснувшись в переулок, вовлекла в себя человек сорок разнообразных бездельников, тому человеку бы не поздоровилось - в подвале бы с него шкуру спустили, домогаясь имен сообщников, коих он заведомо не знал.
   Сейчас тут таких вояк было двое - граф Орлов-Чесменский и он сам, московский обер-полицмейстер. И лучше было бы убраться подальше.
   Архаров поспешил в самое безопасное место - обратно в подвал, чтобы взять оставленную епанчу и треуголку.
   В подвале и впрямь не оказалось ни души - хозяин с подручными куда-то спрятались, а может, бились наверху. Архаров подошел к полкам, на которых стояли бутыли темного стекла. Может, они и составляли пресловутую азбуку - про то мог знать лишь хозяин. Сняв первую попавшуюся, обер-полицмейстер взял чарку, откуда пил, может, какой-нибудь чахоточный, и наплескал туда мутноватого травника. Отпил - пойло было редкостное. Но чем хуже - тем лучше, так решил он и выпил эту чарку до дна.
   Как он выбрался наверх - он еще помнил, но куда его понесло дальше, хмельного и очумелого, ведомо только Господу Богу. Вроде бы несло к Воздвиженке, где его ждали у Волконских, и Архаров придумывал какое-то совсем дурацкое извинение. Зигзаг пьяной мысли был таков, что он даже понял, для чего тащится к Волконским, - просить наконец Варенькиной руки. Тогда Архаров захохотал, пугая прохожих.
   Варенька, милое дитятко, открытое и простодушное! Все, что на сердце, тут же расскажет - и будет сие весьма хорошо… и никакого опьяняющего душу молчания… Ведь мог же, мог догадаться, что дело неладно! Так надо же - его спасительная подозрительность отказалась служить как раз тогда, когда в ней была иаибольшая нужда!
   Наконец он понял, что нужно где-то сесть и добавить. Лучше всего - в «Татьянке», там его знают и не нальют отравы вроде той, какую сам себе плеснул. Но идти в «Татьянку» было не с руки. Именно потому, что там его знают. Вся Москва утром будет веселиться, пересказывая, как пьяный обер-полицмейстер ночью шатался по кабакам. Надобно в иное место - и непременно добавить…
   Кто-то налетел на него - да и отлетел, и рухнул в лужу.
   – Кулак не сласть, а без него - не шасть, - нравоучительно сопроводил свой удар обер-полицмейстер. Вспомнил Алехана… те давние мальчишеские схватки на лугу… хорошо было…
   Провожаемый жалобной матерщиной, Архаров пошел дальше - к Воздвиженке, просить Варенькиной руки, одновременно внутренне двигаясь к «Ветошной истерии», где пойла не держат.
   – Ваша милость, вы, что ли?
   Перед ним стоял незнакомый человек. На вид немолодой.
   – Кт-то т-таков? - спросил Архаров.
   – Востряк я, - бесстрашно признался незнакомец. - Подите-ка отсюда, ваша милость, негоже стоять посреди перекрестка. Темно, копытами стопчут.
   – Посреди перекрестка? Прелестно… Пошли, Востряк, выпьем.
   – В «Негасимку», что ли?
   – Точно. В «Негасимку».
   Архаров сам себе подивился - как мог забыть про сие злачное место? Сопровождаемый пожилым опытным шуром по прозванию Востряк, которого в иное время он бы уж нашел о чем спросить, Архаров побрел к Васильевскому спуску - мимо благоухающей, как всегда, Неглинки, мимо Охотного ряда, мимо поворота к «Ветошной истерии» даже. Востряк шел следом, несколько заинтригованный. Никто и никогда не видел господина Архарова в таком свинском состоянии.
   Они нашли за Покровским собором и чуть ли не под ним вход, вошли, и целовальник Герасим, старый приятель, тут же принял их, усадил, первым делом пошел принести закуски - по части питья он был мужчина опытный и видел, что обер-полицмейстер готов хоть штоф выхлестать, занюхивая жестким от галуна обшлагом.
