Страница:
нам немало интересного.
Мы располагаем также записями воспоминаний членов семьи и рассказов
прихожанок местной церкви, которые присутствовали на похоронах и после без
зазрения совести перемывали косточки Мэйфейрам.
Все в один голос утверждают, что Дэниел Макинтайр не смог до конца
вынести столь тяжкое испытание и еще во время траурной мессы Карлотта
проводила его домой, а после вновь присоединилась к процессии, как раз в тот
момент покидавшей церковь.
Перед самым погребением на Лафайеттском кладбище было произнесено
несколько приличествующих случаю кратких речей. Пирс Мэйфейр вспоминал о
Мэри-Бет как о великолепной наставнице, Кортланд говорил о ее великой любви
к семье, о щедрости и великодушии по отношению ко всем без исключения
окружающим. Баркли Мэйфейр сказал, что Мэри-Бет незаменима и все, кто знал и
любил эту замечательную женщину, никогда ее не забудут. Лайонел по мере сил
старался утешить окаменевшую от потрясения Белл и непрестанно плачущую
Дорогушу Милли.
Малышки Анты на погребении не было, не взяли на церемонию и крошку
Нэнси (мы уже упоминали, что ее приняли в семью Мэйфейров и Мэри-Бет
представляла ее всем как дочь Стеллы).
Стелла выглядела подавленной, однако не до такой степени убитой горем,
чтобы упустить возможность шокировать своим поведением многочисленных
родственников, друзей семьи, а вместе с ними и владельца похоронной конторы:
пока произносились прощальные речи, она, удобно усевшись на соседней
могильной плите и болтая ногами, потягивала из бутылки ликер. Более того,
когда Баркли уже заканчивал говорить, она прервала его, громко заявив:
-- Слушай, Баркли, прекрати нести ерунду. Она терпеть не могла всю эту
чушь. И если ты немедленно не замолчишь, она поднимется из могилы и сама
заткнет тебе рот.
Владелец похоронной конторы позднее вспоминал, что реплика Стеллы у
многих вызвала смех, хотя кое-кто все же изо всех сил старался сдержаться.
Смеялся и Баркли, а Кортланд и Пирс только улыбнулись. Если уж на то пошло,
реакция на слова Стеллы четко поделила членов семьи на два лагеря, причем
строго по этническому признаку: французская родня сочла их оскорбительными,
в то время как у ирландской части клана они вызвали лишь приступ веселья.
В конце концов Баркли всхлипнул, поцеловал гроб и со словами: "Прощай,
моя любимая!" -- рыдая, упал на руки стоявших сзади Кортланда и Гарланда.
Стелла соскочила с могильной плиты, приблизилась к гробу и тоже
поцеловала его.
-- Продолжайте, святой отец, -- сказала она, повернувшись к священнику.
При последних словах погребальной молитвы Стелла выдернула из
похоронного венка розу, обломила покороче стебель и воткнула цветок себе в
волосы.
После церемонии ближайшие родственники вернулись в особняк на Первой
улице, и, к ужасу и недоумению соседей, оттуда до самого утра доносились
звуки фортепьяно и громкое пение.
Когда умер судья Макинтайр, похороны были намного скромнее, однако
весьма печальными. Мэйфейры его очень любили и не сдерживали слез.
Прежде чем продолжить повествование, хотелось бы напомнить, что,
насколько нам известно, Мэри-Бет была последней по-настоящему могущественной
ведьмой в этой семье. Остается только предполагать, что могла совершить
обладавшая такой силой женщина, если бы не ее преданность семье,
удивительное здравомыслие и полное отсутствие в ее характере малейших
признаков зависти и тщеславия. Как бы то ни было, все, что она делала, было
направлено исключительно во благо семьи. Даже ее любовь к развлечениям
выражалась в организации вечеринок, на которые приглашались все члены клана
Мэйфейров и которые помогали родственникам лучше узнать друг друга и
укрепить семейные связи в столь непростые времена социальных перемен.
Что до Стеллы, то любовь к родственникам не входила в число ее
добродетелей; ее интересовали только развлечения и собственное положение в
обществе, точнее говоря, Стелла всегда мечтала о славе, пусть даже и дурной.
Однако справедливости ради следует отметить, что амбициозной Стелла никогда
не была -- ив этом, возможно, состоит ключ к пониманию ее противоречивой
натуры. На самом деле у нее едва ли вообще была в жизни какая-то серьезная
цель.
"Живи и радуйся!" -- вот каким был девиз Стеллы.
С этого момента и вплоть до 1929 года главными действующими лицами
семейной истории были Стелла и ее дочь Анта -- бедное маленькое создание с
нежным голоском.
Семейное предание, равно как и сплетни соседей сходятся в одном: после
смерти родителей Стелла точно с цепи сорвалась.
В то время как Кортланд и Карлотта спорили по поводу семейного наследия
и того, как именно следует им распоряжаться, она закатывала в доме на Первой
улице умопомрачительные вечеринки для своих друзей, и далее те несколько
семейных праздников, которые она удосужилась организовать, не вызвали у
приглашенных ничего, кроме шока, ибо добытые из-под полы пиво и бурбон
лились на них рекой, а танцы под диксиленд продолжались до самого утра.
Большинство родственников спешили покинуть шумное сборище, а некоторые с тех
пор навсегда забыли дорогу на Первую улицу.
Да и сама Стелла приглашала далеко не всех членов семейного клана. За
три года -- с 1926-го по 1929-й -- она постепенно, но упорно и
последовательно разрушала то, что с такой любовью создавала ее мать:
семейную империю. Вернее, наверное, будет сказать, что она просто не
заботилась о ее сохранении, и в результате обширные родственные связи
угасали и в конце концов рвались. Многие члены семейства перестали
встречаться и утратили всякие контакты между собой, а их дети и внуки вообще
мало что знали о доме на Первой улице. Именно они-то и стали впоследствии
источником большинства домыслов, слухов и легенд.
Кое-кто, правда, несмотря на отлучение от семьи, не терял с нею
постоянной связи. В первую очередь это относится к потомкам Джулиена.
Причина проста; все они по условиям наследования оставались финансово
зависимыми от Карлотты, и той не было иного выхода, кроме как оказывать им
постоянную поддержку.
"Это начало конца", -- заявляли, одни члены семейного клана.
"Стелла просто не желает забивать себе голову чужими проблемами", --
вторили им другие.
"Мы слишком много знаем о ее похождениях, вот почему она предпочитает
порвать с нами", -- утверждали третьи.
