Страница:
это не в ее власти...
Трактирщик снова замолчал, и я слышал лишь его печальные вздохи.
Стефан, мы уже наблюдали великое множество аналогичных случаев. Как
только деревенская знахарка заявляет, что не в силах кого-то вылечить, ее
тут же объявляют ведьмой. Хотя прежде все считали ее доброй колдуньей и даже
не заикались о дьяволе. Здесь повторилась та же история.
Я присел к письменному столу, за которым пишу и сейчас, убрал свечи,
затем отправился вниз, где в недрах темного и сырого каменного зала пылал
небольшой очаг, возле которого грелись, либо иссушали свою бренную плоть,
несколько местных философов. Удобно устроившись за одним из столов и заказав
ужин, я изо всех сил пытался прогнать навязчивую мысль, всякий раз
возникающую у меня при виде уютно горящего очага ведь возведенные на костер
поначалу тоже ощущают лишь приятное тепло, однако постепенно оно
превращается в нестерпимый жар, несущий мучения и агонию.
-- Принесите самого лучшего вина, -- приказал я, -- и позвольте
угостить собравшихся здесь досточтимых господ в надежде, что они поведают
мне все, что им известно о здешней знаменитой ведьме, -- сам я знаю о ней
очень мало.
Приглашение мое было с готовностью принято, и я ужинал в окружении
великого множества болтунов, пытавшихся говорить одновременно и все время
перебивавших друг друга, так что мне пришлось поочередно выбирать кого-то
одного и просить, чтобы остальные молчали до тех пор, пока он не закончит.
-- Каким образом графине были предъявлены обвинения? -- без обиняков
спросил я.
Из череды нестройных ответов удалось выяснить, что во время верховой
прогулки в лесу граф упал с лошади и после этого происшествия с большим
трудом добрался до дома. Обильный обед и хороший сон восстановили, казалось
бы, его силы, он почувствовал себя вполне отдохнувшим и уже собирался было
отправиться на охоту, однако внезапно пронзившая тело боль заставила графа
вернуться в постель.
Всю ночь графиня вместе со свекровью провела у постели мужа,
прислушиваясь к его стонам.
-- Повреждение у него скрыто глубоко внутри, -- объяснила она. -- Я
ничем не могу ему помочь. Вскоре у него пойдет горлом кровь. Мы должны
сделать все возможное, чтобы облегчить его страдания.
Действительно, как она и предсказывала, вскоре у графа изо рта хлынула
кровь. Он застонал еще громче и умолял жену, излечившую многих людей,
принести ему лучшие свои лекарства. Графиня еще раз объяснила свекрови и
детям, что травма, полученная графом, чересчур тяжела и она бессильна спасти
мужа. В глазах ее при этом стояли слезы.
-- Как ведьма может плакать, я вас спрашиваю? -- подал голос хозяин
постоялого двора, который вытирал со стола, слушая рассказ.
Я согласился с ним, сказав, что, насколько мне известно, ведьмы не
умеют плакать.
Мои собеседники продолжали подробно описывать страдания графа, его
стоны, постепенно, по мере того как боль усиливалась, перешедшие в крики,
хотя жена, стараясь облегчить мучения и позволить мужу впасть в забытье, в
изобилии поила его вином и настойками из трав.
-- Спаси меня, Дебора! -- молил граф, не обращая внимания на
подошедшего к постели священника. Однако по прошествии времени, почувствовав
приближение последнего часа, побледневший, истекающий кровью граф дрожащей
от лихорадки рукой поманил к себе священника и объявил, что его жена --
ведьма и всегда была таковой и что ее мать сожгли по обвинению в колдовстве,
а он теперь страдает за их прегрешения.
Священник в ужасе отпрянул, полагая, что столь страшные обвинения не
более чем бред умирающего, ибо многие годы этот святой отец восхищался
графиней и жил за счет ее щедрот. Однако старая графиня приподняла сына за
плечи и, усадив поудобнее в подушках, велела:
-- Говори, сын мой.
-- Ведьма, вот кто она и кем всегда была. Она сама во всем мне
призналась, коварно околдовывая при этом, притворяясь невинной молодой
невестой и плача на моей груди. Хитростями и уловками она привязала меня к
себе и приобщила к своим злым деяниям. Еще в Шотландии, в городке Доннелейт,
мать обучила ее черной магии и там же впоследствии была сожжена прямо на
глазах у дочери.
Своей жене, которая, рыдая, стояла на коленях у его постели, закрыв
лицо руками, граф крикнул:
-- Дебора, ты видишь мои мучения! Во имя Господа нашего ответь мне! Ты
спасла жену пекаря, ты спасла дочку мельника -- почему же ты не хочешь
спасти меня?
Граф впал в такое неистовство, что священник не смог дать ему
последнего причастия, и граф умер, изрыгая проклятия. Воистину ужасная
смерть.
Едва закрылись его глаза, графиня словно лишилась разума: она звала
мужа, заверяла его в своей любви, а затем как мертвая рухнула на пол. Дети
-- сыновья Кретьен и Филипп и дочь Шарлотта -- бросились к матери, пытаясь
утешить ее и привести в чувство, но она продолжала лежать в полном
оцепенении.
Однако старая графиня запомнила последние слова сына и времени даром не
теряла. Она тут же направилась в покои Деборы и обнаружила в шкафах не
только мази, отвары и прочие лечебные снадобья, но и некую странную куклу --
грубо вырезанную из дерева, с костяной головой, на которой были нарисованы
глаза и рот, а сверху приклеены черные волосы с вплетенными в них
маленькими, вырезанными из шелка цветочками. Старая графиня в ужасе швырнула
куклу на пол, уверенная, что та может быть предназначена только для
совершения злых деяний, -- слишком уж она походила на кукол, которые
крестьяне вырезали из рога для своих древних обрядов в праздник костров*,
[Beltane -- праздник костров -- традиционно отмечался в Шотландии первого
мая по старому стилю.] против чего всегда яростно выступали священники.
Открыв другие шкафы и ящики, старая графиня увидела неисчислимое количество
драгоценных камней и золота -- россыпью, в шкатулках или в шелковых
мешочках; все это богатство, по словам старой графини, невестка намеревалась
украсть после смерти мужа.
Дебору немедленно арестовали, а старая графиня повела внуков на свою
половину, дабы объяснить им суть и природу неожиданно открывшегося страшного
зла и побудить их выступить вместе с ней против матери-ведьмы, тем самым
избавив от опасности собственные невинные души.
