Эл Райс. Мэйфейрские ведьмы

которой он лежал. И больше я не видел, чтобы она пролила хоть слезинку.
Впрочем, я могу вам рассказать нечто странное о похоронах Джулиена
Мэри-Бет совершила необычный поступок. Прощание устроили в главном зале,
разумеется. Джулиен лежал в открытом гробу, очень красивый, и попрощаться с
ним съехались Мэйфейры со всей Луизианы. Две улицы возле особняка были
запружены экипажами и авто. Шел ливень, да еще какой! Казалось, ему не будет
конца. Дождь стеной стоял вокруг дома. Но главное было не в этом.
Родственники устроили бдение у гроба. Разумеется, это не были поминки перед
погребением, как принято у ирландцев, слишком уж шумно они себя вели для
такого случая, но вино и угощение подавали, и судья, естественно, напился
вдребезги. И в какой-то момент, среди всего этого шума и суеты, в доме, где
было полно людей и в зале, и в прихожей, и в задней столовой, и в
библиотеке, и на лестнице -- в общем, везде, -- Мэри-Бет подвинула к гробу
стул с высокой спинкой, села, опустила руку в гроб и взяла мертвого Джулиена
за руку, она так и просидела на том стуле все время, погрузившись в дрему и
склонив голову набок, не выпуская руки Джулиена, а родственники чередой шли
прощаться, преклоняя колени перед гробом.
Очень трогательное зрелище. И как я ни ревновал к ней Джулиена при
жизни, в эту минуту я ей все простил. Мне самому хотелось поступить так же.
Покойный Джулиен был очень красив. Видели бы вы то море открытых зонтов на
кладбище на следующий день! А когда гроб опустили в склеп, уверяю вас,
внутри у меня что-то умерло. И в ту минуту Мэри-Бет подходит ко мне,
обнимает меня за плечи и шепчет так, чтобы мне было слышно: "Аu revoir, mon
cher Julien!"* ["Прощай, мой дорогой Джулиен!" (фр.)] Она сделала это для
меня, я знаю. Она сделала это для меня, и это был ее самый добрый поступок
по отношению ко мне за всю жизнь. И до своего смертного часа она отрицала,
что Джулиен когда-либо писал автобиографию.
Тут я перевел его рассказ в другое русло, спросив, плакала ли на
похоронах Карлотта.
-- Вот уж нет. Даже не помню, была ли она там. Такая ужасная девочка.
Угрюмая и враждебная. Мэри-Бет относилась к этому спокойно, но Джулиен
всегда очень огорчался из-за нее, и Мэри-Бет приходилось его успокаивать.
Джулиен как-то сказал мне, что Карлотта попусту растратит свою жизнь, точно
так, как растратила его сестра, Кэтрин.
"Некоторым людям, не нравится жить, -- сказал он. Не странно ли это? --
Они просто не выносят саму жизнь и воспринимают ее как какое-то ужасное
заболевание". Тогда я просто рассмеялся. Но с тех пор я часто вспоминаю эти
слова Джулиен любил жизнь. По-настоящему любил. Он первый в семье купил
автомобиль. Вы не поверите, это был "Штутц-Бэркат"! И он катался в этой
штуковине по всему Новому Орлеану. Он обожал автомобильные прогулки!
Обычно он усаживался на переднее сиденье рядом со мной -- я,
разумеется, садился за руль, -- завернутый в плед, в защитных очках, и
хохотал и веселился всю поездку, особенно когда мне приходилось вылезать из
машины, чтобы завести ручкой эту колымагу! Впрочем, это действительно было
весело. Стелла тоже любила эту машину. Жаль, у меня ее нет теперь. Знаете,
Мэри-Бет пыталась подарить ее мне, а я отказался. Наверное, не хотел за ней
смотреть. Следовало все же принять подарок.
