Эл Райс. Мэйфейрские ведьмы

влажными сумерками и бескрайними ухоженными полями.
Неожиданно в конце мощеной дороги мне открылось великолепное зрелище:
огромное сооружение, выстроенное в колониальном стиле: покатая крыша с
множеством слуховых окошек, террасы, огибающие дом по всей длине, кирпичные
колонны, оштукатуренные под мрамор...
Все многочисленные французские окна особняка были снабжены зелеными
деревянными ставнями, которые можно наглухо запереть как от неприятельской
атаки, так и от штормов.
Подъезжая к дому, я с удивлением отметил, что отовсюду льется свет.
Никогда раньше мне не доводилось видеть, чтобы одновременно горело так много
огней, даже при французском дворе. В кронах деревьев сияли в изобилии
развешанные фонари. Вблизи я разглядел, что окна на обоих этажах распахнуты
настежь, открывая взору сверкающие люстры, чудесную мебель и праздничное
убранство комнат, расцветившее темноту яркими красками.
Я до такой степени увлекся лицезрением невиданной красоты, что
вздрогнул от неожиданности, увидев хозяйку дома, которая вышла к садовым
воротам, чтобы встретить меня, и в ожидании остановилась среди цветов -- в
своем лимонном атласном платье сама словно нежный цветок. Однако суровый и
чуть холодный взгляд, которым она меня смерила, разрушил мимолетную иллюзию
и сделал ее похожей на рассерженную девочку.
Пока я высаживался из кареты с помощью лакея, она подошла ближе по
пурпуровым плитам, и тогда я заметил, что для женщины она очень высока
ростом, хотя и гораздо ниже меня.
Я увидел перед собой светловолосую красавицу -- так назвал бы ее и
всякий другой, но ни одно описание не способно отразить, какой она была в
действительности. Если бы Шарлотту увидел Рембрандт, он написал бы ее
портрет. Несмотря на свою молодость, она производила впечатление сильной
личности с поистине железным характером. Роскошное платье, украшенное
кружевом и жемчугами, чересчур смело, как посчитали бы многие, открывало
взорам высокую полную грудь, а узкие рукава, тоже отделанные кружевами,
обтягивали на редкость красивой формы руки.
Я, быть может, излишне подробен в деталях, но дело в том, что я пытаюсь
оправдать собственную слабость, и, надеюсь, ты сочтешь возможным отнестись
ко мне снисходительно. Я сошел с ума, Стефан, -- только сумасшедший мог
сотворить такое. Прошу лишь об одном: когда ты вместе с другими станешь
судить меня, прими во внимание все то, о чем я сейчас пишу.
Итак, мы стояли, молча разглядывая друг друга, и мне показалось, что и
я и она вдруг испытали странное чувство -- ощущение грозящей опасности. Эта
женщина, с таким милым и юным лицом, с нежными щечками и губками, с большими
невинными голубыми глазами, изучала меня так, словно в душе своей давно уже
была мудрой старухой. Ее красота подействовала на меня как колдовские чары.
Я по-глупому не мог отвести взгляд от ее длинной шеи, покатых плеч и
красивых рук.
В голову мне пришла нелепая мысль: как чудесно было бы сжать ее в
объятиях и почувствовать под пальцами упругую плоть. А еще мне показалось,
что она смотрит на меня точно так же, как когда-то, много лет назад,
смотрела ее мать в шотландском трактире, а я, покоренный ее красотой,
сражался с дьявольским соблазном немедленно овладеть ею.
-- Итак, Петир ван Абель, -- обратилась она ко мне по-английски с едва
заметным шотландским акцентом, -- вы приехали.
Клянусь тебе, Стефан, это был голос юной Деборы. Должно быть, они часто
беседовали по-английски, может даже статься, таковым был их способ сохранять
в тайне свои разговоры.
-- Дитя мое, -- отвечал я на том же языке, -- спасибо, что согласились
принять меня. Я проделал долгий путь, чтобы увидеть вас, и никакие
препятствия не могли бы мне помешать.
