Страница:
испортились, начались споры из-за денег, которые продолжаются и по сей день.
В 1927 году Карлотта убедила Стеллу подписать доверенность, согласно
которой Карлотта получала право действовать от имени сестры в решении
некоторых вопросов, не слишком интересовавших последнюю.
И вот теперь Карлотта решила воспользоваться этим правом, чтобы
добиться коренных изменений в правилах наследования огромного состояния
Мэйфейров, которым с момента смерти Мэри-Бет единолично распоряжался
Кортланд.
Семейное предание, равно как и светские сплетни того времени, судя по
воспоминаниям современников, сходятся в одном: братья Мэйфейр -- Кортланд,
Гарланд и Баркли, а позднее Пирс, Шеффилд и другие -- отказались признать
законность этого документа. Они не пожелали выполнить требование Карлотты об
аннулировании весьма выгодных инвестиционных договоров, вот уже много лет
приносивших огромную прибыль и позволявших многократно умножать и без того
немалое состояние рода Мэйфейров. Более того, они заставили Стеллу появиться
наконец в офисе, дабы отозвать доверенность и подтвердить их безоговорочное
право распоряжаться всем состоянием.
Тем не менее бесконечные распри и перепалки между братьями и Карлоттой
не прекращаются до сих пор. Такое впечатление, что после истории с неудачной
попыткой оформления опеки Карлотта утратила всякое доверие к братьям и даже
перестала испытывать к ним какие-либо добрые родственные чувства. Она
требует от них регулярных и самых подробных отчетов обо всем, что они
делают, и постоянно угрожает, что в случае отказа в предоставлении детальной
информации немедленно подаст на них в суд (когда-то она говорила, что
действует от имени Стеллы, затем -- Анты, а позднее и по сей день -- от
имени Дейрдре).
Подобное недоверие обескураживало и больно ранило братьев. К 1928 году
они сумели заработать огромные суммы денег, в первую очередь для Стеллы,
хотя, конечно, с ее благосостоянием всегда было тесно связано и их
собственное. А потому столь странное отношение к их усилиям со стороны
Карлотты казалось им непонятным и необъяснимым, однако, несмотря ни на что,
они на протяжении многих и многих лет выполняли все ее требования.
Они терпеливо вновь и вновь старались объяснить, чем именно занимаются,
в то время как Карлотта, конечно же, задавала все больше и больше вопросов,
требовала все более подробных ответов, выискивала все новые и новые темы для
проверки, все чаше требовала встреч с братьями, без конца звонила им с
завуалированными, но при этом вполне явными угрозами.
Надо отметить, что любому клерку, когда-либо работавшему на "Мэйфейр и
Мэйфейр", эта "игра" была вполне понятна, однако сыновья Джулиена
по-прежнему переживали и горько сокрушались по поводу создавшегося положения
дел и, казалось, не видели его истинной подоплеки.
С большой неохотой и, конечно же, против своей воли они в конце концов,
покинули особняк на Первой улице, в котором когда-то родились.
На самом деле изгнание произошло еще в 1928 году, однако сами они тогда
этого еще не поняли и даже представить себе не могли, что такое возможно.
Однако, когда через двадцать пять лет Пирс и Кортланд Мэйфейры попросили
разрешения осмотреть кое-какие веши Джулиена, хранившиеся в мансарде, их не
пустили даже на порог.
Кортланду и в голову не приходило, что битва за малышку Анту оказалась
последней, в которой ему удалось победить Карлотту.
Между тем осенью 1928 года Пирс практически постоянно жил на Первой
улице, а к весне 1929-го сделался верным и неизменным спутником Стеллы, ее
"личным секретарем, шофером, мальчиком для битья и подушкой для слез".
Кортланд был крайне недоволен, однако в конце концов махнул на это рукой и
смирился. Друзьям и знакомым он говорил, что Пирс "хороший мальчик" и что
рано или поздно он устанет от всего этого и, как все другие юноши, уедет
учиться на восток.
Случилось так, что Пирс не получил возможности устать от Стеллы. Однако
мы в своем повествовании вплотную подошли к 1929 году и должны прервать
рассказ, дабы сделать небольшое отступление и поведать о весьма загадочной
истории, случившейся летом этого года со Стюартом Таунсендом -- нашим
соратником по Таламаске, страстно желавшим поближе познакомиться со Стеллой.
В 1929 году один из наших агентов, Стюарт Таунсенд, в течение многих
лет изучавший материалы, связанные с семейством Мэйфейр, обратился в
Лондонское отделение совета ордена с просьбой разрешить ему попытаться войти
в непосредственный контакт с объектом наблюдения.
Желание Таунсенда основывалось на твердой уверенности в том, что
таинственное послание Стеллы, оставленное для нас на обороте фотографии,
свидетельствует о ее стремлении к такому контакту.
Стюарт был совершенно убежден, что последних троих из Мэйфейров,
обладавших колдовским даром, -- Джулиена, Мэри-Бет и Стеллу -- отнюдь нельзя
назвать убийцами или обвинить в стремлении творить зло, а посему встреча с
ними не представляет никакой опасности, в то время как результаты ее могут
быть "поистине поразительными".
Такая просьба заставила совет тщательно изучить вопрос, еще раз
пересмотреть -- как уже неоднократно делалось прежде -- цели и задачи
Таламаски, а также действующие внутри ордена законы и правила.
Несмотря на существование в наших архивах великого множества
документов, касающихся целей и задач ордена, равно как и тех правил,
которыми он руководствуется в своих действиях, а также приемлемых или не
приемлемых методов в его работе, несмотря на то что каждый из этих аспектов
является постоянным предметом обсуждения на заседаниях всех отделений
совета, позвольте мне еще раз напомнить о тех из них, которые имеют самое
непосредственное отношение к этому повествованию и помогут лучше разобраться
в том, что же произошло со Стюартом Таунсендом в 1929 году.
Первое и самое главное. Мы собрали огромное досье на Мэйфейрских ведьм,
которое включает потрясающие и поистине бесценные сведения о семействе
экстрасенсов. Нам удалось неоспоримо доказать -- и прежде всего себе самим,
-- что Мэйфейры теснейшим образом связаны с миром невидимого и способны
манипулировать им в своих интересах. Однако слишком многое оставалось для
нас по-прежнему неясным.