В то время Стелла вела весьма бурный образ жизни и производила
впечатление совершенно счастливого человека. Она практически не уделяла
внимания тому, что так ценила когда-то ее мать, -- благосостоянию семьи. Ее
гораздо больше интересовало другое -- общение с молодыми писателями и
художниками, которые толпами стекались в дом на Первой улице; некоторые
приезжали даже из Нью-Йорка. Ходили слухи, что она пыталась вернуть на
писательскую стезю Лайонела и даже выделила и велела отремонтировать для
него помещение в одном из отдельно стоящих флигелей. Никто, однако, не мог с
уверенностью утверждать, что Лайонел все же сумел создать хоть одно новое
произведение.
В доме на Первой улице собиралось великое множество интеллектуалов, в
основном тех, кто не боялся рисковать и эпатировать публику своими
взглядами, -- именно такими посетителями в первую очередь славились
вечеринки Стеллы. Представители "старой гвардии", в кругу которых вращался
Джулиен, не относились на них к числу желанных гостей. Так, во всяком
случае, утверждает Ирвин Дандрич. Впрочем, сомнительно, что Стелла вообще об
этом задумывалась.
1920-е годы стали, если можно так выразиться, периодом возрождения
популярности Французского квартала в Новом Орлеане. В разное время там жили
многие знаменитые писатели: Уильям Фолкнер, Шервуд Андерсон, Эдмунд
Уилсон...
Достоверных свидетельств о личном знакомстве Стеллы с кем-либо из них у
нас нет, однако в ее тесных связях с представителями богемы Французского
квартала сомневаться не приходится. Она была завсегдатаем кафетериев и
картинных галерей, часто приглашала к себе разного рода музыкантов, а двери
дома на Первой улице, как когда-то двери ее дома в Нью-Йорке, всегда были
широко распахнуты для всех без исключения поэтов и художников, не имевших за
душой ни пенни.
Прислуга пребывала в ужасе. Соседи устали от бесконечного шума и
скандалов. Однако справедливости ради следует сказать, что в отличие от отца
Стеллу отнюдь нельзя было обвинить в распутстве, никто и никогда не видел ее
пьяной. По мнению большинства ее знавших, причиной тому присущее ей от
природы чувство вкуса и незаурядный ум.
В те же годы Стелла вплотную занялась ремонтом дома и многое в нем
изменила. Она потратила целое состояние на алебастр, краску, новые ткани для
драпировки и изысканную мебель в стиле арт-деко. По воспоминаниям Ричарда
Ллуэллина, в зале установили великое множество пальм в кадках и рояль фирмы
"Безендорф". А чуть позже, в 1927 году, в доме соорудили лифт. Кроме того, в
дальнем конце участка построили бассейн и раздевалки вдоль южной его
стороны, чтобы гостям, желающим переодеться и принять душ, не приходилось
возвращаться в дом.
Все это -- новые друзья, вечеринки, переоборудование дома -- шокировало
наиболее консервативно настроенных родственников, но тот факт, что уже через
год после смерти Мэри-Бет Стелла напрочь отказалась от общесемейных
собраний, восстановил против нее буквально всех.
После 1926 года все попытки Кортланда убедить Стеллу в необходимости
соблюдать давнюю традицию оказались тщетными. Сам он вместе со своим сыном
Пирсом время от времени бывал на пирушках и балах -- впрочем, называть их
можно по-разному -- в доме на Первой улице. Однако остальные члены семейного
клана не удостаивали их своим присутствием и упорно игнорировали посланные
им приглашения.
Сплетен и разговоров о бале, данном Стеллой в дни празднования
Марди-Гра в 1927 году, хватило жителям Нового Орлеана на полгода.
Приглашенные на этот бал принадлежали к самым разным слоям общества. Особняк
на Первой улице сиял огнями, контрабандное шампанское в изобилии подавалось
всем желающим, а на боковой террасе расположился джаз-оркестр. (Эта терраса
оставалась открытой еще многие годы -- ее затянули сеткой, лишь когда
заболела и превратилась в беспомощного инвалида Дейрдре Мэйфейр.) Многие
гости плавали в бассейне нагишом, и к утру, как впоследствии говорили
ошеломленные соседи, бал превратился в настоящую оргию. Те родственники,
которых исключили из списка приглашенных, пришли в ярость и, по словам
Ирвина Дандрича, потребовали у Карлотты объяснений, хотя все было ясно и так
Стелла не желала видеть на своем празднике мрачные физиономии Мэйфейров и
слышать от них слова осуждения.
Прислуга в доме сбилась с ног, а впоследствии сплетничала, что Карлотта
Мэйфейр была буквально вне себя от царившего вокруг шума и чрезмерной
продолжительности пиршества, не говоря уже о том, что оно обошлось весьма и
весьма недешево. Незадолго до полуночи она вообще покинула дом, забрав с
собой крошку Анту и маленькую Нэнси (приемного ребенка), и вернулась лишь на
следующий день после ленча.
В ту ночь произошла первая публичная ссора между Карлоттой и Стеллой,
однако вскоре стало известно, что они помирились. Посредником между сестрами
выступил Лайонел, и Стелла пообещала больше времени проводить дома с
дочерью, сократить расходы на развлечения и вести себя по возможности тише.
Похоже, больше всего Карлотту волновали именно деньги -- она считала, что
бассейн, доверху наполненный шампанским, слишком уж дорогое и "греховное"
удовольствие.
(Интересно отметить, что состояние Стеллы в то время оценивалось в
сотни миллионов долларов. Карлотта лично управляла вверенными ее попечению
четырьмя баснословно большими суммами, вложенными в различные фонды.
Возможно, именно это чрезмерное богатство и вызывало ее раздражение в первую
очередь. Таково, во всяком случае, мнение многих.)
Позднее в тот же год произошло несколько событий весьма таинственного
характера -- они стали первыми в цепи подобных. Семейное предание гласит,
что Стелла собрала вместе кое-кого из членов семьи, пообещав им "интересный
вечер". Темой для обсуждения должны были послужить некоторые факты семейной
истории и уникальные "экстрасенсорные способности", присущие избранным
членам клана Мэйфейров. По одним свидетельствам, в доме на Первой улице
состоялся спиритический сеанс, по другим -- дело не обошлось без магии и
колдовства (Слуги в особняке шептались между собой, пересказывая друг другу
слухи о том, что Стелла хорошо знакома с ритуалами вуду. Слухи эти имели под
собой основание: Стелла и сама говорила кое-кому из друзей, что знает все
колдовские обряды, что у нее много знакомых среди цветного населения
квартала и что эти знакомые обучили ее всему, что необходимо.)