Мэри-Бет позже подарила эту машину одному из своих кавалеров, какому-то
ирландскому парню, которого наняла кучером. Насколько я помню, он ничего не
смыслил в лошадях. Да ему и не нужно было. Кажется, позже он стал
полицейским. И она подарила ему машину. Я знаю, потому что однажды видел его
в этой машине, мы поговорили, и он рассказал мне о подарке. Разумеется, он
ни слова не сказал против бывшей хозяйки. На это ему ума хватило. Но
представьте только, что ваша хозяйка запросто дарит вам машину. Можете мне
поверить, некоторые фокусы Мэри-Бет доводили ее родственников до бешенства.
Но они не осмеливались говорить с ней об этом. А она держалась как ни в чем
не бывало и поступала так, как ей заблагорассудится, словно самые странные
номера, которые она выкидывала, были абсолютно в порядке вещей.
Но знаете, несмотря на всю ее холодность, она любила жизнь ничуть не
меньше Джулиена. По-настоящему любила. Да, Джулиен жил со вкусом. Его и
стариком-то нельзя было назвать.
Джулиен рассказал мне, как они вместе с Кэтрин развлекались до войны.
Он проделывал с ней тот же трюк, что и с Мэри-Бет. Только в те дни еще не
было никакого Сторивилла. Они отправлялись на Галлатен-стрит, в прибрежный
бар с самой дурной репутацией. Кэтрин наряжалась молодым матросом, а голову
обвязывала бинтами, чтобы спрятать волосы.
"Она была восхитительна, -- говорил Джулиен, -- видел бы ты ее тогда. А
потом этот Дарси Монехан погубил ее. Она продала ему свою душу, Послушай
меня, Ричард, если ты когда-нибудь будешь готов продать свою душу, то не
продавай ее другому человеку. Даже думать об этом -- скверное дело".
Джулиен часто говорил странные вещи. Конечно, к тому времени, когда я
появился в том доме, Кэтрин была уже выжившей из ума старухой. Просто
сумасшедшей, уверяю вас, упрямо бубнила одно и то же, действуя людям на
нервы.
Обычно она сидела на скамейке на заднем дворе и разговаривала со своим
покойным мужем, Дарси. Джулиен находил это отвратительным. Как и ее
религиозность. И мне кажется, она имела какое-то влияние на Карлотту, хотя
та и была совсем маленькой. Впрочем, я никогда не был в этом уверен.
Карлотта часто ходила вместе с Кэтрин на мессу в собор.
Помню, как-то раз Карлотта жутко поругалась с Джулиеном, но я так и не
узнал, из-за чего произошла ссора. Джулиен был таким приятным человеком, он
так легко нравился людям. Но этот ребенок не выносил его. Карлотта не могла
даже находиться рядом с ним. Они закрылись в библиотеке и кричали друг на
друга. Кричали по-французски, так что я не понял ни слова. Наконец Джулиен
вышел и отправился наверх. В глазах его стояли слезы, лицо было оцарапано, и
он прижимал к царапине платок. Думаю, эта маленькая чертовка напала на него.
Это был единственный раз, когда я видел, что он плачет.
А эта ужасная Карлотта, холодная, злобная девчонка, просто стояла и
смотрела, как он поднимается по лестнице, а потом заявила, что пойдет на
крыльцо дожидаться возвращения папочки.
Мэри-Бет услышала и сказала: "Что ж, тебе придется ждать очень долго,
потому что отец уже напился в клубе, и в карету его посадят не раньше
десяти. Так что надень пальто, прежде чем выходить на улицу".
Мэри-Бет и не думала язвить, это был просто совет, высказанный ровным
тоном, каким она говорила всегда, но видели бы вы, как дочь взглянула на нее
в тот момент. Думаю, Карлотта винила мать в том, что отец пьет, и, если я
прав, тогда это было очень глупо с ее стороны, хотя какой спрос с ребенка
Такой человек, как Дэниел Макинтайр, все равно стал бы пить, женись он хоть
на Деве Марии, хоть на вавилонской блуднице. Для него это было все равно. Он
сам мне рассказывал, как умер от пьянства его отец, а до этого его дед. И
тому и другому было всего лишь по сорок восемь. И судья боялся, что он тоже
умрет в сорок восемь. Не знаю, удалось ли ему пережить свои сорок восемь. Вы
же знаете, у его семьи были деньги. Много денег. Если вы спросите меня, то я
скажу, что благодаря Мэри-Бет судья Макинтайр продержался гораздо дольше,
чем мог бы в любом другом случае.
