Страница:
что случилось непоправимое.
-- Да уведите же ее, хоть кто-нибудь! -- не выдержав, вскрикнул я. Но
малышку уже окружили сразу несколько человек и принялись успокаивать ее и
уговаривать уйти из зала. Я отполз в сторону, чтобы дать им пройти, и
поднялся на ноги только возле окна, выходившего на боковую террасу. При
ослепительно белой вспышке следующей молнии я успел заметить, как кто-то
поднял пистолет. Затем оружие передали кому-то еще, от него -- следующему,
причем каждый из тех, кому оно попадало в руки, держал его, словно пистолет
был живым существом. Отпечатки пальцев -- если они и были -- не имели в
данном случае никакого значения, ибо свидетелей преступления оказалось
предостаточно. По той же причине я решил, что нет смысла оставаться там
долее, и воспользовался первой же возможностью покинуть дом. Выйдя на
боковую террасу, я спустился вниз, на лужайку.
Дождь лил как из ведра. Несмотря на это, здесь столпились несколько
десятков человек. Женщины плакали, мужчины безуспешно старались прикрыть их
от падающих с неба водяных струи снятыми с себя пиджаками. Все промокли,
дрожали и казались совершенно растерянными. На мгновение вспыхнул свет,
однако молнии заполыхали вновь, и огни окончательно погасли. Вдребезги
разлетелось еще одно окно, сверкающий град осколков вызвал новый приступ
паники.
Я поспешил в дальний конец усадьбы, рассчитывая никем не замеченным
покинуть ее через заднюю калитку. Для этого мне пришлось быстро пробежать по
выложенной каменными плитами довольно короткой дорожке, подняться на пару
ступенек во внутренний дворик, затем обогнуть бассейн. Ну вот наконец и
боковая аллея, напрямик ведущая к калитке.
Даже сквозь плотную завесу дождя я сумел разглядеть, что она открыта, и
увидел за ней поблескивавшие от воды камни мостовой. Над крышами домов
оглушительно гремели раскаты грома, яростно сверкавшие молнии на миг
открывали взору поистине путающую картину пустого сада: мокрые перила
балюстрад, высокие камелии, пляжные полотенца, оставленные на спинках
металлических стульев, которые сейчас больше походили на черные скелеты.
Ветер шумел в листве и безжалостно раскачивал ветви деревьев.
Услышав завывание сирен, я поспешил к спасительной боковой дорожке, и
тут передо мной возникла неподвижно стоявшая фигура. Мужчина словно в
оцепенении молча замер справа от калитки, под сенью густых зарослей
банановых деревьев.
Приблизившись, я заглянул ему в лицо. Это был все тот же призрак.
Одному Богу известно, по какой причине он вновь появился на моем пути.
Никакого разумного объяснения этому у меня не находилось. Сердце мое бешено
забилось, тело напряглось, я почувствовал, как закружилась голова, и едва не
потерял сознание. Ощущение было такое, как будто кровь застыла в жилах.
Он предстал передо мной в том же облике, что и прежде: мерцающие темные
волосы, карие глаза, строгий, даже несколько чопорный костюм -- и все это я
видел словно сквозь дымку. Лишь капли дождя отчетливо сверкали в его
волосах, на плечах, на лацканах пиджака.
Я был не в силах оторвать взгляд от его лица, искаженного мучительным
страданием, с мокрыми от безмолвных слез щеками. Он смотрел мне прямо в
глаза.
-- Ради всего святого, поговори со мной, если можешь, -- я почти слово
в слово повторил просьбу, с которой еще недавно обращался к призраку
несчастного Стюарта. Все произошедшее настолько потрясло меня, что,
наверное, полностью лишило самообладания, ибо я стремительно бросился к
нему, намереваясь схватить бесплотное видение за плечи и трясти до тех пор,
пока не заставлю его ответить.
Призрак растворился в воздухе. Однако на этот раз в момент его
исчезновения я ощутил легкое движение воздуха и теплое дуновение на своей
коже. Его словно всосало в пустоту, а банановые деревья яростно закачались.
Однако, возможно, виной тому были нещадно трепавшие их ветер и дождь. Уже
через мгновение я не мог с уверенностью сказать, что именно видел и
чувствовал, и было ли это вообще. Сердце мое готово было выскочить из груди,
голова вновь пошла кругом. Пора было выбираться из ужасного места.
Я торопливо шел по Честнат-стрит мимо множества растерянных,
недоумевающих, рыдающих людей, потом свернул на Джексон-авеню и в конце
концов обнаружил, что дождя давно нет, что мимо меня проносятся машины и
сидящие в них даже не подозревают, сколь ужасная трагедия совсем недавно
разыгралась всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Минутой позже я поймал
такси и назвал водителю адрес отеля.
Быстро собрав вещи, я сам, не дожидаясь коридорного, отнес их вниз и
расплатился за номер. Добравшись на такси до вокзала, я успел на ночной
нью-йоркский поезд и пишу эти строки в спальном вагоне.
Свой отчет я отправлю при первой же возможности. А до тех пор он
останется при мне, ибо так можно быть в большей степени уверенным, что в
случае какого-либо происшествия его непременно обнаружат.
Однако я почему-то уверен, что со мной ничего не случится, ибо все
позади и эта история со столь кровавым финалом осталась в прошлом. Как и
бедняга Стюарт, ставший ее частью. Одному только Богу известно, какую роль в
этой трагедии сыграл явившийся мне призрак. Но не стану испытывать судьбу и
возвращаться к демону даже ради того, чтобы это выяснить. Каждая клеточка
моего организма противится этому возвращению, а интуиция подсказывает, что
надо как можно скорее бежать оттуда. А если мне вздумается игнорировать эти
предостережения, остается еще призрак Стюарта, чей образ преследует меня до
сих пор. Стюарта, стоящего на верхней ступеньке лестницы и жестом
заклинающего меня уйти...
В случае если нам по той или иной причине не доведется подробно
обсудить в Лондоне все произошедшее, пожалуйста, прислушайтесь к моему
настоятельному совету: не посылайте туда никого больше. По крайней мере
сейчас. Вспомните один из наших девизов: ждать и наблюдать. И самое главное,
внимательно изучите все материалы, касающиеся Мэйфейров. Очень внимательно и
очень тщательно. Необходимо собрать вместе и систематизировать все
разрозненные записи и документы.
Исходя из того, что мне известно на данный момент, я совершенно уверен
в том, что ни Лэшер, ни Стелла не имеют отношения к смерти Стюарта. Однако
его останки до сих пор находятся в том доме.