Стоит ли упоминать, что большинство из приглашенных Стеллой
родственников так и не поняли, с какой целью было устроено это сборище, не
говоря уже о том, что никто из них не принял всерьез ее болтовню о
колдовстве. Более того, они восприняли все это как насмешку и издевательство
над собой.
Организованная Стеллой встреча имела и другие последствия: все
семейство было взбудоражено и неприятно удивлено тем, что Стелле вздумалось
вдруг копаться в генеалогии и выискивать родственников, которых вот уже
много лет никто не видел и не слышал, в то время как ей даже не пришло в
голову вспомнить о тех, кто хорошо знал и любил Мэри-Бет. Двери особняка на
Первой улице испокон веков были открыты для всех, однако теперь Стелла брала
на себя смелость выбирать и принимать решение, кого пускать в дом, а кого
нет. Мало того, она не удосуживалась хотя бы присутствовать на выпускных
церемониях своих молодых родственников и не утруждала себя поздравлениями и
выбором подарков по случаю Рождества или бракосочетания кого-то из них. "В
общем, вела она себя как... ну-у... как вы сами знаете кто".
Все в один голос утверждали, что Лайонел был полностью согласен с
остальными Мэйфейрами и тоже осуждал поведение Стеллы. Он считал семейные
встречи чрезвычайно важными для укрепления внутриклановых связей и, по
свидетельству одного из потомков, горько сетовал в разговоре с дядей Баркли
на то, что после смерти матери все пошло наперекосяк и едва ли удастся
когда-нибудь исправить положение.
Несмотря на обилие сплетен, нам, к сожалению, так и не удалось выяснить
досконально, кто именно участвовал в пресловутом тайном сборище. Точно
известно лишь о присутствии там Лайонела и Кортланда с сыном. (Пирсу тогда
едва исполнилось семнадцать, он учился в колледже иезуитов и уже успел
поступить в Гарвард.)
Согласно сохранившимся в семье сведениям, сборище продолжалось всю
ночь, однако Лайонел покинул его раньше времени, заявив, что все
происходящее "отвратительно". Те, кто был там, но не пожелал поведать о том,
что же происходило на самом деле, подверглись суровой родственной критике.
Если верить Дандричу, общество пребывало в убеждении, что все это не более
чем очередное развлечение Стеллы, вознамерившейся "поиграть в черную магию".
Таких собраний состоялось еще несколько, однако все они были окутаны
глубочайшей тайной, а их участники торжественно клялись, что никому и
никогда не обмолвятся ни словом о том, что там происходило.
Ходили слухи, будто Карлотта Мэйфейр неоднократно обсуждала с
Кортландом возникшие в семье проблемы, и в первую очередь тревожившие ее
таинственные сборища. Она хотела даже увезти куда-нибудь подальше от дома
малышек -- Анту и Нэнси. Однако, "по общему мнению", Стелла никогда не
согласится отправить Анту в пансион.
Тем временем Лайонел без конца ссорился со Стеллой. Однажды в офисе
некоего частного детектива, собиравшего сведения о семействе, раздался
телефонный звонок. Человек, не пожелавший назвать свое имя, сообщил, что в
одном из ресторанов, расположенных в центре города, между Лайонелом и
Стеллой разразился шумный скандал, в результате которого Лайонел в бешенстве
вылетел из зала.
Несколько подобных ситуаций описал и Дандрич. Что же послужило причиной
столь явного ухудшения взаимоотношений между братом и сестрой? Неужели
появился "кто-то третий"?
Наш агент попытался прояснить ситуацию и узнал, что, оказывается,
соседям давно уже известна истинная подоплека этой распри: все дело было в
судьбе маленькой Анты. Стелла грозилась уехать с дочерью в Европу и умоляла
Лайонела сопровождать их, в то время как Карлотта категорически запрещала
ему делать это.
Лайонел, в свою очередь, начал посещать мессу в соборе Святого
Людовика, причем не один, а в сопровождении одной из дальних родственниц --
внучатой племянницы Сюзетты Мэйфейр по имени Клэр, которая вместе со своей
семьей жила в шикарном особняке на Эспланейд-авеню -- потомки этой семьи
владеют им по сию пору. Дандрич сообщал, что появление этой парочки вместе
породило множество слухов и домыслов.
О ссорах и скандалах в особняке Мэйфейров в то время толковали
практически все соседи -- одни слышали, как с грохотом хлопают там двери, до
других доносились громкие крики.
Карлотта запретила проводить в доме "колдовские" сборища, а Стелла в
ответ велела ей убраться вон из дома.
"После маминой смерти ничто уже не будет как прежде, -- твердил
Лайонел. -- Все начало разваливаться еще тогда, когда умер Джулиен, но без
мамы вернуться к старой жизни совершенно невозможно. Карлотта и Стелла не
могут существовать под одной крышей -- они словно лед и пламень".
Судя по всему, тот факт, что Анта и Нэнси все-таки пошли в школу, --
заслуга исключительно Карлотты Мэйфейр. Немногочисленные документы,
относящиеся к этому периоду жизни Анты, которые нам удалось раздобыть,
свидетельствуют, что именно Карлотта подписала все необходимые для
зачисления в школу бумаги, а впоследствии ее несколько раз вызывали туда и
просили забрать девочку.
Откровенно говоря, Анта совершенно не вписывалась в распорядок и уклад
школьной жизни.
Уже к началу 1928 года ее исключили из школы Святого Альфонса.
Сестра Бриджет-Мэри, которая помнит Анту так же хорошо, как и Стеллу,
рассказывает о матери и дочери приблизительно одно и то же. Ее воспоминания
о том времени и о более поздних событиях заслуживают полного и подробного
пересказа. Вот что я услышал от нее в 1969 году.
-- Анту всегда сопровождал какой-то невидимый друг. Она то и дело
оборачивалась к нему и подолгу беседовала шепотом, причем вела себя так,
будто, кроме них, никого вокруг не было. Конечно, он отвечал на все ее
вопросы и подсказывал, если она не выучила урок. Все сестры знали об этом.
Самое ужасное во всей этой истории, что кое-кто из детей видел этого
человека своими, глазами. Мне было трудно в это поверить, но таких
свидетельств оказалось слишком много. Посудите сами: четверо детей почти
слово в слово повторяют вам одну и ту же историю и при этом все они очень
взволнованы и явно испуганы, равно как и их родители... Что я, по-вашему,
должна думать в такой ситуации -- верить или не верить?