   Востряк отошел к каким-то знакомцам. Он был довольно умен, чтобы не навязываться в собутыльники обер-полицмейстеру.
   Но Герасим сразу не убрал стопки - и Архаров, как говорил Саша, механически допил ту, в которой еще что-то имелось. Поморщился. Запах был преотвратный, вкус… вкуса, кажись, уже не было вовсе…
   Архаров мрачно смотрел на пестрое население «Негасимки». Ему было плевать - узнали, не узнали… Когда надобно напиться, не к его сиятельству князю Волконскому же идти. Надобно! Как будто у архаровцев не заведено перехватывать по чарке у трактирщиков и целовальников просто так, на арапа… и ничего, никто еще не спился с кругу…
   – Герасим…
   – Что, ваша милость? - подойдя, тихо спросил кабатчик и поставил на стол для дорогого гостя расстегаи с налимьей печенкой, для себя самого, кстати, купленные.
   – Что у тебя за пойло такое? Опять непоказанным торгуешь?… Верши…
   – Для вашей милости хорошего травничка нацежу, - преспокойно пообещал Герасим. Травничек уж точно был непоказанным напитком, держался как бы для собственных надобностей, потому что оказывает целебное действие, наливался из-под полы. Но был выше всяких похвал. Меркурий Иванович брал у Герасима этот напиток для барского стола; Архаров знал, но молчал.
   – Ну его… мне бы… - Архаров задумался. - Наливки мне сладкой…
   Герасим и тут не показал удивления. Сыскалась и наливка, хорошая, вишневая.
   Понадобилась она потому, что Архаров хотел ощутить вкус спиртного. Он хотел убедиться, что приятный сладкий жар во рту существует, однако и пахучая наливка проскочила в горло, как водица, хотя была изрядно густа.
   Сильно этим недовольный, он оглядел посетителей «Негасимки» и, как ему показалось, признал несколько лиц.
   – Шуры чертовы, любить вас конем… - проворчал он, но не поднялся для скорой и суровой расправы, а только смотрел - и высмотрел в компании взрослых мужиков совсем еще молоденького парнишку, невысокого, белобрысенького… как Демка…
   – Герасим! - рявкнул Архаров. Кабатчик подбежал.
   – Что вашей милости угодно?
   – Налей. И себе тоже. Помянем раба Божия Демьяна…
   – Демку, что ли?
   – Его.
   – Ах ты Господи… - Герасим глядел на Архарова и глазам не верил: чтобы обер-полицмейстер напился до такого состояния, оплакивая бывшего шура и мортуса, простого полицейского?
   Он быстро принес лучшую из всех водок, что у него на тот час были, померанцевую, и чистые стопки, и успел подхватить полоток копченого гуся.
   – Помяни, Господи, раба твоего Демьяна, и прости ему все согрешения, вольные и невольные, - тупо глядя в стопку, произнес Архаров слова, которым полагалось бы звучать в храме, но никак не в кабаке. - И даруй ему царствие свое небесное, Демке, дураку… Господи, какой же он дурак… неужто мы бы не докопались?… Пей, Герасим. За Демку посчитаюсь, вот те крест.
   Выпили. Архаров отодрал пласт гусятины, куснул, пожевал, с натугой проглотил. И понял, что тут более делать нечего.
   – Пошел к черту, - произнес обер-полицмейстер, вставая, и Герасим не понял, к нему ли относятся слова, или же господин Архаров сообщает о своих намерениях.
   Даже не подумав заплатить, Архаров направился к дверям. Герасим неодобрительно посмотрел на изгвазданную епанчу и грязные чулки, но опять же промолчал. И только когда за широкой спиной обер-полицмейстера захлопнулась дверь, окликнул Ванюшку-подручного.
