Страница:
досье Мэйфейрских ведьм -- вместе с Элайн мы выполняли ответственное задание
ордена. Только много позже я понял, что практическая работа дала мне именно
тот опыт, который оказался столь полезным в последующем исследовании
Мэйфейрских ведьм, ставшем главным делом всей моей жизни.
Формально мне было поручено приступить к нему лишь в 1953 году. Я
должен был начать составление единого повествования, а после его завершения
планировалось обсудить результат и возможность моей поездки в Новый Орлеан
для продолжения исследований и встречи с обитателями особняка на Первой
улице.
Мне многократно напоминали, что, каковы бы ни были мои устремления,
работать там следует с величайшей осторожностью. Анта Мэйфейр погибла, равно
как и отец ее дочери Дейрдре. Насильственной смертью умер и родственник
Мэйфейров из Нью-Йорка, доктор Корнел Мэйфейр, специально приехавший в Новый
Орлеан, чтобы повидать малышку Дейрдре и подтвердить либо опровергнуть
заявление Карлотты о том, что Анта была психически ненормальна от рождения.
Приняв все поставленные мне условия, я принялся за работу, начав с
перевода записей в дневнике Петира ван Абеля. В свою очередь руководство
ордена предоставило мне неограниченные средства для проведения любых
исследований, какие я сочту необходимыми. А потому я решил предпринять
некоторые шаги "издалека" и параллельно выяснить, как обстоят дела в доме в
настоящий момент и в каком положении находится двенадцатилетняя Дейрдре
Мэйфейр, единственная дочь Анты.
В заключение мне хотелось бы отметить, что, какое бы исследование я ни
проводил, два фактора всегда играли в них весьма немаловажную роль.
Во-первых, каким-то образом оказывалось, что мои собственные внешность и
манера поведения неизменно располагали ко мне людей, заставляя их в беседах
со мной быть гораздо более откровенными, чем с кем-либо другим. В какой мере
это можно объяснить "телепатическим убеждением", судить не берусь. Вспоминая
прошлые встречи, позволю себе предположить, что причина состояла, скорее, в
том, что собеседники видели во мне "джентльмена из Старого Света" и
проникались верой в мои исключительно добрые намерения по отношению к ним.
Кроме того, слушая чей-то рассказ, я искренне и глубоко сочувствую
рассказчику и сопереживаю вместе с ним и никогда не демонстрирую свое
неодобрение.
Несмотря на то что специфика работы часто заставляет меня пускаться на
хитрости, я надеюсь, что ни разу не обманул доверие собеседника и меня
нельзя обвинить в предательстве. Ибо моим главным жизненным принципом всегда
было, есть и останется стремление обращать полученные знания исключительно
на свершение добрых дел.
Вторым фактором, играющим важную роль в моей практической работе и
общении с людьми, является, пусть и скромная, способность читать чужие
мысли, позволяющая узнавать множество не упомянутых вслух имен и деталей.
Как правило, я не включаю полученную таким образом информацию в свои отчеты,
ибо не считаю ее абсолютно достоверной. Тем не менее сведения, обретенные
благодаря телепатии, зачастую указывали мне "правильное направление"
дальнейших исследований. И конечно же, именно с этой особенностью натуры
связана свойственная мне удивительная способность ощущать грозящую мне
опасность. А в том, что я действительно обладаю таким даром, вы не раз
убедитесь в ходе моего дальнейшего повествования...
К нему я теперь и возвращаюсь. И прежде всего попытаюсь как можно
полнее воссоздать трагическую историю жизни Анты и рождения Дейрдре.
Анта Мэйфейр
Со смертью Стеллы для семейства Мэйфейр завершилась целая эпоха.
Трагическая история жизни дочери Стеллы Анты и ее единственного ребенка
Дейрдре до сих пор окутана плотной завесой тайны.
С годами число слуг в доме на Первой улице неуклонно сокращалось, и в
конце концов их осталось лишь двое -- молчаливые, недосягаемые для
посторонних, они были бесконечно преданны своим хозяевам и абсолютно
надежны. Постройки вокруг дома, лишенные заботы горничных, кучеров и
конюших, постепенно пришли в полный упадок.
Обитательницы особняка вели уединенный, можно сказать --
отшельнический, образ жизни. Белл и Дорогуша Милли превратились в "милых
старых дам". Их общение с соседями по Садовому кварталу ограничивалось
ежедневными посещениями мессы в часовне на Притания-стрит и
непродолжительными беседами через решетку сада, если кто-либо из проходящих
мимо особняка заставал пожилых женщин за работой и останавливался, чтобы
поболтать о том, о сем.
Всего через полгода после смерти матери Анту исключили из частного
пансиона, и с тех пор она больше не посещала ни одну школу. Для опытного
детектива не составило никакого труда выяснить, что девочка пугала всех
своим умением читать чужие мысли, беседами с каким-то невидимым другом и
угрозами в адрес тех, кто осмеливался смеяться над ней или шептаться за ее
спиной, -- об этом без умолку болтали учителя. Они говорили также, что Анта
была очень нервной девочкой, в любую погоду жаловалась, что ей холодно, и
очень часто болела, причем доктора не могли объяснить причину ее бесконечных
простуд и лихорадок.
Анта вернулась из Канады поездом, в сопровождении Карлотты Мэйфейр и,
насколько нам известно, с того момента и до своего семнадцатилетия ни разу
не покидала надолго особняк на Первой улице.
Унылая и замкнутая по натуре Нэнси, которая была на два года старше
Анты, продолжала ходить в школу, а когда ей исполнилось восемнадцать, стала
работать делопроизводителем в адвокатской конторе Карлотты. В течение
четырех лет обе женщины ежедневно шли пешком от угла Первой улицы и Честнат
до Сент-Чарльз-авеню, где садились в трамвай, следовавший в центр города.
К тому времени особняк превратился в самую мрачную
достопримечательность квартала. Ставни в доме никогда не открывали,
фиолетово-серая краска на стенах облупилась, сад, всегда такой ухоженный
прежде, пришел в запустение, и разросшиеся вдоль железной ограды лавровишни
переплелись со старыми гардениями и камелиями. После того как в 1938 году
сгорели дотла конюшни, пепелище на заднем дворе быстро заросло сорняками.
Чуть позже снесли еще одну обветшавшую постройку, и пустырь за домом стал
еще больше -- практически там не осталось ничего, кроме полуразвалившейся
официантской да огромного старого, но все еще великолепного дуба, жалобно
тянувшего ветви к стоящему в отдалении особняку.