Как правило, они видели его на школьном дворе. Надо признаться, девочка
эта была очень застенчивой и большую часть времени проводила в дальнем конце
школьной территории, возле самой кирпичной стены. Отыскав укромное местечко,
освещенное проникавшими сквозь листву деревьев лучами солнца, она
устраивалась там с какой-нибудь книгой. Однако проходило немного времени, и
рядом с ней оказывался вдруг этот незнакомец -- "мужчина", как называли его
дети. Скажите на милость, как следовало мне воспринимать такое их
определение?
Можете себе представить наше удивление, точнее даже шок, когда
выяснилось, что странный человек и вправду вполне зрелый мужчина. Поймите
меня правильно, ведь мы всегда полагали, что речь идет о таком же ребенке,
как и наши воспитанницы. И вдруг узнаем, что это взрослый мужчина, высокий,
с темными волосами. Сколько же разговоров было по этому поводу!
Нет, сама я никогда его не видела. Никто из сестер с ним не
сталкивался. Видели его только дети. И они рассказали отцу Лафферти. Я тоже
поставила отца Лафферти в известность о том, что происходит. Именно он
пригласил Карлотту Мэйфейр и настоятельно попросил ее забрать Анту из школы.
Я никогда не обсуждала и не обсуждаю поступки священников. Скажу лишь
одно: отец Лафферти не относился к числу тех, кого можно было подкупить
щедрыми пожертвованиями на церковные нужды. Вот почему он вызвал Карлотту
Мэйфейр и решительно заявил, что она просто обязана избавить школу от
присутствия девочки.
Разговаривать на эту тему со Стеллой было бесполезно. Все знали о ее
пристрастии к черной магии. Она купила во Французском квартале черные свечи
для обрядов вуду. Мало того, вам, наверное, известно, что в свои колдовские
занятия она втянула и других Мэйфейров. Да-да, все это правда. Уже много
позже мне рассказали, что она отправилась на поиски родственников,
обладавших таким же даром колдовства, как она сама, и пригласила их всех в
особняк.
Они провели там сеанс, на котором зажигали черные свечи, воскуривали
всякие благовония, пели гимны в честь дьявола и призывали предков явиться
перед ними. Так, во всяком случае, мне рассказывали. Не помню, от кого
именно, но я точно слышала обо всем этом. И знаете, я верю, что все так и
было.
Летом 1928 года Пирс Мэйфейр заявил об изменении своих планов на
будущее -- о том, что вместо Гарварда он отправляется в университет Тулейна,
хотя его отец, Кортланд, категорически возражал против такого решения.
Дандрич сообщал, что Пирс не пропустил ни одного сборища Стеллы и что ходили
упорные слухи о том, что между ними существуют некие отнюдь не платонические
отношения. А ведь в ту пору Пирсу не исполнилось еще и восемнадцати.
На исходе 1928 года Карлотта заявила, что Стелла не выполняет свой
материнский долг и что следует через суд лишить ее права на дальнейшее
воспитание дочери. В беседах с друзьями семьи Кортланд отрицал достоверность
подобных слухов, однако все знали, что, как выразился Дандрич, "к этому
идет". Если верить молве, Карлотта неоднократно приглашала к себе братьев и
требовала, чтобы они ее поддержали.
Стелла и Пирс, несмотря ни на что, сутками не расставались, повсюду
появлялись вместе и часто брали с собой маленькую Анту. Стелла буквально
завалила дочь подарками -- куклами и разными, игрушками, а по утрам водила
ее завтракать в самые дорогие отели Французского квартала. Когда Стелла
отправилась на Декейтер-стрит, чтобы приобрести дом, который она планировала
переоборудовать и устроить там нечто вроде собственного салона, ее
сопровождал Пирс.
"Пусть Дорогуша Милли и Белл вместе с Карлоттой забирают себе особняк",
-- заявила Стелла агенту по недвижимости. Пирс только смеялся -- он готов
был смеяться над всем, что бы ни сказала Стелла. Анта, худенькое семилетнее
создание с фарфоровой кожей и кротким взглядом голубых глаз, стояла рядом,
крепко прижимая к себе огромного плюшевого медведя. Чуть позже они все
вместе отправились на ленч, прихватив с собой и агента, который впоследствии
рассказал об этом Дандричу, от себя добавив: "Поверьте, это очаровательная,
просто восхитительная женщина. Мне кажется, что все они там, в этом доме,
чересчур суровы по отношению к ней".
Что же до Нэнси Мэйфейр, пухленькой, вечно унылой малышки, которую с
рождения удочерила Мэри-Бет и которую она неизменно представляла всем как
сестру Анты, то Стелла вообще не обращала на нее внимания, словно не
замечала ее присутствия. Кто-то из потомков, горько усмехнувшись, заметил,
что для Стеллы Нэнси представляла не больший интерес, чем "любое домашнее
животное". Справедливости ради следует, однако, сказать, что Стелла ни разу
не обидела Нэнси и была щедра по отношению к ней, в изобилии покупая для
девочки горы одежды и игрушек. Тем не менее та никак не проявляла свою
благодарность и оставалась очень замкнутым и угрюмым ребенком.
Карлотта исправно водила малышек к воскресной мессе, и только благодаря
ей Нэнси в конце концов поступила в весьма привилегированное учебное
заведение -- школу при монастыре Святого Сердца.
В 1928 году Карлотта предприняла шокировавшую всех попытку оформить
официальное опекунство над Антой -- конечно же, чтобы иметь возможность
отправить девочку в какую-нибудь школу подальше от дома. Были заполнены и
подписаны необходимые для этого бумаги.
Даже Кортланд, всегда принимавший сторону Карлотты, пришел в ужас от ее
поступка и заявил, что на этот раз она зашла слишком далеко и что, если она
немедленно не откажется от своей безумной идеи, он решительно выступит
против и не позволит ей выполнить задуманное. Его поддержали Баркли,
Гарланд, молодой Шеффилд и другие члены семьи. Все были уверены, что, пока
Кортланд жив, никому не удастся поставить Стеллу перед судом и отобрать у
нее ребенка.
Лайонел тоже был согласен с Кортландом. По свидетельству современников,
он мучительно переживал все происходящее и даже предложил Стелле уехать с
ним на время в Европу, оставив Анту на попечении Карлотты.
Кончилось тем, что Карлотта отозвала свой иск об опекунстве.