-- Только ведь все прекрасно знали, -- добавив сын владельца постоялого
двора, самый разговорчивый всех собравшихся, -- что драгоценности
принадлежали молодой графине и что она привезла их из Амстердама, где была
замужем за богатым человеком, но потом овдовела. А наш граф, до того как
отправился на поиски богатой жены, помимо приятной наружности имел за душой
лишь отцовский замок и землю и щеголял в потертой одежде.
Ты даже представить себе не можешь, Стефан, как больно ранили меня эти
слова. Но будь терпелив, а я продолжу свое повествование.
После заявления молодого человека со всех сторон послышались горестные
вздохи.
-- Графиня всегда была щедрой и не тряслась над своим золотом, --
сказал один из присутствующих. -- Она не отказывала в помощи никому --
достаточно было только прийти к ней и попросить.
-- Нет сомнения, она -- могущественная ведьма, -- заметил другой. --
Иначе как смогла бы она подчинить себе столь многих людей, в том числе и
графа?
Но в тоне говорившего не было ни страха, ни ненависти.
Стефан, у меня голова шла кругом.
-- Выходит, деньги теперь находятся у старой графини, -- констатировал
я, отчетливо понимая истинную причину старухиных козней. -- Но умоляю вас,
скажите, что сталось с той куклой.
-- Исчезла! -- хором, словно на литании в соборе, ответили мои
собеседники. -- Исчезла...
Однако Кретьен поклялся, что уже видел это чудище и знал, что оно от
сатаны, а также свидетельствовал, что мать разговаривала с куклой точно с
идолом.
Затем собравшиеся вновь зашумели и загалдели все разом. Их пылкие речи
сводились к тому, что еще до знакомства с графом прекрасная Дебора почти
наверняка умертвила своего амстердамского мужа, ибо именно так поступают все
ведьмы, а кто станет отрицать, что она ведьма, после того как открылась
правда о ее матери.
-- Но доподлинно ли доказана истинность всего, что рассказывают о
смерти матери Деборы? -- не унимался я.
-- После того как графиня подала апелляцию в парижский парламент,
оттуда прислали запрос в Тайный совет Шотландии и получили подтверждение
того факта, что более двадцати лет назад в Доннелейте действительно сожгли
некую шотландскую ведьму, а ее оставшуюся в живых дочь, Дебору, увез с собой
какой-то странствующий богослов.
Мое сердце словно перестало биться, ибо я понял, что надеяться больше
не на что. Разве можно найти более сильный аргумент против графини, чем
свидетельство о том, что ее мать когда-то сожгли как ведьму? И нужно ли
после этого спрашивать, как отнесся парижский парламент к ее апелляции?
-- Да, все оказалось правдой, и вместе с официальной бумагой из Парижа
прислали небольшую книжицу с картинками, которая до сих пор широко
распространяется в Шотландии. Так вот, в ней рассказывается о злой ведьме из
Доннелейта, которая была повитухой и считалась искусной знахаркой, пока не
раскрылись ее дьявольские занятия.
Стефан, если ты до сих пор не узнал из моего рассказа ту самую дочку
шотландской ведьмы, тогда ты просто забыл всю историю. Но у меня в тот
момент отпали последние сомнения -- здесь не могло быть ошибки. "Моя
Дебора... " -- беззвучно прошептал я, чувствуя, как сжалось сердце.
Заявив собравшимся, что в свое время мне довелось стать свидетелем
многих казней и в будущем я надеюсь увидеть еще не одну, я попросил назвать
имя шотландской ведьмы, пояснив, что, возможно, в ходе своих исследований
уже читал материалы по ее процессу.
-- Мэйфейр, -- ответили мне. -- Сюзанна из Мэйфейра, которая, за
неимением фамилии, называла себя Сюзанной Мэйфейр.
Дебора... Та самая девочка, которую много лет назад мне посчастливилось
спасти в горах северной Шотландии.
-- Знаете, святой отец, в этой маленькой книжечке о шотландской ведьме
столько ужасающих сведений, что просто волосы встают дыбом, -- сказал мне
кто-то.
-- Подобные книжки отнюдь не Священное Писание, -- пренебрежительным
тоном ответил я.
Собравшиеся продолжили свои рассказы и сообщили мне, что все документы,
касающиеся суда над Сюзанной Мэйфейр, парижский парламент передал по
инстанциям и сейчас они находятся в руках инквизитора.
-- Был ли обнаружен в покоях графини какой-нибудь яд? -- спросил я,
пытаясь заполучить хоть крупицы достоверных сведений.
Мне отвечали, что яда не нашли, но это уже не играло роли, ибо
обвинения против графини были чересчур серьезными: свекровь слышала, как
Дебора взывала к невидимым существам, и ее свидетельство в этом поддержали
Кретьен и Филипп -- и даже Шарлотта, которая, впрочем, не пожелала давать
показания против своей матери и предпочла скрыться; очевидцами проявлений
невероятной силы графини объявили себя и другие люди, утверждавшие, что она
обладала способностью передвигать предметы, не касаясь их, предсказывать
будущее и знала множество вещей, немыслимых для простого смертного.
-- Однако она так ни в чем и не созналась?
-- Не кто иной, как дьявол, вверг ее во время пыток в состояние
забытья, -- ответил сын хозяина здешнего заведения. -- Кто еще может
погрузить человека в полное оцепенение, когда его пытают каленым железом?
К этому времени я чувствовал себя уставшим, разбитым и почти
раздавленным тем, что довелось услышать, однако продолжал свои расспросы:
-- И графиня не назвала сообщников? Насколько мне известно, от
обвиняемых прежде всего добиваются, чтобы они выдали сообщников.
-- Так она же самая могущественная ведьма из всех, о ком знали в
здешних краях, святой отец, -- ответил мне местный виноторговец. -- К чему
ей помощники? Когда инквизитор услышал имена тех, кого графине удалось
вылечить, он уподобил ее величайшим колдуньям древности и сравнил с самой
Аэндорской ведьмой*. [Имеется в виду Аэндорская волшебница (Библия. 1 Цар.
28)]
-- Окажись здесь сейчас кто-либо равный мудростью Соломону, он бы с
этим согласился, -- сказал я.
Но местные мудрецы не слышали моих слов.
-- Если и была в наших местах другая ведьма, то это, несомненно,
Шарлотта, -- заявил старый виноторговец. -- Да, это было поистине невиданное
зрелище, когда она приходила к воскресной мессе в сопровождении нескольких
негров в шелковых одеждах и с париками на головах да еще и позволяла им
войти вместе с ней в церковь! А за ее малолетним сыном присматривали три
мулатки. Муж ее, высокий, бледный, тонкий, как ива, с детства страдал от
общего расслабления организма, причем болезнь поразила его так сильно, что
даже мать Шарлотты не смогла его вылечить. По приказанию Шарлотты негры на
руках носили своего хозяина по всему городу, поднимали по ступеням,
подносили к его губам бокал с вином, а потом вытирали салфеткой подбородок.
