Страница:
– Вот и славно, молодец, - произнес он наидобрейшим голосом, улыбнулся, указал на стул. - Садись, потолкуем. Будешь умен - многие дела вместе сделаем. Э?
Демка смотрел на него пристально.
Зрение не обманывало - это точно был Иван Иванович Осипов, известный на Москве как Ванька Каин.
Старик Елизаров мало что знал о похождениях своего непутевого сына. Потеряв в чуму семью - молодую жену и двух детишек, насилу выкарабкавшись из барака при Даниловом монастыре, Семен Елизаров так и не вернулся к правильной жизни. Служить в полиции он более не желал - и Архаров даже вспомнил, что с самого начала, принимая дела, слыщал от кого-то про канцеляриста, оставшегося в живых, но сильно повредившего здоровье. Поскольку и без него забот хватало - Архаров и не возразил против его отставки.
Промышлял Елизаров Бог весть чем - нанимался сочинять прошения, бегал с какими-то комиссиями, пробовал торговать. Где он разжился полицейским мундиром - старик не знал, а рассказал лишь, что однажды Семен привел домой мужчину и объявил, что сдал ему комнату. Мужчина же сказался архаровцем, Антоном Афанасьевичем Фальком, недавно переведенным в Москву аж из Ревеля.
Ничего удивительного в этом старик Елизаров не видел - коли сын не отстал от старинных своих канцелярских приятелей, то и понятно, что они посоветовали новичку Фальку, где можно недорого снять жилье.
Имя, конечно же, было фальшивое, но надо ж как-то этого злодея звать - и до выяснения настоящего им стали пользоваться все, от Архарова до Никишки.
Мнимый архаровец оказался человеком приятным, показывал карточные фокусы, пел сладкие немецкие песенки, баб к себе тайком не водил, заплатил за комнату вперед, опять же - соседи, зная про такого постояльца, присмирели - кому охота связываться с Рязанским подворьем?
– Многие ли соседи его видели? - спросил Архаров.
– А кто их разберет. Он поздно со службы возвращался, у нас-то рано ложатся.
– Приятный, стало быть, кавалер?
Абросимов пребывал между жизнью и смертью, ближе к смерти, а найденный во дворе на травке парень в одних портках тоже был опасно ранен пистолетной пулей. Он оказался двоюродным племянником старика Елизарова, едва не спятившая от страха баба - его женой. Кабы не Федька - приятный кавалер и ее бы пристрелил.
– Бабу следует строго допросить, - сказал Шварц. - Она непременно должна о нем что-то знать существенное.
– С чего ты взял, Карл Иванович?
– Она могла быть любовницей Фалька и знать некие особые приметы на теле.
– При живом-то муже?
Архаров имел в виду, что женщина каждую ночь проводила в мужней постели, а днем постоялец отсутствовал. Но Шварц его огорошил - сказал, что ему и не такие случаи известны.
– Стремление человеческого рода к воссозданию себя способствовало созданию еще всякой всячины, - произнес он, подняв перст, словно изрекал нравоучение. - И когда неверная супруга желает лишиться добродетели, она действует как опытный полководец против злокозненного врага.
– Ну, допустим, баба видела бородавку или там шрам. А ее мужа для чего убивать?
– Муж также мог видеть бородавку или шрам. Я разумею, в бане.
– Игривое у тебя нынче настроение, Карл Иванович, - только и мог сказать Архаров. Но позволил взять бабу вниз и показать ей орудия дознания, чтобы она охотнее заговорила.
Старика усадили с Тимофеем и велели переписать всю родню - надобно было проверить, не туда ли, к родне, прибежали прятаться фальшивые полицейские.
Архаров думал уж, что может взяться за иное дело, но приехал Захар Иванов, вместе с десятскими делавший обыск в доме Елизарова.
– Извольте, ваша милость, - сказал он, выкладывая на стол маленькие золотые ложки с ручками из красной яшмы. Было их четыре штуки.
– Мать честная, Богородица лесная, - сказал на это Архаров. - Найти мне Клавароша, живо!
И, когда француз явился, спросил его строго:
– Мусью, ты когда к Шитовым фехтовальным учителем наймешься?
– Я, ваша милость, произвожу необходимые переговоры, - отвечал Клаварош.
Переговоры осложнялись тем, что после ночных приключений в подвале Гранатного двора господин де Берни не выходил из дома. Преподавать арифметику детишкам можно и сидя, а по комнатам он перемещался с тростью - это Клаварош знал точно. Он дважды пытался навестить земляка, и оба раза наталкивался на привратника, долбящего одно:
– Господа не велели пущать.
На третий раз де Берни оказался случайно в сенях, и Клаварош пероемолвился с ним словечком, прося походатайствовать о своей особе. Так что дело было покамест не совсем безнадежное.
Архаров разослал всех, кто на тот час был в полицейской конторе, по елизаровской родне, но проку было мало - подчиненные возвращались без всяких сведений.
И неудивительно - затеряться в Москве очень даже просто, и, может, господин Фальк вместе с беспутным Семеном Елизаровым сидят себе где-нибудь в Кривоколенном переулке, в трех шагах от полицейской конторы, да посмеиваются.
Михей Хохлов с ног сбился - искал тех шуров и мазов, которые были прикормлены и снабжали полицейских нужными сведениями. С такими осведомителями встречались не вссе архаровцы, а лишь немногие - так оно надежнее. Были бы Демка и Яшка-Скес - можно было бы и их послать к давним приятелям. Но Демка сбежал, а куда подевался Скес - никто не мог понять. Устин бегал к нему домой, перепугал квартирных хозяев, но приятеля не нашел и собирался уж бежать в соседний храм Гребенской Богоматери - служить молебен от отыскании пропажи.
Но до молебна дело не дошло.
– К вашей милости баба, - доложил Клашка Иванов. И была в голосе некая тревога.
– А что за баба? - не отводя глаз от бумаг, осведомился Архаров. Перо в его руке было чревато кляксой, и он желал поставить росчерк, пока не испортил важного письма.
– Рябая, как сорочье яйцо.
– Дурак, с каким делом?
– Вашк милость, она…
– Ну?
– Она вот так, шепотком, сказывала: слово и дело-де…
– Что?! - едва не хором спросили Архаров и Шварц.
Страшное «слово и дело государево» уже тринадцать лет как по указу покойного государя Петра Федоровича было отменено. Беды оно наделало немало - всякий мог, выкрикнув эти слова, пристегнуть к ним любой донос, и розыск по тому доносу был суровый. Со временем скопилось множество вздорных и нелепых дел, а также явилось, что многие доносчики проделывали сей кундштюк единственно из желания подставить невинных, а самим избежать наказания.
– Вот так и сказала.
– Веди сюда, - велел Шварц. - Я полагаю, даже самая глупая московская баба помнит, что сия формула означает, и остережется ее вслух повторять…
Клашка отворил дверь пошире и впустил молодую бабенку, на вид бойкую, сообразительную, хотя и неопрятную. Она была накрашена так, как издавна водилось на Москве, - ярко и густо, но скрыть заметных рябин от оспы на лице не сумела. В левой руке у нее был узел.