В 1934 году мы получили первые сообщения о жалобах рабочих на
невозможность выполнить те работы, для которых их нанимали. В баре "Корона"
на Мэгазин-стрит братья Моллой рассказывали, что так и не смогли завершить
покраску дома: едва они приходили, чтобы приступить к работе, то лестницы ни
с того ни с сего падали на землю, то краска оказывалась вылитой из ведер, то
кисти испачканы в грязи...
-- Раз шесть такое случалось, -- сетовал Дэви Моллой, -- ведро вдруг
опрокидывалось, падало с лестницы, и вся краска разливалась по земле. Да со
мной в жизни такого не было, чтобы я ведро опрокинул! А она, эта мисс
Карлотта, и заявляет, мол, это твоих рук дело, мол, сам и виноват! А потом
еще и лестница упала, а я как раз на ней стоял... Клянусь, так все и было!
У брата Дэви, Томпсона, на этот счет было свое мнение:
-- Говорю вам, во всем виноват тот парень с темными волосами -- тот,
что все время за нами следил. Я еще спросил мисс Карлотту, не он ли
проказничает, потому что этот парень все время стоял под деревом неподалеку.
А она посмотрела на меня так, словно не поняла, о чем это я говорю, как
будто сама его и не видела. Да он с нас глаз не спускал! Когда мы пытались
покрасить стену, выходящую на Честнат-стрит, он смотрел на нас сквозь щель в
ставнях на окнах библиотеки. Да разрази меня гром, если вру! Интересно, кто
он такой? Какой-нибудь их родственник? Нет уж, в том доме я больше работать
не буду. Нужда нуждой, а туда я не ходок!
Еще один маляр, которого наняли, чтобы покрасить железную ограду,
рассказывал почти то же самое. Он успел поработать только полдня, и все это
время в ведро с краской без конца падали листья с деревьев, а на него самого
сыпались с крыши куски железа и еще какой-то мусор.
К началу 1935 года все обитатели Ирландского канала твердо усвоили, что
ни на какие работы "в тот проклятый старый дом" наниматься не стоит. Двое
парней подрядились вычистить там пруд, так одного из них кто-то невидимый
столкнул в застоявшуюся воду, и бедняга едва не утонул. Напарник долго
безуспешно старался его вытащить.
-- Я словно ослеп и ничего вокруг себя не видел, -- рассказывал он
потом. -- Держу его, ору, зову на помощь, и все без толку, Чувствую, нас
просто засасывает в эту грязь. Слава Богу, ему удалось каким-то чудом
ухватиться за боковую стенку и потом уже вытащить меня. И только тогда
выскочила эта старая негритянка, тетушка Истер, притащила нам полотенце и
велела поскорее убираться оттуда. Бегите, говорит, подальше от этого пруда,
забудьте, говорит, об очистке и бегите скорее...
Слухи о происходящем в доме дошли даже до Ирвина Дандрича.
-- Все говорят, что в доме завелось привидение, -- сообщал он, -- что
там бродит дух Стеллы и никому не позволяет что-либо трогать. Такое
впечатление, что все вокруг скорбит о Стелле.
На вопрос, слышал ли Дандрич что-либо о таинственном мужчине с
каштановыми волосами, он ответил:
-- Слухи о нем ходят самые разные. Некоторые считают, что это призрак
Джулиена, который оберегает Анту. Что ж, если даже и так, то от него больше
вреда, чем пользы.
Вскоре после этих событий в местной газетенке появилось весьма туманное
сообщение о некоем "загадочном особняке в одном из жилых кварталов города",
где невозможно проводить какие-либо работы. Дандрич вырезал заметку и
прислал ее в Лондон с пометкой на полях: "Это и есть мои болтливый
источник".
Один из наших агентов пригласил автора заметки на ленч. Журналистка с
готовностью согласилась побеседовать на эту тему и подтвердила, что речь в
заметке действительно шла о доме Мэйфейров. О нем знают все. А водопроводчик
рассказывал, что попал в подвале в кошмарную ловушку, когда пришел чинить
трубу. Он даже сознание потерял, а когда очнулся и наконец выбрался оттуда,
его пришлось отправить в больницу. Телефонист, которого пригласили, чтобы
установить телефон в библиотеке, заявил, что ноги его больше не будет в этом
доме. Пока он работал, за ним постоянно наблюдал один из висевших на стене
портретов. И еще он сказал, что видел в библиотеке самое настоящее
привидение.
-- Я могла бы написать гораздо больше, -- добавила молодая женщина, --
но никто в газете не хочет иметь дело с Карлоттой Мэйфейр. Я еще не
рассказала вам о садовнике? Он регулярно ходит в тот дом, чтобы подстричь
траву в саду. Так вот, когда я ему позвонила, он как-то очень странно
выразился. "Нет, что вы, -- сказал мне этот садовник, -- меня он не трогает.
Мы с ним отлично ладим. Мы с ним, можно сказать, старые друзья". Что вы об
этом думаете? Кого он мог иметь в виду? Я спросила его, о ком это он
говорит. "Пойдите туда сами, -- ответил садовник, -- и вы его увидите. Он
был там всегда. Еще мой дед постоянно встречал его. Нормальный парень. Он не
может двигаться и не разговаривает, а только стоит где-нибудь в тени и
смотрит на тебя. А через минуту вдруг пропадает. Но меня он не обижает. Да и
мне не мешает. Мне хорошо платят за работу в том доме. Я давно там работаю.
И его ничуть не боюсь".
Семейное предание, рассказывая о том времени, напрочь отрицает
правдивость "этих глупых историй о призраках". По утверждению Дандрича,
соседи-аристократы тоже отказывались в них верить, однако он намекает, что
причиной тому их наивность.
-- Я думаю, что всю эту ерунду с привидениями придумала сама Карлотта,
-- много лет спустя поделился своим мнением один из родственников. -- И
только ради того, чтобы все держались от дома подальше. У нас такие
россказни ничего, кроме смеха, не вызывали.
-- Привидения на Первой улице? -- удивленно переспрашивали знакомые
Мэйфейров. -- В том, что особняк пришел в полный упадок, виновата только
Карлотта. Она всегда была экономной в мелочах и расточительной в крупном. В
этом и состояло ее едва ли не главное отличие от матери.
Однако, что бы ни говорили окружающие и как бы они ни относились к
ходящим вокруг особняка слухам, приходским священникам довелось выслушать
великое множество рассказов о призраках и загадочных происшествиях на Первой
улице. Отец Лафферти часто посещал Мэйфейров и умел добиться того, чтобы
двери дома всегда оставались для него открытыми.