Они сиживали за этим самым столом: муж Шарлотты, изможденный, как святой с
церковной фрески, а вокруг него -- все эти черные физиономии со сверкающими
глазами. Самый черный и высокий, которого звали Реджинальд, рокочущим
голосом читал хозяину книгу. Подумать только! Шарлотта жила среди таких
страшилищ с восемнадцати лет -- с тех самых пор, как совсем еще юной
девушкой вышла замуж за Антуана Фонтене с острова Мартиника.
-- Уж точно, это Шарлотта выкрала куклу из шкафа, -- сказал сын хозяина
постоялого двора, -- чтобы та не попала в руки священника. Никто другой из
перепуганных обитателей дома не отважился бы даже прикоснуться к этой штуке.
-- Однако, как вы сами только что сказали, мать Шарлотты не могла
избавить зятя от недуга, -- осторожно заметил я. -- Равно как и Шарлотта --
это совершенно очевидно. Следовательно, вполне возможно, что эти женщины
вовсе и не ведьмы.
-- Лечение и проклятие -- совсем не одно и то же, -- ответил мне
виноторговец. -- Вот если бы они пользовались своим даром только во имя
исцеления... Но какое отношение к исцелению может иметь сатанинская кукла?
-- А как тогда прикажете понимать бегство Шарлотты? -- подал голос еще
один участник разговора -- он лишь недавно присоединился к собравшимся и
казался чрезмерно возбужденным. -- Что еще может означать такой поступок,
кроме как подтвердить тот факт, что обе они -- и мать, и дочь -- ведьмы? Не
успели графиню арестовать, Шарлотта тут же сбежала с мужем, ребенком и всеми
своими чернокожими слугами в Вест-Индию, откуда все они когда-то и прибыли в
наш городок. Однако перед тем Шарлотта все же успела побывать в тюрьме и
провела наедине с матерью более часа. Разрешение на свидание она получила
исключительно по глупости стражников, поверивших, будто ей удастся убедить
мать признаться в содеянных злодеяниях. Да у Шарлотты и в мыслях не было
ничего подобного!
-- Похоже, она мудро поступила, -- сказал я. -- И куда же сбежала
Шарлотта?
-- Говорят, на Мартинику, вместе со своим бледным и убогим
мужем-калекой, который там нажил целое состояние на плантациях. Но никто
достоверно не знает, так ли это. Инквизитор написал на Мартинику, требуя,
чтобы власти допросили Шарлотту, но ответа не получил, хотя прошло уже
довольно много времени. Да и можно ли надеяться, что в тамошних местах
существует правосудие?
Более получаса я слушал их болтовню о том, как происходил суд, как
Дебора заявила о своей невиновности в присутствии судей и тех горожан,
которым позволили находиться в зале суда; о том, как после приговора она
написала прошение его величеству королю Людовику, как судьи послали в Доле
за палачом, как Дебору раздели в камере донага и сначала обстригли ее
длинные иссиня-черные волосы, а затем обрили голову наголо и внимательно
осмотрели все тело в поисках дьявольских отметин.
-- И что же, нашли? -- спросил я, дрожа от кипевшей внутри ненависти к
подобным процедурам и стараясь не воскрешать в памяти глаза девочки из
прошлого.
-- А как же -- две отметины, -- ответил хозяин. Он только что
присоединился к нам вместе с оплаченной мною третьей бутылкой белого вина и
теперь разливал его по бокалам. -- Графиня заявила, что эти метки у нее с
рождения, что точно такие же можно найти у каждого человека, и потребовала
-- если судьи считают подобные пятна доказательством вины -- проверить на
этот предмет всех горожан. Ей, однако, не поверили. К тому времени Дебора
сильно побледнела и отощала от голода, но по-прежнему оставалась красавицей.
-- Неужели действительно красавицей? -- удивился я.
-- Она и сейчас походит на прекрасную лилию, -- печально ответил старый
виноторговец. -- Очень белую и чистую. Что говорить -- ее сила очаровывать
каждого так велика, что ее любят даже тюремщики. А священник рыдает во время
причастия -- он не отказал ей в этом утешении, хотя она и не созналась.
-- Знаете, она могла бы соблазнить самого сатану. Потому-то ее и
называют невестой дьявола.
-- Но инквизитора она соблазнить не в силах, -- заметил я.
Собравшиеся закивали, не поняв, что это была лишь горькая шутка.
-- А дочь? Прежде чем покинуть город, она говорила что-нибудь по поводу
виновности или невиновности матери?-- поинтересовался я.
-- Никому не сказала ни слова. А под покровом ночи сбежала.
-- Ведьма, -- опять вмешался в разговор хозяйский сын. -- Иначе разве
бросила бы она свою мать одну, когда против той обратились даже собственные
сыновья?
На этот вопрос ответить не смог никто, но я и не нуждался в их мнении.
К этому времени, Стефан, мне хотелось лишь одного: поскорее уйти с
постоялого двора и повидаться с приходским священником, хотя, как ты знаешь,
это всегда наиболее опасное дело. Что, если инквизитор, который пирует на
деньги, заработанные на всеобщем безумстве, заподозрит неладное и узнает
меня, вспомнив по каким-нибудь прошлым встречам, а уж тем более если он, не
приведи Бог, поймет, кто прячется под рясой богатого священника и чем на
самом деле я занимаюсь?
Меж тем мои новые приятели с готовностью продолжали поглощать
заказанное мною вино и вновь заговорили о несравненной красоте графини, в
годы молодости привлекшей к ней внимание многих известных амстердамских
художников, которые с удовольствием писали ее портреты. О, об этом я мог бы
рассказать им и сам, однако промолчал и через некоторое время, охваченный
душевной болью, покинул своих собеседников, заказав для них на прощание еще
одну бутылку вина.
Вечер был теплый, окна домов распахнуты, отовсюду слышались разговоры и
смех, а на ступенях собора еще толпились запоздалые прихожане, в то время
как многие уже поудобнее устраивались у стен, готовясь к предстоящему
зрелищу. Однако смотревшее на колокольню высокое зарешеченное окно камеры, в
которой содержали Дебору, оставалось темным -- оттуда не пробивалось ни
единого проблеска света.
Чтобы добраться до ризницы, находившейся с другой стороны громадного
собора, мне пришлось буквально перешагивать через сидящих и бурно
обсуждающих события людей. Потом я долго стучал дверным молотком, пока
наконец какая-то старуха не впустила меня и не позвала пастора. Вышедший
навстречу сгорбленный седой священник после радушного приветствия выразил
сожаление по поводу своего неведения о присутствии в городе странствующего
собрата и настоятельно предложил немедленно покинуть постоялый двор и
перебраться под его кров.