Но Карлотта никогда этого не понимала. И даже не пыталась понять. Мне
кажется, Лайонел понимал, да и Стелла тоже. Оба любили своих родителей, по
крайней мере мне всегда так казалось. Может быть, временами Лайонел чуть
стыдился судьи, но он был хороший мальчик, преданный сын. А Стелла просто
обожала мать и отца.
Ох уж этот Джулиен. Помню, в последний год жизни он совершил
непростительную вещь. Повез Лайонела и Стеллу осматривать Французский
квартал, так называемые непристойные дома, а ведь ребятишкам тогда было
всего лишь десять и одиннадцать лет -- я не шучу! И знаете, я полагаю, что
он проделывал такое не впервые. Думаю, просто на этот раз он не сумел скрыть
от меня эту безумную затею. И знаете, он нарядил Стеллу как мальчика, в
матросский костюмчик, и выглядела она очень славно. Они весь вечер
разъезжали по улицам Французского квартала, он показывал им, где находятся
шикарные заведения, хотя, конечно, внутрь он их не заводил -- уверен, даже
Джулиену подобное не сошло бы с рук, -- но одно могу сказать наверняка; во
время прогулки они пили.
Когда гуляки вернулись домой, я не спал. Лайонел вел себя тихо, он
всегда был спокойный мальчик. Но Стелла вся горела от возбуждения после
того, что увидела -- всех этих женщин прямо на улице, возле притонов. Мы
уселись на лестнице, Стелла и я, и долго шептались, обсуждая прогулку, после
того как Лайонел помог Джулиену подняться к себе на третий этаж и уложил его
спать.
Потом мы со Стеллой отправились на кухню и открыли бутылку шампанского.
Она заявила, что достаточно взрослая и вправе выпить глоток-другой; конечно,
она не стала меня слушать, да и кто я был такой, чтобы останавливать ее.
Дело кончилось тем, что она, Лайонел и я протанцевали на заднем дворике до
самого рассвета. Стелла танцевала регтайм-дэнс, которому научилась во время
прогулки. Она сказала, что Джулиен отвезет их в Европу и покажет весь мир,
но, разумеется, ничего этого не произошло. Думаю, они знали не больше моего,
сколько лет Джулиену. Когда я увидел на могильной плите год рождения --
1828, то испытал шок, уверяю вас. Только тогда я многое понял. Не
удивительно, что он был способен заглядывать в будущее -- ведь на его глазах
прошел целый век.
И Стелле предстояло прожить долгую жизнь. Как-то она сказала несколько
слов, которых мне не забыть. Произошло это спустя много лет после смерти
Джулиена. Мы вместе обедали в ресторане "У двух сестер". В то время у нее
уже была Анта, ну и, разумеется, она не стала утруждаться, чтобы выйти замуж
или хотя бы назвать отца. Это еще та история, я вам скажу. Из-за нее все
общество буквально пришло в бешенство. Но о чем это я говорил? Мы обедали, и
она сказала, что будет жить столь же долго, как Джулиен. Сказала, что
Джулиен взглянул на ее ладонь и изрек предсказание. Она собиралась жить
долго.
Подумать только, пасть от руки Лайонела в неполных тридцать лет! Боже
мой! Но вы ведь понимаете, что за всем этим стояла Карлотта?
К этому времени Ллуэллин уже едва шевелил языком. Я принялся
расспрашивать его о Карлотте и о выстреле, но он не стал об этом больше
говорить. Разговор начал пугать его. Он перевел его на другую тему и
принялся бормотать о том, как бы ему хотелось получить "автобиографию"
Джулиена. По его словам, он готов был все отдать, чтобы однажды попасть в
особняк и забрать рукопись, если она до сих пор хранится в той комнате
наверху. Но пока там живет Карлотта, у него нет ни малейшего шанса.
Знаете, там есть чердак, где устроены кладовые под крышей, вдоль всего
дома. С улицы ничего не видно, но это так. Джулиен хранил там свои сундуки.