Однако отношения между нею и потомками Джулиена с тех пор окончательно
Мы располагаем также записями воспоминаний членов семьи и рассказов
прихожанок местной церкви, которые присутствовали на похоронах и после без
зазрения совести перемывали косточки Мэйфейрам.
Все в один голос утверждают, что Дэниел Макинтайр не смог до конца
вынести столь тяжкое испытание и еще во время траурной мессы Карлотта
проводила его домой, а после вновь присоединилась к процессии, как раз в тот
момент покидавшей церковь.
Перед самым погребением на Лафайеттском кладбище было произнесено
несколько приличествующих случаю кратких речей. Пирс Мэйфейр вспоминал о
Мэри-Бет как о великолепной наставнице, Кортланд говорил о ее великой любви
к семье, о щедрости и великодушии по отношению ко всем без исключения
окружающим. Баркли Мэйфейр сказал, что Мэри-Бет незаменима и все, кто знал и
любил эту замечательную женщину, никогда ее не забудут. Лайонел по мере сил
старался утешить окаменевшую от потрясения Белл и непрестанно плачущую
Дорогушу Милли.
Малышки Анты на погребении не было, не взяли на церемонию и крошку
Нэнси (мы уже упоминали, что ее приняли в семью Мэйфейров и Мэри-Бет
представляла ее всем как дочь Стеллы).
Стелла выглядела подавленной, однако не до такой степени убитой горем,
чтобы упустить возможность шокировать своим поведением многочисленных
родственников, друзей семьи, а вместе с ними и владельца похоронной конторы:
пока произносились прощальные речи, она, удобно усевшись на соседней
могильной плите и болтая ногами, потягивала из бутылки ликер. Более того,
когда Баркли уже заканчивал говорить, она прервала его, громко заявив:
-- Слушай, Баркли, прекрати нести ерунду. Она терпеть не могла всю эту
чушь. И если ты немедленно не замолчишь, она поднимется из могилы и сама
заткнет тебе рот.
Владелец похоронной конторы позднее вспоминал, что реплика Стеллы у
многих вызвала смех, хотя кое-кто все же изо всех сил старался сдержаться.
Смеялся и Баркли, а Кортланд и Пирс только улыбнулись. Если уж на то пошло,
реакция на слова Стеллы четко поделила членов семьи на два лагеря, причем
строго по этническому признаку: французская родня сочла их оскорбительными,
в то время как у ирландской части клана они вызвали лишь приступ веселья.
В конце концов Баркли всхлипнул, поцеловал гроб и со словами: "Прощай,
моя любимая!" -- рыдая, упал на руки стоявших сзади Кортланда и Гарланда.
Стелла соскочила с могильной плиты, приблизилась к гробу и тоже
поцеловала его.
-- Продолжайте, святой отец, -- сказала она, повернувшись к священнику.
При последних словах погребальной молитвы Стелла выдернула из
похоронного венка розу, обломила покороче стебель и воткнула цветок себе в
волосы.
После церемонии ближайшие родственники вернулись в особняк на Первой
улице, и, к ужасу и недоумению соседей, оттуда до самого утра доносились
звуки фортепьяно и громкое пение.
Когда умер судья Макинтайр, похороны были намного скромнее, однако
весьма печальными. Мэйфейры его очень любили и не сдерживали слез.
Прежде чем продолжить повествование, хотелось бы напомнить, что,
насколько нам известно, Мэри-Бет была последней по-настоящему могущественной
ведьмой в этой семье. Остается только предполагать, что могла совершить
обладавшая такой силой женщина, если бы не ее преданность семье,
удивительное здравомыслие и полное отсутствие в ее характере малейших
признаков зависти и тщеславия. Как бы то ни было, все, что она делала, было
направлено исключительно во благо семьи. Даже ее любовь к развлечениям
выражалась в организации вечеринок, на которые приглашались все члены клана
Мэйфейров и которые помогали родственникам лучше узнать друг друга и
укрепить семейные связи в столь непростые времена социальных перемен.
Что до Стеллы, то любовь к родственникам не входила в число ее
добродетелей; ее интересовали только развлечения и собственное положение в
обществе, точнее говоря, Стелла всегда мечтала о славе, пусть даже и дурной.
Однако справедливости ради следует отметить, что амбициозной Стелла никогда
не была -- ив этом, возможно, состоит ключ к пониманию ее противоречивой
натуры. На самом деле у нее едва ли вообще была в жизни какая-то серьезная
цель.
"Живи и радуйся!" -- вот каким был девиз Стеллы.
С этого момента и вплоть до 1929 года главными действующими лицами
семейной истории были Стелла и ее дочь Анта -- бедное маленькое создание с
нежным голоском.
Семейное предание, равно как и сплетни соседей сходятся в одном: после
смерти родителей Стелла точно с цепи сорвалась.
В то время как Кортланд и Карлотта спорили по поводу семейного наследия
и того, как именно следует им распоряжаться, она закатывала в доме на Первой
улице умопомрачительные вечеринки для своих друзей, и далее те несколько
семейных праздников, которые она удосужилась организовать, не вызвали у
приглашенных ничего, кроме шока, ибо добытые из-под полы пиво и бурбон
лились на них рекой, а танцы под диксиленд продолжались до самого утра.
Большинство родственников спешили покинуть шумное сборище, а некоторые с тех
пор навсегда забыли дорогу на Первую улицу.
Да и сама Стелла приглашала далеко не всех членов семейного клана. За
три года -- с 1926-го по 1929-й -- она постепенно, но упорно и
последовательно разрушала то, что с такой любовью создавала ее мать:
семейную империю. Вернее, наверное, будет сказать, что она просто не
заботилась о ее сохранении, и в результате обширные родственные связи
угасали и в конце концов рвались. Многие члены семейства перестали
встречаться и утратили всякие контакты между собой, а их дети и внуки вообще
мало что знали о доме на Первой улице. Именно они-то и стали впоследствии
источником большинства домыслов, слухов и легенд.
Кое-кто, правда, несмотря на отлучение от семьи, не терял с нею
постоянной связи. В первую очередь это относится к потомкам Джулиена.
Причина проста; все они по условиям наследования оставались финансово
зависимыми от Карлотты, и той не было иного выхода, кроме как оказывать им
постоянную поддержку.
"Это начало конца", -- заявляли, одни члены семейного клана.
"Стелла просто не желает забивать себе голову чужими проблемами", --
вторили им другие.
"Мы слишком много знаем о ее похождениях, вот почему она предпочитает
порвать с нами", -- утверждали третьи.