А что, если удастся уговорить их поделиться с нами своими семейными
секретами? Какие тайны нам откроются?
Стелла по натуре своей не отличалась ни чрезмерной осторожностью, ни
скрытностью и замкнутостью, свойственными Мэри-Бет. Вполне возможно, что,
убедившись в том, что действуем мы всегда крайне осмотрительно и преследуем
исключительно научные цели, она согласится что-либо нам рассказать. Быть
может, Кортланд Мэйфейр тоже не откажет нам в беседе.
Второе и, пожалуй, чуть менее важное. Конечно, в течение многих лет
наблюдая за семейством Мэйфейр, мы тем самым злостно нарушали их право на
неприкосновенность личной жизни. Как выразился Стюарт, мы "вечно совали нос"
в их дела. В его словах есть доля истины: фактически мы изучали каждого
члена семьи словно подопытное животное, однако старались постоянно себя
контролировать, вновь и вновь обсуждая между собой вопрос о том, как в
стремлении выяснить как можно больше подробностей не перейти предел
дозволенного и следует ли знакомить сам объект нашего исследования с
собранными о нем материалами.
Признаться, собранное на Мэйфейров досье мы никому из них прежде не
показывали. Возможно, нам следовало хотя бы теперь предпринять такую
попытку.
Третье. Между нами и Мэйфейрами существовала особая связь: ведь в их
жилах текла кровь одного из наших братьев -- Петира ван Абеля. Если можно
так выразиться, мы в определенном смысле были "родственниками". Возможно,
уже одно только это предписывало нам войти с ними в контакт и рассказать об
одном из их предков. Кто знает, что за этим могло последовать.
Четвертое. Какую пользу может принести непосредственный контакт и
принесет ли вообще? Да, именно этот вопрос отражает нашу самую главную цель.
Способна ли безрассудная и беспечная Стелла извлечь из информации о себе
подобных хоть какую-то пользу? Что, если Стелла вовсе не придет в восторг,
узнав, что кто-то интересуется такими необычными личностями, как она, и тем
невидимым миром, доступ в который открыт только им? Иными словами, захочет
ли она вообще разговаривать с нами и захочет ли выяснить, что именно нам
известно?
Стюарт спорил до хрипоты, доказывая, что мы просто обязаны дать
согласие на контакт с Мэйфейрами. Одним из его главных козырей была
необходимость узнать, что именно уже известно самой Стелле. Кроме того, он
твердил, что она нуждается в нас, что все семейство нуждается в нас и что в
первую очередь мы нужны малышке Анте, а потому настало время раскрыть карты
и поделиться с ними собранной информацией.
Совет тщательно рассмотрел все изложенные Стюартом доводы, еще раз
внимательно изучил досье Мэйфейрских ведьм и пришел к выводу, что аргументы
"за" осуществление контакта значительно весомее, чем аргументы "против".
Однако при этом не был учтен фактор риска! Как бы то ни было, Стюарт получил
разрешение поехать в Америку и встретиться со Стеллой.
Охваченный волнением в предвкушении столь необыкновенной встречи,
Стюарт отправился в путь на следующий же день. В Таламаске получили от него
два письма с нью-йоркским штемпелем на конвертах и еще одно -- уже из Нового
Орлеана. Последнее было написано на бумаге с символикой отеля "Сент-Чарльз".
В этом послании Стюарт сообщал, что уже успел встретиться со Стеллой, что
она очень восприимчива и легко идет на контакт и что они договорились еще
раз встретиться на следующий день за ленчем.
С тех пор Стюарта Таунсенда никто не видел. Мы так и не узнали, что с
ним произошло, а если он погиб, то где и каким образом Достоверно известно
лишь одно: в июне 1929 года Стюарт Таунсенд бесследно исчез.
Если сейчас, по прошествии времени, внимательно перечитать протоколы
заседаний совета и еще раз их проанализировать, то становится ясно:
руководство Таламаски допустило трагическую ошибку. Стюарт не был в
достаточной степени подготовлен для выполнения такого задания. Кроме того,
следовало подготовить единое изложение досье Мэйфейрских ведьм с учетом всех
нюансов и деталей, с тем чтобы картина сделалась как можно более ясной. И
конечно же, необходимо было уделить самое пристальное внимание фактору
риска. Ведь среди упомянутых в досье фактов, касающихся самых разных
аспектов жизни Мэйфейров, были и такие, которые свидетельствовали о
проявлениях жестокости и насилия по отношению к тем, кого сочли врагами
семейства или просто опасными для него людьми.
Справедливости ради надо признать, что ни со стороны Стеллы, ни со
стороны кого-либо из представителей ее поколения подобных проявлений не
отмечено. Равно как в досье нет ни единого упоминания о такого рода
действиях других обитателей особняка на Первой улице. (Исключение составляют
лишь рассказы о проделках Стеллы и Анты на площадке для игр. Речь идет об
обвинениях в том, что с помощью своего невидимого друга они причиняли зло
другим детям. Однако нет ни единого упрека в чем-либо похожем в адрес
взрослой Стеллы.)
В то время Таламаске не были известны и подробности смерти няни Анты --
она умерла в Риме в результате падения. Вполне вероятно, что Стюарт ничего
не знал об этом случае.
Как бы то ни было, Стюарт не был готов к выполнению своей миссии. Если
внимательно прочесть его отчеты, присланные в совет, то становится
совершенно очевидным, что он влюбился в Стеллу Мэйфейр. Причем влюбился, что
называется, в самом наихудшем варианте: в ее образ, запечатленный на
фотографиях и созданный в рассказах и описаниях тех, кто ее знал. Она стала
для него чем-то вроде мифической героини, и он отправился на встречу со
своей мечтой, исполненный восторга и любовного пыла, опьяненный не только ее
необыкновенными способностями, но и ее пресловутыми женскими чарами.
Любому, кто сумеет беспристрастно оценить ситуацию, ясно, что по целому
ряду причин Стюарт отнюдь не был подходящим исполнителем такого сложного
задания.
Вот почему, прежде чем мы последуем за ним в Новый Орлеан, позвольте
несколько подробнее остановиться на рассказе о том, что же за человек был
Стюарт Таунсенд.