Бьюсь об заклад, именно туда Мэри-Бет спрятала его автобиографию. Она даже
не стала утруждаться, чтобы сжечь ее. Это было не в ее характере. Просто она
не хотела, чтобы бумаги попали в мои руки. А затем в доме поселилась та
гадина Карлотта. Кто знает, что она сделала со всеми вещами Джулиена?
Не желая упускать возможности, я настойчиво поинтересовался, не
происходило ли в доме чего-нибудь странного, сверхъестественного. (Имея в
виду других призраков, не вызванных Джулиеном.) Это был, конечно, один из
тех наводящих вопросов, каких я стараюсь избегать, но за несколько часов,
проведенных со мной, Ллуэллин ни словом не обмолвился по этому поводу, если
не считать странного случая с Джулиеном. Мне этого было мало, я хотел
услышать что-то еще.
Его реакция на мой вопрос о привидениях была очень бурной.
-- А, вот вы о чем, -- сказал он. -- Это было ужасно, просто ужасно. О
таком не рассказывают. Кроме того, скорее всего, со мной сыграло шутку мое
воображение.
Он почти совсем отключился. Я помог ему добраться до квартиры над
книжной лавкой. Он снова и снова повторял, что Джулиен оставил ему деньги на
дом и на лавку. Джулиен знал, что Ллуэллин любит поэзию и музыку и что ему
ненавистна его работа клерком. Джулиен хотел дать ему возможность обрести
свободу, что и сделал. Но единственной книгой, которой не хватало Ллуэллину,
было жизнеописание Джулиена.
Мне больше так и не удалось вызвать его на такую долгую и откровенную
беседу. Когда я вновь попытался поговорить с Ллуэллином несколько дней
спустя, он держался вежливо, но очень осторожно. Извинился за то, что выпил
лишнего и чересчур много болтал, хотя, как он сказал, ему понравилась наша
встреча. Я не сумел еще раз уговорить его отобедать со мной или побеседовать
подробно о Джулиене Мэйфейре.
Я еще несколько раз заглядывал к нему в лавку. Задавал ему много
вопросов о семье Мэйфейров. Но я так и не смог вновь завоевать его доверие.
Однажды я снова спросил, правду ли говорят люди, что дом на Первой улице
посещают привидения. Об этом ходило столько всяких слухов.
Лицо его приняло то самое выражение, которое я видел в первую нашу
встречу. Он отвел глаза и вздрогнул.
-- Не знаю, -- сказал он. -- Может, там и было привидение, как вы
говорите, я не люблю думать о таких вещах. Мне всегда казалось, что это...
наказание свыше, знаете ли, что мне все пригрезилось.
Когда я на него нажал, возможно излишне, он признался, что Мэйфейры --
довольно странное семейство.
-- Не дай вам Бог досадить этим людям. Взять, к примеру, Карлотту
Мэйфейр. Она настоящее чудовище, без преувеличения.
Выглядел он при этом очень смущенным. Я спросил, не навредила ли она
ему чем-нибудь, а он лишь отмахнулся, сказав, что она всем вредит. Было
видно, что он встревожен, сбит с толку. Затем он произнес нечто весьма
любопытное, и я записал его слова тотчас по возвращении в отель. Он сказал,
что никогда не верил в жизнь после смерти, но когда он думает о Джулиене, то
приходит к убеждению, что тот все еще где-то существует.
-- Знаю, вы сочтете, что я сошел с ума, раз говорю такое, -- сказал он,
-- но готов поклясться, что это истина. Ночью, после нашей с вами первой
встречи, мне приснился Джулиен. Он многое мне сказал. Когда я проснулся, то
не смог ясно припомнить весь сон, но у меня осталось ощущение, будто Джулиен
не хочет, чтобы мы с вами снова беседовали. Я и сейчас не хотел ни о чем
говорить, но... в общем, мне кажется, я должен был вам это сказать.
Я ответил, что верю ему. Ллуэллин продолжал рассказывать о Джулиене,
который во сне был не таким, каким он его помнил. Что-то в его образе
определенно изменилось.