– Ну, с чем пришла? - спросил Архаров.
Бабенка подошла к столу и, нагнувшись, прошептала:
– Слово и дело государево…
– Говори.
Бабенка потупилась, вздохнула и, получив от Клашки легкий тычок локтем в бок, начала:
– Я, ваше сиятельство, в Зарядье живу, во Псковском переулке… И ко мне приходит родня моя, братец двоюродный… порой у нас ночевать остается… И вот прошлой ночью так-то пришел, а утром вышел в одном исподнем на крыльцо и сгинул. Я ждала, ждала, страшно стало. Днем не появился, к вечеру не появился, ночью не появился… я - к вашему сиятельству… вот, имущества его принесла, чулки, башмаки, кафтан…
Бабенку следовало назвать дурой и отправить в канцелярию - пусть там кому-нибудь продиктует «явочную», но Архаров, подняв наконец голову от бумаг, посмотрел ей в лицо. Нет, дурой она, кажется, не была…
– А «слово и дело» для чего сказала?
– Так ваше сиятельство… он ведь в полиции служит… как же еще, коли арха… коли полицейский служитель пропал?…
– Как звать братца? - быстро спросил Шварц.
– Яшкой.
– А по прозванию?
Вот тут Феклушка и задумалась. Отродясь Яшка-Скес ей о своем прозвании не говорил. Для их легкомысленных отношений и имени за глаза было довольно. А чтобы сестрица не знала братцева прозвания - для Москвы дело неслыханное.
– Ладно, Карл Иванович, - догадавшись о подоплеке этого родства, сказал Архаров. - Не так уж много у нас тут Яшек.
Похоже, появилась наконец возможность ухватиться за хвост одного из тех мнимых полицейских, которые были замечены ночью, когда треть сервиза в подвале отыскалась, общими усилиями обрюхатили девку Фимку с Якиманки, тяжело ранили Абросимова и, скорее всего, еще много пакостей натворили. И, скорее всего, Яшкой назвался Семен Елизаров, имевший склонность к амурным похождениям.
Но Шварц первым догадался, о ком толкует Феклушка.
– Иванов! Поди, спроси молодцов, не обнаружился ли Скес, - велел он.
– Будет сделано, ваша милость, - Клашка поклонился и вышел.
Архаров поставил еще несколько росчерков и вздохнул с облегчением. Письменная повинность была им выполнена. Он посмотрел на бабу - нет, собой нехороша, вряд ли Елизаров на нее польстился, хотя всякие чудеса случаются…
– Карл Иванович, возьми-ка доносительницу к себе в подвал…
Феклушка в ужасе так и рухнула на колени.
– Да ваше сиятельство, да я-то чем провинилась?! - заголосила она.
– Молчи, дура. Посидишь там в каморке. Узел тут оставь. Не бойся, не тронут.
– Не кобенься, сударыня, - миролюбиво добавил Шварц. - Сие ненадолго.
Порядком напуганная Феклушка была им взята за плечо и выведена из кабинета.
– Карл Иванович, Ушакова ко мне, Петрова, Михея! - крикнул вслед Архаров.
Из всех троих на месте был лишь Устин и тут же прибежал.
– Ну-ка, развяжи узел, - велел Архаров.
Прямо на стол были выложены вещи - включая грубые башмаки.
Устин обшарил карманы кафтана и поочередно предъявил Архарову добытое из карманов имущество - моточек веревки, платок, мешочек с огнивом, чистую сложенную тряпицу, перекрещенную веревочкой колоду потертых карт, маленький ножик в ноженках.
– Этот вроде Скесов, - неуверенно сказал Устин. - И кошель на Скесов смахивает…
– Похоже на то…
Архаров был несколько разочарован - вот, оказывается, чье добро. Он догадывался, для каких добрых дел носит Яша этот бритвенной остроты нож, но не возражал - может, когда и в розыске пригодится.
– Что в кошеле?
Устин высыпал мелочь и достал сложенную бумажку, развернул, молча прочитал.
– Это его, ваша милость! Я сам ему писал!
– Читай.
И Устин прочитал, покраснев при этом до ушей:
– «Господи, дай твои ключи, Матерь Божья, дай свои замки. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.»
– Это что еще? - спросил Архаров.
– Молитва, ваша милость, от воров. Чтобы кошеля не стянули… очень помогает…
– Это ты Скесу дал молитву от воров? Когда он сам любого шура переплюнет?
– Но вот же, ваша милость, и пригодилась!
– Да… Скесово, значит, добро… - тут Архаров крепко задумался. - Петров, сходи вниз, приведи бабу, что у Карла Ивановича в каморке сидит. Не тронулась бы рассудком с перепугу.
– Ваша милость, а где он - Яша?
– Сам бы я хотел понять… Петров! Ты ведь что-то знаешь. Ну-ка, выкладывай! - велел Архаров.
По Устинову лицу и дитя несмышленое бы догадалось, что архаровец держит в голове какие-то важные сведения о Скесе.
– Я, ваша милость, ничего толком не знаю. Он не рассказывал, а только все в Зарядье бегал… что-то он там заприметил…
– Прелестно, - сказал Архаров. - И рухлядь его сыскалась в Зарядье. Ну-ка, вспоминай еще. Что у него было на уме?
– Карета, - подумав, отвечал Устин. - Он карету с гербом на дверцах искал. Да она, поди, уж нашлась, про то Ушаков знает.
– На что ему?
Но Устин не знал.
Скес был далек от веры, но свято место пусто не бывает - и он установил для себя целый свод примет, большинство из коих запомнил еще с детства. Например - коли он чем-то занимался, то никогда никому не излагал дела полностью, а лишь намеками и экивоками, чтобы не сглазить.
– А что за карета? Кто в ней ездит?
Архаров знал, что в Зарядье есть и богатые дома - те, что стоят повыше, и бедное жилье - в низинках, там, где дурной от сырости воздух. И сейчас он надеялся, что Устин без подсказки вспомнит ховринский особняк. Хотя молодой граф был где-то далеко, в ссылке, которой заменили более суровую кару лишь потому, что он не на шутку расхворался, но как знать - он наверняка пишет письма родителям, а от родителей те письма еще Бог весть куда разбегаются.
– Ваша милость, он про ту карету еще с Захаром Ивановым толковал.
– Кликни-ка Захара!
Иванов доложил - точно, было дело, гонялся Скес за экипажем с красно-черным гербом, на коем перья и латники, и оказалось, что колымага принадлежит графу Матюшкину.
– Прелестно… - пробормотал Архаров. - Я гляжу, вам тут впору вторую полицейскую контору открывать и самим розыски вести! А ну, выкладывай все, что знаешь!
От его грозного голоса Устин даже перекрестился.