   – Ну-ка, проводи его милость… не вышло бы дурна…
   Московская шелупонь Архарова знала в лицо, но сейчас понаехало много пришлой - учуяли поживу, и Герасим не хотел, чтобы обер-полицмейстер угодил в неприятности.
   Ванюшка вернулся не скоро.
   – Крепко набубенился, ноги не держат, - сообщил он хозяину. - Дважды на спуске падал.
   – А куда подевался?
   – А в Зарядье, к Каиновой зазнобе поплелся.
   – Ну, эта с ним управится. Докуда довел?
   – До калитки. Там уж не промахнется.
   Герасим хмыкнул. Теперь главное было - крепко помолиться Богу, чтобы Архаров наутро забыл, где его ночью носило. Вряд ли ему приятно будет знать, что кто-то видел его в столь непотребном виде…
   Архаров же шел целенаправленно и даже одолел доски, положенные от калитки к крыльцу. Мысль у него в голове была из тех, что наутро, если удастся их воссоздать, приводят человека в содрогание. Хотя определенная логика в ней присутствовала - напившись в кабаках и вывалявшись в мокрой глине, Архаров забыл о Варенькиной руке и полагал завершить день соответственно - в постели у Марфы. Не то чтобы он плохо относился к сводне или желал приравнять ее к уличной грязи, а просто предполагаемые амуры с Марфой, бывшие для них обоих вечной темой фривольных шуточек, казались Архарову чем-то еще более нелепо-безумным, чем сладкая наливка после сивухи. Он желал провести себя через сей миниатюрный ад, занимающий пространство одной ночи, взбаламутить себя и покарать за дурость, покарать жестоко… хотя не слишком… хорошо Шварцу, знающему меру справедливости, Архаров же ее никогда, оказывается, не знал, и, рухнув с высоты в пропасть отчаянной обиды, никак не мог придумать себе должного наказания за доверчивость…
   Кудлатая Моська, охранявшая и Марфин, и соседский двор, признала его и промолчала. Окна были закрыты на ночь, он постучал в ставень. Инвалид Тетеркин откликнулся не сразу. Сперва он грозно изматерил обер-полицмейстера, потом пригрозил позвать десятских, потом - и вовсе архаровцев.
   – Да я сам архаровец, отворяй, смуряк дермошный!
   Тогда только Тетеркин признал ночного гостя и засуетился.
   Марфа спустилась сверху в нижней юбке, завернувшись в большую шаль, со свечой в руке.
   – Ахти мне! Вот не чаяли, не ждали! Заходи, сударь. Прими у него епанчу.
   Тетеркин снял с архаровских плеч тяжелую суконную епанчу и повесил в сенях на гвоздь. Марфа оглядела Архарова, отметила измазанные в глине борта кафтана и колени, принюхалась.
   – Да ты, сударь, из «Негасимки», что ли, шествуешь?
   – Из «Негасимки»… Дай, думаю, загляну… на огонек… Клаварош у тебя?
   – Нет, сударь, сегодня у него служба, собрались куда-то в ночь с Ушаковым.
   – Эт-то… эт-то прелестно…
   – Дай-ка я тебя горячим напою, Николай Петрович, - предложила Марфа. - Да и уложу. Ступай со мной на кухню, а ты вздуй самовар поскорее!
   Большая печь давала столько тепла, что Архаров после странствий по ночной Москве и сидения в сырых подземных кабаках просто ожил.
   – А шаль тебе к лицу, - сказал он, хотя перед ним было отнюдь не лицо, а широкая спина Марфы, добывающей заедки из шкафчика.
   – Да ты уж не клинья ли под меня подбивать вздумал? - сразу подхватила она любимую словесную игру. - Явился заполночь, выпивши для храбрости, небось, и подарок принес?
   – А что, Марфа, ты бы меня полюбила? - пытаясь вести галантную игру, спросил Архаров. - Без подарка?
   – Так я, может, и теперь тебя люблю, почем знать? Да только беда - кабы могла до тебя дотянуться, так, может, и не любила бы.