В то время Стелла вела весьма бурный образ жизни и производила
впечатление совершенно счастливого человека. Она практически не уделяла
внимания тому, что так ценила когда-то ее мать, -- благосостоянию семьи. Ее
гораздо больше интересовало другое -- общение с молодыми писателями и
художниками, которые толпами стекались в дом на Первой улице; некоторые
приезжали даже из Нью-Йорка. Ходили слухи, что она пыталась вернуть на
писательскую стезю Лайонела и даже выделила и велела отремонтировать для
него помещение в одном из отдельно стоящих флигелей. Никто, однако, не мог с
уверенностью утверждать, что Лайонел все же сумел создать хоть одно новое
произведение.
В доме на Первой улице собиралось великое множество интеллектуалов, в
основном тех, кто не боялся рисковать и эпатировать публику своими
взглядами, -- именно такими посетителями в первую очередь славились
вечеринки Стеллы. Представители "старой гвардии", в кругу которых вращался
Джулиен, не относились на них к числу желанных гостей. Так, во всяком
случае, утверждает Ирвин Дандрич. Впрочем, сомнительно, что Стелла вообще об
этом задумывалась.
1920-е годы стали, если можно так выразиться, периодом возрождения
популярности Французского квартала в Новом Орлеане. В разное время там жили
многие знаменитые писатели: Уильям Фолкнер, Шервуд Андерсон, Эдмунд
Уилсон...
Достоверных свидетельств о личном знакомстве Стеллы с кем-либо из них у
нас нет, однако в ее тесных связях с представителями богемы Французского
квартала сомневаться не приходится. Она была завсегдатаем кафетериев и
картинных галерей, часто приглашала к себе разного рода музыкантов, а двери
дома на Первой улице, как когда-то двери ее дома в Нью-Йорке, всегда были
широко распахнуты для всех без исключения поэтов и художников, не имевших за
душой ни пенни.
Прислуга пребывала в ужасе. Соседи устали от бесконечного шума и
скандалов. Однако справедливости ради следует сказать, что в отличие от отца
Стеллу отнюдь нельзя было обвинить в распутстве, никто и никогда не видел ее
пьяной. По мнению большинства ее знавших, причиной тому присущее ей от
природы чувство вкуса и незаурядный ум.
В те же годы Стелла вплотную занялась ремонтом дома и многое в нем
изменила. Она потратила целое состояние на алебастр, краску, новые ткани для
драпировки и изысканную мебель в стиле арт-деко. По воспоминаниям Ричарда
Ллуэллина, в зале установили великое множество пальм в кадках и рояль фирмы
"Безендорф". А чуть позже, в 1927 году, в доме соорудили лифт. Кроме того, в
дальнем конце участка построили бассейн и раздевалки вдоль южной его
стороны, чтобы гостям, желающим переодеться и принять душ, не приходилось
возвращаться в дом.
Все это -- новые друзья, вечеринки, переоборудование дома -- шокировало
наиболее консервативно настроенных родственников, но тот факт, что уже через
год после смерти Мэри-Бет Стелла напрочь отказалась от общесемейных
собраний, восстановил против нее буквально всех.
После 1926 года все попытки Кортланда убедить Стеллу в необходимости
соблюдать давнюю традицию оказались тщетными. Сам он вместе со своим сыном
Пирсом время от времени бывал на пирушках и балах -- впрочем, называть их
можно по-разному -- в доме на Первой улице. Однако остальные члены семейного
клана не удостаивали их своим присутствием и упорно игнорировали посланные
им приглашения.
Сплетен и разговоров о бале, данном Стеллой в дни празднования
Марди-Гра в 1927 году, хватило жителям Нового Орлеана на полгода.
Приглашенные на этот бал принадлежали к самым разным слоям общества. Особняк
на Первой улице сиял огнями, контрабандное шампанское в изобилии подавалось
всем желающим, а на боковой террасе расположился джаз-оркестр. (Эта терраса
оставалась открытой еще многие годы -- ее затянули сеткой, лишь когда
заболела и превратилась в беспомощного инвалида Дейрдре Мэйфейр.) Многие
гости плавали в бассейне нагишом, и к утру, как впоследствии говорили
ошеломленные соседи, бал превратился в настоящую оргию. Те родственники,
которых исключили из списка приглашенных, пришли в ярость и, по словам
Ирвина Дандрича, потребовали у Карлотты объяснений, хотя все было ясно и так
Стелла не желала видеть на своем празднике мрачные физиономии Мэйфейров и
слышать от них слова осуждения.
Прислуга в доме сбилась с ног, а впоследствии сплетничала, что Карлотта
Мэйфейр была буквально вне себя от царившего вокруг шума и чрезмерной
продолжительности пиршества, не говоря уже о том, что оно обошлось весьма и
весьма недешево. Незадолго до полуночи она вообще покинула дом, забрав с
собой крошку Анту и маленькую Нэнси (приемного ребенка), и вернулась лишь на
следующий день после ленча.
В ту ночь произошла первая публичная ссора между Карлоттой и Стеллой,
однако вскоре стало известно, что они помирились. Посредником между сестрами
выступил Лайонел, и Стелла пообещала больше времени проводить дома с
дочерью, сократить расходы на развлечения и вести себя по возможности тише.
Похоже, больше всего Карлотту волновали именно деньги -- она считала, что
бассейн, доверху наполненный шампанским, слишком уж дорогое и "греховное"
удовольствие.
(Интересно отметить, что состояние Стеллы в то время оценивалось в
сотни миллионов долларов. Карлотта лично управляла вверенными ее попечению
четырьмя баснословно большими суммами, вложенными в различные фонды.
Возможно, именно это чрезмерное богатство и вызывало ее раздражение в первую
очередь. Таково, во всяком случае, мнение многих.)
Позднее в тот же год произошло несколько событий весьма таинственного
характера -- они стали первыми в цепи подобных. Семейное предание гласит,
что Стелла собрала вместе кое-кого из членов семьи, пообещав им "интересный
вечер". Темой для обсуждения должны были послужить некоторые факты семейной
истории и уникальные "экстрасенсорные способности", присущие избранным
членам клана Мэйфейров. По одним свидетельствам, в доме на Первой улице
состоялся спиритический сеанс, по другим -- дело не обошлось без магии и
колдовства (Слуги в особняке шептались между собой, пересказывая друг другу
слухи о том, что Стелла хорошо знакома с ритуалами вуду. Слухи эти имели под
собой основание: Стелла и сама говорила кое-кому из друзей, что знает все
колдовские обряды, что у нее много знакомых среди цветного населения
квартала и что эти знакомые обучили ее всему, что необходимо.)