– Да ваша милость, мне почем знать?! Он подсобить просил, Ушаков для него балахон этот атласный стянул!
– Еще и балахон. На кой черт?
– Чтобы с ним, с тем балахоном, Яшка в дом к графьям Матюшкиным попал - вроде они потеряли, а он сыскал и принес.
– В тихом омуте… - пробормотал Архаров.
Архаровцы у него были разные - Федька, открытая душа, о всех своих действиях извещал громогласно, а вот Яшка-Скес был неприметен. И надо же - именно он, сдается, нашарил некую важную ниточку.
Архаров понял это, когда услыхал фамилию «Матюшкины».
Супружеская чета была ему неприятна. Он хорошо помнил, как граф с графиней расспрашивали его о розыске золотого сервиза, фальшивыми голосами изъявляя веру в его способности. Тогда он, помнится, даже обиделся на отставного сенатора Захарова, разболтавшего им про этот розыск. Но, дивное дело, более никто из светских знакомцев его об этом сервизе не расспрашивал, хотя, казалось бы, всем должно быть любопытно - не каждый день полиция ищет украденный сервиз фаворитки французского короля.
Стоило подумать о Захарове - дверь кабинета отворилась.
– Мир дому сему, - сказал, входя, Матвей Воробьев. - Проезжал, думал - дай загляну.
Вид обер-полицмейстерского стола, на котором были разложены одежда и даже башмаки, его не удивил.
– Что Абросимов?
– Плох, но надежды я не теряю. Знаешь, какова у нас главная беда? Сиделку хорошую негде взять. Приставил к нему одну - а у ней кавалеры на уме. Изловил у калитки, изругал, чуть не за косу к больному отволок.
– Коли что надобно - говори. Немцев твоих собрать, заплатить им за визит…
Слово «консилиум» Архаров благополучно забыл.
– Потом тебе счет выпишу - не обрадуешься, - пошутил Матвей, но в глазах веселья не было. - А знаешь ли, куда я еду? Господин Захаров при смерти лежит. Не сегодня-завтра, гляди, Богу душу отдаст.
Архаров покивал. Никто не вечен, а отставной сенатор уже довольно стар, чтобы отбыть к праотцам.
– Лет бы десять еще протянул, кабы не собственная дурь, - продолжал Матвей. - Я ведь ему уже прямо говорил - дай девке своей абшид, поживешь еще. Нет - ездил к ней и ездил, ездил и ездил, да еще хвалился - любит, как молодого! Дохвалился! Гляди, Николашка, вздумаешь шпанскими мушками баловаться - скажи сразу, я из тебя эту дурь выбью…
– А помочь никак нельзя? - спросил Архаров.
– А чем тут поможешь? Причастили уж и соборовали. Вдруг все случилось. Сперва почки от шпанской мушки приказали долго жить, кровью ходил, бедняга. Потом так и повалился, рвота, башка трещит. Я ему - и кровь велел пустить, и пиявки на затылок, какое там… Слег - и уж не встанет. Вот тут я бессилен.
Помолчали.
– Осиротеет Дунька, - сказал Матвей. - Жалко девку, девка-то не совсем пропащая. Ты скажи молодцам - пусть ко мне заглядывают. Абросимов-то в сознании, развлечь его…
– А что говорит?
– Да слаб он, чтоб говорить. Поеду. Знал бы ты, Николашка, как это скверно - от одного живого покойника к другому…
Архаров принюхался и присмотрелся - Матвей был трезв.
– Да уж поезжай, - тихо произнес он. - Сам себе такое ремесло выбрал…
– А ты ругаешься, что пью, как же не пить… Ну, Бог с тобой.
Архаров несколько секунд глядел на захлопнувшуюся дверь. Понурый Матвей испортил деловой настроение. Архаров одним движением смел со стола все Яшкино добро.
– Прибери, Петров. Эй! Кто там из канцелярских бездельем мается? Кликнуть сюда, - распорядился Архаров. - И бабу из подвала ко мне!
Оказалось - все исправно трудятся. Тогда за столик сел Устин и приготовился записывать.
Вошла Феклушка. За ней следом - Шварц.
– Ваша милость, - обратился он к Архарову как-то чересчур почтительно. - Благоволите более особ женска полу в каморку не посылать. Ибо производят смущение среди моих подчиненных.
– И кто попался? Вакула? - спросил Архаров.
– Нет, к прискорбию моему, не Вакула, а добродетельный служащий Барыгин, - ответствовал Шварц. - Я полагал, что он в свои годы, имея супругу и взрослых детей, нажил поболее разума.
Архаров поглядел на Феклушку и хмыкнул. У бабенки на лице была написана склонность к похождениям и страсть к привлечению мужского внимания даже в таком неподходящем месте, как подвал Рязанского подворья. А когда лицо говорит о намерениях столь выразительно - то кавалерам уже мало дела до запачканного рукава сорочки или отпоровшегося подола юбки.
– Ну, насчет разума - ты, Карл Иванович, сам с ним разбирайся. А особу давай сюда. Потолкуем. Ей известно, куда наш Скес подевался. Как звать тебя, особа?
– Феклой во святом крещении, в девичестве - Корешковых, замужем за рабом Божиим Федотом, по прозванию - из Балуевых, - замысловато доложила Феклушка. Она уже избыла страх и даже поглядывала на знаменитых своим свирепством Архарова и Шварца с известным бабьим любопытством.
Архаров также глядел на нее с любопытством. «Фекла» - сие имя значит совершенная. Внешне никаких совершенств в посетительнице не обнаружилось - ряба, неопрятна. Но имя обмануть не может - стало быть, есть некие внутренние.
– Погодите, ваша милость, - сказал Шварц. - Наипаче всего следует поблагодарить сию особу за то, что она отважно пришла в полицейскую контору, а не скрывала несчастливую авантуру нашего служащего от боязни повреждения своей репутации.
Феклушка уставилась на немца с тревогой - ничего в его речи не поняла.
Далее Шварц преспокойно добыл из кармана пряник, вручил его Феклушке и, отойдя, уселся у стены, ожидая дальнейших событий.
До сей поры Шварцевы пряники получали мальчишки на побегушках. Архаров понимал: немец не женат, детей ему никто не нарожал, и та малая природная доброта, что отпущена ему Господом, ищет разумного и недорогого выхода. Сей пряник тоже был заготовлен на случай, если кто-то из парнишек окажет себя толковым и исполнительным служащим. Вручение его Феклушке было сущей загадкой.
– Ну, говори, Феклуша, как вышло, что твой братец удрал от тебя без штанов, - вот так, с шутки, Архаров начал допрос и даже изобразил подобие улыбки.
– Да ваше сиятельство… спал он, а я пошла корову доить и в стадо провожать… Прихожу - его нет. Как спал в исподнем, так и ушел.
– Куда бы и для чего он мог податься рано утром?
Феклушка вздохнула.