Все это время Шарлотта разглядывала меня -- холодно и оценивающе,
словно я был выставленным на продажу рабом. Она не скрывала откровенного
любопытства, тогда как я всеми силами старался завуалировать свой жгучий
интерес. Я был потрясен тем, что увидел: тонкий нос, глубоко посаженные
глаза, чуть припухлые щеки -- в точности как у меня самого. Цвет и структура
волос -- зачесанных назад и скрепленных большой заколкой -- тоже напоминали
мои.
Меня поглотила великая печаль. Это моя дочь -- сомнений быть не может!
И вновь я испытал то же ужасное чувство сожаления, которое впервые охватило
меня в Монклеве, и вновь я увидел Дебору -- разбитую куклу из белого воска,
лежащую на камнях перед собором Сен-Мишель.
Наверное, Шарлотте каким-то образом передалась моя печаль, ибо личико
ее на миг помрачнело. Но она, казалось, вознамерилась не поддаваться горю.
-- Вы в точности как описывала моя мать, такой же красивый, --
произнесла она, удивленно приподняв бровь. -- Высокий, сильный, с хорошей
осанкой и отличным здоровьем, надеюсь.
-- Бог мой, мадам, какие странные слова, -- я рассмеялся, испытывая
неловкость. -- Даже не знаю, как их воспринимать -- то ли вы мне льстите, то
ли подразумеваете нечто совершенно противоположное.
-- Мне нравится ваша внешность, -- сказала она, и на ее лице появилась
странная улыбка, очень хитрая и презрительная, но в то же время по-детски
милая. Она надула губки, как капризный ребенок, -- и эта гримаска была полна
невыразимого очарования -- и долго, словно забыв обо всем, разглядывала
меня, а потом наконец произнесла:
-- Идемте со мной, Петир ван Абель. Расскажите все, что вам известно о
моей матери. Особенно о ее смерти. А также объясните, какова цель вашего
приезда. Только не лгите мне.
Последние слова она произнесла таким тоном, словно боялась какой-либо
обиды с моей стороны, и оттого показалась вдруг такой хрупкой и ранимой, что
меня буквально захлестнула безмерная нежность по отношению к ней.
-- Я приехал не для того, чтобы лгать, -- сказал я. -- Вам известно
хоть что-нибудь?
-- Нет, -- после минутного молчания холодно ответила Шарлотта, но было
очевидно, что это неправда. Она присматривалась и изучала меня точно так же,
как я не раз изучал других, стараясь проникнуть в их тайные мысли.
С легким кивком взяв меня под руку, Шарлотта направилась к дому. Ее
грациозные движения, мимолетное прикосновение ткани юбки к моей ноге лишали
меня возможности ясно мыслить. Она даже не взглянула на целый полк рабов,
выстроившихся по обе стороны от тропы с фонарями и руках, дабы освещать нам
путь. А вокруг благоухали цветы, цветными пятнами видневшиеся в темноте, и
прямо перед домом росли массивные деревья.
Чуть-чуть не дойдя до ступеней лестницы, мы свернули в сторону -- под
сень деревьев, где стояла деревянная скамья.
Шарлотта жестом пригласила меня сесть, и я подчинился. Тьма вокруг
быстро сгущалась, но желтые огни фонарей, развешанных в кронах деревьев, и
ослепительно яркий свет, лившийся из окон дома, позволяли достаточно
отчетливо видеть окружающую обстановку.
-- С чего мне начать, мадам? -- обратился я к хозяйке. -- Я ваш слуга и
расскажу обо всем так, как вы пожелаете.
Шарлотта сидела вполоборота ко мне, сложив руки на коленях, и в ее позе
отчетливо ощущалось напряжение.
-- Рассказывайте по порядку и без обиняков, -- ответила она, буквально
впиваясь в меня взглядом.