-- Он показался мне мудрее, добрее, как раз таким, каким и должен быть,
по нашим представлениям, любой, кто отошел в иной мир. И он не выглядел
старым. Впрочем, и молодым его тоже нельзя было назвать. Я никогда не забуду
этот сон. Он был... абсолютно реальный. Готов поклясться, что Джулиен стоял
у моей кровати. И одну вещь, которую он сказал, я все-таки запомнил. Он
сказал, что в жизни есть неизбежные явления, но и их можно предотвратить.
-- Какие явления? -- спросил я.
Он покачал головой. И больше не сказал ни слова, несмотря на все мои
попытки надавить на него. Однако он признал, что не помнит, чтобы Джулиен
запрещал нам разговаривать. Но уже то, что Джулиен появился в его сне,
заставило Ллуэллина почувствовать себя предателем. Мне так и не удалось
заставить его повторить эту историю, когда представился следующий случай
встретиться.
В последний раз я видел Ллуэллина в конце августа 1959 года. Это был
уже совсем больной человек. У него сильно дрожал рот и левая рука, а речь
была не совсем ясная. Я понимал его с трудом. Я честно признался, что его
рассказ о Джулиене означал для меня очень много, что я до сих пор
интересуюсь историей семьи Мэйфейр.
Сначала мне показалось, что он не вспомнил ни меня, ни нашу с ним
встречу, -- такой отрешенный у него был вид. Потом он, видимо, узнал меня и
разволновался.
-- Пройдемте со мной в подсобку, -- сказал он, безуспешно пытаясь
подняться из-за конторки; пришлось мне помочь ему. Он нетвердо держался на
ногах. Мы прошли в дверной проем, завешанный пыльной шторой, и оказались в
маленьком складском помещении; там он остановился и уставился на что-то, но
я ничего не увидел.
Он как-то странно рассмеялся и махнул рукой, словно отпуская кого-то.
Затем он достал коробку, откуда вынул трясущимися руками пачку фотографий.
На всех снимках был Джулиен. Ллуэллин передал мне фотографии и, казалось,
хотел что-то произнести, но язык его не слушался.
-- Не могу выразить, что они значат для меня, -- сказал я.
-- Понимаю, -- ответил он. -- Потому и хочу, чтобы они хранились у вас.
Вы единственный, кто сумел понять Джулиена.
И тогда мне стало грустно, ужасно грустно. Действительно ли я сумел
понять этого человека? Наверное, да. Ллуэллин представил мне Джулиена
Мэйфейра как живого, и я нашел его неотразимым.
-- Моя жизнь была бы совсем другой, -- сказал он, -- если бы не встреча
с Джулиеном. Знаете, я потом больше не встретил никого, кто мог бы с ним
сравняться. А еще этот магазин, не знаю, как бы я выжил без него, хотя в
конце концов я мало чего достиг.
Тут он словно отмахнулся от всех мрачных мыслей и улыбнулся мне.
Я задал ему еще несколько вопросов, но он тоже от них отмахивался.
Наконец один вопрос его заинтересовал.
-- Джулиен страдал перед смертью? -- спросил я. Старик задумался, затем
покачал головой.
-- Нет, не очень. Разумеется, ему не нравилось, что он парализован. Да
и кому такое понравится? Но он любил книги. Я все время читал ему. Умер он
ранним утром. Я знаю это, потому что просидел с ним до двух часов ночи,
затем погасил лампу и спустился вниз.
Ну вот, около шести утра меня разбудила буря. Полил такой сильный
дождь, что с подоконников текло. И клены перед домом оглушительно шумели. Я
тут же побежал наверх посмотреть, как там Джулиен. Его кровать стояла как
раз у окна.
Ну и что вы думаете? Ему как-то удалось сесть и открыть окно; он так и
умер, перегнувшись через подоконник, лежал с закрытыми глазами, такой
умиротворенный, будто хотел сделать глоток свежего воздуха, и когда ему это
удалось, то силы оставили его и он упал замертво, словно заснул, склонив
голову набок. Это было бы очень мирное зрелище, если бы не буря, потому что
дождь лил прямо на него и ветер задувал в комнату листья.