Он охотно принял мои объяснения и с легкостью поверил выдуманной
истории о том, что будто бы по причине больных рук, не позволявших проводить
службы, я получил освобождение от своих обязанностей, равно как и множеству
других вымышленных сведений и фактов, которые я был вынужден ему сообщить.
Видимо, мне все же сопутствовала некоторая удача, ибо оказалось, что
инквизитор приглашен на великосветский прием, устроенный в замке старой
графиней. Туда же стеклась вся местная знать, поэтому нынешним вечером он
сюда носа не покажет.
Пастор был явно удручен тем, что его не пригласили в замок.
Чувствовалось также, что его гложет обида: все бразды правления забрали
судья, палач и прочая церковная шушера, в обилии слетающаяся на такого рода
судилища.
Пока священник вел меня через свои тускло освещенные, пропитанные пылью
покои, я думал о том, как ему, да и всем остальным обитателям этого
городишки повезло: ведь стоило графине, дрогнув под пытками, назвать хоть
какие-то имена, и, возможно, добрая половина жителей оказались бы сейчас в
тюрьме. Однако она предпочла умереть одна. Такой силы я не мог себе
вообразить. Ты знаешь, Стефан, подобные люди находились всегда, хотя к тем,
кто не выдерживал истязаний, мы не испытываем ничего, кроме сострадания.
-- Побудьте со мной немного, и я расскажу вам все, что мне известно о
ней, -- предложил священник.
Питая весьма слабую надежду на то, что горожане могли ошибаться, я
немедленно задал старику наиболее важные вопросы. Подавалась ли апелляция
местному епископу? Да, но он нашел графиню виновной. А в Парижский
парламент? Там отказались разбирать ее дело.
-- Вы видели эти документы собственными глазами? Он мрачно кивнул,
потом достал из ящика в шкафу и подал мне тот мерзкий памфлет, о котором я
недавно слышал, -- с отвратительным изображением Сюзанны Мэйфейр, погибающей
в языках пламени. Я резко отодвинул это чтиво подальше от себя.
-- Неужели графиня действительно столь ужасная ведьма? -- спросил я.
-- Это было давно известно, -- шепотом ответил священник, выгнув дугой
брови. -- Просто ни у кого не хватало смелости открыть правду. Однако
умирающий граф, дабы очистить свою совесть, в конце концов сказал об этом, а
старая графиня, прочитав написанную инквизитором "Демонологию", обнаружила
там точное описание всех тех странностей, которые она и ее внуки давно уже
наблюдали.
Священник глубоко вздохнул и, понизив голос до шепота, продолжил:
-- Расскажу вам еще одну ужасную тайну. У графа была любовница, одна
знатная и влиятельная особа, имя которой нельзя упоминать в связи с этим
процессом. Но из ее собственных уст мы слышали, что граф боялся своей жены и
в ее присутствии прилагал неимоверные усилия, стараясь не думать о
любовнице, ибо графиня могла читать мысли.
-- Такому совету могли бы последовать многие женатые мужчины, --
раздраженно возразил я. -- Но что это доказывает? Ничего.
-- Как же вы не понимаете? Ведь именно по этой причине графиня и
отравила мужа. Она была уверена, что останется безнаказанной, ибо все сочтут
его смерть следствием падения с лошади.
Я ничего не сказал в ответ.
-- Но все догадываются, кто эта особа, -- лукаво продолжал священник.
-- Завтра, когда соберется толпа, следите, куда обратятся все взоры, и вы
увидите на зрительских скамьях возле тюрьмы графиню Шамийяр из Каркасона.
Однако прошу учесть: я вам не говорил, что это именно она.
Я опять промолчал, все глубже погружаясь в состояние безысходности.
-- Вы не можете себе представить, какую власть имеет дьявол над этой
ведьмой, -- продолжал старик.
-- Умоляю вас, расскажите, -- попросил я.
-- Даже после жестокой пытки на дыбе, после испанского сапога,
искалечившего ее ноги, после прикладывания к пяткам раскаленного железа она
не созналась ни в чем, а только повторяла в муках имя матери и еще
выкрикнула: "Роэлант! Роэлант!", а затем: "Петир!" -- конечно же, то были
имена ее бесов, ибо среди здешних знакомых графини нет никого, кто носил бы
такие имена. И что вы думаете? Бесы тут же пришли ей на помощь, ввергли ее в
забытье и таким образом избавили от боли.
Я был более не в состоянии слушать.
-- Могу ли я встретиться с ней? -- спросил я священника. -- Мне очень
важно своими глазами увидеть эту женщину и, если будет позволено,
расспросить ее.
Достав большую толстую книгу ученых наблюдений, написанную по-латыни,
которую, по моему твердому убеждению, старик вряд ли смог бы прочесть, я
хвастливо заговорил о процессах над ведьмами, свидетелем которых был в
Бромберге, о тамошней тюрьме для ведьм, где их пытали сотнями, и еще много о
чем в том же духе, не забывая при этом приводить различные подробности,
которые произвели на священника должное впечатление.
-- Я провожу вас к ней, -- наконец сказал он. -- Но предупреждаю: это
крайне опасно. Когда вы ее увидите, то поймете.
-- В чем же заключается опасность? -- спросил я, спускаясь по лестнице
в сопровождении старика, который освещал путь свечой.
-- В том, что эта женщина по-прежнему красива. Видите, как сильно любит
ее дьявол. Потому-то мы и называем ее невестой дьявола.
По туннелю, проходившему под нефом собора, -- в древние времена римляне
хоронили здесь умерших -- священник провел меня на другую сторону площади, в
тюрьму. Мы поднялись по винтовой лестнице на самый последний этаж, где за
массивной дверью, которую с трудом смогли открыть сами тюремщики,
содержалась Дебора. Подняв свечу, священник указал в дальний угол длинной
камеры.
Сквозь решетки сюда проникали лишь тонкие лучики света, но свеча
позволила увидеть вполне достаточно: Дебора лежала на охапке сена -- обритая
наголо, исхудавшая, истерзанная пытками, облаченная в рваное одеяние из
грубой ткани, но по-прежнему чистая и сияющая, словно лилия, как о том
недавно мне говорили на постоялом дворе. При виде нас узница едва заметно
кивнула, не выказав при этом ни малейших эмоций, а затем поочередно окинула
обоих внимательным взглядом. В сиянии ее глаз и в выражении лица, лишенного
даже бровей, было нечто неземное.