В архивах Таламаски имеется его полное досье, которое, безусловно,
стоит внимательно прочесть тем, кого заинтересует эта личность. В течение
двадцати пяти лет он был преданным и добросовестным агентом ордена, а его
записи, касающиеся наблюдений и исследования случаев одержимости, хранятся в
ста четырнадцати папках.
Трудно сказать, в какой степени история жизни Стюарта Таунсенда связана
с тем, что с ним произошло, или с историей Мэйфейрских ведьм. Отмечу лишь,
что я рассказываю о нем значительно больше, чем это в данном случае
необходимо, и должен объяснить почему, тем более что Артуру Лангтри в моем
повествовании отведено значительно более скромное место.
Дело в том, что излагаемые далее сведения я рассматриваю как своего
рода памятник Стюарту и в то же время как предупреждение и назидание другим.
Как бы то ни было...
В поле зрения ордена Стюарт попал, когда ему было двадцать два года, В
лондонский офис Таламаски одним из наших многочисленных осведомителей в
Америке была прислана газетная вырезка с краткой заметкой о Стюарте
Таунсенде, озаглавленной: "Мальчик, который в течение десяти лет не был
самим собой".
Стюарт родился в 1895 году в маленьком техасском городке. Его отец был
провинциальным врачом, весьма образованным и уважаемым всеми человеком. Мать
происходила из состоятельной семьи и, как и подобало женщине ее положения и
воспитания, занималась благотворительностью, время от времени оставляя своих
семерых детей, из которых Стюарт был старшим, на попечение двух нянек. Семья
жила на единственной фешенебельной улице городка в просторном белом доме,
построенном в викторианском стиле, с "вдовьей дорожкой"* ["Вдовьей дорожкой"
называли огражденную платформу на крыше дома, как правило расположенного на
берегу; на этой платформе жены ожидали возвращения мужей.] на крыше.
В шестилетнем возрасте Стюарта определили в пансион в Новой Англии. С
самых первых дней он проявил незаурядные способности в учебе и вообще был
поистине необыкновенным мальчиком, а приезжая, на каникулы домой, вел почти
затворническую жизнь в своей расположенной в мансарде комнате и читал до
глубокой ночи. Тем не менее у него было немало друзей и приятелей из
немногочисленных, но весьма влиятельных семей местной аристократии --
главным образом это были дети городских чиновников высшего разряда, юристов,
богатых землевладельцев. Казалось, Стюарта любили все, кто его знал.
Когда Стюарту было десять лет, его свалила жесточайшая лихорадка,
причем никто не мог поставить точный диагноз. В конце концов отец мальчика
пришел к выводу, что причиной столь сильного жара послужила какая-то
инфекция, но опять же не сумел определить, какая именно. В период кризиса
Стюарт двое суток бредил.
Он оправился от болезни, однако это уже был не Стюарт, а совсем другой
человек. Новая личность считала себя молодой женщиной по имени Антуанетта
Филдинг, говорила с французским акцентом, прекрасно играла на фортепьяно,
однако не могла сказать, сколько ей лет, где она живет, как и почему попала
в этот дом.
Стюарт немного знал французский, но никогда не играл на фортепьяно. И
когда он сел к большому, покрытому пылью роялю, стоявшему в гостиной, и
заиграл Шопена, родственники решили, что они сходят с ума.
Стюарт был настолько уверен, что он действительно женщина, что, увидев
собственное отражение в зеркале, горько разрыдался. Не в силах вынести такое
зрелище, его мать в слезах выбежала из комнаты. После примерно недели
истерик и меланхолии Стюарта-Антуанетту уговорили отказаться от требования
нарядить его в платье, каким-то образом удалось убедить его в том, что
отныне он обладает мужским телом, что его имя Стюарт Таунсенд и что ему
следует вести себя соответствующим образом.
Однако о возвращении в школу не могло быть и речи. Стюарт-Антуанетта,
или Тони, как для простоты стали называть его в семье, остался дома и все
дни проводил (проводила, если вам будет угодно) за фортепьяно или над
страницами дневника, в который он (она) старательно записывал (ла) все
воспоминания, пытаясь разрешить неразрешимую загадку собственной личности.
Когда эти заметки попались на глаза доктору Таунсенду, он обнаружил,
что они написаны великолепным французским языком, выходящим далеко за
пределы того уровня, на котором мог изъясняться десятилетний Стюарт. Мало
того, мальчик вспоминал Париж, причем Париж 1840-х годов, подробно описывая
оперные и театральные постановки, одежду и средства передвижения того
времени.
Если верить сделанным в дневнике записям, Антуанетта Филдинг была
наполовину англичанкой, наполовину француженкой, отец-француз так и не
женился на матери девочки, англичанке по имени Луиза Филдинг, и ребенок был
обречен на весьма странную и замкнутую жизнь в Париже. Высокооплачиваемая
проститутка баловала и нежила свою единственную дочь и всеми силами
старалась уберечь ее от тлетворного влияния улицы. Для одаренной девочки
единственной отрадой и утешением стала музыка.
Доктор Таунсенд был потрясен и заинтригован. Успокоив, насколько это
было возможно, жену и пообещав ей до конца разобраться в столь таинственной
истории, он принялся наводить справки и прежде всего отправил несколько
запросов в Париж, решив для начала выяснить, действительно ли там жила некая
Антуанетта Филдинг.
На поиски истины ему потребовалось пять лет.
Тем временем Антуанетта по-прежнему оставалась в теле Стюарта,
самозабвенно играла на рояле, а когда отваживалась переступить порог
особняка к оказывалась на улице, то непременно терялась или попадала в
какие-нибудь переделки с местными хулиганами. В конце концов она вообще
перестала выходить из дома и превратилась в склонное к истерикам создание.
Она категорически потребовала, чтобы еду для нее оставляли возле двери в
комнату, которую покидала только по ночам, чтобы спуститься в гостиную и
поиграть на рояле.
В конце концов с помощью специально нанятого для поисков частного
детектива доктору Таунсенду удалось установить, что в Париже действительно
жила когда-то особа по имени Луиза Филдинг и что эта особа была убита в 1865
году. Она и в самом деле была проституткой, однако ни единого упоминания о
существовании, ребенка этой женщины найти не смогли. Расследование доктора
зашло в тупик, а сам он к тому времени до такой степени устал от бесплодных
попыток разгадать таинственную загадку, что принял решение смириться с
создавшимся положением дел и по возможности приспособиться к ситуации.