-- Дебора не погибла в огне. Она бросилась вниз с церковной башни и
разбилась о камни.
-- Слава Богу! -- прошептала Шарлотта. -- Узнать об этом из
человеческих уст...
Ее слова повергли меня в некоторое недоумение. Неужели призрак Лэшер
уже рассказал ей обо всем, но она ему не поверила?
Шарлотта выглядела очень подавленной, и я даже засомневался, следует ли
продолжать, однако после секундного колебания заговорил снова:
-- На Монклев обрушилась сильнейшая буря, которую вызвала ваша мать.
Ваши братья погибли, а вместе с ними и старая графиня.
Она молча смотрела куда-то вдаль, онемев от горя -- или, возможно, от
отчаяния. В эти минуты она казалась вовсе не взрослой женщиной, а маленькой
потерянной девочкой.
Я счел необходимым вернуться в своем повествовании немного назад и
объяснил Шарлотте, как очутился в городе и встретился с ее матерью. Затем я
пересказал ей все, что знал со слов Деборы о призраке Лэшере и о том, как он
без ведома Деборы умертвил графа, а потом оправдывался и защищался от ее
гнева. В заключение я сообщил о желании Деборы, чтобы дочь обо всем узнала и
остереглась.
По мере того как я рассказывал, ее лицо становилось все суровее, однако
смотрела она не на меня, а куда-то в сторону. Я объяснил, как мог, значение
предостережений ее матери, а затем поделился собственными мыслями об этом
призраке и о том, что ни один маг никогда не писал о привидении, способном
учиться.
Она по-прежнему молчала и не шевелилась, а на ее лице застыло выражение
безудержной ярости. Когда же я наконец решился возобновить рассказ, заметив,
что мне кое-что известно о призраках, Шарлотта резко перебила меня:
-- Хватит об этом. И больше ни с кем здесь об этом не заговаривайте.
-- Хорошо, не буду, -- поспешил я заверить ее, а затем поведал, что
последовало за моей встречей с Деборой, и описал день ее смерти во всех
подробностях, опустив только одну, что это я сбросил Лувье с крыши. Просто
сказал, что он умер.
Вот тут Шарлотта повернулась ко мне и с мрачной улыбкой спросила:
-- Как же он умер, Петир ван Абель? Разве не вы столкнули его с крыши?
Ее лицо искривила холодная, исполненная гнева улыбка, хотя я не понял,
чем именно был вызван этот гнев -- моими словами или поступками или всем
происшедшим в целом. Создавалось впечатление, будто она защищает своего
демона, считая, что я оскорбил его, и таким образом выражает преданность
ему. Ведь наверняка он рассказал ей о том, что я сделал. Впрочем, не берусь
утверждать, что догадка моя верна. Точно знаю лишь одно: ее осведомленность
о моем преступлении напугала меня, и, возможно, сильнее, чем я осмеливался
самому себе признаться.
Я не стал отвечать на ее вопрос.
Шарлотта долго молчала. Казалось, она вот-вот разрыдается, но этого не
случилось. Наконец она прошептала:
-- Все решили, что я бросила свою мать. Но ведь вам известно, что это
не так!
-- Знаю. Ваша мать сама отослала вас сюда.
-- Она приказала мне уехать! -- вскричала Шарлотта, -- Приказала! --
Она на секунду замолкла, чтобы перевести дыхание, и заговорила уже более
спокойно: -- "Ступай, Шарлотта, -- сказала мать. -- Потому что если ты
умрешь раньше меня или вместе со мной, моя жизнь пройдет впустую. Я не
позволю тебе остаться здесь. Если мне суждено погибнуть на костре, я буду
страдать еще больше, зная, что ты видишь это или мучаешься вместе со мной".
Поэтому я сделала так, как она велела!..
Губы Шарлотты дрогнули, и мне опять показалось, что она готова
расплакаться, но женщина лишь скрипнула зубами и на секунду задумалась,
широко раскрыв глаза... Гнев одержал верх над слабостью, и она взяла себя в
руки.