   – Экая ты замысловатая! - и он расхохотался. - А я вот к тебе пришел, оскоромиться… принимай, Марфа Ивановна, прибыл…
   Тут Марфа поняла, что обер-полицмейстер не шутит.
   – Что с тобой, сударь? - обеспокоенно спросила она. - Ты садись, я стол накрою.
   – Накрывай! - позволил он. И грузно сел на лавку, широко расставив колени.
   – Сударь, да ты сам не свой! С кем воевал-то?
   – Выпить не найдется?
   – Как не найтись! - делая вид, будто не замечает крайней степени архаровского опьянения, объявила Марфа. - Погоди, на стол соберу. Что ж за питье без закуски!
   Марфа, при всей своей многопудовости, была легка на ногу - выметнулась за дверь почище иной молодой. Там, в сенях, она схватила за шиворот притаившуюся Наташку - неведомо какую по счету из тех, что постоянно жили у нее в услужении и вводимы были ею в бабье ремесло. Шепотом отдав девчонке несколько приказаний, вернулась и села за стол напротив Архарова.
   – Христа ради, ничего не говори! - велела. - Сейчас будем пить. Зальешь свое горе вином, а я тебя уложу.
   Тут же на столе впридачу к пастиле, пряникам, конфектам и французским бисквитам от знаменитого кондитера Апре явились водочный штоф, бутылки с домашними наливками, нарезанное сало, огурцы, капуста, разнообразные грибы в трех плошках, хлеб. Выставив все это в красивом порядке, Наташка сразу убралась, уковылял и Тетеркин.
   Марфа расплескала по стопкам водку.
   – Пей, господин обер-полицмейстер. Пей. Легче не станет, но… пей.
   – Ты права, - опрокинув в рот стопку и закинув следом два склизких темных грибка, согласился он.
   Марфа тут же налила еще. И вторая стопка была исправно опрокинута.
   – Закусывай, - сказала она.
   Он молча стал жевать хлеб с ломтем сала.
   Марфа, так же, молча, глядела на него. Видимо, ждала объяснений. Надо было бы объяснить ей про Демку, но две последние стопки водки как-то странно повлияли на голову - Архаров помнил лишь одно…
   – Черт бы вас, баб, всех побрал, - сказал наконец он. - Суки, бляди, твари, подлые твари…
   – Ты пей, пей. Видать, мало еще, сударик, выпил, - преспокойно отвечала Марфа и в третий раз наполнила стопку. Но он не стал, а через стол уставился на нее своим тяжелым неприятным взглядом.
   – И ты такова ж. И ты. И ты за деньги под кого угодно ляжешь.
   – А и лягу, - согласилась Марфа. - Что ж плохого? От меня не убудет, а кавалеру - радость.
   – Под кого попало, - уточнил он.
   – Это уж как Бог пошлет.
   – Лишь бы свою шкуру уберечь…
   Марфа насторожилась.
   – Это не французенка ли под тебя улеглась? - вмиг сообразив, откуда ветер дует, спросила она.
   – Французенка. Гнать их всех из Москвы поганой метлой.
   Марфа хмыкнула.
   – Налей, - велел Архаров.
   На его протянутую к стопке руку легла женская рука.
   – Дура твоя французенка, - сказала Марфа. - Ничего в мужиках не смыслит. Ни шиша. Ладно, сударь мой, выпей за то, чтобы бабы поумнели.
   Архаров опустошил третью стопку.
   – Хочешь напоить меня в зюзю? - спросил с неожиданной суровостью.
   – Хочу тебе правду сказать. А трезвый ты ее не поймешь.
   – А… ладно. Наливай.
   – Подставляй. И закусывай, Христа ради.
   Четвертая стопка не сразу хорошо пошла. Архаров пригубил ее и отставил.
   – Ну и в чем же твоя правда?