Тем не менее совет вправе делать свои выводы из предоставленного ему
отчета. Только ни в коем случае не посылайте кого-либо еще.
В деле Стюарта нам не приходится рассчитывать на официальные
юридические процедуры и публичный процесс. Даже в ходе неизбежного
расследования, связанного с трагедией, которая произошла этим вечером,
обыска в доме Мэйфейров не будет. А у нас и подавно нет никаких оснований
требовать его проведения.
Стюарт навсегда останется в нашей памяти. И я, несмотря на свой
возраст, верю, что доживу до Судного дня, ибо час расплаты непременно
настанет -- расплаты за обоих: за Стюарта и за Петира Однако когда именно и
кто -- или что -- ответит за их гибель, сказать пока трудно.
Речь идет не о мести и не о каре за содеянное. Речь идет о том, что
тайное должно стать явным, о понимании истоков и, в конечном счете, решении
проблемы. Иными словами, речь идет об обретении истины.
Мэйфейры и сами уже не знают, кем являются на самом деле. Уверяю вас,
молодая женщина жила в неведении. Но мы-то знаем! И Лэшер знает. Но кто
такой Лэшер? Кто он -- этот дух, призрак, который открыл мне свою боль и
позволил увидеть его слезы?"
Эти записи Артур отправил по почте из Сент-Луиса, штат Миссури. Их
копия (довольно плохая) с краткой припиской, сообщавшей, что он возвращается
домой и отплывает в конце недели, была послана из Нью-Йорка.
На третий день плавания Артур позвонил судовому врачу и пожаловался на
боль в груди, одновременно попросив принести ему какое-нибудь лекарство от
несварения желудка. Когда полчаса спустя доктор вошел в его каюту, то
обнаружил Артура мертвым. Официальная причина смерти -- инфаркт. Это
случилось седьмого сентября 1929 года в половине седьмого вечера.
За день до смерти Артур написал еще одну короткую записку. Ее
обнаружили при осмотре в кармане его халата.
Лангтри жаловался на плохое самочувствие и жесточайшую морскую болезнь.
По его словам, ничего подобного он не испытывал уже много лет. Временами он
далее опасался, что всерьез заболел и что ему не суждено больше увидеть
Обитель.
"В голове моей роится великое множество идей и мыслей относительно
Мэйфейров, которые мне так хотелось бы с вами обсудить, -- писал Артур. --
Возможно, нам следовало бы отдалить от них, отвлечь внимание этого призрака?
А что, если нужно было пригласить его к нам, в Лондон?
Какое бы решение вы ни приняли, как бы ни действовали в дальнейшем, ни
в коем случае не посылайте еще кого-либо из агентов в Новый Орлеан -- ни
сейчас, ни впоследствии. Пока жива эта женщина -- Карлотта Мэйфейр!"
Он целовал ее, а его пальцы нежно гладили ее грудь. Ощущение было столь
сильным и сладостным, что она не в силах была даже пошевелиться, даже
приподнять голову! Неумолчный гул реактивных двигателей убаюкивал ее. Да,
конечно, это сон. И в то же время он казался совершенно реальным, и она с
радостью погружалась в него снова. До приземления в международном аэропорту
Нового Орлеана остается всего сорок пять минут. Она должна сделать над собой
усилие и проснуться. Но он поцеловал ее снова, и его язык нежно, однако
настойчиво раздвинул ее губы и проник внутрь, а кончики пальцев гладили и
сжимали соски, словно под маленькой шерстяной накидкой на ней не было
ничего. О, он действовал очень умело. Она чуть повернулась в сторону
иллюминатора и шире раздвинула колени -- теперь они упирались в боковые
спинки кресла Ну и что? Салон первого класса почти пуст, и ее никто не
видит. Еще... еще немного...
Он снова сжал ее соски, на этот раз чуть сильнее. "Господи! Как
восхитительно! Не бойся, ты не причинишь мне боли. Прижмись крепче губами, и
пусть твой язык проникает все дальше, пока не заполнит меня целиком!" Она
чуть шире приоткрыла рот навстречу ему, а тем временем он зарылся пальцами в
ее волосы, заставив испытать новое, доселе неизведанное ощущение -- по всему
ее телу словно пронесся заряд электрического тока. Это было похоже на
чудо... Смешение эмоций и ощущений... Холод, ознобом пробегавший по спине и
рукам, и одновременно нестерпимый жар, бушевавший в самом низу живота, между
ног...
"Ну пожалуйста, войди в меня! Наполни меня собою до самых глубин!.."
Она ощущала внутри себя нечто огромное и в то же время нежное и гладкое,
утопающее в ее собственных соках...
И вот наконец наступила развязка. Она затрепетала всем телом, волосы
упали на лицо... Она смутно сознавала, что рядом нет никого, кто мог бы
касаться ее и доставить ей столь невыразимое наслаждение. А оно все длилось
и длилось -- казалось, сердце вот-вот выскочит из груди, лицо раскраснелось
от прилива крови, бедра и ягодицы напряглись...
"Еще немного -- и ты просто не выдержишь и умрешь от счастья, Роуан".
Он ласково провел рукой по ее щеке и поцеловал опущенные веки.
"Люблю тебя... "
Внезапно глаза ее открылись. В первый момент она ничего не увидела.
Потом осознала, что находится в самолете. Шторка иллюминатора была опушена,
вокруг царил голубовато-серый полумрак, ровно гудели двигатели. По-прежнему
охваченная сладостными ощущениями, она откинулась на спинку кресла и
полностью отдалась в их власть. Электрические волны пробегали по всему телу,
становились все слабее и слабее, взгляд лениво скользил по потолку, глаза то
и дело закрывались, а она изо всех сил старалась не позволить им сделать
это.
Господи! Как ужасно, должно быть, она сейчас выглядит, после такого
странного сна. И лицо, наверное, горит.
Она медленно выпрямилась в кресле, обеими руками пригладила волосы,
стараясь во всех подробностях припомнить свой сон, но не испытанные
ощущения, а его, так сказать, фактическую сущность -- понять, кто же
все-таки это был. Не Майкл, точно. И это самое ужасное.
"Господи, -- думала он, -- я изменила ему, и сама не знаю с кем".
Как странно... Она прижала ладони к щекам. Горячие. Даже сейчас ее не
покидало ощущение блаженства.
-- Сколько еще нам осталось до Нового Орлеана? -- спросила она у
проходившей мимо стюардессы.
-- Через полчаса будем на месте, -- ответила та. -- Ремень у вас
пристегнут?
Она вновь откинулась в кресле, нащупывая ремень безопасности. Потом
защелкнула замок и расслабилась. Как же могло с ней случиться такое во сне?