-- Я любил Дебору, -- сказал я.
-- Да, знаю. А ведь ее муж и оба моих брата пошли против нее.
Я заметил, что она не назвала этого мужчину своим отцом, но ничего не
сказал. Я не знал, следует ли мне вообще говорить что-то по этому поводу или
нет.
-- Как мне успокоить ваше сердце? -- спросил я, -- Быть может, вас
утешит сознание того, что все они наказаны и не смогли насладиться победой,
отняв жизнь у Деборы.
-- Да, верно... -- И тут она горестно улыбнулась мне и прикусила губу,
отчего ее личико стало нежным и трогательным, как у маленькой девочки,
которую легко обидеть. Я не удержался и поцеловал ее, не встретив, к своему
удивлению, никакого сопротивления, -- она лишь потупила взор.
Мой порыв явно ошеломил ее. Да и меня тоже. Целовать ее; вдыхать аромат
ее кожи, чувствовать близость полной груди оказалось столь сладостно, что я
совершенно оцепенел, но тут же пришел в себя и заявил, что должен рассказать
ей о призраке. Мне тогда казалось, что единственное спасение -- переключить
мысли на то дело, которое привело меня сюда.
-- Я должен поделиться с вами своими мыслями об этом призраке и об
опасности, которую он может навлечь на вас. Думаю, вам известно, как я
познакомился с вашей матерью. Наверняка она вам рассказала всю историю.
-- Вы испытываете мое терпение, -- сердито произнесла Шарлотта.
-- Каким образом?
-- Тем, что знаете то, что вам не положено знать.
-- А разве вам мать не рассказывала? Ведь это я спас ее из Доннелейта.
Шарлотту явно заинтересовали мои слова, но гнев ее не остыл.
-- Скажите-ка мне вот что, -- попросила она, -- вам известно, каким
образом ее мать научилась вызывать своего, как она его называла, дьявола?
-- Сюзанна узнала об этом из книги, которую ей показал
судья-инквизитор. Она всему научилась от этого судьи, потому что до того она
была просто знахаркой, повитухой, каких много, и ничего особенного собой не
представляла.
-- А ведь вполне возможно, что представляла. Мы все не такие, какими
кажемся. Мы учимся только тому, чему должны научиться. Если задуматься, кем
стала здесь я, с тех пор как покинула материнский дом... В конце концов, это
действительно был дом моей матери. На ее золото его обставили и устлали
коврами, на ее золото покупали дрова для каминов.
-- Горожане судачили об этом, -- признался я. -- До встречи с вашей
матерью у графа ничего не было, кроме титула.
-- Да, и долгов. Но все это теперь в прошлом. Он мертв. А я знаю, вы
рассказали мне все, что велела мать, истинную правду. Однако мне известно
кое-что еще -- нечто такое, о чем вы даже не догадываетесь. Я отлично помню
слова матери о вас -- о том, что она могла довериться вам полностью.
-- Рад, что она так считала. Я никому не выдал ни одной ее тайны.
-- Кроме своего ордена. Кроме Таламаски.
-- Но это никоим образом нельзя назвать предательством.
Она отвернулась.
-- Дражайшая Шарлотта, -- продолжал я, -- я любил вашу мать и готов
повторять это снова и снова. Я умолял ее остерегаться этого призрака и его
силы. Не стану утверждать, что предсказал ее судьбу, -- этого не было. Но я
боялся за нее. Меня всегда пугало ее стремление использовать призрака в
своих целях...
-- Не желаю больше ничего слушать! -- Шарлотта опять пришла в ярость.
-- Что я могу сделать для вас? -- спросил я.
Она задумалась, но явно не над моим вопросом и в конце концов
решительно заявила:
-- Я никогда не буду страдать так, как страдала мать, а до нее моя
бабка...
-- Я буду молиться, чтобы ваше пожелание сбылось. Я пересек океан,
чтобы...