Трактирщик снова замолчал, и я слышал лишь его печальные вздохи.
Стефан, мы уже наблюдали великое множество аналогичных случаев. Как
только деревенская знахарка заявляет, что не в силах кого-то вылечить, ее
тут же объявляют ведьмой. Хотя прежде все считали ее доброй колдуньей и даже
не заикались о дьяволе. Здесь повторилась та же история.
Я присел к письменному столу, за которым пишу и сейчас, убрал свечи,
затем отправился вниз, где в недрах темного и сырого каменного зала пылал
небольшой очаг, возле которого грелись, либо иссушали свою бренную плоть,
несколько местных философов. Удобно устроившись за одним из столов и заказав
ужин, я изо всех сил пытался прогнать навязчивую мысль, всякий раз
возникающую у меня при виде уютно горящего очага ведь возведенные на костер
поначалу тоже ощущают лишь приятное тепло, однако постепенно оно
превращается в нестерпимый жар, несущий мучения и агонию.
-- Принесите самого лучшего вина, -- приказал я, -- и позвольте
угостить собравшихся здесь досточтимых господ в надежде, что они поведают
мне все, что им известно о здешней знаменитой ведьме, -- сам я знаю о ней
очень мало.
Приглашение мое было с готовностью принято, и я ужинал в окружении
великого множества болтунов, пытавшихся говорить одновременно и все время
перебивавших друг друга, так что мне пришлось поочередно выбирать кого-то
одного и просить, чтобы остальные молчали до тех пор, пока он не закончит.
-- Каким образом графине были предъявлены обвинения? -- без обиняков
спросил я.
Из череды нестройных ответов удалось выяснить, что во время верховой
прогулки в лесу граф упал с лошади и после этого происшествия с большим
трудом добрался до дома. Обильный обед и хороший сон восстановили, казалось
бы, его силы, он почувствовал себя вполне отдохнувшим и уже собирался было
отправиться на охоту, однако внезапно пронзившая тело боль заставила графа
вернуться в постель.
Всю ночь графиня вместе со свекровью провела у постели мужа,
прислушиваясь к его стонам.
-- Повреждение у него скрыто глубоко внутри, -- объяснила она. -- Я
ничем не могу ему помочь. Вскоре у него пойдет горлом кровь. Мы должны
сделать все возможное, чтобы облегчить его страдания.
Действительно, как она и предсказывала, вскоре у графа изо рта хлынула
кровь. Он застонал еще громче и умолял жену, излечившую многих людей,
принести ему лучшие свои лекарства. Графиня еще раз объяснила свекрови и
детям, что травма, полученная графом, чересчур тяжела и она бессильна спасти
мужа. В глазах ее при этом стояли слезы.
-- Как ведьма может плакать, я вас спрашиваю? -- подал голос хозяин
постоялого двора, который вытирал со стола, слушая рассказ.
Я согласился с ним, сказав, что, насколько мне известно, ведьмы не
умеют плакать.
Мои собеседники продолжали подробно описывать страдания графа, его
стоны, постепенно, по мере того как боль усиливалась, перешедшие в крики,
хотя жена, стараясь облегчить мучения и позволить мужу впасть в забытье, в
изобилии поила его вином и настойками из трав.
-- Спаси меня, Дебора! -- молил граф, не обращая внимания на
подошедшего к постели священника. Однако по прошествии времени, почувствовав
приближение последнего часа, побледневший, истекающий кровью граф дрожащей
от лихорадки рукой поманил к себе священника и объявил, что его жена --
ведьма и всегда была таковой и что ее мать сожгли по обвинению в колдовстве,
а он теперь страдает за их прегрешения.
Священник в ужасе отпрянул, полагая, что столь страшные обвинения не
более чем бред умирающего, ибо многие годы этот святой отец восхищался
графиней и жил за счет ее щедрот. Однако старая графиня приподняла сына за
плечи и, усадив поудобнее в подушках, велела:
-- Говори, сын мой.
-- Ведьма, вот кто она и кем всегда была. Она сама во всем мне
призналась, коварно околдовывая при этом, притворяясь невинной молодой
невестой и плача на моей груди. Хитростями и уловками она привязала меня к
себе и приобщила к своим злым деяниям. Еще в Шотландии, в городке Доннелейт,
мать обучила ее черной магии и там же впоследствии была сожжена прямо на
глазах у дочери.
Своей жене, которая, рыдая, стояла на коленях у его постели, закрыв
лицо руками, граф крикнул:
-- Дебора, ты видишь мои мучения! Во имя Господа нашего ответь мне! Ты
спасла жену пекаря, ты спасла дочку мельника -- почему же ты не хочешь
спасти меня?
Граф впал в такое неистовство, что священник не смог дать ему
последнего причастия, и граф умер, изрыгая проклятия. Воистину ужасная
смерть.
Едва закрылись его глаза, графиня словно лишилась разума: она звала
мужа, заверяла его в своей любви, а затем как мертвая рухнула на пол. Дети
-- сыновья Кретьен и Филипп и дочь Шарлотта -- бросились к матери, пытаясь
утешить ее и привести в чувство, но она продолжала лежать в полном
оцепенении.
Однако старая графиня запомнила последние слова сына и времени даром не
теряла. Она тут же направилась в покои Деборы и обнаружила в шкафах не
только мази, отвары и прочие лечебные снадобья, но и некую странную куклу --
грубо вырезанную из дерева, с костяной головой, на которой были нарисованы
глаза и рот, а сверху приклеены черные волосы с вплетенными в них
маленькими, вырезанными из шелка цветочками. Старая графиня в ужасе швырнула
куклу на пол, уверенная, что та может быть предназначена только для
совершения злых деяний, -- слишком уж она походила на кукол, которые
крестьяне вырезали из рога для своих древних обрядов в праздник костров*,
[Beltane -- праздник костров -- традиционно отмечался в Шотландии первого
мая по старому стилю.] против чего всегда яростно выступали священники.
Открыв другие шкафы и ящики, старая графиня увидела неисчислимое количество
драгоценных камней и золота -- россыпью, в шкатулках или в шелковых
мешочках; все это богатство, по словам старой графини, невестка намеревалась
украсть после смерти мужа.
Дебору немедленно арестовали, а старая графиня повела внуков на свою
половину, дабы объяснить им суть и природу неожиданно открывшегося страшного
зла и побудить их выступить вместе с ней против матери-ведьмы, тем самым
избавив от опасности собственные невинные души.