Что ж, его прекрасный мальчик, его Стюарт, исчез навсегда, а вместо
него в доме появился никчемный уродливый калека -- белолицее создание с
горящими глазами и бесполым голосом, способное жить только за плотно
закрытыми ставнями. Они с женой постепенно привыкли к ночным концертам.
Время от времени доктор поднимался в мансарду, чтобы поговорить с обитавшим
там бледнолицым "женоподобным" созданием, и каждый раз отмечал у него явные
признаки умственной деградации. В частности, Антуанетта могла вспомнить все
меньше и меньше деталей своей "прошлой жизни". Тем не менее они, как
правило, мило беседовали по-английски или по-французски, однако каждый раз
это длилось недолго, ибо в какой-то момент разговор вдруг угасал, потерявшее
к нему всякий интерес юное существо возвращалось к своим книгам, как будто
доктора вовсе и не было рядом, и несчастному отцу не оставалось ничего
другого, кроме как вернуться к себе.
Как ни странно, никому и в голову не пришло допустить, что Стюарт
"одержим". Сам доктор был атеистом, дети посещали методистскую церковь. В
семье ничего не знали о католических обрядах и ритуалах -- ни об изгнании
дьявола, ни о вере католиков в существование демонов и возможность
одержимости дьяволом. Насколько нам известно, Таунсенды не обращались тогда
за помощью к местному священнику, которого в семье недолюбливали.
Так продолжалось много лет. Стюарту уже исполнилось двадцать. Однажды
ночью он упал с лестницы и сильно расшибся. Доктор по обыкновению не спал в
ожидании уже привычного ночного концерта, однако из гостиной не доносилось
ни звука. Сына он обнаружил лежащим без сознания на полу и, не медля, отвез
его в городскую больницу, где Стюарт провел две недели в коме.
А когда очнулся... снова стал Стюартом. И ровным счетом ничего не
помнил о том, что долгое время был кем-то другим. Он пребывал в полной
уверенности, что ему по-прежнему десять лет, и звук собственного уже вполне
взрослого голоса в первый момент поверг его в ужас, а вид принадлежащего ему
теперь сформировавшегося мужского тела потряс настолько, что он буквально
лишился дара речи.
После он долго сидел в больничной кровати, ошарашенно слушая рассказы о
том, что происходило с ним за прошедшее десятилетие. Конечно же, он плохо
понимал по-французски -- этот предмет был одним из самых нелюбимых в школе.
И уж тем более не умел играть на рояле. Да ведь всем известно, что он
напрочь лишен музыкальных способностей! Проще говоря, ему медведь на ухо
наступил.
В последующие несколько недель он постепенно приходил в себя и, сидя за
обеденным столом, во все глаза рассматривал своих "огромных" братьев и
сестер, поседевшего отца и мать, которая при каждом взгляде на него никак не
могла удержаться от слез. Телефоны и автомобили несказанно удивили его --
ведь в 1905 году, когда он перестал быть Стюартом, ничего подобного не было
и в помине, -- а электричество откровенно пугало. И все-таки самым сильным
потрясением оставалось его собственное взрослое тело. Трудно было свыкнуться
с мыслью, что детство и отрочество остались позади и уже никогда не
вернутся.
Вскоре ему пришлось столкнуться с неизбежными трудностями -- и у
двадцатилетнего юноши с эмоциональным и психическим развитием десятилетнего
ребенка их оказалось немало. Постепенно он набрал в весе, цвет лица
улучшился. Стюарт проводил много времени со старыми, друзьями, посещал
расположенные по соседству ранчо, ездил верхом. Были наняты преподаватели, в
чью задачу входило как можно быстрее восполнить пробелы в образовании юноши,
а в свободное время он успевал прочитывать массу газет и журналов и
совершать длительные пешие прогулки, во время которых учился думать и
двигаться как взрослый.
И все же его не покидало беспокойство. Женщины... Они привлекали его,
он страстно стремился к ним, но не имел ни малейшего представления, что
следует делать и как себя вести в их обществе. Неуверенность в себе,
ощущение собственной неполноценности как мужчины причиняли ему боль.
Кончилось тем, что он перессорился со всеми и, однажды открыв для себя
"прелесть алкоголя", "ударился в беспробудное пьянство" и стал завсегдатаем
местных баров.
В самое короткое время весь городок узнал историю Стюарта Таунсенда.
Некоторые еще помнили его первое появление в качестве Антуанетты. Другие
только слышали воспоминания очевидцев тех событий. Так или иначе, но
разговоры на эту тему долго не стихали. Из уважения к доктору местные газеты
не упоминали на своих страницах имя его сына и не обсуждали загадочный
случай, однако какой-то репортер из далласской газеты узнал о нем из своих
источников и без ведома семьи, даже не встретившись с ни с кем из ее членов,
опубликовал в одном из воскресных номеров за 1915 год большую статью с
изложением всех подробностей. Позднее появились публикации и в других
газетах, А примерно через два месяца после появления первой статьи историю
Стюарта Таунсенда узнали, в лондонской резиденции нашего ордена.
Между тем охотники до сенсаций начали повсюду преследовать Стюарта.
Какой-то местный литератор вознамерился написать о нем роман. У дверей дома
толпились корреспонденты разного рода журналов. Семья жила словно в осаде.
Стюарт почти перестал выходить из дома и почти все время проводил в своей,
комнате в мансарде, рассматривая веши, оставшиеся после таинственной
Антуанетты, и предаваясь горьким размышлениям об украденных у него десяти
годах жизни и о том, что отныне он превратился в безнадежного неудачника,
обреченного на вечные споры с близкими и непонимание окружающих.
Излишне, наверное, упоминать, что семья получала множество писем отнюдь
не доброжелательного характера. К счастью, в то время возможности почты были
гораздо скромнее, чем сейчас. И все же на исходе 1916 года до Стюарта
наконец дошел и пакет из Таламаски. В нем были две широко известные книги,
рассказывающие о похожих случаях "одержимости", и письмо, в котором мы
сообщали, что обладаем обширными познаниями о такого рода вещах и готовы
встретиться с ним, чтобы обсудить ситуацию и поделиться информацией о тех,
кому доводилось переживать нечто подобное.