-- Но ваше предупреждение, равно как и сам приезд не имеют к этому
никакого отношения. Не хочу и не буду страдать -- вот и все. В матери с
юности таилась какая-то печаль... Печаль и надломленность присутствовали в
ее душе всегда, до самой смерти.
-- Понимаю.
-- Меня миновали подобные раны. Я уже стала женщиной и жила здесь,
когда на нее обрушились все эти ужасы. Мне выпала судьба столкнуться с
другими несчастьями, и вы сами в этом убедитесь сегодня, когда взглянете на
моего мужа. В целом мире не найдется врача, который смог бы его вылечить. И
ни одной знахарки. А у меня всего лишь один здоровый сын от него, и этого
мало.
Я вздохнул.
-- Однако нам пора идти, поговорим позже, -- сказала она.
-- Да, обязательно. Нам необходимо все обсудить.
-- Нас ждут. -- Она поднялась, и я вместе с ней. -- Ни слова о матери в
присутствии других. Ни слова! Вы приехали лишь затем, чтобы повидаться со
мной.
-- Да, конечно. Потому что я торговец, собираюсь обосноваться в
Порт-о-Пренс и мне нужен ваш совет.
Она устало кивнула.
-- Чем меньше вы будете говорить, тем лучше, -- бросила она и,
повернувшись, направилась к лестнице.
-- Шарлотта, прошу вас, не закрывайте от меня свое сердце, -- умоляющим
тоном попросил я и попытался взять ее за руку.
Она вся напряглась, но тут же улыбнулась неестественно милой и
спокойном улыбкой и повела меня вверх по ступеням к главному входу.
Можешь представить себе, Стефан, каким подавленным я себя чувствовал.
Как следовало мне понимать столь странные слова? Да и сама она немало меня
озадачила своими мгновенными превращениями: она казалась то ребенком, то --
буквально через секунду -- древней и мудрой старухой. Не было уверенности и
в том, что она всерьез приняла и мои предостережения, а точнее,
предостережения самой Деборы, которые та поручила мне передать. А может
быть, я переусердствовал с собственными советами и наставлениями?
-- Мадам Фонтене, -- попросил я, когда мы поднялись на несколько
ступеней и подошли к двери, -- мы обязательно должны поговорить еще раз.
Обещаете?
-- Когда моего мужа уложат спать, мы останемся одни.
Произнося последнюю фразу, она задержала взгляд на мне, и я, кажется,
покраснел. На ее щеках тоже заиграл румянец, а губы сложились в игривой
улыбке.
Мы вошли в центральный зал, очень просторный, хотя, конечно, совсем не
похожий на те, что встречаются во французских chateau*. [Chateau -- замок
(фр.)] Его украшала изящная лепнина, а под потолком сияла великолепная
люстра со свечами из чистого воска. Дверь в противоположном конце зала
выводила на заднюю террасу, откуда были видны край скалы и деревья с
фонариками меж ветвей, совсем как в саду перед домом. Только тогда до меня
дошло, что шум, который я слышал, производил вовсе не ветер, а море вдалеке.
Из обеденного зала, куда мы вошли, открывался чудесный вид на скалы и
черную воду у их подножия. Следуя за Шарлоттой, я любовался отблесками огней
на поверхности моря и с удовольствием прислушивался к шуму волн. Легкий
бриз, теплый и влажный, играл в листве.
Что касается самого зала, протянувшегося по всей ширине дома, то в нем
последние новинки европейской моды гармонично сочетались с непритязательным
колониальным стилем.
Стол был покрыт тончайшим полотном и сервирован массивным столовым
серебром изумительной работы -- нигде в Европе мне не доводилось видеть
таких чудесных серебряных вещей.
Тяжелые канделябры отличались изысканностью резьбы, под каждой тарелкой
лежала отделанная кружевом салфетка, кресла были обиты великолепным бархатом
с оборками по краям, а над столом висело огромное деревянное опахало на
шарнире. Сидевший в углу маленький негритенок ритмично дергал за веревку,
продетую сквозь кольца, укрепленные вдоль всего потолка и стены в дальнем
конце зала, и таким образом приводил в движение этот своеобразный
вентилятор.