   – А в том, что тебе с самой твоей первой девкой не повезло, не заладилось. Стерва попалась. И ты вздумал, будто нас можно только покупать. За свои деньги получать… - и тут Марфа такое загнула, что Архаров чуть стопку не выронил. - А ты, сударь…
   – Не смей, не твое дело, каков я.
   – Не мое - так не мое. Ты пей. Ты еще мало выпил.
   – Нет. Теп-перь - в самый раз…
   Убедившись, что Архаров съел достаточно жирного, Марфа повела его наверх и доставила в лучшую свою комнату - в розовое гнездышко. Увидев его, Архаров помрачнел - кабы Марфина кровать заговорила, никаких пальцев не хватило бы счесть гостей. Стало быть, ему, Архарову, после всего тут - самое место.
   Он и шлепнулся на розовое покрывало - как был, в грязном кафтане. Марфа, опуствшись на корточки, стала его разувать. Потом помогла ему вынуть руки из рукавов и расстегнула камзол.
   – Надо же, ты меня на свою постель укладываешь, - бормотал Архаров. - Ты, Марфа, хитрая баба… хитрая, как черт… Вот ты меня и заполучила… Но проку не выйдет, я сплю уже…
   – Да и хрен с тобой, - беззаботно отвечала Марфа, разглядывая пройму кафтана. - Нешто на Москве кавалеров мало? Не ты один такой ядреный! Ишь, рукав-то чуть не с корнем выдран…
   А сама меж тем прислушивалась - и уловила некий скрип.
   – Давай-ка ложись, - приказал он. - Сейчас, сейчас я тебя… любиться с тобой станем…
   – Лезь под одеяло, сударь, - велела она и тут же вышла.
   Внизу, на пороге кухни, ее ждали Дунька в испытанном своем, надежном, вернее всякого маскарадного «капуцина», сарафане, с душегрейкой внакидку, и Наташка.
   – Что стряслось-то? - обеспокоенно спросила она. - Чего ты за мной посылала?
   – Там у меня наверху наш кавалер ядреный… пьяным-пьянешенек, а все ему неймется…
   Дунька так и села на скамью.
   – У тебя, наверху?… И пьян?…
   – Плохо дело. Поди к нему, - тихо велела Марфа.
   – Нет. Не пойду.
   – Ступай, дура, ну?! - Марфа вдруг сделалась грозна, однако ее суровый вид не больно испугал Дуньку.
   – А ты мне не приказывай, Марфа Ивановна!
   – Да тошно ж ему! С французенкой сцепился, совсем сдурел… Подрался с кем-то, вишь, рукав ему из кафтана выдрали, пришел грязный, как свинья, сколь ни пьет - все ему мало… Дуня, я его таким отродясь не видала! Экая заноза эта французенка, а?… Неужто тебе его не жаль?…
   И Марфа попыталась заглянуть Дуньке в глаза. Но безуспешно - шалая девка глядела в пол.
   Вдруг она решилась.
   – И стерва ж ты, Марфа Ивановна, - тихо сказала Дунька и, развернувшись, побежала по лестнице наверх.
   Марфа не обиделась, а словно бы молча согласилась с Дунькиным определением. Даже с некой тайной радостью - она добилась своего. И странной была эта радость.
   – Поди… не поскупись… Поди… - шептала Марфа вслед Дуньке.
   И скрипнула дверь наверху, и захлопнулась, а она все стояла у подножья лестницы и глядела на ту дверь, все стояла и глядела.
 

* * *

 
   Саша Коробов отпросился у Архарова на два дня, сказал, что посмотрит праздник на Ходынском лугу и потом переночует у приятеля. Так оно и было - он не солгал, да и всей правды не сообщил.
   Правда же была такова - Саша встретил бывшего своего однокашника, такого ж бешеного поклонника астрономии, ныне оказавшегося учителем арифметики в Воспитательном доме. Приятель повел его к себе - показать книгу, которую они оба в бытность студентами искали, да нигде не отыскали.