-- Он знал, что творится в том доме, -- сказала нашему агенту сестра
священника, -- но никогда не сплетничал об этом. Я много раз пыталась
расспросить его об Анте, а он только отмалчивался. Хотя я точно знаю, что
брат бывал там и видел ее. После смерти бедняжки он пришел ко мне и во время
обеда вдруг уронил голову на стол и разрыдался. Это был единственный раз,
когда мне довелось увидеть отца Томаса Лафферти плачущим, единственный раз,
когда у него сдали нервы.
Все семейство было обеспокоено состоянием здоровья Анты. Официальная
версия гласила, что она "безумна" и что Карлотта возит ее на консультации к
разным психиатрам, однако "толку пока нет никакого". Убийство матери,
свидетелем которого пришлось стать девочке, бесповоротно разрушило ее
психику, и с тех пор ребенок постоянно жил в выдуманном мире призраков и
невидимых друзей. Анту нельзя было надолго оставлять без присмотра и
позволять ей выезжать из дома с визитами.
Говорят, родственники многократно обращались к Кортланду и умоляли его
поехать на Первую улицу и повидать Анту. Однако с некоторых пор он перестал
быть там желанным гостем, и соседи несколько раз становились свидетелями
того, как ему просто-напросто не позволяли переступить порог дома.
-- Каждый год в канун Рождества Кортланд подъезжал к дому, -- вспоминал
впоследствии кто-то из них. -- Его машина останавливалась перед воротами, из
нее выскакивал шофер, открывал дверцу Кортланду и вытаскивал множество
пакетов с подарками. Их всегда было очень много. А потом на крыльцо выходила
Карлотта и тут же, на ступенях, обменивалась с Кортландом рукопожатием, но в
дом его не впускала.
Агентам Таламаски не удалось найти ни одного врача, осматривавшего
Анту. Крайне сомнительно, что она вообще когда-либо покидала особняк, за
исключением, разве что, посещений воскресной мессы. Однако в саду соседи
видели ее довольно часто.
Она любила читать, устроившись под огромным дубом, который рос в
дальней части усадьбы, а иногда подолгу сидела на одной из боковых террас,
упершись локтями в колени.
Горничная, работавшая в доме напротив, видела, как Анта разговаривала
"с тем человеком, ну, о котором все толкуют, -- темноволосый такой,
симпатичный, хорошо одетый... наверное, кто-то из родственников; он почти
все время был рядом с ней".
Приблизительно лет с пятнадцати Анта начала самостоятельно покидать
пределы усадьбы. Почтальон, о котором мы уже упоминали выше, часто видел,
как стройная девушка с мечтательным выражением лица выходила из ворот --
иногда одна, но чаще в сопровождении "симпатичного молодого парня" -- и
прогуливалась по окрестным улицам. У "симпатичного молодого парня" были
каштановые волосы и карие глаза, и он всегда был в костюме и при галстуке.
-- Они всегда пугали меня чуть не до смерти, -- рассказывал молочник.
-- Вот однажды выхожу это я, насвистывая, из дома доктора Мильтона на Второй
улице и вдруг буквально натыкаюсь на них. А они стоят себе рядышком в тени
под магнолией, причем совершенно неподвижно. Похоже, они там шептались о
чем-то и, кажется, испугались не меньше, чем я сам.
В наших архивах нет фотографий того периода, однако все очевидцы в один
голос называют Анту "хорошенькой".
-- Она всегда казалась какой-то далекой, отчужденной, словно витала
где-то, окутанная покрывалом мечты, -- вспоминала женщина, встречавшая Анту
в часовне. -- В ней не было и намека на живость и энергию Стеллы. Откровенно
говоря, она вызывала во мне жалость: одинокая девушка, запертая в мрачном
доме вместе со всеми этими женщинами... Между нами говоря, Карлотта все же
темная личность. Я уверена, что она нехороший человек. Мои служанка и повар
многое о ней знают. Так вот, они говорят, что она, чуть что, грубо хватает
девочку за руку и буквально впивается в нее ногтями.
По словам Ирвина Дандрича, прежние друзья Стеллы неоднократно пытались
повидать Анту, однако безрезультатно. "Мимо Нэнси и тетушки Истер проскочить
невозможно, -- писал он лондонским агентам. -- Все вокруг твердят, что Анта
живет как пленница в собственном доме".
За исключением нескольких вышеизложенных фактов, об этом периоде жизни
Анты -- с 1930 по 1938 год -- нам ничего не известно. Похоже, большего не
знали и члены семьи. Можно, однако, с уверенностью утверждать, что "мужчина
с каштановыми волосами" -- это, конечно же, Лэшер. А если так, то число его
появлений в этот период значительно превышает число появлений за все
предшествующие десятилетия.
Действительно, свидетельств столь много, что наши агенты зачастую
вынуждены были, ограничиваться лишь краткой констатацией фактов, как
например: "Служанка с Третьей улицы видела мужчину и Анту, прогуливающихся
вместе"; или: "Женщина видела Анту беседующей с мужчиной под старым дубом на
углу Первой улицы и Притания-стрит".
Особняк на Первой улице превратился в некий зловещий символ даже для
потомков Реми Мэйфейра и братьев и сестер Сюзетты, которые когда-то тесно
общались с его обитателями.
В апреле 1938 года ближайшие соседи стали свидетелями шумной ссоры в
особняке. Крики и звон разбиваемых оконных стекол разносились по всей улице.
В конце концов из ворот выбежала совершенно обезумевшая девушка с женской
сумочкой на плече и бросилась прочь по улице в сторону Сент-Чарльз-авеню.
Это, конечно, была Анта. Заинтригованные соседи, прячась за тюлевыми
занавесками своих домов, с интересом ждали, что произойдет дальше. Всего
через несколько минут к воротам подлетел полицейский автомобиль, Карлотта
вышла на тротуар и о чем-то коротко посовещалась с двумя офицерами полиции,
после чего, включив сирену, автомобиль сорвался с места и помчался вслед за
беглянкой.
Тем же вечером в нью-йоркских квартирах Мэйфейров раздались телефонные
звонки. Карлотта сообщала, что Анта сбежала из дома и направляется на
Манхэттен, и просила помочь в ее поисках. Нью-йоркские Мэйфейры сообщили
новости новоорлеанским. Через несколько дней в Лондон пришло известие от
Ирвина Дандрича о том, что "малышка Анта" попыталась вырваться на свободу и
помчалась в Нью-Йорк, хотя трудно сказать, как далеко ей удастся уйти.
Как выяснилось позже, весьма далеко.