Благодаря опахалу и распахнутым настежь многочисленным дверям,
выходившим в сторону моря, в зале парила приятная прохлада, а в воздухе
стоял тончайший аромат.
Не успел я опуститься в кресло слева от хозяйского места во главе
стола, как появились рабы, разодетые в европейские шелка и кружево, и
принялись расставлять на столе блюда с едой.
Почти одновременно с ними в зал вошел молодой муж, о котором я столько
слышал. Держался он прямо и самостоятельно скользил ногами по полу, однако
при этом всем своим весом опирался на огромного мускулистого негра, который
поддерживал его, обхватив за талию. Руки молодого человека со скрюченными
кистями и безвольными пальцами казались такими же слабыми, как и ноги. И все
же он производил впечатление неотразимого красавца.
Прежде чем поддаться болезни, он, наверное, был незаурядным кавалером в
Версале, где и завоевал свою невесту. В ладно сшитом платье, достойном
короля, с драгоценными перстнями, унизавшими все пальцы, в огромном красивом
парижском парике, украшавшем голову, он на самом деле выглядел впечатляюще:
пронзительно серые глаза, крупный рот, тонкие губы и решительный
подбородок...
Опустившись в кресло, он предпринял несколько безрезультатных попыток
сесть поглубже, и тогда сильный раб подтянул хозяина так, чтобы тому было
удобно, а затем подвинул кресло и встал за его спинкой.
Шарлотта опустилась в свое кресло, но не во главе стола, а как раз
напротив меня, по правую руку от мужа, дабы помогать ему во время еды. В зал
вошли еще две персоны -- как я вскоре выяснил, братья, Пьер и Андре, оба
пьяные, оба едва ворочали языками и глупо шутили. Вслед за молодыми людьми
появились четыре дамы, разодетые в пух и прах, -- две помоложе и две
постарше -- видимо, кузины, тоже из постоянных обитателей дома, Пожилые дамы
по большей части молчали, лишь время от времени совершенно невпопад задавали
нелепые вопросы -- обе были туговаты на ухо и довольно дряхлы. Что касается
двух дам менее преклонного возраста, то и они уже давно распрощались с
молодостью, но проявляли живость ума и хорошее воспитание.
Перед самым началом трапезы появился доктор -- довольно пожилой
пьяненький господин, одетый, как и я, строго, в черное. Он прискакал верхом
с соседней плантации, с благодарностью принял приглашение к столу и стал
жадно поглощать вино.
Вот и вся компания. За спиной у каждого из нас стоял всегда готовый к
услугам раб, чьей задачей было предлагать то или иное блюдо, следить за тем,
чтобы тарелка не оставалась пустой, и подливать вино в бокалы, стоило отпить
хотя бы глоток.
Молодой муж завел со мной весьма приятную беседу, и мне сразу стало
совершенно ясно, что болезнь никак не затронула его мозг и что он до сих пор
не утратил вкуса к жизни и к хорошей еде, которую ему подавали с двух
сторон: Шарлотта кормила его из ложки, а Реджинальд -- слуга -- разламывал
хлеб. Он отметил, что вино великолепно, и за оживленным разговором со всей
компанией съел две тарелки супа.
Все блюда были сильно сдобрены специями и отлично приготовлены. На
первое подали суп из даров моря с большим количеством перца, затем --
несколько видов мяса, а на гарнир -- жареный картофель, жареные бананы,
много риса, бобов и других отменно вкусных продуктов.
В течение всего обеда присутствовавшие обменивались репликами -- в
основном по-французски, за столом не смолкали шутки и смех. В обшей беседе
не принимали участия только пожилые дамы, тем не менее они не скучали и
выглядели вполне довольными.