Как могла она зайти так далеко?
Подобные сны мучили ее лет в тринадцать. Потом она узнала, что ничего
противоестественного в них нет, и научилась справляться с такого рода
эмоциями. Но тогда пробуждение всегда наступало до финала. На этот раз все
было по-другому. И теперь она чувствовала себя так, словно ее изнасиловали,
словно любовник из сна осквернил ее. Конечно, сама по себе эта мысль
совершенно абсурдна. Однако ощущение было неприятным и слишком сильным.
Изнасилована...
Она подняла под одеялом руки и прикрыла ими грудь, словно стараясь
защититься от кого-то. Нет, это же сущий абсурд. Никакого изнасилования не
было.
-- Вам принести что-нибудь выпить перед приземлением?
-- Только кофе.
Она снова закрыла глаза. Кем же все-таки он был, ее любовник из сна? Ни
лица... Ни имени... Только ощущения... Воспоминание о ком-то, еще более
нежном, чем Майкл, поистине неземном... Да, именно это слово пришло ей
сейчас в голову. А ведь он говорил с ней... Она точно помнит, что говорил...
Нет, ничего, кроме ощущения блаженства, в памяти не осталось.
Только когда принесли кофе и она сделала первый глоток, Роуан
почувствовала некоторое неудобство, слабую боль между ног. Возможно, это
следствие конвульсивных сокращений мышц. Хорошо еще, что ни рядом, ни в
креслах напротив, за проходом, никого нет. Хотя, если бы не прикрывавшее ее
одеяло, едва ли она позволила бы себе зайти так далеко... Если... Если...
Если бы в тот момент она могла проснуться и контролировать собственные
поступки.
Как хочется спать.
Она сделала еще глоток кофе и подняла белую шторку иллюминатора.
Внизу, освещенная ярким послеполуденным солнцем, простиралась зеленая
болотистая равнина. Извилистая река с коричневатой водой огибала видневшийся
вдали город. Роуан вдруг охватила бурная радость. Она почти на месте!
Самолет пошел на снижение, и звук двигателей стал более низким и громким.
Ей больше не хотелось вспоминать странный сон. Он вдруг показался ей
почти непристойным и теперь вызывал лишь гнев и едва ли не отвращение. Нет,
пора выбросить его из головы. Теперь она будет думать только о матери и
мечтать о встрече с Майклом.
Из Далласа она звонила Джерри Лонигану. В зале особняка все было готово
для церемонии прощания, родственники начали съезжаться с самого утра. Служба
в церкви начнется в три часа, так что у нее нет оснований беспокоиться. Она
успеет. В крайнем случае отправится туда прямо из аэропорта, не заезжая в
"Поншатрен".
-- Где же ты, Майкл, -- прошептала она, снова откидываясь в кресле и
закрывая глаза.
События, произошедшие вскоре после смерти Стеллы
В октябре -- ноябре 1929 года на Нью-йоркской бирже произошел крах
котировок акций и наступил период Великой депрессии. Всеобщее процветание,
царившее в Бурные двадцатые, навсегда кануло в лету. Многие богатые семьи
разорились. Недавние мультимиллионеры выбрасывались из окон своих особняков.
Суровые, требующие аскетизма времена неизбежно затронули все области жизни,
в том числе и культуру, положив конец беззаботности и веселью
предшествующего десятилетия. Короткие юбки, неумеренность в употреблении
алкоголя, сексуальная изощренность и эротика в кино и литературе вышли из
моды.
После смерти Стеллы огни в особняке Мэйфейров на углу Честнат и Первой
улицы потухли, чтобы никогда больше не вспыхнуть с прежней силой. Зал, в
котором стоял открытый гроб с телом Стеллы, освещали лишь свечи. А когда
вскоре после сестры умер убивший ее на глазах у множества гостей Лайонел,
прощание с ним проходило уже не в доме, а в нескольких кварталах от него, в
зале похоронного бюро на Мэгазин-стрит.
В течение полугода после смерти Лайонела из комнат особняка постепенно
исчезли купленные Стеллой произведения современного искусства, ее изысканная
мебель и неимоверное число пластинок с записями блюзов, джазовых композиций
и музыки в стиле регтайм. Все, что не поместилось в обширных мансардах и на
чердаке дома, было просто выброшено на улицу.
Благообразная обстановка и предметы обихода викторианской эпохи,
бережно хранимые в кладовых со времен потери Ривербенда, заполнили жилые
помещения дома. Ставни со стороны Честнат-стрит были заперты, окна больше не
открывались.
Однако все эти перемены были вызваны отнюдь не прощанием с Бурными
двадцатыми и не Великой депрессией.
Фамильная фирма "Мэйфейр и Мэйфейр" давным-давно изъяла свои непомерные
капиталы из железных дорог и с биржевого рынка. Еще в 1924 году Мэйфейры
избавилось от обширных земельных владений во Флориде, чтобы более выгодно
поместить свои средства. Земли в Калифорнии, однако, где ожидался
значительный рост их стоимости, оставались в собственности семейства.
Миллионы долларов были обращены в золото и швейцарские франки, вложены в
добычу южноафриканских алмазов и множество других прибыльных предприятий.
Таким образом, капиталы Мэйфейров не только не были утрачены, но, напротив,
постоянно росли, и семья оказывала финансовую помощь многим друзьям и,
конечно же, дальним родственникам, которые потеряли все, что имели.
Тот факт, что Мэйфейры с готовностью одалживали деньги тем, кто в них
нуждался, позволил им в свою очередь заметно расширить свои связи в
политических и иных кругах общества и тем самым обеспечить семье более
надежную защиту от любого постороннего вмешательства в ее внутренние дела.
Ни один полицейский офицер не получил возможности допросить Лайонела
Мэйфейра относительно причин, побудивших его застрелить Стеллу. Через два
часа после ее смерти он уже был в числе пациентов частной лечебницы, где
вскоре доктора лишь устало кивали головами и клевали носом, слушая его
бесконечные стенания и рассказы о том, что по дому на Первой улице
разгуливает дьявол и что малышка Анта пускает его в свою постель.
-- Да, он был там с Антой, я сам видел. Это повторялось снова и снова,
много раз. А мамы рядом не было, понимаете, никого не было. Только Карлотта,
постоянно ссорившаяся со Стеллой. Вы даже представить себе не можете, что
там творилось! Крики, хлопанье дверей. Наш дом был полон осиротевших без
материнского присмотра детей. Моя сестра Белл только плакала, вцепившись в
свою куклу. А Дорогуша Милли, бедняжка Милли, без конца молилась в темноте
на боковой террасе и перебирала четки, качая головой. А Карлотта все
старалась занять в доме мамино место, но у нее ничего не получалось. Да в
сравнении с мамой она просто безмозглый оловянный солдатик. Стелла впадала в
истерику и швыряла в нее чем ни попадя, крича при этом, что сестре не
удастся запереть ее в четырех стенах.