В 1927 году Карлотта убедила Стеллу подписать доверенность, согласно
которой Карлотта получала право действовать от имени сестры в решении
некоторых вопросов, не слишком интересовавших последнюю.
И вот теперь Карлотта решила воспользоваться этим правом, чтобы
добиться коренных изменений в правилах наследования огромного состояния
Мэйфейров, которым с момента смерти Мэри-Бет единолично распоряжался
Кортланд.
Семейное предание, равно как и светские сплетни того времени, судя по
воспоминаниям современников, сходятся в одном: братья Мэйфейр -- Кортланд,
Гарланд и Баркли, а позднее Пирс, Шеффилд и другие -- отказались признать
законность этого документа. Они не пожелали выполнить требование Карлотты об
аннулировании весьма выгодных инвестиционных договоров, вот уже много лет
приносивших огромную прибыль и позволявших многократно умножать и без того
немалое состояние рода Мэйфейров. Более того, они заставили Стеллу появиться
наконец в офисе, дабы отозвать доверенность и подтвердить их безоговорочное
право распоряжаться всем состоянием.
Тем не менее бесконечные распри и перепалки между братьями и Карлоттой
не прекращаются до сих пор. Такое впечатление, что после истории с неудачной
попыткой оформления опеки Карлотта утратила всякое доверие к братьям и даже
перестала испытывать к ним какие-либо добрые родственные чувства. Она
требует от них регулярных и самых подробных отчетов обо всем, что они
делают, и постоянно угрожает, что в случае отказа в предоставлении детальной
информации немедленно подаст на них в суд (когда-то она говорила, что
действует от имени Стеллы, затем -- Анты, а позднее и по сей день -- от
имени Дейрдре).
Подобное недоверие обескураживало и больно ранило братьев. К 1928 году
они сумели заработать огромные суммы денег, в первую очередь для Стеллы,
хотя, конечно, с ее благосостоянием всегда было тесно связано и их
собственное. А потому столь странное отношение к их усилиям со стороны
Карлотты казалось им непонятным и необъяснимым, однако, несмотря ни на что,
они на протяжении многих и многих лет выполняли все ее требования.
Они терпеливо вновь и вновь старались объяснить, чем именно занимаются,
в то время как Карлотта, конечно же, задавала все больше и больше вопросов,
требовала все более подробных ответов, выискивала все новые и новые темы для
проверки, все чаше требовала встреч с братьями, без конца звонила им с
завуалированными, но при этом вполне явными угрозами.
Надо отметить, что любому клерку, когда-либо работавшему на "Мэйфейр и
Мэйфейр", эта "игра" была вполне понятна, однако сыновья Джулиена
по-прежнему переживали и горько сокрушались по поводу создавшегося положения
дел и, казалось, не видели его истинной подоплеки.
С большой неохотой и, конечно же, против своей воли они в конце концов,
покинули особняк на Первой улице, в котором когда-то родились.
На самом деле изгнание произошло еще в 1928 году, однако сами они тогда
этого еще не поняли и даже представить себе не могли, что такое возможно.
Однако, когда через двадцать пять лет Пирс и Кортланд Мэйфейры попросили
разрешения осмотреть кое-какие веши Джулиена, хранившиеся в мансарде, их не
пустили даже на порог.
Кортланду и в голову не приходило, что битва за малышку Анту оказалась
последней, в которой ему удалось победить Карлотту.
Между тем осенью 1928 года Пирс практически постоянно жил на Первой
улице, а к весне 1929-го сделался верным и неизменным спутником Стеллы, ее
"личным секретарем, шофером, мальчиком для битья и подушкой для слез".
Кортланд был крайне недоволен, однако в конце концов махнул на это рукой и
смирился. Друзьям и знакомым он говорил, что Пирс "хороший мальчик" и что
рано или поздно он устанет от всего этого и, как все другие юноши, уедет
учиться на восток.
Случилось так, что Пирс не получил возможности устать от Стеллы. Однако
мы в своем повествовании вплотную подошли к 1929 году и должны прервать
рассказ, дабы сделать небольшое отступление и поведать о весьма загадочной
истории, случившейся летом этого года со Стюартом Таунсендом -- нашим
соратником по Таламаске, страстно желавшим поближе познакомиться со Стеллой.
В 1929 году один из наших агентов, Стюарт Таунсенд, в течение многих
лет изучавший материалы, связанные с семейством Мэйфейр, обратился в
Лондонское отделение совета ордена с просьбой разрешить ему попытаться войти
в непосредственный контакт с объектом наблюдения.
Желание Таунсенда основывалось на твердой уверенности в том, что
таинственное послание Стеллы, оставленное для нас на обороте фотографии,
свидетельствует о ее стремлении к такому контакту.
Стюарт был совершенно убежден, что последних троих из Мэйфейров,
обладавших колдовским даром, -- Джулиена, Мэри-Бет и Стеллу -- отнюдь нельзя
назвать убийцами или обвинить в стремлении творить зло, а посему встреча с
ними не представляет никакой опасности, в то время как результаты ее могут
быть "поистине поразительными".
Такая просьба заставила совет тщательно изучить вопрос, еще раз
пересмотреть -- как уже неоднократно делалось прежде -- цели и задачи
Таламаски, а также действующие внутри ордена законы и правила.
Несмотря на существование в наших архивах великого множества
документов, касающихся целей и задач ордена, равно как и тех правил,
которыми он руководствуется в своих действиях, а также приемлемых или не
приемлемых методов в его работе, несмотря на то что каждый из этих аспектов
является постоянным предметом обсуждения на заседаниях всех отделений
совета, позвольте мне еще раз напомнить о тех из них, которые имеют самое
непосредственное отношение к этому повествованию и помогут лучше разобраться
в том, что же произошло со Стюартом Таунсендом в 1929 году.
Первое и самое главное. Мы собрали огромное досье на Мэйфейрских ведьм,
которое включает потрясающие и поистине бесценные сведения о семействе
экстрасенсов. Нам удалось неоспоримо доказать -- и прежде всего себе самим,
-- что Мэйфейры теснейшим образом связаны с миром невидимого и способны
манипулировать им в своих интересах. Однако слишком многое оставалось для
нас по-прежнему неясным.