Стоит ли упоминать, что большинство из приглашенных Стеллой
родственников так и не поняли, с какой целью было устроено это сборище, не
говоря уже о том, что никто из них не принял всерьез ее болтовню о
колдовстве. Более того, они восприняли все это как насмешку и издевательство
над собой.
Организованная Стеллой встреча имела и другие последствия: все
семейство было взбудоражено и неприятно удивлено тем, что Стелле вздумалось
вдруг копаться в генеалогии и выискивать родственников, которых вот уже
много лет никто не видел и не слышал, в то время как ей даже не пришло в
голову вспомнить о тех, кто хорошо знал и любил Мэри-Бет. Двери особняка на
Первой улице испокон веков были открыты для всех, однако теперь Стелла брала
на себя смелость выбирать и принимать решение, кого пускать в дом, а кого
нет. Мало того, она не удосуживалась хотя бы присутствовать на выпускных
церемониях своих молодых родственников и не утруждала себя поздравлениями и
выбором подарков по случаю Рождества или бракосочетания кого-то из них. "В
общем, вела она себя как... ну-у... как вы сами знаете кто".
Все в один голос утверждали, что Лайонел был полностью согласен с
остальными Мэйфейрами и тоже осуждал поведение Стеллы. Он считал семейные
встречи чрезвычайно важными для укрепления внутриклановых связей и, по
свидетельству одного из потомков, горько сетовал в разговоре с дядей Баркли
на то, что после смерти матери все пошло наперекосяк и едва ли удастся
когда-нибудь исправить положение.
Несмотря на обилие сплетен, нам, к сожалению, так и не удалось выяснить
досконально, кто именно участвовал в пресловутом тайном сборище. Точно
известно лишь о присутствии там Лайонела и Кортланда с сыном. (Пирсу тогда
едва исполнилось семнадцать, он учился в колледже иезуитов и уже успел
поступить в Гарвард.)
Согласно сохранившимся в семье сведениям, сборище продолжалось всю
ночь, однако Лайонел покинул его раньше времени, заявив, что все
происходящее "отвратительно". Те, кто был там, но не пожелал поведать о том,
что же происходило на самом деле, подверглись суровой родственной критике.
Если верить Дандричу, общество пребывало в убеждении, что все это не более
чем очередное развлечение Стеллы, вознамерившейся "поиграть в черную магию".
Таких собраний состоялось еще несколько, однако все они были окутаны
глубочайшей тайной, а их участники торжественно клялись, что никому и
никогда не обмолвятся ни словом о том, что там происходило.
Ходили слухи, будто Карлотта Мэйфейр неоднократно обсуждала с
Кортландом возникшие в семье проблемы, и в первую очередь тревожившие ее
таинственные сборища. Она хотела даже увезти куда-нибудь подальше от дома
малышек -- Анту и Нэнси. Однако, "по общему мнению", Стелла никогда не
согласится отправить Анту в пансион.
Тем временем Лайонел без конца ссорился со Стеллой. Однажды в офисе
некоего частного детектива, собиравшего сведения о семействе, раздался
телефонный звонок. Человек, не пожелавший назвать свое имя, сообщил, что в
одном из ресторанов, расположенных в центре города, между Лайонелом и
Стеллой разразился шумный скандал, в результате которого Лайонел в бешенстве
вылетел из зала.
Несколько подобных ситуаций описал и Дандрич. Что же послужило причиной
столь явного ухудшения взаимоотношений между братом и сестрой? Неужели
появился "кто-то третий"?
Наш агент попытался прояснить ситуацию и узнал, что, оказывается,
соседям давно уже известна истинная подоплека этой распри: все дело было в
судьбе маленькой Анты. Стелла грозилась уехать с дочерью в Европу и умоляла
Лайонела сопровождать их, в то время как Карлотта категорически запрещала
ему делать это.
Лайонел, в свою очередь, начал посещать мессу в соборе Святого
Людовика, причем не один, а в сопровождении одной из дальних родственниц --
внучатой племянницы Сюзетты Мэйфейр по имени Клэр, которая вместе со своей
семьей жила в шикарном особняке на Эспланейд-авеню -- потомки этой семьи
владеют им по сию пору. Дандрич сообщал, что появление этой парочки вместе
породило множество слухов и домыслов.
О ссорах и скандалах в особняке Мэйфейров в то время толковали
практически все соседи -- одни слышали, как с грохотом хлопают там двери, до
других доносились громкие крики.
Карлотта запретила проводить в доме "колдовские" сборища, а Стелла в
ответ велела ей убраться вон из дома.
"После маминой смерти ничто уже не будет как прежде, -- твердил
Лайонел. -- Все начало разваливаться еще тогда, когда умер Джулиен, но без
мамы вернуться к старой жизни совершенно невозможно. Карлотта и Стелла не
могут существовать под одной крышей -- они словно лед и пламень".
Судя по всему, тот факт, что Анта и Нэнси все-таки пошли в школу, --
заслуга исключительно Карлотты Мэйфейр. Немногочисленные документы,
относящиеся к этому периоду жизни Анты, которые нам удалось раздобыть,
свидетельствуют, что именно Карлотта подписала все необходимые для
зачисления в школу бумаги, а впоследствии ее несколько раз вызывали туда и
просили забрать девочку.
Откровенно говоря, Анта совершенно не вписывалась в распорядок и уклад
школьной жизни.
Уже к началу 1928 года ее исключили из школы Святого Альфонса.
Сестра Бриджет-Мэри, которая помнит Анту так же хорошо, как и Стеллу,
рассказывает о матери и дочери приблизительно одно и то же. Ее воспоминания
о том времени и о более поздних событиях заслуживают полного и подробного
пересказа. Вот что я услышал от нее в 1969 году.
-- Анту всегда сопровождал какой-то невидимый друг. Она то и дело
оборачивалась к нему и подолгу беседовала шепотом, причем вела себя так,
будто, кроме них, никого вокруг не было. Конечно, он отвечал на все ее
вопросы и подсказывал, если она не выучила урок. Все сестры знали об этом.
Самое ужасное во всей этой истории, что кое-кто из детей видел этого
человека своими, глазами. Мне было трудно в это поверить, но таких
свидетельств оказалось слишком много. Посудите сами: четверо детей почти
слово в слово повторяют вам одну и ту же историю и при этом все они очень
взволнованы и явно испуганы, равно как и их родители... Что я, по-вашему,
должна думать в такой ситуации -- верить или не верить?