Несколько месяцев никто не знал, где находится Анта. Ни полиции, ни
частным детективам, ни родственникам не удавалось напасть на ее след. В
течение этого времени Карлотта трижды ездила в Нью-Йорк и предлагала щедрое
вознаграждение любому сотруднику полиции, способному оказать действенную
помощь в поисках Анты. Она звонила Аманде Грейди Мэйфейр, незадолго до того
разошедшейся со своим мужем Кортландом, и недвусмысленно ей угрожала.
-- Это было просто ужасно, -- рассказывала впоследствии нашему "тайному
осведомителю" Аманда. -- Она предложила встретиться за ленчем в "Вальдорфе".
У меня, конечно, не было никакого желания -- ведь это все равно что
отправиться на ленч в клетку ко льву в зоопарке. Но я понимала, что она
чрезвычайно расстроена из-за Анты, и считала своим долгом высказать свое
мнение на этот счет. Я хотела сказать, что она сама оттолкнула от себя
девочку и вынудила ту сбежать из дома, что нельзя было лишать бедняжку
возможности встречаться с родственниками, которые ее так любили.
Но едва я успела сесть за столик, Карлотта набросилась на меня с
угрозами. "Если я только узнаю, Аманда, -- заявила она, -- что ты прячешь у
себя Анту, тебе обеспечены такие неприятности, какие даже не снились". Я
была просто в ярости и едва сдержалась, чтобы не плеснуть ей в лицо из
бокала "Послушай, что я тебе скажу, Карлотта Мэйфейр, -- в конце концов
ответила я. -- Впредь не смей даже близко подходить ко мне. Не вздумай мне
звонить, писать или являться в мой дом. Я по горло сыта тобой и всем, что
пришлось вытерпеть от тебя в Новом Орлеане. Достаточно и того, что ваша
семейка сделала с Кортландом и Пирсом". Я распалилась до такой, степени, что
дым, наверное, шел из ушей, и буквально выбежала из "Вальдорфа". Знаете, в
принципе это обычная манера поведения Карлотты. В первый же момент она
налетает на вас с обвинениями и не дает слова сказать в ответ. Я много лет
наблюдала подобную картину. Таким образом она лишает вас возможности
обвинить в чем-либо ее саму.
Зимой 1939 года наш агент все же отыскал Анту, причем прибегнув для
этого к весьма простому способу. Во время одной из встреч с Эваном Невиллем
наша лучшая исследовательница в сфере колдовства Элайн Барретт высказала
предположение, что, поскольку для побега Анте нужны были средства, она,
скорее всего, прихватила с собой кое-что из знаменитых драгоценностей
Мэйфейров и, возможно, золотые монеты. Так почему бы не наведаться в те
нью-йоркские магазины, где за такие веши можно быстро получить деньги?
Меньше чем через месяц мы нашли Анту.
Действительно, чтобы иметь средства на жизнь, она с самого своего
приезда регулярно продавала великолепные золотые монеты. Все нью-йоркские
торговцы такими раритетами знали очень красивую молодую женщину с
прекрасными манерами и ослепительной улыбкой, которая приносила им поистине
уникальные вещи, взятые, по ее словам, из семейной коллекции в Виргинии.
-- Поначалу у меня возникли подозрения, что эти вещи краденые, --
рассказывал один из торговцев. -- Тогда она принесла три потрясающие
французские монеты -- таких великолепных экземпляров мне никогда прежде
видеть не приходилось. Я дал ей только небольшую часть их истинной стоимости
и решил подождать и посмотреть, что будет дальше. Однако ничего не
произошло, я благополучно их продал и оставил для нее проценты от вырученной
суммы. А когда в следующий раз она пришла ко мне с еще более восхитительными
монетами эпохи Древнего Рима, я уже без опаски выплатил ей все положенные
деньги. Теперь она моя постоянная клиентка, и, поверьте, иметь с ней дело
гораздо приятнее, чем с большинством других посетителей. Я говорю совершенно
искренне.
Проследить за Антой от антикварного магазина до просторной квартиры на
Кристофер-стрит в Гринвич-виллидж, где она жила вместе с молодым человеком
приятной наружности по имени Шон Лэйси, не составило никакого труда.
Многообещающий художник ирландского происхождения, Лэйси к тому времени уже
успел показать на выставках несколько своих картин, получивших одобрение
критиков. Сама Анта стала писательницей. Обитатели дома, да и всего
квартала, хорошо знали молодую пару. Наши агенты в течение вечера и ночи
получили массу информации.
Друзья в один голос утверждали, что Анта -- единственная опора Шона
Лэйси. Она покупает ему все, что тот пожелает, а Шон относится к ней как к
королеве. Он называет ее своей Красавицей с Юга и готов ради нее на что
угодно. А впрочем, почему бы и нет? Их квартира "просто чудесна", стеллажи
от пола до потолка забиты книгами и повсюду стоят удобные мягкие кресла.
-- Шон никогда прежде не работал так хорошо, -- говорили знакомые. --
Он нарисовал уже три ее портрета, все очень интересные. А пишущая машинка
Анты практически не умолкает. Анте даже удалось продать один из рассказов в
какой-то небольшой литературный журнал в Огайо. По этому случаю они устроили
вечеринку. Анта была так счастлива. Она немного наивна, но очень талантлива.
-- Из нее вышла бы очень неплохая писательница, если бы она писала о
том, что сама хорошо знает, -- делилась своим мнением женщина в баре,
назвавшаяся бывшей любовницей Шона. -- Но эти ее мрачные фантазии про
фиолетовый особняк в Новом Орлеане и про обитающее в нем привидение... Они
такие амбициозные, эмоциональные -- словом, не то, что сейчас хорошо
продается. Нет, правда, надо забыть обо всем этом и писать о том, что
происходит с ней здесь, в Нью-Йорке.
Отзывы соседей по дому о молодой паре были только восторженными.
-- Девочка совершенно не умеет готовить и вообще весьма непрактична, --
рассказывала художница, жившая этажом выше. -- Но, в конце концов, не это
главное -- она вовсе не обязана. Она аккуратно оплачивает все счета. Однажды
я поинтересовалась у Шона, откуда у нее деньги. А он рассмеялся и ответил,
что у нее бездонный кошелек и достаточно просто сунуть туда руку.
Зимой 1940 года Элайн Барретт написала из Лондона нашему самому
надежному агенту в Нью-Йорке и настоятельно попросила его попытаться
поговорить с Антой. Элайн очень хотела сделать это сама, но о ее поездке в
Америку в тот момент не могло быть и речи, Поэтому она позвонила лично
Аллану Карверу, очень учтивому, образованному и утонченному человеку,
который много лет сотрудничал с Таламаской. Этот весьма обходительный,
хорошо одетый, обладавший безукоризненными манерами пятидесятилетний
джентльмен без труда познакомился с Антой, и, как он сам признался
ордена. Только много позже я понял, что практическая работа дала мне именно
тот опыт, который оказался столь полезным в последующем исследовании
Мэйфейрских ведьм, ставшем главным делом всей моей жизни.