– Ваше сиятельство, должно, по службе. Он ведь все про соседку мою Марфу расспрашивал, а на той Марфе клейма ставить негде, сколько молодых девок перепортила! А против нее и слова сказать не смей, тут же кричит, что архаровцев на тебя… ахти мне!…
– Вот это новость, - сказал Архаров. - Слышь, Карл Иванович? Пригрели змею на груди. А ты ничего не бойся и все обстоятельно обскажи - когда и для чего твой братец расспрашивал про Марфу. Что он там такого сомнительного приметил?
– А что к ней рано утром на огород кавалер ходит, - доложила Феклушка. - И она с ним в летней кухне сидит.
Архаров и Шварц переглянулись.
– Мусью нашего, стало быть, можно с рогами поздравить, - заметил Архаров. - Только какое дело Скесу до тех рогов?
Яшка всегда держался особо, ни с кем не ссорился, но и никому со своей любовью не приставал. Архаровцы и в полицейской конторе дружились теми же компаниями, что на чумном бастионе: Федька Савин - с Тимофеем Арсеньевым и с Демкой Костемаровым - когда они не были в ссоре; Ваня Носатый - с Сергейкой Ушаковым и Филей-Чкарем… Яшка-Скес с чумного времени сохранил нечто вроде привязанности к Харитону-Яману, с коим трудился на одной фуре, но Харитон погиб. Его место заступил Устин Петров - они стали приятелями. Скес с Клаварошем говорил только по служебной надобности, и уж не стал бы ночью бегать по огородам, чтобы уличить в неверности Клаварошеву зазнобу, такое и Федька, горячий в дружбе, не мог бы учудить.
– Нет, ваша милость, они там не любились, а только говорили, - вдруг объявила Феклушка.
– А ты почем знаешь?
– Бабы толковали.
– Так что же, бабы твои сквозь стенку видят, кто с кем любится?
– Не видят, а только они там не любились, - упрямо стояла на своем Феклушка. - Сказывали, Марфа-то бесстыжая к нему в одной рубахе бегает, а только не любятся, разговоры ведут. Марфа-то хитрая! Коли бы хотела любиться - нашла бы место получше, чем кухня на огороде!
– И то верно… - задумчиво согласился Архаров. Он знал Марфу не первый год - она, промышляя скупкой краденого, могла назначать свидания с кем-то из шуров рано утром, чтобы не видал никто - ни Наташка, ни Тетеркин, ни Клаварош - в те дни, когда ночевал у нее. Шур, стало быть, из клевых… и добыча, надо полагать, непростая, раз Марфа не ленится вставать спозаранку…
Уж не связан ли Скесов розыск с той сухарницей из блудного сервиза мадам Дюбарри, что принес Марфе никому не ведомый Овсянников?
Это уже было похоже на правду - Яшка напал на след сервиза, но что ж он никому в полицейской конторе не сказался?
– Ваша милость, коли он не вернулся, стало, попал в беду, - сказал Шварц. - Надобно искать тело.
– Ахти мне! - Феклушка взялась за щеки.
– Тебе бы только покойников искать, - буркнул Архаров. - Может, жив еще.
– Был бы жив - пришел бы, как полагается, и оделся. Не может быть, чтобы он без кафтана и штанов, в нарушение всех приличий, где-то более суток пребывал живой. Он мог в самом крайнем случае прислать кого-либо сюда, или же к приятелю своему Петрову, или же сам к нему прийти под покровом ночного мрака…
– Так. Ты, выходит, полагаешь, что Скес уже плывет вниз по Москве-реке?
– Меня бы сие не удивило, - хмуро отвечал Шварц.
– Ахти мне, - повторила испуганная Феклушка.
Архаров повернулся к ней и посмотрел тем самым неприятным взглядом, от коего бабы взвизгивали, а особа деликатная могла и чувств лишиться. Феклушка лишь шарахнулась.
– Ты сейчас пойдешь домой как ни в чем не бывало, - велел Архаров. - А за тобой следом пойдут два наши молодца. Ты им покажешь, как твой братец от тебя огородами пробирался к Марфе, и скажешь также, кто еще из соседок об эту пору коров в стадо провожает. Так понемногу и догадаемся, куда он подевался.
– Ваша милость! - воскликнул Устин, вскочив. - Мне! Мне дозвольте, Христа ради! Я справлюсь!
– Тебя послать - так, чего доброго, вдогонку за Скесом поплывешь…
– Ваша милость, я же жил в Зарядье! Я там многих знаю, и меня также помнят! Мне скажут!… Пустите, Христа ради!
Такая мольба была в Устиновых глазах, что Архаров подумал: у бывшего дьячка совесть нечиста, норовит как-то покрыть грех.
– Ступай, Фекла Балуева, подожди за дверью, - сказал он. - И ты, Карл Иванович, ступай. А ты, Петров, останься.
Устин глядел в пол, пока Архарову не надоело молчание.
– А ну, выкладывай все начистоту, как на исповеди! Что ты знаешь про тайный Яшкин розыск! На кой хрен ему карета графа Матюшкина? Как ко всей этой дряни Марфа приплелась?
– Ваша милость, я не знаю, Христом-Богом - не знаю! - воскликнул Устин.
– А что ты знаешь? Для чего ты так рвешься Скеса искать?
– Ваша милость… Это… это дело божественное… Он ведь из-за меня в беду попал…
– Ну, ну, как это - из-за тебя?
– Я, ваша милость, с ним разговаривал, молитвы ему переписывал, а он… а я… он ведь теперь и помолиться-то не умеет из-за моего нерадения!…
До Архарова не сразу дошло, что Устин, как всегда, взвалил на себя тяжкий крест просвещения заблудших душ - на сей раз Яшкиной души.
– Более - ничего?
– Так это ж, ваша милость, главное!
– Вот отправлю тебя обратно во Всехсвятский храм дьячком или псаломщиком, - пригрозил Архаров. - Я уж невесть что подумал. Ладно, ступай с той Феклой. Стой! Сыщи Федьку. Я знаю, он, дурак, от меня прячется. Скажи - я велел ему с вами пойти. Тогда хоть спокоен буду, что и ты не сгинешь безвестно, оставив одни портки с башмаками…
Федька горел желанием загладить свою оплошность.
Кабы он не вообразил сдуру, будто бывший канцелярист так же стар, как Дементьев, то мог изловить мнимого полицейского Семена Елизарова, а тот бы при помощи Шварца выдал своего дружка с немецкой фамилией Фальк.
Он вцепился в Феклушку мертвой хваткой - даже за руки хватал, задавая на ходу бешеные вопросы.
Устин шел сзади, краснел и бледнел. Федьке зачем-то потребовалось знать, давно ли Феклушка привечает Скеса, часто ли он у нее ночует, как вышло, что именно в эту ночь он отправился следить за Марфой.
А шалой бабенке любопытно было иное. В Зарядье знали, что сам обер-полицмейстер не брезгует заехать к Марфе Ивановне, выпить у нее кофея. И Феклушка все сворачивала беседу на иное: а есть ли у Архарова постоянная любовница да не думает ли жениться?