Позже врачи сказали, что у него случился обширный удар. Вообще
непонятно, как он сумел открыть окно. Я тогда промолчал, но, знаете ли, мне
пришла в голову мысль...
-- Да? -- с готовностью откликнулся я.
Но Ллуэллин лишь пожал плечами и затем продолжил чрезвычайно невнятно:
-- Мэри-Бет буквально обезумела, когда я позвал ее. Она стащила его с
подоконника и уложила на подушку.
Даже ударила его по щеке. "Просыпайся, Джулиен, -- кричала она, -- не
оставляй меня так рано!" Мне чертовски трудно было закрыть окно. А потом
одну фрамугу все-таки сорвало с петель. Такая жуть.
Затем наверх поднялась эта ужасная Карлотта. Все люди как люди --
подходили поцеловать его, отдать дань уважения; дочка Реми, Дорогуша Милли,
помогала нам прибирать постель. Но эта жуткая Карлотта даже приблизиться к
нему не захотела, не то чтобы помочь нам. Просто стояла на лестничной
площадке, сцепив руки на животе, словно маленькая монашка, и смотрела в
дверь.
Там была Белл, прелестная Белл. Ангелочек Белл. Она пришла со своей
куклой и ударилась в слезы. Потом Стелла забралась на кровать и улеглась
рядом с Джулиеном, положив руку ему на грудь.
Белл сказала: "Просыпайся, дядя Джулиен". Наверное, слышала, как ее
мама говорила это. Ах, Джулиен, бедный милый Джулиен. Он в конце концов
обрел мир и покой -- голова на подушке, веки сомкнуты.
Ллуэллин заулыбался, тряся головой, а затем начал тихо смеяться, как
будто вспомнил нечто трогательное. Он что-то сказал, но что именно, нельзя
было разобрать. Затем он с трудом прокашлялся.
-- Ах эта Стелла, -- сказал он. -- Все любили Стеллу. Кроме Карлотты.
Эта змея никогда ее не любила... -- Голос его затих.
Я попробовал проявить настойчивость, еще раз прибегнув к наводящим
вопросам, которые я взял себе за правило не задавать. Завел разговор о
привидениях. Упомянул, что очень многие люди считали, будто в особняке
водятся привидения. -- Думаю, если бы это было так, вы бы знали, -- сказал
я.
Не уверен, что Ллуэллин понял меня. Он вернулся за свою конторку, сел
и, когда я уже решил, что ответа мне не дождаться, вдруг заговорил. По его
словам выходило, будто в доме было что-то не так, но он не знал, чем это
объяснить.
-- Там было нечисто, -- сказал он, и на лице ею вновь появилось
отвращение, -- Я мог бы поклясться, они все об этом знали. Иногда у меня
возникало такое чувство, будто... за нами кто-то все время наблюдает.
-- Может, за этим что-то скрывалось? -- не отставал я от старика -- я
ведь тогда был молод, безжалостен и полон любопытства, к тому же еще не
понимал, что значит быть старым.
-- Я пытался обсудить это с Джулиеном, -- ответил Ллуэллин, -- говорил,
что оно в комнате, рядом с нами, что мы не одни, что оно... наблюдает за
нами. Но каждый раз он посмеивался, как любил посмеиваться над всем
остальным. Он уверял меня, что нельзя быть таким стеснительным. Но я мог бы
поклясться, что оно было там! Оно появлялось каждый раз, когда мы с
Джулиеном... сами знаете... были вместе.
-- А вы сами видели что-нибудь?
-- Только в последние дни, -- сказал он, потом еще что-то добавил, но я
не смог разобрать. Когда же я опять начал настаивать, он покачал головой и
многозначительно поджал губы, что было его привычкой. Затем он перешел на
шепот. -- Должно быть, мне все привиделось. Но я мог бы поклясться, что в те
последние дни, когда Джулиен был уже совсем плох, оно точно было там. Оно
было в комнате Джулиена, оно было в его постели.