Формально мне было поручено приступить к нему лишь в 1953 году. Я
должен был начать составление единого повествования, а после его завершения
планировалось обсудить результат и возможность моей поездки в Новый Орлеан
для продолжения исследований и встречи с обитателями особняка на Первой
улице.
Мне многократно напоминали, что, каковы бы ни были мои устремления,
работать там следует с величайшей осторожностью. Анта Мэйфейр погибла, равно
как и отец ее дочери Дейрдре. Насильственной смертью умер и родственник
Мэйфейров из Нью-Йорка, доктор Корнел Мэйфейр, специально приехавший в Новый
Орлеан, чтобы повидать малышку Дейрдре и подтвердить либо опровергнуть
заявление Карлотты о том, что Анта была психически ненормальна от рождения.
Приняв все поставленные мне условия, я принялся за работу, начав с
перевода записей в дневнике Петира ван Абеля. В свою очередь руководство
ордена предоставило мне неограниченные средства для проведения любых
исследований, какие я сочту необходимыми. А потому я решил предпринять
некоторые шаги "издалека" и параллельно выяснить, как обстоят дела в доме в
настоящий момент и в каком положении находится двенадцатилетняя Дейрдре
Мэйфейр, единственная дочь Анты.
В заключение мне хотелось бы отметить, что, какое бы исследование я ни
проводил, два фактора всегда играли в них весьма немаловажную роль.
Во-первых, каким-то образом оказывалось, что мои собственные внешность и
манера поведения неизменно располагали ко мне людей, заставляя их в беседах
со мной быть гораздо более откровенными, чем с кем-либо другим. В какой мере
это можно объяснить "телепатическим убеждением", судить не берусь. Вспоминая
прошлые встречи, позволю себе предположить, что причина состояла, скорее, в
том, что собеседники видели во мне "джентльмена из Старого Света" и
проникались верой в мои исключительно добрые намерения по отношению к ним.
Кроме того, слушая чей-то рассказ, я искренне и глубоко сочувствую
рассказчику и сопереживаю вместе с ним и никогда не демонстрирую свое
неодобрение.
Несмотря на то что специфика работы часто заставляет меня пускаться на
хитрости, я надеюсь, что ни разу не обманул доверие собеседника и меня
нельзя обвинить в предательстве. Ибо моим главным жизненным принципом всегда
было, есть и останется стремление обращать полученные знания исключительно
на свершение добрых дел.
Вторым фактором, играющим важную роль в моей практической работе и
общении с людьми, является, пусть и скромная, способность читать чужие
мысли, позволяющая узнавать множество не упомянутых вслух имен и деталей.
Как правило, я не включаю полученную таким образом информацию в свои отчеты,
ибо не считаю ее абсолютно достоверной. Тем не менее сведения, обретенные
благодаря телепатии, зачастую указывали мне "правильное направление"
дальнейших исследований. И конечно же, именно с этой особенностью натуры
связана свойственная мне удивительная способность ощущать грозящую мне
опасность. А в том, что я действительно обладаю таким даром, вы не раз
убедитесь в ходе моего дальнейшего повествования...
К нему я теперь и возвращаюсь. И прежде всего попытаюсь как можно
полнее воссоздать трагическую историю жизни Анты и рождения Дейрдре.
Анта Мэйфейр
Со смертью Стеллы для семейства Мэйфейр завершилась целая эпоха.
Трагическая история жизни дочери Стеллы Анты и ее единственного ребенка
Дейрдре до сих пор окутана плотной завесой тайны.
С годами число слуг в доме на Первой улице неуклонно сокращалось, и в
конце концов их осталось лишь двое -- молчаливые, недосягаемые для
посторонних, они были бесконечно преданны своим хозяевам и абсолютно
надежны. Постройки вокруг дома, лишенные заботы горничных, кучеров и
конюших, постепенно пришли в полный упадок.
Обитательницы особняка вели уединенный, можно сказать --
отшельнический, образ жизни. Белл и Дорогуша Милли превратились в "милых
старых дам". Их общение с соседями по Садовому кварталу ограничивалось
ежедневными посещениями мессы в часовне на Притания-стрит и
непродолжительными беседами через решетку сада, если кто-либо из проходящих
мимо особняка заставал пожилых женщин за работой и останавливался, чтобы
поболтать о том, о сем.
Всего через полгода после смерти матери Анту исключили из частного
пансиона, и с тех пор она больше не посещала ни одну школу. Для опытного
детектива не составило никакого труда выяснить, что девочка пугала всех
своим умением читать чужие мысли, беседами с каким-то невидимым другом и
угрозами в адрес тех, кто осмеливался смеяться над ней или шептаться за ее
спиной, -- об этом без умолку болтали учителя. Они говорили также, что Анта
была очень нервной девочкой, в любую погоду жаловалась, что ей холодно, и
очень часто болела, причем доктора не могли объяснить причину ее бесконечных
простуд и лихорадок.
Анта вернулась из Канады поездом, в сопровождении Карлотты Мэйфейр и,
насколько нам известно, с того момента и до своего семнадцатилетия ни разу
не покидала надолго особняк на Первой улице.
Унылая и замкнутая по натуре Нэнси, которая была на два года старше
Анты, продолжала ходить в школу, а когда ей исполнилось восемнадцать, стала
работать делопроизводителем в адвокатской конторе Карлотты. В течение
четырех лет обе женщины ежедневно шли пешком от угла Первой улицы и Честнат
до Сент-Чарльз-авеню, где садились в трамвай, следовавший в центр города.
К тому времени особняк превратился в самую мрачную
достопримечательность квартала. Ставни в доме никогда не открывали,
фиолетово-серая краска на стенах облупилась, сад, всегда такой ухоженный
прежде, пришел в запустение, и разросшиеся вдоль железной ограды лавровишни
переплелись со старыми гардениями и камелиями. После того как в 1938 году
сгорели дотла конюшни, пепелище на заднем дворе быстро заросло сорняками.
Чуть позже снесли еще одну обветшавшую постройку, и пустырь за домом стал
еще больше -- практически там не осталось ничего, кроме полуразвалившейся
официантской да огромного старого, но все еще великолепного дуба, жалобно
тянувшего ветви к стоящему в отдалении особняку.