Демка смотрел на него пристально.
Зрение не обманывало - это точно был Иван Иванович Осипов, известный на Москве как Ванька Каин.
* * *
Старик Елизаров мало что знал о похождениях своего непутевого сына. Потеряв в чуму семью - молодую жену и двух детишек, насилу выкарабкавшись из барака при Даниловом монастыре, Семен Елизаров так и не вернулся к правильной жизни. Служить в полиции он более не желал - и Архаров даже вспомнил, что с самого начала, принимая дела, слыщал от кого-то про канцеляриста, оставшегося в живых, но сильно повредившего здоровье. Поскольку и без него забот хватало - Архаров и не возразил против его отставки.
Промышлял Елизаров Бог весть чем - нанимался сочинять прошения, бегал с какими-то комиссиями, пробовал торговать. Где он разжился полицейским мундиром - старик не знал, а рассказал лишь, что однажды Семен привел домой мужчину и объявил, что сдал ему комнату. Мужчина же сказался архаровцем, Антоном Афанасьевичем Фальком, недавно переведенным в Москву аж из Ревеля.
Ничего удивительного в этом старик Елизаров не видел - коли сын не отстал от старинных своих канцелярских приятелей, то и понятно, что они посоветовали новичку Фальку, где можно недорого снять жилье.
Имя, конечно же, было фальшивое, но надо ж как-то этого злодея звать - и до выяснения настоящего им стали пользоваться все, от Архарова до Никишки.
Мнимый архаровец оказался человеком приятным, показывал карточные фокусы, пел сладкие немецкие песенки, баб к себе тайком не водил, заплатил за комнату вперед, опять же - соседи, зная про такого постояльца, присмирели - кому охота связываться с Рязанским подворьем?
– Многие ли соседи его видели? - спросил Архаров.
– А кто их разберет. Он поздно со службы возвращался, у нас-то рано ложатся.
– Приятный, стало быть, кавалер?
Абросимов пребывал между жизнью и смертью, ближе к смерти, а найденный во дворе на травке парень в одних портках тоже был опасно ранен пистолетной пулей. Он оказался двоюродным племянником старика Елизарова, едва не спятившая от страха баба - его женой. Кабы не Федька - приятный кавалер и ее бы пристрелил.
– Бабу следует строго допросить, - сказал Шварц. - Она непременно должна о нем что-то знать существенное.
– С чего ты взял, Карл Иванович?
– Она могла быть любовницей Фалька и знать некие особые приметы на теле.
– При живом-то муже?
Архаров имел в виду, что женщина каждую ночь проводила в мужней постели, а днем постоялец отсутствовал. Но Шварц его огорошил - сказал, что ему и не такие случаи известны.
– Стремление человеческого рода к воссозданию себя способствовало созданию еще всякой всячины, - произнес он, подняв перст, словно изрекал нравоучение. - И когда неверная супруга желает лишиться добродетели, она действует как опытный полководец против злокозненного врага.
– Ну, допустим, баба видела бородавку или там шрам. А ее мужа для чего убивать?
– Муж также мог видеть бородавку или шрам. Я разумею, в бане.
– Игривое у тебя нынче настроение, Карл Иванович, - только и мог сказать Архаров. Но позволил взять бабу вниз и показать ей орудия дознания, чтобы она охотнее заговорила.
Старика усадили с Тимофеем и велели переписать всю родню - надобно было проверить, не туда ли, к родне, прибежали прятаться фальшивые полицейские.
Архаров думал уж, что может взяться за иное дело, но приехал Захар Иванов, вместе с десятскими делавший обыск в доме Елизарова.
– Извольте, ваша милость, - сказал он, выкладывая на стол маленькие золотые ложки с ручками из красной яшмы. Было их четыре штуки.
– Мать честная, Богородица лесная, - сказал на это Архаров. - Найти мне Клавароша, живо!
И, когда француз явился, спросил его строго:
– Мусью, ты когда к Шитовым фехтовальным учителем наймешься?
– Я, ваша милость, произвожу необходимые переговоры, - отвечал Клаварош.
Переговоры осложнялись тем, что после ночных приключений в подвале Гранатного двора господин де Берни не выходил из дома. Преподавать арифметику детишкам можно и сидя, а по комнатам он перемещался с тростью - это Клаварош знал точно. Он дважды пытался навестить земляка, и оба раза наталкивался на привратника, долбящего одно:
– Господа не велели пущать.
На третий раз де Берни оказался случайно в сенях, и Клаварош пероемолвился с ним словечком, прося походатайствовать о своей особе. Так что дело было покамест не совсем безнадежное.
Архаров разослал всех, кто на тот час был в полицейской конторе, по елизаровской родне, но проку было мало - подчиненные возвращались без всяких сведений.
И неудивительно - затеряться в Москве очень даже просто, и, может, господин Фальк вместе с беспутным Семеном Елизаровым сидят себе где-нибудь в Кривоколенном переулке, в трех шагах от полицейской конторы, да посмеиваются.
Михей Хохлов с ног сбился - искал тех шуров и мазов, которые были прикормлены и снабжали полицейских нужными сведениями. С такими осведомителями встречались не вссе архаровцы, а лишь немногие - так оно надежнее. Были бы Демка и Яшка-Скес - можно было бы и их послать к давним приятелям. Но Демка сбежал, а куда подевался Скес - никто не мог понять. Устин бегал к нему домой, перепугал квартирных хозяев, но приятеля не нашел и собирался уж бежать в соседний храм Гребенской Богоматери - служить молебен от отыскании пропажи.
Но до молебна дело не дошло.
– К вашей милости баба, - доложил Клашка Иванов. И была в голосе некая тревога.
– А что за баба? - не отводя глаз от бумаг, осведомился Архаров. Перо в его руке было чревато кляксой, и он желал поставить росчерк, пока не испортил важного письма.
– Рябая, как сорочье яйцо.
– Дурак, с каким делом?
– Вашк милость, она…
– Ну?
– Она вот так, шепотком, сказывала: слово и дело-де…
– Что?! - едва не хором спросили Архаров и Шварц.
Страшное «слово и дело государево» уже тринадцать лет как по указу покойного государя Петра Федоровича было отменено. Беды оно наделало немало - всякий мог, выкрикнув эти слова, пристегнуть к ним любой донос, и розыск по тому доносу был суровый. Со временем скопилось множество вздорных и нелепых дел, а также явилось, что многие доносчики проделывали сей кундштюк единственно из желания подставить невинных, а самим избежать наказания.
– Вот так и сказала.
– Веди сюда, - велел Шварц. - Я полагаю, даже самая глупая московская баба помнит, что сия формула означает, и остережется ее вслух повторять…
Клашка отворил дверь пошире и впустил молодую бабенку, на вид бойкую, сообразительную, хотя и неопрятную. Она была накрашена так, как издавна водилось на Москве, - ярко и густо, но скрыть заметных рябин от оспы на лице не сумела. В левой руке у нее был узел.