А что, если удастся уговорить их поделиться с нами своими семейными
секретами? Какие тайны нам откроются?
Стелла по натуре своей не отличалась ни чрезмерной осторожностью, ни
скрытностью и замкнутостью, свойственными Мэри-Бет. Вполне возможно, что,
убедившись в том, что действуем мы всегда крайне осмотрительно и преследуем
исключительно научные цели, она согласится что-либо нам рассказать. Быть
может, Кортланд Мэйфейр тоже не откажет нам в беседе.
Второе и, пожалуй, чуть менее важное. Конечно, в течение многих лет
наблюдая за семейством Мэйфейр, мы тем самым злостно нарушали их право на
неприкосновенность личной жизни. Как выразился Стюарт, мы "вечно совали нос"
в их дела. В его словах есть доля истины: фактически мы изучали каждого
члена семьи словно подопытное животное, однако старались постоянно себя
контролировать, вновь и вновь обсуждая между собой вопрос о том, как в
стремлении выяснить как можно больше подробностей не перейти предел
дозволенного и следует ли знакомить сам объект нашего исследования с
собранными о нем материалами.
Признаться, собранное на Мэйфейров досье мы никому из них прежде не
показывали. Возможно, нам следовало хотя бы теперь предпринять такую
попытку.
Третье. Между нами и Мэйфейрами существовала особая связь: ведь в их
жилах текла кровь одного из наших братьев -- Петира ван Абеля. Если можно
так выразиться, мы в определенном смысле были "родственниками". Возможно,
уже одно только это предписывало нам войти с ними в контакт и рассказать об
одном из их предков. Кто знает, что за этим могло последовать.
Четвертое. Какую пользу может принести непосредственный контакт и
принесет ли вообще? Да, именно этот вопрос отражает нашу самую главную цель.
Способна ли безрассудная и беспечная Стелла извлечь из информации о себе
подобных хоть какую-то пользу? Что, если Стелла вовсе не придет в восторг,
узнав, что кто-то интересуется такими необычными личностями, как она, и тем
невидимым миром, доступ в который открыт только им? Иными словами, захочет
ли она вообще разговаривать с нами и захочет ли выяснить, что именно нам
известно?
Стюарт спорил до хрипоты, доказывая, что мы просто обязаны дать
согласие на контакт с Мэйфейрами. Одним из его главных козырей была
необходимость узнать, что именно уже известно самой Стелле. Кроме того, он
твердил, что она нуждается в нас, что все семейство нуждается в нас и что в
первую очередь мы нужны малышке Анте, а потому настало время раскрыть карты
и поделиться с ними собранной информацией.
Совет тщательно рассмотрел все изложенные Стюартом доводы, еще раз
внимательно изучил досье Мэйфейрских ведьм и пришел к выводу, что аргументы
"за" осуществление контакта значительно весомее, чем аргументы "против".
Однако при этом не был учтен фактор риска! Как бы то ни было, Стюарт получил
разрешение поехать в Америку и встретиться со Стеллой.
Охваченный волнением в предвкушении столь необыкновенной встречи,
Стюарт отправился в путь на следующий же день. В Таламаске получили от него
два письма с нью-йоркским штемпелем на конвертах и еще одно -- уже из Нового
Орлеана. Последнее было написано на бумаге с символикой отеля "Сент-Чарльз".
В этом послании Стюарт сообщал, что уже успел встретиться со Стеллой, что
она очень восприимчива и легко идет на контакт и что они договорились еще
раз встретиться на следующий день за ленчем.
С тех пор Стюарта Таунсенда никто не видел. Мы так и не узнали, что с
ним произошло, а если он погиб, то где и каким образом Достоверно известно
лишь одно: в июне 1929 года Стюарт Таунсенд бесследно исчез.
Если сейчас, по прошествии времени, внимательно перечитать протоколы
заседаний совета и еще раз их проанализировать, то становится ясно:
руководство Таламаски допустило трагическую ошибку. Стюарт не был в
достаточной степени подготовлен для выполнения такого задания. Кроме того,
следовало подготовить единое изложение досье Мэйфейрских ведьм с учетом всех
нюансов и деталей, с тем чтобы картина сделалась как можно более ясной. И
конечно же, необходимо было уделить самое пристальное внимание фактору
риска. Ведь среди упомянутых в досье фактов, касающихся самых разных
аспектов жизни Мэйфейров, были и такие, которые свидетельствовали о
проявлениях жестокости и насилия по отношению к тем, кого сочли врагами
семейства или просто опасными для него людьми.
Справедливости ради надо признать, что ни со стороны Стеллы, ни со
стороны кого-либо из представителей ее поколения подобных проявлений не
отмечено. Равно как в досье нет ни единого упоминания о такого рода
действиях других обитателей особняка на Первой улице. (Исключение составляют
лишь рассказы о проделках Стеллы и Анты на площадке для игр. Речь идет об
обвинениях в том, что с помощью своего невидимого друга они причиняли зло
другим детям. Однако нет ни единого упрека в чем-либо похожем в адрес
взрослой Стеллы.)
В то время Таламаске не были известны и подробности смерти няни Анты --
она умерла в Риме в результате падения. Вполне вероятно, что Стюарт ничего
не знал об этом случае.
Как бы то ни было, Стюарт не был готов к выполнению своей миссии. Если
внимательно прочесть его отчеты, присланные в совет, то становится
совершенно очевидным, что он влюбился в Стеллу Мэйфейр. Причем влюбился, что
называется, в самом наихудшем варианте: в ее образ, запечатленный на
фотографиях и созданный в рассказах и описаниях тех, кто ее знал. Она стала
для него чем-то вроде мифической героини, и он отправился на встречу со
своей мечтой, исполненный восторга и любовного пыла, опьяненный не только ее
необыкновенными способностями, но и ее пресловутыми женскими чарами.
Любому, кто сумеет беспристрастно оценить ситуацию, ясно, что по целому
ряду причин Стюарт отнюдь не был подходящим исполнителем такого сложного
задания.
Вот почему, прежде чем мы последуем за ним в Новый Орлеан, позвольте
несколько подробнее остановиться на рассказе о том, что же за человек был
Стюарт Таунсенд.