Шарлотта говорила о погоде, о делах на плантации, о том, что ее муж
должен завтра обязательно поехать с ней и взглянуть на урожай, о том, что
молодая рабыня, купленная прошлой зимой, отлично справляется с шитьем... и
так далее, в том же духе. Муж отвечал ей с воодушевлением и время от времени
обращался ко мне с вежливыми вопросами -- как прошло мое путешествие, как
мне нравится Порт-о-Пренс, сколько я еще здесь пробуду -- и светскими
замечаниями по поводу дружелюбия здешних людей и того, что дела в Мэйфейр
идут в гору. А еще он рассказал мне, что они собираются купить соседнюю
плантацию, как только удастся уговорить ее владельца, спившегося картежника.
Единственными, кто стремился противоречить хозяину, были его
подвыпившие братья -- они отпустили несколько презрительных замечаний.
Младший, Пьер, внешностью во многом уступавший больному брату, придерживался
того мнения, что земли у семьи вполне достаточно и соседская плантация им ни
к чему и что Шарлотта слишком активно занимается делами плантации, а это
женщине не подобает.
Сентенции Пьера прозвучали под громкие одобрительные возгласы Андре,
который заляпал всю свою кружевную манишку, набивал едой полный рот и
жирными пальцами оставлял пятна на бокале. Он в свою очередь настойчиво
предлагал после смерти отца продать всю землю и вернуться во Францию.
-- Не смей говорить о его смерти! -- резко оборвал Андре старший,
калека Антуан.
Братья в ответ лишь презрительно фыркнули.
-- А как он сегодня? -- спросил доктор, отрыгивая. -- Даже боюсь
спрашивать, лучше ему или хуже.
-- А чего можно ждать? -- отвечала одна из кузин, когда-то, судя по
всему, красавица. Однако и сейчас она не утратила обаяния и
привлекательности, так что смотреть на нее было приятно. -- Я очень
удивлюсь, если за сегодняшний день он произнесет хоть слово.
-- А почему бы и нет? -- спросил Антуан. -- Разум его остается таким же
ясным, каким был всегда.
-- Да, -- подтвердила Шарлотта, -- он правит твердой рукой.
Началась словесная перепалка, все говорили одновременно, и одна из
престарелых дам потребовала, чтобы ей объяснили, что происходит.
Наконец вторая старуха, настоящий сморчок каких поискать, которая, не
отвлекаясь ни на секунду, словно прожорливое насекомое, все время что-то
жевала, склонившись над тарелкой, внезапно подняла голову и, обращаясь к
пьяным братьям, прокричала:
-- Вы оба -- никчемные негодники, и с плантацией вам не справиться!
Те ответили глумливым смехом, в то время как обе женщины помоложе со
страхом поглядывали то на Шарлотту, то на почти парализованного,
бесполезного мужчину, чьи руки лежали возле тарелки, как две мертвые птицы.
Тогда старуха, видимо довольная произведенным эффектом, выдала
следующее заявление:
-- Здесь всем заправляет Шарлотта!
Услышав такие речи, женщины помоложе совсем перепугались, пьяные братья
опять принялись хохотать и фыркать, а на лице калеки Антуана появилась
обаятельная улыбка.
Однако вскоре бедняга пришел в столь сильное возбуждение, что его
буквально начало трясти. И тогда Шарлотта поспешно сменила тему и заговорила
о приятном. На меня вновь посыпались вопросы о моем путешествии, о жизни в
Амстердаме, о теперешнем состоянии дел в Европе, в частности о перспективах
ввоза кофе и индиго. Мне, в свою очередь, начали рассказывать, что жизнь на
плантации очень скучна, что никто здесь ничего не делает, только ест, пьет и
развлекается... и так далее, и тому подобное, когда вдруг Шарлотта мягко
прервала разговор и отдала приказ черному рабу Реджинальду сходить за старым
хозяином и привести его в зал.
-- Он разговаривал со мной весь день, -- тихо сообщила она