– Ну, с чем пришла? - спросил Архаров.
Бабенка подошла к столу и, нагнувшись, прошептала:
– Слово и дело государево…
– Говори.
Бабенка потупилась, вздохнула и, получив от Клашки легкий тычок локтем в бок, начала:
– Я, ваше сиятельство, в Зарядье живу, во Псковском переулке… И ко мне приходит родня моя, братец двоюродный… порой у нас ночевать остается… И вот прошлой ночью так-то пришел, а утром вышел в одном исподнем на крыльцо и сгинул. Я ждала, ждала, страшно стало. Днем не появился, к вечеру не появился, ночью не появился… я - к вашему сиятельству… вот, имущества его принесла, чулки, башмаки, кафтан…
Бабенку следовало назвать дурой и отправить в канцелярию - пусть там кому-нибудь продиктует «явочную», но Архаров, подняв наконец голову от бумаг, посмотрел ей в лицо. Нет, дурой она, кажется, не была…
– А «слово и дело» для чего сказала?
– Так ваше сиятельство… он ведь в полиции служит… как же еще, коли арха… коли полицейский служитель пропал?…
– Как звать братца? - быстро спросил Шварц.
– Яшкой.
– А по прозванию?
Вот тут Феклушка и задумалась. Отродясь Яшка-Скес ей о своем прозвании не говорил. Для их легкомысленных отношений и имени за глаза было довольно. А чтобы сестрица не знала братцева прозвания - для Москвы дело неслыханное.
– Ладно, Карл Иванович, - догадавшись о подоплеке этого родства, сказал Архаров. - Не так уж много у нас тут Яшек.
Похоже, появилась наконец возможность ухватиться за хвост одного из тех мнимых полицейских, которые были замечены ночью, когда треть сервиза в подвале отыскалась, общими усилиями обрюхатили девку Фимку с Якиманки, тяжело ранили Абросимова и, скорее всего, еще много пакостей натворили. И, скорее всего, Яшкой назвался Семен Елизаров, имевший склонность к амурным похождениям.
Но Шварц первым догадался, о ком толкует Феклушка.
– Иванов! Поди, спроси молодцов, не обнаружился ли Скес, - велел он.
– Будет сделано, ваша милость, - Клашка поклонился и вышел.
Архаров поставил еще несколько росчерков и вздохнул с облегчением. Письменная повинность была им выполнена. Он посмотрел на бабу - нет, собой нехороша, вряд ли Елизаров на нее польстился, хотя всякие чудеса случаются…
– Карл Иванович, возьми-ка доносительницу к себе в подвал…
Феклушка в ужасе так и рухнула на колени.
– Да ваше сиятельство, да я-то чем провинилась?! - заголосила она.
– Молчи, дура. Посидишь там в каморке. Узел тут оставь. Не бойся, не тронут.
– Не кобенься, сударыня, - миролюбиво добавил Шварц. - Сие ненадолго.
Порядком напуганная Феклушка была им взята за плечо и выведена из кабинета.
– Карл Иванович, Ушакова ко мне, Петрова, Михея! - крикнул вслед Архаров.
Из всех троих на месте был лишь Устин и тут же прибежал.
– Ну-ка, развяжи узел, - велел Архаров.
Прямо на стол были выложены вещи - включая грубые башмаки.
Устин обшарил карманы кафтана и поочередно предъявил Архарову добытое из карманов имущество - моточек веревки, платок, мешочек с огнивом, чистую сложенную тряпицу, перекрещенную веревочкой колоду потертых карт, маленький ножик в ноженках.
– Этот вроде Скесов, - неуверенно сказал Устин. - И кошель на Скесов смахивает…
– Похоже на то…
Архаров был несколько разочарован - вот, оказывается, чье добро. Он догадывался, для каких добрых дел носит Яша этот бритвенной остроты нож, но не возражал - может, когда и в розыске пригодится.
– Что в кошеле?
Устин высыпал мелочь и достал сложенную бумажку, развернул, молча прочитал.
– Это его, ваша милость! Я сам ему писал!
– Читай.
И Устин прочитал, покраснев при этом до ушей:
– «Господи, дай твои ключи, Матерь Божья, дай свои замки. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.»
– Это что еще? - спросил Архаров.
– Молитва, ваша милость, от воров. Чтобы кошеля не стянули… очень помогает…
– Это ты Скесу дал молитву от воров? Когда он сам любого шура переплюнет?
– Но вот же, ваша милость, и пригодилась!
– Да… Скесово, значит, добро… - тут Архаров крепко задумался. - Петров, сходи вниз, приведи бабу, что у Карла Ивановича в каморке сидит. Не тронулась бы рассудком с перепугу.
– Ваша милость, а где он - Яша?
– Сам бы я хотел понять… Петров! Ты ведь что-то знаешь. Ну-ка, выкладывай! - велел Архаров.
По Устинову лицу и дитя несмышленое бы догадалось, что архаровец держит в голове какие-то важные сведения о Скесе.
– Я, ваша милость, ничего толком не знаю. Он не рассказывал, а только все в Зарядье бегал… что-то он там заприметил…
– Прелестно, - сказал Архаров. - И рухлядь его сыскалась в Зарядье. Ну-ка, вспоминай еще. Что у него было на уме?
– Карета, - подумав, отвечал Устин. - Он карету с гербом на дверцах искал. Да она, поди, уж нашлась, про то Ушаков знает.
– На что ему?
Но Устин не знал.
Скес был далек от веры, но свято место пусто не бывает - и он установил для себя целый свод примет, большинство из коих запомнил еще с детства. Например - коли он чем-то занимался, то никогда никому не излагал дела полностью, а лишь намеками и экивоками, чтобы не сглазить.
– А что за карета? Кто в ней ездит?
Архаров знал, что в Зарядье есть и богатые дома - те, что стоят повыше, и бедное жилье - в низинках, там, где дурной от сырости воздух. И сейчас он надеялся, что Устин без подсказки вспомнит ховринский особняк. Хотя молодой граф был где-то далеко, в ссылке, которой заменили более суровую кару лишь потому, что он не на шутку расхворался, но как знать - он наверняка пишет письма родителям, а от родителей те письма еще Бог весть куда разбегаются.
– Ваша милость, он про ту карету еще с Захаром Ивановым толковал.
– Кликни-ка Захара!
Иванов доложил - точно, было дело, гонялся Скес за экипажем с красно-черным гербом, на коем перья и латники, и оказалось, что колымага принадлежит графу Матюшкину.
– Прелестно… - пробормотал Архаров. - Я гляжу, вам тут впору вторую полицейскую контору открывать и самим розыски вести! А ну, выкладывай все, что знаешь!
От его грозного голоса Устин даже перекрестился.
– Да ваша милость, мне почем знать?! Он подсобить просил, Ушаков для него балахон этот атласный стянул!