Взрослые дети -- вот мы кто! Я приходил к ней и заставал там Пирса -- и
это средь бела дня! А он... Он был с Антой! Я постоянно встречал его рядом с
ней. Я видел их вместе в саду. И она знала об этом, все это время знала, что
он с Антой. И позволяла такому происходить!
А Карлотта спрашивала, неужели я допущу, чтобы он завладел ею. Что я
мог сделать? Если даже она не в силах была его остановить. Я видел, как они
пели в саду, Анта бросала в воздух цветы, а он заставлял их парить над
землей. И такое случалось не раз и не два. Ее смех до сих пор звучит у меня
в ущах. Она смеялась совсем как Стелла.
А что делала мама? Нет, вы не понимаете! Не можете понять! Полный дом
великовозрастных детей! А все потому, что мы не знали, что такое зло! А мама
знала? А Джулиен знал?
Вам известно, почему Белл умственно неполноценна? Виной всему
инбридинг! Да и Дорогуша Милли тоже. Знаете ли вы, что Дорогуша Милли дочь
Джулиена? Да да, я это точно знаю. Бог мне свидетель, она его дочь. И она
тоже видит дьявола, но лжет, что это не так. Уверен, она тоже его видит.
"Оставь ее в покое, -- твердила мне Стелла. -- Это не важно". Я знаю,
что Милли могла его видеть. Могла! Для этого приема они ящиками таскали
шампанское. Много, много ящиков. А Стелла танцевала наверху под свои
пластинки и только просила, чтобы я вел себя пристойно и не портил всем
вечер. Святые Небеса! Да разве они не понимали, что происходит?
А вся эта болтовня Карл о том, что Стелла должна уехать в Европу!
Неужели кому-то по силам заставить Стеллу хоть что-то сделать? Да и что бы
изменилось, даже если бы Стелла оказалась в Европе? Я пытался поговорить с
Пирсом. Схватил его за горло и сказал, что заставлю выслушать меня. Если бы
мне не помешали, я его тоже бы пристрелил. Господи всемогущий! Ну почему они
мне помешали?!! "Да как вы не понимаете, теперь Анта в его власти! Неужели
же все вы слепы?" -- кричал я им. А теперь ответьте мне вы: неужели все они
и вправду слепы?
Как мы узнали впоследствии, так продолжалось не день и не два. Однако
приведенный выше фрагмент монологов Лайонела -- единственный, который был
документально зафиксирован доктором в истории болезни. Далее имеются только
краткие записи о том, что пациент продолжает твердить нечто
невразумительное, употребляя при этом лишь местоимения: она, ее, его, он...
Предположительно одна из подразумеваемых им персон -- дьявол. Или о том, что
пациент вновь бредит и намекает, что кто-то подтолкнул, надоумил его
совершить столь ужасный поступок. Но кого именно он имеет в виду, не ясно.
Накануне похорон Стеллы, то есть через три дня после ее смерти, Лайонел
попытался сбежать. С тех пор его держат под неусыпным наблюдением.
-- Уж и не знаю, как им удалось так загримировать Стеллу, -- много
позже вспоминал один из родственников. -- Но выглядела она действительно
потрясающе. Собственные похороны стали последним данным ею приемом. Она
оставила детальные письменные инструкции относительно их проведения. И
знаете, что мне позже рассказали? Что написала она эти инструкции в
тринадцать лет! Ничего себе романтические устремления тринадцатилетней
девочки!
Общераспространенные сведения, однако, были несколько иными.
Распоряжения относительно процедуры погребения Стелла сделала в 1925 году,
одновременно с составлением завещания после смерти Мэри-Бет. Причем
оставленные инструкции отличались крайней простотой: вынос тела должен быть
произведен из особняка; поставщикам цветов указать, что при украшении
"предпочтение" лучше отдать калам или белым лилиям; никакого освещения,
кроме свечей; почтившим своим присутствием церемонию подавать вино; бдение
должно продолжаться с момента установки гроба и до переноса его в церковь,
где состоится заупокойная месса.
Несмотря на кажущуюся простоту вышеупомянутых пожеланий, церемония в
целом выглядела весьма пышно. Стелла, вся в белом, лежала в открытом гробу
неподалеку от входа в длинный зал, освещенный множеством восковых свечей,
что придавало всему происходящему оттенок некоторой, если так можно
выразиться, театральности. Зрелище было поистине впечатляющим.
-- Знаете, на что это было похоже? -- вспоминал позднее один из
родственников. -- На празднование первого мая. Да-да, именно! Этот аромат
белых лилий... И Стелла, вся в белом, -- словно майская королева...
Кортланд, Баркли и Гарланд встречали у входа в особняк сотни
родственников, прибывших на церемонию. Пирсу позволили попрощаться со
Стеллой, после чего немедленно отправили в Нью-Йорк, где жила семья его
матери. Согласно старинному ирландскому обычаю зеркала в доме были
занавешены, хотя никто не мог сказать, кто именно отдал такое распоряжение.
На заупокойной мессе народу было еще больше. Те, кого Стелла при жизни
не приглашала на Первую улицу, приехали прямо в церковь. На кладбище
собралось не меньше родственников, чем на похоронах мисс Мэри-Бет.
-- Поймите, ситуация была действительно скандальная, -- рассказывал
Ирвин Дандрич. -- Это убийство стало поистине убийством года. Нельзя
забывать, что речь идет о Стелле. У определенного круга людей ничто иное не
могло вызвать больший интерес. Известно ли вам, например, что даже в тот
вечер, когда Стелла погибла, в нее влюбились еще двое молодых людей --
кстати, моих хороших знакомых. Представляете! Оба они впервые встретились с
ней на том приеме и едва ли не в момент убийства спорили между собой: один
заявлял, что приятель должен ему уступить, а другой не соглашался, считая,
что преимущество у него, поскольку он первым заговорил со Стеллой. Дорогой
мой, вечеринка началась в семь часов, а к половине девятого Стелла была уже
мертва.
В ночь после погребения Стеллы Лайонел, уже находившийся в лечебнице
для душевнобольных, внезапно проснулся и принялся буйствовать.
-- Он там! Он там! -- кричал несчастный. -- Он никогда не оставит меня
в покое!