В 1934 году мы получили первые сообщения о жалобах рабочих на
невозможность выполнить те работы, для которых их нанимали. В баре "Корона"
на Мэгазин-стрит братья Моллой рассказывали, что так и не смогли завершить
покраску дома: едва они приходили, чтобы приступить к работе, то лестницы ни
с того ни с сего падали на землю, то краска оказывалась вылитой из ведер, то
кисти испачканы в грязи...
-- Раз шесть такое случалось, -- сетовал Дэви Моллой, -- ведро вдруг
опрокидывалось, падало с лестницы, и вся краска разливалась по земле. Да со
мной в жизни такого не было, чтобы я ведро опрокинул! А она, эта мисс
Карлотта, и заявляет, мол, это твоих рук дело, мол, сам и виноват! А потом
еще и лестница упала, а я как раз на ней стоял... Клянусь, так все и было!
У брата Дэви, Томпсона, на этот счет было свое мнение:
-- Говорю вам, во всем виноват тот парень с темными волосами -- тот,
что все время за нами следил. Я еще спросил мисс Карлотту, не он ли
проказничает, потому что этот парень все время стоял под деревом неподалеку.
А она посмотрела на меня так, словно не поняла, о чем это я говорю, как
будто сама его и не видела. Да он с нас глаз не спускал! Когда мы пытались
покрасить стену, выходящую на Честнат-стрит, он смотрел на нас сквозь щель в
ставнях на окнах библиотеки. Да разрази меня гром, если вру! Интересно, кто
он такой? Какой-нибудь их родственник? Нет уж, в том доме я больше работать
не буду. Нужда нуждой, а туда я не ходок!
Еще один маляр, которого наняли, чтобы покрасить железную ограду,
рассказывал почти то же самое. Он успел поработать только полдня, и все это
время в ведро с краской без конца падали листья с деревьев, а на него самого
сыпались с крыши куски железа и еще какой-то мусор.
К началу 1935 года все обитатели Ирландского канала твердо усвоили, что
ни на какие работы "в тот проклятый старый дом" наниматься не стоит. Двое
парней подрядились вычистить там пруд, так одного из них кто-то невидимый
столкнул в застоявшуюся воду, и бедняга едва не утонул. Напарник долго
безуспешно старался его вытащить.
-- Я словно ослеп и ничего вокруг себя не видел, -- рассказывал он
потом. -- Держу его, ору, зову на помощь, и все без толку, Чувствую, нас
просто засасывает в эту грязь. Слава Богу, ему удалось каким-то чудом
ухватиться за боковую стенку и потом уже вытащить меня. И только тогда
выскочила эта старая негритянка, тетушка Истер, притащила нам полотенце и
велела поскорее убираться оттуда. Бегите, говорит, подальше от этого пруда,
забудьте, говорит, об очистке и бегите скорее...
Слухи о происходящем в доме дошли даже до Ирвина Дандрича.
-- Все говорят, что в доме завелось привидение, -- сообщал он, -- что
там бродит дух Стеллы и никому не позволяет что-либо трогать. Такое
впечатление, что все вокруг скорбит о Стелле.
На вопрос, слышал ли Дандрич что-либо о таинственном мужчине с
каштановыми волосами, он ответил:
-- Слухи о нем ходят самые разные. Некоторые считают, что это призрак
Джулиена, который оберегает Анту. Что ж, если даже и так, то от него больше
вреда, чем пользы.
Вскоре после этих событий в местной газетенке появилось весьма туманное
сообщение о некоем "загадочном особняке в одном из жилых кварталов города",
где невозможно проводить какие-либо работы. Дандрич вырезал заметку и
прислал ее в Лондон с пометкой на полях: "Это и есть мои болтливый
источник".
Один из наших агентов пригласил автора заметки на ленч. Журналистка с
готовностью согласилась побеседовать на эту тему и подтвердила, что речь в
заметке действительно шла о доме Мэйфейров. О нем знают все. А водопроводчик
рассказывал, что попал в подвале в кошмарную ловушку, когда пришел чинить
трубу. Он даже сознание потерял, а когда очнулся и наконец выбрался оттуда,
его пришлось отправить в больницу. Телефонист, которого пригласили, чтобы
установить телефон в библиотеке, заявил, что ноги его больше не будет в этом
доме. Пока он работал, за ним постоянно наблюдал один из висевших на стене
портретов. И еще он сказал, что видел в библиотеке самое настоящее
привидение.
-- Я могла бы написать гораздо больше, -- добавила молодая женщина, --
но никто в газете не хочет иметь дело с Карлоттой Мэйфейр. Я еще не
рассказала вам о садовнике? Он регулярно ходит в тот дом, чтобы подстричь
траву в саду. Так вот, когда я ему позвонила, он как-то очень странно
выразился. "Нет, что вы, -- сказал мне этот садовник, -- меня он не трогает.
Мы с ним отлично ладим. Мы с ним, можно сказать, старые друзья". Что вы об
этом думаете? Кого он мог иметь в виду? Я спросила его, о ком это он
говорит. "Пойдите туда сами, -- ответил садовник, -- и вы его увидите. Он
был там всегда. Еще мой дед постоянно встречал его. Нормальный парень. Он не
может двигаться и не разговаривает, а только стоит где-нибудь в тени и
смотрит на тебя. А через минуту вдруг пропадает. Но меня он не обижает. Да и
мне не мешает. Мне хорошо платят за работу в том доме. Я давно там работаю.
И его ничуть не боюсь".
Семейное предание, рассказывая о том времени, напрочь отрицает
правдивость "этих глупых историй о призраках". По утверждению Дандрича,
соседи-аристократы тоже отказывались в них верить, однако он намекает, что
причиной тому их наивность.
-- Я думаю, что всю эту ерунду с привидениями придумала сама Карлотта,
-- много лет спустя поделился своим мнением один из родственников. -- И
только ради того, чтобы все держались от дома подальше. У нас такие
россказни ничего, кроме смеха, не вызывали.
-- Привидения на Первой улице? -- удивленно переспрашивали знакомые
Мэйфейров. -- В том, что особняк пришел в полный упадок, виновата только
Карлотта. Она всегда была экономной в мелочах и расточительной в крупном. В
этом и состояло ее едва ли не главное отличие от матери.
Однако, что бы ни говорили окружающие и как бы они ни относились к
ходящим вокруг особняка слухам, приходским священникам довелось выслушать
великое множество рассказов о призраках и загадочных происшествиях на Первой
улице. Отец Лафферти часто посещал Мэйфейров и умел добиться того, чтобы
двери дома всегда оставались для него открытыми.