В архивах Таламаски имеется его полное досье, которое, безусловно,
стоит внимательно прочесть тем, кого заинтересует эта личность. В течение
двадцати пяти лет он был преданным и добросовестным агентом ордена, а его
записи, касающиеся наблюдений и исследования случаев одержимости, хранятся в
ста четырнадцати папках.
Трудно сказать, в какой степени история жизни Стюарта Таунсенда связана
с тем, что с ним произошло, или с историей Мэйфейрских ведьм. Отмечу лишь,
что я рассказываю о нем значительно больше, чем это в данном случае
необходимо, и должен объяснить почему, тем более что Артуру Лангтри в моем
повествовании отведено значительно более скромное место.
Дело в том, что излагаемые далее сведения я рассматриваю как своего
рода памятник Стюарту и в то же время как предупреждение и назидание другим.
Как бы то ни было...
В поле зрения ордена Стюарт попал, когда ему было двадцать два года, В
лондонский офис Таламаски одним из наших многочисленных осведомителей в
Америке была прислана газетная вырезка с краткой заметкой о Стюарте
Таунсенде, озаглавленной: "Мальчик, который в течение десяти лет не был
самим собой".
Стюарт родился в 1895 году в маленьком техасском городке. Его отец был
провинциальным врачом, весьма образованным и уважаемым всеми человеком. Мать
происходила из состоятельной семьи и, как и подобало женщине ее положения и
воспитания, занималась благотворительностью, время от времени оставляя своих
семерых детей, из которых Стюарт был старшим, на попечение двух нянек. Семья
жила на единственной фешенебельной улице городка в просторном белом доме,
построенном в викторианском стиле, с "вдовьей дорожкой"* ["Вдовьей дорожкой"
называли огражденную платформу на крыше дома, как правило расположенного на
берегу; на этой платформе жены ожидали возвращения мужей.] на крыше.
В шестилетнем возрасте Стюарта определили в пансион в Новой Англии. С
самых первых дней он проявил незаурядные способности в учебе и вообще был
поистине необыкновенным мальчиком, а приезжая, на каникулы домой, вел почти
затворническую жизнь в своей расположенной в мансарде комнате и читал до
глубокой ночи. Тем не менее у него было немало друзей и приятелей из
немногочисленных, но весьма влиятельных семей местной аристократии --
главным образом это были дети городских чиновников высшего разряда, юристов,
богатых землевладельцев. Казалось, Стюарта любили все, кто его знал.
Когда Стюарту было десять лет, его свалила жесточайшая лихорадка,
причем никто не мог поставить точный диагноз. В конце концов отец мальчика
пришел к выводу, что причиной столь сильного жара послужила какая-то
инфекция, но опять же не сумел определить, какая именно. В период кризиса
Стюарт двое суток бредил.
Он оправился от болезни, однако это уже был не Стюарт, а совсем другой
человек. Новая личность считала себя молодой женщиной по имени Антуанетта
Филдинг, говорила с французским акцентом, прекрасно играла на фортепьяно,
однако не могла сказать, сколько ей лет, где она живет, как и почему попала
в этот дом.
Стюарт немного знал французский, но никогда не играл на фортепьяно. И
когда он сел к большому, покрытому пылью роялю, стоявшему в гостиной, и
заиграл Шопена, родственники решили, что они сходят с ума.
Стюарт был настолько уверен, что он действительно женщина, что, увидев
собственное отражение в зеркале, горько разрыдался. Не в силах вынести такое
зрелище, его мать в слезах выбежала из комнаты. После примерно недели
истерик и меланхолии Стюарта-Антуанетту уговорили отказаться от требования
нарядить его в платье, каким-то образом удалось убедить его в том, что
отныне он обладает мужским телом, что его имя Стюарт Таунсенд и что ему
следует вести себя соответствующим образом.
Однако о возвращении в школу не могло быть и речи. Стюарт-Антуанетта,
или Тони, как для простоты стали называть его в семье, остался дома и все
дни проводил (проводила, если вам будет угодно) за фортепьяно или над
страницами дневника, в который он (она) старательно записывал (ла) все
воспоминания, пытаясь разрешить неразрешимую загадку собственной личности.
Когда эти заметки попались на глаза доктору Таунсенду, он обнаружил,
что они написаны великолепным французским языком, выходящим далеко за
пределы того уровня, на котором мог изъясняться десятилетний Стюарт. Мало
того, мальчик вспоминал Париж, причем Париж 1840-х годов, подробно описывая
оперные и театральные постановки, одежду и средства передвижения того
времени.
Если верить сделанным в дневнике записям, Антуанетта Филдинг была
наполовину англичанкой, наполовину француженкой, отец-француз так и не
женился на матери девочки, англичанке по имени Луиза Филдинг, и ребенок был
обречен на весьма странную и замкнутую жизнь в Париже. Высокооплачиваемая
проститутка баловала и нежила свою единственную дочь и всеми силами
старалась уберечь ее от тлетворного влияния улицы. Для одаренной девочки
единственной отрадой и утешением стала музыка.
Доктор Таунсенд был потрясен и заинтригован. Успокоив, насколько это
было возможно, жену и пообещав ей до конца разобраться в столь таинственной
истории, он принялся наводить справки и прежде всего отправил несколько
запросов в Париж, решив для начала выяснить, действительно ли там жила некая
Антуанетта Филдинг.
На поиски истины ему потребовалось пять лет.
Тем временем Антуанетта по-прежнему оставалась в теле Стюарта,
самозабвенно играла на рояле, а когда отваживалась переступить порог
особняка к оказывалась на улице, то непременно терялась или попадала в
какие-нибудь переделки с местными хулиганами. В конце концов она вообще
перестала выходить из дома и превратилась в склонное к истерикам создание.
Она категорически потребовала, чтобы еду для нее оставляли возле двери в
комнату, которую покидала только по ночам, чтобы спуститься в гостиную и
поиграть на рояле.
В конце концов с помощью специально нанятого для поисков частного
детектива доктору Таунсенду удалось установить, что в Париже действительно
жила когда-то особа по имени Луиза Филдинг и что эта особа была убита в 1865
году. Она и в самом деле была проституткой, однако ни единого упоминания о
существовании, ребенка этой женщины найти не смогли. Расследование доктора
зашло в тупик, а сам он к тому времени до такой степени устал от бесплодных
попыток разгадать таинственную загадку, что принял решение смириться с
создавшимся положением дел и по возможности приспособиться к ситуации.