К концу недели на него уже надели смирительную рубашку, а четвертого
ноября поместили в специальную, обитую войлоком палату. В то время как
-- Да уведите же ее, хоть кто-нибудь! -- не выдержав, вскрикнул я. Но
малышку уже окружили сразу несколько человек и принялись успокаивать ее и
уговаривать уйти из зала. Я отполз в сторону, чтобы дать им пройти, и
поднялся на ноги только возле окна, выходившего на боковую террасу. При
ослепительно белой вспышке следующей молнии я успел заметить, как кто-то
поднял пистолет. Затем оружие передали кому-то еще, от него -- следующему,
причем каждый из тех, кому оно попадало в руки, держал его, словно пистолет
был живым существом. Отпечатки пальцев -- если они и были -- не имели в
данном случае никакого значения, ибо свидетелей преступления оказалось
предостаточно. По той же причине я решил, что нет смысла оставаться там
долее, и воспользовался первой же возможностью покинуть дом. Выйдя на
боковую террасу, я спустился вниз, на лужайку.
Дождь лил как из ведра. Несмотря на это, здесь столпились несколько
десятков человек. Женщины плакали, мужчины безуспешно старались прикрыть их
от падающих с неба водяных струи снятыми с себя пиджаками. Все промокли,
дрожали и казались совершенно растерянными. На мгновение вспыхнул свет,
однако молнии заполыхали вновь, и огни окончательно погасли. Вдребезги
разлетелось еще одно окно, сверкающий град осколков вызвал новый приступ
паники.
Я поспешил в дальний конец усадьбы, рассчитывая никем не замеченным
покинуть ее через заднюю калитку. Для этого мне пришлось быстро пробежать по
выложенной каменными плитами довольно короткой дорожке, подняться на пару
ступенек во внутренний дворик, затем обогнуть бассейн. Ну вот наконец и
боковая аллея, напрямик ведущая к калитке.
Даже сквозь плотную завесу дождя я сумел разглядеть, что она открыта, и
увидел за ней поблескивавшие от воды камни мостовой. Над крышами домов
оглушительно гремели раскаты грома, яростно сверкавшие молнии на миг
открывали взору поистине путающую картину пустого сада: мокрые перила
балюстрад, высокие камелии, пляжные полотенца, оставленные на спинках
металлических стульев, которые сейчас больше походили на черные скелеты.
Ветер шумел в листве и безжалостно раскачивал ветви деревьев.
Услышав завывание сирен, я поспешил к спасительной боковой дорожке, и
тут передо мной возникла неподвижно стоявшая фигура. Мужчина словно в
оцепенении молча замер справа от калитки, под сенью густых зарослей
банановых деревьев.
Приблизившись, я заглянул ему в лицо. Это был все тот же призрак.
Одному Богу известно, по какой причине он вновь появился на моем пути.
Никакого разумного объяснения этому у меня не находилось. Сердце мое бешено
забилось, тело напряглось, я почувствовал, как закружилась голова, и едва не
потерял сознание. Ощущение было такое, как будто кровь застыла в жилах.
Он предстал передо мной в том же облике, что и прежде: мерцающие темные
волосы, карие глаза, строгий, даже несколько чопорный костюм -- и все это я
видел словно сквозь дымку. Лишь капли дождя отчетливо сверкали в его
волосах, на плечах, на лацканах пиджака.
Я был не в силах оторвать взгляд от его лица, искаженного мучительным
страданием, с мокрыми от безмолвных слез щеками. Он смотрел мне прямо в
глаза.
-- Ради всего святого, поговори со мной, если можешь, -- я почти слово
в слово повторил просьбу, с которой еще недавно обращался к призраку
несчастного Стюарта. Все произошедшее настолько потрясло меня, что,
наверное, полностью лишило самообладания, ибо я стремительно бросился к
нему, намереваясь схватить бесплотное видение за плечи и трясти до тех пор,
пока не заставлю его ответить.
Призрак растворился в воздухе. Однако на этот раз в момент его
исчезновения я ощутил легкое движение воздуха и теплое дуновение на своей
коже. Его словно всосало в пустоту, а банановые деревья яростно закачались.
Однако, возможно, виной тому были нещадно трепавшие их ветер и дождь. Уже
через мгновение я не мог с уверенностью сказать, что именно видел и
чувствовал, и было ли это вообще. Сердце мое готово было выскочить из груди,
голова вновь пошла кругом. Пора было выбираться из ужасного места.
Я торопливо шел по Честнат-стрит мимо множества растерянных,
недоумевающих, рыдающих людей, потом свернул на Джексон-авеню и в конце
концов обнаружил, что дождя давно нет, что мимо меня проносятся машины и
сидящие в них даже не подозревают, сколь ужасная трагедия совсем недавно
разыгралась всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Минутой позже я поймал
такси и назвал водителю адрес отеля.
Быстро собрав вещи, я сам, не дожидаясь коридорного, отнес их вниз и
расплатился за номер. Добравшись на такси до вокзала, я успел на ночной
нью-йоркский поезд и пишу эти строки в спальном вагоне.
Свой отчет я отправлю при первой же возможности. А до тех пор он
останется при мне, ибо так можно быть в большей степени уверенным, что в
случае какого-либо происшествия его непременно обнаружат.
Однако я почему-то уверен, что со мной ничего не случится, ибо все
позади и эта история со столь кровавым финалом осталась в прошлом. Как и
бедняга Стюарт, ставший ее частью. Одному только Богу известно, какую роль в
этой трагедии сыграл явившийся мне призрак. Но не стану испытывать судьбу и
возвращаться к демону даже ради того, чтобы это выяснить. Каждая клеточка
моего организма противится этому возвращению, а интуиция подсказывает, что
надо как можно скорее бежать оттуда. А если мне вздумается игнорировать эти
предостережения, остается еще призрак Стюарта, чей образ преследует меня до
сих пор. Стюарта, стоящего на верхней ступеньке лестницы и жестом
заклинающего меня уйти...
В случае если нам по той или иной причине не доведется подробно
обсудить в Лондоне все произошедшее, пожалуйста, прислушайтесь к моему
настоятельному совету: не посылайте туда никого больше. По крайней мере
сейчас. Вспомните один из наших девизов: ждать и наблюдать. И самое главное,
внимательно изучите все материалы, касающиеся Мэйфейров. Очень внимательно и
очень тщательно. Необходимо собрать вместе и систематизировать все
разрозненные записи и документы.
Исходя из того, что мне известно на данный момент, я совершенно уверен
в том, что ни Лэшер, ни Стелла не имеют отношения к смерти Стюарта. Однако
его останки до сих пор находятся в том доме.
Тем не менее совет вправе делать свои выводы из предоставленного ему
отчета. Только ни в коем случае не посылайте кого-либо еще.