-- Только ведь все прекрасно знали, -- добавив сын владельца постоялого
двора, самый разговорчивый всех собравшихся, -- что драгоценности
принадлежали молодой графине и что она привезла их из Амстердама, где была
замужем за богатым человеком, но потом овдовела. А наш граф, до того как
отправился на поиски богатой жены, помимо приятной наружности имел за душой
лишь отцовский замок и землю и щеголял в потертой одежде.
Ты даже представить себе не можешь, Стефан, как больно ранили меня эти
слова. Но будь терпелив, а я продолжу свое повествование.
После заявления молодого человека со всех сторон послышались горестные
вздохи.
-- Графиня всегда была щедрой и не тряслась над своим золотом, --
сказал один из присутствующих. -- Она не отказывала в помощи никому --
достаточно было только прийти к ней и попросить.
-- Нет сомнения, она -- могущественная ведьма, -- заметил другой. --
Иначе как смогла бы она подчинить себе столь многих людей, в том числе и
графа?
Но в тоне говорившего не было ни страха, ни ненависти.
Стефан, у меня голова шла кругом.
-- Выходит, деньги теперь находятся у старой графини, -- констатировал
я, отчетливо понимая истинную причину старухиных козней. -- Но умоляю вас,
скажите, что сталось с той куклой.
-- Исчезла! -- хором, словно на литании в соборе, ответили мои
собеседники. -- Исчезла...
Однако Кретьен поклялся, что уже видел это чудище и знал, что оно от
сатаны, а также свидетельствовал, что мать разговаривала с куклой точно с
идолом.
Затем собравшиеся вновь зашумели и загалдели все разом. Их пылкие речи
сводились к тому, что еще до знакомства с графом прекрасная Дебора почти
наверняка умертвила своего амстердамского мужа, ибо именно так поступают все
ведьмы, а кто станет отрицать, что она ведьма, после того как открылась
правда о ее матери.
-- Но доподлинно ли доказана истинность всего, что рассказывают о
смерти матери Деборы? -- не унимался я.
-- После того как графиня подала апелляцию в парижский парламент,
оттуда прислали запрос в Тайный совет Шотландии и получили подтверждение
того факта, что более двадцати лет назад в Доннелейте действительно сожгли
некую шотландскую ведьму, а ее оставшуюся в живых дочь, Дебору, увез с собой
какой-то странствующий богослов.
Мое сердце словно перестало биться, ибо я понял, что надеяться больше
не на что. Разве можно найти более сильный аргумент против графини, чем
свидетельство о том, что ее мать когда-то сожгли как ведьму? И нужно ли
после этого спрашивать, как отнесся парижский парламент к ее апелляции?
-- Да, все оказалось правдой, и вместе с официальной бумагой из Парижа
прислали небольшую книжицу с картинками, которая до сих пор широко
распространяется в Шотландии. Так вот, в ней рассказывается о злой ведьме из
Доннелейта, которая была повитухой и считалась искусной знахаркой, пока не
раскрылись ее дьявольские занятия.
Стефан, если ты до сих пор не узнал из моего рассказа ту самую дочку
шотландской ведьмы, тогда ты просто забыл всю историю. Но у меня в тот
момент отпали последние сомнения -- здесь не могло быть ошибки. "Моя
Дебора... " -- беззвучно прошептал я, чувствуя, как сжалось сердце.
Заявив собравшимся, что в свое время мне довелось стать свидетелем
многих казней и в будущем я надеюсь увидеть еще не одну, я попросил назвать
имя шотландской ведьмы, пояснив, что, возможно, в ходе своих исследований
уже читал материалы по ее процессу.
-- Мэйфейр, -- ответили мне. -- Сюзанна из Мэйфейра, которая, за
неимением фамилии, называла себя Сюзанной Мэйфейр.
Дебора... Та самая девочка, которую много лет назад мне посчастливилось
спасти в горах северной Шотландии.
-- Знаете, святой отец, в этой маленькой книжечке о шотландской ведьме
столько ужасающих сведений, что просто волосы встают дыбом, -- сказал мне
кто-то.
-- Подобные книжки отнюдь не Священное Писание, -- пренебрежительным
тоном ответил я.
Собравшиеся продолжили свои рассказы и сообщили мне, что все документы,
касающиеся суда над Сюзанной Мэйфейр, парижский парламент передал по
инстанциям и сейчас они находятся в руках инквизитора.
-- Был ли обнаружен в покоях графини какой-нибудь яд? -- спросил я,
пытаясь заполучить хоть крупицы достоверных сведений.
Мне отвечали, что яда не нашли, но это уже не играло роли, ибо
обвинения против графини были чересчур серьезными: свекровь слышала, как
Дебора взывала к невидимым существам, и ее свидетельство в этом поддержали
Кретьен и Филипп -- и даже Шарлотта, которая, впрочем, не пожелала давать
показания против своей матери и предпочла скрыться; очевидцами проявлений
невероятной силы графини объявили себя и другие люди, утверждавшие, что она
обладала способностью передвигать предметы, не касаясь их, предсказывать
будущее и знала множество вещей, немыслимых для простого смертного.
-- Однако она так ни в чем и не созналась?
-- Не кто иной, как дьявол, вверг ее во время пыток в состояние
забытья, -- ответил сын хозяина здешнего заведения. -- Кто еще может
погрузить человека в полное оцепенение, когда его пытают каленым железом?
К этому времени я чувствовал себя уставшим, разбитым и почти
раздавленным тем, что довелось услышать, однако продолжал свои расспросы:
-- И графиня не назвала сообщников? Насколько мне известно, от
обвиняемых прежде всего добиваются, чтобы они выдали сообщников.
-- Так она же самая могущественная ведьма из всех, о ком знали в
здешних краях, святой отец, -- ответил мне местный виноторговец. -- К чему
ей помощники? Когда инквизитор услышал имена тех, кого графине удалось
вылечить, он уподобил ее величайшим колдуньям древности и сравнил с самой
Аэндорской ведьмой*. [Имеется в виду Аэндорская волшебница (Библия. 1 Цар.
28)]
-- Окажись здесь сейчас кто-либо равный мудростью Соломону, он бы с
этим согласился, -- сказал я.
Но местные мудрецы не слышали моих слов.
-- Если и была в наших местах другая ведьма, то это, несомненно,
Шарлотта, -- заявил старый виноторговец. -- Да, это было поистине невиданное
зрелище, когда она приходила к воскресной мессе в сопровождении нескольких
негров в шелковых одеждах и с париками на головах да еще и позволяла им
войти вместе с ней в церковь! А за ее малолетним сыном присматривали три
мулатки. Муж ее, высокий, бледный, тонкий, как ива, с детства страдал от
общего расслабления организма, причем болезнь поразила его так сильно, что
даже мать Шарлотты не смогла его вылечить. По приказанию Шарлотты негры на
руках носили своего хозяина по всему городу, поднимали по ступеням,
подносили к его губам бокал с вином, а потом вытирали салфеткой подбородок.