Как правило, они видели его на школьном дворе. Надо признаться, девочка
эта была очень застенчивой и большую часть времени проводила в дальнем конце
школьной территории, возле самой кирпичной стены. Отыскав укромное местечко,
освещенное проникавшими сквозь листву деревьев лучами солнца, она
устраивалась там с какой-нибудь книгой. Однако проходило немного времени, и
рядом с ней оказывался вдруг этот незнакомец -- "мужчина", как называли его
дети. Скажите на милость, как следовало мне воспринимать такое их
определение?
Можете себе представить наше удивление, точнее даже шок, когда
выяснилось, что странный человек и вправду вполне зрелый мужчина. Поймите
меня правильно, ведь мы всегда полагали, что речь идет о таком же ребенке,
как и наши воспитанницы. И вдруг узнаем, что это взрослый мужчина, высокий,
с темными волосами. Сколько же разговоров было по этому поводу!
Нет, сама я никогда его не видела. Никто из сестер с ним не
сталкивался. Видели его только дети. И они рассказали отцу Лафферти. Я тоже
поставила отца Лафферти в известность о том, что происходит. Именно он
пригласил Карлотту Мэйфейр и настоятельно попросил ее забрать Анту из школы.
Я никогда не обсуждала и не обсуждаю поступки священников. Скажу лишь
одно: отец Лафферти не относился к числу тех, кого можно было подкупить
щедрыми пожертвованиями на церковные нужды. Вот почему он вызвал Карлотту
Мэйфейр и решительно заявил, что она просто обязана избавить школу от
присутствия девочки.
Разговаривать на эту тему со Стеллой было бесполезно. Все знали о ее
пристрастии к черной магии. Она купила во Французском квартале черные свечи
для обрядов вуду. Мало того, вам, наверное, известно, что в свои колдовские
занятия она втянула и других Мэйфейров. Да-да, все это правда. Уже много
позже мне рассказали, что она отправилась на поиски родственников,
обладавших таким же даром колдовства, как она сама, и пригласила их всех в
особняк.
Они провели там сеанс, на котором зажигали черные свечи, воскуривали
всякие благовония, пели гимны в честь дьявола и призывали предков явиться
перед ними. Так, во всяком случае, мне рассказывали. Не помню, от кого
именно, но я точно слышала обо всем этом. И знаете, я верю, что все так и
было.
Летом 1928 года Пирс Мэйфейр заявил об изменении своих планов на
будущее -- о том, что вместо Гарварда он отправляется в университет Тулейна,
хотя его отец, Кортланд, категорически возражал против такого решения.
Дандрич сообщал, что Пирс не пропустил ни одного сборища Стеллы и что ходили
упорные слухи о том, что между ними существуют некие отнюдь не платонические
отношения. А ведь в ту пору Пирсу не исполнилось еще и восемнадцати.
На исходе 1928 года Карлотта заявила, что Стелла не выполняет свой
материнский долг и что следует через суд лишить ее права на дальнейшее
воспитание дочери. В беседах с друзьями семьи Кортланд отрицал достоверность
подобных слухов, однако все знали, что, как выразился Дандрич, "к этому
идет". Если верить молве, Карлотта неоднократно приглашала к себе братьев и
требовала, чтобы они ее поддержали.
Стелла и Пирс, несмотря ни на что, сутками не расставались, повсюду
появлялись вместе и часто брали с собой маленькую Анту. Стелла буквально
завалила дочь подарками -- куклами и разными, игрушками, а по утрам водила
ее завтракать в самые дорогие отели Французского квартала. Когда Стелла
отправилась на Декейтер-стрит, чтобы приобрести дом, который она планировала
переоборудовать и устроить там нечто вроде собственного салона, ее
сопровождал Пирс.
"Пусть Дорогуша Милли и Белл вместе с Карлоттой забирают себе особняк",
-- заявила Стелла агенту по недвижимости. Пирс только смеялся -- он готов
был смеяться над всем, что бы ни сказала Стелла. Анта, худенькое семилетнее
создание с фарфоровой кожей и кротким взглядом голубых глаз, стояла рядом,
крепко прижимая к себе огромного плюшевого медведя. Чуть позже они все
вместе отправились на ленч, прихватив с собой и агента, который впоследствии
рассказал об этом Дандричу, от себя добавив: "Поверьте, это очаровательная,
просто восхитительная женщина. Мне кажется, что все они там, в этом доме,
чересчур суровы по отношению к ней".
Что же до Нэнси Мэйфейр, пухленькой, вечно унылой малышки, которую с
рождения удочерила Мэри-Бет и которую она неизменно представляла всем как
сестру Анты, то Стелла вообще не обращала на нее внимания, словно не
замечала ее присутствия. Кто-то из потомков, горько усмехнувшись, заметил,
что для Стеллы Нэнси представляла не больший интерес, чем "любое домашнее
животное". Справедливости ради следует, однако, сказать, что Стелла ни разу
не обидела Нэнси и была щедра по отношению к ней, в изобилии покупая для
девочки горы одежды и игрушек. Тем не менее та никак не проявляла свою
благодарность и оставалась очень замкнутым и угрюмым ребенком.
Карлотта исправно водила малышек к воскресной мессе, и только благодаря
ей Нэнси в конце концов поступила в весьма привилегированное учебное
заведение -- школу при монастыре Святого Сердца.
В 1928 году Карлотта предприняла шокировавшую всех попытку оформить
официальное опекунство над Антой -- конечно же, чтобы иметь возможность
отправить девочку в какую-нибудь школу подальше от дома. Были заполнены и
подписаны необходимые для этого бумаги.
Даже Кортланд, всегда принимавший сторону Карлотты, пришел в ужас от ее
поступка и заявил, что на этот раз она зашла слишком далеко и что, если она
немедленно не откажется от своей безумной идеи, он решительно выступит
против и не позволит ей выполнить задуманное. Его поддержали Баркли,
Гарланд, молодой Шеффилд и другие члены семьи. Все были уверены, что, пока
Кортланд жив, никому не удастся поставить Стеллу перед судом и отобрать у
нее ребенка.
Лайонел тоже был согласен с Кортландом. По свидетельству современников,
он мучительно переживал все происходящее и даже предложил Стелле уехать с
ним на время в Европу, оставив Анту на попечении Карлотты.
Кончилось тем, что Карлотта отозвала свой иск об опекунстве.
Однако отношения между нею и потомками Джулиена с тех пор окончательно