В деле Стюарта нам не приходится рассчитывать на официальные
юридические процедуры и публичный процесс. Даже в ходе неизбежного
расследования, связанного с трагедией, которая произошла этим вечером,
обыска в доме Мэйфейров не будет. А у нас и подавно нет никаких оснований
требовать его проведения.
Стюарт навсегда останется в нашей памяти. И я, несмотря на свой
возраст, верю, что доживу до Судного дня, ибо час расплаты непременно
настанет -- расплаты за обоих: за Стюарта и за Петира Однако когда именно и
кто -- или что -- ответит за их гибель, сказать пока трудно.
Речь идет не о мести и не о каре за содеянное. Речь идет о том, что
тайное должно стать явным, о понимании истоков и, в конечном счете, решении
проблемы. Иными словами, речь идет об обретении истины.
Мэйфейры и сами уже не знают, кем являются на самом деле. Уверяю вас,
молодая женщина жила в неведении. Но мы-то знаем! И Лэшер знает. Но кто
такой Лэшер? Кто он -- этот дух, призрак, который открыл мне свою боль и
позволил увидеть его слезы?"
Эти записи Артур отправил по почте из Сент-Луиса, штат Миссури. Их
копия (довольно плохая) с краткой припиской, сообщавшей, что он возвращается
домой и отплывает в конце недели, была послана из Нью-Йорка.
На третий день плавания Артур позвонил судовому врачу и пожаловался на
боль в груди, одновременно попросив принести ему какое-нибудь лекарство от
несварения желудка. Когда полчаса спустя доктор вошел в его каюту, то
обнаружил Артура мертвым. Официальная причина смерти -- инфаркт. Это
случилось седьмого сентября 1929 года в половине седьмого вечера.
За день до смерти Артур написал еще одну короткую записку. Ее
обнаружили при осмотре в кармане его халата.
Лангтри жаловался на плохое самочувствие и жесточайшую морскую болезнь.
По его словам, ничего подобного он не испытывал уже много лет. Временами он
далее опасался, что всерьез заболел и что ему не суждено больше увидеть
Обитель.
"В голове моей роится великое множество идей и мыслей относительно
Мэйфейров, которые мне так хотелось бы с вами обсудить, -- писал Артур. --
Возможно, нам следовало бы отдалить от них, отвлечь внимание этого призрака?
А что, если нужно было пригласить его к нам, в Лондон?
Какое бы решение вы ни приняли, как бы ни действовали в дальнейшем, ни
в коем случае не посылайте еще кого-либо из агентов в Новый Орлеан -- ни
сейчас, ни впоследствии. Пока жива эта женщина -- Карлотта Мэйфейр!"
Он целовал ее, а его пальцы нежно гладили ее грудь. Ощущение было столь
сильным и сладостным, что она не в силах была даже пошевелиться, даже
приподнять голову! Неумолчный гул реактивных двигателей убаюкивал ее. Да,
конечно, это сон. И в то же время он казался совершенно реальным, и она с
радостью погружалась в него снова. До приземления в международном аэропорту
Нового Орлеана остается всего сорок пять минут. Она должна сделать над собой
усилие и проснуться. Но он поцеловал ее снова, и его язык нежно, однако
настойчиво раздвинул ее губы и проник внутрь, а кончики пальцев гладили и
сжимали соски, словно под маленькой шерстяной накидкой на ней не было
ничего. О, он действовал очень умело. Она чуть повернулась в сторону
иллюминатора и шире раздвинула колени -- теперь они упирались в боковые
спинки кресла Ну и что? Салон первого класса почти пуст, и ее никто не
видит. Еще... еще немного...
Он снова сжал ее соски, на этот раз чуть сильнее. "Господи! Как
восхитительно! Не бойся, ты не причинишь мне боли. Прижмись крепче губами, и
пусть твой язык проникает все дальше, пока не заполнит меня целиком!" Она
чуть шире приоткрыла рот навстречу ему, а тем временем он зарылся пальцами в
ее волосы, заставив испытать новое, доселе неизведанное ощущение -- по всему
ее телу словно пронесся заряд электрического тока. Это было похоже на
чудо... Смешение эмоций и ощущений... Холод, ознобом пробегавший по спине и
рукам, и одновременно нестерпимый жар, бушевавший в самом низу живота, между
ног...
"Ну пожалуйста, войди в меня! Наполни меня собою до самых глубин!.."
Она ощущала внутри себя нечто огромное и в то же время нежное и гладкое,
утопающее в ее собственных соках...
И вот наконец наступила развязка. Она затрепетала всем телом, волосы
упали на лицо... Она смутно сознавала, что рядом нет никого, кто мог бы
касаться ее и доставить ей столь невыразимое наслаждение. А оно все длилось
и длилось -- казалось, сердце вот-вот выскочит из груди, лицо раскраснелось
от прилива крови, бедра и ягодицы напряглись...
"Еще немного -- и ты просто не выдержишь и умрешь от счастья, Роуан".
Он ласково провел рукой по ее щеке и поцеловал опущенные веки.
"Люблю тебя... "
Внезапно глаза ее открылись. В первый момент она ничего не увидела.
Потом осознала, что находится в самолете. Шторка иллюминатора была опушена,
вокруг царил голубовато-серый полумрак, ровно гудели двигатели. По-прежнему
охваченная сладостными ощущениями, она откинулась на спинку кресла и
полностью отдалась в их власть. Электрические волны пробегали по всему телу,
становились все слабее и слабее, взгляд лениво скользил по потолку, глаза то
и дело закрывались, а она изо всех сил старалась не позволить им сделать
это.
Господи! Как ужасно, должно быть, она сейчас выглядит, после такого
странного сна. И лицо, наверное, горит.
Она медленно выпрямилась в кресле, обеими руками пригладила волосы,
стараясь во всех подробностях припомнить свой сон, но не испытанные
ощущения, а его, так сказать, фактическую сущность -- понять, кто же
все-таки это был. Не Майкл, точно. И это самое ужасное.
"Господи, -- думала он, -- я изменила ему, и сама не знаю с кем".
Как странно... Она прижала ладони к щекам. Горячие. Даже сейчас ее не
покидало ощущение блаженства.
-- Сколько еще нам осталось до Нового Орлеана? -- спросила она у
проходившей мимо стюардессы.
-- Через полчаса будем на месте, -- ответила та. -- Ремень у вас
пристегнут?
Она вновь откинулась в кресле, нащупывая ремень безопасности. Потом
защелкнула замок и расслабилась. Как же могло с ней случиться такое во сне?
Как могла она зайти так далеко?