Что ж, его прекрасный мальчик, его Стюарт, исчез навсегда, а вместо
него в доме появился никчемный уродливый калека -- белолицее создание с
горящими глазами и бесполым голосом, способное жить только за плотно
закрытыми ставнями. Они с женой постепенно привыкли к ночным концертам.
Время от времени доктор поднимался в мансарду, чтобы поговорить с обитавшим
там бледнолицым "женоподобным" созданием, и каждый раз отмечал у него явные
признаки умственной деградации. В частности, Антуанетта могла вспомнить все
меньше и меньше деталей своей "прошлой жизни". Тем не менее они, как
правило, мило беседовали по-английски или по-французски, однако каждый раз
это длилось недолго, ибо в какой-то момент разговор вдруг угасал, потерявшее
к нему всякий интерес юное существо возвращалось к своим книгам, как будто
доктора вовсе и не было рядом, и несчастному отцу не оставалось ничего
другого, кроме как вернуться к себе.
Как ни странно, никому и в голову не пришло допустить, что Стюарт
"одержим". Сам доктор был атеистом, дети посещали методистскую церковь. В
семье ничего не знали о католических обрядах и ритуалах -- ни об изгнании
дьявола, ни о вере католиков в существование демонов и возможность
одержимости дьяволом. Насколько нам известно, Таунсенды не обращались тогда
за помощью к местному священнику, которого в семье недолюбливали.
Так продолжалось много лет. Стюарту уже исполнилось двадцать. Однажды
ночью он упал с лестницы и сильно расшибся. Доктор по обыкновению не спал в
ожидании уже привычного ночного концерта, однако из гостиной не доносилось
ни звука. Сына он обнаружил лежащим без сознания на полу и, не медля, отвез
его в городскую больницу, где Стюарт провел две недели в коме.
А когда очнулся... снова стал Стюартом. И ровным счетом ничего не
помнил о том, что долгое время был кем-то другим. Он пребывал в полной
уверенности, что ему по-прежнему десять лет, и звук собственного уже вполне
взрослого голоса в первый момент поверг его в ужас, а вид принадлежащего ему
теперь сформировавшегося мужского тела потряс настолько, что он буквально
лишился дара речи.
После он долго сидел в больничной кровати, ошарашенно слушая рассказы о
том, что происходило с ним за прошедшее десятилетие. Конечно же, он плохо
понимал по-французски -- этот предмет был одним из самых нелюбимых в школе.
И уж тем более не умел играть на рояле. Да ведь всем известно, что он
напрочь лишен музыкальных способностей! Проще говоря, ему медведь на ухо
наступил.
В последующие несколько недель он постепенно приходил в себя и, сидя за
обеденным столом, во все глаза рассматривал своих "огромных" братьев и
сестер, поседевшего отца и мать, которая при каждом взгляде на него никак не
могла удержаться от слез. Телефоны и автомобили несказанно удивили его --
ведь в 1905 году, когда он перестал быть Стюартом, ничего подобного не было
и в помине, -- а электричество откровенно пугало. И все-таки самым сильным
потрясением оставалось его собственное взрослое тело. Трудно было свыкнуться
с мыслью, что детство и отрочество остались позади и уже никогда не
вернутся.
Вскоре ему пришлось столкнуться с неизбежными трудностями -- и у
двадцатилетнего юноши с эмоциональным и психическим развитием десятилетнего
ребенка их оказалось немало. Постепенно он набрал в весе, цвет лица
улучшился. Стюарт проводил много времени со старыми, друзьями, посещал
расположенные по соседству ранчо, ездил верхом. Были наняты преподаватели, в
чью задачу входило как можно быстрее восполнить пробелы в образовании юноши,
а в свободное время он успевал прочитывать массу газет и журналов и
совершать длительные пешие прогулки, во время которых учился думать и
двигаться как взрослый.
И все же его не покидало беспокойство. Женщины... Они привлекали его,
он страстно стремился к ним, но не имел ни малейшего представления, что
следует делать и как себя вести в их обществе. Неуверенность в себе,
ощущение собственной неполноценности как мужчины причиняли ему боль.
Кончилось тем, что он перессорился со всеми и, однажды открыв для себя
"прелесть алкоголя", "ударился в беспробудное пьянство" и стал завсегдатаем
местных баров.
В самое короткое время весь городок узнал историю Стюарта Таунсенда.
Некоторые еще помнили его первое появление в качестве Антуанетты. Другие
только слышали воспоминания очевидцев тех событий. Так или иначе, но
разговоры на эту тему долго не стихали. Из уважения к доктору местные газеты
не упоминали на своих страницах имя его сына и не обсуждали загадочный
случай, однако какой-то репортер из далласской газеты узнал о нем из своих
источников и без ведома семьи, даже не встретившись с ни с кем из ее членов,
опубликовал в одном из воскресных номеров за 1915 год большую статью с
изложением всех подробностей. Позднее появились публикации и в других
газетах, А примерно через два месяца после появления первой статьи историю
Стюарта Таунсенда узнали, в лондонской резиденции нашего ордена.
Между тем охотники до сенсаций начали повсюду преследовать Стюарта.
Какой-то местный литератор вознамерился написать о нем роман. У дверей дома
толпились корреспонденты разного рода журналов. Семья жила словно в осаде.
Стюарт почти перестал выходить из дома и почти все время проводил в своей,
комнате в мансарде, рассматривая веши, оставшиеся после таинственной
Антуанетты, и предаваясь горьким размышлениям об украденных у него десяти
годах жизни и о том, что отныне он превратился в безнадежного неудачника,
обреченного на вечные споры с близкими и непонимание окружающих.
Излишне, наверное, упоминать, что семья получала множество писем отнюдь
не доброжелательного характера. К счастью, в то время возможности почты были
гораздо скромнее, чем сейчас. И все же на исходе 1916 года до Стюарта
наконец дошел и пакет из Таламаски. В нем были две широко известные книги,
рассказывающие о похожих случаях "одержимости", и письмо, в котором мы
сообщали, что обладаем обширными познаниями о такого рода вещах и готовы
встретиться с ним, чтобы обсудить ситуацию и поделиться информацией о тех,
кому доводилось переживать нечто подобное.