– Еще и балахон. На кой черт?
– Чтобы с ним, с тем балахоном, Яшка в дом к графьям Матюшкиным попал - вроде они потеряли, а он сыскал и принес.
– В тихом омуте… - пробормотал Архаров.
Архаровцы у него были разные - Федька, открытая душа, о всех своих действиях извещал громогласно, а вот Яшка-Скес был неприметен. И надо же - именно он, сдается, нашарил некую важную ниточку.
Архаров понял это, когда услыхал фамилию «Матюшкины».
Супружеская чета была ему неприятна. Он хорошо помнил, как граф с графиней расспрашивали его о розыске золотого сервиза, фальшивыми голосами изъявляя веру в его способности. Тогда он, помнится, даже обиделся на отставного сенатора Захарова, разболтавшего им про этот розыск. Но, дивное дело, более никто из светских знакомцев его об этом сервизе не расспрашивал, хотя, казалось бы, всем должно быть любопытно - не каждый день полиция ищет украденный сервиз фаворитки французского короля.
Стоило подумать о Захарове - дверь кабинета отворилась.
– Мир дому сему, - сказал, входя, Матвей Воробьев. - Проезжал, думал - дай загляну.
Вид обер-полицмейстерского стола, на котором были разложены одежда и даже башмаки, его не удивил.
– Что Абросимов?
– Плох, но надежды я не теряю. Знаешь, какова у нас главная беда? Сиделку хорошую негде взять. Приставил к нему одну - а у ней кавалеры на уме. Изловил у калитки, изругал, чуть не за косу к больному отволок.
– Коли что надобно - говори. Немцев твоих собрать, заплатить им за визит…
Слово «консилиум» Архаров благополучно забыл.
– Потом тебе счет выпишу - не обрадуешься, - пошутил Матвей, но в глазах веселья не было. - А знаешь ли, куда я еду? Господин Захаров при смерти лежит. Не сегодня-завтра, гляди, Богу душу отдаст.
Архаров покивал. Никто не вечен, а отставной сенатор уже довольно стар, чтобы отбыть к праотцам.
– Лет бы десять еще протянул, кабы не собственная дурь, - продолжал Матвей. - Я ведь ему уже прямо говорил - дай девке своей абшид, поживешь еще. Нет - ездил к ней и ездил, ездил и ездил, да еще хвалился - любит, как молодого! Дохвалился! Гляди, Николашка, вздумаешь шпанскими мушками баловаться - скажи сразу, я из тебя эту дурь выбью…
– А помочь никак нельзя? - спросил Архаров.
– А чем тут поможешь? Причастили уж и соборовали. Вдруг все случилось. Сперва почки от шпанской мушки приказали долго жить, кровью ходил, бедняга. Потом так и повалился, рвота, башка трещит. Я ему - и кровь велел пустить, и пиявки на затылок, какое там… Слег - и уж не встанет. Вот тут я бессилен.
Помолчали.
– Осиротеет Дунька, - сказал Матвей. - Жалко девку, девка-то не совсем пропащая. Ты скажи молодцам - пусть ко мне заглядывают. Абросимов-то в сознании, развлечь его…
– А что говорит?
– Да слаб он, чтоб говорить. Поеду. Знал бы ты, Николашка, как это скверно - от одного живого покойника к другому…
Архаров принюхался и присмотрелся - Матвей был трезв.
– Да уж поезжай, - тихо произнес он. - Сам себе такое ремесло выбрал…
– А ты ругаешься, что пью, как же не пить… Ну, Бог с тобой.
Архаров несколько секунд глядел на захлопнувшуюся дверь. Понурый Матвей испортил деловой настроение. Архаров одним движением смел со стола все Яшкино добро.
– Прибери, Петров. Эй! Кто там из канцелярских бездельем мается? Кликнуть сюда, - распорядился Архаров. - И бабу из подвала ко мне!
Оказалось - все исправно трудятся. Тогда за столик сел Устин и приготовился записывать.
Вошла Феклушка. За ней следом - Шварц.
– Ваша милость, - обратился он к Архарову как-то чересчур почтительно. - Благоволите более особ женска полу в каморку не посылать. Ибо производят смущение среди моих подчиненных.
– И кто попался? Вакула? - спросил Архаров.
– Нет, к прискорбию моему, не Вакула, а добродетельный служащий Барыгин, - ответствовал Шварц. - Я полагал, что он в свои годы, имея супругу и взрослых детей, нажил поболее разума.
Архаров поглядел на Феклушку и хмыкнул. У бабенки на лице была написана склонность к похождениям и страсть к привлечению мужского внимания даже в таком неподходящем месте, как подвал Рязанского подворья. А когда лицо говорит о намерениях столь выразительно - то кавалерам уже мало дела до запачканного рукава сорочки или отпоровшегося подола юбки.
– Ну, насчет разума - ты, Карл Иванович, сам с ним разбирайся. А особу давай сюда. Потолкуем. Ей известно, куда наш Скес подевался. Как звать тебя, особа?
– Феклой во святом крещении, в девичестве - Корешковых, замужем за рабом Божиим Федотом, по прозванию - из Балуевых, - замысловато доложила Феклушка. Она уже избыла страх и даже поглядывала на знаменитых своим свирепством Архарова и Шварца с известным бабьим любопытством.
Архаров также глядел на нее с любопытством. «Фекла» - сие имя значит совершенная. Внешне никаких совершенств в посетительнице не обнаружилось - ряба, неопрятна. Но имя обмануть не может - стало быть, есть некие внутренние.
– Погодите, ваша милость, - сказал Шварц. - Наипаче всего следует поблагодарить сию особу за то, что она отважно пришла в полицейскую контору, а не скрывала несчастливую авантуру нашего служащего от боязни повреждения своей репутации.
Феклушка уставилась на немца с тревогой - ничего в его речи не поняла.
Далее Шварц преспокойно добыл из кармана пряник, вручил его Феклушке и, отойдя, уселся у стены, ожидая дальнейших событий.
До сей поры Шварцевы пряники получали мальчишки на побегушках. Архаров понимал: немец не женат, детей ему никто не нарожал, и та малая природная доброта, что отпущена ему Господом, ищет разумного и недорогого выхода. Сей пряник тоже был заготовлен на случай, если кто-то из парнишек окажет себя толковым и исполнительным служащим. Вручение его Феклушке было сущей загадкой.
– Ну, говори, Феклуша, как вышло, что твой братец удрал от тебя без штанов, - вот так, с шутки, Архаров начал допрос и даже изобразил подобие улыбки.
– Да ваше сиятельство… спал он, а я пошла корову доить и в стадо провожать… Прихожу - его нет. Как спал в исподнем, так и ушел.
– Куда бы и для чего он мог податься рано утром?
Феклушка вздохнула.