Они сиживали за этим самым столом: муж Шарлотты, изможденный, как святой с
церковной фрески, а вокруг него -- все эти черные физиономии со сверкающими
глазами. Самый черный и высокий, которого звали Реджинальд, рокочущим
голосом читал хозяину книгу. Подумать только! Шарлотта жила среди таких
страшилищ с восемнадцати лет -- с тех самых пор, как совсем еще юной
девушкой вышла замуж за Антуана Фонтене с острова Мартиника.
-- Уж точно, это Шарлотта выкрала куклу из шкафа, -- сказал сын хозяина
постоялого двора, -- чтобы та не попала в руки священника. Никто другой из
перепуганных обитателей дома не отважился бы даже прикоснуться к этой штуке.
-- Однако, как вы сами только что сказали, мать Шарлотты не могла
избавить зятя от недуга, -- осторожно заметил я. -- Равно как и Шарлотта --
это совершенно очевидно. Следовательно, вполне возможно, что эти женщины
вовсе и не ведьмы.
-- Лечение и проклятие -- совсем не одно и то же, -- ответил мне
виноторговец. -- Вот если бы они пользовались своим даром только во имя
исцеления... Но какое отношение к исцелению может иметь сатанинская кукла?
-- А как тогда прикажете понимать бегство Шарлотты? -- подал голос еще
один участник разговора -- он лишь недавно присоединился к собравшимся и
казался чрезмерно возбужденным. -- Что еще может означать такой поступок,
кроме как подтвердить тот факт, что обе они -- и мать, и дочь -- ведьмы? Не
успели графиню арестовать, Шарлотта тут же сбежала с мужем, ребенком и всеми
своими чернокожими слугами в Вест-Индию, откуда все они когда-то и прибыли в
наш городок. Однако перед тем Шарлотта все же успела побывать в тюрьме и
провела наедине с матерью более часа. Разрешение на свидание она получила
исключительно по глупости стражников, поверивших, будто ей удастся убедить
мать признаться в содеянных злодеяниях. Да у Шарлотты и в мыслях не было
ничего подобного!
-- Похоже, она мудро поступила, -- сказал я. -- И куда же сбежала
Шарлотта?
-- Говорят, на Мартинику, вместе со своим бледным и убогим
мужем-калекой, который там нажил целое состояние на плантациях. Но никто
достоверно не знает, так ли это. Инквизитор написал на Мартинику, требуя,
чтобы власти допросили Шарлотту, но ответа не получил, хотя прошло уже
довольно много времени. Да и можно ли надеяться, что в тамошних местах
существует правосудие?
Более получаса я слушал их болтовню о том, как происходил суд, как
Дебора заявила о своей невиновности в присутствии судей и тех горожан,
которым позволили находиться в зале суда; о том, как после приговора она
написала прошение его величеству королю Людовику, как судьи послали в Доле
за палачом, как Дебору раздели в камере донага и сначала обстригли ее
длинные иссиня-черные волосы, а затем обрили голову наголо и внимательно
осмотрели все тело в поисках дьявольских отметин.
-- И что же, нашли? -- спросил я, дрожа от кипевшей внутри ненависти к
подобным процедурам и стараясь не воскрешать в памяти глаза девочки из
прошлого.
-- А как же -- две отметины, -- ответил хозяин. Он только что
присоединился к нам вместе с оплаченной мною третьей бутылкой белого вина и
теперь разливал его по бокалам. -- Графиня заявила, что эти метки у нее с
рождения, что точно такие же можно найти у каждого человека, и потребовала
-- если судьи считают подобные пятна доказательством вины -- проверить на
этот предмет всех горожан. Ей, однако, не поверили. К тому времени Дебора
сильно побледнела и отощала от голода, но по-прежнему оставалась красавицей.
-- Неужели действительно красавицей? -- удивился я.
-- Она и сейчас походит на прекрасную лилию, -- печально ответил старый
виноторговец. -- Очень белую и чистую. Что говорить -- ее сила очаровывать
каждого так велика, что ее любят даже тюремщики. А священник рыдает во время
причастия -- он не отказал ей в этом утешении, хотя она и не созналась.
-- Знаете, она могла бы соблазнить самого сатану. Потому-то ее и
называют невестой дьявола.
-- Но инквизитора она соблазнить не в силах, -- заметил я.
Собравшиеся закивали, не поняв, что это была лишь горькая шутка.
-- А дочь? Прежде чем покинуть город, она говорила что-нибудь по поводу
виновности или невиновности матери?-- поинтересовался я.
-- Никому не сказала ни слова. А под покровом ночи сбежала.
-- Ведьма, -- опять вмешался в разговор хозяйский сын. -- Иначе разве
бросила бы она свою мать одну, когда против той обратились даже собственные
сыновья?
На этот вопрос ответить не смог никто, но я и не нуждался в их мнении.
К этому времени, Стефан, мне хотелось лишь одного: поскорее уйти с
постоялого двора и повидаться с приходским священником, хотя, как ты знаешь,
это всегда наиболее опасное дело. Что, если инквизитор, который пирует на
деньги, заработанные на всеобщем безумстве, заподозрит неладное и узнает
меня, вспомнив по каким-нибудь прошлым встречам, а уж тем более если он, не
приведи Бог, поймет, кто прячется под рясой богатого священника и чем на
самом деле я занимаюсь?
Меж тем мои новые приятели с готовностью продолжали поглощать
заказанное мною вино и вновь заговорили о несравненной красоте графини, в
годы молодости привлекшей к ней внимание многих известных амстердамских
художников, которые с удовольствием писали ее портреты. О, об этом я мог бы
рассказать им и сам, однако промолчал и через некоторое время, охваченный
душевной болью, покинул своих собеседников, заказав для них на прощание еще
одну бутылку вина.
Вечер был теплый, окна домов распахнуты, отовсюду слышались разговоры и
смех, а на ступенях собора еще толпились запоздалые прихожане, в то время
как многие уже поудобнее устраивались у стен, готовясь к предстоящему
зрелищу. Однако смотревшее на колокольню высокое зарешеченное окно камеры, в
которой содержали Дебору, оставалось темным -- оттуда не пробивалось ни
единого проблеска света.
Чтобы добраться до ризницы, находившейся с другой стороны громадного
собора, мне пришлось буквально перешагивать через сидящих и бурно
обсуждающих события людей. Потом я долго стучал дверным молотком, пока
наконец какая-то старуха не впустила меня и не позвала пастора. Вышедший
навстречу сгорбленный седой священник после радушного приветствия выразил
сожаление по поводу своего неведения о присутствии в городе странствующего
собрата и настоятельно предложил немедленно покинуть постоялый двор и
перебраться под его кров.