-- Он знал, что творится в том доме, -- сказала нашему агенту сестра
священника, -- но никогда не сплетничал об этом. Я много раз пыталась
расспросить его об Анте, а он только отмалчивался. Хотя я точно знаю, что
брат бывал там и видел ее. После смерти бедняжки он пришел ко мне и во время
обеда вдруг уронил голову на стол и разрыдался. Это был единственный раз,
когда мне довелось увидеть отца Томаса Лафферти плачущим, единственный раз,
когда у него сдали нервы.
Все семейство было обеспокоено состоянием здоровья Анты. Официальная
версия гласила, что она "безумна" и что Карлотта возит ее на консультации к
разным психиатрам, однако "толку пока нет никакого". Убийство матери,
свидетелем которого пришлось стать девочке, бесповоротно разрушило ее
психику, и с тех пор ребенок постоянно жил в выдуманном мире призраков и
невидимых друзей. Анту нельзя было надолго оставлять без присмотра и
позволять ей выезжать из дома с визитами.
Говорят, родственники многократно обращались к Кортланду и умоляли его
поехать на Первую улицу и повидать Анту. Однако с некоторых пор он перестал
быть там желанным гостем, и соседи несколько раз становились свидетелями
того, как ему просто-напросто не позволяли переступить порог дома.
-- Каждый год в канун Рождества Кортланд подъезжал к дому, -- вспоминал
впоследствии кто-то из них. -- Его машина останавливалась перед воротами, из
нее выскакивал шофер, открывал дверцу Кортланду и вытаскивал множество
пакетов с подарками. Их всегда было очень много. А потом на крыльцо выходила
Карлотта и тут же, на ступенях, обменивалась с Кортландом рукопожатием, но в
дом его не впускала.
Агентам Таламаски не удалось найти ни одного врача, осматривавшего
Анту. Крайне сомнительно, что она вообще когда-либо покидала особняк, за
исключением, разве что, посещений воскресной мессы. Однако в саду соседи
видели ее довольно часто.
Она любила читать, устроившись под огромным дубом, который рос в
дальней части усадьбы, а иногда подолгу сидела на одной из боковых террас,
упершись локтями в колени.
Горничная, работавшая в доме напротив, видела, как Анта разговаривала
"с тем человеком, ну, о котором все толкуют, -- темноволосый такой,
симпатичный, хорошо одетый... наверное, кто-то из родственников; он почти
все время был рядом с ней".
Приблизительно лет с пятнадцати Анта начала самостоятельно покидать
пределы усадьбы. Почтальон, о котором мы уже упоминали выше, часто видел,
как стройная девушка с мечтательным выражением лица выходила из ворот --
иногда одна, но чаще в сопровождении "симпатичного молодого парня" -- и
прогуливалась по окрестным улицам. У "симпатичного молодого парня" были
каштановые волосы и карие глаза, и он всегда был в костюме и при галстуке.
-- Они всегда пугали меня чуть не до смерти, -- рассказывал молочник.
-- Вот однажды выхожу это я, насвистывая, из дома доктора Мильтона на Второй
улице и вдруг буквально натыкаюсь на них. А они стоят себе рядышком в тени
под магнолией, причем совершенно неподвижно. Похоже, они там шептались о
чем-то и, кажется, испугались не меньше, чем я сам.
В наших архивах нет фотографий того периода, однако все очевидцы в один
голос называют Анту "хорошенькой".
-- Она всегда казалась какой-то далекой, отчужденной, словно витала
где-то, окутанная покрывалом мечты, -- вспоминала женщина, встречавшая Анту
в часовне. -- В ней не было и намека на живость и энергию Стеллы. Откровенно
говоря, она вызывала во мне жалость: одинокая девушка, запертая в мрачном
доме вместе со всеми этими женщинами... Между нами говоря, Карлотта все же
темная личность. Я уверена, что она нехороший человек. Мои служанка и повар
многое о ней знают. Так вот, они говорят, что она, чуть что, грубо хватает
девочку за руку и буквально впивается в нее ногтями.
По словам Ирвина Дандрича, прежние друзья Стеллы неоднократно пытались
повидать Анту, однако безрезультатно. "Мимо Нэнси и тетушки Истер проскочить
невозможно, -- писал он лондонским агентам. -- Все вокруг твердят, что Анта
живет как пленница в собственном доме".
За исключением нескольких вышеизложенных фактов, об этом периоде жизни
Анты -- с 1930 по 1938 год -- нам ничего не известно. Похоже, большего не
знали и члены семьи. Можно, однако, с уверенностью утверждать, что "мужчина
с каштановыми волосами" -- это, конечно же, Лэшер. А если так, то число его
появлений в этот период значительно превышает число появлений за все
предшествующие десятилетия.
Действительно, свидетельств столь много, что наши агенты зачастую
вынуждены были, ограничиваться лишь краткой констатацией фактов, как
например: "Служанка с Третьей улицы видела мужчину и Анту, прогуливающихся
вместе"; или: "Женщина видела Анту беседующей с мужчиной под старым дубом на
углу Первой улицы и Притания-стрит".
Особняк на Первой улице превратился в некий зловещий символ даже для
потомков Реми Мэйфейра и братьев и сестер Сюзетты, которые когда-то тесно
общались с его обитателями.
В апреле 1938 года ближайшие соседи стали свидетелями шумной ссоры в
особняке. Крики и звон разбиваемых оконных стекол разносились по всей улице.
В конце концов из ворот выбежала совершенно обезумевшая девушка с женской
сумочкой на плече и бросилась прочь по улице в сторону Сент-Чарльз-авеню.
Это, конечно, была Анта. Заинтригованные соседи, прячась за тюлевыми
занавесками своих домов, с интересом ждали, что произойдет дальше. Всего
через несколько минут к воротам подлетел полицейский автомобиль, Карлотта
вышла на тротуар и о чем-то коротко посовещалась с двумя офицерами полиции,
после чего, включив сирену, автомобиль сорвался с места и помчался вслед за
беглянкой.
Тем же вечером в нью-йоркских квартирах Мэйфейров раздались телефонные
звонки. Карлотта сообщала, что Анта сбежала из дома и направляется на
Манхэттен, и просила помочь в ее поисках. Нью-йоркские Мэйфейры сообщили
новости новоорлеанским. Через несколько дней в Лондон пришло известие от
Ирвина Дандрича о том, что "малышка Анта" попыталась вырваться на свободу и
помчалась в Нью-Йорк, хотя трудно сказать, как далеко ей удастся уйти.
Как выяснилось позже, весьма далеко.
Несколько месяцев никто не знал, где находится Анта. Ни полиции, ни
частным детективам, ни родственникам не удавалось напасть на ее след. В
течение этого времени Карлотта трижды ездила в Нью-Йорк и предлагала щедрое
вознаграждение любому сотруднику полиции, способному оказать действенную
помощь в поисках Анты. Она звонила Аманде Грейди Мэйфейр, незадолго до того
разошедшейся со своим мужем Кортландом, и недвусмысленно ей угрожала.