Подобные сны мучили ее лет в тринадцать. Потом она узнала, что ничего
противоестественного в них нет, и научилась справляться с такого рода
эмоциями. Но тогда пробуждение всегда наступало до финала. На этот раз все
было по-другому. И теперь она чувствовала себя так, словно ее изнасиловали,
словно любовник из сна осквернил ее. Конечно, сама по себе эта мысль
совершенно абсурдна. Однако ощущение было неприятным и слишком сильным.
Изнасилована...
Она подняла под одеялом руки и прикрыла ими грудь, словно стараясь
защититься от кого-то. Нет, это же сущий абсурд. Никакого изнасилования не
было.
-- Вам принести что-нибудь выпить перед приземлением?
-- Только кофе.
Она снова закрыла глаза. Кем же все-таки он был, ее любовник из сна? Ни
лица... Ни имени... Только ощущения... Воспоминание о ком-то, еще более
нежном, чем Майкл, поистине неземном... Да, именно это слово пришло ей
сейчас в голову. А ведь он говорил с ней... Она точно помнит, что говорил...
Нет, ничего, кроме ощущения блаженства, в памяти не осталось.
Только когда принесли кофе и она сделала первый глоток, Роуан
почувствовала некоторое неудобство, слабую боль между ног. Возможно, это
следствие конвульсивных сокращений мышц. Хорошо еще, что ни рядом, ни в
креслах напротив, за проходом, никого нет. Хотя, если бы не прикрывавшее ее
одеяло, едва ли она позволила бы себе зайти так далеко... Если... Если...
Если бы в тот момент она могла проснуться и контролировать собственные
поступки.
Как хочется спать.
Она сделала еще глоток кофе и подняла белую шторку иллюминатора.
Внизу, освещенная ярким послеполуденным солнцем, простиралась зеленая
болотистая равнина. Извилистая река с коричневатой водой огибала видневшийся
вдали город. Роуан вдруг охватила бурная радость. Она почти на месте!
Самолет пошел на снижение, и звук двигателей стал более низким и громким.
Ей больше не хотелось вспоминать странный сон. Он вдруг показался ей
почти непристойным и теперь вызывал лишь гнев и едва ли не отвращение. Нет,
пора выбросить его из головы. Теперь она будет думать только о матери и
мечтать о встрече с Майклом.
Из Далласа она звонила Джерри Лонигану. В зале особняка все было готово
для церемонии прощания, родственники начали съезжаться с самого утра. Служба
в церкви начнется в три часа, так что у нее нет оснований беспокоиться. Она
успеет. В крайнем случае отправится туда прямо из аэропорта, не заезжая в
"Поншатрен".
-- Где же ты, Майкл, -- прошептала она, снова откидываясь в кресле и
закрывая глаза.
События, произошедшие вскоре после смерти Стеллы
В октябре -- ноябре 1929 года на Нью-йоркской бирже произошел крах
котировок акций и наступил период Великой депрессии. Всеобщее процветание,
царившее в Бурные двадцатые, навсегда кануло в лету. Многие богатые семьи
разорились. Недавние мультимиллионеры выбрасывались из окон своих особняков.
Суровые, требующие аскетизма времена неизбежно затронули все области жизни,
в том числе и культуру, положив конец беззаботности и веселью
предшествующего десятилетия. Короткие юбки, неумеренность в употреблении
алкоголя, сексуальная изощренность и эротика в кино и литературе вышли из
моды.
После смерти Стеллы огни в особняке Мэйфейров на углу Честнат и Первой
улицы потухли, чтобы никогда больше не вспыхнуть с прежней силой. Зал, в
котором стоял открытый гроб с телом Стеллы, освещали лишь свечи. А когда
вскоре после сестры умер убивший ее на глазах у множества гостей Лайонел,
прощание с ним проходило уже не в доме, а в нескольких кварталах от него, в
зале похоронного бюро на Мэгазин-стрит.
В течение полугода после смерти Лайонела из комнат особняка постепенно
исчезли купленные Стеллой произведения современного искусства, ее изысканная
мебель и неимоверное число пластинок с записями блюзов, джазовых композиций
и музыки в стиле регтайм. Все, что не поместилось в обширных мансардах и на
чердаке дома, было просто выброшено на улицу.
Благообразная обстановка и предметы обихода викторианской эпохи,
бережно хранимые в кладовых со времен потери Ривербенда, заполнили жилые
помещения дома. Ставни со стороны Честнат-стрит были заперты, окна больше не
открывались.
Однако все эти перемены были вызваны отнюдь не прощанием с Бурными
двадцатыми и не Великой депрессией.
Фамильная фирма "Мэйфейр и Мэйфейр" давным-давно изъяла свои непомерные
капиталы из железных дорог и с биржевого рынка. Еще в 1924 году Мэйфейры
избавилось от обширных земельных владений во Флориде, чтобы более выгодно
поместить свои средства. Земли в Калифорнии, однако, где ожидался
значительный рост их стоимости, оставались в собственности семейства.
Миллионы долларов были обращены в золото и швейцарские франки, вложены в
добычу южноафриканских алмазов и множество других прибыльных предприятий.
Таким образом, капиталы Мэйфейров не только не были утрачены, но, напротив,
постоянно росли, и семья оказывала финансовую помощь многим друзьям и,
конечно же, дальним родственникам, которые потеряли все, что имели.
Тот факт, что Мэйфейры с готовностью одалживали деньги тем, кто в них
нуждался, позволил им в свою очередь заметно расширить свои связи в
политических и иных кругах общества и тем самым обеспечить семье более
надежную защиту от любого постороннего вмешательства в ее внутренние дела.
Ни один полицейский офицер не получил возможности допросить Лайонела
Мэйфейра относительно причин, побудивших его застрелить Стеллу. Через два
часа после ее смерти он уже был в числе пациентов частной лечебницы, где
вскоре доктора лишь устало кивали головами и клевали носом, слушая его
бесконечные стенания и рассказы о том, что по дому на Первой улице
разгуливает дьявол и что малышка Анта пускает его в свою постель.
-- Да, он был там с Антой, я сам видел. Это повторялось снова и снова,
много раз. А мамы рядом не было, понимаете, никого не было. Только Карлотта,
постоянно ссорившаяся со Стеллой. Вы даже представить себе не можете, что
там творилось! Крики, хлопанье дверей. Наш дом был полон осиротевших без
материнского присмотра детей. Моя сестра Белл только плакала, вцепившись в
свою куклу. А Дорогуша Милли, бедняжка Милли, без конца молилась в темноте
на боковой террасе и перебирала четки, качая головой. А Карлотта все
старалась занять в доме мамино место, но у нее ничего не получалось. Да в
сравнении с мамой она просто безмозглый оловянный солдатик. Стелла впадала в
истерику и швыряла в нее чем ни попадя, крича при этом, что сестре не
удастся запереть ее в четырех стенах.