Он охотно принял мои объяснения и с легкостью поверил выдуманной
истории о том, что будто бы по причине больных рук, не позволявших проводить
службы, я получил освобождение от своих обязанностей, равно как и множеству
других вымышленных сведений и фактов, которые я был вынужден ему сообщить.
Видимо, мне все же сопутствовала некоторая удача, ибо оказалось, что
инквизитор приглашен на великосветский прием, устроенный в замке старой
графиней. Туда же стеклась вся местная знать, поэтому нынешним вечером он
сюда носа не покажет.
Пастор был явно удручен тем, что его не пригласили в замок.
Чувствовалось также, что его гложет обида: все бразды правления забрали
судья, палач и прочая церковная шушера, в обилии слетающаяся на такого рода
судилища.
Пока священник вел меня через свои тускло освещенные, пропитанные пылью
покои, я думал о том, как ему, да и всем остальным обитателям этого
городишки повезло: ведь стоило графине, дрогнув под пытками, назвать хоть
какие-то имена, и, возможно, добрая половина жителей оказались бы сейчас в
тюрьме. Однако она предпочла умереть одна. Такой силы я не мог себе
вообразить. Ты знаешь, Стефан, подобные люди находились всегда, хотя к тем,
кто не выдерживал истязаний, мы не испытываем ничего, кроме сострадания.
-- Побудьте со мной немного, и я расскажу вам все, что мне известно о
ней, -- предложил священник.
Питая весьма слабую надежду на то, что горожане могли ошибаться, я
немедленно задал старику наиболее важные вопросы. Подавалась ли апелляция
местному епископу? Да, но он нашел графиню виновной. А в Парижский
парламент? Там отказались разбирать ее дело.
-- Вы видели эти документы собственными глазами? Он мрачно кивнул,
потом достал из ящика в шкафу и подал мне тот мерзкий памфлет, о котором я
недавно слышал, -- с отвратительным изображением Сюзанны Мэйфейр, погибающей
в языках пламени. Я резко отодвинул это чтиво подальше от себя.
-- Неужели графиня действительно столь ужасная ведьма? -- спросил я.
-- Это было давно известно, -- шепотом ответил священник, выгнув дугой
брови. -- Просто ни у кого не хватало смелости открыть правду. Однако
умирающий граф, дабы очистить свою совесть, в конце концов сказал об этом, а
старая графиня, прочитав написанную инквизитором "Демонологию", обнаружила
там точное описание всех тех странностей, которые она и ее внуки давно уже
наблюдали.
Священник глубоко вздохнул и, понизив голос до шепота, продолжил:
-- Расскажу вам еще одну ужасную тайну. У графа была любовница, одна
знатная и влиятельная особа, имя которой нельзя упоминать в связи с этим
процессом. Но из ее собственных уст мы слышали, что граф боялся своей жены и
в ее присутствии прилагал неимоверные усилия, стараясь не думать о
любовнице, ибо графиня могла читать мысли.
-- Такому совету могли бы последовать многие женатые мужчины, --
раздраженно возразил я. -- Но что это доказывает? Ничего.
-- Как же вы не понимаете? Ведь именно по этой причине графиня и
отравила мужа. Она была уверена, что останется безнаказанной, ибо все сочтут
его смерть следствием падения с лошади.
Я ничего не сказал в ответ.
-- Но все догадываются, кто эта особа, -- лукаво продолжал священник.
-- Завтра, когда соберется толпа, следите, куда обратятся все взоры, и вы
увидите на зрительских скамьях возле тюрьмы графиню Шамийяр из Каркасона.
Однако прошу учесть: я вам не говорил, что это именно она.
Я опять промолчал, все глубже погружаясь в состояние безысходности.
-- Вы не можете себе представить, какую власть имеет дьявол над этой
ведьмой, -- продолжал старик.
-- Умоляю вас, расскажите, -- попросил я.
-- Даже после жестокой пытки на дыбе, после испанского сапога,
искалечившего ее ноги, после прикладывания к пяткам раскаленного железа она
не созналась ни в чем, а только повторяла в муках имя матери и еще
выкрикнула: "Роэлант! Роэлант!", а затем: "Петир!" -- конечно же, то были
имена ее бесов, ибо среди здешних знакомых графини нет никого, кто носил бы
такие имена. И что вы думаете? Бесы тут же пришли ей на помощь, ввергли ее в
забытье и таким образом избавили от боли.
Я был более не в состоянии слушать.
-- Могу ли я встретиться с ней? -- спросил я священника. -- Мне очень
важно своими глазами увидеть эту женщину и, если будет позволено,
расспросить ее.
Достав большую толстую книгу ученых наблюдений, написанную по-латыни,
которую, по моему твердому убеждению, старик вряд ли смог бы прочесть, я
хвастливо заговорил о процессах над ведьмами, свидетелем которых был в
Бромберге, о тамошней тюрьме для ведьм, где их пытали сотнями, и еще много о
чем в том же духе, не забывая при этом приводить различные подробности,
которые произвели на священника должное впечатление.
-- Я провожу вас к ней, -- наконец сказал он. -- Но предупреждаю: это
крайне опасно. Когда вы ее увидите, то поймете.
-- В чем же заключается опасность? -- спросил я, спускаясь по лестнице
в сопровождении старика, который освещал путь свечой.
-- В том, что эта женщина по-прежнему красива. Видите, как сильно любит
ее дьявол. Потому-то мы и называем ее невестой дьявола.
По туннелю, проходившему под нефом собора, -- в древние времена римляне
хоронили здесь умерших -- священник провел меня на другую сторону площади, в
тюрьму. Мы поднялись по винтовой лестнице на самый последний этаж, где за
массивной дверью, которую с трудом смогли открыть сами тюремщики,
содержалась Дебора. Подняв свечу, священник указал в дальний угол длинной
камеры.
Сквозь решетки сюда проникали лишь тонкие лучики света, но свеча
позволила увидеть вполне достаточно: Дебора лежала на охапке сена -- обритая
наголо, исхудавшая, истерзанная пытками, облаченная в рваное одеяние из
грубой ткани, но по-прежнему чистая и сияющая, словно лилия, как о том
недавно мне говорили на постоялом дворе. При виде нас узница едва заметно
кивнула, не выказав при этом ни малейших эмоций, а затем поочередно окинула
обоих внимательным взглядом. В сиянии ее глаз и в выражении лица, лишенного
даже бровей, было нечто неземное.