Старик взглянул на меня, как бы оценивая мою реакцию. Уголки его губ
скривились в усмешке, глаза поблескивали из-под кустистых бровей.
-- Жуткое, жуткое существо, -- прошептал он, качая головой, и его всего
передернуло.
-- Вы видели его?
Он отвел взгляд. Я задал еще несколько вопросов, но уже понимал, что
потерял его внимание. Когда он снова заговорил, я сумел разобрать несколько
слов: другие обитатели дома знали об этом существе, знали и притворялись,
что не знают. Потом он взглянул на меня и сказал; -- Они не хотели, чтобы я
знал о том, что им известно. Они все знали. Я сказал Джулиену: "В этом доме
есть еще кто-то, и ты его знаешь, как знаешь его вкусы и прихоти, но ты
отказываешься признаться мне в этом". А он ответил: "Да брось ты, Ричард", и
использовал всю свою силу убеждения, так сказать, чтобы заставить меня,
знаете ли, позабыть обо всем. А затем, в ту последнюю неделю, в ту ужасную
последнюю неделю, существо появилось в его комнате, в его постели. Я знаю
точно. Я проснулся в кресле и увидел его. Уверяю вас. Я увидел его. Это был
призрак мужчины, и он занимался любовью с Джулиеном. Боже мой, какое
зрелище. Я ужаснулся, потому что понял: этот мужчина не настоящий. Он не мог
быть настоящим. И тем не менее я видел его.
Ллуэллин отвел взгляд, и губы его задрожали еще сильнее. Он пытался
вынуть из кармана носовой платок, но у него ничего не получалось, а помочь
ему я не решился.
Я принялся дальше расспрашивать его, формулируя вопросы как можно
мягче. Мой собеседник либо не слышал меня, либо не хотел отвечать. Старик
обмяк на стуле, и вид у него был такой, словно в любую минуту он мог умереть
от дряхлости.
Потом он покачал головой и заявил, что больше не в состоянии
разговаривать. Вид у него действительно был крайне изможденный. Ллуэллин
сказал, что больше не проводит в лавке целый день и скоро отправится наверх.
Я сердечно поблагодарил его за фотографии, а он пробормотал, что был рад
повидать меня и ждал моего прихода, чтобы подарить эти снимки.
Больше я никогда не видел Ричарда Ллуэллина. Он умер через пять месяцев
после нашей последней беседы, в начале 1959 года. Похоронили его на кладбище
Лафайетт, недалеко от Джулиена.
Можно было бы привести здесь и другие истории о Джулиене. Вероятно,
многое еще предстоит обнаружить.
Но для целей данного повествования достаточно упомянуть лишь тот факт,
что у Джулиена был еще один друг, о котором нам известно: мужчина,
пользовавшийся его особым расположением. Этот мужчина уже описан в досье как
судья Дэниел Макинтайр. Позже он женился на Мэри-Бет Мэйфейр.
Но у нас появится повод рассказать о Дэниеле Макинтайре в связи с
Мэри-Бет. Поэтому будет правильно, если мы сейчас перейдем в нашем
повествовании к самой Мэри-Бет, последней великой Мэйфейрской ведьме
девятнадцатого века и единственной, кто мог соперничать в силе с ее предками
восемнадцатого века.

Было десять минут третьего. Майкл остановился только потому, что не мог
иначе. Глаза закрывались, ничего не оставалось, как сдаться и немного
поспать.
Он посидел немного, вперив взгляд в папку, которую только что закрыл.
Стук в дверь заставил его вздрогнуть.
-- Войдите, -- сказал он.
Тихо вошел Эрон. На нем были пижама и шелковый клетчатый халат,
перетянутый поясом.
-- У тебя усталый вид, -- сказал он. -- Нужно поспать.
-- Придется, -- согласился Майкл. -- В молодости я мог долго
продержаться, накачиваясь кофе. Но те дни в прошлом. Глаза просто слипаются.
Он откинулся в кожаном кресле, поискал в кармане сигареты и закурил.
Потребность поспать внезапно стала такой неотвратимой, что он закрыл глаза и