Взрослые дети -- вот мы кто! Я приходил к ней и заставал там Пирса -- и
это средь бела дня! А он... Он был с Антой! Я постоянно встречал его рядом с
ней. Я видел их вместе в саду. И она знала об этом, все это время знала, что
он с Антой. И позволяла такому происходить!
А Карлотта спрашивала, неужели я допущу, чтобы он завладел ею. Что я
мог сделать? Если даже она не в силах была его остановить. Я видел, как они
пели в саду, Анта бросала в воздух цветы, а он заставлял их парить над
землей. И такое случалось не раз и не два. Ее смех до сих пор звучит у меня
в ущах. Она смеялась совсем как Стелла.
А что делала мама? Нет, вы не понимаете! Не можете понять! Полный дом
великовозрастных детей! А все потому, что мы не знали, что такое зло! А мама
знала? А Джулиен знал?
Вам известно, почему Белл умственно неполноценна? Виной всему
инбридинг! Да и Дорогуша Милли тоже. Знаете ли вы, что Дорогуша Милли дочь
Джулиена? Да да, я это точно знаю. Бог мне свидетель, она его дочь. И она
тоже видит дьявола, но лжет, что это не так. Уверен, она тоже его видит.
"Оставь ее в покое, -- твердила мне Стелла. -- Это не важно". Я знаю,
что Милли могла его видеть. Могла! Для этого приема они ящиками таскали
шампанское. Много, много ящиков. А Стелла танцевала наверху под свои
пластинки и только просила, чтобы я вел себя пристойно и не портил всем
вечер. Святые Небеса! Да разве они не понимали, что происходит?
А вся эта болтовня Карл о том, что Стелла должна уехать в Европу!
Неужели кому-то по силам заставить Стеллу хоть что-то сделать? Да и что бы
изменилось, даже если бы Стелла оказалась в Европе? Я пытался поговорить с
Пирсом. Схватил его за горло и сказал, что заставлю выслушать меня. Если бы
мне не помешали, я его тоже бы пристрелил. Господи всемогущий! Ну почему они
мне помешали?!! "Да как вы не понимаете, теперь Анта в его власти! Неужели
же все вы слепы?" -- кричал я им. А теперь ответьте мне вы: неужели все они
и вправду слепы?
Как мы узнали впоследствии, так продолжалось не день и не два. Однако
приведенный выше фрагмент монологов Лайонела -- единственный, который был
документально зафиксирован доктором в истории болезни. Далее имеются только
краткие записи о том, что пациент продолжает твердить нечто
невразумительное, употребляя при этом лишь местоимения: она, ее, его, он...
Предположительно одна из подразумеваемых им персон -- дьявол. Или о том, что
пациент вновь бредит и намекает, что кто-то подтолкнул, надоумил его
совершить столь ужасный поступок. Но кого именно он имеет в виду, не ясно.
Накануне похорон Стеллы, то есть через три дня после ее смерти, Лайонел
попытался сбежать. С тех пор его держат под неусыпным наблюдением.
-- Уж и не знаю, как им удалось так загримировать Стеллу, -- много
позже вспоминал один из родственников. -- Но выглядела она действительно
потрясающе. Собственные похороны стали последним данным ею приемом. Она
оставила детальные письменные инструкции относительно их проведения. И
знаете, что мне позже рассказали? Что написала она эти инструкции в
тринадцать лет! Ничего себе романтические устремления тринадцатилетней
девочки!
Общераспространенные сведения, однако, были несколько иными.
Распоряжения относительно процедуры погребения Стелла сделала в 1925 году,
одновременно с составлением завещания после смерти Мэри-Бет. Причем
оставленные инструкции отличались крайней простотой: вынос тела должен быть
произведен из особняка; поставщикам цветов указать, что при украшении
"предпочтение" лучше отдать калам или белым лилиям; никакого освещения,
кроме свечей; почтившим своим присутствием церемонию подавать вино; бдение
должно продолжаться с момента установки гроба и до переноса его в церковь,
где состоится заупокойная месса.
Несмотря на кажущуюся простоту вышеупомянутых пожеланий, церемония в
целом выглядела весьма пышно. Стелла, вся в белом, лежала в открытом гробу
неподалеку от входа в длинный зал, освещенный множеством восковых свечей,
что придавало всему происходящему оттенок некоторой, если так можно
выразиться, театральности. Зрелище было поистине впечатляющим.
-- Знаете, на что это было похоже? -- вспоминал позднее один из
родственников. -- На празднование первого мая. Да-да, именно! Этот аромат
белых лилий... И Стелла, вся в белом, -- словно майская королева...
Кортланд, Баркли и Гарланд встречали у входа в особняк сотни
родственников, прибывших на церемонию. Пирсу позволили попрощаться со
Стеллой, после чего немедленно отправили в Нью-Йорк, где жила семья его
матери. Согласно старинному ирландскому обычаю зеркала в доме были
занавешены, хотя никто не мог сказать, кто именно отдал такое распоряжение.
На заупокойной мессе народу было еще больше. Те, кого Стелла при жизни
не приглашала на Первую улицу, приехали прямо в церковь. На кладбище
собралось не меньше родственников, чем на похоронах мисс Мэри-Бет.
-- Поймите, ситуация была действительно скандальная, -- рассказывал
Ирвин Дандрич. -- Это убийство стало поистине убийством года. Нельзя
забывать, что речь идет о Стелле. У определенного круга людей ничто иное не
могло вызвать больший интерес. Известно ли вам, например, что даже в тот
вечер, когда Стелла погибла, в нее влюбились еще двое молодых людей --
кстати, моих хороших знакомых. Представляете! Оба они впервые встретились с
ней на том приеме и едва ли не в момент убийства спорили между собой: один
заявлял, что приятель должен ему уступить, а другой не соглашался, считая,
что преимущество у него, поскольку он первым заговорил со Стеллой. Дорогой
мой, вечеринка началась в семь часов, а к половине девятого Стелла была уже
мертва.
В ночь после погребения Стеллы Лайонел, уже находившийся в лечебнице
для душевнобольных, внезапно проснулся и принялся буйствовать.
-- Он там! Он там! -- кричал несчастный. -- Он никогда не оставит меня
в покое!
К концу недели на него уже надели смирительную рубашку, а четвертого
ноября поместили в специальную, обитую войлоком палату. В то время как