-- Это было просто ужасно, -- рассказывала впоследствии нашему "тайному
осведомителю" Аманда. -- Она предложила встретиться за ленчем в "Вальдорфе".
У меня, конечно, не было никакого желания -- ведь это все равно что
отправиться на ленч в клетку ко льву в зоопарке. Но я понимала, что она
чрезвычайно расстроена из-за Анты, и считала своим долгом высказать свое
мнение на этот счет. Я хотела сказать, что она сама оттолкнула от себя
девочку и вынудила ту сбежать из дома, что нельзя было лишать бедняжку
возможности встречаться с родственниками, которые ее так любили.
Но едва я успела сесть за столик, Карлотта набросилась на меня с
угрозами. "Если я только узнаю, Аманда, -- заявила она, -- что ты прячешь у
себя Анту, тебе обеспечены такие неприятности, какие даже не снились". Я
была просто в ярости и едва сдержалась, чтобы не плеснуть ей в лицо из
бокала "Послушай, что я тебе скажу, Карлотта Мэйфейр, -- в конце концов
ответила я. -- Впредь не смей даже близко подходить ко мне. Не вздумай мне
звонить, писать или являться в мой дом. Я по горло сыта тобой и всем, что
пришлось вытерпеть от тебя в Новом Орлеане. Достаточно и того, что ваша
семейка сделала с Кортландом и Пирсом". Я распалилась до такой, степени, что
дым, наверное, шел из ушей, и буквально выбежала из "Вальдорфа". Знаете, в
принципе это обычная манера поведения Карлотты. В первый же момент она
налетает на вас с обвинениями и не дает слова сказать в ответ. Я много лет
наблюдала подобную картину. Таким образом она лишает вас возможности
обвинить в чем-либо ее саму.
Зимой 1939 года наш агент все же отыскал Анту, причем прибегнув для
этого к весьма простому способу. Во время одной из встреч с Эваном Невиллем
наша лучшая исследовательница в сфере колдовства Элайн Барретт высказала
предположение, что, поскольку для побега Анте нужны были средства, она,
скорее всего, прихватила с собой кое-что из знаменитых драгоценностей
Мэйфейров и, возможно, золотые монеты. Так почему бы не наведаться в те
нью-йоркские магазины, где за такие веши можно быстро получить деньги?
Меньше чем через месяц мы нашли Анту.
Действительно, чтобы иметь средства на жизнь, она с самого своего
приезда регулярно продавала великолепные золотые монеты. Все нью-йоркские
торговцы такими раритетами знали очень красивую молодую женщину с
прекрасными манерами и ослепительной улыбкой, которая приносила им поистине
уникальные вещи, взятые, по ее словам, из семейной коллекции в Виргинии.
-- Поначалу у меня возникли подозрения, что эти вещи краденые, --
рассказывал один из торговцев. -- Тогда она принесла три потрясающие
французские монеты -- таких великолепных экземпляров мне никогда прежде
видеть не приходилось. Я дал ей только небольшую часть их истинной стоимости
и решил подождать и посмотреть, что будет дальше. Однако ничего не
произошло, я благополучно их продал и оставил для нее проценты от вырученной
суммы. А когда в следующий раз она пришла ко мне с еще более восхитительными
монетами эпохи Древнего Рима, я уже без опаски выплатил ей все положенные
деньги. Теперь она моя постоянная клиентка, и, поверьте, иметь с ней дело
гораздо приятнее, чем с большинством других посетителей. Я говорю совершенно
искренне.
Проследить за Антой от антикварного магазина до просторной квартиры на
Кристофер-стрит в Гринвич-виллидж, где она жила вместе с молодым человеком
приятной наружности по имени Шон Лэйси, не составило никакого труда.
Многообещающий художник ирландского происхождения, Лэйси к тому времени уже
успел показать на выставках несколько своих картин, получивших одобрение
критиков. Сама Анта стала писательницей. Обитатели дома, да и всего
квартала, хорошо знали молодую пару. Наши агенты в течение вечера и ночи
получили массу информации.
Друзья в один голос утверждали, что Анта -- единственная опора Шона
Лэйси. Она покупает ему все, что тот пожелает, а Шон относится к ней как к
королеве. Он называет ее своей Красавицей с Юга и готов ради нее на что
угодно. А впрочем, почему бы и нет? Их квартира "просто чудесна", стеллажи
от пола до потолка забиты книгами и повсюду стоят удобные мягкие кресла.
-- Шон никогда прежде не работал так хорошо, -- говорили знакомые. --
Он нарисовал уже три ее портрета, все очень интересные. А пишущая машинка
Анты практически не умолкает. Анте даже удалось продать один из рассказов в
какой-то небольшой литературный журнал в Огайо. По этому случаю они устроили
вечеринку. Анта была так счастлива. Она немного наивна, но очень талантлива.
-- Из нее вышла бы очень неплохая писательница, если бы она писала о
том, что сама хорошо знает, -- делилась своим мнением женщина в баре,
назвавшаяся бывшей любовницей Шона. -- Но эти ее мрачные фантазии про
фиолетовый особняк в Новом Орлеане и про обитающее в нем привидение... Они
такие амбициозные, эмоциональные -- словом, не то, что сейчас хорошо
продается. Нет, правда, надо забыть обо всем этом и писать о том, что
происходит с ней здесь, в Нью-Йорке.
Отзывы соседей по дому о молодой паре были только восторженными.
-- Девочка совершенно не умеет готовить и вообще весьма непрактична, --
рассказывала художница, жившая этажом выше. -- Но, в конце концов, не это
главное -- она вовсе не обязана. Она аккуратно оплачивает все счета. Однажды
я поинтересовалась у Шона, откуда у нее деньги. А он рассмеялся и ответил,
что у нее бездонный кошелек и достаточно просто сунуть туда руку.
Зимой 1940 года Элайн Барретт написала из Лондона нашему самому
надежному агенту в Нью-Йорке и настоятельно попросила его попытаться
поговорить с Антой. Элайн очень хотела сделать это сама, но о ее поездке в
Америку в тот момент не могло быть и речи, Поэтому она позвонила лично
Аллану Карверу, очень учтивому, образованному и утонченному человеку,
который много лет сотрудничал с Таламаской. Этот весьма обходительный,
хорошо одетый, обладавший безукоризненными манерами пятидесятилетний
джентльмен без труда познакомился с Антой, и, как он сам признался