– Ваше сиятельство, должно, по службе. Он ведь все про соседку мою Марфу расспрашивал, а на той Марфе клейма ставить негде, сколько молодых девок перепортила! А против нее и слова сказать не смей, тут же кричит, что архаровцев на тебя… ахти мне!…
– Вот это новость, - сказал Архаров. - Слышь, Карл Иванович? Пригрели змею на груди. А ты ничего не бойся и все обстоятельно обскажи - когда и для чего твой братец расспрашивал про Марфу. Что он там такого сомнительного приметил?
– А что к ней рано утром на огород кавалер ходит, - доложила Феклушка. - И она с ним в летней кухне сидит.
Архаров и Шварц переглянулись.
– Мусью нашего, стало быть, можно с рогами поздравить, - заметил Архаров. - Только какое дело Скесу до тех рогов?
Яшка всегда держался особо, ни с кем не ссорился, но и никому со своей любовью не приставал. Архаровцы и в полицейской конторе дружились теми же компаниями, что на чумном бастионе: Федька Савин - с Тимофеем Арсеньевым и с Демкой Костемаровым - когда они не были в ссоре; Ваня Носатый - с Сергейкой Ушаковым и Филей-Чкарем… Яшка-Скес с чумного времени сохранил нечто вроде привязанности к Харитону-Яману, с коим трудился на одной фуре, но Харитон погиб. Его место заступил Устин Петров - они стали приятелями. Скес с Клаварошем говорил только по служебной надобности, и уж не стал бы ночью бегать по огородам, чтобы уличить в неверности Клаварошеву зазнобу, такое и Федька, горячий в дружбе, не мог бы учудить.
– Нет, ваша милость, они там не любились, а только говорили, - вдруг объявила Феклушка.
– А ты почем знаешь?
– Бабы толковали.
– Так что же, бабы твои сквозь стенку видят, кто с кем любится?
– Не видят, а только они там не любились, - упрямо стояла на своем Феклушка. - Сказывали, Марфа-то бесстыжая к нему в одной рубахе бегает, а только не любятся, разговоры ведут. Марфа-то хитрая! Коли бы хотела любиться - нашла бы место получше, чем кухня на огороде!
– И то верно… - задумчиво согласился Архаров. Он знал Марфу не первый год - она, промышляя скупкой краденого, могла назначать свидания с кем-то из шуров рано утром, чтобы не видал никто - ни Наташка, ни Тетеркин, ни Клаварош - в те дни, когда ночевал у нее. Шур, стало быть, из клевых… и добыча, надо полагать, непростая, раз Марфа не ленится вставать спозаранку…
Уж не связан ли Скесов розыск с той сухарницей из блудного сервиза мадам Дюбарри, что принес Марфе никому не ведомый Овсянников?
Это уже было похоже на правду - Яшка напал на след сервиза, но что ж он никому в полицейской конторе не сказался?
– Ваша милость, коли он не вернулся, стало, попал в беду, - сказал Шварц. - Надобно искать тело.
– Ахти мне! - Феклушка взялась за щеки.
– Тебе бы только покойников искать, - буркнул Архаров. - Может, жив еще.
– Был бы жив - пришел бы, как полагается, и оделся. Не может быть, чтобы он без кафтана и штанов, в нарушение всех приличий, где-то более суток пребывал живой. Он мог в самом крайнем случае прислать кого-либо сюда, или же к приятелю своему Петрову, или же сам к нему прийти под покровом ночного мрака…
– Так. Ты, выходит, полагаешь, что Скес уже плывет вниз по Москве-реке?
– Меня бы сие не удивило, - хмуро отвечал Шварц.
– Ахти мне, - повторила испуганная Феклушка.
Архаров повернулся к ней и посмотрел тем самым неприятным взглядом, от коего бабы взвизгивали, а особа деликатная могла и чувств лишиться. Феклушка лишь шарахнулась.
– Ты сейчас пойдешь домой как ни в чем не бывало, - велел Архаров. - А за тобой следом пойдут два наши молодца. Ты им покажешь, как твой братец от тебя огородами пробирался к Марфе, и скажешь также, кто еще из соседок об эту пору коров в стадо провожает. Так понемногу и догадаемся, куда он подевался.
– Ваша милость! - воскликнул Устин, вскочив. - Мне! Мне дозвольте, Христа ради! Я справлюсь!
– Тебя послать - так, чего доброго, вдогонку за Скесом поплывешь…
– Ваша милость, я же жил в Зарядье! Я там многих знаю, и меня также помнят! Мне скажут!… Пустите, Христа ради!
Такая мольба была в Устиновых глазах, что Архаров подумал: у бывшего дьячка совесть нечиста, норовит как-то покрыть грех.
– Ступай, Фекла Балуева, подожди за дверью, - сказал он. - И ты, Карл Иванович, ступай. А ты, Петров, останься.
Устин глядел в пол, пока Архарову не надоело молчание.
– А ну, выкладывай все начистоту, как на исповеди! Что ты знаешь про тайный Яшкин розыск! На кой хрен ему карета графа Матюшкина? Как ко всей этой дряни Марфа приплелась?
– Ваша милость, я не знаю, Христом-Богом - не знаю! - воскликнул Устин.
– А что ты знаешь? Для чего ты так рвешься Скеса искать?
– Ваша милость… Это… это дело божественное… Он ведь из-за меня в беду попал…
– Ну, ну, как это - из-за тебя?
– Я, ваша милость, с ним разговаривал, молитвы ему переписывал, а он… а я… он ведь теперь и помолиться-то не умеет из-за моего нерадения!…
До Архарова не сразу дошло, что Устин, как всегда, взвалил на себя тяжкий крест просвещения заблудших душ - на сей раз Яшкиной души.
– Более - ничего?
– Так это ж, ваша милость, главное!
– Вот отправлю тебя обратно во Всехсвятский храм дьячком или псаломщиком, - пригрозил Архаров. - Я уж невесть что подумал. Ладно, ступай с той Феклой. Стой! Сыщи Федьку. Я знаю, он, дурак, от меня прячется. Скажи - я велел ему с вами пойти. Тогда хоть спокоен буду, что и ты не сгинешь безвестно, оставив одни портки с башмаками…
* * *
Федька горел желанием загладить свою оплошность.
Кабы он не вообразил сдуру, будто бывший канцелярист так же стар, как Дементьев, то мог изловить мнимого полицейского Семена Елизарова, а тот бы при помощи Шварца выдал своего дружка с немецкой фамилией Фальк.
Он вцепился в Феклушку мертвой хваткой - даже за руки хватал, задавая на ходу бешеные вопросы.
Устин шел сзади, краснел и бледнел. Федьке зачем-то потребовалось знать, давно ли Феклушка привечает Скеса, часто ли он у нее ночует, как вышло, что именно в эту ночь он отправился следить за Марфой.
А шалой бабенке любопытно было иное. В Зарядье знали, что сам обер-полицмейстер не брезгует заехать к Марфе Ивановне, выпить у нее кофея. И Феклушка все сворачивала беседу на иное: а есть ли у Архарова постоянная любовница да не думает ли жениться?